Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Кам

лья чрезвычайно живописной.

   Река Дзе-чю, на левом берегу которой мы теперь стояли, есть один из значительных притоков верхнего Меконга, в который впадает в 80 верстах к юго-востоку. Ширина ее прозрачноголубых или зеленоватых вод достигает 25-30 сажен (50-60 м), при глубине в это осеннее время от 10 до 15 футов (3-4,5 м). Течение стремительное, а на порогах и очень бурливое; в таких местах гребни волн покрываются барашками. Река переходима в брод только позднею осенью у кумирни Дорч-желинг, где в широкой долине её песчано-каменистое русло расширяется до 40 сажен (80 м) и где глубина в то время не превышает 3-4 футов (0,9-1,2 м). В высокий же уровень реки пользуются деревянным мостом, устроенным ниже, в 20 верстах при монастыре Кгардин-гомба.

   Время, проведённое экспедицией у горы Болонго, прошло незаметно. Целыми днями мы экскурсировали по горным склонам, изрезанным быстрыми ручьями. В первый же день в береговых зарослях, окаймляющих скалистые выступы, мы добыли очень интересную новую птичку из семейства Timeliidae - Janthocincla kozlowi.

   Эта бурая юркая кустарница, как её мы окрестили на месте, которая между прочим известна тибетцам-кам под названием "дюсэ", величиной с черного дрозда, с длинным, широким хвостом. Janthocincla kozlowi никогда не покидает кустарниковой зоны, ютясь по ущельям рек и речек, но не избегает соседства жилищ оседлых обитателей. Птичка просыпается с зарёю и подаёт из чащи кустарников сначала тонкий писк, а позднее и громкое трещанье, напоминающее голос маленьких сорокопутов - а иногда и голос дрозда Кесслера; затем молчаливо спускается вниз, к корням кустарников, и там, перемещаясь от куста к кусту, исчезает, не обнаруживаясь человеку. Бурая кустарница, вообще говоря, очень строга и, зачуяв опасность, забивается в глушь, откуда показывается не скоро, становясь молчаливой и неподвижной. Спустя известное время, убедившись, что опасность миновала, кустарница показывается или на вершине ветвей, или на лугу под нависшими кустами. Добыть её не легко, для этого нужно иметь помимо терпения ещё и уменье охотника-наблюдателя.

   Зимой по утрам я наблюдал эту птичку у дворов туземцев, где она совместно с полевыми воробьями и завирушками прыгала по соломе.

   Полёт рассматриваемого вида низкий, ровный и обыкновенно непродолжительный как по времени, так и по пространству: переместившись с берега на берег или через открытую поляну, птичка опускается снова в кустарник.

   Помимо этой новой птички здесь было не мало и других, обогативших орнитологическую коллекцию. Соседние бивуаку туземцы были заняты уборкой ячменя, который для просушки расставляют в снопы, подобно тому, как это делается у нас в России. По мере того как снопы просыхали, их увозили вьюком к жилищам.

   7 сентября, лишь только забрезжила заря и вершины гор позолöтились косыми лучами солнца, а в глубине ущелья ещё лежала холодная тень, мы оставили монастырь и направились вверх по реке. Через пять вёрст пути до Дзэ-чю экспедиция вышла на её первый приток Ю-чю, пришедший с северо-запада. Эта небольшая прозрачная речонка вскоре привела нас к главному монастырю Сурманского хошуна - Сурман-намчжи-дзэба-гомба, во главе которого стоит лицо, управляющее вместе с тем и всем хошуном.

   Богатый и обширный Сурманский монастырь свободно раскинут на пологом скате открытой долины, носящей характер лугового плато. Главный храм превосходит размерами все прочие кумирни, виденные мною в Восточном Тибете. Не менее того нас поразило своим внешним видом и одно из ламских общежитий, напомнившее собою европейский четырехэтажный дом. Поодаль от главного храма, на ближайшие высоты, поднимаются кельи отшельников. Этот староверческий монастырь вмещает кроме своих еще и последователей белого толка; всех лам здесь насчитывается до 500 человек, состоящих в ведении гэгэна-бэй-ху.

   Миновав на своем дальнейшем пути священную гору Амнэ-дотэ, мы оставили речку Ю-чю, круто уклонившись к юго-западу, по одному из её правых притоков - Мок-чюну, и ночевали подле одинокого домика, ютившегося ввиду самих истоков этой горной речонки. Здесь, почти в верхнем поясе гор, произрастала чахлая редиска, на которую мы с жадностью набросились, поедая ее и в отдельности, и вместе с неизменной бараниной, в виде салата.

   Эта ночёвка памятна для нас ещё и тем, что здесь мы добыли новый вид хомяка (Cricetulus khamensis) {К. A. Satunin. Neue Nagetiere aus Centralasien. Оттиск из Ежегодника Зоологического музея Академии наук, т. VII, 1902, стр. 28-29.}, державшегося в разрыхленной почве, на луговом скате.

   Пересекши гриву увала, караван очутился в глубоком ущелье речки Дозон и, следуя вверх по ней, достиг северной цепи скалистого хребта, в месте перевала Ланну-ла, в 14 940 футов (4 550 м) над морем. С вершины этого перевала открывается вид на гору Дорикунг, отстоявшую далеко на севере в хребте Русского Географического общества. К югу же вид загораживается следующей параллельной горной цепью, до которой раскидывалось луговое плато, носившее следы глубокой осени. Ночной минимум здесь был -8,6®, хотя днем на солнце пригревало порядочно, в особенности в тихую погоду.

   С соседних скал, громоздившихся в красивом беспорядке по обе стороны дороги, порой доносились звонкие голоса тибетских улларов, а по лужайкам, там и сям, держались вьюрки, краснохвостки, альпийские синицы (Parus superciliosus, Leptopoecile sophia), сифаньские куропатки (Perdix sifanica); реже сарычи и соколы. Из зверей кое-где в горах, по словам проводников, бродят медведи, волки; обычнее других - кярсы, зайцы, а из жвачных - маралы, кабарга и куку-яманы (Pseudois nahoor).

