Северцов Николай Алексеевич - Путешествия по Туркестанскому краю

ли типичные каракиргизские, выражение на первый взгляд добродушное и несколько вялое, но, всматриваясь ближе, можно было заметить на этой апатичной физиономии отпечаток хитрого ума и твёрдой воли. Одет был просто, в армячинном халате сверх нагольного тулупа; слез с лошади при помощи двух киргизов. Он был болен, не помню уже чем, и лечился строгой диэтой - вся его пища состояла из пшённой кашицы, варёной на айряне; этим он готовился к систематическому лечению настоем дорогой травы (Ephedra sp.) и, уже готовясь к этому лечению, воздерживался от мяса и водки, до которой прежде, подобно большинству каракиргизов, был великий охотник {Каракиргизы, подобно калмыкам, делают водку посредством перегонки кумыса в весьма первобытных кубах, из слепленных глиной котелков. Их водка слабее калмыцкой, пахнет дымом и вообще плоха, хотя не особенно противна. Они не охотники до быстрого калмыцкого опьянения и даже свою слабую водку пьют вперемежку с цельным кумысом, чтобы напиться побольше, пьянствовать подольше, целый день, а захмелеть окончательно и свалиться с ног не ранее вечера, начавши попойку с утра. Так, говорят, пил и Умбет-ала.}; не пил и кумыса, а только айрян. Его вялость и апатический вид происходили, может быть, от болезни; во всяком случае наружность не показывала грознейшего из каракиргизских батырей, каким он, однако, был, и притом наследственно, по смерти своего отца Урмана. Впрочем, он никогда и не был таким смелым рубакой, как его отец, а побеждал более военными хитростями, что видно и из рассказа Семёнова о подвигах отца и сына в баранте с богинцами. Хромым Умбет-ала был еще смолода и уже потому не отличался особенной физической силой и ловкостью, а потом отяжелел и отёк от кумыса и кумысной водки. В последнее время он не водил сам шаек барантачей, а рассылал их под предводительством опытных наездников, вроде присланного ко мне Байбагула.

   Если Урман являлся в некотором роде Ахиллом Среднего Тянь-шаня, то его сын Умбет-ала скорее напоминал хитроумного мужа Одиссея. Набеги этого киргизского Одиссея были всегда удачны, а нападения на него богинцев, саяков и прочих - всегда неудачны: он заставал врагов врасплох, а его никогда - да и покорился он, как уже сказано, только предвидя вероятный разгром своих аулов, а не дождавшись его.

   Потому его и уважали не одни сарыбагиши, вполне доверявшие его уму и распорядительности; при его приезде в отряд он был встречен с некоторым подобострастием и ненавидевшими его богинцами, не говоря уже о молдурах, некогда им покорённых. Все в нём видели вождя вождей, хотя подвиги последних и ограничивались преимущественно удалым конокрадством.

   Его многочисленные дети, из которых я видел двух, Чекмак-таша и Кок-таша, были уже совсем не батыри. Это были полные, румяные, черноглазые молодцы, все на одно лицо, с правильными и красивыми чертами, хоть и широкоскулого киргизского типа, но весьма кроткие и флегматические, что, может быть, было для их отца тоже побуждением покориться, чтобы они могли спокойно наследовать хоть часть, но уже бесспорную, награбленного добра и жить в мирном довольстве, что и исполнилось, так как народ-то они невоинственный. Их было семь, и самое замечательное в них - имена, все кончающиея на таш, т. е. камень; Чекмак-таш - огнивный камень, или кремень; Ак-таш - белый камень; Кок-таш - синий камень; прочих не помню. Все эти имена были даны отцом по какой-то прихоти, имена не мусульманские, да и вообще не обычные и у каракиргизов, у которых гораздо обыкновеннее имена вроде Бурамбая, Чалпанбая, Бочкая, Урмана, Джантая, Тюрюгильды, Чаргына, Маймула, Джангарача, Байтыка, Байджигита, Корчи и пр.

   Читатель, может быть, найдёт, что я слишком распространяюсь об Умбет-але - может быть, но я признаюсь, что был подкуплен его зоологическими подарками - яками и годными в коллекцию шкурами тянь-шанской Mustela intermedia, средней формы между куницей-белодушкой и соболем; до него уже успел дойти слух о моих занятиях зоологическим, сбором, и он это принял к сведению.

   Яки были добыты барантой у чириков, вне объезженной мной части Тянь-шаня; богинцы, сарыбагиши, султы, саяки и прочие каракиргизы разводят не их, а обыкновенных быков, малорослую горную породу, отлично ходящую под вьюком по самым трудным крутизнам; яков же, по словам Умбет-алы, разводят на Алтае, высоком плоскогорье у дороги из Коканда через Ош в Кашгар, и южнее, у вершин Яркенд-дарьи и Аму-дарьи. Впрочем, и у богицев, и у сарыбагишей яки встречаются как редкость, их уже не раз приводили и в Верное.

   От Алая к юго-востоку як, как известно, распространён по всему Тибету, откуда поднимается к северо-востоку, в область вершин Хуан-хэ. На только что указанном пространстве он везде житель высоких плоскогорий: в Тибете на высотах от 12 000 до 17 000 фут.; на плоскогорье у оз. Сары-куль (Sea victoria), из которого выходит одна из вершин Аму-дарьи, Вуд тоже нашел яков, зимой, на высоте почти 16 000 фут.; немногим ниже, вероятно, и Алай {Федченко на Алае нашёл 8 200 фут. высоты, но не на плоскогорье, а в долине стекающей с него Кызыл-су, северной вершины Сурхоба, притока Аму-дарьи. Пастбища на Кчи-алае, немного севернее Кызыл-су, он же нашел до 13 000 фут.}, а подаренные мне яки жили совершенно привольно на занарынских сыртах Тянь-шаня, где, однако, как мы видели, этот вид животных встречается в весьма малом количестве, несмотря на благоприятные для него местные условия. Не знаю в какой связи с только что указанной областью распространения находится спорадическое местонахождение домашних яков в Забайкалье, у горной группы Чокондо. где их летние пастбища уже не выше 7 000- 8 000 фут.; может быть, яки тут и акклиматизированы живущими в Забайкалье монгольскими племенами и, пожалуй, происходят от добычи, приобретённой в период чингиз-хановских завоеваний; тут родовое кочевье Чингиз-хана, которого походы доходили и до родины яка.

