Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Кам

у его мы должны вычесть из него такую-то сумму, за продовольствие животных в пути столько-то, за прокорм их здесь, в Синине, где корм нынче особенно вздорожал, - столько-то, за сбережение его в течение такого-то времени - столько-то, - на уплату расходов по такому-то делу вашего хошуна - столько-то; наконец "дэчжи" нашему амбаню - столько-то" {Дэчжи - монгольское пригубить, попробовать, - обычай предлагать почетному гостю или старшему из вежливости пригубить вино, прежде чем самому его выпить.}. Или же: "мы получили предназначенное вам серебро полностью, но у нас случилась нужда в нем и мы его истратили; поэтому не откажите взять от нас на эту потраченную сумму серебра что хотите - материй или чаю, или что-либо другое". В первом случае, за вычетом всех расходов, которые тщательно в таких случаях выписываются в реестр, князю достается получить за сто лан или половину, или треть, одну пятую, или даже всего только одну десятую часть всей суммы, да и то чаще товарами, которые ставятся ему гораздо дороже, чем он сам мог бы их купить на рынке. Во втором случае он получает в действительности на какую-нибудь одну пятую всей суммы ненужных для него товаров, которые оцениваются китайцем во всю столанную сумму серебра. Что же касается материй, то таковые выдаются князьям сполна, но не тех уже качеств, как прежде, и не те материи, которые присланы из Пекина для раздачи князьям, а материи худшего качества, купленные тут же в Синине. Если ко всему этому прибавить и неизбежные расходы на подарки состоящим при князьях, во время их проживания в городе, переводчикам и полицейским, то из всех богдоханских щедрот, называемых жалованьем, останется одно лишь жалкое воспоминание.

   Трудно допустить, чтобы все эти безобразия производились с ведома самих цин-цаев; вероятнее всего, что вследствие замкнутости крупных китайских сановников, вследствие огромного штата мелких чиновников, состоящих при них на службе "за стол и подачки", эти последние творят сообща именем своего патрона все, что угодно, тщательно скрывая грязь от него. Монголы же вообще в загоне и почти совсем не имеют доступа к самому цин-цаю, а сносятся с ним в Синине через посредство "сюмбу", советников (ши-е) и переводчиков (тун-ши), которым это правило открывает широкое поле для мошенничества и вымогательств.

   Хошун Курлык управляется князем пятой степени - бэйсэ. Издавна для обозначения размера кочевий хошуна, численности его населения говорят: "Курлык - гурбан-сумун, долон-отук", то есть Курлык в три сотни, кочующих на семи участках.

   Прежде население Курлыка кочевало по долинам озера Курлык-нор, реки Баин-гол (Алихани-Гол) и по ущельям южных склонов окраины Нань-шаня или Курлык-ула. На правом берегу Баин-гола были выстроены хырмы и управление бэйсэ, где хранилась и его печать. Но после 1896 года в Курлык нагрянули толпы повстанцев-дунган и разорили эти укрепления, а население хошуна вынуждено было бежать на запад в Махай, Сыртын, Бага- и Ихе-Цайдамы и Шаргол-чжин. Только небольшая часть населения вновь вернулась на родину в Курлык-нор, где имеются у них поля и хорошие пастбища в камышовых зарослях. Бэйсэ уже сюда более не возвращается, так как решил кочевать только по долинам озер Бага- и Ихэ-Цайдамин-нор и по долине Шарголчжина. Хырмы и управление его строятся ныне в долине Ихэ-цайдамин-нора.

   Пока, до окончания постройки его управления, таковое помещается в юрте, подле помещения бэйсэ. В этой юрте хранится его княжеская печать, при которой постоянно, в качестве охраны и судей, состоят один или двое чиновников, следующих за цзахиракчи. Весь штат управления бэйсэ, кроме тусулакчи - родного брата бэйсэ, состоит из 25 человек чиновников, назначенных большею частью самим бэйсэ без утверждения китайцами. Утвержденных этими последними имеется только 11. Как уже сказано было выше, в этом хошуне, благодаря алчности китайцев, нет утвержденного ими цзахиракчи; но сам бэйсэ награждает своих чиновников этим званием.

   Бэйсэ, как человек умный, справедливый и добрый, очень любим своими хошунами. В этом я вижу подтверждение собственного убеждения, вынесенного мною почти за десятилетний период времени, в который я знаком с этим монгольским чиновником и его народом. Что касается до отношений бэйсэ к нам, русским путешественникам, то в этом не остается желать ничего лучшего. Никогда не забуду, как в минувшее путешествие наша экспедиция совершенно спокойно располагала своими отдельными поездками по землям Курлык-бэйсэ и как этот чиновник первый пришел к нам на помощь во время обострившейся болезни горла В. И. Роборовского и отыскал тибетского ламу-знахаря, который скоро угадал болезнь и успешно её вылечил.

   Относительно же честности бэйсэ могу сказать следующее. Узнав о приходе моей экспедиции в Цайдам, в хошун Барун-цзасака, Курлык-бэйсэ тотчас же командировал ко мне несколько человек чиновников с приветственным письмом, подарками и небольшой, в шестнадцать лан китайского серебра, суммой денег. Последняя препровождалась мне как члену минувшей экспедиции за розысканную и проданную русскую лошадь, убежавшую из табуна бэйсэ. Признаться, я только тогда вспомнил, что одна из наших неважных лошадёнок действительно затерялась в Курлыке на пастбище и до нашего отхода в Са-чжоу не была найдена. Разыскали же её тогда, когда доставить в наш лагерь не было никакой возможности, так как экспедиция уже находилась в Сачжоухамийской пустыне. Огорченный Курлык-бэйсэ продал эту лошадь одному из своих монголов и вырученное за нее серебро решил хранить до известного времени. Курьезнее всего то, что, продав лошадь, бэйсэ в кругу своих приближенных заметил: "русские скоро опять придут, тогда мы им и отдадим серебро по принадлежности, а пока запечатаем и будем его беречь в общей казне". По возвращении моем в Петербург я вместе с поклоном бэйсэ передал моему товарищу В. И. Роборовскому, как бывшему начальнику экспедиции, эти деньги и подтвердил тем самым справедливость моего взгляда по отношению к монголам Курлыка вообще, а к их управителю в особенности. Наследник престарелого бэйсэ уже и теперь пользуется у народа большою любовью за справедливость, строгость и энергичное отстаивание интересов собственного хошуна.

