Лукьянов Иоанн - Хождение в святую землю московского священника Иоанна Лукьянова (1701-1703)

создается иллюзия художественного времени, где совмещаются пласты прошлого и настоящего, настоящего и будущего.

   До XVII в. в путевой литературе не было развито разграничение времени автора и героя. Иоанн Лукьянов нарушает эту традицию и жанровый этикет, прерывая описание христианских святынь, передаваемое от лица героя, авторскими ремарками, обращениями к читателю. Изложение легенды о сошествии огня на Гроб Господень в иерусалимском Воскресенском соборе писатель завершает репликой:

  

   А кто намъ не хощетъ вѣры яти, то всяк собою отвѣдай: немного живота, два года проходить, да двѣстѣ рублевъ на путь, да и полно тово - такъ самъ будетъ самовидецъ всякому дѣлу (л. 53).

  

   Авторское вторжение в пространство и мир героя необходимо для разъяснения какого-то сложного вопроса политики и веры, установления более тесных контактов с читательской аудиторией, усиления достоверности изображаемого.

   Для динамики времени в путевых записках Лукьянова свойственна аритмия. Психологически достоверно описано автором время томительного ожидания переправы через Днепр, медленный ход которого подчеркнут повторами на лексико-семантическом уровне:

  

   И того дни приидохомъ къ Днѣпру подъ Киевъ, а Днепръ толко разшелся. И того дня мы не могли перевестися за погодою. Тутъ же къ намъ приехали греки, наши товариши, - они изъ Нежина прежде насъ трема деньма поѣхали, да за Днепромъ стояли: нелзя было ѣхать, Днепръ не прошолъ в тѣ поры, - такъ мы съ ними ночевали. И утре рано тутъ же къ намъ пришол московской столникъ: шолъ съ болшою казною к цесарю, а въ тѣ поры погода на рѣкѣ велика зѣло, отнюдъ нелзя было переѣхать (л. 7 об.).

  

   Словосочетания и того дни, и утре рано, а въ тѣ поры дают представление о времени в обобщенной форме. Как только начинается движение, указания на время становятся предельно конкретными, а сам ход времени убыстряется:

  

   И тако мы стали на поромѣ на первомъ часу, а перевезлись на ту сторону часъ ночи... И сотенной, прочетши указъ, отвелъ насъ къ столнику; и столникъ такожде прочелъ, послалъ къ бурмистрамъ, чтоб намъ дворъ отвели стоять. И стахомъ на дворѣ близъ ратуши, а въ то время три часа ночи вдарило.

  

   Указание на время события осуществляется и за счет характеристики природных явлений, свойственных определенному периоду. Вспоминая о передвижении паломников по Киеву, Лукьянов отмечает:

  

   Да слава Богу, что ночь была лунна, а то грязь по улицамъ зѣло велика, едва съ нуждою проѣхали (л. 7 об. - 8).

  

   "Хождение в Святую землю" написано от первого лица множественного числа. События, участником или свидетелем которых был паломник или его спутники, обычно даны в едином временном потоке, в неразделимом времени героев. Время московского священника Иоанна и время его попутчиков Луки и Григория сливаются, что приводит к появлению в произведении "коллективного" времени. Когда главный герой выделяется из "дружины" паломников и начинает действовать самостоятельно, тогда местоимение "мы", сигнализирующее о "коллективном" времени, меняется на местоимение "я", указывающее на появление "индивидуального" времени путешественника. Обычно это связано с переходом от описаний внешних по отношению к главному герою событий к изображению его внутреннего мира, психологического состояния путника. И въ четвертый день поидохомъ подъ Акри, что Птоломаида, и тутъ о полунощи пристахомъ. Тогда нощи бысть буря зѣло велика, а корабль нашъ от нужды волнъ зѣло разбивашеся, - рассказывает Лукьянов об опасностях морского пути к Иерусалиму, далее переключая повествование в план субъективного восприятия времени героем:

  

   И тако та буря зѣло меня утомила, и бысть весь огнемъ палимъ. Такъ во одной свитки на корабли ночь всю валялся, a вѣтръ въ меня билъ. Да и зобѣжалъ въ меня вѣтръ морской, такъ я и занемощевалъ. Такова была болѣзнь: три дни ни сидѣть, ни лежать, ни стоять, ни ходить - матъ да и все тутъ! (л. 38 об.).

  

   Время героя представляет собой сложное единство, включающее время движения и действий путешественника, время описаний, переданных от его лица, время монологическое и диалогическое. Время движения и действий героя, передающееся с помощью глаголов и глагольных форм, может выступать на констатирующем уровне и тем самым сжимать повествование, делать его во временном плане более емким:

  

   И жихомъ в Киевѣ шесть недѣль, и поидохомъ изъ Киева съ калужены послѣ ярмонки Успенской. И ѣхали три дни, и приидохомъ въ Нѣжинъ-градъ (л. 76 об.)

  

   Если время героя выступает как время описаний, то темп повествования замедляется, обретает особую ритмичность, создаваемую повтором однородных конструкций:

  

   Дунай-рѣка многоводна и рыбна... Въверху она широка, а вънизъ уже... Корабль подлѣ берега бѣжитъ, подлѣ берега трется. Песковъ на ней нѣтъ, все около ея трасникъ (л. 15).

