Раевский Николай Алексеевич - Тысяча девятьсот восемнадцатый год

ось легко. Во флигеле постоянно пели - на Украине много хороших голосов. Звенел сильный, красивый тенор гимназиста П-ва - "веселого расстрельщика".

  

   Вскормили вы нас и вспоили,

   Отчизны родные поля,

   И мы беззаветно любили

   Тебя, Святой Руси земля...

  

   Офицерско-солдатский хор подхватывал:

  

   Теперь же грозный час борьбы настал, настал,

   Коварный враг на нас напал, напал,

   И каждому, кто Руси сын,

   На бой кровавый путь один...

  

   Окна на площадь были открыты. Проходящие самостийники слушали и, понятно, возмущались. Это в украинской-то части... Впрочем, часто пели и по-украински. И "Заповпъ", и "Плачуть, стонуть козаченьки в Турецкой неволи", и "Ой, на гори та женцi жнуть". В Михайловском училище, в лагере у Дудергофского Лозера, юнкера-южане, положим, пели то же самое и в Царские времена. Вот боевой песни натиевцев, которая привилась и у нас:

  

   Нам поможе Святый Боже

   Та Пречиста Мати... -

  

   раньше, правда, не знали, но все-таки это была только подробность.

   Мой добрый знакомый, почти приятель, обер-лейтенант Артопеус, несколькими месяцами позже определил положение верно: - Die sogenannfen Ukrainischen Truppen...

   Желто-голубой флаг - синева неба и зрелые колосья - был терпимым, но чужим знаменем. Особенно для артиллеристов.

  

   Левые украинские круги в Лубнах, да и в Киеве, с большой подозрительностью относились к Куриню, несмотря на то, что среди наших офицеров и солдат были люди очень разных взглядов. Тем не менее общий облик отряда, опиравшегося на зажиточных крестьян и действовавшего весьма решительно, совершенно не соответствовал видам социалистов всех оттенков - украинских и русских. В кругах Центральной Рады серьезно заволновались. Забила тревогу и "Киевская мысль", к самостийникам относившаяся недоброжелательно. В Лубнах контрреволюция.

   Рада прислала анкетно-следственную комиссию. В нее вошел, между прочим, бывший учитель историй Лубенской гимназии г. Мшанецкий. В правительстве Голубовича он стал почему-то товарищем морского министра. Кого допрашивала комиссия - не помню. В Куринь она, если не ошибаюсь, не явилась. Во всяком случае, в номере "Киевской мысли" от 26 или 27 апреля мы прочли подробное изложение прений в Раде по поводу Куриня. Говорилось о том, что в Лубнах под видом украинской части объединились русские офицеры, которые собирают вокруг себя все враждебное революции и Украине. Ораторы требовали немедленной ликвидации монархической шайки. Если не ошибаюсь, один из них заявил даже, что дальнейшее существование Куриня - угроза украинскому правительству. "Киевской мысли" за 1918 год мне за границей найти не удалось. "Народна воля" (26-1У) следующим образом излагает часть заседания Малой Рады 25 апреля, которая касается Куриня:

   В першу чергу Мшанецькiй (с, р.) зробiв од iмени анкетно-слiдчоi комисii повiдомления про разслiдувания незакономерных вчипкiв лубеньского коменданта Щулкова. Комисiя вправдовне своэ тыжневоi работы выяснила слiдуюче:

   Як тильки вступило украiньске i нiмецьке вiйсько в м. Лубнi, то зразу объявив себе комендантом м. Лубень i Повiту сотник Петров, а через два днi був призначений отоманом дiвiзii Натiевим Д. Шулков, котрий незадовго перед сим оселився в Лубнях i не мав нiякого звязку з украiньскою державою i мiсцевою люднiстю. Шулков належит до класу помiщiкiв, чоловiк вихований в прiнцiпах старого самодержавного уряду. Одразу вiн оголосив повгг на восковому стаж, Ыдновив смертну кару, в прикази N 3, установив цензуру на вси видання i оповiстки громадьских установ. Д. Шулков русофiл и монархiст. Бiля ного згуртувались подiбнiдо його офiцери, випадково перебуваючi в Лубнях, дрiбъязки роciйскоi армii, якi нiчого спiльного не мають с укражьскою республикою i навпъ вороже ставляються до нei. Шулков, згидно з розпорядженними Натiева, зорганiзував куржь, до якого охоче записувались помiщики i землевластники для обстоювання cвoix iнтepeciв. До курiня приймали по посвiдчениях видатних помiщикiв. Комендант призначав своiми помiшниками неукраiнцiв (Грубе, Данiлевич, бувший вiйськовий начальник), по канцелярii пристава Зубрицького; оттоманом курiня перевертня нiмецького Лiтовцева (генерал), сотниками - полковника Лаготiно, Смiрнова i инших непевних людей. Свiдомих украiнцiв, як Котух, герой Дробницький i инши навмисне одпихались на заднiй план i могли бути лише рядовыми козаками. Хоч по наказу мiнiстрiв вид 14 лютого курiнь не повинен перевишать сотнi, мiсцевий куринь маc бiльше трьох сотень. Пiд приводом i керуваниям ворогiв народности i украiнства курiнь скоро выявив себе в конт-революцiйной дiятельности: арештувались комiтети, сeльскi управи (Калайдинцi Круглик, Оржиця, Опушки, Чутiвка), арештував навмисне громадьских дiячiв членiв земельних комiтетiв сельских та волостных управ по вказiвках землевластникiв, аби пожувати роботу зазначену в унiверсалах Центральноi Ради. Було заарештовано голову Оржицького волостного комiтету, писаря Онушковського комiтету. Старшини курiня залякають народ погрозамй i бiйкою, розстрiлом.

