Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Кам

а которой стоит селение Лун-ток-ндо, совершенно не знала ледяного покрова, но её боковые притоки - незначительные речонки и ручьи - в декабре и январе были прочно скованы льдом, хотя в полдень на солнце и в это самое холодное время года лед всё-таки таял энергично.

   Редко выпадавший снег или таял по мере своего падения или же испарялся к вечеру следующего дня; словом, южные скаты гор были всегда свободны от этого осадка, и только северные склоны или верхний пояс гор чаще покрывались слоем снега, хотя и незначительным по толщине. Вслед за выпадавшим снегом атмосфера, и без того прозрачная, ещё более прояснялась, а небо принимало густую синеву, особенно перед закатом солнца. По ночам планеты и звезды ярко блестели.

   В феврале температура стала быстро повышаться: горные ручьи громко зажурчали, франколины и кулюны начали токовать, ягнятники бородатые - подниматься на страшную высоту и там ликовать, потрясая воздух своими весенними любовными голосами.

   Не стану касаться административного деления всего Тибета. Остановлюсь лишь на делении той его части, которую посетила наша экспедиция.

   Северный Тибет, занимающий огромное пространство - от кочевий цайдамских и нголокских на севере до реки Нах-чю, которая ниже называется Джи-чю, на юге и до границы владений Дэргэ-тусы на востоке - подчинен непосредственно китайским властям в Синине. Светская власть в этом Тибете принадлежит цин-цаю, а духовная - далай-ламе; власть последнего ограничивается однако только назначением и перемещением крупнейших лам в монастырях Северного Тибета.

   Восточный Тибет, управляемый 42 тусы, на западе граничит с округами собственно Тибета, на севере - с кочевьями нголоков, которые номинально лишь входят в состав Восточного Тибета, а на востоке и юге с оседлым населением китайцев Сы-чуани и Юнь-нани. Из 42 округов Восточного Тибета мы назовем лишь известные нам Дэргэ, Лхадо, Лин-гузэ, Хор, Батан и Литан. Последние два округа хотя и не (входят в состав Сычуаньской провинции Китая, но оседлое население этой части Восточного Тибета подчинено тем не менее китайским властям Сы-чуани, назначающим и смещающим управителей округов - тусы. В округах, ближайших к землям собственно Тибета, власть китайцев, считающих себя верховными владыками всего Тибета, однако только номинальна, в чем сами мы имели случаи убедиться; здесь уже власть далай-ламы не только духовная, но и светская, можно сказать, почти неограничена.

   Подчиненные Синину тибетцы, населяющие исследованную нами горную область бассейнов Голубой и Меконга, и вообще жители Восточного Тибета слывут у тибетцев других областей под общим именем "кам-ба", то-есть жители Кама или Восточного Тибета (китайское кама-бава). Название Кам произошло по объяснению более сведущих тибетцев от слова кам-ба, то-есть дом, земледелец. Впрочем тибетцев, не подчиненных ведению Синина, чаще называют по месту пребывания их властей и управлений, как например, Чамдо, Дэргэ, Лин-гузэ и другие.

   Тибетцы-кам, коими ведает губернатор Синина, делятся на северных и южных.

   Северные, или "намцо-кава-дэмцун-ниши-цзарна", то-есть пришельцы (в числе 25 хошунов) с берегов Небесного озера Намцо, более известного под монгольским названием Тенгри-нор, сосредоточены, главным образом, в бассейне Голубой реки и лишь отчасти переступают за водораздел ее, в левые притоки верхнего Меконга.

   Сменилось уже 32 поколения с тех пор, как прибыли сюда эти тибетцы с берегов озера Намцо, лежащего к северу от Лхасы, присвоив название озера своему северному или коренному хошуну Намцо, от которого к нашему времени образовалось свыше 30 хошунов.

   Хошуны образовались и продолжают образовываться таким образом: обыкновенно несколько семейств, укочевав куда-либо в отдаленное ущелье, через известный промежуток времени образуют свой отдельный хошун под названием или того места, куда переселились, или же того лица, которое стоит во главе переселенческой партии.

   В настоящее время северные тибетцы насчитывают у себя за 30 хошунов, хотя прежнее название "Намцо-кава-дэмцун-ниши-цзар-на" сохранилось и как таковое известно всем обитателям Кама. Окраинные хошуны рассматриваемых тибетцев следующие: северный хошун Намцо по речке Хичю, южный хошун Сурман по правому берегу реки Дзэ-чю, бассейна Меконга; на востоке, по южному склону гор Солома, рядом с нголоками, кочует хошун Амнэ-рало-ро, а самым удаленным на западе считается хошун Яграй (Еграй), который ставит свои черные шатры по ущельям гор Куку-шили, у слияния двух больших рек, образующих верховье Янцзы-цзяна.

   На нашем пути от севера к югу мы проследовали через области следующих 11 хошунов: Намцо, Гуцэ, Амчбг, Аюн, Хаши, Чжицзон, Дэт-та (в котором французский путешественник Дютрейль-де-Рэнс нашёл преждевременную смерть от рук вероломных туземцев), Чжа-ву, Рада, Бучун, Сурман. Восточнее нашего переднего пути располагаются семь хошунов под такими названиями: Юн-ша, Канар, Дза-чю-ка, Дуб-чжу, Тэнду, Лаб, Монголчжин, а западнее - следующие: Дзан-чжу, Гэр-чжи, Раши, Юй-щу; последний тибетцы делят на две части или хошуна. Крупный хошун Дэт-та делится на три: Дэт-та, Рхомбо-дома (верхняя) и Рхомбо-мима (нижняя).