   Южная цепь скалистого хребта так же высока, как и предыдущая, и здесь перевал Ментон-ла поднимается около 15 160 футов (4 620 м) над морем. Верстах в 20-30 к югу опять встают высокие горы, сопровождающие долину верхнего Меконга - Дза-чю, которая отсюда кажется узкой, серебряной змейкой, извивающейся по широкому руслу. Подъём на перевал с севера удобный, невысокий, спуск же к югу, помимо страшной крутизны и глубины, затрудняется ещё массой камней, особенно в верхнем поясе.

   В общем северная и южная цепи гор представляют один хребет, граничащий на юго-востоке с слиянием рек Дзэ-чю и Дза-чю, в обратную же сторону уходящий на более значительное протяжение. Командующим вершинам в южной или главной цепи хребта местные туземцы придали названия: Гэчжи, Ланну и Дабчжи.

   Рассматриваемый скалистый хребет слагается почти исключительно из известняков {В северном подножье хребта, по правому берегу реки Дзэ-чю, обнаруживается известняк железисто-глинистый темномалиновый, очень твердый; по речке Ю-чю - известняк плотный, темносерый неяснослоистый и с неясными микроскопическими органическими остатками. В гребне северной цепи - известняк серый с белыми гнездами кальцита, с члениками криноидей; по гребню южной - известняк буровато-белый кристаллический, с микроскопическими органическими остатками; между гребнями, в верхнем поясе гор - известняк брекчиевидный, ноздреватый от выветривания, и наконец у восточной окраины горы Дабчжи - известняк плотный светлобурый, с фораминиферами.} с незначительным сравнительно включением серо-зеленого твердого песчаника, залегающего в среднем поясе северного склона. Гребни цепей состоят из одних серых известняковых скал, которые нередко тянутся в виде правильных, отвесно ниспадающих стен с довольно большими брешами, образовавшимися по всему вероятию от периодических ветров и бурь, достигающих и в этой части Тибета большого напряжения.

   По этому скалистому хребту проходит между прочим граница северных и южных тибетцев-кам, подчиненных сининскому цин-цаю.

   Спустившись на километр по вертикали, мы вступили в теплую долину Дза-чю в том месте, где река катит свои воды сравнительно спокойно, дробясь на много рукавов; затем, пройдя вниз около двух километров, экспедиция прибыла к месту переправы, в урочище Гарту-тука.

   В месте переправы экспедиции через Меконг нас ожидал один из четырех советников Нанчин-Чжалбо - Шэраб-Чумпыр, который в ответ на приветствие, принесенное им от имени своего начальника, получил от экспедиции пекинский и сининский паспорты для представления их в возможно непродолжительном времени в ханскую ставку, запрятанную в одном из ущелий на речке Бар-чю.

   Нам удалось установить прочное знакомство и с южными тибетцами, в чем конечно видную роль сыграл Шэраб-Чумпыр, довольный назначением состоять при экспедиции на её дальнейшем пути к лхасским владениям.

   Личность Шэраб-Чумпыра, одного из четырех главных советников хана, довольно интересная. Получив от своего отца бэй-ху в управление хошун, он располагал в то же время и порядочным наследственным или личным состоянием, что ставило молодого старшину на видное место и давало возможность в большей степени проявлять свою самостоятельность. Будучи в душе великим воином, Шэраб-Чумпыр не только не стеснял в грабежах своих подчиненных, но даже и сам часто принимал в них главное участие, правда так несчастливо, что вскоре дошел до разорения и устранения от должности, а затем и до заключения в кандалы... И только война, ведённая Нанчин-Чжалбо с некоторыми хошунами Центрального Тибета, помогла Шэраб-Чумпыру вновь подняться. Ему и двум другим опальным бэй-ху хан решился доверить командование отрядами для одержания победы, столь долго не дававшейся прежним его ставленникам. И действительно, в роли исключительно воина Шэраб-Чумпыр блестяще одерживал победу за победой и вскоре вернул все земли, отошедшие было к соседним хошунам, чем и восстановил прежнее влияние своего известного чжалбо. Обрадованный хан простил ему все проступки и постепенно возвел его до настоящего положения - ближайшего советника, однако предварительно потребовав от него клятвенное обещание не возвращаться к прежним грабежам однохошунцев.

   Верхний Меконг, согласно общему простиранию хребтов и долин, заключенных между ними, стремительно катит свои голубые волны в юго-восточном направлении. Зародившись из обильных ключей, эта река, по словам туземцев, вначале течет на восток по открытому высокому, холодному плато Центрального Тибета, затем, постепенно склоняясь к югу, всё более и более стесняется сближенными между собою цепями гор, образующими довольно нередко теснины и пороги, по которым, бешено низвергаясь, оглушает шумом своих вод, сбивающихся у каменных прибрежных стен в блестящую пенистую массу. Боковые ручьи и многочисленные речки, напоминающие собой по быстроте течения горные потоки, увеличивают дикость и своеобразную прелесть Меконга; там и сям, в капризно-извилистых его расширениях, приютились селения тибетцев, к крохотным полям которых обрываются скалы, убранные рододендронами, диким абрикосом, белой и красной рябинами. Тёмный лес из могучих елей, листвениц и можжевельника располагается с одной стороны, светлые березовые рощи - с другой; на дно самих долин, к берегам вод, спускаются густые кустарники - ива, жимолость, барбарис, боярышник, так называемые ягодные кусты - крыжовник, смородина, малина и множество всевозможных высоких и низких трав. Выше лесной и верхне-кустарниковой зон пестрят самыми разнообразными цветами альпийские луга, где на просторе пасутся стада кочующих обитателей, в свою очередь мало стесняющие диких млекопитающих, не говоря уже про птиц, в большинстве случаев держащих себя совершенно безбоязненно и по отношению к стадам и по отношению к туземцам.