   Как известно, это животное в последнее двадцатилетие обратило на себя внимание европейских обществ акклиматизации, так что о нём издано довольно много более или менее популярных статей, отчасти и с рисунками; именно потому считаю не лишними некоторые о нём замечания, так как, вероятно, всем моим читателям оно по имени известно, но многим, не менее вероятно, только по имени.

   Многие зоологи относят его к буйволам, но едва ли справедливо; к буйволам яка приближает только положение рогов на самой задней части лба; зато форма этих рогов чисто бычья, их корни не расширены и не сближены, как у буйволов, это круглые, довольно тонкие, широко расставленные рога, да и склад тела вообще не буйволовый, а бычий. Горб приближает яка к зубрам, длинная шерсть - к американскому полярному овцебыку (Ovibos moschatus), некогда жившему и на нашем материке, так как его кости, особенно обломки черепов, находятся в послеплиоценовых почвах Европы и, особенно, Сибири {На основании этих ископаемых черепов был установлен особый вид (Ovibos canaliculatus Fisch.), но большинство палеонтологов соединяют его с нынешним О. moschatus. Однако ископаемые черепа крупнее нынешних, роговые стержни массивнее, так что это видовое тождество еще нельзя признать бесспорным по одним черепам и то неполным.}. Наконец, лошадиный хвост яка свойствен только ему и голос - не мычание, а свиное хрюканье, которое я слышал и от своих яков.

   По этому оригинальному сочетанию признаков яка нельзя правильно отнести ни к буйволам, ни к быкам, ни к зубрам, ни к овцебыкам, а всего вернее составить для него особый, пятый род в семействе быков, которого единственный пока вид при ближайшем исследовании многих экземпляров из всех местонахождений, может быть, еще и распадётся, независимо от образовавшихся в домашнем состоянии пород. Доселе изучены только домашние яки, дикие же известны только по азиатским рассказам, сообщённым чуть ли не в путешествии Марко Поло; да ещё Гюк и Габе(¹⁴²) видели стадо их, провалившееся при переправе и замёрзшее в зимнем льду верхнего Янцзы-цзяна, на Тибетском плоскогорье, и упоминают об охоте на них тибетцев.

   От акклиматизации яка в Европе ожидали большую пользу: хорошая шерсть, вкусное мясо, превосходное, жирное молоко и, кроме того,- сильный и неутомимый рабочий скот, довольствующийся более дешёвым кормом, нежели наши быки. Эта многосторонняя польза делает, действительно, яка драгоценным животным для тибетских и памирских высот, где он заменяет и быка, и лошадь, и верблюда, но мне кажется, что европейское хозяйство требует скот с более специализированным назначением.

   На своей родине, в Тибете и у вершин Аму-дарьи, як, в качестве рабочего скота, ценится особенно как сильное вьючное животное, которому доступны самые трудные горные тропинки, но уже на посещённых мной частях Тянь-шаня, где его разведение, повидимому, вполне удобно, вместо него, для труднейших горных перевалов служит под вьюк особая горная, не крупная, но сильная порода простых быков с копытами стаканчиком, как у яка, и эти каракиргизские быки лазят по утесам и легко дышат разреженным воздухом высот в 12 000-13 000 фут. не хуже яка. Может быть, конечно, что на высотах до 17 000 фут., где як и под вьюком дышит ещё легко и каракиргизские быки уже не годятся,- но всё-таки до 12-тысячной высоты пастбищ каракиргизы, имея полную возможность, разводить яков, предпочитают заменять их, смотря по надобности, лошадьми, быками и верблюдами и, при возможности разводить эти три вида скота, яка считают почти что лишним, т. е. держат его изредка, и только за диковинную наружность, а не в качестве полезного скота.

   Между тем, повторяю, акклиматизация его в Тянь-шане, всего в 100-150 верстах от Алая, очевидно, возможна и даже легка, и подаренные мне яки жили и плодились несколько лет у Умбет-алы, не страдая от жара в долине Нарына, где летом почти ежедневно 20-22° тепла, хотя жар им всего противнее. Впрочем, их в начале лета стригут, и 24 октября, когда они мне достались, шерсть их ещё не вполне отросла. Но, с другой стороны, тяньшанские каракиргизы летом вообще поднимаются под вечные снега, что яку и нужно.

   Из доставленных мне яков (по-каракиргизски кударов) бык был еще довольно крупен, длиной от конца морды до хвоста около 7 ¹/₄ или 7 ¹/₂ фут., вышиной до вершины горба в 4 фут.; коровы же весьма мелки, около 6 фут. длины или даже немного меньше, и не выше 3 фут. Шерсть их, судя по уцелевшей нестриженной на брюхе, по своей 5-6-дюймовой длине правильноволнистого волоса, могла бы быть хорошей камвольной шерстью, если бы была потоньше; на моих экземплярах она была еще несколько грубее, чем у самых простых русских овец, и равнялась овечьей киргизской {И в Китае ценится только хвостовой волос, который много тоньше конского, для кистей на шапки. Из яковых же хвостов были взятые нами в Чимкенте и Ташкенте кокандские бунчуки.}. Цвет их был самый обыкновенный для яка - чёрный, с белыми ногами, хвостом и горбом; у быка ещё с некоторыми белыми пежинами. Рога его были спилены и потом отросли до длины почти в фут, но не заострились; не спиленные рога одной из коров были вдвое короче, а другая корова была комолая.

   И бык и обе коровы были вполне ручные и довольно кроткие; они без затруднения пошли с нашими вьючными быками, но сами к завьючке приучены не были, может быть, потому, что Умбет-але достались слишком молодыми. Впрочем, белые пежины на спине быка указывали, вероятно, и на то, что он был когда-то потерт вьюком, но если так, то он давно успел от вьючки отвыкнуть, и Байбагул сказывал мне, что эти кудары у них жили так, без дела, шерсть их, однако, собиралась.