   3 арештного дому при лубеньскому земствi було розстрiляно трьох чоловiк. На селах старшинами курiня робляться реквiзiцii харчiв, фиражу, коней, свиней, арештуваються люде без зазначения провини, займаються помешкания шкiл, роспускаються учнi (в Оржицi полковником Лаготiно). Цей же Лаготiно розiгнав земельный комiтет в Чутовцi, одмiнив распоряджения Оржицького волостного комiтету, вчинив польовий суд над тими, хто виконував законну постанову земельного комiтету, зупинив заав xni6a, приказав повернути взяте з е.кономi Мусьмана nociвнe зерно. Все це робилось нiбито для упорядкования кiнського заводу, якого в дiйсности завсiм не було в маэтку при Чутiвцi, а був вiн при хуторi Веселому, але в 1916 роцi проданий i переведений в Сибiрь. Комендант Шулков утворив вiйськово-польовий суд, навiть де-килька судiв бо при кожному вiддiлi курiня, який посилався на повiт, утворювався окремий суд. Арешти переводились кожним старшиною курiня i сотниками по бажанню. Заарештованних тримали по кiлька день без допиту i обвинувачення а то й цiлими тижнями. Комендант робiв peквiзiцii коней навiть для потреб курiня на земьеюй станцii, крiм того право на реквiзiцiю, чого кому з воякiв xoiлось, давалось комендантом без разбору. Приказом N6 комендант скасував всi закони i роспорядження Тимчасового Росс³йського Уряду- Що дня находить скарги на курiнь на грабiжництво, насильство, розб³й i т. ин., але й малоi частини не наказують вони с того, що робиться курiнем,. бо люднiсть залякана, террорiзована i навiть починае вiрити в безсуднiсть i беззаконнiсть укра³ньскоi земли.

   Kpiм того, комисiя вияcнила, що комендант Шулков, разом и своiми спiобiениками бувшими полiцаями та шпиками, завiв у Лубнях попередню цензуру над газетою, яка там виходить; коли ж редактор одмовився давати газету в цензуру, то комендант загрожував йому разстрiлом.

   Koмiciя ухвалила коменданта Шулкова усунути з посадя i вiддати його, разом з його прибiчниками пiд суд.

   Вкiнцi докладчик Мшанецький заявив, що бешкети й насильства, яки робить лубеньский "Гайдамацький" курiнь, були причинились тiльки на той час, поки в Лубнях була комiсiя, а полм, як уже повiдомляють, насильства та реквiзiцii почалися знов".

  

   Отчасти комиссия была права. Полковник Шулков несомненно допустил, с точки зрения существовавшего правительства, ряд превышений власти. В частности, он, как и многие другие коменданты в разных губерниях Украины, по собственной инициативе начал бороться с проведением в жизнь принятого Центральной Радой закона о социализации земли, создавшего в области земельных отношений полнейшую анархию. Что касается уголовных деяний отдельных чинов Куриня, то комиссия была права только в отношении конной сотни. Ее нужно было сразу взять в руки и не оставлять преступлений безнаказанными. В этом отношении генерал Литовцев, безусловно, не проявил должной твердости.

   В первые же недели мы убедились, как легко малокультурные, вооруженные" и недисциплинированные люди обращаются просто в мародеров. Кроме того, у хуторян-хлеборобов слишком было много чисто личной мелочной злобы к своим односельчанам. Учащиеся ненавидели большевиков, губивших Россию, хуторянин - Степаненко или Гаврийчука, реквизировавшего их землю. И деревенский парень, получив винтовку и лошадь, норовил при удобном случае расправиться сам с деревенским большевиком, а заодно не брезговал и залезть в чужую скрыню. Только строгая дисциплина могла сделать невозможными эти мужицкие расправы, ...

   Вернее, он мало думал над тем, что делается, и смотрел сквозь пальцы на гайдамацкие безобразия. Несколько самовольных расстрелов, вернее, просто убийств*, в которых обвиняли хутора, сильно испортили его репутацию.

  

   * Они имели место позже - в мае или июне, служивших в Курине.

  

   "Тяжелое впечатление осталось и от некоторых офицеров из крестьян, кончивших во время войны училища и произведенных за отличия. Они крепко ненавидели большевиков, но тоже мелкой хуторской злобой. Никогда не подчинятся в душе советской власти эти офицеры-мужики. Но грубы, малокультурны и мстительны они. И, в конце концов, тоже не прочь ограбить односельчанина".

   "Противно иногда становилось на душе. Хотелось бросить всю эту "лавочку" и уйти".

   "Странно, что генерал - опытный офицер генерального штаба смотрел как-то сквозь пальцы на эти подвиги. Только много позже он, наконец, принялся выгонять наиболее буйных гайдамаков".

