Главная » Книги

Северцов Николай Алексеевич - Путешествия по Туркестанскому краю, Страница 14

Северцов Николай Алексеевич - Путешествия по Туркестанскому краю


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23

;    Рост старых медведей у Верного, я полагаю, в 4 1/2-5 фут. длины, не более {Казаки считают до 10-12 четвертей длины, т. е. 6-7 фут., но это по свежим шкурам, которые, как я многократно видел, крайне растяжимы, и при скоблении жира и мездры вытягиваются почти до полуторного размера зверя в мясе; в 10-четвертные попал у них и мой сыртовой медведь с Баты-кичика, которого настоящая длина 4 1/2 фут. Слыхал я и про 14-четвертных у Верного, но это уже просто преувеличение.}, т. е. на полфута длиннее сыртовых; они пропорционально немного выше на ногах, нежели сыртовые.
   После неудачной охоты на "косопятого", как его зовут иные семиреченские казаки, я ещё несколько проехал вдоль Атбаши, которая тут течёт несколькими руслами по тальковым полянам, глубиной и в малую воду около 3/4 арш.; быстрота умеренная, ширина при слиянии рукавов 6-8 саж. Сеть речных рукавов наполняет во всю её ширину углубленную долину, которую можно назвать общим руслом, вернее, займищем реки; его берега, живописно заросшие спускающимися к реке ельниками и можжевельниками, круты и высоки, поднимаясь на 300-400 фут. над рекой, но берега протоков плоски.
   Версты через 2/3 я въехал на левый берег по оврагу с спускающимся до самой реки ельником; встреченные же до него овраги с елями, весьма частые, к реке кончались почти отвесными обрывами. Тут я увидал ровную площадь, на которой вообще прекращались поднимавшиеся от реки ельники, но на горах за этой площадью опять росла ель, и тут её верхний предел показался мне выше, чем на Улане. Гребень этих гор тянется почти ровной слабоволнистой линией, скаты отлоги; это хребет, отделяющий Атбаши от Балык-су, одного из главных между её многочисленными, но мелкими притоками. Верстах в двенадцати от слияния Улана с Дёнгереме этот хребет упирается в русло Атбаши, не оставляя места для дороги, которая тут переходит опять на правый берег.
   В Атбаши этот хребет упирается не обрывами, а крутыми склонами, изрытыми лесистыми оврагами, правая сторона долины тут становится совершенно ровной и без оврагов, шириной с небольшим в версту, между тем как левая сторона, начиная с Балык-су, расширяется и пересекается множеством оврагов; тут виден на заднем плане лесистый, заросший елями хребет, с ущельями Кыны, Тас-су и другими, видны даже бесснежные перевалы через хребет, представляющиеся весьма мало углублёнными седловинами. И этот хребет - водораздел притоков Нарына и Аксая, следовательно, двух больших речных систем, Сыр-дарьи и Кашгар-дарьи, представляет ровный, слабоволнистый, прямолинейный гребень, как и хребет между Атабаши и Балык-су; вообще у верхней Атбаши и её обоих истоков все такие же ровные горные гребни, без пиков.
   Западнее р. Тас-су, от дающего ей начало хребта отделяется высокий откос, направляющийся к северо-востоку, к самой реке, у которой кончается голым, серо-беловатым, каменным мысом; напротив, на правом берегу встает такая же скала, высоким, крутым обрывом, и, удаляясь от реки, постепенно понижается, соединяясь седловиной не выше 150-200 фут. над площадью долины, с отлого спускающимся отрогом северного хребта. Тут Атбаши, видимо, прорывается через трещину поперечного хребта, замыкающего её верхнюю долину и отделяющего её от нижней; причём трещина не в самом низком месте седловины этого поперечного хребта, а именно южнее; через самоё же седловину идёт дорога вниз по долине Атбаши.
   Я успел выведать у ехавшего со мной джигита о перевалах к Аксаю, высмотрел их и решился по перевалу Кыны итти на Аксай; затем съехал с дороги и поехал у самых обрывов речного берега. Тут вскоре встретился отлогий спуск, ясно обозначенный на береговом обрыве, здесь почти отвесном; за спуском опять ровная площадка, всё еще футов на сто пятьдесят или двести выше реки. Площадь долины понижалась уступом, обозначавшим сток вод некогда бывшего тут озера и размытие части озёрных осадков, как я уже накануне заметил в долине Улана, что описано выше. Дорога же отступает от реки и направляется к только что упомянутой седловине, по идущему через долину краю её верхнего уступа, но, пройдя так версты две, тоже спускается на нижний уступ.
   Вдоль Атбаши я искал преимущественно спуска для переправ к ущелью Кыны, текущей в Атбаши с юга, т. е. слева, но вёрст пять не находил; между тем заметил, что отряд всё удаляется от реки и подходит к седловине поперечного хребта. Зная, что по Кыны и Тас-су есть дороги, и сказавши с утра, что иду к перевалу на Аксай, я этому удивился и послал ехавшего со мной переводчика, урядника Гордеева, повернуть отряд к реке; с ним скоро приехал Атабек с объяснением, что к реке нет тут спуска, что заворот дороги далее, за поперечным увалом. Я, всмотревшись уже в местность, велел Гордееву всё-таки повернуть отряд к реке, а Атабеку отвечал, что если не найду удобного спуска, так пойдем по его дороге, но сперва поищу; он поехал со мной, и сажен через сто спуск нашёлся, широкая дорога, довольно отлого проложенная по косогору, т. е. широкая настолько, что по ней можно было верхом проехать мимо навьюченного верблюда, но двум верблюдам не разойтись; между тем, стал подходить отряд, и мы переправились по удобному броду.
   На гальковых полянах у реки были и тут замечены кулики-серпоклювы (Falcirostra), но крайне осторожные, добыть не удалось. Переправившись, мы тут же и остановились, между устьями Кыны и Тас-су; долина тут поднималась над рекой многими уступами, и мы стали на нижнем, выше реки всего сажен на пять, собрали дров из обломков выкинутых Атбаши на берег в половодье елей и заварили чай. Чайник был со мной на вьючной лошади, вместе с тёплым платьем и постелью; я должен признаться, что позволял себе эту изнеженность - тотчас по прибытии на место постилать постель на кошму, снимать сапоги, надевать туфли, лежа пить чай и несколько предаваться кейфу. Всё это как-то особенно приятно на сыртах и в самых глухих ущельях Тянь-шаня; приятно тут и утром пить чай в постели: дикость и глушь Тянь-шаня придают, по крайней мере, для меня особую прелесть этой небольшой обломовщине.