   Население хошуна Курлык-бэйсэ в настоящее время довольно смешанное. Благодаря обширности удобных для земледелия и пастбищ мест сюда приходят и остаются на постоянное жительство, в подчинении бэйсэ, халхасцы; остаются здесь и монголы других родов, ходившие на богомолье в Лхасу. Среди населения Курлыка довольно много омонголившихся китайцев и даже дунган. Последние живут по-монгольски - в юртах или с женами дунганками, или же женятся на монголках, но при этом сохраняют свою религию. Омонголившиеся тангуты также встречаются, хотя и очень редко. Вообще в Курлыке остаются монголы с севера ещё и потому, что в этом хошуне, по сравнению с прочими цайдамскими хошунами, особенно много девушек, на которых можно жениться.

   Население, кроме скотоводства, занимается земледелием в больших, чем прочие цайдамцы, размерах, засевая поля исключительно ячменём, которого оказывается не только достаточно для довольствия населения хошуна, но ещё и остается порядочное количество для продажи монголам соседних хошунов Цайдама - Цзун и Тайчжинэр. Курлык не без основания считается монголами самым богатым. Действительно, здесь редко можно встретить такую нищету, какую часто приходится видеть в особенности в хошунах Цзун- и Барун-цзасаков, не говоря уже о монголах кукунорских. Самым богатым человеком считается в Курлыке его князь, бэйсэ; он имеет около тысячи голов рогатого скота, свыше 300 верблюдов, более 500 лошадей и свыше тысячи баранов. Стада баранов в Курлыке вследствие падежа, продолжавшегося в течение четырех последних лет, сильно поубавились.

   Люди, считающиеся состоятельными, а таких в Курлыке, говорят, довольно много, имеют до 80 верблюдов, около 100 голов рогатого скота, 300 голов лошадей и 500-600 баранов.

   До 1896 года курлыкцы два раза в течение года очень большими партиями ездили в Донгэр-тин и Синин с продуктами своего скотоводческого хозяйства: шерстью верблюжьей, бараньей, шкурами и маслом; сырье это они продавали на серебро или меняли на предметы домашнего обихода, чай, материи и обувь. Туда же они ежегодно увозили большое количество нашатыря и свинца, которые они добывают в горах Цапчимыл-уса и в предгорьях Нань-шаня. Свинца же они обязаны были представлять ежегодно известное количество в Синин взамен податей и повинностей. Ныне же курлыкцы, окончательно поселившиеся на западе своего кочевого района, ездят за покупками не в Синин, а в Са-чжоу, который гораздо ближе.

   В объяснение названия хошуна Цзун следует сказать, что слова цзун и барун здесь, в Цайдаме, понимаются совершенно иначе. В Халхе и у других северных монголов под словом цзун подразумевается восток, а под словом барун - запад. Там почетной стороной считается юг, и потому все монголы ставят там свои юрты дверями на юг. В Цайдаме же слово цзун служит для обозначения севера, а барун - юга; передней, почетной стороной считается восток, и здесь монголы ставят свои юрты дверями на восток. Поэтому-то и два хошуна, расположенные один от другого на северо-северо-запад - юго-юго-восток, названы Цзун и Барун - северным и южным хошунами.

   Хошун Цзун-цзасака, расположенный на северо-северо-запад от кочевий Барун-цзасака, кочует зимой по общим берегам реки Баян-гол и к западу от своей хырмы, до речки Номохун-гол. Летом большею частью монголы этого хошуна скучиваются между укреплениями Барун- и Цзун-цзасака и кочуют здесь вместе с населением хошуна Барун-цзасака, укрываясь, благодаря обилию вязких болöт и песчаных бугров, от нападений тангутов, ежегодно являющихся летом на грабёж в Цайдам. В годы, особенно обильные комарами и оводами, или во время повальных болезней монголы этого хошуна отправляют стада верблюдов в ущелья северного склона Бурхан-Будда, сами же кочуют по долине.

   Население описываемого хошуна значительно беднее населения первых двух хошунов. Достаточным, богатым монголом здесь считается такой, который имеет 80 голов верблюдов, столько же лошадей, около 60 штук рогатого скота и 300-400 баранов. Население Цзун-хошуна наполовину бедняки, имеющие всего лишь 1-2 лошади, с десяток коров и десятка 1 1/2 - 2 баранов. Есть не мало и таких, которые не имеют ни одной лошади и коровы и живут только молоком от домашних коз.

   Западная часть хошуна по речке Номохун-гол имеет удобные для земледелия земли и эксплоатирует их. Большая же часть монголов хошуна ездит за хлебом или в Шан, или в Курлык.

   Ранее цзунцы хранили свою рухлядь или в Номохун-хото, или же закапывали её в песчаные бугры, но после тангутского погрома, в 1847 году, они выстроили хырму и управление и теперь уже не прячут своего имущества в песках.