  

   В "Хождении" Лукьянова подробные описания, а следовательно - замедление художественного времени, связаны с остановками паломника в трех крупных городах: в Киеве, Константинополе и Иерусалиме. Причем время описания святынь Киева и время описаний христианских центров Востока примерно равно, что является результатом сознательной установки писателя на возвышение авторитета русской церкви, культуры и государственности.

   Монологическое и диалогическое время стало появляться в путевых записках с XVII в. в связи с усилением внимания писателя к человеческой личности, неповторимой, сложной и внутренне противоречивой. Обычно оно возникает при описании критических минут в жизни путешественника, в сценах словесных прений на важную для писателя тему. Диалогическое время в споре Лукьянова с патриархом Каллиником и монологическое время размышления паломника о падении нравов в восточной церкви, конечно, не тождественны времени реального диалога и внутреннего монолога, ибо при передаче их автор опускает детали, подробности, побочно возникавшие мысли и чувства, прибегает к приему художественного обобщения жизненного явления. В "Хождении" Лукьянова видна тенденция к росту субъективного начала в восприятии героями хода времени. В Иоппии истосковавшиеся по родине паломники тщетно ждут корабля:

  

   А жили мы тутъ на пристани двѣ недѣли, а пущи намъ года стала. Зѣло печально и уныливо было! (л. 64).

  

   Иоанн Лукьянов, путешествуя по странам Европы и Ближнего Востока, как бы пронизывал временные системы, существующие в разных государствах. Для паломника местное время - явление необычное, странное, ибо привычное и правильное для него время России. В "Хождении" Лукьянова нашли отражение особенности местного времени Украины, Польши, Придунайских княжеств, различных регионов Турецкой империи. Русский путешественник отмечал, что в Царѣградѣ лѣтнѣе время нощь - 8 часовъ, а день - 16 часовъ, что турки ведут счет времени по движению планет:

  

   У турокъ болшой праздникъ бываетъ послѣ Георгиева дни. Мѣсяцъ весь постятся: какъ увидятъ мѣсяцъ молодой, такъ у нихъ постъ настанетъ. A мѣсяцъ пройдетъ да когда молодой увидятъ, тогда у нихъ праздникъ три дни бываетъ" (л. 24 об.).

  

   Местное время воспринимается Лукьяновым как явление преходящее. Турецкая империя возникла на развалинах христианской Византии, что породило целый ряд сказаний и легенд о ее недолговечности. Разрушение одного из столпов Константинополя турки восприняли как предзнаменование - уже-де хощетъ Богъ сие царство у насъ отнять да иному царю христианскому предать - сами, милые, пророчествуютъ неволею (л. 21 об.). Писатель-паломник пытался проникнуть в сакральное время и предсказать будущее, опираясь на пророчества древних мудрецов.

   "Хождение" Иоанна Лукьянова как произведение художественно-документальной прозы основано на реальных событиях. Естественно, что история тех государств, где побывал русский путешественник, в той или иной степени отразилась в произведении. Историческое время в путевых записках связывает воедино события огромного географического региона, позволяя осмыслить причины, закономерности и общую направленность исторических процессов. "Хождение" раздвигает государственные границы и соединяет разные региональные временные потоки. Путешественник, попадая в русло реки по имени История человечества, тем самым включается в исторический процесс, а его очерки становятся документом эпохи.

   В произведениях паломнической литературы существует два измерения времени: земное, выражающееся в привычных единицах: часах, днях, неделях, месяцах, годах - и вечное, на которое указывают даты и названия религиозных праздников. Для путевых очерков Лукьянова характерна соотнесенность земного и вечного. Из Калуги он отправляется в путь декабря въ 30 день... въ среду на первомъ часу дни на отдание Рождества Христова, в Орел прибывает генваря въ 6 день, на праздникъ Богоявления Господня (л. 2 об., 4). Для верующего человека соприкосновение с временем вечным было возможно в момент молитвы или видения, общения с книгами Священного Писания и посещения христианских святынь. Паломник, совершивший хождение в Святую землю, почитался современниками, сделанное им приравнивалось к подвигу во имя веры.

   Категория времени в произведениях путевой литературы петровской эпохи имела свое языковое выражение, требуя от писателей соблюдения временной специфики глагольных форм {См.: Матхаузерова С. Функция времени в древнерусских жанрах // ТОДРЛ. Л., 1972. Т. 27. С. 227-235.}. Бытовое, сниженное, связанное с современностью у Лукьянова, как правило, выражалось с помощью формы прошедшего времени, а высокое, освященное идеалами христианства, сопровождалось введением форм аориста. Не случайно в описании иерусалимских достопримечательностей так много архаических глагольных форм, в отличие от рассказа о дорожных приключениях паломника.

   Автор "Хождения в Святую землю" предстает как человек, обостренно воспринимающий движущийся мир и пытающийся осознать свое место в нем, соотносящий современное с прошлым и будущим России в контексте общего для всех стран мира исторического времени.

  

  

   В русской литературе XVII - начала XVIII в. происходит процесс становления категории комического, что нашло преломление в художественном мире путевых записок Иоанна Лукьянова. Его произведение - яркий образец проникновения элементов комического в один из самых "консервативных" жанров литературы. Средневековые паломнические хождения избегали "смехового" начала в изображении человека и действительности, ибо задача жанра - дать познавательное чтение с целью религиозно-нравственного воспитания. В литературе Древней Руси на сатиру смотрели как на "злое глаголание", "дьявольское писание", способное лишь сеять вражду и смуту среди людей {См.: Прокофьев H.H. О мировоззрении русского средневековья и системе жанров русской литературы Х²-ХV² веков // Литература Древней Руси. М., 1975. С. 21.}.

