Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Кам

он поднимется с места, как присутствующие здесь "бэргэн" невесты и другие молодые женщины ухватываются за его руки и платье и уговаривают его остаться "ночевать", причём хохочут и очень не двусмысленно подмигивают и гримасничают. По обычаю и родители невесты просят его остаться "переночевать", но все это делается только для того, чтобы выполнить обычай. Оставаться же ночевать он не должен и поэтому рвется из рук молодых женщин, которые ухватываются ещё крепче и ещё усерднее, со смехом и подмигиваниями и довольно ясными намеками на возможность весело и приятно провести в их обществе ночь, уговаривают его остаться ночевать. Но он, сконфуженный, покрасневший и растерянный, наконец вырывается и, вскочив на коня, быстро, без оглядки, удирает домой.

   Следующий день - день самой свадьбы. Родители невесты ещё заранее получили указания от лам, в какого цвета платье - красном, желтом, синем, белом или черном - ехать невесте в дом жениха, каких лет мужчина должен вести за повод лошадь невесты, каких лет мужчина должен нести рисунок жабы, с какой стороны подъехать к юрте жениха и, наконец, в какой из двенадцати цаков, на которые монголы и тибетцы делят сутки, следует прибыть к юрте жениха.

   Если у невесты нет указанного ламами цвета одежды, то ограничиваются небольшим куском материи того цвета, который пришивается на спине халата, которым она покрывается с головы до ног во время пути к дому жениха.

   До означенного цака в доме невесты идет попойка. Потом все садятся на коней и везут невесту и все её девичье имущество, а также вино, кумыс, баранью грудину и вареное мясо и прочее. Впереди поезда несут изображение - на полöтне или бумаге - жабы и кушуг - занавес для жертвенника перед бурханами.

   Между тем и в доме жениха в этот день идут приготовления. Заранее уведомленные о времени прибытия поезда невесты, перед новой юртой расстилают большой новый войлок. Посреди войлока ставится мерка с хлебным зерном, в которую воткнута стрела, обвешанная хадаками; по сторонам этой мерки ставится по лонхону кумыса и рядом с последними по лонхону водки. До приезда невесты на этом войлоке садятся приглашенные ламы и отправляют богослужение, которым испрашивают у неба ниспослания счастья и благополучия новому дому, а также чтобы во время свадьбы не случилось несчастья, которое могло бы омрачить не только пиршество, но и всю жизнь молодых. После богослужения они уходят с войлока, оставляя на нем все поставленное. Подле юрт стоят двое сильных молодых людей, держа в поводу выхоленных быстрых лошадей. Им предстоит, как увидим ниже, сыграть очень опасную роль. С ними же, подле юрты родителей жениха, стоит, в ожидании своего дела, ловкий и сильный мужчина, которому, в свою очередь, предстоит также применить свою ловкость и силу, чтобы удачно снять с седла быстро скачущую верхом невесту. Жених, с находящейся при нем безотлучно бэргэн, сидит всё время в своей новой юрте.

   Лишь только родственники жениха увидят вдали приближающийся тихим шагом поезд невесты, как немедленно же высылают навстречу двух верховых с лонхонами кумыса и водки для приветствия поезжан. Вслед за ними едут двое других на лучших лошадях. В рукавах этих последних спрятаны чашки, наполненные мясом, дзамбой, кумысом, водкой и прочей снедью, вмещающейся в одной общей чашке. Первые двое угощают первых встречных поезжан, окружающих невесту, и, не ожидая приближения других, возвращаются обратно к юртам. Тогда вторая пара быстро наскакивает на невесту и ещё быстрее выбрасывает на голову её коня всю дрянь из чашек и скачет в карьер обратно. Вслед за ними в погоню несется из поезда невесты с десяток молодцов, вооруженных нагайками, и горе первым, вылившим снедь на голову коня невесты, если их лошади не успеют донести беглецов до юрты: они будут беспощадно избиты нагайками по лицу, по голове, по чем попало!