   Управление {Хырмы и управления известны у монголов пол названием кан-сар (тангутское): "кан" - постройка, "cap" - новый), или "хэрме" (монгольское - крепость), или наконец "хуре" (монастырь лам или двор чиновников, ставка).} находится в хырме. Там же хранится и княжеская печать цзасака, которую постоянно охраняют два чиновника с 16 воинами. Один чиновник приставлен исключительно к печати и кроме того обязан принимать монголов по их делам и докладывать о них цзасаку или его цзахиракчи; другой чиновник является начальником конвоя. Чиновники сменяются через каждые три месяца, а воины через 15 дней. В ставке цзасака постоянно, чередуясь через полмесяца, также находится по пяти воинов, обязанных охранять цзасака. Эти конвойцы дежурят и по ночам, чтобы тангуты не могли застать спящих врасплох. Кроме того на их обязанности лежит собирание топлива, ношение воды, присмотр за животными и прислуживание приезжающим к цзасаку чиновникам и гостям. Хошун Барун-цзасака, расположенный ближе к окраине хребта Бурхан-Будда, несколько менее соседнего по числу населения, но по благосостоянию своему равняется ему. Барунцы, как и их соседи, занимаются главным образом скотоводством и немного земледелием.

   Племенной состав как хошуна Барун-цзасака, так и хошуна Цзун-цзасака почти одинаков: население смешанное - монгольское и тангутское; разница только в числе омонголившихся тангутов, проживающих в этих хошунах, и в отношениях цзасаков к пришельцам. У Цзуна их меньше, так как он принимает тангутов осторожно и с разбором и держит их у себя в хошуне строго. Другое дело в Барун-хошуне: здесь беглые тангуты и тибетцы, омонголившиеся и поженившиеся на монголках, составляют четверть всего населения хошуна. Вследствие этого нередко такие пришельцы, хорошо ознакомившись с местностью, угоняют монгольский скот, а в придачу ещё прихватывают с собой и красивых девушек. Две сестры Барун-цзасака выданы замуж за беглых тибетцев, а старшая дочь его, молодая девушка, вскоре будет выдана замуж за беглого же тангута, который уже в течение года состоит её самым близким другом.

   Как и у Цзун-, у Барун-цзасака не имеется тусулакчи; все же прочие чины, начиная с цзахиракчи и кончая хундэ, в хошуне утверждены китайцами. Но здесь отношение населения к своим властям н цзасаку уже имеет совершенно противоположный характер. Всё население с ненавистью говорит о своем цзасаке, который является первым в хошуне бесчестным человеком и, благодаря своей глупости, распустил окончательно всех чиновников, которые беззастенчиво обирают его именем народ, посредством вымогательств и даже грабежей. Монголы с сожалением вспоминают об управлении хошуном отцом теперешнего цзасака. Старик этот ослеп и в настоящее время не вмешивается в дела, предоставив их всецело своему сыну.

   Продукты своего скотоводческого хозяйства как барунцы, так и цзунцы, составляя смешанные партии, увозят на продажу в Синин, где променивают их на чай, чаши, котлы, материи и другие товары, необходимые в обиходе монголов.

  

  

   По своему наружному типу обитатели Цайдама представляют пеструю смесь физиономий: монголы хошунов Барун и Цзун трудно отличимы от тибетцев, кочующих в северо-восточном углу этой обширной страны, тогда как монголы хошуна Тайчжинэр нередко напоминают собою тюркский тип, и только обитатели Курлыка стоят ближе к чистокровным монголам.

   Одеваются монголы также различно, хотя само различие происходит не столько от разнообразия одежды, сколько от способов их одевания и подпоясывания. Один и тот же монгол в одно и то же время своим костюмом может походить и на тангута и на монгола. При поездках на Тибетское нагорье он принимает обличье тибетца, когда же направляется в китайские города Донгэр и Синин или в Тайчжинэрский хошун или в хошуны Курлыкские, он едет туда монголом.

   Вот список одежд цайдамских монголов.

   "Лабашиг" - летний тонкий халат из бумажной или шёлковой ткани с подкладом или без подклада. Носится иногда и зимою поверх меховой шубы, чтобы прикрыть ее безобразие или сберечь нарядную покрышку.

   "Цува" - летний халат из тибетского или европейского сукна без подклада.

   И тот и другой - лабашиг и цува - тибетского покроя.

   "Кулуг" - короткая, до талии, матерчатая, распашная рубашка таигутского покроя с длинными, широкими рукавами, имеющими широкий обшлаг, отороченный узкой полосой выдры; воротник широкий, откинутый назад, квадратной формы, вышит шелками и оторочен выдрой. Застегивается у шеи медной английской пуговицей или завязывается тесьмою. Шьётся из английской бумазеи или далембы и китайского шёлка - красного, синего и других цветов, кроме черного и желтого.

   "Учи" - меховая шуба, крытая какой-либо бумажной или шёлковой материей.

   "Дэвэль" - баранья шуба, не покрытая материей.

   "Кэмэлэк", или "кэмлэк" - широкий обыкновенно плащ, служит для защиты от дождя и снега.

   "Малахай", или "малхай", - шапка вообще. Обыкновенно носят шапку тангутского покроя, с острым верхом, покрытым синей материей и спускающейся с его вершины красной шелковой кистью (цзала); узкие поля покрыты красной материей. Шьётся из белой мерлушки. Носят оба пола и летом и зимою. Иногда носят "торцык" - меховые шапочки китайского покроя, которые приобретаются в Синине (носят чаще тайчжинэрцы и курлыкцы).

   Цзунцы часто носят китайские войлочные шляпы, барунцы - тангутскую шапку; чиновники же этого последнего хошуна "шика ради" носят и островерхие войлочные шляпы, покрытые белой материей, с большими полями.

   "Гудусу" - обувь. Все носят и зимою и летом исключительно сапоги китайского покроя (сё-цзы).

