Булгаков Валентин Федорович - Опомнитесь, люди-братья!

сыльную тюрьму.

   Итак, Демидов не внял моим уверениям, что Буткевич не мо-

  

  

   жжет считаться участником воззвания, как снявший с воззвания свою подпись!

   Младший брат М. П. Новикова Иван Петрович арестован был вслед за ним, но не в Боровкове, где он проживал только летом, ведя свое деревенское хозяйство, а в Москве, где у него была постоянная служба при книжном складе кн-ва "Посредник".

   В ночь на 28-е января стучатся к Новикову в окно. Он видит свет фонаря. Вскочил, открыл: полиция.

   - Вы Новиков?

   - Я - Новиков.

   - По предписанию тульского жандармского управления мы должны произвести у вас обыск.

   - Пожалуйста, я ожидал этого.

   Пришедшие удивились.

   - А разве вам было известно об этом?

   - Да, как-же! Я из газет знал, что все "толстовцы", подписавшие воззвание, арестовываются, поэтому ожидал вас и к себе.

   Вскочили с постелей двое детей Новикова, помещавшиеся вместе с ним в одной крохотной комнатке. Смотрят, ничего не понимают... Они до сих пор ничего не знали об опасности, грозившей их отцу.

   Начался безрезультатный обыск.

   - Нет-ли у вас Евангелия Толстого? - спрашивает жандармский офицер, производивший обыск.

   - Вы не один у меня его спрашиваете, - отвечает Новиков. - Я, ведь, служу артельщиком у "Посредника", который издал это "Евангелие". Хожу по городу, по 25-ти магазинам, и везде у меня спрашивают "Евангелие" Толстого. Предлагают по 5 - 6 рублей вместо полутора, да вот не могу дать, нет у меня его. Вы обратитесь к градоначальнику: "Евангелие" там сложено...

   Из своей квартиры И. П. Новиком доставлен был в Таганскую тюрьму и заключен в одиночную камеру.

  

  

  

   Никитин-Хованский, Олешкевич и Лещенко проживали в Москве, у Чертковых, занимавших двух-этажный особняк, в Лефортове. Все трое помещались в одной комнате.

   В 6 ч. утра 28 января у под'езда раздался звонок. Вслед за тем Никитин, сквозь сон, слышит, что спрашивают В. Г. Черткова. А через некоторое время Чертков, в халате, входит в комнату молодых людей и, грустно вздыхая, говорит:

  

  

   - К вам пришли!

   За ним вваливаются пристав, помощник пристава, еще какие то полицейские и один "штатский". Попросили всех встать и одеться, заявивши, что по ордеру охранного отделения должны произвести обыск.

   Ничего, относящегося к делу о воззвании, в комнате не нашли. Просматривали, главным образом, рукописи, а на книги не обращали внимания. Кое-что, - дневники, письма, - все-таки забрали.

   Во все время обыска В. Г. Чертков присутствовал в комнате. Он, как-бы невзначай, присел на стоявший в уголку большой кожанный чемодан, наполненный нелегальным изданием книжки Черткова - "Наша революция". Полицейские не побеспокоили хозяина дома, и судьба книжки, а с нею, быть может, и самого Черткова, была спасена.

   В квартире Чертковых числилась проживающей также и К. Д. Платонова, подписавшая воззвание. Обыскивавшие не преминули справиться о ней у В. Г. Черткова. Тот ответил, что Платонова временно выехала из Москвы, но куда, - он отказываемся отвечать.

   Полицейские потребовали указать им комнату Платоновой или помещение, где находятся ее вещи.

   - Иначе обыщем весь дом! - пригрозили они.

   Пришлось выполнить их требование.

   В комнате застали спящей глухонемую сестру Платоновой. Владимиру Григорьевичу едва удалось уговорить полицейских не будить спящую, чтобы не испугать ее.

   Стали осматривать корзину с вещами К. Д. Платоновой. Там хранилось 3 - 4 экземпляра воззвания "Опомнитесь, люди-братья", но полицейские не нашли их.

   По составлении протокола обыска. В. Г. Черткову предложено было подписаться под ним. Тот категорически отказался. Один из обвиняемых, Г. И. Лещенко, также не пожелал подписываться под протоколом.

   Затем пристав об'явил Олешкевичу, Лещенко и Никитину, что они арестованы и предложил им собраться в дорогу.

   В сопровождении трех или четырех городовых, молодые люди отправлены были сначала в 1-й участок Басманной части, где и были помещены все вместе в одной камере. Тут они пробыли пять или шесть суток. Настроение у друзей было не одинаковое. Бодрее всех держался Лещенко. Олешкевич также не поддавался унынию, но, не разделавшись еще с привычкой курить, он страдал от отсутствия табака. Никитин грустил, раздумывая о впечатлении, какое произведет его арест на старушку-мать. Временами, под влиянием печальных мыслей, он готов был даже раскаиваться в подписании воззвания...