   Дорога вниз по Атбаши есть и левым берегом, а потому Атабек, не удержавши меня от переправы, на ночлеге стал удерживать от перевала к Аксаю: и этот описывался снежным и непроходимым,- но я помнил уланский, и только что видел издали, что этот ниже, и ели почти до гребня хребта, да не видал и снега; а потому вновь сказал, что посмотрю. Дело в том, что на Нарыне Атабек боялся врага своего рода, Умбет-алу, а тут страх прошел; на Улане были замечены встречные следы пары лошадей, на Атбаши-тоже; мы знали, что зимовки Умбет-алы на Атбаши, но ниже за поперечным увалом; по конным следам заключили, что его джигиты выглядывают наш отряд, но оба ночлега на Улане прошли без нападения, даже без попытки угнать наш табун; значит, враг сам боялся нашего отряда. Поскорее напасть на его аулы, пока не спрятал пожитков, не угнал стад, не собрался сам для нападения,- таков был расчет Атабека, отрядных богинцев, да и большинства казаков; последние, впрочем, всё еще чего-то опасались {Пожалуй, того, что случилось с отрядом полковника Хоментовского при чебар [разорении] сарыбагишских аулов близ Токмака, в 1856 г., когда, убежавши без сопротивления, сарыбагиши напали на отряд при обратном пути (Записки Географического общества по общей географии, 1867, стр. 184).}, хотелось пограбить, да боязно. А когда и на устье Кыны, уже совсем вблизи вражьих аулов, ночь прошла спокойно, то стали думать, что враг или совсем боится и не думает напасть или, пожалуй, его аулов и нет на Атбаши; они неведомо где,- а путь свободен, вниз по Атбаши и через Нарын, к западному концу Иссык-куля, или вверх по малому Нарыну: итти бы поскорее домой, пока еще снега нет. Тем неприступнее стал рассказываться путь к Аксаю утром 12-го, но я велел готовить дрова для похода на это безлесное плоскогорье, по которому я думал дойти до перевала Теректы к Кашгару, чтобы осмотреть и этот перевал.
   Наготовивши дров в ельнике, саженях в трёхстах от ночлега, у входа в ущелье Тас-су, мы тронулись часов уже в десять утра. От ночлега шли две дороги: одна вперед вниз по Атбаши и потом вверх по р. Тас-су {Тас-су значит каменистая речка; Тас-асу - каменистый перевал.} к перевалу Тас-асу; другая - несколько назад, к вершинам Балык-су; Атабек указал последнюю как дорогу на Кыны, но я ему уже не верил и пошел на Тас-су, думая с него свернуть на его приток Кыны,- и ошибся; эта речка впадает в Тас-су непроходимым оврагом, а дорога к ней идёт увалами, сворачивая с дороги на Балык-су. Впрочем, и дорога по Тас-су, весьма живописная, казалась и весьма удобной; долина тут довольно широка, с полверсты; речка течёт преимущественно под крутым обрывом её правого или восточного края, поднимающегося над ней без уступов слишком на 1000 фут., с редко рассеянным по голому камню можжевельником. Дорога поднимается вдоль левого берега, по отлогим увалам, которых северные склоны заросли елями, а южные представляют отличные пастбища; ельник поднимается и по известковым утесам левого края долины, из оврагов которого сбегают небольшие светлые ручьи.
   Ели во всей долине росли хорошо, только на последнем спускающемся в неё отроге от хребта её западного края сделались ниже и корявее, не выше 40-50 фут., и близ плоского гребня этого отрога достигли своего предела, ввиду перевала, казавшегося всего футов на сто пятьдесят или двести выше.
   Отлогий спуск с уступом привёл нас к слиянию двух вершин Тас-су. Более значительная левая текла с запада из-под крутых и высоких утёсов, поднимающихся значительно выше самого перевала; меньшая, правая, текла прямо с юга сплошным порогом, по короткому каменистому оврагу, по которому и шёл подъём; снег лежал полосами в ельниках и кое-где по рытвинам, но сам перевал был бесснежен. У слияния вершин Тас-су рос огромный тальник; выше, к вершине перевала, можжевельник, как и по всему ущелью западной вершины речки; мы остановились на площадке у поворота Тас-су. День был ясный и теплый; долина, по которой мы прошли, еще богата мелкой птицей; особенно меня удивили 12 октября и на такой высоте около 10 000 фут., верстах в пяти от вершины перевала, несколько летавших Hirundo riparia, очевидно, запоздалых.
   Кроме ели, можжевельника и тальника, в долине Тас-су растут у речки жимолость, крыжовник и разные другие кусты, вверх слишком до половины ущелья, т. е. до высоты немного ниже 10 000 фут. Высоту перевала я счёл, по соображению растительности и местных условий, поднимающих её верхние пределы, около 10 200 фут.; барометрическое измерение Буняковского дало в следующем году 10 700 фут., а для смежного перевала Кыны, всего вёрст пять восточнее,- 10 450 фут. Кыны есть самый низкий и удобный перевал из долины Атбаши на Аксайское плоскогорье. Устье Тас-су в Атбаши нельзя считать ниже 9 000 фут., а скорее в 9 500 фут.; от верхних елей по Улану (10 000 фут., если не выше) до устья Тас-су всего 25 вёрст, и при умеренном течении Атбаши нельзя положить её падение на этом пространстве свыше 500, много 600 фут., т. е. около 20 фут. на версту.