   Урочище Гарту-тука находится на границе перехода верхнего Меконга из широкой мягкой луговой долины в каменистое лесное ущелье или даже теснину. Ширина Дза-чю в этом характерном месте простирается до 40-50 и более сажен (до 80-100 и более метров); дно главной реки, равно и второстепенных побочных речек, галечное. Прибрежные террасы отведены человеком под земледелие, которое вверх по течению невдалеке сравнительно и оканчивается, так как абсолютная высота местности здесь уже достигает 12 тыс. футов (3 700 м). Прилежащие горы оживлены кочевым населением, поднимающимся вверх по долине Дза-чю на расстоянии пятнадцати переходов, где проходит западная граница Нанчин-Чжалбо, тогда как устье Бар-чю определяет её на востоке с округом Чамдо, а долина реки Ному-чю или Джи-чю на юге - с дэвашунской территорией.

   Здесь ихтиологическая коллекция экспедиции обогатилась между прочим новыми формами омаринок или карповых - Schizathorax kozlowi, Ptychoborbus kaznakowi; из известных же видов нам удалось добыть Nemachilus thermalis, Schizopygopsis güntheri и Gymnacypris eckloni.

   Так как наш лагерь был расположен у самой переправы, то мы имели возможность лишний раз видеть проезжих тибетцев, направлявшихся в ту или другую сторону.

   Однажды таким образом наше внимание было привлечено самой разнородной компанией, среди которой находился и нищенствующий лама; главное отличие его ст прочих лам заключается в чашке, прикрепленной за спиной, и оригинальном посохе, носимом ламой всегда и всюду.

   Являлись сюда также и молöтобойцы и художники кистью для фабрикации мани. За время нашего пребывания на берегу Меконга соседнее обо-мэньдон значительно обогатилось.

   19 сентября караван экспедиции оставил Меконг и постепенно втянулся в мягкие холмы широко расплывшегося северного склона гор. С вершин холмов открывались приветливые глинобитные домики, подле которых блестели змеевидные ручьи и речки. На прилежащих волнистых увалах темнели огромные стада яков, на значительно же большем расстоянии паслись бараны. Все говорило о довольстве и зажиточности нанчинских обитателей.

   На третий день пути от Меконга, вскоре по выступлении из селения Дуру, мы оставили большую дорогу восточнее; в том же направлении отошли от нас кумирня Сева-гомба и селение Бийцза, которое славится богатейшими залежами соли, эксплоатируемой туземцами. Наш же путь направился к югу, к месту раздвоения хребта на северную и южную горные цепи, из которых первую туземцы считают за главную, уступающую однако по высоте второй - южной, с перевалом Радэб-ла, поднятым над морем на 14 550 футов (4 440 м). В то время как северный склон хребта довольно пологий и простирается в ширину верст на 25, противоположный - страшно крутой и оканчивается всего через 5 верст, у дна глубокого и действительно живописнейшего ущелья Бар-чю. Долго я стоял на перевале и не мог налюбоваться этим ущельем, гармонично сочетавшим в себе отвесные каменные кручи, густые леса ели и древовидного можжевельника и темную извилистую речку, положительно тонувшую среди причудливо нависших над нею гигантских скал и цеплявшихся по ним хвойных зарослей.

   Вначале мы спускались по мягкому альпийскому лугу, затем вступили в область можжевелового леса; крутизна тут была такая, что едва допускала возможность движения по ней бычьего каравана. В подобных местах предпочитаешь итти пешком, ведя в поводу лошадь.

   Хребет, у южной подошвы которого приютилась экспедиция, своею восточной окраиной простирается до Чамдо, где вершиной Зачжи касается вечного снега, в противоположную же сторону убегает еще дальше, вглубь самого нагорья Тибета. С севера его омывает верхний Меконг, с юга - правый приток последнего - Ному-чю с своей данницей Бар-чю. Этот хребет нам удалось проследить на порядочном протяжении и пересечь дважды, не считая третьего второстепенного пересечения, исполненного лишь в области одного южного склона.

   Несмотря на свои значительные размеры до 400 верст (более 420 км) в длину, рассматриваемый хребет, подобно многим таковым Восточного Тибета, не имеет у туземцев общего названия; я назвал его именем Вильяма Вудвиль Рокхиля (William Woodville Rockhill), желая тем самым почтить путешественника, которого я уже не раз упоминал на страницах моего труда и который является в Каме моим предшественником, столь много поработавшим по географии Северо-восточного Тибета и в области его этнографии давшим первые обстоятельные сведения об обитателях Кама в своих классических трудах; "The Land of the Lamas", 1891, и "Diary oî Journey through Mongolia and Tibet", 1894.

   Хребет Вильяма Вудвиль Рокхиля слагается в месте нашего первого пересечения главным образом из плотных известняков (буро-серых или глинистых зеленовато-серых), кроме того из мергелей (буро-красного песчанистого или светлосерого пористого), залегающих в окраинных холмах северного склона; на восточном пересечении этого хребта, у самого гребня, обнаружен трахит (грязно-белый с пиритом и охрой) исключительно в виде больших и малых обломков, сползающих на обе стороны перевала Мо-ла; а пониже гребня, приблизительно футов на 200 (метров на 60), на северном склоне выступает в виде отдельной скалы, треснувшей по всем направлениям, бурый биотитовый трахит с многочисленными крупными выделениями плагиоклаза и санидина и мелкими - биотита; на южном же склоне, в области среднего пояса гор, при урочище Бамару, замечен известковый, ноздреватый, светлокрасно-бурый туф, покрывавший ложе небольшого ручья, сбегавшего по последовательно расположенным уступам.