   Обычай выливать на голову лошади невесты чашку, наполненную всевозможными напитками и едою, очень древний. Делается это для того, чтобы с поездом невесты, в образе гостя, не явился на пир в дом жениха "читкур", то есть чорт, злой дух, а с ним и несчастье. По верованию монголов, читкур и вообще все злые духи должны непременно наброситься на выброшенную еду и, следовательно, не попадут на пир к жениху. Подозрение в том, что в поезде невесты, в образе человека, может оказаться читкур, оскорбляет поезжан, и они стараются поймать и жестоко наказать обидчиков, что нередко им и удается. Но ссоры от этого произойти не может, да и обидчики не имеют права защищаться иначе, как только бегством.

   Тем временем невеста приближается к юрте родителей жениха и, остановившись на одно мгновение против дверей, начинает быстро скакать на коне вокруг юрты - по солнцу. В то время когда она, объезжая в третий раз юрту, поровняется с дверью её, ожидающий этого момента мужчина должен быстро бросить хадак ведущему в поводу коня невесты и снять или, вернее, сорвать девушку с седла. Если бы это ему не удалось, то дому жениха ужасный срам. Поэтому-то для такого поручения выбирается из родни или знакомых самый сильный и ловкий мужчина.

   Как только невеста будет снята, подбегает её бэргэн и усаживает её на войлоке у новой юрты, лицом к мерке с зерном и стрелою, то есть на восток, спиною к двери юрты. В то же время из юрты выходит и жених в сопровождении своей бэргэн. Он усаживается на том же войлоке, рядом с невестой, по правую ее руку. Обе бэргэн придавливают полы одежды жениха и невесты камнями, чтобы молодые люди, стыдясь своего положения и сотен устремленных на них глаз, "не вскочили бы как малые дети и не убежали бы в юрту". Затем им выдают кусок вареной баранины, шагайто, обвязанной хадаком.

   Шагайто держат одновременно и жених и невеста - первый левой рукой, вторая правой, причём жених держит толстый её конец, а невеста тонкий, нижний. В это время ёрольчи произносит за них клятву в верности друг другу: "Клянемся и берем солнце, луну, небо в свидетели, что не оставим друг друга; так, как теперь держимся мы за шагайто, мы будем держаться друг друга". И жених и невеста, при произнесении ёрольчи слов "солнце", "луна", "небо", должны сделать по одному поклону светилам и небу; не выпуская из рук кости, они, сидя на одном колене, одновременно склоняют головы.

   После произнесения этой клятвы обе бэргэни, сидящие во все время этого обряда по сторонам жениха и невесты, разом снимают с обоих шапки и бросают их через двери в юрту. Туда же торопливо уводят жениха и невесту их бэргэни.

   После угощенья обе бэргэни, сидящие по сторонам невесты, берут её заплетенные косы и вновь переплетают их уже в две женские косы и одевают на них чехлы. Этот обряд называется "обращением в женщину". После уборки кос на невесту одевают старинную длинную монгольскую безрукавку, с разрезом сзади и сборками впереди, в тальи. Она называется "цэгэдэк".

   Когда таким образом девушка не будет уже отличаться от женщины по наружности - по платью, молодых ведут на поклонение родителям их в юрту отца жениха.

   В юрте, скрытые занавесом от взоров вошедших, сидят слева при входе отец и мать молодой и её старшие родственники. По правой стороне от входа юрты сидят родители и старшие родственники молодого. Подле бурханов, впереди на самом почетном месте, сидит ёрольчи, который во все время этой церемонии читает ёроль, в котором испрашивается богатство, счастье, долголетие дому родителей и молодых конечно. Молодые слушают за занавесом ёроль и когда ёрольчи упоминает об очаге, "чтобы огонь никогда не потухал, то есть, чтобы потомство рода не вымирало", молодые одновременно делают один земной поклон очагу. Для этого бэргэни поднимают временно занавес настолько, чтобы молодые могли видеть очаг. Обыкновенно, прежде поклона огню, молодые молятся бурханам, но это не входит в круг церемонии, так как это обязательно всегда и во всякое время при входе в юрту. После этого ёрольчи упоминает о посудине для кумыса или водки, "чтобы она всегда была полна и поила бы вечно потомство", и этой посудине молодые кладут земной поклон. Затем ёрольчи упоминает отцов молодых. Сначала кланяется молодой отцу невесты, после него - молодая отцу жениха. Потом следуют поклоны матерям, и тоже - сначала молодой кланяется своей теще, а после него молодая своей свекрови - хадам. После поклонов тестю и теще, свекру и свекрови, кладутся поклоны всем, находящимся в юрте, по старшинству, родственникам. Молодой делает поклоны родне тестя, а молодая родне своего мужа. Каждый раз бэргэн приподнимает угол занавеса, чтобы указать лицо, которому следует кланяться; после поклона занавес опускается.