   Предел елей у перевала Богушты, с Атбаши к Ак-саю и вёрст тридцать западнее Тас-асу Буняковский нашёл на 10 760 фут.; у Тас-асу я его полагаю в 10 500 фут., а можжевельник до 10 600 фут. под перевалом и выше, почти до 11 000 фут., у западной вершины Тас-су, где и горы поднимаются уже футов на тысячу (глазомерно) выше седловины хребта у Тас-су, ещё понижающейся к Кыны. Соседство широкой, высокой, хорошо нагреваемой и защищенной от холодных ветров долины Атбаши поднимает вверх пределы растительности на хребтах этой долины, сравнительно с узким и холодным ущельем Улана; притом Атбаши течёт преимущественно у южного края своей долины, а северный направляет к реке длинные отроги, постепенно спускающиеся к югу и обильные солнцепёками, между тем как обращенный к северу склон на её левом берегу короче и круче. На Тас-асу сама вершина перевала, ведущего на открытое Аксайское плоскогорье, ниже лесного предела у Богушты, потому ниже на Тас-асу предел леса по топографической, а не климатической причине: нигде на Тянь-шане нет леса в непосредственной близости равнины,- он прячется в горных лощинах.
   Утром 13-го мы стали подниматься на перевал с берега Тас-су; с места, где под талами сочился из-под гальки родник, поднялся Scoloрах hyemalis, горный дупель; Терентьев выстрелил,- и птица отвесно поднялась вверх и скрылась из глаз. Я еще сидел на месте, пока выступал отряд. С полчаса спустя проехал и я этим местом; бывший при мне Гордеев заметил дупеля, старавшегося притаиться между корнями ивы, и поймал руками; он оказался с нетронутыми крыльями, но с ногой, только что перебитой выстрелом в мясистой части, что и мешало ему подняться с земли.
   Дорога вверх, к перевалу, была не особенно крута; она идёт по косогору сперва левого берега ручья, и тут камениста, завалена крупными глыбами известняка; затем переходит на правый и небольшой косой рытвиной поднимается на взлобок; весь подъём от слияния вершин Тас-асу с версту, из которой трудны от тесноты тропинки и камней первые 200 саж.; вверх - легче. На вершине перевала открывается волнистая площадь, с округлёнными холмами и широкими, довольно глубокими лощинами; за ней встаёт колоссальный хребет с крутыми снежными вершинами и двумя главными пиками по средине. К западу этот хребет понижается и представляет уже ровный прямолинейный гребень; из промежутка главных пиков зааксайского хребта чернела трещина, видны были отвесные утесы её заднего края, поднимающегося над передним; в этой трещине течет в Аксай реч. Кок-кия, дающая своё имя хребту. Подъём на него до подножья его скалистых пиков представляет волнистую, отлогую покатость, но сами пики так круты, что на половине их поверхности не может удержаться снег, из которого выступают голые тёмные утесы, и так до самих вершин. Пики соединены крутым скалистым гребнем, на котором синеватым отливом отделяются вечные снега между свежими, опускающимися и на верхнюю половину отлогой покатости,- но её нижняя половина была бесснежная, как и всё плоскогорье.
   Глазомерно я полагаю высшие пики на 7 000-8 000 фут. выше Аксая, сплошной октябрьский снег около 1 500 фут. над рекой; вечный снег ещё около 2 000 фут. выше. Снежная линия, видимо, понижалась к востоку, параллельно линии основания скалистого гребня хребта на отлогой покатости; к юго-западу плоский гребень хребта был совершенно бесснежен, и едва заметная в нём седловина означала перевал Теректы, к Кашкару, а к юго-востоку Кок-кия был заслонён горной массой Бос-адыр, скалистой и высокой, слишком до половины покрытой свежим снегом. Пиков тут было много, но они мало возвышались над широкой плоской вершиной Бос-адыра, которого все скаты скалисты и круты, с бесчисленными рытвинами.
   Аксай течёт у подошвы хр. Кок-кия и затем входит в тесное ущелье между этим хребтом и Бос-адыром; его уровень при входе в ущелье я полагал, по крайне низкому альпийскому полуфутовому тальнику, около 10 000 фут. и не ниже 9 800 фут.; по барометрическому измерению капитана Каульбарса - около 10 000 фут., что вполне согласно с измеренной высотой Тас-асу и дает около 11 500 фут. абсолютной высоты для октябрьского снега под пиками Кок-кия, 13 500 фут. или даже 14 000 фут. для вечного, и 17 000-18 000 фут. для высших пиков Кок-кия; прочие в 15 000-16 000 фут. и Бос-адыр около 15 000 фут. или даже несколько ниже. Перевал Теректы, по барометрическому измерению Рейнталя, проехавшего через него в Кашгар, находится на высоте 12 600 фут.: я этот перевал видел бесснежным 13 октября и бесснежным же нашел его и Рейнталь 16 октября следующего 1867 г., между тем как под пиками Кок-кия, я полагаю, октябрьский снег, судя по его высоте над рекой, футов на тысячу ниже этого бесснежного перевала.
   Спуск с перевала почти неприметен, да, собственно говоря, и существует только к долине Аксая, несколько углублённой в Аксайском плоскогорье, плоские вершины холмов которого, занимающие более пространства, нежели углублённые между ними лощины, находятся почти в одном уровне с перевалом Кыны, и даже с Тас-асу, так как общая покатость плоскогорня к востоку и при устье Теректы уже само русло реки не ниже перевала Тас-асу. Вход в ущелье Теректы недалеко от устья, по определению Рейнталя, на высоте 11 200 фут. Таким образом, на всём пространстве между перевалом Тас-асу и вершиной Балык-су нет никакого горного хребта на линии водораздела Атбаши и Аксая; есть только уступ, окраина более высокого Аксайского плоскогорья, спускающаяся к менее высокой долине Атбаши; на этом пространстве есть ещё перевал немного восточнее Кыны, и тоже удобный по сливающейся с Кыны реч. Куян-су. Дороги со всех трёх перевалов к Аксаю сходятся у впадающей в него речки южной Кыны, к которой тропинка с Тас-асу идёт сперва ровной площадью, потом постепенно спускается по лощине, сначала весьма неглубокой; верстах в пяти от перевала дорога выходит на южную Кыны, которая тут представляла сухое русло, с замёрзшими небольшими омутами; ещё немного далее справа подходит к речке широкая долина, между невысокими отлогими холмами; у подошвы южного края долины множество сазов, отчасти еще топких и не промёрзших; из них выходит весьма небольшой ручеёк, впадающий в южную Кыны.