   Между западным и восточным пересечениями хребта Вудвиль Рокхиля, по южному склону этих гор, в теснинах Бар-чю и Цатима, преобладающей породой является опять-таки известняк, причём в первом случае - серо-бурый, с прожилками кальцита, или глинистый, плотный, темносерый, а во втором - серый, плотный, глинистый, с очень неясными микроскопическими органическими остатками. В Цатимской теснине этот известняк переслаивается с мергелем (бурым, песчанистым, тонкослоистым). Мягкие береговые террасы, занятые туземцами под пашни, состоят из красно-бурого известковистого суглинка; наконец, значительно выше Цатимской теснины, в нагорной котловинке, обнаруживается красно-бурый или розовато-жёлтый песчаник, равно как и ниже теснин, по выходе в долину Ному-чю, вдоль берегов, тянутся еще более разнообразные типы этой породы. Горная речка Бар-чю, стремительно неся свои дивно прозрачные воды по галечному ложу, местами суживается до 4-6 м, местами расширяется до 24-30, имея в длину около 100 км. На всем означенном протяжении она только перед впадением слева в Ному-чю круто склоняется к югу, изменив общему юго-восточному направлению. Глубина её в месте брода, при урочище Ярчюн, в осеннее время - около 0,5 м; летом же, конечно, уровень речки значительно повышается.

   С обеих сторон ущелье Бар-чю запирается мрачными теснинами, а с восточной - кроме того и высоким каменным порогом, с которым река яростно сражается, превращаясь при этом в одну сплошную пенистую массу, играющую на солнце цветами радуги. Рёв и шум Барчюской стремнины был в состоянии заглушить самый громкий людской голос. Обаятельной дикой прелести каскада способствовали также девственные заросли, нависшие с отвесно ниспадавших береговых стен. Это было любимейшее место моих охотничьих экскурсий.

   По целым часам я просиживал в соседстве стремнины, наблюдая под её монотонный гул за жизнью местных пернатых. Чуть только блеснут солнечные лучи по скалистым стенам ущелья и вершинам хвойных дерев, как уже просыпаются птицы и покидают места ночевок. Снежные грифы, ягнятники бородатые и орлы-беркуты дозором понеслись над вершинами гор, коршуны и вороны нетерпеливо закружили над бивуаком у места заклания баранов, тогда как сороки (Pica p. bottanensis) и черные вороны (Corvus macrorhynchus Levaillanti), повидимому, спокойнее выжидают той же добычи, сидя на соседних деревьях; высоко над елями парит вновь открытый ястреб (Accipiter nisus Ladygini), которого по временам беспокоят попутно пролетавшие соколы, сарычи, галки (Coloeus dauricus) и крикливые клушицы; сверху ущелья волнистым полетом прилетел зеленый дятел (Picus canus Guerini) и с размаха уцепился за пень; на другом берегу речки долбит высокое стройное дерево другой его собрат - золöтистоголовый (Picoides tridactylus funebris); в двух-трех шагах от наблюдателя невидимкой поднимается по стволу камская пищуха (Certhia khamensis); в гущине кустарников перелетают или прыгают по ветвям Janthocincla ellioti, Janthocincla maxima, бурая кустарница (Janthocincla kozlowi) и дрозд Кесслера (Turdus kessleri); рядом с ними можно было нередко вспугнуть рябчика (Tetrastes sewerzowi); повыше - цепляются в хвое всевозможные синицы: хохлатые - Parus rufonuchalis Beawani, Parus dichrous dichroides, маленькие изящные - Leptopoecile sophiae, Lophobasileus elegans, Poecile songara, несколько видов пеночек и золöтистолобый королек; изредка, в стайках, перелетали с одной стороны ущелья на другую гималайские клесты (Loxia curvirostra himalayana) и каменные голуби (Columba rupestris); там и сям перемещаются на скалах или на деревьях, помахивая хвостиками, красивые горихвостки; Chaemarrhornis leucocephala, Phoenicurus schisticeps, Ph. ochruros phoenicuroides; реже показывалась на глаза Tarsiger cyanurus; в гущине можжевельников запрятались дубоносы (Mycerobas carneipes) и нарядные розовые вьюрки (Carpodacus thura dubius, С. roseus); y прибрежных, обмытых водой, корней ютился крапивничек (Troglodytes t. neglectus), a по речным валунам - водяная оляпка (Cinclus cashmeriensis), часто спрыгивавшая на воду.

   К полдню птички становятся менее энергичными и, напившись воды, незаметно скрываются в кустарники и скалы. Пора и охотнику возвращаться к бивуаку. Тихо бредешь по знакомой тропинке, порой на минуту остановишься, прислушаешься и в то же время посмотришь в бинокль на ближайшие скалы. Среди тишины вдруг польются, словно из свирели, нежные тонкие звуки зеленого красавца всэре (Ithaginis geoffroyi), усевшегося где-либо на бугорке подле стайки этих птиц, спустившихся к речке напиться; по мере того как умолкает одна приятная трель вблизи, за поляной раздаётся новая, там дальше ещё и ещё; мелодичные переливы звуков доверчивых всэре и замечательно нарядное их оперение часто совершенно обезоруживали меня, и я ограничивался одними прицеливаниями в этих птиц. Истый охотник-коллектор и любитель природы меня поймет...

   По временам я заглядывал и в область среднего и в область верхнего поясов гор, где часто встречал белых ушастых фазанов (Crossoptilon thibetanum) и так называемых кундыков, или кулюнов (Tetraophasis szechenyi). Первые из этих крупных "охотничьих" птиц по образу жизни и голосу сильно напоминают близкого им собрата Oossoptilon auritum. Подобно последнему, рассматриваемый вид держится большими или меньшими табунками в ущельях, обильных всякого рода растительностью; в течение всего дня, но чаще по утрам и вечерам, можно слышать его голос, похожий на отрывистое, последовательно повторяемое выражение шагыр... шагыр... шагыр..., послужившее туземцам поводом к названию самой птицы этим звукоподражательным словом - "шагыр". Несмотря на свой крайне выделяющийся нежнобелый наряд, обнаруживающий ушастого фазана на далекое расстояние и часто повергающий его в когти крылатых хищников, шагыр довольно обыкновенен в Каме, так как туземцы, за весьма редкими исключениями, на него не охотятся. Следуя лесистыми скалистыми ущельями в области земледельческого населения Кама, мы чуть не ежедневно могли любоваться на стаи этих птиц, доверчиво относящихся к людям. Наблюдаемые с близких расстояний, по соседству с селением, шагыры напоминают домашних породистых птиц, всего больше, конечно, изящных белых петухов. Самки белых ушастых фазанов отличаются от самцов главным образом несколько меньшим ростом и отсутствием на ногах шпор.

