Северцов Николай Алексеевич - Путешествия по Туркестанскому краю

ыл определён загадочный тёмнозелёный, черноватый песчаник, найденный мной ещё в 1864 г.; он оказался принадлежащим к формации глинистого сланца, который есть метаморфический продукт этого песчаника. Метаморфизм состоит в том, что кремнезём песчинок, вероятно, исподволь много веков растворялся и теснее соединялся с сланцеватой глиной, окрашенной закисью железа и связывавшей песчинки; на Куюке можно проследить весь ряд переходов от едва слоистого глинистого песчаника к совершенному глиняному сланцу.

   В Чимкенте я нашёл сбор коллектора Скорнякова с конца июля 1866 г. до апреля 1867 г. и препаратора Шиляева за лето 1867 г. в Кара-тау; скорняковский же сбор был сделан на Куркуреу (вершине Ассы), в Кара-тау и в окрестностях Чимкента.

   Этот сбор оказался весьма богатым, на что я не мог и надеяться после огромного осеннего и зимнего сбора 1864 и 1865-1866 гг. в тех же местах; притом в новом сборе почти не было птиц, прежде собранных во множестве, а всё такие, которые прежде попадались в немногих экземплярах или и совсем не встречались: также и некоторые зверьки, рыбы, амфибии, насекомые и коллекции самых ранних весенних растений с Кара-тау.

   По приезде в Чимкент я немедленно занялся систематическим определением коллекций зверей и птиц, приведением их в порядок и составлением каталога. В Ташкент я приехал уже в декабре и там зимовал; препараторов, кроме взятого в Ташкент Шиляева, оставил в Чимкенте, так что зимний сбор на этот раз был в двух местах - в Чимкенте и в Ташкенте - и в обоих местах незначителен. Вследствие зимы, вообще тёплой, но с частыми и резкими переменами погоды, зимующие в краю птицы на этот раз рассеялись на обширном пространстве, а не собирались у родников, как в предшествовавшие зимы, тем более что удобные зимовые места были обширнее: в степях всю зиму зеленела трава, в сухих саксаульниках был постоянный водопой от обильного, выпадавшего и тотчас таявшего снега, и не замерзали камышистые с кустарником разливы у джидовых и туранговых рощ по Сыр-дарье, низовьям Чу и Таласа. Были добыты недурные экземпляры, замечено зимованье птиц вообще пролётных (например, выпи, Ardea stellaris), но нового против прежних зим не прибавилось.

   В Ташкенте я также обработал для генерал-губернатора некоторые из практических результатов экспедиции, именно составил две обстоятельные записки: о путях из Туркестанского края в Кашгар, преимущественно по собственной рекогносцировке осенью 1867 г.(⁷⁷), и о местах, удобных для русской колонизации(⁷⁸). В последней, для соображения удобства этих мест, я принимал в расчёт два главных условия:

   1) чтобы эти места были свободны и колонизация произошла без стеснения коренного местного населения;

   2) чтобы эти места соответствовали русским хозяйственным привычкам, т. е. были бы обеспечены лесом и дождём для земледелия; с орошением и насаждением лесов наши семиреченские поселенцы плохо справляются, а более умеют запускать существующие арыки, истреблять лес и просить затем об отводе земли на новых местах.

   Этим условиям всего лучше соответствуют земли у Иссык-куля, на верхнем Нарыне, Атбаше, верхнем Таласе и Чаткале, менее по Качкаре, Сусамыру и ниже по Нарыну у Куртки.

   В конце февраля я перевёз в Ташкент оставленных в Чимкенте препараторов и коллекции и в Ташкенте следил за весенним пролётом. Сбор был не беден, но нового, сравнительно с прежними чимкентскими сборами, не нашлось ничего. Сама местность менее удобна: она слишком привольна для пролётной птицы, которая рассеивается по всем бесчисленным садам, полям, арыкам и камышам обширных и соприкасающихся долин нижнего Чирчика и нижнего Ангрена. Только севернее, в более узкой долине Келеса, пролётная птица начинает несколько тесниться, а у Чимкента места, удобные для её отдыха, уже сосредоточены около самого города, на малом пространстве, что и объясняет богатство весенних и осенних сборов в Чимкенте.

   В апреле 1868 г. я распустил препараторов экспедиции: коллектор Скорняков был отпущен на родину, в Оренбург; препаратор Терентьев перешёл в Ходжент, к тамошнему уездному начальнику, полковнику А. А. Кушакевичу(⁷⁹), усердно занимающемуся зоологией; препаратор Шиляев остался при мне и потом вместе со мной выехал из края; препаратора Чадова я отправил на Нарын с полковником (ныне генерал-майором) Краевским(⁸⁰). Сам я в конце апреля с Шиляевым отправился в Ходжент, указанный мне дирекцией императорского ботанического сада для собирания растений.

   По окрестностям этого города я в конце апреля и в продолжение мая и июня собрал значительную ботаническую коллекцию, богатую новыми и замечательными растениями, причём не упускал и продолжения своего зоологического сбора. Впрочем, по орнитологии нашлось мало нового, только 2 египетских вида Saxicola {Saxicola syenitica u S. monacha.}, прежде не попадавшиеся, новый вид ремеза, Aegithalus coronatus, и редкая, хотя и встречавшаяся уже у Верного и у Казыкурта, Erythrospiza phoenicoptera, из семейства воробьиных; затем все чимкентские птицы; звери тоже. Из амфибий нашлись под Ходжентом почти все туркестанские виды, в том числе, может быть, новый Eremias с яркопунцовым хвостом {За исключением этого признака, незначительного и теряющегося в спирту, он весьма похож на молодых Е. coeruleo ocellatus Dum., которые значительно отличаются от старых того же вида.}, и новая же змея, Choristodon sogdianus (?); огромная же, двухаршинная ходжентская ящерица по привезённым мной экземплярам оказалась не новым видом, как я сначала думал, а давно известным Psammosaurus caspius; впрочем, мне удалось сделать много новых наблюдений относительно её нравов и образа жизни. Ожидал я ещё в Ходженте порядочный сбор сырдарьинской рыбы и был поражен её недостатком; кроме немногих сомов и усачей, рыба низовьев Сыр-дарьи не переходит, по крайней мере, ранним летом, через её пороги, находящиеся вёрст двадцать ниже Ходжента; притом и рыболовства в Ходженте почти нет. В сборе насекомых я помогал Кушакевичу, которому как энтомологу отдал и свою прежнюю коллекцию насекомых; в последней, как и в новом ходжентском сборе, нашлось много интересного.