   Когда поклонение кончится, молодые выходят из юрты свекра и направляются в свою юрту. Туда приносят занавес и вешают его снова перед постелью, на которой в том же порядке садятся молодые и их бэргэни.

   Молодые встречают гостей, стоя у дверей, там, где сложена домашняя утварь, то есть справа при входе. С ними стоят и бэргэни. Как только гости займут свои места, одна из бэргэн подает ёрольчи хадак и просит его от имени молодых сказать ёроль на разливательную ложку - шанага. Ёрольчи говорит приблизительно следующее: "Пусть эта ложка наполняется угощением - вином, кумысом, чаем и молоком, всегда так же, как и сегодня; пусть пища, налитая ею, будет здорова, обильна и приносит всегда счастье и долгоденствие как её хозяевам, так и их гостям сегодня, завтра и всегда в будущем". После этих слов он обвязывает ложку хадаком и передает ее бэргэни, а эта последняя молодой, которая подходит к очагу и начинает разливать ею в чашки чай из котла, стоящего на очаге. Чашки с чаем, по указанию бэргэни, подносит гостям молодой.

   После возвращения из юрты молодых, во время попойки, известное лицо из родственников молодой громко перечисляет всё приданое, привезенное ею в дом мужа. Перечисление начинается со скота - "уньчи". Обыкновенно называют у богатых по нескольку десятков голов лошадей и рогатого скота, равно баранов и коз; бедные же дают только по нескольку штук баранов или коз. Затем следует перечисление имущества - "инцзэ": столько-то шуб, столько-то шапок, столько-то халатов - и из каких материй; столько-то рубашек, сапог; такие-то кольца, серьги, браслеты, ожерелья.

   По окончании этого перечисления, родители молодого подносят матери молодой какой-либо материи на халат, бедные - на рубашку, а отцу хадак.

   После этого родители молодого дарят матери молодой или кобылицу с жеребенком, или корову с теленком у богатых, или же козу с детёнышем у бедных. Это называется "платою за материнское молоко", иначе говоря - "за воспитание".

   Уже в конце дня кто-либо из родственников молодого объявляет: "цулбурин-гила-дэчжи цацочжи байным-ди", то есть, "теперь подаем прощальный кумыс-вино". Вслед за этим приносят одну или несколько посудин кумыса и водки и разливают напитки гостям; когда все будет выпито - гости собираются и разъезжаются по домам.

   На третий день после свадьбы к молодым приезжают обе бэргэни и некоторые близко живущие родственники с целью "снять занавес", то есть сделать новую семью всем доступной, чтобы молодые вошли в обычную семейную жизнь, и, никого не стесняясь, могли бы выходить куда угодно и принимать кого угодно.

   Занавес снимают бэргэни и передают молодой, которая прячет его в сундук. Затем родители молодого подносят обеим бэргэням по хадаку за службу и помощь. Гостей угощают вином, кумысом и чаем с дзамбой.

   В заключение всего просят лам указать счастливый день, через один или несколько месяцев, в который молодые должны отправиться в гости к отцу и матери молодой. В указанный день они собираются: берут с собою две или больше посудин кумыса и водки и вареную баранью тушу и, завьючив все это, вдвоем, верхом на лошадях, едут к юрте родителей молодой.

   Там они проводят весь день, угощая родителей привезенными напитками и мясом. Вечером молодой уезжает домой один, а молодая остается у своих. Погостив здесь несколько дней, она уезжает к мужу. Обыкновенно её провожает домой брат или сестра, которые также остаются погостить день-два в доме молодых.