   Кулюны - обитатели почти исключительно среднего пояса гор, хотя нередко их можно встретить и в верхнем, до пределов рододендронов и древовидных можжевельников. Охотнее всего, однако, Tetraophasis szechenyi держится в хвойном еловом лесу, где в утренние и вечерние часы эти птицы ходят по земле парами или обществами, в зависимости от времени года. Ночуют кулюны на деревьях, усаживаясь в гущину ветвей, ближе к стволу, куда прячутся и будучи кем-либо напуганы, после перелета. Весной, в феврале, самцы гоняются за самками, припадая к земле распущенными крыльями и помахивая хвостом словно веером, в то же время издают оригинальный звук, который в начале игры птицы походит на крук... крук... крук..., а затем, постепенно вместе с повышением, иногда слышным на расстоянии четверти километра, переходит в отчетливое кулюн... кулюн... кулюн... Мясо этой птицы нежное, белое и по вкусу не уступает мясу рябчика.

   Благодаря разнообразию и богатству птиц вообще в Барчюском ущелье, мы здесь успешно пополняли свою орнитологическую коллекцию; другое дело по отношению к сборам или охотам на зверей; этот отдел оставлял желать много лучшего, несмотря на то, что в местных лесах и скалах иногда можно встретить обезьян (Macacus lasiotis), промышляющую за ними пантеру или леопарда, рысь, тибетского медведя, волка, лисицу, хорька, сурка, залегшего уже спать, пищух, барсука, оленей и кабаргу.

   Ботанические экскурсии вознаграждались теперь главным образом семенами, собираемыми как с трав, так еще более с кустарников.

   Кумирня Га-гомба, или, как она ещё называется, Гэрчжи-гомба, отстоит от Бар-чю к юго-западу всего лишь на два небольших перехода и расположена в долине реки Чжи-чю, на правом возвышенном её берегу, будучи, таким образом, отделена от нашего главного лагеря высоким сложным хребтом, залегающим между двумя соседними речками Джи-чю и Бар-чю. Означенная кумирня следует учению Цзон-хавы и вмещает в своих красивых постройках до 200 лам, с двумя гэгэнами во главе.

   От кумирни к реке ведет крутая дорожка, которая спускается к железному висячему мосту, довольно прочно устроенному через Джи-чю в месте сужения реки до 60 м, там, где оба берега её значительно возвышены над водой, в особенности правый берег, в направлении к которому мост несколько приподнят. По словам тибетцев, мост при кумирне Га-гомба очень давнего сооружения и составляет гордость дэвашунцев. К ночи движение по качающемуся мосту прекращается: дверь, ведущая на лхасскую землю, запирается на замок, а в крайнем случае оберегается и стражей. Подобных пропускных постов на этой пограничной дэвашунской реке устроено, говорят, три или четыре.

   Характер южного притока Меконга - Джи-чю - в общем тот же, какой имеют и другие соседние реки, а именно в своем верховье река течет на просторе, а затем по мере удаления к востоку - постепенно погружается всё в более тесные каменные ущелья с периодическими расширениями, дающими приют земледельческому населению. Как кажется, эта многоводная и быстрая река отстоит своими истоками на значительное отсюда расстояние, внутри Тибетского нагорья.

   Вблизи кумирни Га-гомба долина Джи-чю, имевшая перед тем до четырех верст ширины, незаметно переходит в ущелье с мрачными нависшими скалами, более или менее густо прикрытыми лесами ели, кустарниками и увядшими или посохшими травами. Ближайшие селения, лежащие здесь на 12 190 футов (3 720 м) над морем, успешно возделывают поля, засеваемые, как и виденные нами раньше, ячменем, а крохотные огороды - репой.

   Хребет, высоко поднимающийся над ограничивающими его с севера и юга реками Бар-чю и Джи-чю и пересеченный А. Н. Казнаковым в восточной окраине, довольно далеко простирается в северозападном направлении. Оба склона этого хребта заняты кочевниками-скотоводами, которые, благодаря богатым, привольным пастбищам и здоровому климату, живут по-своему в полном достатке. Помимо пастбищ, горы в восточной части изобилуют девственным лесом, до сих пор не знающим в человеке своего врага. Этот хребет, окаймляющий ставку Нанчин-Чжалбо с юга, как не имеющий туземного именования, я называю Нанчинский.

   Нанчинский хребет слагается в главной своей оси из темносерого известняка, нередко с фузулинами и членами криноидей, а в вершинах северных отрогов из типичного для гор бассейна Меконга известняка с прожилками белого кальцита и фораминеферами с добавлением, там же, вблизи гребней отрогов, лилово-серого твердого или просто серого глинистого песчаника с охристыми налетами, по склонам же, обращенным преимущественно к югу, - темносерого глинисто-известкового сланца; у южного подножья хребта, по руслу ущелья и его берегам, вблизи теплых ключей Чю-ии, температура которых была 12 октября в час дня 28,5®, обнаружен ноздреватый известковый розовато-бурый туф, с раковинами ныне живущих наземных моллюсков.

   Нанчинский хребет А. Н. Казнакову пришлось пересечь четыре раза, по одной и той же дороге, при двух поездках в кумирню Га-гомба.

   С вершины главного перевала Нанчинского хребта - Санху-ла, который поднимается над морем на 15 470 футов (4 720 м), открывается вид на следующий к югу хребет, окаймляющий долину Джи-чю с полуденной стороны. Высокой, однообразной, темносерой стеной тянется эта окраинная с севера цепь гор, составляющая официально начало таковых, подлежащих административному ведению Лхасы. Как здесь, так одинаково и на дальнейшем пути экспедиции на восток - к Чамдо, эти горы, одетые в среднем и южном поясах густым хвойным лесом, сбегают на дно долины широкими последовательными уступами. Хребет, послуживший вместе с тем конечным южным пределом наших исследований в Каме, я предложил бы назвать именем "Всеведущего предмета веры" - Далай-ламы.