   Северные тибетцы-кам, фактически делясь на 30 с лишком хошунов, официально, по китайским данным, полученным нами от китайских чиновников, сборщиков дани, представляют лишь 12 подразделений, имея столько же и родовых старшин - бэй-ху, жалуемых чиновничьими белыми шариками. В помощь старшинам придаются так называемые бэй-чуны, украшаемые сининским цин-цаем медными шариками; такими же шариками награждается и низший чиновничий класс, называемый гембу. В каждом хошуне состоят налицо один бэй-ху, один или несколько бэй-чунов и, наконец, всегда по несколько гембу; последние имеются почти во всех селениях. Бей-чуны обыкновенно ведают второстепенными, разделенными на участки хошунами.

   Ни один из этих чиновников не получает жалованья от китайцев. Они вознаграждаются исключительно своими хошунцами, причём или непосредственно всеми или большей или меньшей частью их, смотря по положению чиновника. На долю самого бэй-ху хошунцы ежегодно доставляют 24 барана, 24 кирпича чаю, 24 меры голосемянного ячменя, 24 кхи {Мерка весом около 6 фунтов (2,5 кг).} масла и столько же соли; бэй-чун получает ровно половину всего того, что отмечено для бэй-ху; гембу служат безвозмездно.

   Официальные или платящие богдохану дань хошунцы, согласно китайским записям, значатся. под следующими названиями:

  

   Хошун Рхомбо

   " Гар-чжи

   " Сурман

   " Сан-цза-во

   " Тэнду

   " Гуцэ

   " Юн-ша

   " Дэт-та

   " Монголчжин

   " Юй-шу

   " Намцо

   " Амчог

  

   Численность населения отдельных хошунов далеко не одинакова; старейшие, богатые хошуны имеют до 500 палаток, тогда как вновь образовавшиеся хошуны едва насчитывают 70-80 палаток; приблизительная же цифра населения всех северных тибетцев-кам не превышает 35 тыс. человек.

   Южные тибетцы-кам не выходят за пределы бассейна Меконга; их соседями являются северные тибетцы - с одной стороны, и обитатели Центрального или "Превосходного" Тибета - с другой. Из непосредственно соприкасающихся хошунов последнего мы отметим Риучи, Багшоу и Сого-дэмэ, или Сог.

   Граница Центрального Тибета проходит по правому притоку верхнего Меконга, Ному-чю, через который в трех-четырех местах устроены висячие железные мосты; в этих местах проходят большие дороги и сосредоточены тибетские военные посты для оказания противоздействия всем тем, кто не терпим на "дэвашунской" территории.

   Южные тибетцы-кам имеют у себя ханом нанчин-чжалбо, который номинально считается главою всех подведомственных Синину тибетцев, известных у китайцев вместе со страною, которую они населяют, под общим названием Юй-шу или Юй-фу. Тибетцы сининского Кама известны у китайцев также и под кличкою хун-мао-эр. На самом же деле власть нанчин-чжалбо распространяется только на южных тибетцев-кам; но даже и в таком случае владения этого хана считаются одними из самых обширных во всем Восточном Тибете. Общая численность нанчинских тибетцев достигает 30 тысяч человек.

   Звание нанчин-чжалбо наследственное и отличено китайским правительством коралловым шарикам. Символом, или знаком, власти у хана служит также и печать с вырезанною на ней небольшой квадратной рамкой, по середине которой выделяется иероглиф, произносимый как "на".

   В распоряжении нанчин-чжалбо имеются четыре главных советника, или да-бэй-ху, восемь обыкновенных бэй-ху и 24 бэй-чуна, составляющие в общей сложности штат в 36 человек. Каждый из этих чиновников ведает большим или меньшим хошуном, в зависимости от своего положения при хане, и награждается китайцами, подобно тому, как у северных тибетцев-кам, белым или желтым (металлическим) шариком.

   Всеми делами по управлению южными тибетцами-кам, как прежде, так и теперь, ведают ближайшие к нанчин-чжалбо советники, один из которых поочередно дежурит при особе хана. Кроме того при ханской ставке, на речке Бар-чю, постоянно находятся, также соблюдая очередь, несколько человек чиновников и писарей из разных хошунов чжалбо. По смерти кого-либо из да-бэй-ху хан жалует этим званием одного из наиболее заслуженных и достойных бэй-ху, которые, равно как и бэй-чуны, должны быть наследственны; однако в некоторых случаях нанчин-чжалбо отступает от обычных правил и сажает на места провинившихся и изгнанных родовитых чиновников не только родственников опальных, но и простых однохошунцев.

   Южные тибетцы-кам, в частности, известны под названием "нан-чин" или "нанчин-дэ-шог-сумчи-сорна", что значит нанчинские 35 хошунов, хотя последних в действительности не 35, а 36. Второй пространный эпитет нанчинцы употребляют нередко, когда речь идет об их боевых подвигах, а также о богатстве и славе нанчин-чжалбо. Однако, при виде халхаского седла у Бадмажапова, собравшаяся компания тибетцев на вопрос моего спутника: "есть ли у кого-нибудь из них такое седло", ответила: "такого седла нет не только ни у кого из здесь присутствующих, но его не найти даже и во всех нанчинских 35 хошунах!".

   Собственных, раз навсегда принятых названий для каждого отдельного нанчинского хошуна нет. Хошуны принято называть по именам их хошунных начальников, как, например, хошун Шэраб-Чумпыра - одного из четырех главных советников хана, хошун Бима-Дачжи (сокращение Бадма-Дорчжи) и так далее.

