Ходасевич Владислав Фелицианович - Избранные письма

")⁶. Но мне, к сожалению, известна мерзкая подоплека всего этого предприятия - да и многого другого, что предпринимается большевиками с целью разложения эмиграции. За три года жизни с Горьким узнал я столько и такого, что хватило бы на троих. Тут и причина моего разъезда с Горьким (при неомраченных личных, чаепитийных отношениях), и того, что уже больше года мы даже не переписываемся. Он недоволен мной, я - тем, что, признаюсь, за три года не добился от него того, что почитал своей "миссией". Я все надеялся прочно поссорить его с Москвой. Это было бы полезно в глазах иностранцев. Иногда казалось, что вот-вот - и готово. Но в последнюю минуту он всегда шел на попятный. После моего отъезда покатился тотчас по наклонной плоскости и докатился до знаменитого письма о Дзержинском⁷. Природа взяла свое, а я был. Наивен, каюсь.

   Вы пишете, что иногда Вас тянет на берега Сены. Вот было бы хорошо, если бы выбрались к нам в гости. Подумайте-ка об этом.

   Нина Николаевна, разумеется, очень помнит Вас, но не очень была уверена, что Вы помните ее. Она очень благодарит за память и шлет привет. Вчера вышел первый No их маленького журнала, "Новый Дом"⁸, который она Вам посылает на суд.

   Будьте здоровы. Крепко жму Вашу руку.

   28 окт. 926

  

  

   вот что я бы просил Вас довести до сведения редакции.

   1) Меня не было всего в двух книжках "Современных Записок": следовательно - не год, а полгода.

   2) Вы пишете, что статью о Сологубе нельзя откладывать на шесть месяцев. Допустим. Но тут же прибавляете, что в крайнем случае редакция удовлетворится статьей о Случевском¹. Тут - "невязка", которую мне бы не хотелось объяснять ничем, кроме лестного для меня желания редакции получить любую мою статью. Но - вот что я должен сказать и в чем мне бы хотелось быть, наконец, понятым.

   Чтобы писать, писателю нужно быть сытым (хотя бы). Журнальная работа и впроголодь не кормит. Писатели вынуждены идти в газеты. Из всех писателей я - самый голодный, ибо не получаю помощи ниоткуда: ни от сербов, ни от чехов, ни от Розенталя, ни от большевиков, ни от французов. И не устраиваю концертов, сборов и проч. (Не только не получаю, но имею официальное письменное сообщение о том, что чешской субсидии мне не дали ввиду доноса некоего "писателя" о том, что я слишком много зарабатываю в "Возрождении".)

   Так вот, чтобы не голодать, я должен писать в газете всех больше. Газетная работа требует от меня:

   1) Фельетона каждые две недели, - т.е. судорожной погони за темами (это труднее, чем самое писание).

   2) Еженедельного чтения советских журналов для составления изводящей меня хроники.

   3) Бывания в редакции и "консультаций" по литературным делам (с голосом, увы, совещательным).

   Писание газетных (т.е. неизбежно "общедоступных") статей меня изматывает душевно. Чтобы написать серьезную журнальную статью - я должен не только выкраивать "свободное" время, но и мучительно собираться с духовными силами. Не знаю, поймет ли меня редакция. Боюсь, что не поймут и более благополучно устроившиеся писатели. Каторжники бы поняли, это наверняка.

   Поэтому - что я могу ответить? Я приложу все старания к тому, чтобы написать о Сологубе как можно скорее. Но будет ли это к 25 января, или февраля, или марта - не знаю. Раз редакция не может поставить меня в человеческие условия работы, то она и не может назначать мне никаких сроков. Казалось бы - это логично и... человечно.