   "У населения постепенно даже выработался взгляд на конную сотню, как на нечто отдельное от-Куриня. Так и говорили: "гайдамаки" и "Куринь".

   Ряд цитат из моих записей 1922 г., которые я здесь привел, думаю, достаточно характеризует первоначальный состав и нравы нашей конной сотни. Учащиеся и интеллигентные офицеры, за малыми исключениями, туда не шли.

   Зато следственная комиссия и члены Рады либо ошибались, либо умышленно искажали истину, считая Куринь монархическим и притом враждебным Украине отрядом. Монархистов у нас было немало, так же как республиканцев и социалистов, но, во-первых, люди очень правые к нам, приявшим хотя бы временно желто-голубой флаг, вообще не шли, во-вторых, русская монархия всем представлялась как некая очень отдаленная цель. Во всяком случае, к украинской государственности и монархисты, не говоря уже о чинах Куриня других политических убеждений, относились вполне лояльно*. Многие видели в ней лишь временную стадию, но я не знал в Курине ни одного человека, который бы

  

   * Как раз это всем вообще офицерам, служившим на Украине, ставили впоследствии в вину в Добровольческой армии.

  

   не считал необходимым и оправданным существование украинского государства при той обстановке, которая сложилась в 1918 году. Впоследствии (уже при гетмане) у нас часто говорили о будущей федеративной монархии, в которую вошла бы и Украина. К императорскому титулу можно было бы добавить: "Великий Гетман Украинский". Для самостийников все это, понятно, неприемлемо, но от тогдашней, совершенно, по-моему, неразумной ненависти офицеров Добровольческой армии к одному слову "Украина" мы, русские офицеры украинской службы, тоже были очень и очень далеки.

   Но государственность - одно, существующее правительство - другое. К правительству Голубовича и Центральной Рады мы в большинстве, действительно, относились все более и более враждебно. Недовольство Радой особенно усилилось после того, как она в заседании 11 апреля признала действительными выборы в Украинское Учредительное Собрание. Судьбы страны собирались передать в руки депутатов, выбранных в разгар большевицких настроений*. Мы не помнили цифр, но хорошо знали, что среди избранных

  

   * Конец 1917 и начало 1918 года.

  

   много большевиков. Это уже казалось совершенной нелепостью*.

  

   * В тех местах, где выборы в Укр. Учр. Собрание раньше не смогли состояться, они были произведены дополнительно, причем большевики (очевидно, украинские) имели возможность выставить свой список. В газете "Народна воля" от i8-IУ читаем: "Екатеринослав i6-iУ. Окружна вiборча комюiя доставила в Kiев д³ловодство по виборам в Укра³ньск³ Установчi Збори: оорано - 22 депутата, селяньско³ сп³лки, 9 большов³к³в, два есери, один н³мец i од³н укра³ньский энде". В украинской литературе я нигде не нашел указаний на то, чтобы мандаты депутатов-большевиков были аннулированы.

  

   По газетам было видно, что в Киеве положение очень напряженное. Между правительством Голубовича и германцами резкий конфликт из-за приказа фельдмаршала Эйхгорна о засеве полей. В связи с назначенным на 29 апреля съездом "Союза земельных собственников" ходили смутные слухи о том, что готовятся какие-то перемены. Какие - никто не знал.

   Утром 28 апреля меня вызвал в кабинет атамана его помощник полковник П. Самого генерала Литовцева не было. Полковник предупредил меня, что все, что я услышу, должно оставаться в строгой тайне, и сказал следующее:

   "- В Киеве предположен переворот. Собираются разогнать Центральную Раду и провозгласить генерала Скоропадского гетманом. Фактически будет военная диктатура. Возможно, что дело не обойдется без кровопролития, но содействие немцев обеспечено. Несколько человек для поездки в Киев я уже наметил - вас в том числе. Как вам кажется, кого можно послать из артиллеристов? Набросайте списочек".

   ... Через десять минут список был готов. Я внес в него барона Доршпрунга, мичмана С, всех юнкеров кроме Лысенки, и козака-поляка Д. Своего брата не вписал. Он не струсит - в этом я уверен. Просто духа не хватило. Собой рискну, другими тоже, а братом нет. Кто был на войне, знает, как трудно рисковать близким человеком*.

  

   * Впоследствии в Добровольческой армии я из тех же соображений определил брата в другую батарею.

  

   Вышел на крыльцо. Солнце светило по-новому, и вообще все было не так, как раньше. Пусть читатель не забывает, что поручику Раевскому еще не исполнилось двадцати четырех лет. Гетман Скоропадский... Слово "гетман" звучало великолепно. Отзывалось столетиями. О гетмане Мазепе я не подумал. Сразу вспомнился памятник в Киеве. Всадник с порначем в руке и надпись: "Богдану Хмельницкому Единая Неделимая Россия". О генерале Скоропадском я слышал мало. Знал, что генерал-адъютант Конного полка, Пажеского корпуса. И этого достаточно. Если пройдет - Украина станет совсем "приличной".

   "Переходя от одного к другому и посматривая по сторонам, чтобы не внесенные в список не подслушали, говорю, что в шесть вечера надо собраться на бульваре. Назначаю аллею. Никто не должен ничего знать. Иначе будет беда. Гарвардский студент - летчик-козак, как всегда непроницаемо сдержан. Мичман изумлен. Юнкера так и впились в меня глазами. Пытаются догадаться.