   Забайкальские яки крупнее алайских: по Дрентельну {Его описание приведено в Вестнике естественных наук, стр. 487, 1885.}, в горбу вышиной 2 арш. ¹/₂ вер., или 4 фут. 9 дм., корова - 1 арш. 9 вершк., или 4 фут. 3 дм.; следовательно, корова более алайского быка. Дрентельн хвалит силу и неутомимость яка, который и летом в жар работает вдвое более простого быка, так что пара яков успевает более двух пар быков. Молоко жирно, но его мало, может быть, от трудности доить из небольшого вымени, спрятанного в густой шерсти, да ещё при нетерпеливом нраве яковой коровы. Волос почти как конская грива, следовательно, ещё грубее, чем у алайских; мясо не лучше говядины, но сала больше.

   Дрентельн говорит, что чинданские казаки в Забайкалье (на Ононе)(¹⁴³) весьма ценят яка как рабочую скотину, но его же замечания объясняют, почему тяньшанские каракиргизы предпочитают, где можно, свою горную породу быков. Доступный им алайский як мелок; в работе не лучше быка, а корова менее молочна. Волос яка они не бросают, но и не так им дорожат, чтобы из-за него разводить это животное. Всё это приводит к заключению, что акклиматизация яка, по крайней мере алайского, не особенно нужна для европейского хозяйства, но некоторый научный интерес в ней есть. Любопытно проследить изменения этого горного зверя при приурочении его к равнинам, но для этого нужно несколько поколений и достаточно их разведения в небольшом количестве, в зоологических садах. Сколько мне известно, дальше и не пошла акклиматизация яка в Европе, да и в зоологических садах они, кажется, не особенно расплодились от 12 экземпляров Монтиньи; возможность же их приурочения к равнинам доказывается чинданскими яками в Забайкалье.

   Первые тяньшанские яки, доставленные в Россию, были отправлены в 1866 г. из Верного в Семипалатинск генералу Колпаковскому, который их доставил в Московский зоологический сад; их была пара {Один и теперь жив, следовательно, уже 6 лет в Зоологическом саду.}. Не знаю всех подробностей доставки; знаю только, что их через всю Западную Сибирь гнали с гуртом рогатого скота. За ними последовали мои, о судьбе которых расскажу теперь же.

   С Оттука до Токмака они без затруднения прошли с вьючными быками отряда в числе четырёх: бык, две коровы и телёнок; из Токмака я их отправил в Верное, где они благополучно перезимовали, а весной отелилась и другая корова, так что вышло всего пять голов. Я назначал их для фермы великого князя Николая Николаевича, представляющей для их акклиматизации пастбища, которых нет в Московском зоологическом саду, и думал доставить в Петербург осенью 1868 г.

   Перезимовавши в Верном, они летом должны были подвигаться к северу всё горами, через Семиреченское Ала-тау и Кокбекты. Степной переход по этому пути предстоял короткий, между Лепсинской и Урджарской станицей, а с августа - путь из Семипалатинска в Петербург. Таким образом, вся доставка должна была произойти при благоприятных для яка условиях. Но этому помешал падёж рогатого скота в Туркестанском крае, от Ташкента до Копала, вследствие эпидемического воспаления языка, чем заразились в Верном и яки. Пали бык и корова; остальные были отправлены в Копал, с заменой павших ещё быком и коровой, приобретёнными в лето 1868 г. генералом Колпаковским. Только эта последняя пара и дошла до Семипалатинска, уже в октябре 1868 г.; мои же все пали. А к весне 1869 г. погибли и последние, и мне кажется теперь, что я слишком заботился об удобной и неутомительной доставке яков и что, доставивши своих в Верное в ноябре 1867 г., я должен был бы не оставлять их там зимовать, а перегнать зимой хоть до Омска и весной далее, так как этот скот мороза не боится, на корм неприхотлив, и сено есть по всей дороге.

   Конечно, я не мог предвидеть падежа скота в 1868 г. и опасался долгого зимнего пути не для старых яков, а для их телёнка, но, повторяю, в назидание для будущих доставок этого зверя из Туркестанского края в Россию, хотя бы только для европейских зоологических садов: дело было испорчено избытком предосторожностей, и гораздо лучше не затрудняться. Всё, чего нужно избегать,-это продолжительного перехода через степь оренбургских киргизов в летние жары, а холод не страшен.

   Кроме подаренных яков, Умбет-ала хотел доказать искренность своего возвращения в русское подданство и немедленным принятием на себя подводной повинности: он предложил мне свежих верблюдов до Токмака, в замену несколько утомлённых иссыккульских. Для сбора верблюдов он просил надежных казаков, и я назначил из своих стрелков Катанаева, Гутова и Пушева с препаратором Терентьевым: все четверо 25-го утром отправились с Умбет-алой и утром же 26-го доставили верблюдов на Караходжур. Поехал и присланный накануне ко мне сын Умбет-алы, Чекмак-таш; вместо него остался при отряде его брат Кок-таш, приехавший с отцом, и Байбагул в жаком. Ночевавшему в лагере манапу я поставил особый кош; а для меня, помнится, была от него выставлена кибитка, которая и указала нам место ночлега.

   Таким образом, мы 25-го утром разошлись.