   Занялся я в Ходженте и геологическими наблюдениями по окрестностям и осмотрел много выходов медных, свинцовых и железных руд, а также залегание бирюзы в концах хребтов между Чирчиком и Сыр-дарьёй. А на левом, южном берегу Сыр-дарьи я осмотрел и определил геологически весьма богатый пласт каменного угля, залегающего на горном известняке, в лепных огнеупорных глинах.

   В Ташкент я вернулся из Ходжента в конце июня; в первой же половине месяца сообщение было приостановлено прибылью воды в Ангрене и Чирчике, особенно в последнем, где я встретил трудную переправу. Что же касается до Ангрена, то выведенные из него канавы я застал весьма полноводными и затопляющими расположенные вдоль них рисовые поля; но сами русла Ангрена были уже почти сухи, хотя падение воды в них и более значительно, чем в канавах. В последних усиленный приток воды обусловлен именно её усиленной же тратой на постоянно затопленных рисовых полях, вследствие происходящих на обширных площадях всасывания воды в сухую землю и испарения её в сухой же воздух. Русла Ангрена, которых близ Келеучи много, наполняются преимущественно в апреле, при таянии снега на предгорьях и до усиленного орошения риса; в мае полны и русла и канавы, в начале июня - тоже, а в конце месяца - одни канавы. Продолжительность половодья в Ангрене при огромной растрате воды указывает, что и он стекает с значительных высот, хотя и не с таких вечных снегов, как Чирчик.

   В Ташкенте я поджидал и не дождался отпечатания своей записки о колонизации, а, между тем, вчерне и по частям, подготовил орографическую карту края, отбирал из коллекций предметы, требующие определения в Петербурге, упаковывал для надлежащей сохранности оставляемые в Ташкенте, в запас для предполагаемого там музея, соображал и записывал кой-какие научные выводы из своих походных заметок; вообще подготовлял занимающую меня теперь обработку своих исследований за время экспедиции; но всем этим работам порядочно мешала упорная, беспрестанно возобновляющаяся лихорадка, с которой я больным выехал 10 августа через Верное и Омск(⁸¹).

   Из Токмака я осмотрел, по поручению генерал-губернатора, перевалы через хр. Суок-тюбе, между Токмаком и Кастеком; затем в Верном пересмотрел оставленные там коллекции, отобрал и тут предметы для определения в России, но опять долго проболел лихорадкой, которая замедлила мои занятия. Однако я еще успел устроить метеорологические наблюдения в Верном и на Иссык-куле {Снабдивши для этого инструментами Попова в Верном и Здоренко на Иссык-куле. Попов уже вёл метеорологический дневник, доставленный им мне, в Чимкенте и Туркестане.}, а командированного в Кашгар капитана Рейнталя обучил барометрическому определению высот и снабдил его барометром, посредством которого он и сделал полный ряд измерений на 32 пунктах от Верного до самого Кашгара, через Шамси, Кара-ходжур, Оттук, Нарынский пост, Атбашу, перевал Богушты, долину Аксая и перевал Теректы; эти высоты теперь мной приблизительно вычислены. Сверх того, во время своей болезни, я посылал препаратора Шиляева и разных казаков на охоту, так как было уже время осеннего пролёта, и успел ещё обогатить туркестанскую орнитологию двумя лишними видами: Surnia nivea и Emberiza pusilla и вообще обогатить свою коллекцию; сверх того, я устроил продолжение зоологического сбора у Копала, Верного и на Иссык-куле обученными этому делу казаками.

   Из Верного я выехал 5 октября; по пути до Лепсы дополнил ещё геологические наблюдения придорожных формаций в копальском Алатау(⁸²) и тем заключил свои исследования во время Туркестанской учёной экспедиции, которые, вместе с научными результатами моих прежних путешествий, в настоящем труде собраны в одно целое, за исключением зоологических. Извлечение из последних, содержащее краткий общий очерк туркестанской фауны позвоночных, с описанием новооткрытых и малоизвестных видов зверей и птиц, печатается в записках императорского Московского общества любителей естествознания(⁸³).

   Исследования о ледниковом периоде в Средней Азии, по их значительному объёму и научному значению достигнутых результатов, я счёл лучшим обработать отдельно от общего геологического описания, тем более, что эти исследования настолько же принадлежат физической географии, как и геологии, и, следовательно, одинаково дополняют оба только что названных отдела моего труда(⁸⁴).

   В заключение настоящего отчёта упомяну о собранных экспедицией коллекциях.

   I. Геогностическая. Часть её собрана бывшей при экспедиции горной партией и мне представлена не была, а поступила в распоряжение Татаринова. Для моих геологических исследований исключительно служил сбор, сделанный лично мной, при помощи коллектора Скорнякова и препаратора Шиляева, которых я практически обучил распознаванию горных пород, руд и окаменелостей, достаточному для их толкового сбора. Нами собрано около 800 образцов, которые все приведены в порядок и помечены по местонахождениям; при этом каждая обнажающаяся в данном месте горная порода имеет свой номер, так что обнажение той же породы в другом месте означено уже новым номером; нумерация, текущая подряд, и все местонахождения под теми же номерами помечены на составленных мной геологических разрезах; таких номеров до 150. Горные породы, достаточно определённые на месте, оставлены, смотря по местам сбора, в Ташкенте и в Верном, для поступления в предполагаемый ташкентский музей; окаменелости (и многие образцы руд) привезены в Петербург и сданы П. П. Семёнову, уже занимавшемуся палеонтологией Тянь-шаня, для более полного палеонтологического определения, которым он занимается вместе с Мёллером, профессором палеонтологии в Горном корпусе.