   Вечером собираемся в самом укромном уголке. Весь бульварчик совсем маленький, но сюда никто не ходит; оглядываемся. Нет ничего, не следят. Да и что вообще подозрительного... просто компания Козаков собралась поболтать. Начинаю говорить:

   - Генерала Скоропадского... военная диктатура...

   - Ура!,.. - Юнкера не выдержали. Хорошие, нечего сказать, заговорщики. А варшавский гимназист Д. еще лучше - снял фуражку и давай креститься от радости. Хватаю его за шиворот.

   - Помните, господа - дело может быть опасное... Хотите - едем! Силой никого не тянуть.

   Говорим о том, что сначала гетман, а потом, в свое время, Переяславская рада. Юнкера сияют, благодарят, что я внес их в список.

   - Господин поручик, а Борька Лысенко как же? Не берем его?

   - Нет, господа, не могу... Он слишком тихий.

   Иду домой - сложить ручные вещи. Ночью выезжаем с предписаниями отправиться в служебную командировку. Мы не знакомы друг с другом. Случайно едем вместе. Бог его знает, что мы разыграем в Киеве - оперетку вроде... "Запорожца за Дунаем" или примем участие в трагедии..."

   На вокзале собираемся ночью, поодиночке. Поезд должен быть в час. Предупреждают, что опаздывает... Станционные телеграфисты (один из оплотов Центральной Рады) явно на нас косятся. Что-то подозревают. Близко утро. Становится холодно. Мы уже забыли, что незнакомы друг с другом. Улеглись кучей в вытоптанном станционном садике и пытаемся как-нибудь согреться.

   Утро. На станцию вваливаются желтые гайдамаки*. Они, по обыкновению, нетрезвы.

  

   * В Лубнах так обыкновенно называли группу бывших чинов гордиенковского полка во главе с ротмистром бароном Штакельбергом, которые, поссорившись с полк. Петровым, ушли из части,

  

   На весь вокзал кричат:

   - Вы тоже в Киев едете?*

  

   * Желтые гайдамаки в конце концов в Киев не поехали. Барон Штакельберг, служивший у Петлюры с зимы 1917 г.. решил, что не может принять участие в перевороте, направленном против сторонников последнего. Впоследствии, однако, Штакельберг поступил в Сердюцкую дивизию.

  

   Хорошая получается тайна... Вместо часа выезжаем в девять. Снова мы друг с другом незнакомы. Поезд тащится нестерпимо медленно. Похоже на саботаж. Уже вечер, а мы все еще не добрались до Киева. На одной из станций юнкер отзывает меня в сторону.

   ...

   какий-то червонный Куринь поклялся перерезать всех кто едет делать переворот...

  

   * По старой памяти так называли сторонников Центральной Рады.

  

   Нам велели ехать без оружия. Кажется, только двое все-таки взяли с собой револьверы. Глупо получается. Разве немцы помогут. Но у них на маленьких станциях только караулы. В Борисполе выхожу на платформу. Несомненно, за нами наблюдают. Стоит сойти подальше от фонаря и за спиной какие-то личности щиро-украинского вида. Велю юнкерам не отходить от вагона.

   - Herr Offizier! - Германский солдат в каске, с бомбами у пояса. Козырнул.

   Просит меня пройти в задний вагон к его лейтенанту. У наших всех вытянуты лица.

   Очень похоже на арест.

   Теплушка, полная германских солдат. Мы не заметили, где ее прицепили. Навстречу мне поднимается сухощавый лейтенант.

   - Вы едете в Киев?

   Очевидно, знает. Говорю правду. Едем в Киев на хлеборобский съезд. По-видимому, на нас готовится нападение.

   - Вот поэтому я и просил вас прийти. Вы, надеюсь, вооружены?

   - Нет, нам приказано ехать без оружия.

   - Странно... Ну, ничего... В случае нужды дайте нам знать револьверным выстрелом. У меня тридцать солдат и пулемет.

   "Приезжаем в Киев около одиннадцати часов вечера. У выхода нас дожен встретить какой-то офицер и сказать условную фразу. После этого мы поступаем в его распоряжение. Вот и он. Оказывается, тот самый низенький артиллерист с седыми висками, который ехал с нами в одном вагоне. Полковник Гоголь-Яновский. Он улыбается.

   - Я наблюдал за вами в дороге. Ничего - в заговорщики годитесь".

   На вокзале говорят, что Рада разогнана. Днем была небольшая стрельба. Значит, мы опоздали. Лица вытягиваются. Некоторым из наших очень хотелось подраться. На нескольких извозчиках едем в Липки. Двое юнкеров и я в ландо с Гоголь-Яновским. Теплая весенняя ночь. На улицах пусто. Стуча подкованными ботинками, ходят германские караулы.

   - А как же с избранием гетмана, господин полковник?

   - Такая мысль действительно была, но потом от нее отказались. Решено ограничиться созданием в Раде и министерстве буржуазного большинства. Сейчас, конечно, можно, пользуясь немцами, провести все, что угодно, но приходится подумать о будущем. Революция не изжита. Гетман - слишком большой риск.

   Юнкера разочарованно молчат. Опять, значит, не удалось...