   Не только чиновники ханского управления, но, кажется, и сам хан не получает жалованья от китайцев; все они во главе с нанчин-чжалбо содержатся на счет своего народа. Каждый из 36 хошунов ежегодно вносит хану по восьми лан серебра, что в общей сложности дает 288 лан, или 576 рублей. Кроме того, обитатели хошунов, занимающих район лучших пастбищ, обязаны вместе со своими стадами пасти и стада, принадлежащие хану, представляя в ставку последнего продукты его скотоводческого хозяйства: масло, сухой творог (чюра) и прочее. Другие кочевые хошуны обязаны доставлять в известном количестве масло и чюру от их собственных стад, подобно тому, как оседлое или земледельческое население заготовляет для ханских лошадей сухую репу. На обязанности оседлых тибетцев лежит и доставка нанчин-чжолбо соломы, равно и отправление всех полевых работ на ханских пашнях, расположенных главным образом по долине Дза-чю или верхнего Меконга, в окрестностях урочища Гарту-тука.

   Во время посева, жатвы и молöтьбы хлебов, производимых на ханских полях, наблюдение за общим ходом этих работ вверяется двум-трем чиновникам, разъезжающим в районе ханского земледельческого хозяйства. На высоко поднятой над морем узкой и очень приветливой долине-ущелье речки Бар-чю кочевники собирают "джю-му" - корешки гусиной лапчатки (Potentilla anserina) и также преимущественно для доставления ко двору своего главного начальника; наконец, те из тибетцев, которые ютятся по соседству соляных залежей, привозят хану соль, которую вообще тибетцы считают наиглавнейшим пищевым продуктом. Всякому тибетскому чиновнику особенно приятно, и он положительно счастлив, получив в дар какое бы то ни было количество соли.

   Теперь о вознаграждении ханских чиновников. Последние, подобно тому, как и у северных тибетцев, получают содержание натурою, причём бэй-ху и бэй-чуны в той мере, какая установлена для соответствующих чиновников северных тибетцев. Что же касается до четырех советников нанчин-чжалбо, то они вознаграждаются ровно вдвое больше нежели бэй-ху, взимая одну половину из всего причитающегося им содержания с управляемого хошуна, а другую со всех южных хошунов вообще.

   Занимая сравнительно обширный район, подчиненные Синину тибетцы делятся, применяясь к характеру местности, на кочевых "бок-ба" и оседлых "и-ба". Первые переносят свои черные шатры в области альпийских лугов, верхняя граница которых местами поднята на версту и более над крайним пределом земледелия; вторые занимают своими жилищами и фермами ущелья и долины от 12 000 футов (3 600 м) над морским уровнем и ниже, где мягкость климата способствует культуре хлеба.

   Говоря вообще, кочевники преобладают над оседлым населением, в особенности по отношению к северным тибетцам, хотя и среди южных обитателей оседло живущих насчитывается не более одной трети, остальные же - исключительно кочевники-скотоводы.

   И северные и южные тибетцы однажды в три года платят китайцам около 5 тыс. лан серебра, или, переводя на наши деньги, 10 тыс. рублей. За сбором дани командируются из Синина в Кам два вэй-юаня, или чиновника особых поручений, в сопровождении конвоя. Общее число сининских китайцев простирается до 30 человек, кроме монголов или тибетцев, сопровождающих посольский караван. Местом жительства приезжие чиновники всегда избирают селение Чжэр-ку, лежащее неподалеку от правого берега верхнего Яицзы-цзяна, который здесь называется китайцами Тун-тянь-хэ. Сюда, во время пребывания китайцев, являются старшины хошунов и вносят известную дань. В таких случаях все северные тибетцы-кам фиктивно соединяются в 12 хошунов, что представляет для них своего рода выгоду.

   Помимо сбора дани старшему чиновнику, или дзаргучею, как его называют цайдамские монголы, немало беспокойств приносит разбирательство тяжб и всевозможных недоразумений одного хошуна с другим. Последнее обстоятельство, насколько можно было заметить из наших личных наблюдений, всего больше сдерживает тибетцев от посягательства на независимость, подобную той, которою пользуются нголоки. Отсутствие единодушия, разрозненность, крайнее подозрение друг к другу, даже у однохошунцев, в значительной степени ослабляет местных жителей и облегчает китайцам управление краем.

   В сборе дани и разбирательстве тяжб китайцы, при их сильной склонности к медлительности, проводят в Каме около года, тем более, что и тибетцы, не отличаясь в этом отношении особенной подвижностью, с этим свыклись и узаконили 13-месячный срок, в течение которого обязаны беспрекословно доставлять по расчету полное содержание на всех сининских китайцев. По истечении же означенного времени китайцы должны продовольствоваться на свой счет. Однако, судя по словам тибетцев, алчные китайские чиновники до этого себя не допускают. Сама выдача содержания производится частью натурою, частью деньгами три раза в месяц, или, что то же самое, однажды через каждые десять дней. Таким образом, северным и южным тибетцам-кам каждое пребывание китайского посольства в их стране обходится около полутора тысяч рублей сверх обязательной дани.

   Являясь судьей между тяжущимися хошунами, дзаргучей, конечно, прежде всего заботится о собственной выгоде. Кроме всякого рода обычных приношений - хадаков, звериных шкур и прочего, он берет за каждое дело, с той и с другой стороны, ещё и деньгами от десяти до ста лан, а иногда и того больше, причём строго и вразумительно говорит: "столько-то цин-цаю, столько-то мне, столько-то начальнику конвоя, такая-то часть на канцелярию, переводчиков и прочее". Разрешая же спор о принадлежности перебежчика-тибетца тому или другому хошуну, вэй-юань сверх подарков и взяток категорически требует 25 лан серебра, которое он будто бы обязан по приезде в Синин положить на стол цин-цая, как законное воздаяние за водворение человека на его прежнее местожительство.

   Китайские тун-сы, или переводчики, всегда сомнительной благонадежности, обходятся тибетцам также не дёшево, хотя при командировании этих лиц в ставки хошунных начальников, с пакетом или иным поручением, тибетцы для вида, согласно обычаю, выдают им только по одному лану серебра.