   Наконец, буду откровенен и скажу вот что. В "Современных Записках" есть статья Вейдле обо мне². Вы слишком знаете, что я за рекламой не гонюсь и в этом направлении не прибегаю к мерам, которые, увы, слишком часто применяются. Но я считаю, что о книге, подводящей итог моей "взрослой" поэтической работе, "Современным Запискам" было бы пристойно напечатать серьезную статью, которая и объективно украсила бы журнал. И я хотел бы, чтоб эта статья появилась в ближайшем No, а не летом и не через год, - по многим причинам, хотя бы для того, чтобы литературное болотце не радовалось: Х-ч работает в "Современных Записках" из книжки в книжку, вцепляется, за них в горло "Верст" - а "Современные Записки" приличной статьи о нем не хотят напечатать. Есть и другие причины. Между тем, дав сейчас статью о Сологубе, я рискую "выпереть" из ближайшей книжки статью Вейдле (кстати сказать - плод годичной работы, серьезной).

   Вот на вопрос о статье Вейдле я хотел бы получить ответ, прежде чем сяду писать о Сологубе. Я напишу о Сологубе только в том случае, если это не помешает поместить в том же No и статью Вейдле. (О Сологубе, а не о Случевском, о котором сейчас писать не хочу.)

   С прискорбием вижу, что научился здесь думать о вещах, самая мысль о которых раньше мне показалась бы постыдной. Но - всему научишься в нашем болоте, где Милюков разливается соловьем на юбилее Зайцева, а когда Зайцев переходит в "Возрождение" - напускает на него какую-то мразь: "ругать Зайцева"!³

   Сердечно Ваш

   Искреннейший привет Марии Абрамовне и благодарность от нас обоих за ее привет.

  

  

   Вы, к сожалению, не ответили на мое последнее письмо. Жаль, ибо ежели мне писать о Сологубе, то, чтобы поспеть к 25 января, надо сейчас же (благо я с понедельника на две недели свободен) садиться за чтение (а сперва заняться добыванием книг). "Факт присыла" Вашей открытки с указанием на ближайшую книжку толкую скорее в смысле того, что мое желание касательно статьи Вейдле будет исполнено (первая моя просьба за 5 лет!). Но все-таки жду ясного подтверждения.

   Если будете анонсировать статью - то просто: "Сологуб" (как было: "Брюсов", "Гершензон", "Есенин": сделаем, таким образом, "серию").

   Статья об игроках: "Игроки в литературе и в жизни"¹.

   Статья З. Н. очень интересна, но, к сожалению, написана не вполне обо мне: одна половина лица - моя, а другая приставлена по воле автора, признающего, что многим моим стихам он придал заведомо другой смысл, - не тот, что у меня².

   Вашу статью не видел - мне перестали присылать "Дни".

   Статья Чебышева из рук вон плоха³, но забавно, что к "Современным Запискам" она благожелательнее, чем статья "Последних Новостей", - впрочем, продиктованная соображениями, лежащими вне плоскости литературной порядочности. Когда я сказал в редакции, чтобы поручить статью Ант. Кр., - оказалось, что статья Чеб. Уже написана.

   Кажется, на все пункты Вашего письма я ответил. Жду ответа на свое предыдущее.

   Всего Вам хорошего.

   Приветствия по схеме:

  

  

   пишу Вам экстренно, из кафэ, вот по какому поводу. Только что некто спросил меня, не в Вас ли я "метил", пишучи о Сологубе ("Современные Записки"). Вы будто бы тоже писали о "просветлении" Сологуба перед смертью¹ и т.д.

   Все это меня встревожило. "Руля" я не получаю, в киосках его не продают (говорят - запрещен во Франции?). Вижу его иногда в редакции, если Яблоновский еще не успел разрезать. Вашей статьи о Сологубе я не читал. Если Вы в самом деле писали о "просветлении" - я с Вами не согласен. Но у меня, сами понимаете, не было и причин эдак взъедаться на Вас, ибо, во-первых, каюсь, не помню Ваших прежних высказываний о Сологубе. "Метил" же я в Адамовича², который подряд дважды (в "Днях" и в "Звене") писал что-то слезливое о Сологубе и о России и вообще умилялся по случаю его смерти - а пока Сологуб был жив, отзывался о нем презрительно. Вообще зол я на Адамовича, каюсь: злит меня его "омережковение" - "да невзначай, да как проворно"³, прямо от орхидей и изысканных жирафов⁴ - к "вопросам церкви" и прочему. Сам вчера был распродекадент, а туда же - "примиряется" с Сологубом, который, дескать, тоже прозрел (точь-в-точь как Адамович!).