   Вот и цель нашего путешествия - квартира Сахно-Устимовича*. В маленькой

  

   * брата войскового старшины А. Сахно-Устимовича личного адъютанта гетмана.

  

   передней стоит пулемет, направленный на дверь. На полу расселись солдаты германского караула. Все почти комнаты обращены в спальни. В гостиной расставлены походные кровати. Кто-то улегся на ковре. Многие уже полураздеты. Все больше пожилые офицеры. Несколько артиллеристов. По облику и говору - малороссы. Хозяин в черном жупане. Нашу компанию - пятнадцать офицеров и добровольцев - встречает радушно.

   - Спасибо, что приехали. Народа совсем мало.

   - А что же гайдамаки Штакельберга?

   - В последнюю минуту ушли с вокзала. Полковник Гоголь-Яновский делится впечатлениями с обитателями квартиры.

   Здесь собрались чуть ли не главные участники гетманского переворота. Да, Скоропадский избран гетманом всея Украины. Г. Я. ошибся - приведен в исполнение первоначальный план. Смотрю на наших - они сияют. Г. Я., смущенно разводяруками, тихо говорит мне:

   - А мне все-таки кажется, что сейчас еще не время*.

  

   * Полковник Гоголь-Яновский был членом партии хлеборобов-демократов, которая, по словам С. Шемета ("До icтopii Укра³ньско³ Демократично-хл³6оробська парт³³" - Хл³боробська Укра³на, книга 1,1920. стр. 72) хотела найти компромиссе левыми группами Центральной Рады и не принимала участия в создании гетманского правительства. То, что мне говорил Гоголь-Яновский по пути с вокзала на Липки, стоит в полном согласии с утверждениями Шемета. С другой стороны, несомненно тесное взаимодействие между "Союзом земельных собственников" и "Партией хлеборобов-демократов". Мы ехали "делать гетманский переворот", а сопровождал нас Гоголь-Яновский, и он же привез нас на квартиру несомненного "гетманца" Сахно-Устимовича. впрочем, и Шемет I. с. говорит, что только ... хл³боробська маса, нав³ть та, що належала до оргашзац³³ хл³бороб³в-демократ³в, з задоволенням зустр³ла розгон Центрально³ Ради i л³кв³дац³ю ii м³н³стерств³ ³ прихильно поставились до нов³ гетманьско³ влад³..."

  

   Нам предлагают располагаться на коврах, но неловко стеснять и без того стесненных хозяев. Какой-то офицер куда-то нас ведет". Перед тем как уходить, каждый из нас получил немецкое удостоверение на право ношения оружия*.

  

   * У меня оно сохранилось. Текст удостоверения следующий: N... Waffenschein

   Herr Ober-Leutnant Rajewsky ist zum Besitz und zum Tragen von Handfeuerwaffen berechtigt. Die GЭltigkelt dieses Anweises erlischt am 30 Juni 1913. Kiew, den 15 April 1918. Печать: Heeresgruppe Eichhorn N. O.

  

   У одного из полковников их была целая кипа. Мы сами вписали свои фамилии. На улицах по-прежнему пустота и германские караулы. Встретили только двух штатских, медленно гуляющих по тротуару. Наш провожатый показал на одного из них - пожилого господина с огромными хохлацкими усами. - Это председатель совета министров Устимович.

   "Ночуем на столах канцелярии автомобильной базы Украинского правительства. Я долго перекладываю неудобные толстые связки дел. Почему-то вспомнилось, что во время франко-прусской войны иностранные послы уехали вместе, с правительством в Бордо и папский нунций в первую ночь спал на биллиарде.

   Утром 30 мая мы перешли в Императорский дворец и влились в состав "военного отряда", которым командовал полковник князь Оболенский. Отряд состоял из киевских офицеров, юнкеров и небольшого количества учащихся. Всего нас во дворе было не больше 60-70 человек*. Точную численность "военного

   * Д. Дорошенко "1стор³я Укра³н³ 1917-1923 pp." т. II. стр. 38 говорить: "B³йськовix, як³ робти переворот, було к³лька сот людей. Керував ними генерал В. Дашкевич-Горбацький". Этих "сотен" (считая наш "военный отряд", охрану гетмана и еще некоторые небольшие части) было во всяком случае очень немного.

   отряда" установить трудно, так как много людей было разослано в караулы, занявшие министерства, почту, телеграф и другие важные пункты. Так, например, 11 человек были отправлены в министерство земледелия на Софийской площади. Состав этого караула* до некоторой степени может служить для выяснения вопроса о том кем была

  

   * Я обязан этими сведениями любезности инженера В. П. Петровского.

  

   выполнена военная сторона переворота. Караульным начальником был прапорщик Оглоблин, уроженец Тамбовской губернии. Остальные чины караула - восемь прапорщиков военного времени, 1 гардемарин и 1 студент первого курса Киевского университета. Один только студент знал украинский язык и смог объясниться с арестованным сечевым стрельцом-галичанином. Впрочем, насколько я мог судить, большинство чинов "военного отряда" все же были постоянными жителями Киева. Говорили между собой только по-русски. За три дня, проведенных во дворце, я ни разу не слышал украинской речи.