   Для обратного следования китайцев в Синин северные и южные тибетцы-кам, вместе с выдачей месячного продовольствия на всех участников посольства, снабжают последнее еще и перевозочными средствами, то-есть лошадьми, быками-яками, считая первых по одной, а вторых по два на каждого из китайцев, независимо от их положения; кроме того тремя лошадьми и пятнадцатью быками на доставку казенного богдоханского серебра, канцелярии и печати. Если бы китайцы пожелали за часть животных получить деньгами (серебром), то тибетцы всегда соглашаются на подобного рода сделку или уступку, руководствуясь в таком случае местными справочными ценами.

   Вот и все, чем выражается фактическая зависимость тибетцев-кам по отношению к Синину.

   Сининский вэй-юань, сидя в Чжэрку, видит лишь одних хошунных начальников и, получив от них следуемый оброк, скорее думает о благополучном отъезде домой, нежели о страшно рискованной поездке по землям подведомственных тибетцев в целях большего ознакомления с истинным положением дел. Тибетцам же это и на-руку, так как, по их откровенному признанию, их ближайшие начальники-собраты - бэй-ху - собственно и есть действительные управители народом. Только бэй-ху и своя община и приходит на выручку в тех сложных делах и обстоятельствах, которые неизбежно являются при барантачествах в чужих хошунах.

   Строго говоря, у тибетцев-однохошунцев преступления сравнительно редки, в особенности среди оседлого населения; главною причиною тому служит, во-первых, широкая власть, какою облечены бэй-ху, во-вторых - жестокие, беспощадные наказания, налагаемые хошунным начальникам иногда за малейший проступок, не говоря уже про такие преступления, как, например, воровство, измена и прочее. Согласно тибетским обычаям в числе репрессивных мер довольно видную роль играет штраф "гуцен", заключающий в себе список нижеприведенных девяти предметов, а именно: лошадь, як или бык, корова, баран, кусок тибетского сукна, кусок простой серой шерстяной материи, лан серебра, "шанам", или материал на шапку, и хадак. Если приговоренный к штрафу окажется человеком несостоятельным, то в таком случае гуцен ему заменяют тремястами ударов розог, точнее плетей, или лишением одного или обоих глаз.

   Разбирательство судебных дел происходит чаще в ставке бэй-ху, реже на месте преступления; в последнем случае едет туда или сам хошунный начальник или его помощник. Не всегда однако тибетцы жалуются своим непосредственным или ближайшим начальникам; изредка они прибегают к защите бэй-ху соседнего хошуна, и тот, конечно, не отказывается разобрать спорное дело, длящееся несколько лет, и дать тяжущимся сторонам тот или иной приговор. Случается и так, что известные семейные недоразумения или ссоры у однохошунцев, по просьбе родственников, разбираются и улаживаются простыми хошунцами, снискавшими любовь и уважение соседей. Иногда такие люди постепенно завоевывают симпатию всего хошуна и становятся авторитетом во всём, что касается до жизни тибетцев, в ущерб прямому или официальному бэй-ху, который, таким образом, невольно оттесняется от дел не только юридических, но и по управлению хошуном вообще.

   И официальные и неофициальные, но одинаково играющие видную роль хошунные начальники при поездках по хошунам по делам службы пользуются правом взимать на станциях так называемый "уртон" {Монгольское "орто", то-есть помещение для остановки, продовольствие, корм животным, сменные подводы, проводники и прочее.}. Предоставление уртона начальникам или должностным лицам у тибетцев-кам введено в обычай издавна и строго исполняется до сего времени, причём у южных тибетцев чиновники большею частью едут на своих лошадях, пользуются услугами собственных людей, продовольствуются также из своих запасов; поэтому они получают уртон деньгами и тем больше, чем командированное по службе лицо выше по своему положению при ханском управлении. Ближайшим советникам хана полагается за каждый уртон или ночлег восемь индийских рупий; одному из восьми бэй-ху, на тех же основаниях, четыре рупии и бэй-чуну - две.

   У тех и других тибетцев в обычае также, до или после разбирательства дела, подносить судье или начальнику подарки, кто что может. Конечно тибетцы стараются умилостивить судей лучшими приношениями, чтобы быть обеспеченным за желанный результат веденного процесса. Каждая служебная командировка для чиновников весьма прибыльна в материальном отношении, в особенности для тех из них, которые направляются в роли судей одного хошуна с другим; в таком случае они получают двойной уртон - с той и с другой стороны.

   Таким образом, тибетцы-кам смело могли бы обойтись без номинального покровительства сининских китайцев; по крайней мере сами тибетцы такого мнения.

   Из неоднократных бесед с сининским вэй-юанем, во время моего с ним пребывания в Чжэрку, о тибетцах-кам, об их подчинении Синину я вынес такое впечатление: китайскому правительству кроме известного материального расхода тибетцы-кам ничего не доставляют, так как собранная с них дань дальше сининского цин-цая уйти не может. В продолжающихся же периодических посылках китайских отрядов в Кам правительство богдохана склонно видеть некоторую зависимость означенных тибетцев от Пекина; в противном случае этот своенравный народ может счесть китайцев бессильными и позволить себе тем или другим способом наносить сынам Небесной империи более ощутительный вред, нежели те несколько тысяч лан серебра, которые вносятся в расход сининским цин-цаем.