  

  

   Проводивши своего гостя, я с отрядом пошёл к перевалу Долон-бель; Умбет-ала - восточнее, к перевалу Тас-асу, вверх по Малому Караходжуру, вершине Оттука, которая, как уже упомянуто, течёт с востока, к перевалу Тас-асу. Его аулы были расположены и по Малому и по Большому Караходжуру, которые текут оба в параллельных долинах, разделённых хребтом, относительно невысоким, и оба в одном направлении - к западу, чтобы потом разойтись в противоположные стороны и в разные речные системы: Малый, под именем Оттука, к югу, к Нарыну; Большой, под именем Джуван-арыка, к северу, чтобы соединением с Качкарой образовать Чу. Пройдя 25 октября версты три вверх по Оттуку, я увидел продольную долину Малого Караходжура, которая от ближайшего к ней расширения оттукской долины отделяется коротким ущельем. Она довольно широка, луговая; спускающиеся к ней с обеих сторон горные овраги густо заросли елями; кое-где эти ельники пересекают полосами и главную долину. Немного ниже своего поворота к югу Малый Караходжур принимает весьма небольшой ручей, текущий с северо-запада по почти безлесной лощине; только в нижней её части рассеяны немногие ели; с устья этого ручья река и принимает имя Оттука, а вверх по ручью поднимается тропинка к Долон-белю, сначала в тесном каменистом ущелье, не более 200 саж. и не круто.

   Далее ущелье расширяется в лощину с пологими краями, и тут дорога делится: одна тропинка продолжается вверх по лощине к северо-западу и ведёт к Тюлюку, западному притоку Караходжура, который, соединившись с ним, принимает название Джуван-арыка; другая тропинка поднимается из лощины наискось по её левому краю и, через несколько отлогих увалов, спускается в Караходжуру. Мы пошли по последней и, пройдя версты четыре весьма отлогого подъёма, достигли вершины перевала - довольно узкой площади с частыми, но не глубокими лощинами, направляющимися в противоположные стороны, к обоим Караходжурам.

   На самой вершине перевала мы у видали большого бородача, кружившегося над нами; он провожал нас и на спуске, налетая всё ближе и ближе, но тут уже явно нельзя было подозревать в нём никаких враждебных замыслов; у дороги не было ни малейшего подобия пропасти, куда бы столкнуть неосторожного путника, да и прежде и после, в Кара-тау, в горах у Чирчика, в Кастекском ущелье, я видал бородачей, близко подлетавших и следивших за проезжающими в таких же безопасных местах, очевидно, из одного любопытства. Эта привычка бородача подлетать к людям всякий раз обнадеживала и меня и бывших со мной препараторов приобрести его в коллекцию; мы всякий раз стреляли - стреляли и на Долон-беле, и тут в 50 шагах, если не меньше,- и так же безуспешно, как и прочие наши выстрелы дробью по бородачам. Долонбельский был задет, он пошатнулся на воздухе, полетел за ближайший увал и скрылся; поехал за ним и я, думая найти мертвого в лощине, но ничего не нашёл; раненый, вероятно, низко пролетел - и только. Вообще, всего один раз удалось добыть бородача в мою коллекцию, старого самца, у верхнего озера Вольшой Алматинки, но это был всё-таки подлетевший к человеку, именно, к казаку Пушеву, шагов на сорок и убит был всё-таки дробью, но дробина перебила ему крыло. Вообще, я заметил, что сидячий бородач весьма осторожен, осторожнее всех орлов и грифов, исключая кумая, а на лету - бесстрашен и смелее их всех, надеясь на свои могучие крылья, по крайней мере, тяньшанский.

   Никогда не удалось мне заметить, что ищет эта птица, летая низко над горными увалами или вплоть у скалистых гребней; разве, может быть, подбирает валяющиеся кости. Крупную падаль бородач высматривает, кружась высоко над хребтами, подобно грифам, что я видел много раз, между прочим, и в описываемую поездку.

   Плоская вершина Долон-беля была 25 октября совершенно бесснежна, а в верхних частях лощин, кое-где и в ельниках сохранялись только ничтожные остатки снега, выпавшего 13-15-го: между тем, высота перевала достигает, по барометрическим данным Рейнталя, 9 800 фут.; выход Оттука из гор 7 300 фут. По его умеренной быстроте течения в ущелье (учитывая маловодье) можно положить падение реки от подъёма из долины к Долон-белю до конца ущелья на 25 вёрст около 1 000 фут., что даст 8 300 фут. для начала подъёма из долины к перевалу, и 300 фут. на версту этого подъёма. Спуск к Большому Караходжуру ещё более отлог: его уровень у устья Тюлюка, по тем же данным, 7 400 фут., и эти 2 400 фут. распределены на 12 вёрст; дорога идёт вдоль ручья Сары-булак, отлогими увалами, и выходит у его устья на Караходжур версты четыре выше устья Тюлюка.

   Кое-где в этих увалах встречаются, однако, небольшие каменные обрывы, а на последней половине спуска левого берега Сары-булака есть крутой утёс, трещиной которого течёт левая вершина речки и соединяется с правой, придорожной; этот утёс тянется вёрст на пять и поднимается сплошной стеной до 1 000 фут. над ручьём, а перед устьем Сары-булак входит в трещину другой скалистой гряды, идущей вдоль Караходжура.

   Вся долина Сары-булака и открывающиеся в неё лощины совершенно безлесны, как и вообще склоны хр. Ак-чеку, спускающиеся к Караход-журу, несмотря на то, что эти покатости обращены к северу и, по своей высоте - между 7 400 и 10 000 фут., как раз приходятся в поясе ельников, обильных, как мы видели тут же, вблизи, в открывающейся к югу долине Оттука.

   Это представляется на первый взгляд резкой аномалией в общем распределении тяньшанских лесов, которые везде растут по северным склонам, но при ближайшем рассмотрении эта аномалия только кажущаяся.

   Если итти вверх по Оттуку, то первые ельники представляются, как мы видели, не на южном, а на северном или, вернее, северо-восточном склоне высоких предгорий Ак-чеку, там, где река течёт почти в продольной долине с северо-запада к юго-востоку; этот хребет отчасти заслоняет от солнца открывающиеся в долину к югу лесистые овраги Ак-чеку, в которых тоже довольно крутых покатостей, обращенных к северу и северо-западу. Таким образом, речная система Оттука, несмотря на течение главной реки вообще к югу, представляет много обращенных к северу склонов, много защищенных от солнца ущелий, где держится влажность и медленно тает снег, что и составляет условие роста ельников на Тянь-шане. Не знаю, лесиста ли или безлесна долина Он-арчи; имя этой реки значит "десять можжевельников".