   Так вот - пожалуйста, поверьте, что о Вас не думал, не помышлял - и уж если бы стал спорить с Вами, то, во-первых, назвал бы Вас, а во-вторых - по-иному, не тем тоном.

   Уж если на то пошло - скажу прямо, что давно научился ценить и уважать Вас в достаточной степени. Поэтому - успокойте меня, черкните два слова, что, дескать, понимаете и верите.

   Еще - просьба. Некто (тот же) обещал мне дать статью Сирина обо мне⁵, но не дал, затерял ее. Так вот - нельзя ли ее получить? Я бы написал Сирину, да не знаю его имени и отчества, а спросить в "Современных Записках" систематически забываю. Так я и эту статью не читал, а, говорят, - лестная. Вот мне и любопытно.

  

   Нина Петровская перед смертью была ужасна, дошла до последнего опускания и до последнего ужаса⁶. Иногда жила у меня по 2-3 дня. Это для меня бывали дни страшного раскаяния во многом из того, что звалось российским декадентством. Жалко бывало ее до того, что сил не было разговаривать. Мы ведь 26 лет были друзьями. Пишу это Вам потому, что она рассказывала о Вашем участии к ней. Но Вы и представить себе не можете, до чего она дошла в Париже.

   Ну, будьте здоровы. Жму руку и жду ответа.

  

  

   спасибо за статью Струве¹. Получил ее вчера, выходя из дому, чтобы ехать в Версаль. Она уже у меня была - но "не дорог твой подарок, дорога твоя любовь".

   А для "Современных Записок" я все-таки не смогу написать статью. Я бежал из Парижа, чтобы очухаться и написать о Нине Петровской для "Возрождения" и для уплаты за квартиру.

   Нина Ник. В Париже. В экстренных случаях пишите ей, она тотчас даст мне знать. Хотя случиться, кажется, нечему.

   Вернувшись, начну "новую жизнь". Я думал - эмиграция хочет бороться с большевиками. Она не хочет. Быть так. Я не Дон-Кихот.

   Я думал, эмиграция хочет делать литературу. Она не хочет - или не может. Опять же - я не Воронов². И не обезьяна, это главное.

   Я возился с "молодежью". Но вижу, что эмигркульт не лучше пролеткульта.

   Я думал, что Мережковские... А вижу, что Мережковские... Каюсь, другие были прозорливее {Хотя: Блок, Белый, даже Бунин - сидели червяками на этой удочке, как и я.}.

   Баста. Отныне живу и пишу для себя, а на чужие дела сил и жизни не трачу. Ей-Богу, одно хорошее стихотворение нужнее и Господу угоднее, чем 365 (или 366) заседаний "Зеленой Лампы"³.

   Словом - Вы теперь меня не узнаете. Говорю это очень серьезно.

   Я здесь пробуду с неделю. А пишу это Вам потому, что чувства мои к Вам неизменно отличные. Передайте выражение таких же Марии Абрамовне.

   простите, что пишу на машинке: плохо себя чувствую. Получив Ваше древнее письмо и открытку, которая дошла благополучно, несколько раз начинал писать Вам - то неотложная работа, то болезнь меня отрывали.

   Спасибо, что меня вспоминали в Белграде. Но, по-моему, недовспоминали. "Взрывать" Струве ради взрыва я Вас не благословлял. Что за борьба, если у противника просто механически заткнута глотка? Тут нет и победы, а одна личная неприятность. Вы как будто удовлетворены тем, что "материально Струве от этого разрушения не страдает". Но страдает хуже: страдает от сознания, что его деятельность (ему-то ведь она кажется благой, он честный человек) прервана, задавлена административным путем.

   Я бы еще понял, если б Вы перевели журнал на себя. И тут был бы оттенок физического воздействия, но это была бы борьба двоих за единственный спасательный круг: или я потону, или тебя потоплю. Тут борьба за существование - и все смягчающие обстоятельства налицо. А Вы что сделали? "И сама потону, да зато тебя потоплю". Или -

  

   Ступай, душа, во ад и буди тамо пленна.