   Этим свадебные торжества и пирушки заканчиваются.

   Имя ребенку дается через год после рождения самими родителями, без всяких торжеств по этому случаю.

   Спустя же три года или семь - по совету с ламами, родители назначают день острижения волос у ребенка - девочки или мальчика безразлично. К этому дню готовятся усиленно. По обыкновению приготовляют много вина, а если торжество происходит летом, то и кумыса; кроме того - чаю, дзамбы, хлеба и масла. Рассылают приглашения на торжество и родным и знакомым.

   Когда гости соберутся, то родители в их присутствии остригают волосы ребенка ножницами, по возможности "догола". Затем начинается попойка, во время которой раскутившиеся и подпившие гости делают остриженному ребенку подарки. Дарят обыкновенно лошадей, коров, баранов, коз, монеты, огнива, ножи и прочее, кто что может. Некоторые же ограничиваются обещанием подарить лошадь или корову, когда ребенок достигнет возраста жениха или невесты и будет устраивать свадебное торжество. Обещания, конечно, строго выполняются в свое время. Этот пир, по случаю острижения волос, называется "урюль-буг-ен-хурим" {Об участии лам на свадьбах, при родинах, острижении см. Познеев. Очерки, стр. 412-426, 433-441.}. Теперь о похоронах {Об обрядах "на исход души" и при похоронах, см. там же, стр. 457-474.}.

   Умершего раздевают догола и кладут в той же юрте на обнаженную земную поверхность, во избежание скорой порчи, на спину и в том именно положении рук и ног, которое принято было им в момент смерти, подложив под голову небольшой, с кулак величиною, и непременно белый камень. Лицо покойника покрывается хадаком, а тело шубой или халатом, в котором он умер.

   При этом покойника кладут в известном месте, смотря по его полу и положению. Так лам-покойников кладут на почетной половине, при входе в юрту налево, ближе или дальше от бурханов, в зависимости от того положения, которое занимал покойный в кумирне или монастыре. Хозяина дома, сына, отца, брата кладут обыкновенно на хозяйской, при входе направо, половине, ближе к бурханам. Если умрет проживавший у хозяина юрты какой-нибудь бедный родственник или работник, его кладут на почетной же стороне, налево от входа, но ближе к дверям. Умерших женщин помещают подле домашней утвари вблизи дверей, справа от входа, но сама утварь обыкновенно выносится вон, пока в юрте находится покойник.

   Перед умершим вешают занавес, скрывающий его от взоров присутствующих. В тот же день приглашают ближайших лам, родственников и посторонних, а также и главного в хошуне ламу - хамбо-ламу, которые отправляют установленное на этот случай богослужение до дня похорон, происходящих через несколько дней со времени смерти.

   Хамбо-лама, прослужив в юрте покойника несколько часов, с наступлением вечера или ночи уезжает обратно, назначив заблаговременно день самих похорон.

   Зимою ламы служат в той же юрте, где лежит покойник, а летом, когда труп от разложения издает дурной запах, для них ставится подле палатка или другая юрта.

   В назначенный день - через 2-5 дней - должны состояться похороны.

   Покойника завёртывают на том месте, где он лежал, в войлок, или в то платье, в котором он умер, и выносят тело из юрты не в дверь, так как "покойники не должны выходить тем ходом, которым выходят живые", а отвязывают от двери решетку - хана или тэрмэ - и в образованное таким образом отверстие выносят тело. Для мужчин отнимают решетку налево от двери, а для женщин или девиц направо. Выносят головою вперед и обыкновенно родственники, а если их нет, то нанимают для этого посторонних мужчин.

   Затем покойника вьючат на лошадь, причём тело составляет полувьюк, которому противовесом на другом боку лошади служит мешок с землею. Вьюк этот везут на указанное ламою место и там кладут его головою на запад, а ногами на восток. Тело оставляется обнаженным и лишь на лицо покойника кладется хадак. Одежда же, в которую был завернут покойник, если она еще годна для ношения, отдается тут же ламе или постороннему лицу, помогавшему везти умершего.

   Лошадь, на которой было привезено тело, отдается хамбо-ламе, но в том лишь случае, когда семья умершего живет в достатке; иначе, вместо лошади, хамбо-лама получает теленка или барана.