   Но топографические условия, способствующие сбережению в данной местности атмосферной влаги, как-то: защищенные от солнца ущелья и обращенные к северу покатости, есть в изобилии и на Караходжуре, а лесу там нет. Причина этой безлесности та, что для роста леса недостаточно сбережения атмосферных осадков, нужно, чтобы было, что сберегать. А продольная долина Караходжура зимой получает весьма мало снега, окружающие её со всех сторон хребты задерживают снеговые тучи. С севера их сперва задерживает Александровский хребет, а затем западное продолжение Терскей-Ала-тау, с юга Ак-чеку, с запада - снеговые хребты, со всех сторон окружающие Сонкульское плоскогорье; наконец, с востока продольная долина Караходжура примыкает к высокому и сухому верхненарынскому сырту.

   Эта сухость холмистой котловины Караходжура, особенно зимой {Зимние снеговые тучи значительно ниже летних дождевых, так как при зимнем холоде сгущение паров происходит на меньшей высоте; зимние тучи поэтому более летних задерживаются горными хребтами.}, подтверждается многочисленными там киргизскими зимовками. Несмотря на значительную высоту места, в 7 000-9 000 фут., скот там всю зиму находит хороший подножный корм, едва прикрытый снегом, а росту трав способствуют летние дожди, повсеместные по Тянь-шаню на этих высотах. Эти же дожди способствуют и образованию бесчисленных ключей, питающих многоводный Караходжур, но для роста ели они недостаточны, по крайней мере, в Тянь-шане, где пояс ели есть пояс зимних снеговых туч. Это я видел в декабре 1864 г. весьма отчетливо на лесистой части Александровского хребта, между Буамским ущельем и р. Ала-арча. Над подгорной степью было тогда безоблачное небо, между тем как у хребта скоплялись густые тучи, над которыми возвышались его пики, ярко освещенные солнцем; пояс туч закрывал пояс ельников, между 5 000 и 10 000 фут. высоты, и был резко ограничен; выше и ниже очертания гор представлялись совершенно отчетливо, не стушёванные ни малейшим туманом. Заметил я ещё, что самые густые тучи были у лесистой восточной части хребта; западнее облака держались у хребта на той же высоте, но более рассеянные; западнее Ала-арчи нет и ельников.

   В эту же поездку я узнал, что комендант укрепления Мерке 15 декабря нашёл совершенно бесснежной продольную долину верхнего Кара-кыштака, куда ездил на киргизские зимовки, между тем как у Мерке был снег, а на северном склоне Александровского хребта, между Мерке и этой долиной, даже довольно глубокий; был снег и южнее, в долине Таласа. Продольная же долина верхнего Кара-кыштака находится между двумя гребнями Александровского хребта, отделяющими её от окрестностей Мерке к северу, от долины Таласа - к югу.

   Эти хребты, поднимающиеся до 9 000 фут., следовательно, в декабре совершенно перехватывают снеговые тучи, не допуская их до продольной долины, которой абсолютная высота около 5 500 фут. Точно так же, по отзывам киргизов, малоснежна зимой и продольная долина Караходжура и по тем же причинам: она ещё лучше загорожена хребтами от зимних туч и потому безлесна, а долина Оттука им, вероятно, открыта, и потому лесиста. По крайней мере, судя по условиям роста леса на Александровском хребте, можно полагать, что зимние тучи внутрь Тяньшанской системы проникают по долине Нарына или, вернее, проникают зимой тёплые и влажные ветры, которые, постепенно охлаждаясь в горах, по обе стороны Нарына, сгущают на них свои пары в виде снеговых туч. Места преимущественного образования этих туч обозначаются горными ельниками, на правом берегу Нарына у вершин р. Куртки под перевалом Молда-асу, на Койджарты (стоке Сон-куля), на Оттуке и восточнее, на левом же берегу, на северных склонах хр. Ала-мышат и Чакыр-тау у Нарына и Уюрмень-чеку у Атбаши. Тут можно заметить, что нижняя граница елей на Уюрмень-чеку, на высоте с лишком 8 000 фут., как раз совпадает с их верхней границей на седловине Ала-мышата, через которую поднимаются облака с Нарына на Атбаши.

   Подобные условия роста ели видны и на Иссык-куле; западные ветры проникают туда через седловину между Заилийским Ала-тау и Александровским хребтом, северо-восточные - через седловину Санташа; место встречи этих воздушных течений, которое есть и место наибольшего образования туч, находится у восточной половины озера - и там горы лесисты, а у западной - безлесны(¹⁴⁴).

   И у Нарына лес является там, где тёплый западный ветер из Ферганы, кокандской долины Сыр-дарьи преимущественно встречается с холодным сыртовым, восточным; впрочем, атмосферные условия, именно господствующие ветры, от которых зависит распределение зимних снегов на среднем поясе Тянь-шаня и, сообразно с этим, распределение леса могут быть положительно определены только постоянными метеорологический наблюдениями; теперь можно только сказать, что на данной высоте лесистые части Тянь-шаня зимой снежнее безлесных и что присутствие ельников есть признак больших зимних снегов. Могу ещё припомнить, что 13-15 октября 1867 г. снеговые тучи на высокий Аксайский сырт поднимались с Атбаши, на Атбаши - с Нарына и что наибольшее скопление туч было в восточной, лесистой части долины Атбаши, откуда эти тучи прошли сперва в восточную же часть Аксайского сырта. Самая лесистая часть долины Атбаши там, где в неё уступом спускается Аксайский сырт, у Кыны и Тас-су, как у Иссык-куля против Санташа, и вследствие тех же топографических условий встречи ветров.

   Но если неровное распределение леса на Тянь-шане существенно зависит от неравномерного выпадения снега, то леса, в свою очередь, ещё усиливают последнюю неравномерность: в них преимущественно скопляется снег при частых на Тянь-шане вьюгах.