   К объективным причинам появления комического в "Хождении" Иоанна Лукьянова, как и в русской литературе переходного периода вообще, следует отнести столкновение старых средневековых традиций с новыми просветительскими взглядами на мир и человека. Борьба старого и нового в политике, быту, культуре велась посредством осмеяния отжившего, уходящего в прошлое, не имеющего права на существование. Развитию комического способствовала ситуация церковного раскола, ожесточенная полемика старообрядцев и никониан, которая велась с помощью сатирического обличения противника. Обращение к традициям народной смеховой культуры стимулировала борьба внутри старообрядческой церкви, расколовшейся в конце XVII - начале XVIII в. на ряд враждующих группировок, представители которых активно использовали комическое во "внутрисемейных" спорах {См.: Зеньковский C.A. Русское старообрядчество. М., 1995.}. Расцвет старообрядческой сатиры был связан с невозможностью вести открытую религиозную полемику с никонианами, с политикой преследования инакомыслящих официальной церковью.

   К субъективным причинам развития комического в старообрядческой литературе следует отнести личностные качества писателей - активных религиозно-политических деятелей эпохи с ярко выраженным критическим взглядом на мир, сатирическим складом ума, страстностью в отстаивании своей точки зрения. Кроме того, на становление таланта Лукьянова-сатирика оказало влияние творчество протопопа Аввакума и других "ревнителей древлего благочестия", мастерски использовавших комическое в литературно-публицистических дебатах {См.: Понырко Н.В. Сочинение старца Леонтия... С. 156-163.}, а также традиции демократической сатиры "бунташного" XVII столетия {См. подробнее: Адрианова-Перетц В.П. У истоков русской сатиры // Русская демократическая сатира XVII века. М., 1977. С. 107-142 (сер. "Литературные памятники").}.

   Писатели-старообрядцы, в том числе и Иоанн Лукьянов, хорошо понимали социальное значение смеха, обличительное, "правящее нравы", поэтому появление в их произведениях сатирических зарисовок не было случайным. Складывалась парадоксальная ситуация: писатели защищали незыблемость старой веры, используя новые литературные приемы. Для них смех - не шутовство и праздная забава, а эффективное дидактическое средство, благодаря которому можно было предостеречь читателя от неблаговидных поступков, или осудить социальный порок, или на отрицательном примере научить человека "следовать стезею добродетели".

   Сатира XVII в., вставая на защиту прав "голого и небогатого человека", обличала социальные пороки: несправедливость и взяточничество судей, падение нравов в среде духовенства, жестокость и жадность "сильных мира". Острие сатиры идеологов старообрядческого движения было направлено на официальную светскую и духовную власть. Комическое в "Хождении" Лукьянова прежде всего служит критике порядков восточных автокефальных церквей. Сатирически изображая обрядовую систему и жизнь греческого духовенства, писатель одновременно направлял удар против русской никонианской церкви, подвергшейся реформированию по греческим образцам. Таким образом, в сатирических выпадах Лукьянова против восточных духовных иерархов слышится скрытая полемика с русской православной церковью.

   В современной автору "Хождения" литературе наметилось два подхода к сатире: в произведениях писателей школы Симеона Полоцкого, ориентировавшихся на западную культуру, преобладала сатира на общечеловеческий, имеющий вечный характер порок, в то время как демократическая сатира носила злободневный, социально заостренный характер и была тесно связана с традициями национальной смеховой культуры. Сатира Иоанна Лукьянова развивалась в русле демократической народной сатиры и была направлена на конкретных носителей порока - религиозных противников в лице восточного духовенства и их русских подражателей.

   Основным принципом сатирического повествования в литературе XVII в. было сокрытие авторского начала. Как в сатирической сказке, писатель вел рассказ таким образом, что его позиция в тексте прямо не выражалась, авторские замечания напоминали ремарки в произведениях драматургии. Писатель характеризовал совершенные героями действия (зарыдал, отыдоша), организовывал диалогические сцены (с помощью слов рече, отвеща и т.п.). Как правило, автор не вступал в прямой разговор с читателем, не вмешивался в повествование и не давал оценки происходящему, оставаясь как бы за рамками произведения. Его позиция была понятна из действий и слов положительных персонажей, из защищаемого писателем идеала, с высоты которого он осуждал порок. Другой принцип сатирического повествования в "Хождении" Иоанна Лукьянова. Здесь автор и герой настолько близки, насколько это возможно в литературном автобиографическом произведении. Автор и герой путевых записок - одна реально существовавшая историческая личность, поэтому так ярко и открыто проявляется отношение писателя-путешественника к изображаемому.

   В произведении Иоанна Лукьянова сатирическому осмеянию подвергаются религиозные деятели различных вер и народов: православные греки, волохи, арабы, армяне-григориане, французы-католики, евреи-иудаисты, турки-магометане. При этом "все герои сатиры показаны исключительно с точки зрения того явления, против которого сатира направлена" {Адрианова-Перетц В.П. У истоков русской сатиры... С. 133.}. Лукьянов-сатирик изображает духовенство при исполнении им религиозных обрядов, в стенах культовых сооружений, поэтому все внимание писателя сосредоточено не на личности священнослужителя, а на его поступках: через действие и диалог он раскрывает внутреннюю сущность персонажа - отсюда особый динамизм сатирической прозы Лукьянова.