   Виденные нами тибетцы по их наружному типу в общем подходят под описание Н. М. Пржевальского, который о кочевом населении Намцоского хошуна говорит следующее: "...рост средний, реже большой, сложение плотное, коренастое; глаза большие, но не косые и всегда черные; нос не сплюснутый, иногда даже орлиный; скулы обыкновенно не слишком выдаются, уши средней величины. Таких безобразных по величине ушей, как у тангутов по верхней Хуан-хэ, к югу от Гуй-дуя, мы нигде здесь не видали; волосы черные, грубые, длинные, спадающие на плечи; подстригаются эти волосы лишь на лбу, чтобы не лезли в глаза; косы вовсе не носят. Усы и борода почти не растут, притом вероятно их выщипывают; зубы отличные, белые, но не так безобразно спереди посаженные, как у тибетцев за Тан-ла {См. "Третье путешествие", стр. 252, и там же на рисунке. Прим. автора.}. Череп в общем более удлинённый нежели округлый; цвет кожи, как у всех других хара-тангутов, грязно-светлокоричневый, чему отчасти способствует и то, что тело никогда не моется. Замечательно, что описываемые тангуты (как быть может и другие их собратья) издают сильный, противный запах" {"Четвертое путешествие в Центральной Азии", СПб., 1888, стр. 183.}.

   Что же касается до оседлых тибетцев-кам, то они крупнее ростом, значительно благообразнее и чище кочевников, в особенности среди достаточного класса, в котором можно встретить довольно приличных молодых мужчин и грациозных, стройных, румяных девушек; еще более интересными представляются дети с живыми, блестящими черными глазёнками и густыми, часто вьющимися, хотя и коротко подстриженными (у мальчиков) кудрями. Глядя на компании резвящихся детишек тибетцев, я невольно задавал себе вопрос: на кого бы они походили, будучи одеты в соответствующий возрасту европейский костюм? - и не задумываясь отвечал: на южных европейцев или цыган.

   Одежда кочевого населения, как мужчин, так и женщин, состоит из овчинной нагольной шубы "дзакпа" и шерстяного халата "тог-ла" {Под словом "тог", или "лог", тибетцы подразумевают вообще серую шерстяную материю местного производства; под словом же "туг" - тибетское сукно, изготовляемое в окрестностях Лхасы, а под словом "ла" - халат.}. Последний надевается только в летнее время, да и то не всеми и не всегда; в главном же употреблении первый костюм, который мужчины, подобрав высоко, подпоясывают таким образом, что вокруг тела образуется нечто вроде большого мешка, куда складываются чашка, запасы курительного или нюхательного табаку и прочее. Подобный мешок набивается всевозможными мелочами особенно плотно в дороге, когда сверх шубы или халата тибетцы одевают еще войлочный серый плащ - "чингоу".

   Тибетки же поднимают свои длинные шубы или халаты при опоясывании лишь настолько, чтобы они не очень затрудняли движение и не касались земли.

   И мужчины, и женщины привешивают к поясному ремню "ги-рок" - связки ключей; мужчины кроме того огниво - "кетэ", печать, нож, а спереди носят заткнутую за пояс саблю.

   Оба пола, если позволяет достаток, надевают под шубу или халат короткую цветную рубашку "нан-ла", чтобы не оставлять тела совершенно обнаженным в тех случаях, когда от излишнего тепла или просто для большего удобства в движениях они освобождают одну или обе руки из рукавов верхней одежды, сбрасывая последнюю до пояса. Такую привычку наследуют маленькие дети, не говоря уже о подростках; впрочем, детей сплошь и рядом приходилось видеть, как и в Монголии, совершенно нагишом.

   Со штанами знакомы лишь очень немногие тибетцы. Сапоги же - "хам" - из цветной шерстяной ткани, с подошвою из сыромятной кожи, носят все.

   Теперь о волосах и головном убранстве. Большинство тибетцев-простолюдинов никогда не чешет своих длинных волос, отчего шевелюра нередко походит на плотно сбитые пряди хвоста дикого или домашнего яка, и голова обыкновенно остается совершенно непокрытой не только летом, но даже и зимой. Лишь в дороге некоторые из таких тибетцев обматывают голову куском красной шерстяной или полушелковой материи - "кати"; иные же одевают на голову войлочную, с белой матерчатой покрышкой, шляпу - "ярша", которая имеет высокую тулью и широкие поля. Подобную шляпу тибетцы носят преимущественно летом, но бедняка можно встретить в ней и зимою, когда зажиточный класс обыкновенно покрывает голову лисьей шапкой, напоминающей китайскую - "лапоцза". Иногда на головах тибетцев встречаются и целые лисьи шкуры, снятые мешком и связанные у головы и хвоста. Такие оригинальные - большие с болтающимися хвостами - шапки при нужде расправляются в прежние шкурки-мешки и выручают владельцев при их торговых сделках или в случаях неизбежных подношений почетным гостям или чиновникам.

   Последние, как равно и многие из состоятельных обитателей Тибета, в особенности молодёжь, довольно внимательно относятся к своим волосам, расчесывая их большим деревянным гребнем и заплетая в целый ряд тонких косиц, сходящихся на затылке в одну большую общую косу, которая украшается солидным кольцом слоновой кости и несколькими обыкновенной величины серебряными кольцами, со вставленными в них цветными камнями. Имеющие подобную косу тибетцы обматывают ею голову таким образом, что украшения косы ложатся выше лба в виде кокошника.

   Только женщины заплетают свои волосы в тонкие многочисленные косицы, которые за спиною разделяются на две равные части, скрепленные по середине и по концам нитками стеклянных бус. Наверху головы к волосам тибетки прикрепляют куски янтаря и коралла, которые располагают на голове в виде венка из цветов, причём в центре его помещают небольшую искусственную серебряную или медную раковину.

   При одинаково длинных волосах, одинаково подстригаемых только над глазами, а еще больше одинаковыми косицами у висков мужчины нередко походят на женщин, тем более, что усы и борода плохо растут у тибетцев, которые к тому же, на досуге, постоянно выдергивают эту растительность по одному волоску специальными щипцами, носимыми при поясном ремне вместе с ножом, ключами, печатью и прочими мелкими принадлежностями.