   Это последнее обстоятельство объясняет, почему в иных частях нагорья истреблённый лес скоро возобновляется, хотя и с заменой ели берёзой или осиной, а в других местах не возобновляется, например, на обращенном к Копалу северном склоне Копальского хребта. В последнем случае только накопление снега метелями в готовый лес поддерживало достаточную для роста деревьев влажность. С истреблением же леса место становится слишком сухим, а возобновляется тот лес, который растет на местах преимущественного образования дождевых и снеговых туч.

   Как бы то ни было, но безвозвратное истребление многих лесов показывает, что эти истреблённые леса завелись давно, когда климат Тянь-шаня был влажнее теперешнего, а что он был влажнее, это видно из следов древних ледников и озер, теперь исчезнувших; из того, что не имеющий стока Иссык-куль значительно усох, судя по его прежним осадкам, футов в 300-500 над его теперешним уровнем(¹⁴⁵).

   При полном отсутствии ельников лиственный лес на Караходжуре поднимается так же высоко, как и на Атбаши; только он весьма незначителен, ограничиваясь узенькой полосой облепихи и тальника вдоль реки. Верхний предел этих кустов тут, вероятно, немногим ниже 8 000 фут., так как устье Тюлюка находится в 7 400 фут., а 4 версты выше, у устья Сары-булака, эти кусты растут превосходно и не представляют никакого признака, чтобы их верхний предел был близок. Вместе с этими кустами высоко поднимаются на Караходжуре некоторые птицы лиственного леса и встречаются со спускающимися по безлесным горным склонам птицами высоких сыртов, между тем как на Оттуке я нашел характеристическую фауну ельников {Добыты на Оттуке 24-го: Picus tridactylus, Serinus ignifrons, оканчивающий линяние, Accentor atrogularis, Carpodacus rhodochlamys, Ruticilla erythrogastra. Последняя встречается и по ельникам ущелья, но уже редко; зато весьма многочисленна в облепихе с тальником у речки, до высоты 1 500 фут. Собственно же в поясе ельников её заменяют R. erythronota и К. phoenicura; ещё замечены Turd. atrogularis и, кое-где по быстринам, Cinclus leucogaster.

   Добыты у Караходжура 25 октября: Accentor fulvogularis, Perdix daurica; замечены Gypaetos barbatus; Rutic. erythrogastra; принесены киргизами негодные в коллекцию Megaloperdix nigellii. На Джуган-арыке 26-го добыт Aquiia fulva, беглый из охотничьих киргизских, Perdix daurica, Accentor fulvogularis; последний водился только там, где к скалам примыкают травянистые площадки; замечен Carduelis Orientalis. 27-го на Джуван-арыке, у конца его ущелья, добыты Tichodroma phoenicoptera и Turdus merula. Из этих птиц сыртоьой можно считать Асc. fulvogularis, также Megaloperd. nigellii; свойственны более лиственному лесу Rutic. erythxogastra, Turd. merula, Carduel. orientalis.}.

   Неживописна вообще долина Караходжура: сама река, у устья Сары-булака, течёт в луговой долине, шириной сажен в двести, между двумя стенами голых утёсов, крайне однообразных; русло подмывает северную гряду, которая представляет собой обрыв сажен в тридцать вышины, оканчивающий собой южный склон Садык-тау, западного продолжения Терскей-Ала-тау; снеговые вершины его не видны из-за ближайших скал, а за южной грядой, которая значительно выше, сажен с лишком в сто и прорвана многими крутыми оврагами, идёт мелкосопочник по северному склону Ак-чеку. Этот мелкосопочник, как уже сказано, безлесен, да и рост трав довольно тощий; хрящеватая грязносерая почва везде сквозит между пучками кипца, доставляющего, впрочем, превосходное пастбище, есть кое-где в углублениях мелкосопочника и полынки и солонцовые травы - корм для всякого скота. Но нигде в этом мелкосопочнике нет обширного вида; горизонт везде стеснён округленными или плосковершинными увалами мелкосопочника и такими же плосковершинными стенами каменных обрывов.

   Лощины этого мелкосопочника бесчисленны, разветвления их так сложны, что образуют настоящий лабиринт, и отлогие склоны разнообразно перемежаются с отвесными каменными обрывами: есть где прятаться аулам в этих лощинах, и потому Умбет-ала всегда дорожил Караходжуром и, должно быть, и во время бунта держал там часть своих аулов и не пускал посторонних; это я заключаю по беспрепятственному занятию им этих мест при мне осенью 1867 г. Несмотря на большую высоту, а, следовательно, и холод, зимовка там в самом деле хорошая и не одним удобством прятать аулы: корма превосходны; горные кипцы и зимой сохраняют свою питательность, а почти бесснежная зима весьма удобна для тебенёвки(¹⁴⁶). Топливом киргизы при обилии стад не затрудняются, так как тогда вдоволь кизяка, да и холод, несмотря на высоту, едва ли особенно суров на Караходжуре; трудно найти местность, лучше защищенную горными хребтами решительно от всех ветров, да и крутых солнцепёков, у которых киргизы зимой охотно ставят свои кибитки, тут более нежели достаточно. При таких условиях не удивительны зимовки на высоте 8 000 фут.

   Впрочем, есть зимние пастбища и выше, я слыхал, что богинцы, и именно волости моих спутников Атабека и Арзамата, выгоняют свои табуны зимой на сырт, между Барскауном и Нарыном, т. е. на высоту в 11 000-12 000 фут., и там, в горах Сары-тур, есть лощины и мелкосопочники почти бесснежные, с хорошими кормами, богатые солнцепёками и защищенные от всех ветров. Сыртовые каракиргизские зимовки с лошадьми и баранами, но с яками, вместо верблюдов и быков, Вуд нашёл и выше, у истоков Аму-дарьи из Сары-куля на Памире на высоте 16 000 фут. - и тут сырт был в январе бесснежен, пастбища открыты, а подъём к сырту, напротив, занесён глубоким снегом. Караходжурские зимовки вдвое ниже памирской, но на Караходжуре зимуют верблюды, для которых и 8-тысячная высота зимовку весьма значительна.