   На обратном пути из кумирни Га-гомба, на южном склоне Нанчинского хребта, моему сотруднику удалось встретить обезьян, которые держались компанией, особей в 20, вблизи гребня гор, по склонам, одетым можжевеловым лесом. Умные, забавные зверьки беззаботно резвились на южном теплом солнце, не боясь близкого соседства человека-тибетца, вселившего в них уверенность в том, что он для них не опасен. На глазах моих удивленных спутников одни из обезьян ловко прыгали по деревьям, другие с неменьшим искусством и проворством цеплялись по скалам, в то время как прочие зверьки, усевшись на выступы камней, спокойно наблюдали за всем окружающим или же кувыркались один через другого. Вследствие особенной подвижности обезьян они то и дело меняли свои места и невольно подолгу привлекали к себе всеобщее внимание. Крайне интересными зверьки бывали на деревьях, когда они старались свалить друг друга наземь: вот один из них быстро поднялся на самую вершину можжевельника и приготовился взглянуть по сторонам, как другой, тотчас догнав его, начал усердно трясти вершинку дерева; там, на скалах, один другого наделяет пощечинами, или же наоборот, после таких недоразумений, зверьки трогательно оказывают друг другу внимание и ласку. Обезьяны вообще вели себя свободно и безбоязненно, словно не замечали людей, устремивших на них свои пытливые взгляды.

   Здесь будет уместно вообще сказать несколько подробнее о камской обезьяне (Macacus lasiotis).

   Этот зверь, называемый тибетцами "аргэ", довольно обыкновенен в бассейне верхнего Меконга, в особенности в окрестностях Чамдо, преимущественно выше по долинам и ущельям рек и речек, которые богаты скалами и лесами.

   Обезьяны бродят стадами по сотни и более особей. Облюбовав известный район, звери держатся его более или менее продолжительное время, затем исчезают, передвигаясь в скалы соседних ущелий. При встрече речки звери успешно её переплывают, за исключением детенышей их, которые при таких передвижениях взрослых помещаются на спины родителей. Обсиженные места обязьян видны по их лежкам, помету и по разрытой рыхлой почве.

   Летом звери ищут более прохладных мест, поднимаясь до верхнего предела лесов; зимой, наоборот, спускаются ниже, выбирая солнечные пригревы у скал. Ночи обезьяны проводят в выемках скал, в пещерах; чуть же пригреет солнышко, они оставляют ночёвку, вылезают на скалы; позднее прыгают по ветвям древовидного можжевельника, собирая его семена. Обезьяны охотно питаются кроме того корнями гусиной лапчатки (Potentilla anserina), многими ягодами, а при случае летом приходят на поля, засеянные репой, и немилосердно их вытравляют.

   Туземцы, усматривая в обезьянах некоторое подобие людей, их не стреляют, боясь греха, равносильного убиению человека. Поэтому описываемый зверь нисколько не боится тибетцев. Мне не один раз приходилось видеть, как зимой обезьяны стадами кормились по пашням или лужайкам, вблизи тибетских жилищ, иногда даже в стогах их соломы, и как близко взрослые люди и обезьяны проходили друг от друга, повидимому, не обращая никакого внимания один на другого. На мальчишек же, пытавшихся прогнать этих зверей, в особенности с полей, засеянных репой, обезьяны жестоко нападают, сваливают с ног и безжалостно колöтят передними ногами. Другое дело, если появлялся кто-нибудь из нас: мирное состояние всего стада обезьян тотчас нарушалось, и все они скоро исчезали в скалы или в лес. Вожаками бывают по большей части взрослые самцы.

   Определенного любовного периода у обезьян не существует, поэтому дети появляются на свет во всякое время года. Мать заботливо скрывает родившееся дитя в ямочку, предварительно выстлав её мягкой травой и замаскировав веточками. В таком гнездышке обезьяна-мать держит малютку дня три, и тогда стадо ютится поблизости. Затем, мать берет дитя в охапку, точнее - подмышку, следуя в пути на трех ногах. При отдыхе или срывании корма обезьяна кладёт детёныша рядом с собой. По истечении двух недель молодые уже в силах держаться на спинах родителей, ловко там усаживаются, крепко держась за длинную мягкую шерсть. Замечательную забавную картину представляет стадо рассматриваемых зверей, идущее гуськом по гребню гор, когда некоторые из них, имея на спинах малышей, шествуют словно лошади под седоком. Мой юный спутник-забайкалец находил впрочем другое сравнение для детенышей, ехавших верхом на взрослых обезьянах; он выражался: "маленькие завьючены на больших". Этот же препаратор, Мадаев, на одной из своих охот за обезьянами должен был первоначально отступить от них, так как звери, находясь выше охотника, дружно стали бросать в него камнями, которые по крутому косогору катились очень быстро; иные пролетали в воздухе со свистом.

   Обезьяны между собой также нередко серьезно дерутся; недоразумения, повидимому, рождаются очень быстро, из-за пустяков. Так, наряду с большой дружбой и внимательностью друг к другу, выказываемыми в особенности при взаимных услугах в отыскании паразитов, можно видеть, как те же обезьяны щедро наделяют одна другую пощечинами. Пострадавшая громко кричит от боли.

   Тибетцы иногда ловят детёнышей обезьян и держат их у себя в домах для забавы. В неволе этот зверёк быстро осваивается и привыкает к людям. По мнению туземцев приручаемым обезьянам следует отрубать хвосты, что нередко они безжалостно и проделывают с ними, в целях будто бы проявления большого разума этими человекоподобными существами. Во избежание бед, которых при всяком удобном случае немало натворит обезьяна, её держат на привязи, отпуская ежедневно на час-другой в соседний лес или в скалы. Привязывать этого зверя следует очень искусно, иначе он всегда сумеет развязать даже довольно сложный узел. Движения обезьян как по деревьям, так и по скалам замечательно быстры, ловки и изящны.