  

  

   Из участка арестованных переправили, в тюремной карете, в Бутырскую тюрьму.

   По дороге молодые люди, соскучившись уже по свободе, все смотрели в окошечко, помещавшееся в дверце, в задней стенке кареты. Улицы быстро убегали от них, одна за другой... Никитин так напряженно взглядывался в картину этих убегающих улиц, что, по приезде в тюрьму, у него заболели глаза...

   В тюрьме молодых людей тщательно обыскали, заставив раздеваться до белья, а затем, вместе с другими, вновь прибывшими арестованными, повели в цейхгауз. Тут выкинули им с полок три грязных серых тюка с арестантским платьем и предложили переодеться. Друзья пошептались друг с другом и решили, что они вовсе не обязаны и ни в каком случае не станут переодеваться.

   - Не стесняйтесь, не стесняйтесь! Будьте, как дома! Переодевайтесь! - поощрял между тем старший надзиратель, заведывавший цейхгаузом.

   Молодые люди заявили ему о своем отказе переодеваться.

   - Мы - политические арестованные и, кроме того, подследственные, а не приговоренные по суду, поэтому переодеваться не станем. Только силой можете переодеть нас.

   Надзиратель и его помощники удивленно посмотрели на протестантов, послали навести справку в конторе и затем вывели молодых людей из цейхгауза, оставив их в собственной одежде, а серые тюки убрали обратно на полки.

   Трое друзей были чрезвычайно довольны таким оборотом дела. "Было чувство, что у нас там, в тюрьме, есть какое-то право", - рассказал после Никитин.

   Они отведены были в одну большую камеру и думали, что будут содержаться вместе, но уже вечером в тот же день всех их рассадили по одиночкам.

   В ночь на 30-е января арестован был в Петрограде и сам инициатор воззвания И. М. Трегубов. Очевидно, Демидову не удавалось до сих пор разыскать его.

   Полиция явилась в квартиру, где Трегубов снимал комнату, в 1¥ ч. ночи, в составе: жандармского ротмистра, помощника пристава, трех околоточных надзирателей и трех дворников. До 4 час. утра продолжался обыск. Забрали много всяких бумаг, накопившихся у Ивана Михайловича, как у человека, причастного к журналистике и литературе. Нашли один экземпляр воззвания "Опомнитесь, люди-братья", с новой подписью: Ян Демихович; письмецо за подозрительной подписью "Ян. Дем.", с указанием, что адрес писавшего можно узнать в помещении Петроградского Теософического Общества; клочек бумаги; когда-то оторванной Мих. Новиковым от принадлежавшей ему копии воззвания "Опомнитесь, люди-братья", с указанием, к кому еще Трегубову следует обратиться в Москве с предложением подписать воззвание,

  

  

   и т. д. Попалась обыскивавшим фотографическая карточка, изображавшая молодого человека, в солдатской шинели, но без шапки, с Евангелием в руках и с двумя конвойными солдатами по бокам. Взяли и карточку.

   По окончании обыска, И. М. Трегубова арестовали и отправили в 1-й участок Литейной части, где он и провел ночь без сна. Около 11 час. утра его, в сопровождении двух городовых, отправили в Петроградское жандармское управление, где ему прочтено было предписание начальника Тульского жандармского управления об его аресте. Затем, в карете, с двумя жандармами, старики отвезли в дом предварительного заключения, где и поместили в одиночной камере.

   Между прочим, в конторе дома предварительного заключения, при записи нового арестанта, Трегубов на вопрос о вероисповедании ответил: "свободный христианин"; записали: "сектант".

   "Войдя в камеру, - писал после Трегубов, - я на мгновение почувствовал, что меня как будто опустили в могилу, но я обратился к Отцу Небесному и тотчас же примирился с своей участью".

   На следующий день Трегубова снова возили, в закрытой карете, в жандармское управление, где ему учинен был допрос подполковником Дынка.

   Пред'явив Трегубову обвинение по 1 п. 1 ч. 129 ст. Угол. Улож. (бунтовщическое или изменническое деяние), Дынка стал писать протокол допроса. С первых же слов Трегубов заметил, что протокол будет написан не совсем так, как бы ему хотелось. Например, на вопрос о вероисповедании, он просил Дынку записать, что он "свободный христианин", а тот, поглядев в паспорт Трегубова, написал: "православный". Когда же подполковник приступил к изложению показаний по существу дела, то Трегубов запротестовал против обвинения по 1 п. 1 ч. 129 ст., говоря, что составление и распространение воззвания против войны, в чем он действительно принимал участие, есть не бунт, а призыв к миру и любви, - есть исполнение христианского долга. Трегубов так и хотел было писать, но допрашивавший воспрепятствовал этому, и тогда Иван Михайлович написал, что "отказывается категорически давать показания по существу дела".