   "Омуду" - штаны. Носят все; шьются для лета из бумажной материи; подвязывают какой-нибудь верёвкой. Зимою носят штаны из бараньих овчин, мехом внутрь, или из грубой шерстяной материи, а иногда и из войлока.

   "Тэрлэг" - женский халат из бумажной материи или из сукна. Воротник тангутский, квадратный, широкий, как у рубашки; застегивается у ворота; от ворота запахивается к правому плечу, где пуговицы. От плеча идет вниз через правую грудь, ниже сосца застегивается опять пуговицею, а затем запахивается позади к спине, где снова застегивается на пуговицу.

   "Цэгэдэк" - чисто монгольская женская безрукавка.

   "Усуни-гэрь" - чехлы на женские косы, шьются исключительно из черной материи.

   "Гаву", или "гау", - ладанки из серебра или красной меди, иногда с камнями; носятся на груди. В них заключаются бурханы, молитвы и лекарства (рилу).

   "Хутуга" - нож с ножнами и костяными палочками, заменяющими вилку.

   "Сэлэмэ" - сабля, с широким, тонким, прямым клинком, которая носится сбоку привешенной к поясу.

   "Чжибсак" - сабля короче первой, прямая; носится за поясом. Ножны и той и другой украшаются белой медью, серебром, реже золöтом и камнями. Рукоятка обвивается серебряной или медной проволокой; темляк - свитый из тонких ремней.

   "Бу" - фитильное ружье на сошках.

   "Хабтага" - кожаная сумка для пороха, пуль и ружейных принадлежностей. Термин "хабтага" служит также для обозначения футляра для чайной чашки.

   "Чжада", или "чжида", - тангутская железная пика с древком, нередко обвитым у основания железным прутом или проволокой, для лучшего сопротивления сабельным ударам.

   "Суйкэ" - сережка из серебра, с камнями. "Биласэк" - серебряные кольцы на пальцы. "Буга", "бугубчи" - серебряные браслеты.

   Кроме того каждый монгол носит с собою чётки из дерева или стекла, а богатые - из кораллов, бирюзы, янтаря и прочее.

   Жилищем для цайдамского монгола служит серая войлочная юрта (гэр) на месте, в районе кочевок, и белая или синяя, из бумажной ткани, палатка (майхан), разбиваемая для ночлега или временного отдыха в дороге.

   Живя таким образом на открытом воздухе, летом в горах, зимою в равнине, цайдамские монголы чувствуют себя в физическом отношении довольно удовлетворительно, и нередко, дожив до преклонного возраста, ещё сохраняют способность крепко держаться верхом на лошади или верблюде и переносить далекие поездки в караване. Местные кочевники чаще всего жалуются на болезнь глаз, происходящую, по всему вероятию, от соленой пыли, всюду проникающей во время ветров или бурь. По словам монголов болезнь глаз проходит только в горах при естественном улучшении гигиенического состояния.

   Лечением больных здесь занимаются местные ламы или знахари из Лхасы, случайно приезжающие в Монголию. Из лекарств общеупотребительными служат различные порошки, изготовляемые главным образом в Тибете из цветов и листьев горных трав и кустарников и принимаемые больными внутрь.

   Глубокие раны и порезы монголы лечат простыми перевязками, производимыми крайне небрежно и грязно.

   Теперь несколько слов о домашней утвари.

   "Домбо" - деревянное ведро разных величин, круглое или овальное, стянутое деревянными или железными обручами; служит для носки воды. Существует и другой вид "домбо" - для чая и кумыса; высота такого домбо около полуаршина; дно у него широкое, горло более узкое; мастерится из дерева, украшается снаружи рисунками белой или красной меди и обтянуто такими же обручами.

   "Чжарга" - деревянная кадка высотою от 1 до 1 1/2 аршин (от 70 до 100 см), стянута железными или деревянными обручами; дно несколько шире отверстия, которое приспособлено для крышки; в этой последней, в свою очередь, проделано круглое отверстие для палки, на нижнем конце которой находится деревянный круг (иногда его заменяет сшитый из войлока шар). В это же отверстие вливается кумыс или молоко; и то и другое взбалтывается палкой для получения кумыса или масла; палка называется "булюр".

   "Taxa" - лагун, деревянное ведро, круглое или овальное, разных величин; имеет глухую крышку (как у бочёнка). Служит для хранения вина и растительного масла.

   "Хайсэ" - большие котлы и чаши, которые ставятся на очаге (тулуга); отливаются из чугуна и не имеют ручек.

   "Гунчжи", или "хасраг", - чайник желтой меди, имеет форму кувшина.

   "Танха" - маленький, красной меди, чайник, по форме очень похожий на наш фарфоровый.

   "Нюдур" - деревянная ступка, выдолбленная из обрубка дерева, разных величин; большие служат для обдирания ячменного зерна, средние - для разбивания кирпичного чая, малые - для соли и для лекарств (у лам). Для обдирания зерна употребляется пест деревянный, а в прочих случаях - каменный.

   "Шанага", или "шаныг", - разливательная ложка, железная, медная или деревянная.

   "Map-суй" - бурак для масла с крышкой; иногда употребляется точеный, чаще же гнутый. Монголы и тангуты обязательно имеют марсуй при себе в дороге.

   "Баг-бар" - точеная из дерева и раскрашенная чаша для дзамбы.

   "Дэрэм", или "дэрмэ", - деревянные блюда и тарелки разных величин, грубой работы.

   "Сава" - всякая глиняная посудина, с узким отверстием наверху, затыкаемым тряпицей или травою; служит для водки и кумыса.

   "Цуцугэ" - всякая деревянная чашка для чая, кумыса, дзамбы и водки; у богатых нередко отделывается в серебро.