   На шее тибетцы и тибетки носят ожерелье из цветных камней, а к ожерелью привешивают амулеты и ладанки, или "гау", сделанные из серебра или меди. Об этих "гау" подробно говорит мой сотрудник А. Н. Казнаков в своем отчете, составляющем II том настоящего труда. Очень немногие женщины носят на своих большею частью грязных руках серебряные кольца и браслеты, а в ушах серьги; такие же серьги, но более массивные и тяжелые, носят и мужчины, обыкновенно в левом ухе.

   Курящие тибетцы имеют при себе огниво и металлическую трубку, с длинным деревянным чубуком и каменным или стеклянным мундштуком, хранимую за пазухой в мешочке с табаком; за пазуху же тибетцы прячут и табакерку с нюхательным табаком.

   Тибетские табакерки значительно отличаются от монгольских: во-первых, они изготовляются из рога, отделанного металлом, и общим видом скорее походят на охотничью принадлежность - пороховницу, нежели на табакерку; во-вторых, сам табак перед его употреблением добывается встряхиваньем табакерки и ударами её узкого конца по ногтю большого пальца левой руки, куда собственно и насыпают табак через небольшое всегда открытое отверстие. По истощении нюхательного запаса в табакерке последняя вновь наполняется табаком, но уже с другого, широкого ее конца, запираемого деревянною крышкою, отделанною серебром или медью с цветными камнями. Последние, впрочем, чаще украшают самоё табакерку по окружности её широкой части, где располагается красивая филигрань.

   У пастухов-подростков изредка можно встретить двойные дудочки, сооружаемые из сычуаньского бамбука, с девятью прожженными круглыми отверстиями по одной стороне и одним прямоугольным, вырезанным на противоположной стороне, вблизи верхнего конца каждой из дудочек. Этот музыкальный инструментик служит конечно для развлечения.

   Другое дело сабля, праща ("урду") и кнут, которыми неизменно бывают вооружены тибетские пастухи при исполнении своих обязанностей. Первая - вечная спутница тибетца - носится в видах всегдашней готовности постоять за себя; последние же две - как средство для управления скотом. Тибетцы большие мастера в метании камней из пращи, которая между прочим входит в состав вооружения тибетских воинов низшего разряда. Часто приходилось наблюдать как пастухи перебрасываются друг с другом речной галькой с одного ската гор на другой, через ущелье. Быстро пролетающие камни свистят подобно пулям, и мне кажется, что этот-то самый звук и заставляет животных быть послушными воле их пастухов. Иногда пастухи на большие расстояния перекликаются своими звонкими высокими голосами.

   Кроме сабли тибетцы располагают и другим холодным оружием - пикой, а из огнестрельного - фитильным ружьём ("мимда") {Под этим термином ружье известно среди тибетцев Кама за исключением округов Дэрге, Хор, Лин-гузэ, где его называют по-монгольски - "бу".} с сошками; боевые принадлежности тибетцы сберегают в такой же кожаной сумке, в какой хранят их и цайдамские монголы, вооружение которых вообще близко подходит к вооружению тибетцев. У цайдамских монголов недостает пращи и укороченной, для пехотинцев или действия в пешем строе, пики, древко которой сплошь обвито толстой железной проволокой и снабжено у основания прочным грубым острием, служащим для втыкания пики в землю.

   Как женщины гордятся своими бусами и янтарём, так одинаково, если только не больше, гордятся мужчины своими воинскими доспехами, в особенности ружьём и саблей, на украшение которых серебром и цветными камнями тратится не мало денег. Боевым видом, молодечеством, удалью в Тибете, как и вообще в Центральной Азии, главным образом и оцениваются достоинства людей, способных быть начальниками. Резвые кони, с хорошим звонким убранством уже издали привлекают внимание придорожного населения или встречного каравана. Пестрый - тёмнокрасный, синий, желтый - наряд очень красит гордых тибетских всадников, в особенности чиновников, перед которыми, как и перед каждым повелительным словом бэй-ху, местные простолюдины смиренно и низко склоняют головы.

   К сказанному об одежде тибетцев следует еще добавить, что начальники хошунов, старшие ламы, местные торговцы и другие зажиточные камцы всегда имеют по нескольку богатых шуб - "цар-цак", шитых из тибетских белых мерлушек и крытых сукном или шерстяной материей. Не менее нарядны у подобных господ и халаты - "рила", которые шьются не только из местных тибетских сукон и тибетской же тонкой шерстяной материи - "тэрмэ-коу", но и из привозных китайских шелков "чуй-дзэ-ту-коу". Мужчины зачастую одновременно одевают на себя по нескольку таких халатов, но женщины всегда по одному, причём женский "рила" отличается от мужского своей пестрой по бортам отделкой. Люди состоятельные постоянно носят короткие, до талии, рубашки и штаны; первые шьются из различных тонких материй, последние же только из сычуаньской "бури". Поверх рубашек щеголи тибетцы иногда одевают похожую на жилет безрукавку - "кинчар", с блестящими китайскими или индийскими пуговицами, украшенными короной; еще более шикарными, по представлению тибетцев, считаются серебряные пуговицы-монеты с портретом покойной английской королевы Виктории.

   По части обуви чиновничий класс, помимо своих хамов, носит также и китайские плисовые сапоги, привозимые торговцами из Дарчэндо, а поверх обыкновенного тибетского поясного ремня - "гирок" - одевает нарядный кушак - "чанго"; кроме того через правое плечо, на левую часть груди, привешивает связку дорогих серебрянных гау. Многие тибетцы, не только дома, но и в пути, не расстаются ни с "хурдэ" - вращаемыми от руки цилиндрами, заключающими писанные на бумажках молитвы, ни с чётками.