   В октябре, в ущелье Бар-чю, благодаря его довольно высокому поднятию над морем - 3 980 м - вместе с сильным падением температуры и большой облачностью стал чаще перепадать обледенелый дождь или крупа, а вершины гор укрывалиеь настоящим снегом. Невольно чувствовалось приближение зимы.

   Между тем, в указанный тибетцами срок, была получена через Нанчин-Чжалбо бумага, в которой нас просили не переступать границу дэвашунской земли, так как из Лхасы будто бы получено было строжайшее приказание не пускать кого бы то ни было из европейцев в далайламские владения. За неисполнение же подобного распоряжения лхасские власти угрожали постам на проходах смертной казнью.

   Я решил двинуться в Чамдо, где рассчитывал с китайцами выяснить шансы на дальнейшее движение к югу: вправе ли тибетцы задерживать наше движение по Каму, которое обеспечивалось экспедиции китайским паспортом, выданным из Цзун-ли-ямыня, и не окажут ли в этом должного содействия высшие чамдоские тибетские власти под давлением чиновников богдохана.

   С плосковершинного здесь хребта Рокхильских гор, разграничивающих воды Бар-чю и Джи-чю, мы увидели в северо-восточной дали знакомую уже нам конусообразную вершину Гаик-ганри, в хребте Русского Географического общества, дивно блестевшую на солнце яркой белизной снега. В сторону Чамдо также высоко взгромоздились к небу остроконечные седые пики окраинных на юго-востоке вершин все того же хребта Вудвиль Рокхиля, на котором находились мы теперь. В соседстве с нами прыгали грациозные антилопы - ада (pazella picticauda), а из птиц характерным представителем нагорья являлся камский жаворонок (Eremophila alpestris khamensis), который держался небольшими стайками и издавал однообразный пискливый звук.

   С хребта караван экспедиции начал постепенно спускаться в очаровательную по красоте и богатую растительным и животным миром теснину речки Цатим, по которой движение затруднялось с одной стороны его девственными зарослями могучих елей и листвениц, с другой же - присутствием высоких, узких карнизов, а ещё более - сближенными до крайности отвесными боками ущелья. По дну каменного русла-дороги струилась во всю ширину её порядочная речка, с прозрачной и крайне студёной водой. В подобную теснину солнечные лучи заглядывают лишь на самое короткое время, а в её в высшей степени характерных боковых выемках, провалах и ответвлениях, исписанных между прочим громадными цветными мани, царят вечный мрак и холодная, пронизывающая сырость, свойственная большинству настоящих буддийских храмов. По счастью, в этой теснине, мы ни с кем из проезжих туземцев не встретились, иначе я не знаю, как бы мы вышли из неудобного положения при разъезде; но самым большим несчастьем, могущим обрушиться на долю случайных путников, следующих через эту теснину, бесспорно служит ливень, который в течение нескольких минут в состоянии превратить небольшую речонку в могучий временный поток и унести или уничтожить на своем пути все, что ни встретится.

   За главной тесниной следуют второстепенные, иногда наподобие каменных ворот, чередующихся с многими карнизами и луговыми скатами. Дорога, или вернее тропа, часто открыто перебегает с одного берега речки на другой, порой же прячется в чаще леса, пока не минует места слияния речек Цатима и Бар-чю и не вступит на возвышенный полуостров, образуемый следующей стрелкой - Бар-чю и Джи-чю, или Ному-чю, как она называется ниже. Только придя сюда, в урочище Цзедоси, мы могли свободнее вздохнуть и удобнее разместиться с караваном: здесь горизонт расширяется. С северо-запада на юго-восток проходит мягкая приветливая долина южного притока Меконга, воды которого имели в это время серовато-дымчатую окраску и с оглушительным шумом прыгали по каменистому, порожистому ложу, с пеной у гребней волн. С севера круто впадает сине-зеленая красавица Бар-чю, ещё более стремительно низвергаясь по валунным нагромождениям. От самой воды начинались густые заросли леса и кустарников, взбегающих на вершины приветливых гор; только местами встречались неприятные для глаз участки леса, погибшего от пожара. Ширина Ному-чю простирается от 20 до 30 сажен (от 40 до 60 м) при глубине в 15-20 футов (5-7 м). Со дна долины, по сторонам реки, встают каменные обрывистые берега, имеющие на вершинах последовательно расположенные террасы, засеваемые где повыше только ячменем, а пониже и пшеницей, так как абсолютная высота здесь значительно понизилась - до 11 700 футов (3 570 м).

   От туземцев мы уже знали, что в Чамдо ведут две дороги по обоим берегам Ному-чю, причём путь по правому берегу удобнее, и что в 5 верстах ниже по реке существует мост, по которому удобно переправиться на противоположный берег и по нему следовать к намеченной цели.

   С таким расчетом, оставив место слияния рек, мы направились вниз по Ному-чю в сопровождении старшины. Пока шли по левому берегу до моста, все обстояло благополучно, но лишь только мы хотели вступить на него, как скрывавшиеся в овраге тибетцы быстро подбежали к мосту с противоположной стороны и приготовились стрелять в нас. Я через проводника спросил, в чем дело. Получив в ответ, что за мостом уже начинаются лхасские владения, куда лхасскими же властями не приказано пускать нас, я попытался было вызвать к себе для объяснения начальника стражи, но напрасно: на наш зов никто не явился. Зная, что по левому берегу также существует дорога в Чамдо, я оставил тибетцев в покое и направился дальше.