   Местность тут такая степная, что можно забыть о Тянь-шане; снеговые хребты Кок-кия и Бос-адыр закрыты ближайшими увалами; общая физиономия тощей растительности такая же, как и в оренбургской киргизской степи, в такой же холмистой местности с частыми лощинами у вершин Илека: кипцы, полынки, небольшие солонцеватые площадки с редкими солянками; да и температура и подернутые тонким льдом лужи, и даже в этот день серенькое небо илецкого октября; облака были, однако, так высоки, что не закрывали вершин Кок-кия. Эта тощая растительность доставляет, однако, превосходные корма всякому киргизскому скоту: кипцы - лошадям, полынки и солянки - баранам и верблюдам; только для последних несколько маловат рост трав на этих высоких пастбищах.
   На только что описанной долине я увидал издали дымок и проехал к нему; там заварили чай Атабек со своими джигитами, нашедшими кизяка. Они уже успели поохотиться, и мергень (охотник), уже убивши медведя, пулей же и на всём скаку ссадил тут из фитильного ружья лисицу - выстрел изумительно ловкий, при малости цели и неудобстве стрельбы на скаку из фитильного ружья; и такие стрелки не редкость между горными каракиргизами, вообще любящими охоту. Сам Атабек был страстный охотник и хороший стрелок по крупному зверю, но такие выстрелы ему не удавались.
   Не успел я вернуться на дорогу, как узнал о весьма капитальном приобретении для своей коллекции: был убит качкар, Ovis polii, и всё Катанаевым; я тотчас поехал к месту, где он лежал, по ровной степи, изрезанной частыми лощинами, как и всё Аксайское плоскогорье; только тут края лощин были круты, и на одном из них, у верхнего начала спуска, лежал качкар, убитый двумя пулями. Катанаев, увидавши его издали отставшим несколько от небольшого стада, подкрался к нему из лощины, выстрелил, высмотрел направление его бега, по лощинам же преследовал его верхом, не показываясь, и опять подкрался из-за угла, когда зверь остановился; второй выстрел, шагах в ста, был смертелен. В этом преследовании, не показываясь и непременно против ветра, чтобы спугнутый выстрелом зверь опять вскоре остановился, и заключается главная трудность, да и главное искусство, не дававшееся мне в охоте за архарами; нужен очень зоркий глаз и большая сноровка ориентироваться в незнакомой местности по-охотничьи, т. е. так, чтобы непременно вновь встретить преследуемого п скрывшегося зверя. Для этого-то Катанаев и охотился всегда вдвоём с казаком Тутовым, весьма и весьма неважным стрелком и, несмотря на то, ловким охотником: он отлично умел оставаться в виду преследуемого зверя, в прилично далеком расстоянии, чтобы тот уходил без излишней поспешности, и объезжать его так, чтобы он направлялся к скрытно едущему Катанаеву. У одинокого же охотника, как бы ловок он ни был, но без ловкого же товарища, направляющего зверя, раненые, а не убитые сразу маралы и архары большей частью уходят и, хотя нередко удается их добить и одинокому, при искусном преследовании, но всегда с большой потерей времени, потому казаки предпочитают охотиться вдвоем. Стреляют зверя из длиннейших и тяжелых винтовок с сошками(128), на которые упирается конец ствола для прицела; чтобы выстрелить, казак должен непременно слезть с лошади, а между тем они стреляют так и бегущего зверя, для чего нужна большая сноровка за ним гнаться и остановиться впереди его. Так же стреляют и киргизы, и из длинных же винтовок, но у только что упомянутого мергеня, стрелявшего с лошади, винтовка была короткая.
   Убитый Катанаевым качкар был молодой самец, которого серпообразные рога едва начинали завиваться в спираль; однако, длина их по сгибу была уже двухфутовая, длина зверя почти 6 фут. (собственно 5 фут. 11 дм.), вышина 3 1/2 фут. - рост старого крупного О. karelini; я его смерил еще теплого, пославши за порожним верблюдом, на которого его навьючили, тут же выпотрошивши; по тому, как пошёл верблюд, я заключил, что и выпотрошенный качкар весил 8-9 пуд., а с потрохом - 10 или 11, если не больше, до 12. При снятии шкуры оказался череп с несовершенно сросшимися швами костей, что, вместе с рогами, безошибочно показывает двухлетний возраст, не более. Цвет был указанный мне Семёновым, на хребте темнобурый, без малейшей красноватости, на боках - светлее, серо-буроватый, постепенно светлеющий к белому брюху; белый же зад резко обведён черноватой полосой.
   Этот цвет и пребывание преимущественно не на скалистых горах, а на высочайших степных плоскогорьях, кроме огромных рогов и многих других признаков, существенно отличают Ovis polii от всех других среднеазиатских архаров, которых в одном Туркестанском крае с О. polii пять-четыре тяньшанских, и один на Кара-тау {О. polii, О. karelini, О. heinsii в Центральном Тянь-шане, Musimon vignei на вершинах Зеравшана; Ovis nigpimontana на Кара-тау; все подробно и сравнительно описаны (кроме М. vignei) в моем труде "Вертикальное и горизонтальное распределение туркестанских животных", 1873.}. Мясо молодого О. polii оказалось весьма вкусным, что-то среднее между хорошей бараниной и олениной.
   С места, где был убит качкар, я выехал на дорогу к речке уже неподалёку, верстах в восьми, от устья в Аксай и около 17 вёрст перевала; тут долина южного Кыны шириной около полверсты и углублена в плоскогорье футов на четыреста или пятьсот; края её круты, с обрывами голой глины. Самая долина - луговая, речка мелка, с омутами, но уже сплошное течение; на перекатах глубина воды до полуаршниа, а омуты и до двух; течение и на перекатах, по тальковому дну, не особенно быстро, в русле довольно ключей, и лёд образовал только закраины по омутам; перекаты еще почти не представляли признаков замерзания.