   После этого его снова препроводили в карете в дом предварительного заключения.

   2-го февраля на своем хуторе Ильюшевка, Острогожского уезда, Воронежской губ., арестован был А. И. Радин. Жену и детей пока пощадили, а на старике, видимо, хотели сорвать гнев, как на отце семьи, не сумевшем удержать других членов ее и самому не удержавшемся от предосудительного, с точки зрения начальства, поступка.

   Александр Иванович был в отсутствии, когда к нему нагря-

  

  

   нули "гости". Вместе с одним из сыновей он отлучился в это день на мельницу, верст за 7 от хутора. Дома оставались жена и другой сын.

   В середине дня во двор усадьбы Радиных в'ехало несколько подвод, с острогожским жандармским подполковником Тарасовым, товарищем прокурора Шафой, местным приставом, двумя жандармами и стражником. Этим "гостям" не очень удивились, так как их уже поджидали: Юлия Радина, уехавшая в Москву, где она служила у "Посредника", сообщила своим семейным о начавшихся арестах всех участников воззвания.

   Войдя в дом, власти прежде всего принялись за обыск. Они заставили одного из жандармов перебирать книги и бумаги, показавши ему, между прочим, листок воззвания "Опомнитесь, люди-братья" и приказав искать таких же листков. Жандарм перебирал книги и передавал начальству все, что казалось ему подозрительным. Начальство просматривало книги, подаваемые ему жандармом, и откладывало отдельно то, что следовало забрать с собой.

   Жандарм обыскивал не очень усердно и аккуратно. Так, он небрежно отбросил в сторону целую пачку книг самого "красного" содержания, изд. 1905 - 1906 гг., не сочтя их подозрительными.

   Во все время обыска М. С. Радина спокойно сидела тут же в комнате и вязала чулок.

   Между тем, хозяина хутора, которого, очевидно, главным образом, и желало видеть начальство, все не было. Начальство волновалось. Послали стражника на деревню, искать подводу, чтобы с'ездить за Радиным на мельницу. Но, пока стражник ходил за подводой, Александр Иванович приехал.

   - Ну, здравствуйте, господа! - громко сказал он, входя в комнату, где сидели "гости".

   К нему кинулись с обыском. Старик сам распахнул полы верхней одежды.

   - Только знайте, - сказал он, - что надо мною совершается насилие!

   Власти приступили, было, к допросу, но Александр Иванович категорически отказался давать какие бы то ни было показания, а также подписываться под протоколом допроса. Примеру его последовали жена и оба сына.

   Между прочим, во время допроса А. И. Радина, товарищ прокурора закурил.

   - Я бы вас очень, очень просил не курить! - обратился к нему Радин. - Мои сыновья недавно были больны плевритом, у меня у самого больное сердце.

   Ложно воспитанное самолюбие помешало товарищу прокурора прямо исполнить просьбу старого человека. Он возразил, что в комнате недавно топлено и еще не закрыта труба, и, что

  

  

   они скоро уедут, но, тем не менее, незаметно опустил папиросу и больше не затянулся ни разу...

   Во время допроса жены и детей, Александр Иванович, по требованию властей, удалялся в другую комнату. Там сидели стражник и жандармы. Они обратились к Александру Ивановичу с вопросами о том, почему и за что его арестовывают. Старик стал рассказывать. Завязался общий разговор на темы о войне, убийстве и т. д. Собеседники Александра Ивановича казались очень заинтересованными разговором и только время от времени обращались к нему с просьбой: "Потише, пожалуйста, а то как бы начальство не услыхало"! Между прочим, Александр Иванович упрекнул своих собеседников в том, что они принимают участие в таком злом деле и, вообще, исполняют такие низкие, скверные обязанности.

   - Ведь вот вы меня повезете, а я вдруг захочу уйти от вас, ведь тогда вы и застрелите меня, старика!

   - Что вы, Александр Иванович! - ужаснулся один из жандармов.

   Он знал Радина давно, еще в бытность его сельским учителем, и относился к нему с уважением.

   В результате обыска начальство забрало с собою целую кипу писем, разных бумаг и книг, - в том числе - статьи Бебеля, "Библиотеку социал-демократа" - Платона Лебедева, запрещенные брошюры Толстого: "Не убий", "Христианство и патриотизм", "Конец века". Забрали также рукопись длинного стихотворения "Голос матери": "по поводу предстоящего сыну призыва к отбыванию воинской повинности, полное самого отрицательного отношения к последней, как "страшному делу", и описывающее мучения, кои последуют по отношению солдата, отказавшегося от военной службы" (Обвинит. акт). Стих. "Голос матери", искренно и горячо написанное, принадлежало перу А. М. Булыгиной, матери Сергея Булыгина, готовившейся еще со времени раннего детства своего сына к неминуемо предстоящему ему отказу. На суде стихотворение это будет прочитано полностью.