   О, если бы со мной погибла вся вселенна!¹

  

   Словом, как я Вам говорил в аллейном кафэ, надо или взять журнал и ответственность на себя - или оставить его Струве и бороться идеями, а не пушками.

   Простите, что говорю все это так отчетливо. Внутренно я сейчас живу очень просто, ясно, отчетливо. Мне хочется так же и изъясняться. Надеюсь, что это состояние долго не омрачится. Потому, между прочим, что в общественных делах я всегда оказываюсь в положении того легендарного старичка, которому мальчишка говорит на улице, у чужого подъезда:

   - Дяденька, позвони, мне не дотянуться.

   Старичок сочувствует и звонит: надо ж помочь правому делу. А мальчишка весело убегает. А старичок видит, к чему сводилась вся "общественность". Нет, баста.

   Во всем этом есть утешительность горьковатая: утешительность правды.

   Не сочувствую и Вашей мечте об уничтожении "Возрождения"². Не вижу, почему надобно русскую эмиграцию, тысячи людей, не спекулирующих на черной бирже, не сутенеров, не проституток, а живущих каторжным трудом, не сочинителей вороватых стишков да похабных романчиков, - выдавать головой под идейное и духовное водительство Талина³ и К⁰. Думаю, даже знаю, что и Вы того не хотите. Что же Вас движет? Воля к разрушению, та самая, в которой Вы не раз упрекали меня - несправедливо, ибо уходить от зла не значит разрушать благо. А "Возрождение" - "капля блага", ибо, при всех недостатках, у него есть одно неотъемлемое достоинство: соглашательством там не пахнет, а когда запахнет, то его вышвырнут.

   Впрочем, повторяю, на всю литературщинку, которая здесь выдается и принимается искренно за "общественность", смотрю, "как души смотрят с высоты на ими брошенное тело"⁴.

   Когда вернетесь? Поклонитесь Дм. Серг. Целую руку.

   4 дек. 928

  

   спасибо Вам и Марии Абрамовне за память. Когда мы получили Ваше письмо, мы оба были в трансе: Берберова писала рассказ, а я писал и рвал, писал и рвал - статью о Бунине¹. Теперь с этим покончено. ¥ часа тому назад статья отнесена в редакцию, я сижу в кафэ, чувствую, что гора свалилась с плеч, и - как видите - первым делом пишу Вам. Берегите это письмо: со временем Вы получите за него бешеные деньги, когда человечество присудит мне титул короля эвфемизмов. Представьте себе, что Вам пришлось бы писать похвальное слово Струве. Это как раз была бы та ситуация, в какой находился я, пишучи о Бунине. Результаты предвижу: стихотворцы меня проклянут за то, что я Бунина перехвалил; обыватели - за то, что недохвалил; Гиппиус - за то, что я припомнил, как она восхваляла Бунина; Бунин - за то, что я не провозгласил его римским папой. Сегодня ночью Истина придет ко мне в пижаме (она больше не ходит голой), разбудит и скажет:

   - Владислав Фелицианович, вы сделали все, чтобы против меня не погрешить - и чтоб не обидеть почтенного старика. Он в своей жизни написал несколько сот дрянных стихотворений и с десяток хороших. Иные не написали и этого. Спите спокойно.

   Я протяну руку, чтобы пощекотать красотку, но она исчезнет, - мне останется безмятежно спать до утра.

   А завтра я сяду за Державина, коего рукопись отнес в типографию две недели тому назад². После этого, тьфу, тьфу, не сглазить, все пойдет обычным и нормальным порядком, которым вообще все течет и благодаря которому не могу Вам сообщить ничего любопытного.

   Приехал Муратов, и я заставил его написать в "Возрождение" об "Анне" Зайцева³. Пишет.

   На днях был у нас Илья Исидорович, пили чай, все по-хорошему. Я сказал ему, что "Вишняк есть столп и утверждение истины"⁴ и "краеугольный камень" - этого он Вам, вероятно, не передаст.