   II. Ботаническая. Часть её, именно сбор с Кара-тау, из окрестностей Чимкента и Ташкента, доставлены мной в Петербург еще зимой 1866 г.; тут было около 1 000 экземпляров большей частью редких, а много и совсем новых видов. Затем были собраны небольшие коллекции опять в Кара-тау, ранней весной, под Ташкентом, около Верного и на Нарыне, и большая коллекция в окрестностях Ходжента; всего около 2 000 экземпляров, а с прежними до 3 000. Число видов в точности мне неизвестно, еще не все определены, но полагаю около 700. Весь свой ботанический сбор я представил в императорский ботанический сад, так как там доктор Регель(⁸⁵) уже описывает ботанический сбор П. П. Семёнова из окрестностей Иссык-куля. При этом я имел в виду составление возможно полной флоры Туркестанского края,- и, действительно, мой сбор, по определению Гегеля, характеризует уже отдельную западную часть той же тяньшанской ботанической области, представляя много особых видов, у Иссык-куля не встречающихся, но довольно много и общих. Вообще мой сбор оказался достаточным, чтобы охарактеризовать западнотяньшанскую флору как особую ботаническую область, хотя далеко её не исчерпывает.

   III. Зоологические коллекции(⁸⁶). 1) Свой сбор насекомых, сделанный до 1867 г., я отдал специалисту по этой части, полковнику Кушакевичу, а в 1868 г., как упомянуто выше, помогал ему в собирании ходжентских насекомых. Часть наших соединённых коллекций уже доставлена в Петербург известному энтомологу, профессору Бальону, для научного определения и описания; оказалось много новых и интересных видов, в том числе и собственно из моего сбора, который, впрочем, не велик.

   2) Рыбы собраны, и весьма редкие, доселе неизвестные(⁸⁷), из горных речек Тяньшанской системы. Видов их весьма немного, но они представляют замечательный факт зоологической географии тем, что весьма сходны на всём Тянь-шане, в притоках Балхаша, Сыр-дарьи и Тарима, следовательно, в совершенно различных речных системах. Эта коллекция привезена почти вся (кроме чимкентских рыбок, которые остались в Ташкенте) и описана проф. Кесслером {Только немногие экземпляры по тесноте упаковки совсем испортились.} (⁸⁸).

   3) Из амфибий собраны почти все встречающиеся в крае виды, и образцы большей части их привезены сюда для научного определения, экземпляров около 50; дублеты, которых гораздо более, остались в Ташкенте.

   4) Птиц собрана самая богатая коллекция: 3 536 экземпляров, 338 видов; сбор, сделанный в 1864-1866 гг., привезён в Петербург весь(⁸⁹), а из позднейшего - образцы новых или сомнительно определённых видов; прочие же экземпляры оставлены в Ташкенте и Верном, смотря по тому, в окрестностях которого места собраны; оставленные экземпляры тщательно упакованы (как и все коллекции). Новых видов птиц найдено 26, кроме сомнительных, т. е. таких, которые могут быть признаны за вновь открытые видоизменения уже известных видов; последних 10; из видов уже известных тоже много редкостей.

   5) Зверей собрано всего 145 экземпляров, 45 видов, большей частью весьма редких; новых 8. Распределение привезённых и оставленных в Туркестанском крае такое же, как и птиц. [В конце этой главы Н. А. Северцов помещает извлечение из отчёта инженера Никольского главному штабу. В этом отчёте сделана попытка дать геологическую характеристику района. Сведения неточны и основаны, преимущественно, на расспросных данных. - Ред.]

  

  

  

   По причинам, уже объяснённым в моём общем отчёте, я мог двинуться {Для пособия при научных исследованиях мне сопутствовали: поручик Вязовский, бывший топограф, для съёмки неизвестных еще местностей у Нарына, а также ледниковых следов; затем для зоологического сбора мой давнишний помощник И. И. Скорняков, препаратор Терентьев и несколько обученные препаровке казаки Пушев и Чадов; последний, впрочем, обучился уже на походе; сверх того, для стрельбы крупного зверя из винтовок я еще нанял в Верном казаков Катанаева и Гутова; да и Чадов, кроме ружья, постоянно носил винтовку. Это обилие охотников обеспечило богатый сбор, без потери времени, которым осенью в снеговых хребтах нужно было дорожить.} из Верного не ранее 14 сентября, к Аксуйскому посту на Иссык-куле близ его восточного конца. Там я должен был получить конвой для дальнейшего следования, так как нагорье к югу от Иссык-куля служило тогда убежищем возмутившимся в 1859 г. каракиргизам рода сарыбагиш, производившим оттуда частые набеги {Их бунт был последствием баранты(⁹⁰) сарыбагишей с богинцами, подробно рассказанной П. П. Семёновым (Записки Географического общества по обшей географии, т. I, 1867 г.) и временно прекратившейся около 1860 г. при переходе в подданство. А в 1863 г. Умбет-ала, сын убитого богинцами сарыбагишского манапа Урмана, отложился от России, чтобы возобновить баранту; с ним ушли 5 000 кибиток.} в Иссыккульскую котловину. Этот конвой, как увидим далее, без выстрела способствовал усмирению бунта, уже подготовленному походом полковника Полторацкого на Чатыр-куль.