   Автор "Хождения в Святую землю" - мастер художественной детали. Через изображение мелких подробностей быта, внешности человека, его жеста или, на первый взгляд, самого незначительного поступка писатель может выразить свое отношение к герою, создать яркий сатирический образ религиозного противника. Рисуя портрет митрополита Вифсаиды, Лукьянов будто вскользь замечает, что тот родомъ арапъ, а голова у него обрита почитай вся. В предельно лаконичной портретной зарисовке героя ощущается скрытая авторская неприязнь. Казалось бы, митрополит - благочестивый и доброжелательный человек: он ласково встретил паломников, усадил обедать, приказал найти переводчика, однако он чем-то несимпатичен русскому путешественнику. Источник недовольства этим церковным деятелем - нарушение им обрядности. Во время богослужения Лукьянов замечает, что место митрополита в храме здѣлано у царскихъ дверей межъ иконъ, такъ люди на него глядя и молятся: съ иконами въ рядъ стоить лицемъ на западъ (л. 38-38 об.). Эта деталь помогает понять главную черту в характере героя - чрезмерную гордость: митрополит стоит в церкви так, что на него молятся как на живого Бога. Многоговорящей является и другая деталь - лицо митрополита обращено на запад. После службы местные церковнослужители рассказали паломникам, что митрополит от христианства отступила принялъ попежство, мяса ѣстъ въ посты, поэтому антиохийский патриарх клятвѣ его предалъ.

   Д.С. Лихачев, характеризуя смеховой мир Древней Руси, отмечал: "Чтобы антимир стал миром смешным, он должен быть еще и неупорядоченным миром спутанных отношений. Он должен быть миром скитаний, неустойчивым миром всего бывшего, миром ушедшего благополучия, миром "со спутанной знаковой системой", приводящей к появлению чепухи, небылицы, небывальщины" {Лихачев Д.С, Панченко A.M. Смеховой мир Древней Руси. Л., 1976. С. 59.}. Таким предстает в изображении Иоанна Лукьянова мир константинопольского патриарха Каллиника II, к которому русские паломники пришли с просьбой о приюте в одном из монастырей. Уже в начале очерка возникает комическая ситуация: патриаршие покои выступают в качестве антимира, своеобразной приказной избы с развитой системой взяточничества, где главным вымогателем становится сам глава церкви. Все в этом мире вывернуто наизнанку: константинопольского патриарха, владыку православной церкви паломники нашли не в его резиденции, а на крыльце, где он сидел как последний нищий, просящий милостыню. Русские путешественники не сразу узнали его, так как, по словам Лукьянова, патриархъ греческой ходить что простой старецъ... А куда греки позовутъ объдать, то онъ взявши простой посошокъ да и пошолъ, и за нимъ толко один диаконъ (л. 30). Комизм сцены увеличивается за счет того, что и Каллиник II принимает Лукьянова за нищего (ему помнилося, что я пришолъ къ нему денегъ просить).

   Продолжая развивать мотив нищенства, писатель показывает духовную деградацию, необразованность патриарха:

  

   Потомъ я ему листъ подалъ, такъ онъ листъ въ руки взялъ, а честь не умѣетъ, толко на гербъ долго смотрѣлъ да и опять отдалъ мнѣ листъ".

  

   Юмористическая направленность сцены встречи паломника с патриархом перерастает в сатирическую, когда глава церкви начинает заниматься вымогательством, требуя взятку за предоставление паломникам жилья:

  

   И патриархъ толмачю отвѣщалъ: "А что-де онъ мнѣ подарковъ привезъ?.. Будетъ-де подарки есть у него, такъ дамъ-де ему кѣлью".

  

   В дальнейшем образ константинопольского владыки ассоциируется у писателя с образом пьяницы, не помнящего о своем сане, или сумасшедшего, не отвечающего за свои безумные поступки. Удивленный поведением и речами Каллиника II, русский паломник "от горести лопонулъ, есть что не искусно, да быть такъ:

  

   "Никакъ, малъ, онъ пьянъ, вашъ патриархъ-та? Вѣдаетъ ли онъ и самъ, что говаритъ? Знать, молъ, ему ѣсть нечево, что уже съ мене, страннаго и съ убогова человѣка, да подарковъ проситъ:

   Не съ ума ли, малъ, онъ сшолъ, на подарки-та напалъся? Люди всѣ прохарчились, а дорога еще безконечная!"

  

   Серия риторических вопросов разрешается восклицанием сатирического характера:

  

   Гдѣ бола ему насъ, странныхъ, призрить, а онъ и послѣднея съ насъ хочетъ содрать! Правались, малъ, онъ, окаянны, и съ кѣльею!" (л. 18-18 об.).

  

   Одновременно со снижением образа патриарха происходит обратный процесс - возвышение личности самого путешественника, вырастающего в грозного и бескомпромиссного судию, бичующего пороки греческого духовенства.