   Эти высокие пастбища, бесснежные зимой, потому что они выше зимних снеговых туч, но ниже предела вечного снега, составляют весьма замечательную особенность высоких горных стран Средней Азии, зависящую и вообще от сухости тамошнего климата, и преимущественно от его осенней сухости, способствовавшей моей описываемой здесь поездке в октябре через снеговые хребты.

   Но не одними удобствами киргизской зимовки на значительной высоте может обратить на себя внимание путешественника некрасивая и неживописная долина Караходжура; тут ещё одна из самых интересных местностей Тянь-шаня в геологическом отношении, по разнообразию и замечательной перемежаемости согласно напластованных пород осадочных, метаморфических и даже чисто кристаллических, обнажающихся по Оттуку, Сары-булаку, Караходжуру и Джуван-арыку. Нигде в Тянь-шане я не встречал такого длинного ряда пород, выступающих из-под горного известняка, между которым и кристаллическими в этой горной системе всего чаще залегает только одна какая-нибудь порода сланцев глиняных или, реже, слюдяных.

   Тут, напротив, является вот какая последовательность: 1. Гранит и сиенит. 2. Чёрный известняк. 3. Тальково-кремнистый и тальковый сланец. 4. Диорит. 5. Гранит. 6. Тальковый сланец. 7. Диорит. 8. Глинистый сланец. 9. Диорит. 10. Красно-фиолетовый песчаник. 11. Серый песчаник с прослойками порфира. 12. Горный известняк. 13. Позднейшие принарынские песчаники и конгломераты - краснопесчаниковая формация. Таков ряд круто приподнятых пород, выступающих из-под описанных выше. 14. Принарынские озёрные осадки.

   Древнейший, повидимому, гранит из только что перечисленных пород обнажается на Джуван-арыке, горный известняк - на Оттуке; между ними целых 10 ярусов, и все массивными толщами.

   [Следует подробное описание залеганий только что перечисленных пород. - Ред.]

   На Джуван-арыке нашлась окаменелость, весьма обыкновенная на бугунских пластах с каменным углём, именно неизвестный мне плод какого-то растения: эта окаменелость, при тождестве горных пород, делает весьма вероятным и тождество формации. Каменный уголь на Джуван-арыке не обнажается, но виденные мной обнажения так отрывочны, что это обстоятельство не отнимает надежды на возможность нахождения тут каменного угля.

   27 октября мы вышли на ровную широкую долину Качкары, предварительно остановившись 26-го в Джуванарыкском ущелье, после весьма трудного перехода. Во всех посещённых мною частях Тянь-шаня я не встречал такой дикой, мрачной, угрюмой местности, как это ущелье. Около устья Тюлюка, где оно начинается, к левому берегу Караходжура уже подходят высокие утесы, между которыми узкой щелью течёт Тюлюк; выше долина последнего расширяется. На правом берегу Караходжура - долина шириной ещё сажен в 40-50, но загромождена частыми моренами прежнего Караходжурского ледника; эти скопления громадных сажённых и пятиаршинных валунов тянутся слишком на версту, поднимаясь холмами до 100 и 150 фут. над дном долины; они состоят из гранитов, сиенитов и диоритов, но петрографически весьма различных от обнажающихся на нижнем Караходжуре и на Джуван-арыке, где совсем нет светлого, чисторозового полевого шпата; все породы этих валунов крупнокристаллические и перенесены древним ледником, вероятно, с верхнего Караходжура.

   Дорога тут теснится на левом берегу между крутыми скалами и рекой. С версту ниже устья Тюлюка, там, где начинается крупнокристаллический гранит, сильно возвышаются утёсы обоих берегов; дорога теснится между скалистыми стенами и рекой и, прерываемая частыми обвалами огромных камней и выступами утесов, беспрестанно переходит с берега на берег.

   Река и в самое крайнее маловодье шириной в 12-15 саж. и глубиной в 3-4 фут., она бешено ревёт и пенится, катя огромные валуны, из которых и состоит всё дно; когда мы проходили, все эти валуны обледенели, река несла густую шугу, лошади скользили и спотыкались на каждом броде. Моя бойкая горная лошадка ступала и тут твёрдо, как по шоссе, но многие казаки и солдаты и командовавший конвоем офицер выкупались в льдистом Джуван-арыке,- и никто не простудился, выкупавшиеся прошлись только пешком по трудной дороге и обогрелись.

   Вёрст на пятнадцать тянется такое дикое ущелье, до того тесное и сжатое такими высокими утёсами, что низкое октябрьское солнце и в полдень не показывается, так как ущелье не открывается прямо к югу, а тянется извилинами, направляясь то к юго-востоку, то к юго-западу; только через рытвины, спускающиеся с юго-запада к главному ущелью, можно было после полудня видеть солнце. Постоянный мрак, сырость и брызги стремящегося непрерывным потоком Джуван-арыка подернули тут чёрной корой нижние части утесов, которые и сами по себе тут или тёмносерые или черноватые; растительности на них никакой, только голый тёмный камень, узкая полоса неба и пенящаяся река. Суровы тут уже граниты: ещё мрачнее диоритовые части ущелья, но и их превосходят дикостью чёрные, иззубренные, истресканные, изборожденные кремнистые сланцы.

   На этих-то кремнистых сланцах, высоко на карнизе утёса, мы увидали стадо тэков, которые, неподвижно стоя над самым обрывом, с любопытством глядели на проходящий внизу наш отряд с транспортом. Они казались простому глазу немного больше мышей, но в зрительную трубу я подробно разглядел их большерогих, длиннобородых, тёмнобрюхих козлов и светлобрюхих, с небольшими рогами коз. За ними тотчас полез казак Чадов, цепляясь по частым неровностям утёса. Тэки на него смотрели, не показывая никакой робости, а Чадов, потомок алтайских казаков и сам горец, выросший, если даже не родившийся, в Семиреченском Алатау, дюжий, мускулистый, широкогрудый, лез зигзагом по крутизне, с тэковой быстротой природного горца.