   Погода при нашем выступлении казалась неблагоприятной для предстоявших частых перевалов через снеговые хребты. Уже в конце августа были частые дожди, выше в горах заменявшиеся снегом, который в начале сентября на Заилийском Ала-тау местами спускался в верхние ельники, до 8 000 фут.; с другой стороны, проталины от нескольких солнечных дней поднимались почти до 12 000 фут., проникая на солнцепёках выше нижнего предела вечного снега(⁹¹). 14 сентября мы выступили из Верного в проливной дождь; тучи покрывали даже верхнюю половину пояса лиственного леса в горах, следовательно, висели ниже 2 000 фут. над Верным и около 4 000 фут. над уровнем моря. Не доехавши до с. Талгар, мы уже промокли до костей, однако переправа через пересекающие дорогу горные речки была еще удобна.

   Следующий день был ясен; мы выехали из Талгара при восходе солнца и увидели весьма нехорошее предзнаменование для экскурсии, во время которой предстояло ещё много раз переваливать снеговые хребты; снег на горах спускался ниже ельников, в пояс яблочных и урюковых (абрикосовых) рощ по предгорьям, почти до самой подошвы гор, т. е. до 3 000 фут. над уровнем моря; в два дождливых дня, 13-го и 14-го, снежная линия спустилась на 5 000 фут., а от верхних проталин на 9 000 фут.

   Я решился ехать пока возможно и в тот же день, 15 сентября, был обнадёжен быстрым таянием этого осеннего снега на горах. При ярком солнце его нижний предел уже к полудню поднялся до нижних ельников, или до 5 500 фут., а к 5 час. вечера - до верхних, или до 8 000 фут.; в следующие два дня, тоже солнечные, снег стаял, но не сплошь, а полосами до высоты 9 500 фут. на солнцепёке и 8 500 фут. на северных склонах; в лощинах и ельниках он держался, разумеется, ещё гораздо ниже, местами до 7 000 фут.

   Из Талгарской (или Софийской) станицы мы направились через станицу Иссык (или Надеждинскую) к р. Тургени, всё вдоль самой подошвы Заилийского Ала-тау, последние отроги которого крутыми, травянистыми склонами спускаются к совершенно ровной степи.

   Это холмистые, пересечённые бесчисленными лощинами предгорья, вершины которых не доходят до главного хребта, между тем как речки, стекающие с последнего, через каждые 10-15 вёрст прорывают предгорья. Между Верным и Талгаром названные предгорья образуют весьма узкую холмистую полосу так называемого мелкосопочника, не выше 500-800 фут. над степью, но к востоку расширяются, а за Тургенью быстро возвышаются, образуя самостоятельный хребет, с которым и мелкосопочник между Верным и Тургенью геологически одинаков, именно порфировый, между тем как главный хребет - гранитный. Весь мелкосопочник зарос густой травой, и его бесчисленные лощины доставляют казакам обильные, хотя и весьма разбросанные сенокосы.

   Относительно казачьих поселений(⁹²) в Заилийском крае у северной подошвы Заилийского Ала-тау я должен отослать читателя к статье Н. А. Абрамова о г. Верном (Записки Географического общества по общей географии, 1867, стр. 255), где находятся обстоятельные статистические сведения за 1863 г. Позднейших я дать не могу, бывши в этих станицах только проездом; могу только сказать, что с тех пор увеличились и население и благосостояние жителей, основанное на земледелии и скотоводстве,- несмотря на казачью лень.

   Развитию земледелия, кроме местного приволья, плодородия почвы и лёгкости орошения, весьма способствовало восстание дунгеней(⁹³), загнавшее из-под Кульджи вниз по Или, в наши пределы, множество дочиста ограбленных китайцев и калмыков, что доставило нашим семиреченским казакам дешёвых рабочих. И при моём проезде беспрестанно встречались у подошвы гор, на казачьих землях, бедные оборванные кибитки этих калмыков, между тем как китайцы уже уходили в Западную Монголию, к Улясутаю и Хобдо, по вызову тамошнего китайского губернатора.

   Но и независимо от этой временной, лёгкой наживы от чужого труда казакам привольно жить у Заилийского Ала-тау. Скота у них много {К сожалению, в 1868 году более ⁴/₅ рогатого скота в Вернинском и Токмаксном уездах были истреблены падежом.}, земли обширны; они пользуются лесами, пастбищами и покосами далеко сверх 30-десятинного надела, продажа хлеба обеспечена продовольствием регулярного войска и винокуренным заводом В. П. Кузнецова. Живут они в просторных, чистых, светлых домах, срубленных из великолепных еловых брёвен; одеты исправно; у всякого несколько халатов из кокандских и бухарских бумажных тканей и верблюжьего сукна, нередки и полушёлковые; сверх того, стеганый бешмет, полушубок, тулуп; едят сытно, преимущественно дичь, кабанов, маралов, диких коз, и, не разоряясь, могут проводить большую часть времени за штофом, чем большей частью и ограничивается казачья роскошь.

   Теперь приволье казаков поубавилось: дешёвые работники, калмыки, большей частью ушли на Чёрный Иртыш, а любезная казачьему сердцу подводная повинность киргизов упразднена и заменена кибиточной податью. Осталось только естественное приволье: пахотной земли, пастбища, сенокосов, лесного зверя и самого леса. Но леса не всякого: он рубится казаками беспощадно. Целы еще ельники; растут высоко и далеко, да трудно и стаскивать по крутизнам вековые деревья, потому без нужды и не рубятся, а только на постройки, и до сих пор тянутся по скатам хребта тёмной, широкой, почти сплошной полосой. Зато весьма уже поредели урюковые и яблоневые рощи в более доступных предгорьях; они идут на дрова. Особенно истреблены урюковые рощи у Верного; у Талгарской станицы они более сберегаются.

   Да и сами казаки, говорят, в станицах трезвее, домовитее и менее ленивы, нежели в Верном; на них несколько действует добрый пример переселенцев-крестьян, преимущественно из малороссов, вышедших, конечно, не прямо из Малороссии, а из Сибири, но всё-таки чумаковавших на волах, как в Украине, до падежа волов в 1868 г.