   Несколько раз во дворце появлялся и снова исчезал энергичный, подвижный А. Сахно-Устимович, только что назначенный личным адъютантом гетмана. Чувствовалось, что он один из главных, если не вдохновителей, то исполнителей переворота. Все время носился на автомобиле по городу, арестовывал деятелей "старого режима", занимал караулами министерства, ободрял, торопил. Он же был чем-то вроде казначея. Перед обеденным часом приехал с портфелем с "державной монетой", как шутили наши юнкера. Чины отряда получили по десяти рублей суточных. То же самое повторялось в следующие дни.

   Останавливаюсь на всех этих деталях потому, что ни в украинской, ни в русской литературе до настоящего времени не встречал воспоминаний рядовых участников гетманского переворота, ответственные же его руководители зачастую сильно стилизуют события применительно к надобностям сегодняшнего дня.

   Днем, исполняя не помню уже какое поручение, побывал вместе с юнкерами в городе. Настроение сильно повышенное. На нас - военных с винтовками, очевидно, гетманцев, смотрят с любопытством. Ни приветствий, ни враждебных возгласов. Киевская толпа наблюдает происходящее. На широких тротуарах Крещатика кучи народа, главным образом евреев. Нечто вроде летучих митингов, но без настоящих речей. Вместе переживают впечатления и передают слухи. Дважды встретили германские и австрийские войска. Очевидная демонстрация вооруженных сил. Идут, как на парадах,- офицеры с обнаженными шашками. Многочисленные барабанщики отбивают дробь, свистят флейты. Всюду часовые в касках с бомбами у пояса.

   ...

   "Законы о временном государственном строе Украины". Юнкера радостно удивлены. Первое обращение новой власти опубликовано по-русски*. На меня самое большое

  

   * Вероятно украинский перевод был сделан лишь впоследствии. По крайней мере "Роб³тнича газета- орган самостийников - тоже опубликовала оба документа по-русски.

  

   впечатление произвела фраза: "Права частной собственности, как фундамента культуры и цивилизации, восстанавливаются в полной мере, и все распоряжения бывшего украинского правительства, а равно временного правительства российского отменяются и уничтожаются".

   Кратко говоря, социалистической чепухе конец.

   Когда прочел "Законы", все-таки мелькнула мысль - а не перегнули ли палку... Заглянул и в генерал-губернаторский дом на Институтской, куда переехал гетман после избрания. В вестибюле и на лестнице десятка два офицеров. Первое впечатление - ну и нарядная же здесь публика. У нас, в императорском дворце, винтовки, котелки, вещевые мешки, пулеметы - обстановка вроде боевой. Перед входом темно-зеленый броневик и походная кухня. В гетманском доме атмосфера почти что придворная. Среди офицеров охраны большинство, судя г)о общему облику и по значкам училищ, кавалеристы. Знакомый звон савельевских шпор, отлично сшитые френчи, отлично расчесанные проборы, мальтийские кресты пажей. Два полковника в мягких золотых погонах. У всех почти офицеров на рукаве перевязь из двух узких лент - малиновой и белой*. Говорят, это будут цвета

  

   * Если не ошибаюсь, через 2 дня охрана гетмана уже сняла эти повязки,

  

   гетманской Украины. Желто-голубой флаг упраздняется. По городу среди офицеров ходит слух, что Скоропадский не то уже подписал, не то сегодня подпишет приказ о восстановлении погон. Настроения первых дней гетманства очень хорошо передал в своей телеграмме от 30 апреля корреспондент "Одесских новостей":

   "Киев. Общее мнение, что гетманство Скоропадского это победа русской ориентации, что за федерацию Украины с Россией стоит и Германия, считающая для себя более выгодным иметь дело с расслабленной, но объединенной Россией, с Киевом, как центром во главе".

   Никто из нас не знал, что одно из условий, поставленных гетману германцами,- отказ от "русской ориентации". Во всяком случае, воззвания на русском языке, гвардейская кавалерия в охране гетмана, "российские" офицеры во всех министерствах, очевидно, встревожили даже правое крыло украинцев, сочувствовавших гетману. На него был произведен энергичный нажим со стороны съезда партии хлеборобов-демократов, сначала было запрещенного, который собрался 30 апреля. Впоследствии я узнал, что наш ментор, полковник Гоголь-Яновский, отвез Скоропадскому резолюцию, принятую собранием, шестой пункт которой гласил: "В укра³ньсксму уряд³ б³льша частина людей буде належати до тих, хто давною працею своей показав в³рн³сть укра³ньск³й нац³онально-державн³й ³де³ i свое розум³ния потреб селян та раб³тник³в. В ньому не може бути м³сця для людей, яюк³ тягнуть до Pocii або до Польши".

   Во всяком случае, "переяславские" настроения в Киеве, в первые дни после избрания гетмана, чувствовались гораздо сильнее, чем впоследствии, когда гетманское государство так или иначе стабилизировалось.