   Южная Кыны течёт из ключей, значительно ниже вершины перевала того же имени, и всё её падение на двадцативёрстном пространстве, вероятно, не свыше 100, много 150 фут.; течёт в рытвине с галькой на дне, но это почвенная галька, обмытая от глины, а не нанесённая рекой. Мы остановились перед выходом этой речки в долину Аксая; тут правый западный край долины кончается крутым мысом, выступающим к востоку, левый - таким же мысом, но выступающим к западу. Лагерь был защищен от всех почти ветров, под высоким крутым обрывом, что весьма пригодилось при метелях следующих дней.

 []

   Я проехал на Аксай, текущий здесь довольно широкой долиной, версты в три шириной, многими протоками; течение для горной реки не быстрое, тише Атбаши; дно из мелкой гальки. Многие рукава достигали 5-8-сажённой ширины, главный и до 10, а вся сеть их занимала ширину в полверсты; тут Аксай течёт к северо-востоку, но вёрст 8-9 ниже поворачивает к востоку-юго-востоку резким углом и входит в ущелье между горами Кок-кия и Бос-адыр. Я переехал все рукава Аксая; самый южный обмывал отвесный, но не высокий обрыв, из светлосерого, мелкокристаллического известняка; утёс сажени в две вышины, отлогий к западу и отвесный к востоку Чатыр-тас, поднимался из реки у этого обрыва, как раз против устья Кыны. Тут же выходил к реке и овраг из гор Кок-кия, узкая трещина в известняке; я было въехал в него, но снег, уже начавший падать, когда я подъезжал к Аксаю, пошёл гуще, и я вернулся в лагерь, ограничившись на этот день прибрежными обнажениями.
   О Чатыр-тасе киргизы рассказывают, что летом, в большую воду, он весь закрывается разливом Аксая, что мне кажется сильным преувеличением: тогда бы Аксай наполнял всю свою двухвёрстную долину; впрочем, после исключительно снежной зимы и при жарком лете нельзя вполне отрицать и такого сильного разлива. Аксай собирает снежную воду с степного пространства своего левого берега, с отлогих склонов Кок-кия и Теректинского хребта, следовательно, с пространства вёрст в девяносто длины и шестьдесят-восемьдесят ширины, т. е., по крайней мере, с 5 400 кв. вёрст, при течении не особенно быстром, так что вода не так ровно сбегает по мере накопления, как в настоящих горных потоках, чем верхний Аксай более приближается по характеру к степным рекам. Но большие-то снега редки на плоскогорье, поднимающемся выше зимних снеговых туч,- потому в обыкновенную большую воду сливаются в сплошную реку все протоки Аксая,- и тогда он всё-таки представляется большой рекой, шириной с полверсты, и брода у Чатыр-таса уже нет. Глубина воды в протоках, которую осенью я нашел около 2 фут., и не более 3 фут. у самого Чатыр-таса, возрастает до 5-8 фут., но и тогда выше устья Теректы в Аксай брод довольно удобен, а в октябре 1868 г. Рейнталь перешёл Аксай выше устья Теректы, по сухому руслу. Вернувшись с Аксая, я засветло срисовал убитого в этот день качкара.
   На следующий день, 14-го, продолжалась съёмка, но весьма отрывочно; часто мешала погода, и вершины Кок-кия задернулись облаками. С утра было пасмурно, шёл мелкий сухой снег; среди дня то светило солнце, то набегали снеговые тучки; киргизы говорили, что Аксайское плоскогорье известно метелями; и действительно, это одно из самых открытых на Тянь-шане, если даже не самое открытое. Оно не заслонено никаким хребтом к северо-востоку, между верховьями Та-су и Балык-су, где, как мы видели, есть только простой уступ к долине Атбаши не заслонено и к юго-западу, где между перевалами Теректы и Тура-гарт (последний у Чатыр-куля) тоже простой уступ к Кашгарской котловине.
   Около полудня я поехал на горы Кок-кия и осмотрел его частые овраги до глубокого ущелья того же имени; везде обнажался один известняк, почти без окаменелостей; я нашел только в осыпи два неопределенные обломка каких-то кораллов. Все овраги были параллельны, узки, глубоко врезаны между каменными стенами, но с боков к ним спускались довольно плоские лощины; крутые овраги были только в направлении юго-запада-северо-востока, параллельно главной трещине Кок-кия; часто пересекающиеся и разветвляющиеся лощины других направлений, преимущественно с северо-западного, юго-восточного, все плоски; крутые овраги поперёк пересекают одинаково и эти лощины и разделяющие их увалы, чем и показывают свой характер трещин в поднявшемся известняке,- как трещина реч. Кашкар-ата в Кара-тау, тоже глубоко пересекающая поперёк и увалы и пологие лощины плоской известняковой возвышенности.
   Общий пологий склон хребта, пересекаемый этими крутыми оврагами не поперек, а вдоль, под острым углом к Аксаю, поднимается к главной трещине с реч. Кок-кия; за ней уже высится увенчанный пиками голый скалистый гребень, речка стремительно сбегала рядом порогов, но тогда уже несла шугу, т. е. рассеянные в воде ледяные кристаллики, которым течение не даёт смерзаться. Солнце не проникает в эту щель, углублённую футов на тысячу в том месте, где я её видел, верстах в восьми от устья по течению, и в пяти или шести прямо от Чатыр-таса; отвесные каменные стены ущелья представляют разнообразнейшие выступы скал, нередки и отдельные от стены громадные каменные столбы. Местами трещина расширяется, и на дне её являются небольшие травянистые площадки - пастбища тэков (Capra sibirica).
   Речка Кок-кия вытекает верстах в тридцати пяти от своего устья из высокого горного озерка, которое, судя по падению речки, нужно полагать в 12 500 фут. или скорее в 11 000 фут. над уровнем океана. Однако, по словам киргизов, это озеро летом освобождается от льда, следовательно, еще значительно ниже вечного снега, что подтверждает мой представленный выше расчёт не менее 14 000 фут. для вечного снега у озера и несколько ниже к устью реч. Кок-кия, но так как пики обращают к озеру свой горный склон, то вечный снег тут может подниматься и выше. Вышедши из озера, река тотчас входит в трещину между двумя высочайшими пиками хребта, и по этой трещине течёт до самого Аксая.