   "Шацзун", или "шацзын", - всякая фарфоровая чашка.

   "Хундуга" - маленькая деревянная, около 1 вершка (4,4 см) в диаметре, чарка для вина; богатые отделывают её серебром.

   "Тэрмэ" - ручная мельница для дзамбы, диаметр - около 30 см.

   Главное занятие цайдамских монголов - скотоводство, подспорьем которого служит также и земледелие.

   Из скота монголы держат верблюдов, лошадей, коров, домашних яков, баранов и коз. Избыток своего скотоводческого хозяйства цайдамцы сбывают в ближайших китайских городах Донгэре и Синине, играющих роль меновых рынков. Если цайдамские монголы порядочные скотоводы, то нельзя сказать того же относительно их второстепенного занятия - земледелия.

   Это последнее стоит на самой низкой ступени; цайдамцы сеют ячмень преимущественно при устьях горных ущелий или неподалеку от них, в равнине, чтобы легче справиться с поливкою полей, производимой посредством оросительных каналов. Земледельческие орудия также примитивны. Осенью, в сентябре месяце, сжатый и обмолоченный хлеб прячут подле пашен в специальные ямы или пещеры, откуда, по мере надобности, и берут зерно. Особых мельниц для перемола зерна, за исключением ручных, цайдамцы не имеют. Обыкновенно небольшое количество ячменя поджаривается в чугунной чаше или котле над огнем, в юрте, а потом поджаренные зерна пропускаются через жернова.

   Полученная таким образом сухая мука, под названием "дзамба", есть главный предмет питания не только местных монголов, но и всех вообще номадов Центральной Азии и Тибета. Богатые кочевники едят кроме того мясо, молоко, масло: летом и осенью пьют в большом количестве кумыс. Обыкновенным же повседневным напитком служит кирпичный чай, приправленный солью, молоком, маслом и прочим, который служит и главным предметом угощения. На этом же чае замешивается до густоты крутого теста дзамба, часть которой съедается на месте, часть же частенько прячется в виде колобка за пазуху, в дорогу.

   Присмотр за скотом лежит главным образом на обязанности женщин или девушек, тогда как мужчины позволяют себе или предаваться отдыху, сидя дома, или же, скуки ради, сев на лошадей, всегда заседланных и привязанных у юрты, разъезжают по соседним стойбищам для приятного времяпрепровождения. Здесь ходьба пешком в крайнем пренебрежении, в особенности у мало-мальски зажиточных людей, не говоря уже о чиновниках.

   Охотники-монголы предпринимают экскурсии в горы иногда за сотню и более верст от своих кочевий; в такие экскурсии собираются обыкновенно значительными партиями.

   Гостеприимство у цайдамцев, вообще говоря, развито так же, как и у халхаских монголов. Кто бы ни вошел в юрту цайдамца, он может быть уверен, что его не отпустят хотя бы без чая. Не угостить, или, по крайней мере, не предложить, случайно вошедшему чашку чая, кумыса или молока, считается в высшей степени неприличным (эвэ-угэ). Этот обычай угощать вошедшего распространяется и на бедняка и на богатого, на простого хошунца и на князя. Если в юрту князя войдет постороннее лицо, по делу или без дела - безразлично, ему непременно будет предложен чай и дзамба.

   Гостя обыкновенно встречают вне юрты. Затем, если он является очень почетным - князь, хомбо-лама, родные князя, - то перед ним поднимается и забрасывается дверь (на верхнюю часть юрты), а если он младше хозяина, то сам открывает двери - левую её половину левою же рукою - и входит в юрту. Там ему указывают место налево от входа; гость садится на войлочную подстилку. Чем старше и почетнее гость, тем выше - ближе к бурханам - усаживают его.

   Хозяин дома, а если его нет, то его брат, сын или жена, ставят перед гостем прежде всего столик или заменяющий его отрезок доски; затем на столик ставят две деревянных чашки (баг-бар): одна "горкой" наполнена дзамбой, другая - чурой. На, вершине горки дзамбы кладутся крестом кусочки или ленточки сливочного масла. В то же время хозяин спрашивает гостя о его здоровьи, о доме, о скоте, о кормах и прочем. Хозяйка же готовит чай и после того, как на столик будет выставлена дзамба и чура, берет фарфоровую или деревянную чашку, наполняет её чаем, ковшом из котла, и передает её хозяину, а тот ставит чашку чая (с дзамбою на дне, которую сначала кладет туда хозяйка, прежде чем наливать чай) перед гостем. Чашка подается, поддерживаемая обеими руками; в обе же руки принимается чашка и гостем. Подать гостю чашку одною рукою - значит показать ему неуважение или презрение; точно так же как и принять ее одною рукою - обидеть хозяина.

   Если гость лицо обыкновенное или он очень молод - ему даже не ставят баг-бар, а подают чай с дзамбой, наложенной в чашку рукою прямо из мешка: этим чаем для такого гостя и ограничивается все угощение. Другое дело с гостем почётным. После чая его угощают кумысом, вином и даже мясом. Прежде чем подать гостю кумыс, человек, разливающий его, берет из ведра или чаши кумыса в разливательную ложку и, капнув его сначала на столик перед гостем, чтобы "особенно почтить его исполнением этого старинного монгольского обычая", брызгает кумысом на юрту, в сторону двери. Делается это для того, "чтобы счастье не оставляло дома, чтобы кумыс никогда не переводился". После этого кумыс наливается уже в чашку, и хозяин передает его гостю. Тот должен только пригубить из чашки и передать её сидящему рядом. Этот тоже только пригубит и передает чашку следующему и так далее, пока чашка не обойдет всех присутствующих. Это называется "дэчжильнэ", или "амсына", то есть попробовать всем или пригубить раньше, чем начать пить.