   Дьявольство! Зачем я пишу в кафэ, раз у меня все равно нет Вашего адреса при себе? Конверт все равно придется надписывать дома, и письмо пойдет только завтра. Следовательно, зову гарсона, но до его прихода успеваю пожать руку Вам и поцеловать - Марии Абрамовне.

   12 августа 929,

   17 час. 45 мин.

   Taverne Rayce.

  

   Derniere heure⁵: кофе обошлось в 2 франка, на чай полтинник.

  

  

   Поздравляю Вас с новобрачными, дорогой Марк Веньяминович! Час тому назад Державин женился. Могу сказать, что изрядно похлопотал, чтобы устроить этот брак: в два дня отмахал 20 000 знаков. Вы, как редактор, конечно, предпочли бы, чтоб Гавриил Романович уже умер, но я доволен и тем, что он разделался, наконец, с холостой жизнью: довольно ему шататься по ресторациям; домашний стол - друг желудка, по себе знаю. - Оставив новобрачных наедине в зеленой папке, я отправился в кафэ, но не могу сразу остановиться, рука разгулялась, и я пишу Вам.

   Надеюсь, вернетесь же Вы в Париж, и мне не придется писать Вам ни в Биарриц, ни в Довиль. Пока что - особых событий нет, но люди начали появляться. Приехал Дон-Аминадо¹, - но я не видел его. У него отец снова был при смерти, воспаление легких. Кажется, сейчас ему лучше. Еще приехал Добужинский, сегодня у нас завтракал и рассказывал грустные вещи о Станиславском. А вот Недошивиной нет, и нет корректуры. Кстати, прошу заметить: "рукопись Державина" так же можно сказать, как "рукопись Обломова", "рукопись Рудина". Здесь Державин не Г. Р. Державин, а лишь заглавие книги. Поэтому, пожалуйста, в будущем хвалите меня до одурения и даже "до слез напряженья".

   Зина, конечно, озвереет за "фишку"²: Вы правы. Но - между нами - год тому назад Бунин дал мне эти статьи (еще в Грассе), прося помянуть при случае. Я сию просьбу исполнил, ибо - не дело лаять на человека, которого превозносил, - так, точно и всегда лаял (-а? -о? Как надо сказать о Зине?). Вейдле мне пишет, что я Бунина перехвалил. Демидов (по словам Фондаминского) находит, что статья хвалебная.

   Посылаю Вам в подарок страницу из "Евразии"³. Все прелести Вы оцените сами. Но обратите внимание на то, что редактор "Верст" разоблачает псевдоним своего сотрудника! (Пусть все это знают - никто не имеет права это делать печатно, а уж редактор...) Впрочем, я почти польщен: хоть и самым мертвым и трупным, но все же "из всех когда-нибудь живших" писателей быть занятно. Четыре тысячи лет (на худой конец) человечество не производило ничего, подобного мне.

   Ну-с, а засим ничего мне не остается, как пожелать Вашему семейству всяческого благополучия. Приезжайте - я по Вас соскучился. Жму руку. Берберова нынче в синематографе, но, разумеется, послала бы Вам всякие приветы, если бы знала, что я буду Вам писать.

   21 авг. 929

  

   что это значит? Куда делась статья о прозаиках и откуда взялась - о романтической живописи?¹ Что же теперь будет? Если хотите - пусть о прозаиках печатают в ближайший четверг (хотя я не надеюсь, что Вам дадут два четверга подряд). Ставлю лишь два условия:

   1) Чтобы Державина все же тиснули до 15-го, в любой день.

   2) Чтобы Вы последили и прочли корректуру вовремя.

   Я здесь второй день, тружусь изрядно, но чуть-чуть нервничаю из-за срока. Надеюсь, однако, поспеть.

   Здесь мило. Деревушка чистенькая до забавности, точно ее карандашиком нарисовали. Возле дома - полуразвалившаяся церквушка с ослепительным новым циферблатом, как у будильника. Рядом лужайка зеленая с надписью:

   "Defense absolue

   aux nomads de stationer sur cette place"²

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  и т.д.