   Для сатирических зарисовок Лукьянова характерна прямая авторская оценка негативного явления, поэтому в стиле писателя преобладают приемы сатирической патетики (риторические вопросы и восклицания, повторы, градации и т.п). Писатель способен передать сложную гамму чувств главного героя, от тонкой иронии (У нашего, малъ, патриарха и придверники такъ искуснѣя тово просятъ) до сарказма (А то етокому старому шетуну какъ не соромъ просить-та подарковъ!). Испуганный переводчик пытается образумить паломника, но тот непреклонен: Я вить не еѳо державы, не боюсь. Меня онъ власти вязать не имѣетъ, хоть онъ и патриархъ. Иоанн Лукьянов и Каллиник II в этой сцене как бы поменялись местами: паломник полон чувства собственного достоинства, он ведет себя как представитель России, независимый и мужественный человек, в то время как патриарх корыстен, мстителен, невежественен. Его образ в какой-то степени карикатурен, отрицательные черты преувеличены в ущерб другим, что объясняется целевой установкой автора "Хождения" - осудить недостойные для православной церкви явления.

   Сатирический очерк строится на постоянной смене интонаций, лексико-стилистических пластов речи. В начале сцены лексика стилистически нейтральна и даже возвышенна (калугер, патриарх, христианин, деспото огия). Однако по мере развития диалога тон повествования меняется: вопросительную интонацию сменяет обличительная, что приводит к появлению в произведении слов и выражений, имеющих сниженную стилистическую окраску (от горести лопонул, старый шетун, плюнул). Завершает сцену саркастическая фраза разгневанного паломника: Етакой миленкой патриархъ, милость какую показалъ надъ страннымъ человѣкомъ! Быстрая смена интонаций, использование эмоционально окрашенной лексики и фразеологии, наличие стилевых контрастов - все это помогает писателю создать живую, запоминающуюся комическую сцену, просто и доходчиво, в яркой сатирической форме доказать мнимое величие и мнимую святость иерарха греческой церкви.

   В сатирических зарисовках проявляется незаурядное мастерство Лукьянова-писателя. Внутренний мир героев "Хождения" раскрывается не только через действие, но и речь, которая у большинства персонажей индивидуализирована, соотнесена с их социальным статусом. Речь толмача, русского невольника Корнильюшки, полна уважения к патриарху, в ней преобладают просительные интонации:

  

   Деспото огия, онъ-де ничего от тебя не требуетъ, толко де у тебе просить кельи пожить, дакуда пойдетъ во Иерусалимъ... Онъ-де человѣкъ странной, языка не знаетъ... а ты-де здѣ христианомъ начало. Кромѣ тебя, кому ево помиловать? Ты-де вѣть отецъ здѣ всѣмъ нарицаешся, такъ де ты пожалуй ему кѣлью на малое время (л. 18).

  

   Речь патриарха писателем сознательно обезличена, чтобы подчеркнуть духовную нищету Каллиника II, впрочем, он много не говорит, лишь трижды бросает короткие фразы, где словом-доминантой является подарок. Стиль выступлений русского паломника можно определить как экспрессивно-эмоциональный. Лукьянов долго сдерживался, не вступал в разговор, следя за диалогом патриарха и переводчика. Только когда путешественник понял, что без взятки ему не получить кельи, он выступил с гневной речью-отповедью, обличая корыстолюбие патриарха.

   В "Хождении" Иоанн Лукьянов использует различные способы сатирического изображения. Прежде всего, это широко распространенный в литературе XVII в. прием внешнего комизма, когда смех вызывался несообразностью внешних действий объекта сатиры (погони, потасовки, споры и пр.). Для писателя-путешественника в большей мере характерен прием сатирического разоблачения, то есть прямых выпадов против тех или иных отрицательных явлений действительности. Он, например, встречается в очерке о столпнике из монастыря Саввы Освященного. Узнав у местного старца, что это не диво и святость, а столпник на час (как богомолцы сойдутъ съ монастыря, так его за ними вѣтръ здуетъ далов), Лукьянов не скрывает своего негодования: Такия-та у грекъ столпники-обманщики! (л. 63). Писатель активно пользуется приемом сатирического саморазоблачения героя, то есть самораскрытия его в словах и поступках. В Иоппии паша, услышав, что Лукьянов возвращается в Россию через Константинополь, призвал его к себе, взял указ султана о беспрепятственном проезде паломника по турецким землям, подънявши, листъ царской поцp3;ловалъ, на главу положилъ, потомъ къ челу приложилъ, а сам... молвилъ: "Вотъ такъ-де мы царской указъ почитаемъ (л. 39 об.). Действия и речь турецкого паши обнажают его внутреннюю сущность, свидетельствуют о таких чертах характера, как подобострастие и хитрость.

   В произведении Лукьянова можно обнаружить элементы пародии, когда "пародируется сложившаяся, твердо установившаяся, упорядоченная форма, обладающая собственными, только ей присущими признаками жанровой системы" {Лихачев Д.С, Панченко A.M. Смеховой мир Древней Руси... С. 14.}. Объектом пародии у Лукьянова становится обряд богослужения в греческой и волошской церквах, от которого на русского паломника мрак низшел. Паломник с удивлением, которое граничит с едкой иронией, отмечает:

  

   [греки в церкви] шапокъ ни снимаютъ... молятся не на иконы, но на стѣны, другъ ко другу... А крестятся странно: руку на чело взмохнетъ, а до чела далѣ не донесетъ да и опуститъ къ земли... А духовной чинъ у грекъ хуже простова народу крестятся... рукою мохаетъ, а самъ то на ту сторану, то на

   другую озирается, что коза (л. 28 об.).