   Между прочим, власти затруднились упаковкой всего отобранного ими материала.

   - Не найдется ли у вас, во что бы завернуть это? - обратились они к хозяйке дома.

   Та простодушно протянула им полотенце.

   - Не давай им! - строго остановил жену А. И. Радин. - Что ты, хочешь помогать им?

   Тогда власти сами нашли в комнате какие-то старые газеты и завернули в них бумаги и книги. Затем они попросили Александра Ивановича собраться и вместе с ним укатили в г. Острогожск, где старик и был водворен в отвратительную, холодную, темную и сырую одиночную камеру уездной тюрьмы.

  

  

   23 февраля арестован был М. С. Дудченко. Перебирали всех наших стариков.

   Вызванный якобы для очередного допроса в Полтавское жандармское управление, Дудченко был арестован и помещен в Полтавскую губернскую тюрьму. Случайно он попал в камеру, где уже содержался Е. Могила, еще раньше арестованный в связи с найденным у него при обыске экземпляром воззвания "Наше открытое слово". Дудченко был так рад неожиданной встрече с Могилой, что не смутился даже ужасным состоянием камеры, настолько сырой, что вода стояла на полу, а стены покрыты были плесенью.

   В первую же ночь пребывания Дудченко в тюрьме, там разыгралась ужасная история. Шесть человек каторжан устроили подкоп, собираясь бежать. Их изловили и при этом так избили, что один арестант умер. Если бы начальство не догадалось тотчас же удалить виновников избиения и вообще, не употребило особенных усилий потушить всю историю, то в тюрьме, наверное, возник бы бунт, так как возбуждение среди всех арестованных было чрезвычайно сильное.

  

  

  

   Как мы уже говорили, в то утро (28 января), когда производился обыск в московской квартире Чертковых и когда арестованы были Никитин-Хованский, Лещенко и Олешкевич, Клавдии Платоновой, проживавшей в той же квартире, случайно не было дома. Она как раз незадолго перед тем выехала на родину, в Ярославскую губернию.

   Платонова захватила с собой и воззвание "Опомнитесь, люди-братья", которое при случае охотно давала читать сочувствующим. (На вокзале в Москве ей показалось, что за нею следят; она хотела разорвать воззвание, но, как она рассказывала, "рука не поднялась").

   Уже на другой день по приезде в родное село, Платонова получила телеграмму от Чертковых, гласившую: "Трое уехали". Она поняла - и кто эти трое, и куда они "уехали": она заранее условилась с Чертковыми насчет формы извещения о могущих произойти арестах.

   Ответив письмом, что скоро вернется в Москву, Платонова между тем задержалась дома, и это подало повод Чертковым думать, что она арестована по дороге. Вообще, у Чертковых были изрядно напуганы вновь начавшимися обысками, арестами и допросами в связи с воззванием, об'ектами которых по большей части являлись лица, близко соприкасавшиеся с Чертковыми в

  

  

   своей жизни и работе. Была опасность, что следователи сумеют и Чертковых впутать в дело. "Люди напроказят, а Чертковы отвечают!" ворчала старая домоправительница Чертковых Анна Григорьевна, в сердце которой преданность семейству Чертковых спорила с ее привязанностью к арестованным. Опасения этой простой женщины, пожалуй, имели вес, и именно потому, что у властей давно уже сложилось как раз обратное впечатление о роли Чертковых в делах "толстовцев": "Чертковы напроказят, а люди отвечают".

   Когда Платонова, наконец, возвратилась в Москву, все были чрезвычайно удивлены и обрадованы: никто не ожидал, что она еще находится на свободе. Но в то же время пребывание Платоновой в доме казалось опасным: с одной стороны, и она сама могла быть арестована, с другой - властям могло прийти в голову сделать повальный обыск во всем доме, и тогда могли погибнуть все те ценные бумаги и рукописи, которые хранились у Чертковых для литературной обработки. Да и дворник уже справлялся два раза: не Платонова ли это приехала? Без сомнения, ему приказано было выследить время ее приезда... Он даже, говорят, куда-то пошел... Не в полицию ли он пошел?!.. Кстати, вот ведь есть и телеграмма от Клашиного брата, из Телятенок: брат зовет ее приехать к нему. Не лучше ли ей, в самом деле, отправиться в Телятенки? Таким образом, в случае ареста, она избегнет и этапа; иначе, ведь, если ее арестуют в Москве, то могут отправить в Тулу по этапу!..

   Словом, вышло так, что в 10 час. утра Платонова приехала, а к 2 часам дня ее уже снаряжали для отправки на вокзал, - только не на Ярославский, а на Курский. Притащили старенькую шапочку и вуаль - нарядили ее, чтобы не узнали: ведь за нею, очевидно, следят. Но Клаша категорически отказалась маскироваться. С одной из своих подруг, живших у Чертковых, она отправилась на вокзал. Из ворот они вышли порознь, тоже в целях конспирации...