   Это казачий быт и характер в мирное время; видал их и на войне, при походе генерала Черняева в 1864 г. На войне они удалой народ... на разграбление беззащитных аулов, если киргизы разбегутся, но если есть хоть некоторое основание ожидать сопротивления, то семиреченские гаврилычи, как и сибирские, весьма берегут жизнь от опасности. Я видел, например, в 1864 г., как три самых удалых из полусотенного отряда, с штуцерами, побоялись одного киргиза с ружьём, на хромой лошади, что насмешило бывшего тут же солдата, конного стрелка. Он догнал киргиза, прицелился,- и тот сдался без выстрела; пленный оказался выехавшим тайком на баранту, с товарищами, из киргизов, сопровождавших наш же отряд.

   Излишне говорить, что и между семиреченскими казаками встречаются храбрые и честные, даже трезвые, изредка даже трудолюбивые, но общий характер незавиден. Хороша только относительная опрятность: самый бедный и пьяный казак живёт лучше богатого воронежского мужика, закапывающего кубышки с деньгами или кормящего мышей десятками своих хлебных скирдов.

   Таков самый недостаточный очерк быта и нравов семиреченских казаков, которые мне хорошо известны из четырёхлетнего с ними обращения и их же собственных, многочисленных и подробных рассказов о своём житье-бытье. Но, винюсь, не мастер я на этнографические очерки, да и не охотник, в Средней Азии меня природа края интересовала более населения и русского и местного. А семиреченские казаки не так ещё худы, как можно бы заключить по только что изложенным, весьма действительным недостаткам: обращаю внимание на то, что эти недостатки я узнал всего более из их же откровенных и простодушных рассказов, что показывает не испорченность, а нравственную тупость; они с чистой совестью обирают, например, киргизов при всяком удобном случае и не скрывают этого (когда безопасно признаться), потому что не считают грехом. Так и пьянство, и лёгкое поведение женщин - всё это в Верном не грех, а забавное дело. В умственном отношении они лучше, как все казаки. Народ ловкий и сметливый.

   Пройдя станицу Иссык, мы надолго простились с русскими поселениями и, вёрст двенадцать далее, вошли в горы, поднимаясь вверх по долине Тургени, притока Или,- это довольно значительная горная речка, подобная Талгару и Иссыку.

   Подгорная степь от Верного до Тургени всё поднималась не приметно, но постоянно; подошва мелкосопочника, у самого Верного, находится на высоте 2 400 фут., а выход Тургени из гор на высоте почти 3 000 фут.

   Самый нижний конец долины Тургени безлесен, но, пройдя вверх только полверсты, мы уже встретили кустарники, барбарис с чёрными ягодами (Berfceris heteropoda Sehr.); мы остановились у нижних яблонь, верстах в двух от нижнего конца долины и на высоте около 3 100-3 200 фут.

   Дорогой я наблюдал пролёт птиц(⁹⁴), тянувшихся вдоль предгорий; их по подгорной степи не много, однако некоторые горные формы доходят до самых последних к степи холмов, например, кеклик (Perdix saxatilis var. chukar Gray) и чилик (Perdix daurica), восточносибирский представитель нашей серой куропатки {Оба, впрочем, оседлые.}, от которой отличается чёрными, а не бурыми пятнами на груди самца, усами из длинных узких перьев и белым, а не тёмным мясом. Эта горная птица, как и кеклик, от самой подошвы мелкосопочника поднимается, особенно к осени, почти до вечных снегов, но только по безлесным травянистым скатам, т. е. избегая высокоствольного леса; в кустах, напротив, чилик держится охотно.

   Особенно много мы их нашли в кустах у Тургени, и всё по косогорам;, держатся они выводками, как наши серые куропатки, и в половине сентября молодые самцы отличались от старых только тем, что чёрные грудные пятна у них были меньше.

   Что же касается до кекликов, то они тоже выводками (а весной более парами) бегают по каменным осыпям, охотно прилегают и прячутся между камнями, но неохотно взлетают, а перед охотником предпочитают бежать в гору, и по крутизнам их довольно утомительно преследовать. Впрочем, они не пугливы и легко подпускают на выстрел.

   На Тургени мы остановились за полчаса до заката солнца; я с своим помощником И. И. Скорняковым отправился ещё за птицами для коллекции, так как их было видно множество, но оказалось, что это всё спустившиеся после снега из верхних лесов бесчисленные овсянки (Emberiza cia); кроме них, были добыты несколько чиликов, тоже весьма многочисленных на Тургени, а нанятый мной для стрельбы крупных зверей вернинский казак Павел Катанаев, знаменитый в крае охотник, в полчаса добыл дикую козу (Cervus capreolus var. pygarga).

   16-го мы поднимались вверх по Тургени и настреляли дичи, преимущественно кекликов и чиликов, так много, что её достало на двухдневное продовольствие 15 человек; до 3 часов пополудни - всего более 100 штук: так что я в коллекцию отобрал только лучших чиликов (Perdix daurica). Эта птица в предгорьях встречается вперемежку с кекликами (Perd. ehukar Gray), но каждый вид - по особым местностям: чилик в кустах и на травянистых склонах, кеклик всего чаще на больших каменных осыпях и по голым утёсам, с редкими травяными кустиками. Эти осыпи доставляют убежище кеклику, который, прижавшись между камнями, исчезает из глаз; тогда его выпуклую спину, светлосерую с рыжеватыми оттенками, нельзя отличить от камней. У чилика спина темнее, с чёрной и жёлто-бурой пестриной, и потому ему трава и кусты доставляют более надёжное убежище, нежели каменные осыпи.