   От этих высочайших вершин идут два скалистых гребня с высокими пиками, сходящиеся под тупым углом, в 140°, у вершины которого находится озеро, исток р. Кок-кия. Один гребень идёт к северо-востоку, вдоль речной трещины, сначала параллельно ей, а ближе к Аксаю несколько удаляясь от речки; другой - почти прямо к западу, с легким уклоном к северо-западу, параллельно ущелью Аксая и параллельно же трещине левого притока реч. Кок-кия. Этот параллелизм линий подъёма с трещинами указывает на одновременность подъёма известнякового пласта в двух различных направлениях, как я это заметил относительно сходящихся под прямым углом линий подъёма Кара-тау и самых западных хребтов Тянь-шаня, у Чирчика.
   [Следует геологическое описание района по пути от перевала Улан до гор Кок-кия. - Ред.]
   На следующий день, 15 октября, утро было пасмурное, но в полдень погода прояснилась, и я со склонов Кок-кия срисовал босадырские высоты, над которыми небо было ясно. Снег, выпавший накануне и в это утро, покрывал всю долину Аксая, протоки которого между побелевшими островами казались тёмносиними, почти чёрными. Чтобы высмотреть и аксайское ущелье, я стал рисовать на высоте северного края ущелья Кок-кия; тут уже лежали широкие полосы нерастаявшего октябрьского снега, а немного выше эти полосы уже соединялись, оставляя между собой только проталины, но вчерашний и утренний снег не покрывал даже верхушек травы в этих проталинах и на высоте, которую полагаю, по своему подъёму с Аксая, в 11 500 фут.; этот снег в два солнечных часа успел уже сойти со скатов, обращенных на полдень. На таком скате я и присел рисовать; видны был вход Аксая в ущелья, Бос-адыр и выступающий из-за него, но очень далеко, ещё какой-то снеговой хребет, замыкающий ущелье.
   Набросавши контур, я наметил красками, акварелью {Со мной были рекомендованные Аткинсоном "moist water colours Winsor'a и Newton" - краски, которых не нужно натирать,- действительно, самые удобные для быстрых эскизов в путешествии.}, бесснежные скалы и травяные полосы; последние поднимались слишком до половины высоты Бос-адыра, но это нанесение красок было нелегко: краска мёрзла на кисти, нужно было её оттаивать дыханием - да и то ложилась на бумагу цветными льдинками, которые, однако, тотчас сохли; вода, припасённая в склянке из Аксая, была у меня в грудном кармане. Быстрое высыхание мерзлой краски на бумаге объяснило мне быстрое же исчезание снега на солнце у Аксая, при чувствительных холодах, и сухость этих солнцепёков почти немедленно, после того как сойдет снег. Последний не столько тает, сколько испаряется при крайней сухости воздуха на этих высотах; для накопления воды нужно, чтобы быстрота таяния превышала быстроту испарения.
   Бос-адыр то являлся, то заволакивался перистыми облаками, и я успел только буквально наметить бесснежные места на своём рисунке, как его заволокли тучи; последние, густые и тяжёлые, с 13-го собирались над Атбаши и оттуда, несколько разрежаясь, поднимались и набегали на Аксайское плоскогорье; наконец, перед закатом солнца заволокли Бос-адыр.
   Над головой был еще синий просвет неба, но отовсюду шли облака; они спускались с вершин Бос-адыра, поднимались с плоскогорья, выползали, клубясь, из ущелий Аксая и Кок-кия; мы поехали и очутились весьма скоро в непроницаемом тумане; подул резкий ветер, закрутилась метель, но полосами; спускаясь к Аксаю, я несколько раз выезжал из облаков и видел над собой ясное небо, чем и пользовался для отыскания дороги.
   Но на Аксае всё небо заволоклось, и мы попали в сплошную метель, только заблудиться было уже негде, хотя и стемнело. Переехавши реку, мы уперлись в довольно крутой край её долины и держались его до лощины южного Кыны, в которую въехали и скоро увидали лагерный огонь. Там было относительно затишье.
   И теперь, и утром, и накануне я заметил, что снеговые облака уже осенью спускаются до земли; само облако состоит из мелких носящихся снежинок, которые едва успевают соединяться в самые мелкие хлопья, даже отдельных снеговых звездочек мало; всего более в этом снеге высот простых игольчатых кристалликов.
   То же самое было замечено и 4-го на сырту между Барскаунским перевалом и хребтом Болгар.
   В ночь метель всё усиливалась, но весь отряд был в кошах, с которых были поставлены одни крышки, а из нижних решёток и их кошмы, подпертых ещё вьюками, сделана загородь у огня, так что и часовые могли обогреться в защите от ветра; решившись непременно переждать ненастье, чтобы сделать полную съёмку Аксайского плоскогорья, я еще 14-го озаботился послать на Тас-су за дровами для усиления нашего запаса; 15-го дрова были привезены. Метель продолжалась и 16-го утром, но на этот день мне было и дома, т. е. и лагере, много занимательного дела: пока я рисовал Бос-адыр, мои охотники сделали драгоценные приобретения для коллекции, и время метели 16-го пошло на рисование великолепного старого качкара и на отбирание и распределение по видам для коллекции множества превосходных экземпляров аксайских рыб - первых, когда-нибудь добытых в речной системе Тарима, к которой принадлежит Аксай.
   Качкар, судя по рогам, на которых виден годовой прирост, был, по крайней мере, десятилетний, а вернее, что ещё старше: самые ранние борозды годового прироста у концов рогов были стерты и 10 явственных; сами концы рогов обломаны, по сравнению с этими концами у молодого, почти на полфута - и, несмотря на то, длина более обломанного рога по сгибу 4 фут. 7 дм., а менее обломанного 4 фут. 9 дм.; длина самого зверя без хвоста 6 1/2 фут., вышина в плечах 3 фут. 10 дм.; кругом всей шеи волнистая грива из грубых волос, длиной в 5-6 дм.; мягкого подшёрстка нет, хотя волос зимний; это один из признаков, отличающих и О. polii и О. karelini от сибирского архара О. argali Pall.