   Кругом холмики и лужайки, где в изобилии водятся кукушки и зайцы. Двоих зайчат, совсем еще начинающих, я чуть было не вздумал ловить руками - они еле научились прыгать. Но вовремя вспомнил Ноздрева и как-то был этим парализован. Вообще не без удивления обоняю природные запахи и вижу поля зеленые - не видал, в сущности, лет одиннадцать. Очень мило и благородно. Кукушка накуковала мне только три года - это с ее стороны негостеприимно. Надеюсь, однако, она это сделала, еще не зная, с кем имеет дело.

   Больше впечатлений нет, а были бы - некогда писать. Будьте здоровы. Поцелуйте себя и Милочку³. И Берберову, если она к Вам придет.

   Что слышно? Сообщите, пожалуйста, по адресу: Господину такому-то chez Jarko⁴

   Даже непременно пришлите хоть открытку, т.к. я не уверен в Вашем адресе и не знаю, дойдет ли это письмо.

  

  

   меня ужасно огорчило твое письмо. Не затем я сижу, поджавши хвост, не затем ты целуешься с Абрамычем, Калишевичем и Демидовым - чтобы опять портить отношения¹ - из-за чего? Из-за пошлого дурака Осоргина? Охота была расстраиваться.

   И что значит - умышленно от меня скрытый Н? Кем скрытый?² Надеюсь - тобой? Но неужели ты думала, что я, два года лакейничая (своим молчанием) перед "Последними Новостями", стану все сызнова портить из-за Осоргина? Но если ты боялась моего взрыва - зачем же сама взрываешься? Поверь, что в конце концов вся эта сволочь, которой на Пушкина, на Лермонтова, на всю Россию чхать, запомнит одно: милый Мисинька сделал в литературные штанишки, а Бербесевичи-мерзавцы обрадовались и сводят с ним личные счеты. Вот и все.

   У меня Пушкин держит экзамен, завтра начнет умирать Державин. Надеюсь, к понедельнику он это сделает, а нет - я его уморю во вторник в городе. Этим все и кончится, ибо больше писать нет ни времени, ни места в "Современных Записках"³, ни главное - возможности, потому что "Беседу" надо разбить на 3 куска и вообще по многим важным соображениям, надо все так перепутать, что пропуски станут немыслимы: или все, или ничего. Значит - ничего. После 11 марта 1801 наступает прямо 8 января 1815, а потом - 8 июля 1816,- и подпись: Владислав Ходасевич. Этим я сохраню книгу, которую не хочу портить. А прочтут ли ее - не знаю. Может быть, даже скорее прочтут (и купят!) ради такого огромного пропуска.

   Вчерашний день у меня погиб: утром была жара и духота, с 4-х надвигалась гроза и болел живот, с 7 до 10 была гроза и ливень выключение электричества и единственной лампы в столовой, а в 10 я лег спать.

   Кроме того, я, наконец, решительно по тебе соскучился и жду понедельника с нетерпением.

   Спасибо за газеты, хотя приходят они (ты не виновата) через пятое в десятое. Вот сегодня не пришли.

   Будь здоров, Ангел мой. Очень люблю тебя, целую хвостик и под.

   Тумаркин⁴ 2 года хочет мириться. Но - за твой счет, с признанием твоей вины. Это мне не подходит, и мы вряд ли сторгуемся.

  

  

   очень был рад Вашему письму, а то думал, что Вы (двое) совсем нас забыли. А еще обрадовался бодрому складу письма Вашего. Это потому, что сам я в последнее время очень хандрю - не по личным поводам. Все более убеждаюсь... Нет, не так. Давно уже знаю, что эмигрантская литература не состоялась. Могла состояться - в этом я уверен. Но не состоялась потому, что старшее поколение ощутило себя не эмиграцией, а оравой беженцев-обывателей. Мещанский дух и мещанский уклад старшей литературы подрезали крылья младшей. Это говорю в общих чертах, но это мною очень глубоко и подробно продумано. Тяжело жить и скрывать сию государственную тайну от публики. Она, впрочем, догадывается, да и объясняют ей (подловато) всякие Слонимы¹. Кажется, придется и мне однажды объявить то же - с высоты престола. То-то вой подымется! Каюсь - воя не хочется. А молчать - стыдно, скучно, обидно, больно, а пожалуй, и нехорошо. Не знаю, как быть, - и это мне прибавляет страданий - вовсе не шуточных. Все это, впрочем, пока между нами и весьма доверительно. Итак - я во мраке.