   Ещё я заметил на Тургени большого, светлосерого горного кулика (Falcirostra kaufmanni, новый вид), которого тут не удалось добыть {Вообще за этот день добыты в коллекцию Parus cyanus, Ruticilla lugens, Perdix ehukar, P. daurica, Phyllopneuste superciliosa, Emberiza cia; замечены: Gypaetus barbatus, Astur nisus, Parus songarus (nov. sp.), спустившаяся из ельников в нижние кусты; Haliaetos albicilla, Aquila clanga, Fregilus graculus на высоте 4 400 фут., т. е. очень низко; Corvus corone, С. monedula, Pica caudata, Aquila pennata, Motacilla citreola, Falco tinnunculus, Falcirostra kaufmanni, Scolopolax hyemalis.}: их была пара на тальковых полянах у реки; на выстрел они не подпускали. Затем я наблюдал сильный пролёт преследуемых перепелятниками (Astur nisus) мелких пташек, между которыми открыл новый вид - чёрную, бело-пегую горихвостку, Ruticilla lugens, но горихвостку, собственно, не заслуживающую этого имени: хвост у ней не горит, он чёрный, а всё цветорасположение совершенно как у красноспинной и краснохвостой R. erythronota; только рыжий цвет сей последней у R. lugens везде заменён чёрным, и самка темнее. Можно было подумать, что это чёрный выродок R. erythronota, и таково, вероятно, происхождение R. lugens, но эта чернота самцов теперь сделалась уже постоянным видовым признаком, проверенным мной на многих экземплярах. Является она у самца при первом линянии, крайнее сходство статей, роста и цветорасположения между R. erythronota и R. lugens ясно указывает происхождение последнего вида от первого, но живут они вместе в одинаковых горных кустарниках, и оба неизменны в цвете на всех высотах - от барбариса предгорий (около 4 000 фут.) до подснежного стелющегося можжевельника (9 000-10 000 фут.), следовательно, неизвестная причина черноты R. lugens едва ли климатическая.

   Добыта была эта птичка у нижних можжевельников долины Тургени, которые тут спускаются до высоты 4 600 фут. в пояс лиственного леса, вёрст восемь выше выхода реки из гор; тут долина заросла обильным кустарником, по скатам преимущественно боярышник и барбарис, перемежаясь с каменными осыпями; у самой реки осокоревые рощи, кое-где рассеяны между кустами отдельные клёны, ясени, яблони, урюк. Плодовых деревьев в долине Тургени уже мало, гораздо менее, нежели в долинах обеих Алматинок и Талгара; особенно мало урюка. Восточнее уже нет ни урюка, ни яблонь; я их, например, не нашёл в долинах Джанышке и Чилика на приличной для этих деревьев высоте 4 000 фут.

   Тургень образуется слиянием двух главных вершин; левая течёт с снегового северного хребта Заилийского Ала-тау, направляясь с юго-запада на северо-восток; правая - по продольной долине, отделяющей порфировый хребет предгорий от главного гранитного. Эта продольная долина довольно широка, но на дне её, ближе к главному хребту, тянется между отвесными утёсами глубокая, тесная, непроходимая щель, на дне которой и пенится восточная Тургень.

   Дорога, по которой мы пошли, направляется вдоль восточной Тургени по этой продольной долине, переходя через частые, но не высокие и не крутые южные отроги переднего к степи хребта; в разделяющих их долинках много ключей, образующих болотистые сазы. У такого саза мы и остановились, не дойдя еще до ельников, которые, впрочем, уже виднелись за Тургенью, и пройдя верхнюю границу барбарисовых зарослей (5 000 фут.); выше барбарис изредка растёт отдельными кустами. У нашего же ночлега, на высоте 5 300 фут., росла одинокая яблоня, обозначающая тут верхний предел этого дерева.

   17 сентября мы продолжали подниматься по той же дороге; пересекающие её горные отроги становились круче, долинки между ними - уже; между верхним лиственным лесом и нижними ельниками мы прошли несколько этих долинок, совершенно безлесных, дно которых постепенно поднималось, так что, пройдя вёрст пять, мы встретили на дне такой долинки первые ели на высоте около 5 800 фут.; ели спускались к Тургени ещё футов на 200 ниже.

   Еще прежде, на одном из пройденных горных отрогов, я нашёл первые полосы снега на высоте 5 900 фут.; этот снег лежал на мелких склонах, обращенных к северу. Ещё несколько далее, на высоте 7 000 фут., ельники достигли наибольшего в этой долине развития; тут уже и снега лежали большими массами, и пересекающие их проталины были сравнительно невелики; на высоте же 7 900 фут. проталин на северных склонах уже совсем не было, но южные всё еще были бесснежны.

   Поразило тут меня расположение и снега и ельников на отрогах северного порфирового хребта Караистык-джатасы; снег лежал преимущественно, а ельники росли исключительно на западных склонах главных отрогов {Преимущественно на северных склонах второстепенных отрогов, по западной стороне главных.}, хотя эти склоны несколько обращены на полдень; но они в тени главного хребта, круто поднимающегося южнее и значительно выше переднего. Впрочем, и последний против истока восточной Тургени достигает высоты слишком 9 000 фут., между тем как вёрст двадцать пять западнее, между Тургенью и Иссыком, он вдвое ниже и является порфировым уступом впереди главного хребта. Не отделяясь уже продольной долиной, и в этом виде, постепенно понижаясь, он доходит, как уже упомянуто, до р. Малой Алматинки у Верного, где кончается узким обрывом у реки, не выше 100 фут.

   Между Верным и Талгаром порфировый мелкосопочник, как уже упомянуто, поднимается до 500-800 фут. над степью, или около 3 000 фут. над уровнем моря; между Талгаром и Иссыком немного ниже 4 000 фут., на западном берегу Тургени до 4 500 фут., а на восточном вдруг до 7 000 фут., образуя резкий уступ, против которого, почти таким же уступом, понижается у западной вершины Тургени главный северный хребет Заилийского Ала-тау, всё еще превышая, однако, линию вечного снега, которая тут спускается летом до 11 000 фут. Вёрст двадцать восточнее исчезают вечные снега и на главном северном хребте, который тут уже немного выше караистыкского.