   Качкар, добытый 15 октября, по своим рогам (единственной доселе известной части) оказался несомненным О. polii Blyth. и вполне подтвердил отнесение к этому виду прежде добытого молодого, с которым старый представлял совершенно одинаковое цветорасположение, только был несколько светлее и рыжеватее, с сильной проседью на боках; грива белая, только вдоль шейного хребта тёмнобурая. С этой волнующейся гривой, громадными спиральными рогами, всегда приподнятой головой, плотным телом на крепких, но сухих и стройных ногах старый самец качкара есть не только самый крупный, но и самый красивый из всех горных баранов; это великолепный зверь.
   Добыли его казаки Катанаев и Чадов, охотясь, вместе; он пасся один на холмистой степи у Бос-адыра, между реч. Кыны и Межерюм {У Каульбарса эта река названа иначе, но сходно, именно - Мюдюрун(129).}; вдали, впрочем, видно было стадо, которое казаки не преследовали, а лощинами против ветра подкрались к старому самцу, издали поразившему их своими рогами. Первая пуля повредила ему мошонку и заднюю ногу, бежать было трудно и больно, и раненый зверь должен был часто останавливаться, что и дало возможность его добить. Еще пуля в кишки не остановила его; затем две пули попали в рога и от каждой он падал, как мёртвый; удар пули в рог оглушает его, повидимому, производя сотрясение мозга,- но он вставал и бежал далее. Замечательна при этом крепость и упругость роговой ткани; одна пуля сплющилась на роге и отскочила, оставивши широкое свинцовое пятно, свидетельство силы удара; другая, тоже несколько сплющенная, весьма неглубоко вдавилась, но при дальнейшей перевозке черепа с рогами вывалилась, и от сделанного ею вдавлення не осталось и следа; сжатая пулей роговая ткань выправилась.
   Не убила зверя и пятая пуля, пробившая легкие: всё бежал; положила его, наконец, шестая пуля, в сердце. Таким образом, качкар бежит и с смертельными поражениями внутренностей, и только пуля в сердце (или мозг) может его остановить; по расчету казаков, они гоняли свою добычу более десяти вёрст, из них последние три с двумя смертельными ранами.
   Этой крепости на рану соответствует и громадная сила: рог, выпячивающий своей упругостью застрявшую пулю, обламывается, когда самцы бодают друг друга при драках из-за самок; и то и другое я заметил на этом самом экземпляре. Оглушительны только боковые удары в рог, каковы были на этот раз удары обеих пуль; удары же в лобовую сторону рогов переносятся так же, как и нашими домашними баранами; потому при ударе спереди сотрясение головы тотчас передается всему телу.
   Со всем тем я именнцо этим дракам и ударам друг друга в лоб и приписываю гибель тех качкаров и архаров, которых черепа во множестве валяются на Нарыне, на Улане, на Тас-су, хотя местные жители приписывают эти черепа архарам, заеденным волками.
   Но если бы так, то находились бы чаще черепа самок и молодых самцов, которых я что-то почти не помню: если нашёл, так разве у Нарына, под крутыми сланцевыми стенами у устьев Курмекты. Самки и молодые доступнее волкам, нежели старые самцы, а между тем находятся почти что только черепа последних, начиная с четырехлетних, т. е. с того возраста, когда самцы начинают драться из-за самок; притом более черепов среднего возраста, нежели старых, хотя и последние не редки.
   Таких рогов, как у добытого мной старого самца, я не встречал на валяющихся черепах, и из множества последних, виденных мной в эту поездку, подобрал только один свежий, с кровянистыми костями и обгрызенной мордой; все прочие были побелевшие, самые свежие из них еще с остатками кожи и волоса у корня рогов, прошлогодние; прошлогодние же черепа другого вида архаров (Ovis nigrimontana nob.) я нашел в мае в Кара-тау и те посвежее прошлогодних же, но найденных в октябре. Вообще, по степеням сохранности черепов, я мог заключить, что они принадлежали архарам, погибавшим периодически по нескольку и не ежемесячно, а в определённое время года, именно осенью, а ягнята родятся ранней весной на Кара-тау уже в марте, судя по росту виденного мной при матке в мае.
   Это уже прямо носит периодическую гибель архарьих взрослых самцов ко времени их течки, осенью, в октябре. Находятся эти черепа не разбросанными по горным долинам и плоскогорьям, а исключительно под крутейшими обрывами, всего более, но одних архарьих (О. karelini) у устья Курмекты в Нарын; архарьи и качкарьи - под обрывом правого берега северного Улана; одни качкарьи - под обрывом правого берега Тас-су; в последних двух местностях и черепа тэков (Capra sibirica); везде вершины скал, под которыми лежат черепа, плоски и травянисты,- это их пастбища.
   При драках по соседству таких обрывов сильнейший самец сталкивает в пропасть более слабого, а иногда сразмаху и сам летит за ним, но редко; тогда два черепа лежат ряд им, не далее 10 шагов друг от друга, но более лежащих поодиночке.
   Не нахожу совершенно невозможным и то, что волки, может быть, пользуются драками архарьих и тэковых самцов, когда они, занятые своим боем, менее чутки к приближению хищника, который их гонит к пропасти и заставляет туда броситься с переполоху, между тем как более чуткие самки спасаются. Вместе с тем, я убежден, что и независимо от волков драки самцов во время течки достаточно объясняют присутствие их черепов под обрывами: волки же поедают трупы погибших вместе с грифами и бородачами, из которых последние, по наблюдению Карелина, тоже гоняют архаров и тэков.
   Переполохи вообще свойственны баранам, но свойственно им при испуге и целыми стадами бросаться с обрыва, без разбора возраста и пола: отчего бы волкам не гонять ночью и самок с ягнятами и молодых самцов? А под обрывами черепа почти одних старых самцов; тут волчьи жертвы, следовательно, составляют только примесь к жертвам собственных драк.
   Эти драки крайне полезны для существования видов горных баранов: они-то и составляют простое, но действительное средство естественного подбора самых сильных и ловких производителей, передающих потомству свои могучие мышцы, пружинные ноги и огромные рога - вообще свойства, делающие возможным скрываться от врага, прыгая по утесам, и пользоваться самыми неприступными горными пастбищами(130). Одного самца достаточно на многих самок, как у большинства жвачных, следовательно, всегда есть лишние. Оттого и драки из-за самок, которых оплодотворяет победитель, т. е. сильнейший.