   Ярче всего черты пародии обнаруживаются в описании избрания вселенского патриарха. В изображении Иоанна Лукьянова это важнейшее для православных христиан событие превращается в простую торговую сделку:

  

   А греческимъ патриархомъ ставки не бываетъ, какъ святая соборная церковь прияла; и ставитъ ихъ турецкой салтанъ: они у турка накупаются на патриаршество дачею великою. А когда въ Царѣградѣ патриархъ умретъ, тогда паша цареградской ризницу патриаршу къ себѣ возметъ и отпишитъ къ салтану во Адрианополь, что патриархъ греческой умеръ. Тогда греческия власти многия поѣдутъ во Адринополь и тамо с салтаномъ уговариваются и торгъ ставятъ о патриаршествѣ. И кто болши дастъ, тово салтанъ турецкой и въ патриархи поставитъ и дастъ ему писмо къ паши. А паша возметъ съ него подарку тысячи три золотыхъ и дастъ ему ризницу и патриаршеску одежду... и тако онъ съ великою помпою и пыхою ѣдетъ до двора патриарша (л. 31-31 об.).

  

   Описание празднества, которым завершается поставление нового патриарха, в произведении Иоанна Лукьянова выполнено в традициях сатиры Аввакума - неистового обличителя восточного духовенства: "Мудры блядины дети греки, да с варваром турским с одного блюда патриархи кушают рафленые курки, а русачки же миленькия не так. В огонь полезет, а благоверия не предаст" {Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. Иркутск, 1979. С. 172.}.

   Истинно высокое, сопряженное с сакральным, в "Хождении" резко снижается, обретает уродливые формы. Создается ситуация двоемирия, когда миру, исполненному святости и чистоты (мир Древней Руси) противостоит антимир, где церковные каноны вывернуты наизнанку (страны христианского Востока). В антимире господствуют вымогательство и взяточничество, пьянство и разврат, попираются основные догматы православия, поэтому писатель-путешественник сравнивает этот мир с бесовским. Христианский Восток воспринимается им то как зверинец - символ антимира, в котором обитают "лютые звери", то как земли, населенные существами демонологического характера. И хотя о собственно пародийных очерках в составе путевых записок Лукьянова говорить еще нельзя, однако в его произведении отдельные элементы пародии начинают складываться в систему, влияют на выработку особого стиля.

   Для поэтики комического в "Хождении" Иоанна Лукьянова характерна многоплановость иронии. Во-первых, это художественный принцип, которого придерживался писатель, изображая восточную церковь. Путевые записки сатирико-иронической направленности не имели аналогов в древнерусской паломнической литературе. Из предшественников Иоанна Лукьянова можно назвать, пожалуй, лишь Ивана Грозного и протопопа Аввакума, в произведениях которых ирония была не просто тропом, а имела глубокий философский смысл, определяла поведенческий и литературный стиль писателей.

   Ирония у Лукьянова может иметь различные экспрессивно-эмоциональные оттенки, выражать разные чувства автора-героя: досаду, злость, ненависть, горечь, презрительное равнодушие и др. Сталкиваясь на протяжении двух лет путешествия с людьми разных национальностей и вероисповедания, социального положения и психологического склада, писатель, естественно, выработал разный подход к ним, что сказалось на характере иронии в произведении.

   Ирония-намек используется Лукьяновым в ситуации, когда герои хорошо знают друг друга, обстоятельства жизни и привычки каждого, когда им известно "закодированное", другим не понятное слово, имеющее оттенок беззлобной иронии, подшучивания, легкой насмешки. Из текста "Хождения" ясно, что основным объектом иронии Лукьянова был спутник по имени Лука, который отличался нерешительностью и робостью. Иронично, снисходительно-сочувственно звучит определение миленький по отношению к Луке, проявившему малодушие в критической ситуации: турок, отбирая у паломников лошадей, замахнулся на него ножом, а он, миленький, и побежал.

   Другой тип иронии в "Хождении" Лукьянова - ирония-розыгрыш, основанная на неведении того, что хорошо известно окружающим, объекту сатирического изображения, в результате чего он попадает впросак. В Константинополе Иоанн Лукьянов побывал в зверинце, осмотрел диковинки животного мира Востока и уличил сторожа в обмане: тот выдавал мертвого льва за живого. На следующий день его спутники Лука и Григорий, посетив зверинец, похвалились, что тоже видели льва. Лукьянов поинтересовался:

  

   "Что жъ, молъ, скакалъ ли передъ вами?" - "Нѣтъ де, спитъ". - "Колька, малъ, онъ недѣль спитъ?" Такъ они задумались: "Что, братъ, полна, не мертвой ли онъ?" Мы стали смѣятся, такъ имъ стыдно стало: "Обманулъ-де сабака турокъ!" (л. 21).

  

   Этот тип иронии, как правило, раскрывается через диалогическую сцену, когда иронизирующий и объект иронии выясняют истинное положение дел, причем при свидетелях, посвященных в суть интриги.

   Презрительно-пренебрежительный тип иронии используется писателем обычно в споре с целью принизить, умалить значение поступков или вещей, принадлежащих объекту иронии. Для Лукьянова, чувствующего себя в Константинополе не только паломником, но и представителем русской державы, смешны попытки греков в чем-то сравняться с Россией. Даже в споре о достоинствах русской и греческой рыбы Лукьянов выходит победителем.