   В заключение можно упомянуть о китайском белом или синем зонте, употребляемом тибетцами от дождя и солнца, и о переднике "бантин", изредка, преимущественно в дороге, носимом тибетками поверх шуб или халатов.

   Жилищем для кочевого тибетца служит черная шерстяная палатка - "банаг", формой представляющая несколько удлиненный квадрат. Вверху, вдоль всей палатки, находится отверстие не шире полуаршина для средней величины жилища и вдвое большее в огромных палатках хошунных начальников. Это отверстие одновременно служит и окном и для выхода дыма. Посередине палатки, поближе ко входу, складывается печь из каменных плит, обмазываемых глиной. Печь как бы делит жилище на две части. При входе в палатку налево сваливается топливо (аргал), а направо, в углу же, у самого входа, спят хозяева. Вдоль левой стенки палатки складывается всевозможное старье, а вдоль задней, противоположной входу, на каменной или деревянной настилке - все лучшее и дорогое: платье, зерновой хлеб, чай, дзамба и прочее. У зажиточных тибетцев этот скарб иногда покрывается пологом из шерстяной материи. В углу левой и задней стенок палатки обыкновенно помещаются старики. Вдоль стенки, направо от входа в жилище, начиная от хозяйского угла до следующего, занятого постоянно ягнятами и телятами, устанавливается домашняя утварь: деревянные ведра, кадки, медные или железные кувшины, котлы, чаши, чайники, ковши и прочее.

   Земляной пол в палатках никогда ничем не покрывается, а потому он очень грязен, в особенности в дождливое время. Люди спят в палатке либо прямо на земле, либо подостлав под себя короткие, жалкие седельные войлоки.

   Палатки тибетцев располагаются большими или меньшими группами то в долине, то в ущельях гор и непременно на покатости. В сухую, ясную, теплую погоду кочевник и его незнающие крова стада чувствуют себя превосходно, другое дело в холодное ненастье или в зимний снежный шторм; впрочем обитатели Тибета большие мастера выбирать наиболее подходящие места для каждого отдельного времени года. Зимою они сосредоточиваются на дне глубоких долин, по мере же наступления весны и развития свежей растительности радостно стремятся в горы выше и выше - до границы россыпей; затем снова постепенно спускаются в нижние зоны, и так из года в год.

   Несколько иначе и по-своему лучше живут оседлые тибетцы, устраивающие постоянные жилища из тонких, реже толстых бревен или просто из жердей и ветвей, обмазывая стены толстым слоем глины. Изредка тибетские дома возводятся и из дикого камня, в два или три этажа, с галлереями, балконами и крепостными стенками, с башенками над воротами. Нижний этаж дома тибетца служит исключительно для загона скота, а верхние для жилья самих хозяев и склада их домашнего скарба; тут же всегда хранится на подвешенных жердях необмолоченный хлеб и сено. Хлеб молöтят на плоской кровле нижнего этажа, который для этой цели строится значительно шире верхних. Сама молöтьба производится деревянными цепами, напоминающими наши. Заготовленное на зиму сено свивается в длинные жгуты и вешается на изгороди и на ветви ближайших к дому высоких деревьев.

   Местом для постройки одиночных или сгруппированных по нескольку домов служит или дно более просторных долин и ущелий, или ровные площадки на скатах и даже на вершинах передовых уступов гор. К жилищам непосредственно примыкают участки полей и небольшие огороды.

   Относительно пищи как кочующие, так и оседлые тибетцы довольствуются преимущественно продуктами молочного хозяйства с значительным прибавлением дзамбы и кирпичного чая. Оседлые тибетцы едят также репу в печеном виде, но мясом лакомятся очень редко, нисколько притом не брезгая животными, задавленными пантерой или другим каким-либо зверем. Тибетцы едят мясо не только впросырь, но даже и в совершенно сыром виде. Нам приходилось не раз наблюдать местных обитателей за трапезой и удивляться, с какою жадностью члены тибетской семьи съедают куски мяса даже потемневшего от времени.

   За отсутствием каких бы то ни было овощей, кроме репы, туземцы копают корешки "джюмы" - гусиная лапчатка (Potentilla anserina), которая растет в изобилии по долинам речек. В сухом виде этот продукт сохраняется прекрасно; в Тибете мы лично также охотно питались им, и мне с товарищами неоднократно приходила мысль: почему бы у нас, в России, где это растение также обыкновенно, не сделать попытку добывать и заготовлять корешки Potentilla anserina в подспорье к ржаному хлебу; мне кажется это нововведение было бы вообще полезно, не говоря уже про времена периодических голодовок, когда, как известно, голодным людям приходится питаться бог весть чем.

   Из горячительных напитков в Каме известно вино "чан", или "чун", приготовляемое туземцами из распаренного голосемянного ячменя, а из сластей - нечто вроде нашего сахарного песка и так называемой "пром", то-есть мучнисто-медовой твердой массы в виде маленьких хлебцев, привозимой торговцами из Сы-чуани. Высшее духовенство и чиновники предлагают гостям вместе с прочим угощением и эти лакомства.

   Занятия кочевых тибетцев заключаются главным образом, конечно, в скотоводстве; многие зажиточные "бок-ба" обладают огромными стадами яков, баранов, понемногу держат также лошадей, хайныков и коз. Тибетские лошади, сильные и выносливые, ценятся довольно дорого, несмотря на свой небольшой рост и некрасивые стати; хорошими иноходцами тибетцы так же гордятся, как и лучшим оружием. Как и в Монголии, здесь лошадь служит исключительно для верховой езды. В качестве же вьючного животного является неизменный як, который в жизни тибетца вообще играет такую же важную роль, какую у монголов верблюд.