   К вечеру мы вернулись "домой". В почти пустом здании - дворец невелик, но несколько десятков людей все-таки в нем теряются - застали порядком пониженное настроение. Не все ему поддались, но хмурых лиц было много. Смущала наша малочисленность. За весь день отряд почти совершенно не увеличился. Киев был полон офицерами. К нам не шел почти никто. Получалось ощущение барахтанья в пустоте. Громадный насторожившийся город, за ним громадная страна и мы, совсем маленькая кучка людей, которые пробуют повернуть ее судьбу. Накануне, говорят, хлеборобы, выбиравшие гетмана, устроили ему долгую и торжественную овацию, но во дворец они тоже не идут. Все мы... Правда, за нами "Heeresgruppe Eichhorn". По крайней мере, вчера было так, но, по слухам, немцы, видя, что население нам не сочувствует и никто не присоединяется к гетманцам, собираются нас всех арестовать и ликвидировать переворот. Будто бы с этой целью они не разоружают сечевых стрельцов, отведенных в луцкие казармы. Выпустят галицийских самостийников и умоют руки... Германское командование, мол, соблюдает в украинских делах полный нейтралитет.

   Когда стемнело, мы собрались в тронном зале дворца. Зажгли все люстры и канделябры. Все-таки не так жутко, когда освещение как на придворном балу.

   ...около себя и укрывшись шинелями. Кое-кто чистит оружие. Время от времени слышно, как перед главным подъездом останавливается грузовик и через несколько минут офицеры и юнкера проводят через зал арестованных министров и высших чиновников разогнанного правительства. Их помещают в большую, почти пустую комнату, рядом с залом. Обращаются очень корректно... У дверей в торжественных позах юнкера-часовые. Они горды своей миссией - хоть плохоньких, но все-таки министров охраняют"*.

  

   * В экстренном выпуске "Одесских новостей" от 2 мая читаем: "Киев. 30 апреля. Военным отрядом арестованы и содержатся во дворце следующие лица: гласный гор. думы М. О. Фрумин, бывший министр почт и телеграфов Сидоренко, Кульчицкий и Лейбин, а также личный секретарь бывшего премьер-министра Голубовича г. Чикаленко".

  

   Белоколонный зал с красными диванами по стенам, море электрического света, шум автомобилей у входа, арестованные министры... Кто-то шутит:

   - Господа, совсем точно Государственная Дума в прошлом году.

   Юнкер Павлович, поставив винтовку между ног и опершись на нее взлохмаченной головой, мрачно пускает:

   - Дума-то Дума, а вот завтра попадем мы на место этих министров...

   В Лубнах так хорошо звучало восстановление гетманства, а здесь, оказывается, никто не хочет к нам идти".

   Напряженное, тревожное настроение в ночь с 30 апреля на 1 мая, по-видимому, было и у караулов, занявших правительственные здания. По крайней мере, в министерстве земледелия ночью под окнами караульного помещения вдруг раздался выстрел и пуля, разбив стекло, впилась в потолок. Караул, разобрав винтовки, выбежал на улицу. Оказалось, часовой увидел вооруженного солдата в форме сечевиков, идущего прямо на него, и с перепугу выпалил в окно. Стрельца арестовали. Выяснилось, что он идет с вокзала. Возвращался будто бы из отпуска.

   От двенадцати до двух юнкер Павлович и я стояли часовыми, охраняя дворец со стороны парка. Ходили взад и вперед по аллее, вглядывались в темноту, прислушивались к шорохам. Потом юнкер признался мне, что каждую минуту ждал залпа из-за кустов. Сечевики, если им позволят, конечно, в первую очередь нападут на "москалей"-часовых. Наконец зашуршали мерные шаги со стороны дворца. Шел разводящий с очередными часовыми. Мы опять улеглись на малиновые диваны в тронном зале. Я проснулся от залпов под самыми окнами. Уже начинался рассвет, но электричество горело. Офицеры, юнкера, добровольцы, щелкая на ходу затворами, бежали вниз по лестнице. Послышался звон разбиваемых стекол. Мелькнула мысль: - Ну нет, это не оперетка...

   Варшавский гимназист Д. вцепился мне в руку.

   - Господин поручик... не ходите туда... вас убьют... господин поручик.

   - Молчать!

   С отчаянной храбростью труса бежит вместе с остальными. Вестибюль, дверь. Что за черт... Не враги. Какие-то азиаты в черкесках. Лупят в воздух из винтовок и револьверов. Оказывается, черкесский куринь. И такие есть... Пришли нам помогать и приветствуют стрельбой. Объясняют:

   - Мы за украинский царь Карападский. Кто Карападский слушать не будет - резать будем.

   Передают факты точно. В восемнадцатом году и не такие вещи случались, но все-таки мы не могли предполагать... Ведем новых союзников во дворец. Всем весело... Что такое... Разбитые стекла. На мраморных подоконниках кровь. Не хватает троих господ офицеров. Когда началась стрельба, от страха голыми руками разбили рамы и убежали в парк. Потом, понятно, в отряд не вернулись. Уверяли даже, что один прыгнул "мордой в стекло", но за это не ручаюсь.

   Перед тем, как еще раз лечь спать, я вышел на берег Днепра. Солнце уже взошло. Тумана не было. Вода горела веселым розовым огнем. Виднелись деревянные стратегические мосты, построенные во время войны на случай отступления наших армий. Было тепло и тихо. Каштаны парка готовились развернуть морщинистые листья-тряпочки. И одна за другой полезли в голову жизнерадостные мысли. Пожалуй, и на самом деле начало нового исторического периода...