   В Телятенках Платонова прогостила дня три-четыре. И родной брат побаивался ее общества. "Вдруг урядник приедет, неприятно"...

   С самого начала арестов участников воззвания, у молодой девушки принято было намерение: ни скрываться от властей, ни нарочно являться к ним. Теперь она убедилась, что пребывание ее где бы то ни было связано с постоянной возможностью неприятностей для окружающих, и для того, чтобы не навлекать на них этих неприятностей, она решилась добровольно отдаться в руки властей.

   В один из февральских дней Платонова, в сопровождении своего брата, отправилась в Тулу. Там брат делал кое-какие покупки, затем они вместе посетили гауптвахту, с целью навестить одного из единомышленников, отказавшихся от военной службы,

  

  

   не нашли его и, освободившись только к 4 часам дня, отправились в жандармское управление.

   Придя туда, спросили Демидова.

   - Вам разрешение на свидание? Поздно сегодня, занятий нет! Приходите завтра! - ответил им жандарм, открывший дверь.

   Они вышли. Но потом подумали-подумали, и вернулись обратно.

   - Нам не разрешение на свидание. Я - Платонова, которую разыскивают...

   - Ах, вы - Платонова? Тогда, конечно, оставайтесь! Как же, как же... Я сейчас позвоню полковнику Демидову.

   Жандарм позвонил и сообщил, что Демидов скоро придет.

   - Ага, ну хорошо! - сказала Клаша. - Так я пока схожу и куплю себе хлеба.

   - Не-ет, голубушка! - возразил жандарм. - Теперь уж мы вас не пустим!

   - Да почему же?! - удивилась Клаша.

   Ей это так странно показалось.

   - Я же сейчас куплю хлеба и вернусь...

   Но двое жандармов, бывших в канцелярии, ее все-таки не пустили.

   Она присела на подоконник. Те забеспокоились, что она простудится. Потом вступили в разговор, были так вежливы, - Клаша и теперь довольна. (В самом деле, мы, "толстовцы", ценим жандармскую вежливость; вот революционеры ее не ценят).

   Является подп. Демидов, вынимает фотографическую карточку и смотрит попеременно то на карточку, то на Платонову. И Клаша узнает эту карточку: на ней изображены она и одна ее подруга с ребенком. Клаша замечает также, что на рукаве ее фигуры, на карточке, сделана надпись: "Платонова"... Карточка снята у Чертковых. Как она попала к жандармам?!

   - Что же, у вас несколько Платоновых, что ли? - говорит, наконец, Демидов.

   - Как так?

   - Да вот тут одна, а это - другая!

   А на карточке Клаша выглядела полнее и, кроме того, была снята не в платке, а с открытой головой и в летнем платье.

   - Это вы сняты?

   - Да, я.

   Начался допрос. В то же время послали за товарищем прокурора Воронцовым. Тот явился откуда-то из ресторана - веселый и болтливый без конца.

   - А-а! - воскликнул он, входя в комнату. - Я вас знаю! Я вас видел у Чертковых, когда приезжал к ним по делу Белинь-

  

  

   кого *). Вы сидели за обеденным столом, и на вас было серое платье... Как же, как же! Я все-ех вас выглядел! Я вышел покурить, стоял и всех вас рассматривал!..

   Тут же Воронцов принялся бранить Чертковых.

   - Они выкарабкались, а вы попались! Почему они не подписали воззвание?

   - Оставьте Чертковых в покое, - ответила Платонова. - Они тут не при чем, и не нужно их оскорблять.

   Но Воронцов не мог угомониться.

   - Лучше бросьте вы Чертковых, уезжайте вы от них и не живите с ними! - говорил он. - Там живет только народ, который витает в поднебесьи... Ведь вы - портниха?

   - Да.

   - Так вот, переезжайте в город, определяйтесь куда-нибудь в мастерскую, выходите замуж...

   Клаша говорит, смеясь, что ничего этого ей не нужно, что в мастерскую она не хочет и города не любит.

   - Ну, тогда поезжайте в деревню! Заведёте свое хозяйство, курочек, будете за ними ходить...

   - Да, но, для своего хозяйства нужны средства и земля, а у меня ничего этого нет.

   - Ну, тогда поступайте ключницей к каким-нибудь помещикам, будете управлять домом!

   - Чтобы угождать господам, надо унижать рабочих, а если относиться хорошо к рабочим, так господа будут недовольны. А я так не могу делать.

   Клаша всё смеялась и после сама упрекала себя за веселое, "дурацкое" настроение.

   - Ведь вот вы молоды, жизнерадостны, - продолжал болтать Воронцов, - и попали в тюрьму! Посидите-ка там, и ничего от этого не останется!

   - Тюрьма мне не страшна, и я ее не боюсь.

   - Оттого и не страшна, что вы не знаете тюремной жизни, а вот попробуйте-ка, посидите там!..

   И еще много болтал в том же роде товарищ прокурора, а Демидов все молчал, сидя за столом с насупленным видом.

   - Я прикажу вас строго держать! - сказал в заключение Воронцов.

   Составили протокол, Клаша подписала его и в сопровождении брата и одного жандарма, на телятенской лошадке, отправилась в тюрьму.

   Она была совершенно спокойна. У нее совсем не было того чувства, что вот она едет в тюрьму. - Все равно, как после,

  

   *) Жившие у Чертковых С. М. Белинький и Г. И. Лещенко привлекались к ответственности за распространение запрещенных сочинений Л. Н. Толстого.

  

  

   вели ее однажды из тюрьмы на допрос в жандармское управление. А тут - демонстрация по поводу взятия Перемышля. Масса народу - и все смотрят на нее и на ее подругу, другую "политическую". И ей вовсе не было "стыдно". А то спрашивают: "стыдно?".

   У Клаши Платоновой был счастливый - ясный и простой взгляд на все окружающее.

   Привели ее в тюрьму. И камера не произвела на нее тяжелого впечатления: обыкновенная комната.

   Встретила сожительниц - двух полечек, чистенько одетых. У обоих - железные кровати (тюремная привилегия). Подушечки.

   Для Клаши тотчас внесли койку. Она легла и уснула. Но стали кусать клопы. Поднялась - как раз входит "поверка": помощник начальника тюрьмы и надзиратели. На другое утро она поверку проспала и слышала сквозь сон, как помощник начальника внушал дежурной надзирательнице, чтобы она научила ее вставать в срок...

   Словом, она хорошо перенесла арест. У нее был большой духовный под'ем, и она нимало не жаловалась на свою судьбу.

   Что касается чистеньких полечек, то относительно одной из них, в беленьком фартучке, Клаша и не подозревала, что это - всероссийская уголовная знаменитость. Знали полечку: Елена Мацох. То была героиня нашумевшего в свое время процесса об убийстве в Ченстоховском монастыре.

  

  

  

   Арестовавши 2-го февраля старика Радина, следственная власть первоначально не посягнула на арест всей семьи, члены которой продолжали жить и работать на своем хуторе в Воронежской губернии. Но вот 1 марта 1915 года полиция снова явилась в Ильюшевку и, произведя допрос жены и двух сыновей А. И. Радина, арестовала и препроводила всех троих в ту же Острогожскую тюрьму, где содержался и Радин-отец.

   Арест сопровождался любопытными подробностями.

   В этот день М. С. Радина была в Острогожске. Ей хотелось повидаться с мужем, но свидания ей не дали, сказавши, что надо сначала выхлопотать разрешение от тульских властей. Возвращаясь домой и поджидая поезда на вокзале, Мария Степановна присела к столу - написать письмо дочери в Москву. И тут заметила, что невдалеке сидят и поглядывают на нее

  

  

   жандармский подполковник Тарасов и с ним еще кто (это был тов. прокурора Сапрунов). У Марии Степановны мелькнула в голове мысль, не имеет-ли какого-нибудь отношения к ней присутствие подпол. Тарасова на вокзале. Однако, она отогнала эту мысль и даже думать забыла о случайной встрече.

   Но вот, по дороге домой, на одной из промежуточных железнодорожных станций, она заметила осторожно наблюдающего за ней жандарма, а когда поезд остановился на ст. Митрофановка, откуда ей надо было ехать на хутор, и Мария Степановна сошла на платформу, к ней подошли Тарасов и Сапрунов и, сообщивши, что они направляются на хутор Радиных, предложили ей отправиться вместе с ними.

   На станции уже поджидали начальство пристав, урядник и стражник, с лошадьми. Расселись в несколько саней и тронулись по дороге на Ильюшевку.

   По приезде на хутор, пользуясь тем временем, пока власти готовились к допросу, Мария Степановна стала закусывать с дороги. Предложила и "гостям", но те отказались, заявивши, что они обедали на одной из станций. Однако, когда хозяйка достала из погреба свежих, душистых яблок, чиновники соблазнились и не могли отказать себе в удовольствии полакомиться вкусными фруктами, - хотя бы и из рук арестованных ими людей, всё благополучие которых они теперь разрушали!

   Старший из мальчиков Радиных, Алеша, был на деревне. За ним послали стражника. Когда стражник, найдя Алешу, вел его к дому, один из крестьян поманил к себе молодого человека и с чрезвычайно расстроенным видом, чуть не со слезами на глазах, стал уговаривать его показать на допросе, что он подписал воззвание только под влиянием отца, а сам нисколько не сочувствует этому воззванию и, вообще, ни в чем не повинен: уж очень жаль было добряку бедных мальчиков, которых запрут в тюрьму, и хотелось добиться, чтобы этого не случилось... Но разве мог послушаться юноша таких уговоров?

   На допросе ни мать, ни сыновья опять ничего не показали. Только от младшего из мальчиков, Сани, допрашивавшим удалось вырвать одну фразу, - о том, что воззвание "Опомнитесь, люди-братья" было прислано на хутор по почте... Несмотря на всю малосодержательность такого показания, оно все-таки было занесено в протокол.

   Затем власти об'явили, что все обитатели хутора арестовываются. Возник вопрос, на кого же оставить дом и хозяйство? Пристав предложил поселить на хуторе, для охраны, стражника, но М. С. Радина отказалась и просила позволить ей поручить хутор одному из соседей-крестьян, что и было разрешено.

   Начались сборы в дорогу. Пришла соседка, помочь уложиться. И, помогая, причитала:

  

  

   - Марья Степановна, голубоньку, ща дня плакатыму о вас!..

   Мария Степановна и мальчики держались бодро, не только наружно не проявляя волнения, но и внутренно оставаясь спокойными.

   Со двора выехали, когда было уже совсем темно.

   25-го февраля в Москве была арестована служившая в кн-ве "Посредник" дочь А. И. Радина - Юлия Александровна.

   При допросе она показала, что воззвание "Опомнитесь, люди-братья" подписала собственноручно, в половине октября; что получила это воззвание по почте, отпечатанным на пишущей машинке, но от кого - не сказала. Показала, что участия в составлении и распространении воззвания не принимала, равно как и в собирании подписей. Выяснила, отвечая на наводящие вопросы допрашивавших, что с 18 июля по 17 октября 1914 года она проживала на хуторе в Воронежской губ., у своих родителей. (По этим данным следователь мог судить, что подписание Юлией Радиной "в половине октября" полученного по почте воззвания состоялось именно на хуторе в Воронежской губ.).

   В скромной комнате Ю. Радиной произвели обыск и между прочим, отобрали длинное письмо, написанное карандашом и начинавшееся словами "Милая тетя Оля", в котором уже на 5-м листе, нашли строчки, имевшие отношение к делу: "Одно время мы с моею Ирочкою, - писала Ю. Радина о себе и о своей подруге, - очутились положительно почти без крова и приюта; причиной этого было то, что я (далее следовало: "как подписавшаяся", - но эти два слова были зачеркнуты), вследствие истории с Булгаковским воззванием, я и Ира сделались лицами несколько подозрительными"... Ничего другого, компрометирующего обвиняемую, в комнате найдено не было.

   Путеводной нитью для обнаружения личности и местопребывания Я. Л. Демиховича послужила открытка его на имя И. М. Трегубова, найденная у последнего. Руководствуясь этой открыткой, следственная власть должна была допрашивать о личности Демиховича председательницу Петроградского Теософического Общества А. А. Каменскую и т. д., прежде чем добраться до киевского убежища Я. Л. Демиховича.

   Обыск у Демиховича не дал следователям ничего.

   Но нужно сказать, что Демихович, после присоединения своей подписи к воззванию, успел собрать под ним в Киеве еще 10 подписей, о которых он не успел еще сообщить ни мне, ни Трегубову. Экземпляр воззвания с этими 10-ю дополнительными подписями Демиховичу удалось перед обыском спрятать. Подписания им воззвания Я. Л. Демихович не отрицал, не отрицал и знакомства своего с Трегубовым, признал и свое письмецо к нему. Но вообще о подробностях дела и о других лицах

  

  

   отвечать отказался, заявивши прямо, что "не желает быть предателем".

   Его оторвали от мирной работы по руководству вегетарианской столовой и препроводили в Киевскую губернскую тюрьму.

   В г. Тюмени был арестован А. В. Архангельский. У него начиналась уже болезнь, сведшая его в могилу (туберкулез костей, осложнившийся впоследствии воспалением брюшины), на ребрах наблюдались большие опухоли, но, тем не менее, несчастный, согласно предписанию Тульского жандармского управления, поднят был с постели и препровожден в Тюменьскую тюрьму.

   19 апреля 1915 года арестована была в местечке Мрин, Черниговской губ., Н. М. Стрижова. На допросе она показала, что воззвания "Опомнитесь, люди-братья" не читала, но знала о его содержании из письма одного близкого человека, которого назвать не желает; что в письме же выразила согласие на помещение свой подписи под воззванием, при чем ей было известно, что воззвание будет распространено; сама же воззвания не распространяла, но настолько разделяет идею его, что готова в настоящее время подписать его лично.

   Стрижовой задали вопрос о знакомстве с другими участниками воззвания, и она назвала Дудченко, Граубергера, Трегубова и Попова, как лично известных ей единомышленников.

   Н. М. Стрижова пробыла под арестом всего одни сутки. 20 апреля ее отпустили на поруки ее отца, помещика М. И. Чекана.

   После Стрижова отмечала доброе и корректное отношение к ней со стороны всех представителей власти, от высших до низших.