   От юрты перебрасывается к дереву или скале бечевка, на которой навязываются лоскутки бумаги или материи, покрытые надписью "ом-ма-ни-пад-мэ-хум". Такие же "мани" протягиваются близ того места, где был положен покойник и где он находился вначале.

   У цайдамцев еще и до сих пор сохраняют силу некоторые законоположения, данные когда-то гэгэном Гуши-ханом. Мы приведем здесь два таких сохранившихся законоположения; вообще же говоря, монголы Цайдама в юридических обычаях слабы, и большинство из них не в силах отличить свои старинные законы от таковых же маньчжурских или тибетских.

   Закон "Хара-цаган дэкурнэ", то есть "достигнуть обеления или очернения", установлен Гуши-ханом с целью разом покончить старое, сложное дело, в котором власти не в силах самостоятельно разобраться.

   "Хара-цаган" заключается в следующем. Судьи сами предлагают сторонам представить решение дела провидению, на что обыкновенно и изъявляется согласие. Обе стороны дают подписку на согласие и в назначенный день собираются во главе с князем и судьями в условленное место. В юрте или в фанзе помещаются власти, вне - тяжущиеся стороны. Судьи отыскивают два небольших одинаковых круглых камня, черного и белого цветов. Камни взвешивают на дыи-цзах или весах и только тогда пускают их в дело, когда оба камня будут иметь одинаковую тяжесть. Каждый камень в отдельности обертывается в кусок одинаково окрашенной материи, причём обязательно и совершенно одинаковое расположение на том и другом камнях складок и узелков ниток, прикрепляющих материю к камню. Затем кладут оба камня, предварительно припечатанные печатью князя, на одинаковых же местах, на столики перед бурханами.

   Тем временем в большой железной чаше, наполненной до верха водой, разводят глину и, помешивая ее палочкой, кипятят воду. Воде однако не дают кипеть, но непременно нагревают её настолько, что держать в ней не только руку, но и палец можно только одно мгновенье. Когда вода готова, - приглашают жалобщика и ответчика и предлагают им помолиться бурханам, чтобы они указали правого и виноватого. После молитвы князь опускает оба узелка в котел с горячею водою, и кто-либо из сторон, по жребию, должен вынуть из котла свой приговор. Жалобщик или ответчик, чья выпадает очередь, засучив рукав правой руки, по команде "бери" быстро опускает в котел с горячей водой руку, схватывает попавшийся под руку узелок и вынимает его. За ним следует другой и вынимает таким же образом свой камень. Вода нагревается почти до кипения для того, чтобы вынимающий камень не мог выбирать, а сразу брал бы то, что попадется.

   Вынувшие камни в присутствии князя и судей развертывают каждый свой узелок и узнают приговор и решение судьбы. Кому достался белый камень, тот обелен, выиграл дело; кому - черный, тот проиграл. До вынутия же камней сторонам объявляют ту кару, которая должна постигнуть вынувшего черный камень.

   С ворами поступают не одинаково, смотря по важности преступления, а также и по тому, новичёк он или неисправимый рецидивист. В первом случае виновный, кроме штрафа, за одно украденное животное платит десять голов или за одну вещь - девять предметов и наказывается плетью. Если же вор неисправим и, несмотря на телесные наказания и штрафы, всё-таки продолжает упорно воровать в своем хошуне, то у него конфискуют лошадей и оружие и подрезают сухожилья выше пятки, чтобы лишить его возможности ходить.

   Редко бывает, чтобы такого вора казнили, хотя право на это и имеют князья. Было впрочем несколько случаев казни в хошуне Барун-цзасака. По большей же части князья уклоняются от подписания смертных приговоров, а предоставляют хошунцам "самим избавиться от вора". В таком случае цайдамцы неожиданно нападают на жилище однохошунца-вора, схватывают его и, увозя в горы или степь, отпускают и либо стреляют по бегущему, либо, преследуя на конях, рубят преступника саблями или колют пиками, стараясь, конечно, не оставить его живым.

   Небезынтересно также будет привести здесь несколько монгольских "примет" и "пословиц".