   К полудню стало известно, что германцы, наконец, разоружили сечевых стрельцов. Опасности больше не было. Я с удовольствием подумал о том, что ночью можно будет снять сапоги. Перед обедом появился Сахно-Устимович. Вынул из портфеля "державную монету". На этот раз адъютант гетмана не торопился. Гулял со мной по залу и разговаривал.

   ...пристроим, а потом, когда гетман восстановит на острове Хортице Запорожскую Сечь... И артиллерия будет - вот туда вас и назначим...

   Во второе утро Гетманской державы все казалось возможным. Мне только не хотелось ехать на остров Хортицу. И сразу мелькнула мысль:- Через сто лет таки попадем в оперетку... - Ответил уклончиво. Во всяком случае, пока вернусь в Лубны. Повторил Сахно-Устимовичу план, который развивал накануне в квартире его брата. Гетману нужно иметь в Киеве надежную и сложившуюся часть. Здесь ее еще надо формировать, а в Лубнах такая уже есть. Надо перевезти лубенский Куринь в Киев и постепенно развернуть его в крупное соединение, пополняя местными надежными людьми. В частности, наш артиллерийский взвод можно превратить в батарею в течение нескольких дней. Адъютанту гетмана моя мысль понравилась. Сказал, что обязательно этим займется*.

  

   * Впоследствии мне стало известно, что наш Куринь, действительно, хотели перевести в Киев. Германцы, однако, запросили, какой его численный состав, и, узнав, что речь идет об отряде примерно в 400 штыков и сабель, категорически запретили перевод.

  

   Обедать нас посменно отпускали в город. Мы, лубенцы, компанией отправились в один из больших ресторанов на Крещатике. За здоровье гетмана выпили ситро*- на вино нашей "державной монеты" не хватило бы. Вечером я получил приказание отправиться

  

   * Шипучий напиток, вроде лимонада, очень распространенный на юге России.

  

   с тремя юнкерами в гостиницу Гладынюка и арестовать там товарища министра "справ морских" г. Мшанецкого, причем мне представилось право произвести обыск и выемку документов. Ордер был подписан начальником "военного отряда", полковником князем Оболенским. Инициатива этого ареста исходила от нас, лубенцев. Хотелось хоть на несколько дней посадить в тюрьму члена анкетно-следственной комиссии, собиравшейся разогнать Куринь. Юнкера Павлович и Войцеховский сами попросились в наряд. Им нравилась перспектива провести по киевским улицам под конвоем придирчивого и нелюбимого учителя, от которого, говорят, много натерпелись в гимназии.

   На улицах та же картина, что и накануне, 30 апреля, только публики на тротуарах еще больше. По-прежнему на гетманцев смотрят с любопытством, и только.

   В вестибюле гостиницы оставляю одного юнкера с винтовкой. Приказываю никого не выпускать. Сам, с остальными двумя, в сопровождении лакея, быстро иду наверх. Стучим в номер Мшанецкого. Юнкера берут винтовки наизготовку. Товарищ министра наверное не бросит в нас бомбы, но это уже так, для большего впечатления... Все мы не так давно кончили гимназию. Отворяет горничная с тряпкой в руках. Вскрикивает, бледнеет, мы ее успокаиваем:

   - Где господин Мшанецкий?

   - Полчаса тому назад уехали на вокзал...

   Юнкера бранятся. Успел-таки удрать, Обыскивать и вынимать нечего. Предлагают взять автомобиль и ехать вдогонку, но я решаю, что не стоит. Все равно либо уже уехал, либо не найдем. Возвращаемся в вестибюль. У дверей с обеих сторон очередь, и в ней вместе с штатскими терпеливо ждут германские офицеры. Извиняюсь перед ними за несообразительность юнкера. Войцеховский о чем-то спорит с офицером в украинской форме. Иду туда.

   - В чем дело?

   Оказывается, молодой подполковник недоволен тем, что мы между собой говорим по-русски. В корректной форме начинает жаловаться на вмешательство русских в украинские дела. Спрашивает, что мы тут делаем. Войцеховский теребит пенсне. По лицу вижу, что готов взорваться. Показываю подполковнику ордер об аресте Мшанецкого.

   - Вот вы пришли арестовывать украинского деятеля... По какому, собственно, праву? Вы даже по-украински говорить не умеете. Кто вы такой? Как вы сами считаете?

   - Русский офицер украинской службы, господин подполковник.

   - Такую концепцию я понимаю... Но вообще весь этот переворот устроили русские. Сегодня один из гетманцев заявил мне: теперь никакой Украины нет, а есть Малороссия... Имейте в виду, никто из украинцев не примирится с тем, что в их стране хозяйничают русские.

   Разговор шел в мирных тонах, но юнкера потом злились:

   - Его бы арестовать следовало. Явно против гетмана.

   ... самовольный apecт мне бы во дворце влетело, да всех ведь и не арестуешь. Места не хватит...

   В тронном зале настроение приподнятое. По чьему-то приказанию в соседнюю комнату вкатили бочку кахетинского. Кажется, из подвалов дворца. Отличное вино. Выпили по котелку, улеглись на диван, сняв на этот раз сапоги. Перед тем как заснуть, спрашиваю соседа, киевского офицера.

   - Как вы думаете, какой теперь будет флаг?

   - По-моему,