   Огромные рога архаров и тэков полезны им и для этих драк, и для бега по горам, именно для прыганья вниз. Говорят, что эти звери, прыгая сверху на какой-нибудь уступ скалы, ударяются об него рогами, а потом уже ставят передние ноги, чтобы их не сломать; это и я слыхал от казаков, да плохо верю; но, при тяжелой массе этих рогов, различные наклонения головы при прыжке перемещают центр тяжести прыгающего зверя, что нужнее при грузном теле самца, нежели для более легкой самки.
   Добытый мной старый качкар весил не менее 18 пудов; выпотрошенного едва тащил сильнейший из наших верблюдов, как марала на Санташе.
   Чем выше место, чем реже воздух, тем менее снесёт верблюд; следовательно, выпотрошенного качкара можно считать около 14 пудов, марала, выпотрошенного же,- около 18; в обоих случаях два казака с обеих сторон поддерживали тяжесть, иначе бы верблюд не донёс. Череп качкара с рогами из этих 18 пуд. весит около 3 пуд.; его тяжело поднять с земли; одни рога можно положить в 2 1/2 пуда, при 15-пудовой массе безрогого тела. Самка гораздо легче, почти в половину, у всех горных баранов и у тэков. Самка О. polii, конечно, никем не добыта, но не составит исключения.
   Мясо старого качкара было нехорошо, с неприятным мускусовым запахом; огромные testes, наполненные семенем, указывали скоро наступающую течку; пожалел я было, что не имел с собой микроскопа для определения зрелости семенных живчиков, но это наблюдение и при микроскопе было бы невозможно на морозе.
   Ovis polii есть баран высочайших плоскогорий, где и пасётся, но всё-таки по соседству скалистых хребтов, доставляющих ему убежище. На Аксайском плоскогорье ему такие убежища доставляет преимущественно Бос-адырский хребет, также утесы по левым притокам Атбаши, но скалы ущелья и пиков Кок-кия качкар предоставляет тэкам; там длят него слишком скалисто.
   Не избегают плоскогорий и другие архары, например, многочисленные О. karelini на Нарынском сырту, но они живут и в таких частях: Тянь-шаня, где плоскогорий нет, например, на Семиреченском Ала-тау; непременным же условием местопребывания - плоскогорья, и притом высокие, не иначе, как выше предела лесов, являются для одного качкара, который и есть настоящий сыртовый, или памирский, баран {Это заметил на моём чтении в Географическом обществе П. П. Семёнов, наблюдавший качкаров на сырту у Хан-тенгри. Вот его стенографированные слова: "Замечательно, что нет места, где бы мог жить этот баран, кроме как здесь, потому что здесь распространяются длинным рядом чрезвычайно высокие площади от 10 000 до 12 000 фут.; в ущелья он убегает в случае опасности. Альпийские травы, которые там встречаются, чрезвычайно питательны. Эти травы самые бараньи - кипцы, полынки и даже солянки, несмотря на высоту этих степей, которых солонцы тоже привлекательны для горных баранов".}.
   И тут кстати два слова о Памире, этой географической загадке; на карте Средней Азии Гумбольдта он помечен по разным маршрутам в нескольких местах у вершин Сыра, Аму и Тарима, всё с вопросительными знаками. Один из этих Памиров приходится как раз на месте Аксайского плоскогорья, которое, действительно, соответствует описаниям Памира, даже и тем, что у истоков Кыны и Теректы; это плоскогорье неограничено хребтом, а прямо составляет вершину подъёмов с Атбаши и из Кашгара. Я полагаю, что Памир не один,- их несколько на местах, оаначенных на гумбольдтовой карте; думаю даже, что на этой карте отмечены не все Памиры, и думаю далее, что Памир есть географическое нарицательное, означающее плоскогорье выше предела роста деревьев - как киргизское имя сырт.
   Памир и сырт синонимы, только на разных языках; не знаю, впрочем, к какому языку принадлежит слово памир, но звук его индо-европейский, сходный с санскритским меру, именем священной горы индусов; ещё созвучнее с русским по-миру; в этом слове есть наш русский корень - мир или мiр. Известно, что нагорье у вершин Сыра, Аму и Тарима считается родиной индо-европейского племени, которое на нём только отчасти заменено теперь тюрками, узбеками, кипчаками и, всего более, каракиргизами: у вершин Аму, уцелели еще неисследованные, но и по всем скудным о них сведениям индо-европейские народности горных таджиков, белоров, сиапушей - может быть, еще не утратился и тот язык, на котором памир значит простое высокое плоскогорье. У Вуда я встретил синоним Памира, чуть ли не персидский {Не говорю наверное, не будучи ориенталистом.}, который, помнится, есть и у Гумбольдта; Бам-и-дюнъя, крыша мира; помню еще (из Ходжи-Бабы) персидское имя Америки Энгидюиья, Новый Свет - и заключаю, что бам по-персидски крыша: этот звук есть и в Памире, как и наш русский звук мир. Вероятно, это слово весьма древнее, может быть, утраченного общего индоевропейского языка, давно распавшегося на многие языки, предшествовавшего и санскритскому и зендскому, происшедшим от него; на это указывает соединение в одном слове персидского корня с славянским...
   Но довольно корнесловия; не будучи филологом, прошу прощения у читателя, что не за своё взялся. Возвращаясь к распространению Ovis polii. Он известен с четырёх мест, точно определённых. Лейтенант Вуд нашёл его рога у вершин Аму-дарьи, на плоскогорье: Семёнов видел его на сырту, на котором возвышается Хан-тенгри; я добыл полные экземпляры на Аксайском плоскогорье и черепа в Чакыр-тау, у северного Улана,- но архарьи рога, найденные Полторацким у Чатыр-куля, уже не этого вида(131), впрочем я их тогда не умел определить, по недостатку материала. К Чакыр-тау подходит с юга Аксайское плоскогорье, продолжающееся между Бос-адыром и Чакыр-тау, вверх по текущей с северо-востока в Аксай р. Межерюм; у её вершин уменьшается относительная высота Чакыр-тау, и Аксай-сырт переходит в Нарынский, простирающийся через плоский водораздел восточной вершины Нар

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 474 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа