рой священник, встречая процессию на паперти, принял младенца из рук приказчика. Я зашел в церковь; служба торопливая и неблаголепная. Ее и не слышно было за несмолкаемой пальбой, которую, видимо, здешний Бог очень любит. Пальба, впрочем, имеет, как и везде, большое агитационное значение. Следственно - да будет пальба! - Великолепный эффект: именно сию секунду бабахнули у меня под самым окном - на сей раз уже в честь Нового года. - Я иду ужинать.
Простите, милый Михаил Осипович, - это письмо становится похожим на дневник. Но сегодня его нельзя было отправить: почта закрыта.
Итак, поздравляю Вас и всех Ваших с Новым годом и шлю от всей души самые лучшие пожелания. Нина велит вам "ужасно" кланяться. В последнее время мы занимаемся тем, что я построчно перевожу ей Словацкого и Мицкевича. Сейчас читаем "Dziady"4, и я с огорчением вижу, до какой степени у такого большого поэта душа была "заложена" национализмом, - я иначе не могу выразиться: заложена - как заложен бывает нос: дыхание трудное и короткое. Вся III часть этим обескрылена безнадежно. Чем выспренней ее внешняя поэтичность, тем прозаичнее она внутренно. Если Пушкин читал ее целиком, то, быть может, этот прозаизм должен был рассердить его всего больше, - больше чем ненависть к России. -
Пожалуйста, напишите о себе. Мне все про Вас любопытно, до самых мелочей. Когда думаю о России, всегда вспоминаю Вас, тотчас же. Можете принять это за объяснение в любви.
Будьте здоровы. Крепко жму Вашу руку.
Villa "Il Sorito" (Это так только называется).
Capo di Sorrento (Napoli).
Писать надо заказным.
Самое сердечное спасибо Вам, дорогой Вячеслав Иванович, за доброе слово о "Тяжелой Лире"1. Я бы, кстати сказать, давно прислал ее Вам, будь у меня хоть один экземпляр.
Сейчас я сколько ни пробую писать - ничего не выходит. Отчетливо чувствую, что прежняя моя форма должна быть как-то изменена, где-то надломлена. Однако ни вычислить угол и точку надлома, ни натолкнуться на них в процессе работы - мне все не удается. Не скрываю от себя и того, что сей "кризис формы" корнями уходит, конечно, глубже, что должно мне сейчас разрешить для себя ряд других проблем, которые, вероятно, автоматически приведут к разрешению формальной. Но - это дело трудное и затяжное.
В "молитвах издателю"2 я Вас поминаю усердно. Но: 375 лир за 123 стиха - это выходит по 3 лиры, т.е. больше, чем по 2 франка за стих. А другие эмигрантские журналы ("Современные Записки", например) платят по франку, l ¥ - maximum. Конечно, это гонорар нищенский, но он - следствие безвыходного положения эмигрантской печати вообще. В частности, что касается "Беседы", дело обстоит так: для утешения Алексея Максимовича советские жулики формально разрешили ввоз журнала в Россию, но фактически приказали своему органу, имеющему монопольное право закупки книг за границей ("Книга"), - покупать "Беседу" в количестве... 10 экземпляров! Десяти, я не пропустил ни одного нуля! Вот Алексей Максимович и утешается, ибо не то не умеет, не то не хочет понять всю эту махинацию, сколько ему ни растолковывают. В результате - все вскоре выяснится: либо "Беседа" проникнет в Россию в нормальном количестве, либо вовсе прекратит свое существование. В первом случае гонорар, конечно, возрастет. Сейчас дела журнала так плохи, что я лично не получил ни копейки с октября 1923 года. Сам же издатель, Каплун, человек безупречной честности, даже больше: в "Беседу" он ухлопал все небольшие деньги, которые у него были, и сейчас сам живет буквально впроголодь.
Будьте здоровы. Крепко жму Вашу руку.
Дорогой Марк Веньяминович,
очень рад, что "Брюсов" пришелся Вам по вкусу. Я боялся, что Вам все это покажется слишком ужасно. Меж тем о гораздо более жутких вещах я умолчал.
Теперь дело вот в чем. Нельзя ли мне прислать корректуру? (Кажется, я Вам уже писал об этом.) Я верну ее буквально в тот же день.
Если же никак невозможно это, то, пожалуйста, сделайте хоть одно, важное, изменение. В том месте, где описываются проводы N1 на вокзале, а потом вечер у матери Брюсова, - у меня нет точной даты. Сказано - "осенью 1911 года" или что-то в этом роде, не знаю, ибо я Вам послал черновик (он же беловик). Так вот, нельзя ли мое неточное обозначение времени заменить вполне точным: "9 ноября 1911 года". Мне, по ряду обстоятельств, необходимо закрепить эту дату, которую восстановил только несколько дней тому назад, получив письмо от самой N.
Черкните, пожалуйста. Но лучше всего - корректуру!
Carissimo e gentilissimo1
Вы угадали: и статью Белого2, и 23-ю кн.