   Если в доме в это время нет вина, то гостю подают кумыс; если же есть вино, то кумыса не пьют, - ставят его перед гостем, а подают вино. Вино наливают в глиняный горшок, "сава", горло которого покрыто кусочками масла. Хозяин или самый младший, конечно не дитя, из родни этого дома или вообще из присутствующих берет горшок обеими руками и, наклонившись всем корпусом вперед, подносит его сначала гостю. Последний, поддерживая дно горшка левой рукой, берет безымянным пальцем правой руки кусочек масла и либо бросает его в сторону бурханов, или кладет его в рот, или мажет им свой лоб (только тайчжинэрцы), или же, наконец, сбрасывает его в очаг или на стенку юрты. Человек же с горшком, сделав поклон, опуская до земли одно колено и приложив ко лбу в то же время большой палец правой руки, подходит к следующему и так далее, пока не обойдет всех, безразлично - мужчин и женщин. Каждый из них проделывает то же самое, то есть сначала прикладывает палец ко лбу, а затем берет масло с горлышка.

   После этого хозяин убирает масло с горлышка и наливает вино в чашку, которую и подает гостю. Тот только должен пригубить вино, смочивши сначала в нем безымянный палец и брызнув с него на бурханов или на юрту, а затем обязан передать чашку следующему. Когда пригубят все, то чашку вновь наполняют и подают гостю, который и выпивает вино все разом или в несколько глотков. Чашка тогда вновь наполняется и передается следующему и так далее, пока очередь опять не дойдет до гостя.

   Виночерпий (суньчи) должен сидеть, "ради уважения к вину", на одном месте, не выходя из юрты и не выпуская из обеих рук горшка, пока гости не уйдут. Он не встает даже и тогда, когда почетный гость - князь или лама - встает и уходит.

   Затем, когда вино выпито и гость собирается уходить, хозяин снова наливает ему чашку кумыса, который считается более почетным напитком, на прощанье. Чашка опять обходит всех присутствующих, начиная с гостя и кончая хозяйкой. Лишь только гость поднимается с своего места, встают и все присутствующие и начинают выходить вон; сначала выходят дети и женщины, затем младшие гости и уже последним выходит из юрты почетный гость.

   Вне юрты ему подводят его лошадь, поддерживают её под уздцы и за стремя и, наконец, подсаживают гостя на седло.

   Отношения полов во времена шарагольских ханов были очень строги, но с течением времени, после китайского завоевания, стали постепенно падать. После же знакомства монголов с тангутами и, наконец, особенно под влиянием всевозможных пришельцев из Халхи и Китая, проходящих через Цайдам в Лхасу и обратно, - отношение между полами стало настолько свободным и явным, что обратило на это внимание покойного H. M. Пржевальского; таковым нашли его и мы.

   Свобода в половых сближениях вкоренилась и охватила все слои монгольского населения и даже все возрасты, начиная с 12-летнего. Монголы совершенно спокойно рассказывают, что дети - девочки и мальчики - уже в 12 лет, с целью сближения, ищут друг друга обыкновенно во время пастьбы скота. В 13-14 лет девочки имеют уже постоянных поклонников 16-20-летних мужчин, а в 15-16 лет в Цайдаме, по признанию монголов, уже нет ни одной девушки-девственницы. Родители положительно не обращают внимания на это и делают вид, что не замечают, как их 13-15-летняя дочь не особенно осторожно приводит ночью к себе своего поклонника. Поэтому случаи рождения детей у девочек довольно нередки, и родители такой дочери, обыкновенно без всяких упреков и наказаний, принимают ребенка и воспитывают его у себя.

   Девушки в Цайдаме выходят замуж обыкновенно в возрасте от 16 лет. Молодые же люди женятся с 18-летнего возраста. И только сыновья князей и самых крупных и богатых чиновников женятся с 14 лет на девочках 13-летнего возраста.

   Молодые люди вступают в любовную связь с девицами, и если девица особенно понравится парню, то он и имеет её в виду для женитьбы. Парень выказывает своей возлюбленной свою привязанность и постоянством и какими-нибудь ничтожными подарками, вроде медных или серебряных колец и браслетов, или несколькими аршинами бязи или далембы на рубашку, на оторочку шубы. Девица одаривает своего близкого друга вышитыми ею мишурою чехлами на огниво или кисетом под табак.

   Не всегда родители приневоливают сына жениться на той, которая им нравится. Обыкновенно и мать и отец заявляют сыну, что собираются его женить, и спрашивают его: желает ли он ту или вот ту или другую, называя по имени девиц или их родителей. Сын конфузится, но если имя его возлюбленной не названо родителями, то он в таком случае отказывается от женитьбы под каким-либо предлогом, стыдясь прямо назвать при них милую ему девушку. Когда же родители настаивают на своем, то сын подсылает к ним одного из своих приятелей, которому и наказывает сказать отцу и матери, что не женится ни на какой другой, кроме своей возлюбленной, и поручает ему назвать её им по имени. Тогда родители, уже не возобновляя разговора, засылают сватов к родителям возлюбленной их сына.

   Но бывает и так, что родители не обращают внимания на выбор сына и настаивают на том, чтобы сын их женился на девице, указанной ими. И, конечно, сын, любящий своих родителей, уступает им. Иногда, впрочем, когда любовь к девушке пересиливает, влюбленные сговариваются бежать (бегут исключительно к тангутам), и действительно довольно часто бегут, уворовав для бегства несколько лошадей у своих соседей (у родителей воруют редко).