   Но читал Ваше письмо и веселился. Чешские афоризмы прелестны, хотя "рыхлая езда заказана" не произвело на меня впечатления, ибо по-польски точь-в-точь так, только произношение несколько иное. Зато "позор на пса"² уже привилось у нас в несколько иной редакции и в русифицированном смысле (и произношении): когда Наль слишком безобразничает, ему кричат: позор на кота!

   В общем, кажется, наши чехословацкие впечатления довольно схожи. Разница может объясниться различием комплекций - моей и Вашей. У Вас жировой слой несколько более предохраняет нервную систему от раздражений.

   Ничего нового о Париже сообщить не могу, ибо Вы сами прекрасно все изобразили. Действительно, построение Нового Града отложено - господа отдыхают в Грассе³. Действительно, японо-китайская война "Последних Новостей" с "Возрождением" - в разгаре. Действительно, Павел Николаевич очень потолстел и все играет на скрипке, - а Муратов скачет⁴.

   А насчет того, что я редко появляюсь в "Возрождении" - ошибаетесь. Недоглядели. Непременно раз в две недели пишу по фельетону - иначе был бы лишен приятной возможности налепить на это письмо полуторафранковую марку. Даже о порнографии sub specie aeternitatis⁵ писал.

   Статью Лапшина получил⁶, но еще не читал - некогда. Буду читать через неделю и тогда ему напишу. Заглядывал в нее - какие-то козероги торчат. Но не бойтесь - напишу ему, что наконец-то Пушкин мне открылся. По-видимому, Лапшин много (и вдумчиво) прочитал такого, чего и читать не стоило. Зато кое-чего понужнее не прочитал. Он чудак, вероятно. Это Вы очень верно заметили. Впрочем, окончательное суждение оставляю за собой.

   Нина Ник. велела Вам и Татьяне Николаевне кланяться. Сейчас она в "Перекрестке" по печатному читает старичкам переводы (чужие) из Гете⁷, а я сижу дома, потому что мне на днях сделали маленькую операцию (вздор совершенный), а голова забинтована так, словно меня, по крайней мере, трепанировали (как выражается Миша Цетлин: "трепанированный Якубович"). Впрочем, его "Декабристы"⁸, кажется, будут совсем недурны. Жидковато, бледновато по письму, но предмет он знает. Теперь это редкость. Бор. Зайцев написал биографию Тургенева, зная только то, что одна толстая певица отказала ему (Зайцеву, а не Тургеневу!) в том же, в чем Виардо иногда отказывала Тургеневу. Это еще нельзя назвать "историко-литературным багажом"⁹. Не отрицаю, однако, что этим устанавливается между героем и автором род душевного сходства. Зайцева я люблю за то, что знаком с ним лет 27. С Тургеневым я не знаком и потому не имею оснований любить его.

   За сим - желаю Вам и Татьяне Николаевне всех благ. Пожалуйста, пишите, где Вы и что Вы, а по приезде сюда известите тотчас и приходите тотчас.

   Жму руку.

   19 марта 932

   На обороте начинаю требуемый список. Нина Николаевна его продолжит¹⁰.

  

По художественной ценности	Быт
Ал.Толстой    Голубые города.*    Петр I.*    Федин    Города и годы.    Братья.    Леонов    Вор.*    Барсуки.    Олеша    Зависть.**    Пильняк    Голый год.    Булгаков    Роковые яйца.    Дьяволиада.    Каверин    Скандалист.    Мечи и свечи. (?) (Щиты и свечи?)    Художник неизвестен.**    Тынянов    Кюхля.    Восковая персона.    Бабель    Конармия (Одесские рассказы).    История моей голубятни.    Всев. Иванов    Бронепоезд 4172.    Булгаков    Дни
1 2 3 4 5 Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 577 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0