   Оседлые, тибетцы держат немного скота и засевают свои небольшие поля ячменём, реже пшеницей, произрастающей не выше 11 000 футов (3 350 м) над морем, а крохотные огороды - только репой. Во многих местах владений нанчин-чжалбо, но преимущественно по долине реки Дза-чю, местные тибетцы эксплоатируют богатые залежи соли, которая успешно сбывается не только ближайшему населению, но даже и обитателям отдаленных хошунов. Нанчинская соль проникает в Чжерку, Чамдо и в более южные пределы Дэван-шунского района.

   Среди кочевого населения подчиненных Синину тибетцев развита также и охота за зверями в целях добычи шкур и мяса; последнее тибетцы сушат впрок. Более или менее значительные по численности охотничьи партии часто примыкают к золöтоискателям, работающим на севере и западе своих областей.

   Как в Монголии, так и в Тибете все тяжелые домашние работы возложены на женщину. И здесь мужской элемент при каждом удобном и неудобном случае норовит составить компанию для праздных разговоров. В лучшем случае тибетцы едут на охоту или на грабёж. Домашние же работы, как-то: уход за скотом, обработка полей, молöтьба, заготовление сена, сбор топлива, водоношение и многое другое, короче - все - ложится на женщину. В то время как женщина в течение дня трудится, что называется, не покладая рук, мужчина скучает от бездействия и идет к ней на помощь только тогда, когда женщина физически не в состоянии с чем-либо справиться. Тибетская пословица: "кто не спит по ночам подобно лошади - разбогатеет в три года", основана на высоком трудолюбии женщины, и рядом другая: "кто спит по утрам как корова - разорится в три года" всецело относится к главе дома - мужчине. Мало того, что тибетка и ткёт материи, и шьёт одежду, и большею частью пасет стада и служит мужу или мужьям в роли куафера, она же обязана сопровождать, и притом всегда пешком, важного чиновника-всадника, ведя в поводу его лошадь, часто на расстоянии 15-20 и более вёрст. В качестве носильщика багажа является также женщина. Не надо забывать, что все эти работы исполняются в разреженной атмосфере на 12-15 тыс. футов и выше (3 700-4 600 м и выше) над морем. Мы сами часто бывали свидетелями подобных напряженных трудов тибетской женщины и в душе восхваляли её силу, энергию и постоянную веселость. Верхом на лошади тибетка так же ловка, как и тибетец: поймать из табуна любую лошадь, ухватиться рукой за гриву и, быстро вспрыгнув на спину неоседланного животного, лихо нестись в желаемом направлении - в привычке каждой молодой тибетки; справиться с упрямым яком при вьючке или развьючке - также. Мне кажется, что и в бою и в воровских набегах тибетки не отстанут от своих, в этом отношении лихих, мужей.

   В конце марта в Каме приступают одновременно и к вспахиванью поля и к обсеиванью его зерном. Туземцы выезжают на поля семьями и, пристроившись своим походным лагерем где-либо на берегу ручья или речки, приступают к работам. Тибетец, идя с зерном по полю, разбрасывает его подобно тому, как это делает наш крестьянин-сеятель; по мере разбрасывания зерен по полю последнее запахивается. Вслед за пахарем медленно двигаются двое-трое подростков, которые разбивают комья земли и выравнивают пашню. На этом и оканчиваются весенние полевые работы.

   Из земледельческих орудий тибетцы-кам знакомы только с одной примитивной деревянной сохой, с железным сошником парной или одиночной запряжки; пашут здесь на быках-яках или на хайныках, реже на лошадях.

   Сколько приходилось видеть, туземцы всегда старались производить обработку полей в то время, когда в воздухе преобладала влажность, обусловливаемая хотя бы даже выпадением мелкого быстро растаивающего снега. К искусственной поливке хлебов здесь прибегают только в крайности.

   Интересно, что в период весенних земледельческих работ в Каме в каждом селении раздаются звонкие голоса детей, хором взывающих к богу о ниспослании на землю хороших урожаев.

   Сами поля располагаются уступами и разграничены оросительными канавками, которые в местности, пересеченной оврагами, чередуются с желобами; эти желоба, служащие для проведения воды на орошаемые поля, или прикреплены к карнизам, или перекинуты поперёк оврагов. Во избежание порчи хлебов стадами, поля ограждают стенками, слагаемыми чаще всего из каменных плит.

   В конце августа приступают к уборке хлеба; при жатве употребляют нечто вроде нашего серпа. Сжатый хлеб почти тотчас же свозят к жилищам и, по мере просушки его на плоских кровлях, или обмолачивают или складывают под навес.

   Для перемола зерна имеются ручные, реже водяные мельницы.

   В наиболее красивых, приветливых и вместе с тем уютных уголках Кама устроены кумирни или монастыри, а при этих последних нередко и управления начальников, и дома их приближенных. При монастырях же имеют квартиры и торговцы китайцы и тибетцы, каждый со складами своих товаров, словом - монастыри играют роль общественных и религиозных центров и заменяют собою города, которых здесь вовсе нет.

   Главные монастыри привлекают к себе в настоятели достойнейших из лам лхасских монастырей с разрешения настоятелей этих последних. При этом староверы, последователи красного толка - "нин-маву" (ньин-маба) и "сарчаво" (сакияба) - всегда обращаются в монастырь "Сарча-ванчин", последователи господствующего в Тибете учения Цзонхавы, или желтошапочники "гардинба" (гелюгба) - в монастырь Галдань и последователи отшельников Марба и Миларай-ба, толка "гарчжива" (гарчжутба) - в монастырь Цорвогомба.

   Надо вообще заметить, что по отношению к последователям той или иной секты тибетцы противоположных лагерей не проявляют антагонизма; антагонизма не обнаруживается также и среди лам разных толков, случайно проживающих вне отправления монастырских служб под одной общей кровлей. Слабые телом тибетцы всегда предпочитают обращаться к ламам белого толка в надежде скорее