  

   И помалѣ началъ у меня игуменъ чрезъ толмоча спрашивать: "Есть ли де на Москвѣ такая рыба?" Да подложить кусокъ да другой: "Есть ли де етакая?" А я сидя (да толко что нелзя смѣятся) да думаю: "Куды, малъ, греки-та величавы! Мнятъ, что на Москвѣ-та и рыбы нѣтъ. А бываетъ бы и рыба-та какая зависная, а то наши пескори, окуни, головли, язи да коропатицы съ товарищи, раки съ раковинными мясами и всякая движющаяся в водахъ". Так я, сидя, сталъ про свои московския рыбы фастать, такъ толмачь ему сказалъ, такъ онъ нос-атъ повѣсилъ". "Ето-де расплевка рыба, у насъ-де ету рыбу убогия ядятъ мало!" (л. 26) иронизирует паломник над рыбой, которой его угощают греческие монахи, но в большей мере ирония направлена на прославляющих эту расплевку-рыбу монахов, мелочных и глупых, пустившихся в прения по ничтожному поводу. Ирония помогает Иоанну Лукьянову в борьбе с греческим духовенством, безуспешно пытавшимся доказать свое превосходство над русской церковью и Московским государством.

  

   В путевых очерках, посвященных восточной церкви, часто встречается другой тип иронии - ирония-укор. Недостойное поведение константинопольского патриарха, отказавшего русским паломникам в приюте, становится причиной полного горькой иронии авторского монолога:

  

   Все бѣда, миленкая Русь! Не токмо накормить, и мѣста не дадутъ, гдѣ опачинуть съ пути. Таковы-та греки милостивы! Да еще бѣдной старецъ не въ кои-та вѣки одинъ забрелъ - инъ ему мѣста нѣтъ; а кобы десятокъ-другой, такъ бы и готова - перепугалися. А какъ сами, блядины дѣти, что мошенники, по вся годы къ Москвѣ-та человѣкъ по 30 волочатся за милостынею, да имъ на Москвѣ-та отводятъ мѣста хорошия да и кормъ государевъ (л. 19).

  

   "Серьезность" жанра паломнического хождения не помешала писателю создать ряд юмористических сцен, причем в некоторых из них в комическую ситуацию попадает сам Лукьянов. Прекрасным образцом самоиронии может служить рассказ о том, как в Египте путешественников комари объѣли и рожи их стали что пьяныя, угреваты, другъ друга не опознаешь (л. 36). Комизм сцены усиливается из-за несоответствия высокой цели паломничества и ее практического осуществления: приехали поклониться святым местам, а оказались объедены комарами.

   Комическое в произведении Иоанна Лукьянова - строго продуманная система, яркая примета авторского стиля. Широко и разнопланово используя "смеховое начало" в рассказе о своем пути в Святую землю, писатель выступает как новатор, способствующий трансформации средневекового жанра паломнического хождения в жанр путешествия нового времени {См. подробнее: Травников С.Н. Комическое и средства его выражения в "Путешествии" Иоанна Лукьянова // Идейно-эстетическая функция изобразительных средств в русской литературе XIX века. М., 1985. С. 14-28.}.

  

  

   Путевые записки Иоанна Лукьянова - прекрасный образец словесной пейзажной живописи. В изображении природы автор произведения, с одной стороны, ориентировался на поэтику пейзажных описаний апокрифов, житий и хождений Древней Руси, с другой стороны, как наблюдательный и талантливый человек, прокладывал новые пути в развитии литературного пейзажа от символического к реальному.

   Эстетика средневековой литературы предусматривала соотнесенность "горнего" и "дольнего" миров, поэтому в произведениях древнерусских паломников часто встречается сравнение природы Руси, Европы, Ближнего Востока с Эдемом {См. подробнее: Травников С.Н. Писатели петровского времени... С. 17-45.}. Естественно, что Иоанн Лукьянов использовал образ рая, давая эстетическую оценку объектам живой и неживой природы реального мира. В представлении русского паломника Нил - река, что изъ рая течетъ. Традиция помещать земной рай в верховьях Нила, идущая из библейских сказаний и апокрифов раннего средневековья, дожила до начала XVIII в. Современнику Иоанна Лукьянова, Ипполиту Вишенскому принадлежит наиболее колоритный рассказ о пути к земле обетованной. Туда ведет река - "червоная, овогда жолта, барзо сладка, и риба в ней сладка". На вопрос паломника, "откуду взялася сия рѣка", "старинные арапы" отвечали:

  

   Можна у гору пойти сеею водою дней двадцать, и тамъ есть городъ на скалѣ високо, беретъ мыто, а за тимъ городомъ день ходу еще, то уже тамъ горы високие, каменние скали, тамъ звѣрей лютихъ множество, по скалахъ змиеве, гади страшние, бываютъ четвероногие гади головъ по три и по пять и болше, если бы могли человѣка где достати, а знай шовши изъидятъ; неможно вже тамъ далѣй пройти, а хто отважовался, то не вернувся {Православный палестинский сборник. СПб., 1914. Вып. 61. С. 37.}.