   Не знаю, за что сочли туземцы нашу вторую уступку, но, думаю, не за великодушие, а за слабость, чему подтверждением может служить встреча с ними на другой день, 28 октября при селении Согторо. Здесь, на нашей последней дороге в Чамдо, я был ещё более удивлен неожиданно стеной вставшим передо мной тибетским отрядом, начальник которого Нинда-Гунчюк, подняв саблю, крикнул: "Стой, ни шагу дальше!.. Выслать переводчика!". Пока шли переговоры, тибетцы держали себя крайне вызывающе, то и дело бросая на сошки свои длинные фитильные ружья и прицеливаясь в нас. Отпустив переводчика, Гунчюк, охорашиваясь, стал прохаживаться впереди своих подчиненных и ободрять их.

   От переводчика мы узнали, что тибетцы приготовились сейчас гнать нас, как собак, огнем своих ружей; на доводы же, приводимые переводчиком относительно того, кто мы, какие у нас паспорта и куда мы идем, Гунчюк совсем не отвечал, гордо отвернувшись от посредника.

   Тем временем наш караван стянулся в одно место; гренадер Шадриков, сопровождавший первый эшелон, передал мне, что в него по дороге тибетцы бросали камнями, смеялись и злобно показывали рукой вперед, по направлению к засаде тибетцев. Теперь ещё больше стало ясным, с кем мы имеем дело, - против нас, маленькой горсти русских людей, в глубине Тибета нежданно-негаданно восстали его обитатели, подстрекаемые ламами многочисленных монастырей, но главным образом Чамдо и его верховным представителем Пакпалой.

   С большой поспешностью удалось счастливо сплотить свой караван и, заняв удобную позицию, очистить себе дорогу. Скоро стрелки вернее всякого китайского паспорта обеспечили лучший для нас исход дела. Тибетцы бросились бежать частью в селение, частью к реке, прикрываясь её обрывистыми берегами; часть же воинов засела в легком строении и продолжала стрелять в наш маленький отряд, перешедший теперь в наступление. Чтоб вполне обеспечить себе проход, нам пришлось поджечь постройку, занятую разбойниками, откуда они и стали выбегать группами и, поодиночке. В течение полуторачасовой перестрелки мы израсходовали 300-патронов. Тибетцы были рассеяны и, как впоследствии выяснилось, понесли тяжелые потери: убитыми 23 человека и тяжело и легко ранеными 17. Мы все, по великому счастью, уцелели.

   По окончании стычки мы привели караван в порядок и решили скорее оставить это тяжелое по воспоминанию место, продолжая двигаться в прежнем направлении. Вскоре, поднявшись на высокий косогор и оглянувшись назад, мы увидели тибетцев, шедших с разных сторон к месту, где лежали их павшие в бою товарищи.

   Выбирая более широкую часть, долины для своей остановки, мы принуждены были двигаться до сгущенных сумерок, когда, наконец, дали и себе и животным отдых. Но какой мог быть нам отдых, когда нравственное состояние было так потрясено.

   На другой день ранним утром мы двинулись дальше. Вскоре на дороге показалась фигура тибетца, высланного к нам навстречу местным гембу в качестве проводника. По дороге тибетец стал нас уверять, что его маленький начальник - гембу - страшно скорбит о вчерашнем происшествии, тем более, что он ни в чем неповинен, так как с нами воевали другие тибетцы, они же все узнали о стычке только вечером, при паническом бегстве пострадавших воинов.

   Общий характер долины Ному-чю оставался прежний; река капризно извивалась и местами совершенно терялась среди густых зарослей леса, но открытые террасовидные уступы левого берега в то же время давали возможность свободно следовать каравану и наблюдать впереди себя, по направлению к югу-востоку. Вскоре, на командующем скате, у заповедного леса, показалась кумирня Момда-гомба, и окаймляющее её с запада боковое ущельице, в котором был сосредоточен небольшой конный отряд тибетских воинов, очевидно, наблюдавших за нами. За полверсты до нашего прихода к ним тибетцы быстро исчезли.

   У самой кумирни река Ному-чю описывает своим течением ещё более прихотливые зигзаги, что в связи с высокими каменными берегами, с их. выступами, карнизами и нишами представляло красивейший вид, от которого глаз не в состоянии был оторваться. Скат противоположного берега ютил, на стрелках ручьёв и небольших речек, обособленные домики - фермы. Рамкой долины служили иглы хвойного леса, исчезавшего за ближайшими гребнями гор.

   Невдалеке за кумирней Момда-гомба мы встретили трех нарядно одетых всадников, выехавших к нам из Чамдо для ведения дипломатических переговоров в качестве представителей местной тибетской администрации. Старший из них, в звании да-лама, высокий брюнет,- с черными проницательными глазами, был в тёмнокрасных одеждах и парадной шляпе, украшенной синим шариком. Через плечо этого чамдосца, подобно генеральской ленте, висела связка серебряных гау, а в левом ухе - наградная массивная золöтая серьга, художественно отделанная бирюзой и кораллами. Двое других меньших чиновников доставляли его свиту. При встрече с нами чамдосцы тотчас сошли с своих богато убранных лошадей и вежливо приветствовали нас; мы ответили тем же. После этого да-лама стал просить меня не заходить в Чамдо, согласно будто бы желанию находившихся там лхасских чиновников, привезших из резиденции далай-ламы такого рода распоряжение. Умоляюще складывая руки и устремляя глаза к небу, да-лама продолжал настоятельно просить о том же. "Пожалейте мою голову", - показывая пальцем на шею, повторял представитель чамдоской власти, и каждый раз, в ожидании перевода фразы, его испуганное лицо страшно бледнело. С своей стороны я выразил да-ламе большое удивление, что чамдоская администрация решила заговорить с нами позже, нежели следовало, иначе такого сложного недоразумения не могло бы произойти. Во всяком случае поступок тибетцев, действовавших по наущению главы великого монастыря и окрестных ему кумирен, переполненных монахами, послужит большим укором совести для того, кто благословил воинов поднять против нас оружие и кто теперь, потеряв голову, командировал его к нам для улаживания этого неприятного дела. На мои доводы хитрый чиновник ничего не ответил,