   Наша дорога вдоль последнего всё еще поднималась к поперечному отрогу, связывающему северную порфировую гряду с главным хребтом. На высоте 8 600 фут. кончились ели, а немного выше - и стелющийся можжевельник, на немногих солнцепёках; снег тут уже лежал сплошной, даже на небольших южных склонах, но неглубокий и уже промокший на солнце, со всем тем было холодно. Подъём на этой высоте сделался отлогим, вершина отрога, на который мы всходили, представлялась холмистой поляной; направление отрога северо-восточное-юго-западное, наискось к соединяемым им хребтам; потому и второстепенные долины на его склонах, обращенные уже к северо-западу, были покрыты сплошным снегом.

   Холмистые гряды, по которым мы шли, казались равной высоты; слева едва поднимался над ними гребень Караистык-джатасы. Поднявшись, наконец, на одну из отделяющихся от него холмистых гряд, я узнал главный перевал: сзади виднелся сплошной снег, а впереди волнистая поверхность широкой продольной долины была покрыта буроватым ковром увядшей осенней травы, с рассеянными тёмными пятнами стелющегося можжевельника и постепенно редеющими вниз полосами снега.

   За спуском виднелась долина Ассы, а за ней вдали синели ельники под снежным гребнем главного северного хребта. Высота перевала Ой-джайляу, из долины восточной Тургени в долину Ассы, оказалась, по барометрическому измерению, в 9 300 фут.; не измеренный гребень переднего хребта был, видимо, выше, хотя и немного.

   Спустившись до 8 700 фут., мы остановились у ручья; густой можжевельник на берегу обеспечивал нас на ночь топливом и на берегу же были хорошие пастбища; снег на этой высоте лежал уже редкими полосами; верхняя граница можжевельника была футов на двести выше. Ручей бежал к юго-западу, это был один из истоков восточной Тургени, которая прорывает поперечный хребтик между передним и главным, тогда как водораздел между Тургенью и Ассой находится в продольной долине и едва заметен.

   На этой высоте, в можжевельниках, несмотря на сентябрь и снег, мы добыли ещё не спустившихся вниз горихвосток, Ruticula lugens, R. erythronota, горных завирушек, Accentor atrogularis и овсянок, Emberizacia; все эти птички держались еще во множестве. Вообще, поднимаясь в гору, я мог заметить сменяющиеся на различных высотах формы птиц. В безлесных лощинах ниже ельников были добыты горные голуби, сизые с белой полосой поперёк хвоста (Golumba rupestris); они держались небольшими, но многочисленными стадами и кончали линяние. Кекликов, вероятно, по недостатку осыпей, тут было уже не много, но вместе с голубями попадались каменники, нового вида Saxicola talas, уже добытого накануне в мелкосопочнике; немного ниже у верхних яблонь был замечен орёл-карлик, Aq. pennata, а над хребтом высоко вился бородач (Gypaetos barbatus).

   В области ельников мы заметили беркута (Aquila fulva), дроздов (Turdus pilaris, Т. atrogularis); добыли кедровок (Nucuraga caryocatactes), трёхпалых дятлов (Picus tridactylus) и ястребную сову (Surnia nisoria) по опушкам ельников Ruticilla erythronota, а по горным ручьям, впадающим в р. Тургень, алтайскую белобрюхую аляпку (Cinclus leucogaster) - следовательно тут фауна имела боровой сибирский характер.

   Выше ельников, на северо-западном склоне, поднимающемся к перевалу, только изредка встречались на пролёте уже перечисленные птицы из можжевельников южного склона; всего за этот день заметили 16 видов птиц, и накануне несколько ниже 20, в несравненно большем количестве особей.

   ["Более птиц,- пишет далее Н. А. Северцов,- занимали его огромные гранитные валуны, лежавшие вдоль р. Тургени и по Кара-истыку. Эти валуны Н. А. и здесь рассматривает как результат движения ледника из долины Тургени. Он указывает также, что следы ледников были замечены им у Алматинки, Талгара и везде в Тянь-шане. - Ред.].

   18-го мы продолжали путь по долине Ассы и перевалом Карагай-булак перешли через главный северный хребет Заилийского Ала-тау. Дорога к Ассе шла сперва по альпийским пастбищам, с частыми зарослями стелющегося можжевельника, а потом по совершенно безлесным; влево, над гребнем Кара-истыка, кружились бородачи и грифы, черноватые (Vultur cinereus), желтоватые (Gyps fulvus) и белые с чёрными махами, которых я было принял за стервятников, Neophron percuopterus; они мне показались велики, и в зрительную трубу я разглядел, что они складом и тонкой белой шеей были похожи на Gyps fulvus, следовательно, не стервятники. Это были кумаи, которые впоследствии, при ближайшем изучении, оказались новым видом Cyps nivicola, а на безлесных альпийских пастбищах я видел стайку дрофы (Otis tarda) и был порядочно удивлён, встретив эту степную птицу на высоте 8 000 фут.; тут же встречались многочисленные рогальки Alauda albigular

   Перейдя несколько увалов и лощин, мы спустились к Ассе, не пересекши ни одного текущего в неё ручья; таким образом, водораздел Тургени и Ассы остался незамеченным. Сама долина Ассы безлесна, кроме кое-каких куп стелющегося можжевельника; смотря вверх по реке, можно было увидеть ельники на горах у её вершин; эти ельники казались верстах в двадцати, вершины обросших ими гор были безлесны. Это была гряда предгорий, хотя и высоких, заслонявших тут главный северный хребет Заилийского Ала-тау; продольная же долина между Вогуты и главным хребтом тут расширялась в небольшое плоскогорье, покрытое роскошными альпийскими пастбищахми и доставляющее киргизам превосходное летнее кочевье; но когда мы там проходили,- киргизы уже спустились.