   Люди богатые, особенно же чиновники, уговариваются поженить своих сыновей и дочерей уже в то время, когда дети еще не достигли и десятилетнего возраста. Родители мальчика и девочки, которых они решают между собою поженить, по достижении ими совершеннолетия, утверждают сговор обменом хадаков и подарков. Такой сговор имеет силу, и молодые люди, по достижении совершеннолетия, непременно должны пожениться, если бы они и ненавидели один другого.

   Остановившись на той или другой девице, с согласия или против воли сына - безразлично, родители молодого человека посылают к родителям девушки двух сватов, избираемых из среды своей родни или соседей. Эти два свата, люди обыкновенно пожилые, везут к родителям девицы два хадака, две посудины водки и одну - кумыса. Сваты входят о юрту, где их встречают и, за обычными приветственными фразами, расспросами и ответами о скоте, о кормах и прочем, угощают чаем или кумысом (летом).

   Наговорившись о постороннем, сваты начинают осторожно приступать к выполнению возложенного на них поручения. Они сначала говорят вообще о том, что "молодым парням и девушкам, по обычаям - да-ёсытэ байна - следует жениться и выходить замуж. Вот, например, у вас есть дочь, которую пора выдать замуж". Вслед за этим сваты вынимают и подают родителям девушки привезенное ими вино, кумыс и хадаки и говорят при этом: "Эти подарки посылает с нами вам такой-то; он желает женить своего сына на вашей дочери и послал нас просить вас отдать дочь его сыну. Он ждет от вас хорошего, то есть желательного, ответа и думает, что вы не откажете". Они объявляют лета претендента, причём, хотя бы ему и было 30-35 лет, его называют ребенком - кукус. "Вам известна эта семья, и мы много о ней вам не будем говорить".

   Родители девушки серьезно или только из вежливости стараются отклонить предложение, упрямятся, возвращают сватам хадаки и говорят: "Как можно! наша дочь еще ребенок, - хотя бы ей было 17-20 лет и она имела близких друзей, - ничего ещё не понимает! Пусть подрастет, тогда мы и будем говорить об этом деле". Сваты снова передают родителям девушки хадаки и снова стараются красноречивыми словами вытянуть у них слово, могущее подать хотя бы слабую надежду на окончательное соглашение. Поэтому-то этот первый акт сватовства и называется у цайдамцев "амы-татаха", то есть вытянуть слово, получить предварительное согласие; амы - рот, татаха - вытянуть, тянуть.

   Этот первый акт сватовства - амы-татаха - является решающим. Если слово "вытянуто", - дело считается бесповоротно решенным; если нет, - оно или возобновляется впоследствии, или же и совсем не возобновляется. Но раз слово дано, то родители жениха, в сопровождении нескольких родственников, через неопределенный промежуток времени, отправляются к родителям невесты - "поймать у них слово" - "амы-асхул". Они везут на этот раз с собою пятнадцать посудин вина и кумыса, вареного барана и столько хадаков, сколько родственников у невесты.

   Приезжие, войдя в юрту, заявляют, что они получили благоприятный для них ответ и вот теперь явились поймать вытянутое слово - амы-асхул - и закрепить поимку его обычным небольшим хуримом, или пиршеством. В это время собираются сюда же и все родственники невесты, которые живут поблизости, и начинается это пиршество - хурим. Приезжие угощают родителей и родственников невесты водкою, кумысом, мясом и раздают всем присутствующим хадаки. Разговоров о предстоящей свадьбе, о женихе и невесте, не бывает. Пьют, едят и говорят о вещах совершенно посторонних.

   Третий акт сватовства называется "цзуса" - клей. Этим актом как бы склеивают навсегда жениха и невесту. На этот раз к родителям невесты снова приезжают отец, мать и несколько родственников жениха и привозят с собою: один хадак с кусочком клея, одну посудину водки и моток красного шёлка (нитки). Отец жениха, говоря, что "привез клей по установленному обычаю", кладет хадак с кусочком клея, вино и моток шёлковых ниток перед бурханами. Клей и прочее имеют каждый свое символическое значение: клеем как бы склеивают жениха и невесту навсегда; посудина с водкою служит синонимом колышка, а хадак - веревки, на которую должны быть наарканены или привязаны на всю жизнь молодые. Моток красных шёлковых ниток должен связать собою души молодых. Вино это выпивается тут же, а все остальное лежит перед бурханами в течение трех дней, после чего прячется в ящик отцом невесты.

   Наконец, наступает последний, четвертый, установленный обычаем день сватовства. Он называется "шагайто", то есть так же, как и нижняя часть бараньей задней ляжки.

   С раннего утра в дом невесты собираются её близкие родные, а в дом жениха его родственники. Когда все будут в сборе, везут жениха к невесте. Вместе с женихом едут его родители и все собравшиеся родственники. При женихе безотлучно состоит женщина - или жена старшего брата жениха, или какая-либо молодая женщина, ближайшая его родственница; она называется "бэргэн". Её обязанности состоят в том, что она должна во-время предупреждать жениха, что требуется говорить или делать, где садиться и так далее.

   Приезжающих гостей сначала угощает хозяин дома и его родня чаем, хлебом, дзамбой, мясом, вином и кумысом. Затем и родственники жениха достают свои посудины с водкой, кумысом и прочим и угощают родных невесты. Вне юрты гости перемешиваются; здесь и родственники жениха и родственники невесты - и дети и женщины, старые и малые, мужчины и мальчики - все едят, пьют, громко говорят. Песен не слышно, их монголы во время пирушек на свадьбах не поют.