   Писатели-паломники, говоря о недоступности сакрального пространства, пытались постичь его воздействие на земную жизнь человека. Близостью к раю объяснял Иоанн Лукьянов природное изобилие Египта, где урожай снимают дважды в год и всюду лежат горы экзотических для русского человека овощей и фруктов. В описании Египетской земли в "Хождении" московского старообрядца явственно проступают черты ветхозаветных преданий и апокрифов, гимнографических и учительных творений византийских и древнерусских книжников {См. подробнее: Елеонская A.C. "Древесные образы" в произведениях древнерусской литературы // Древнерусская литература: Изображение природы и общества. М., 1995. С. 4-6.}. Отзвуки апокрифического "Слова о рахманах", в земле которых "ово цвететь, ово же растеть и ово обымають" {Слово о рахманах // Памятники литературы Древней Руси: Вторая половина XV века. М., 1982. С. 184.}, слышны в рассказе Лукьянова о непрерывном цветении и плодоношении на нильских берегах, где лимоны - что мѣсяцъ, то плодъ (л. 36). Египет представляется паломнику прекрасным земным раем, устроенным Богом на радость и пользу человеку.

   Писатель строит рассказ о Египетской земле на контрасте; сталкивая высокое и низкое, прекрасное и безобразное, он подчеркивает несоответствие сакрального и земного. Если природа низовьев Нила щедра и благоуханна, то люди, населяющие эти земли, что звѣри; всѣ изувѣрныя; что псы лаютъ (л. 35).

   Между двумя типами красоты, земной и небесной, в сознании средневекового человека существовала строгая иерархическая связь: первая признавалась абсолютной, идеальной, вневременной, творящей красоту земную; вторая являлась непостоянной, то есть могла исчезать, убывать, возрастать, быть прекрасной в одном измерении и безобразной в другом. Тем самым утверждалась мысль об относительности качества земной красоты, которая стремилась к идеалу, но достичь его не могла {См. подробнее: Бычков В.В. Русская средневековая эстетика Х²-ХV²² вв. М., 1992. С. 115-124.}.

   Желание соотнести земную и небесную красоту приводило к традиционному для средневековой литературы сравнению природных явлений с над-природными. Подобные описания в "Хождении" Лукьянова всегда эмоционально приподняты, содержат эстетическую оценку окружающей человека действительности:

  

   Забытая радость - Елеонская гора! И ходихомъ довольно по Елеонской горѣ, и веселихомся, и радовахомся, что въ Едемѣ. Во Иерусалимской во всей палестинѣ другова такова и радостнова мѣста нѣтъ, что Елеонская гора! (л. 58).

  

   В сравнениях красоты "горней" и "дольней" присутствовало несколько обязательных моментов: земная природа априори прекрасна, ибо это - творение Бога; она одухотворена и облагорожена присутствием человека; островками чистой духовности в земном мире выступали культовые сооружения и религиозные достопримечательности, без которых трудно представить средневековый пейзаж. Древний Киев и его окрестности воспринимаются Иоанном Лукьяновым как райские места, потому что здесь много монастырей и пустынь, садов и виноградов - есть гдѣ погулять! Ощущение райского блаженства охватывало паломников при посещении наиболее чтимых христианских святынь: Воскресенского собора Иерусалима, где находятся Голгофа и Гроб Господень; Вифлеема, места рождения Иисуса Христа; Елеонской горы, с которой связаны многие события евангельской истории, и т.п.

   Взгляд писателя петровского времени на окружающий его природный мир радостен и светел, он получает эстетическое удовольствие от созерцания полей красных, гор узорочных, садов многоцветных, градов веселых. Первыми самоценными объектами наблюдения и поэтизации стали для автора "Хождения" цветы и птицы, так как с ними было связано его представление о рае. Даже урбанистический пейзаж Константинополя у Лукьянова озвучен курлуканьем горлиц, расцвечен яркими красками пионов со товарищи, освещен, словно небо звездами, яркими огнями минаретов (л. 23, 24 об.). При этом в разряд прекрасного, эстетически выразительного попадает, согласно средневековым представлениям, греховное, иноверное. В связи с процессом обмирщения литературы образ рая возникает при описании Лукьяновым светских объектов, например, константинопольских переулков и улочек, где строение узорочно, а дома утопают в зелени дерев плодовитых и винограда. Посмотришь - райское селение! (л. 22 об.) - восклицает русский паломник.

   Образ золота как символа богатства и красоты широко использовался русскими писателями-путешественниками, особенно в описании городов и стран, связанных с событиями христианской истории. В литературе петровского времени понятие "золотая земля" (в значении "земля обетованная") стало соотноситься не только с землей Палестины, но и с родными для паломника местами. Развитие чувства национального самосознания привело к тому, что в произведении Иоанна Лукьянова золотое дно, златое царство, златая земля - это и Египет, земной рай, и Константинополь, бывший оплот православия, и Украина, откуда есть пошла Русская земля, и Калуга, его отечество драгое. Образ златой земли, синтезируя представления автора о материальном благосостоянии и природном богатстве, духовной культуре и исторической памяти, становится необычайно емким и художественно выразительным.

   Созданные Лукьяновым "пейзажи святых мест" являют "запечатленное, остановившееся время" {Ужанков А.Н. Эволюция пейзажа в русской литературе XI - первой трети XVIII вв. // Древнерусская литература: Изображение природы и человека. М., 1995. С. 26.}. Объект природы превращается в материализованную память о том или ином событии Священной истории. Таково, например, древо маслично, окладено каменемъ, съ храмину будетъ, интересное тем, что под ним Исайю Пророка жиды пилою претерли древянною (л. 59-59 об.). Время не властно над этим деревом - оно зелено и доныне, символизируя вечную память о пророке, который принял мученическую смерть за обличение в нечестии правителя. Почитаемого христианами пророка ча