  

  

  

   Почти в самом начале войны Ф. X. Граубергер, нуждаясь в средствах для содержания дряхлого старика-отца, поступил на службу в качестве садовника в имение Семенченко Федоровку, верстах в 50 - 60 от Полтавы. Устроивши, вместе с помещиком, в дер. Федоровке чайную для крестьян, Граубергер пригласил для заведывания этой чайной Е. П. Нечаеву. Отправившись из Нежина в Полтаву, Нечаева встретилась тут, между прочим, с одним из старинных и наиболее достойных последователей Л. Н. Толстого В. А. Шейерманом, которого давно знала. Полтавские друзья посвятили ее в план устройства небольшой типографии в им. Федоровка, с целью печатания религиозно-фи-

  

  

   лософских статей Л. Н. Толстого. Предполагалось, что лица, которые примут участие в печатании книжек (Шейерман, Граубергер, Нечаева, Стрижова), наймутся также и их распространением. Но по не зависевшим от инициаторов причинам, план с типографией не удалось осуществить. Ограничились тем, что при деревенской чайной в Федоровке учредили библиотечку, с выдачей книг на дом.

   Чайная и библиотека имели большой успех среди населения. Они посещались и взрослыми, и молодежью, и детьми. Случалось, что Граубергер, по просьбе собравшихся, читал им что-нибудь, об'ясняя при этом прочитанное. Не раз, в этих беседах крестьянами, ему приходилось касаться и вопроса о войне... Такие же чтения Федор Христофорович устраивал в занимаемом им домике садовника на усадьбе. Туда приходила преимущественно мужская деревенская молодежь. Девушки не хотели участвовать в чтении вместе с парнями и поэтому стали ходить к Е. П. Нечаевой в чайную, и та отдельно занималась с ними чтением и беседой.

   Скромная просветительная работа наших друзей, конечно, не могла не обратить на себя внимания местной власти; поэтому установление тульскими властями личности Граубергера, как одного из подписавших воззвание "Опомнитесь люди-братья", вызвало двойное следствие: не только об участии его в деле подписания воззвания, но и о деятельности в им. Федоровка.

   Полиция, во главе с подполковником Полтавского жандармского управления Кащеевым и представителем прокурорского надзора, неожиданно появилась в имении Семенченко 4 июня I915 года. Первым делом ее было обыскать домик садовника, где квартировал Ф. X. Граубергер. Ничего не подозревавшая Нечаева находилась в это время в чайной. Она узнала о прибытии полиции от одной из местных учительниц, прибежавшей к ней с этой вестью! Предполагая, что и к ней могут прийти с обыском, старушка поторопилась припрятать кое-какие книги и бумаги, засунув их в кусты сирени, росшие в барском саду, а затем, вместе с учительницей, направилась к домику садовника. В этот день она ставила в домике - там была русская печь - квас, и квас этот надо было перелить, чтобы он не испортился. Евдокия Павловна так и заявила полицейским. Её, вместе с учительницей, впустили обратно... Вернувшись в чайную, Е. П. Нечаева увидала через некоторое время Ф. X. Граубергера, который подходил к чайной, окруженный полицией. Нечаевой заявили, что в чайной также будет произведен обыск, на том основании, что Граубергер часто бывал здесь. Стали осматривать библиотеку, аккуратно вкладывая просмотренные книжки на прежние места. Ничего предосудительного не находилось. Но вдруг раздался торжествующий возглас урядника.

   - А вот письмо!

  

  

   Действительно, ему посчастливилось найти письмо Стрижовой, в котором она сообщала Нечаевой, что была арестована и через день отпущена на свободу; при этом Стрижова добавляла, что под тем экземпляром воззвания, который они видела, подписи Нечаевой не было.

   - Чье это письмо?

   - Моей единомышленницы и друга.

   - А где она живет?

   - Ну, уж этого я не стану говорить!

   - Почему?

   - Потому что не хочу помогать вам в розысках... Да ведь это для вас должно быть всё равно: она же пишет, что была арестована. Ну, а если вам надо, так и ищите ее помимо меня!

   Окончив обыск у Нечаевой и не найдя ничего, кроме письма, власти приступили к допросу Ф. X. Граубергера, при чем Нечаева должна была выйти из комнаты.

   Граубергеру предложен был длинный ряд вопросов, очевидно, по бумажке, присланной Демидовым. Его расспрашивали не только об обстоятельствах подписания им воззвания, но и знакомстве с отдельными лицами из числа подписавших воззвание. Граубергер должен был рассказать, как он в 1913 год посетил Ясную Поляну после Вегетарианского с'езда в Москве, при чем в числе членов с'езда, участвовавших в этой поездке были Булгаков и Дудченко; как он наезжал в Телятенки повидаться с Чертковым, которого знает с 1896 г., и т. д. Относительн