   В самый разгар попойки один из родственников жениха, на которого возложена обязанность раздавать хадаки, подносит отцу и матери невесты по хадаку и тут же передает им коня, играющего роль калыма за невесту. Потом он же раздает хадаки тем из родни невесты, которые не получили хадаков раньше - во время "амы-асхул". Родители невесты тщательно следят за тем, чтобы при раздаче хадаков со стороны родственников невесты никто, даже грудные дети, не был обойден. Поэтому в этот день расход на хадаки огромный; их раздается по нескольку сотен!

   Перед концом дня собирают остатки водки из всех недопитых посудин и наполняют ею чашу на очаге в юрте родителей невесты. Затем родители её и родители жениха подают по хадаку кому-либо из более опытных и умеющих красно говорить гостей с просьбою сказать "славу" пиршеству и вину. Эта слава, или похвальное слово вину, называется "сун-ёроны". Приглашенный сказать её говорит сидя, повернувшись лицом к очагу. Прежде всего он, по возможности стихами, хвалит вообще пиршество, а затем переходит к восхвалению водки и кумыса, веселящих сердце человеческое {Ёроль - слава. Всего ёроля мы не можем здесь привести, а приведем из него более характерные части.}.

   "Кумыс и вино изобретены Чингис-богдо-ханом; добыты оии из молочных родников - Усун-булык-экитэ, из озёр с маслом - Тосо-нор-экитэ. Это в высшей степени высокие напитки наших предков и наши! Они оживляют пир и увеселяют пирующих! Вот теперь вино здесь в чаше! Оно развеселило нас, заставило забыть горе. Оно вселило в каждого из пирующих веселие и радость! Пусть же и потомки, которые будут в этой юрте пользоваться этим очагом и чашею, пьют из неё всегда эти напитки! Пусть эти напитки не переводятся никогда в этом доме, на радость людей. Пусть наши потомки пьют их и будут ими богаты"! И так далее.

   Спустя некоторое время в юрте, у самой двери, расстилается невыделаная баранья шкура, шерстью вверх, и из другой юрты приглашается сюда, в юрту жениха, невеста, сопровождаемая своей "бэргэн". На шкуру становится жених, справа от него невеста, а по сторонам их, вне шкуры, становятся их бэргэни. Тогда родители невесты, передавая хадак "ёрольчи" - мастеру говорить похвальное слово, просят его высказать стихами добрые пожелания жениху.

   Приведем характерные отрывки из таких стихов:

   "...Да будешь ты всегда счастлив и долголетен; да будешь всегда здоров и силен. Пусть никакая болезнь тебя не коснется, и будешь ты влиятельным, славным и мудрым нойоном! Пусть в делах твоих во всю жизнь шея твоя будет толста {То есть чтобы выносить всякую трудность и легко ее разрешать.}. Пусть ты будешь всю жизнь богат во всем. Ездить бы тебе на хороших лошадях". И так далее.

   Окончив ёроль, он передает заранее приготовленные родителями невесты хадак и мешок с чашкой, - в чашке, в узелке, зерна хлеба {Чтобы был богат.} - бэргэн жениха, которая набрасывает хадак на шею жениха и опоясывает его новым поясом, с привешенным к нему вышитым чехлом - мешком - и чашкой {Чехол или мешочек с чашкой называется "хамгага".}.

   Вслед за этим и родители жениха с хадаком просят того же ёрольчи высказать и их пожелания невесте. Ей говорится в общем то же самое, лишь с небольшой разницей. Кроме пожеланий богатства, долголетия, счастья, разума и прочего, ей желают: "Иметь тебе всегда длинные волосы; иметь тебе много скота и ухаживать за ним без устали! Вставать бы тебе как можно раньше и ложиться спать - как можно позже!" В заключение речи ёрольчи, обращаясь уже к обоим вместе, говорит: "Благославляем мы все вас на доброе дело!".

   В продолжение этих речей жених и невеста стоят на шкуре и повидимому чувствуют себя очень неловко. Жених потеет, обтирается и не поднимает глаз, невеста тоже; она старается закрывать глаза руками, и как только ёрольчи кончит говорить и ей позволено будет уйти, она быстро убегает и скрывается в своей юрте.

   Назначается, наконец, по совету с ламами, и день свадьбы. Как свадьба, так и "шагайто" обыкновенно происходят летом, потому что в это время года особенно много добывается водки и приготовляется кумыс. Сватовство же происходит иногда и зимою, но "шагайто" - заключение сватовства - всегда летом.

   Накануне свадьбы рассылаются приглашения всем родственникам и знакомым. Приглашенные жениха собираются у него накануне свадьбы, а родные и знакомые невесты собираются накануне же в её доме.

   В доме или, вернее, в ставке - по-монгольски айль - жениха идут приготовления к следующему дню: ставится новая юрта, предназначаемая для молодых, устанавливается в ней всевозможная утварь, чаши, котлы, столик-жертвенник для бурханов и постель из войлоков, на которую сверх того кладутся другие войлочные матрацы - приданое невесты.

   В этот день родственники невесты привозят ей посильные подарки - кто шубу, или халат, из цветной материи, кто дарит серебряные кольца, кто браслеты, кто вышитые чехлы на косы и так далее.

   В этот же опять-таки день и жених, в сопровождении двух-трех сверстников, должен посетить юрту родителей его невесты для того, чтобы "потрясти юрту" - "гэрхуньдуху". Ясного объяснения этого обряда нам монголы не дали, но из их темных рассказов можно вывести заключение, что жених является в целях "растрясти, разорить семью", то есть отнять у неё одного ее члена (девушку). Являясь в юрту, жених однако не трясет её, а ограничивается только прикосновением пальцев к двери или войлоку. Разговоров жених здесь не ведет, а коротко лишь отвечает на вопросы о его здоровье, о здоровье его родителей и на другие обычные вопросы. Его угощают чаем, вином и кумысом, но он старается поскорее отделаться от этого и собирается уезжать. Лишь только