   Асса, в том месте, где её пересекла наша дорога, текла тихо для горной речки,- и это понятно: она тут была еще в 7 600 фут. над уровнем моря, между тем как вёрст двадцать выше по течению виднелись еще ельники, которых верхние пределы тут не выше 9 000 фут., а они тянулись довольно широкой полосой по горам, так что уровень Ассы под ельниками нельзя считать выше 8 000 фут., скорей гораздо ниже. Это даёт падение не свыше 20 фут. на версту, т. е. довольно слабое для ручья, хотя и чрезмерное для большой реки.

   Мы пошли несколько вниз по Ассе, протекающей тут в неширокой, крутоберегой долинке посреди равнины, на которую мы и вышли; к юго-востоку виднелся лесистый хребет. Его частые отроги весьма однообразно кончались верстах в двух от реки; все долины между этими отрогами густо заросли ельниками, отчасти выходящими и на плоскогорье; по этим долинам бегут частые, но небольшие ручьи, притоки Ассы; ельники доходят почти до вершины хребта. По одной из этих долинок мы стали подниматься к перевалу Карагай-булак. Небо, между тем, часу в четвёртом пополудни, заволоклось тучами, и, не дойдя до вершины долинки, по которой мы поднимались, мы были в тумане, т. е. уже в облаках. Дул лёгкий юго-западный ветерок, и эти облака, проходя между елями, разрывались ими и выходили из леса серо-беловатыми клочьями.

   Конец подъёма был крут и снежен, да и ниже снег лежал полосами; поднявшись, мы очутились на узком гребне; впереди виднелся только туман, а дорога через этот гребень переваливала наискось и отлого спускалась узким же карнизом; не пройдя и полверсты и загибая дугой всё вправо, мы стали подниматься по узкому карнизу вдоль отвесных скал, и всё в тумане, закрывавшем от глаз долину влево; таким образом, мы огибали вершину речки, впадающей в Ассу ниже Карагай-булака.

   Среди того же тумана, по тому же узкому и занесённому снегом карнизу, где двум лошадям рядом не пройти, мы взошли на высший гребень главного хребта, который в месте, где мы его перевалили, оказался также чрезвычайно узким: не шире 3 фут. или много 3 ¹/₂ фут. Направо и налево были крутые, обрывистые склоны; спуск, как и подъём, идёт тесным карнизом. Гребень хребта торчал тонкой и невысокой стенкой над слоем сгущавшихся под вечер, волновавшихся облаков, из прорывов которых кое-где выступали голые скалы. Елей видно не было, несмотря на то, что их верхняя граница тут только футов на восемьсот ниже вершины перевала: последняя оказалась около 9 900 или 10 000 фут.; барометр тут стоял на 527,7 мм.

   Над нашей головой было совершенно ясное, тёмносинее небо; солнце заходило, и по облачному слою, закрывавшему обширный вид на долины Ассы и Джанышке, вдруг пробежали огненно-золотистые волны. Спускаясь, мы скоро опять вошли в серо-беловатый туман; солнце было заслонено хребтом. Ветра мы не чувствовали, его указывало только движение окружающих нас облаков, то сливавшихся в сплошную туманную массу, то разрывавшихся на крутящиеся белые клочья, между которыми часто показывался круживший около нас огромный, старый, белобрюхий, с яркооранжевой грудью бородач (Gypaetos batbatm). Он подлетал так близко, что был виден во весь рост {Этот рост для самца около 4 фут. длины и 9 ¹/₄ фут. в размахе крыльев; самка значительно больше.} и слышен был шум его могучего полёта, но стрелять в него не удалось: он только мелькал между волнующимися облаками, беспрестанно скрываясь в них, а скоро и совсем скрылся. Его стремительные подлёты к дороге, с прижатыми крыльями, имели вид нерешительных нападений на нас, проходящих над пропастью по опасной тропинке путников, и напомнили мне слышанный от Г. С. Карелина(⁹⁵) рассказ о нападении бородача на одного из бывших с ним казаков, когда тот шёл по подобному уступу скалы; он, однако, уцепился за куст можжевельника и не был сбит.

   Наша тропинка вела в узкую лощину у подошвы перевала, где мы и ночевали; по мере спуска вниз, она расширялась, но становилась круче; наконец, мы пошли между елями, и в сумерки остановились футов двести ниже их верхнего предела на южном склоне хребта, на высоте 8 900 фут. Снега на этом спуске не было с самой вершины перевала, что меня обнадеживало на предстоящие еще многие другие перевалы через снеговые хребты Тянь-шаня.

   На ночлеге мы разожгли большой костёр как сигнал для нескольких казаков, отправившихся еще с утра в сторону от дороги на охоту за крупным зверем; они подъехали уже при совершенной темноте, увидавши наш огонь с вершины перевала, так как небо вечером стало безоблачным, и подъехали с хорошей добычей.

   Упомянутый уже Павел Катанаев убил в этот день еще утром в ельниках у Ассы большого и прекрасного самца-марала {Подробное описание марала, сравнительно с С. canadensis и С. elaphus находится в моём труде "Вертикальное и горизонтальное распределение туркестанских животных", 1873.} (Gervus maral)(⁹⁶), южносибирского оленя, который гораздо ближе к американскому вапити (С. canadensis), нежели к европейскому С. elaphus, и ростом бывает с порядочную лошадь, т. е. до 5 фут. вышины в плечах. Это был первый доставшийся мне самец; Катанаев подкрался к нему против ветра, из-за елей, когда он после утреннего корма на заре отдыхал и пережёвывал жвачку, часов около 10 утра; так за ними и вообще охотятся казаки, причём главное есть уменье разглядеть и не терять в траве след пасшегося марала. Впрочем, их местами в Заилийском Ала-тау так много, что и следить нечего; достаточно ходить по местам, где они водятся, да быть зорким, чтобы издали разглядеть марала, не спугнувши; особенно важно успеть подкрасться к нему против ветра. Так сделал на этот раз и Катанаев: увидавши издалека маралов при восходе солнца, еще на пастбище, он их уже не спускал с глаз, всё держась вдали, пока они не легли; тогда он подкрался и застрелил самца, бывшего с двумя самками.