   Минут через двадцать он уже был, повидимому, всего шагах в семидесяти от тэков, т. е. поднялся около 1 000 фут., если не выше, снял со спины длинную тяжелую винтовку, упёр её на сошки; загремел едва слышный внизу выстрел, свалился из стада старый рогатый козел, остальные отскочили, но скоро остановились. Чадов спрятался, зарядил винтовку и, быстро подкравшись, ссадил ещё одного, и тут стадо отскочило, но тотчас успокоилось и всё оставалось на виду; тэки убежали только тогда, когда он полез подбирать добычу, тут они его, должно быть, наконец, почуяли. Вскочили и оба упавшие и ускакали со стадом; помнится, и всё-то оно скрылось тогда, когда вскочил первый подстреленный козёл, вероятно, вожак стада.

   Надо полагать, что и тэки, подобно прочим жвачным, более всего полагаются на чутьё, чтобы бежать от опасности; вид же человека, по крайней мере, там, где на них мало охотятся, возбуждает в них более любопытства, нежели страха; что же касается до упавших от выстрелов и вскочивших потом на ноги, как ни в чем не бывало, то это показывает, что пули попадали им в рога, что у этих большерогих зверей производит мгновенный, но кратковременный обморок, как уже замечено и упомянуто выше об убитом на Аксае старом качкаре.

   При появлении сарыбулакского гранита ущелье скоро расширяется, но это расширение почти всё занято огромной грудой валунов, разделяемой надвое ручьём Сют-булак, притоком Джуван-арыка. Иные валуны тут 2-3-сажённой величины, но местного красного гранита и мелкозернистого диорита, составляющих утёсы этой части ущелья, тут мало; всё более крупнозернистые кристаллические породы, те же, как в валунах у устья Тюлюка, и с тем же розовым полевым шпатом, почему нельзя считать эти валуны местным обвалом. Я их полагаю мореной древнего ледника, притом хорошо сохранившейся,- особенно высока и цела часть морены к северу от Сют-булака. Джуван-арык тут жмется к утёсам левого края ущелья, которого расширение замыкается подъёмом мелкозернистого диорита из-под гранита; у подошвы этой диоритовой скалы морена всего шире размыта. Тут, вероятно, спускался к главному леднику боковой ледник по Сют-булаку.

   За этим расширением Джуван-арык круто поворачивает влево, к западу, и входит в узкую трещину диоритовых скал, которые на правом берегу отвесно обрываются в воду; дорога переходит на левый, но и тут скоро прерывается обвалом громадных диоритовых глыб, через которые приходится перелезать - и перелезли все верблюды, набранные из горных, но большинство даже казаков, не говоря об оконенных солдатах, повели лошадей в поводу. Тут самое тесное место ущелья и, по черному цвету голых скал, одно из самых мрачных, но вскоре являются у воды густые заросли облепихи, в которых я встретил много птичек, особенно щеглов, Carduelis orientalis.

   Затем, в области красных гранитов, ущелье представляет уже многие травянистые расширения, небольшие лужайки, разделённые, однако, трудно проходимыми теснинами. Почти все эти лужайки я нашел уже занятыми аулами сарыбагишей, только что прикочевавших с Умбет-алой. Трава около этих аулов, да и в немногих не занятых ими луговинах, была уже вся вытравлена, а они расположились тут на всю зиму, но скудость пастбищ тут только кажущаяся. Поднявшись за тэками по голым скалам, Чадов увидал вверху обширные пастбища, отлогие травянистые склоны, кончающиеся к Джуван-арыку скалистыми обрывами в 1 000-1 500 фут.; так и над аулами. Скрытые места в таком диком ущелье особенно нравятся киргизам для зимовок, уже и потому, что хорошо защищены от ветра, да вообще, как замечено выше, горные каракиргизы любят прятать свои аулы.

   Мои казаки, всё досадовавшие, что покорность Умбет-алы лишила их хорошей добычи, не могли выдержать искушения при проходе мимо этих аулов, доверившихся, однако, нашему мирному проходу и ставших на нашем пути без всяких предосторожностей, а потому мне было довольно хлопот, чтобы оправдать это доверие. Я ехал с сыном Умбет-алы и встречал беспрестанные жалобы на казачьи похищения, причём тут же отбирал и возвращал похищенное, о чём отрядный офицер не заботился; жаловались почти всё женщины, бойко сдерживавшие казаков; женщины здесь, как и вообще киргизки, не робкого десятка. Приходилось беспрестанно то обгонять отряд по трудной дороге, то останавливаться у аула и пропускать всех мимо себя, чтобы шли в порядке; впрочем, все беспорядки были от казаков. Солдаты ничего не трогали, и их два унтер-офицера строго наблюдали за дисциплиной. Этого-то и нельзя сказать о казачьих урядниках, кроме лично при мне состоявшего переводчика, урядника Гордеева, который, впрочем, за свои заботы о неприкосновенности киргизского добра более приобрёл от них подарками, чем его товарищи попытками к грабежу, не удававшимися при моём внимательном присмотре. Да и у казаков беспорядки были делом меньшинства, хотя об ускользнувшей добыче досадовали решительно все: худших я заставил ехать с собой, на глазах; и в окончательном результате успел оправдать доверие киргизов: когда мы стали лагерем, никто из них не пришёл с жалобами, поводы к которым были уже прекращены на походе.

   Замечу, благо речь о киргизском добре, что они сами считают естественной казачью наживу от них - только не на походе, а, например, при сборе подводных верблюдов. Байбагул, уже упомянутый джасаул Умбет-алы, упрекал меня тем, что я не послал и Чадова собирать доставляемых от этого манапа верблюдов, так как он на походе обносился, и новый халат ему нужен; и когда верблюды были приведены, но не в полном числе, то предлагал отправить его с киргизом дополнить. Чадов, помнится, и был отправлен и недостающих верблюдов привел, но халата не добыл, и киргизы смеялись над его неумелостью, т. е., по-нашему, честностью. И действительно, при подводной повинности, посылаемые за подводами киргизы живились при этом от своих родичей не хуже казаков, а, пожалуй, лучше, и за грех не считали. На время своей командировки посланный за подводами есть уже начальство, а стоит ли быть начальством, если не брать с подчинённых. Так в Азии думают и не одни кир