   Приметы. Резать ножом или саблей, держа их острием к себе, - нажить врага или опасность.

   Брать что-либо, поданное соседом одною рукою, не прикрывши ее рукавом, - поссориться с подающим.

   Примерно показывать человеку, как кто-нибудь кого-либо колол, стрелял или бил, указывая при этом на слушателе и места, получившие укол или удар, - к худу.

   Женщина не должна брать рукою саблю или ружье, особенно перед охотой или сражением - не будет успеха, так как оружие этим прикосновением оскверняется, портится и лишается силы и меткости.

   Женщина, несущая воду в ведре, не должна переходить дороги проезжему - не будет пути; он преградится водою.

   Если вошедший в юрту проезжий или странник найдет в ней только что вскипевший чай - это предвещает ему удачу и счастье.

   Еще лучше, если проезжий войдет в юрту в тот момент, когда хозяйка вынимает из посудины только что сбитое масло - его весь путь будет сопровождать счастье.

   Если кость "шагайто" окажется белой - успех, и наоборот - если она будет чёрной. В день нового года белая шагайто обещает успех и счастье на целый год.

   Встретить покойника - ожидать большое счастье.

   Встретить поезд с невестою - ожидать крупного несчастья.

   Если в пути несколько раз подряд вьюк сваливается с вьючного животного на одну и ту же сторону - жди успеха и богатой добычи.

   Пословицы. Знакомому богу помолиться в шапке - простит.

   У себя на голове не видит рогов, а замечает на отдаленной сопке веточку.

   Сам ходит без панталон, а у другого видит прорванное у колен.

   Этот человек гордится своим именем, а павлин своим хвостом.

   Не говори человеку дурного прежде, чем больно не ущипнешь самого себя.

   Не говори тайны одному: от одного узнают сто человек.

   Сто незавязанных мешков можно завязать; сотню ртов людей нельзя заставить молчать.

   Сторонись начальника, сторонись и собаки.

   Думаешь расходясь, что не встретишь этого человека, а выйдет - встретишь его ещё три раза.

   Не хвастай, что знаешь сотню известных людей, а лучше подружись с одним.

   В Цайдаме нет постоянных монастырей или кумирен; женатые {Женятся лишь ламы-красношапочники - староверы; желтошапочники же, принадлежащие к секте "гелкж-па", не женятся и не употребляют опьяняющих напитков.} и не женатые ламы живут в собственных юртах или у знакомых и родственников. Кумирни заменяются в каждом хошуне большими палатками и юртами, выставляемыми в степи на короткое время (3-10 дней) для отправления богослужения.

   Поэтому здесь праздникам Нового года и печати не предшествуют, обычные в Монголии и Китае, богослужения. И тот, и другой праздники проходят одинаково как в Цайдаме, так и в Халхе, и продолжаются в течение трех дней.

   Накануне Нового года ("Цаган-сара") цзасак - в данном случае хошуна Барун - приезжает с семьей в хырму, куда также собираются и ламы, и чиновники, и многие простые однохошунцы. Все монголы одеваются по-праздничному; цзасак наряжается в парадную форму, наследник также; жена князя имеет на голове чиновничью, соответствующую чину мэйрэн {Который жалуется жене цзасака только по рождении ею сына-наследника.}, форменную шляпу.

   По приезде на место ламы, числом около 15 человек, идут в часовню и здесь одни из них во главе с хамбо-ламой служат хурал; другие же, завязав себе рты тряпицами, приступают к леплению из крутого теста - дзамбы и масла - кумира Будды и так называемого дорма {Дорма, или балин, также "сор" халхаских монголов. См. Позднеев. Очерки, 1887, стр. 325-327, 380-384.}. Рты завязываются для того, чтобы во время работы не выпустить согрешений.

   По изготовлении всего сказанного хамбо-лама относит вновь сделанного Будду к престолу часовни и устанавливает его здесь, на месте старого, подобного же кумира, целый год покоившегося на престоле; старое изображение Будды передают князю. Балины ламы размещают на престоле же, перед бурханами, предварительно поставив их на металлические блюда и чаши. Ламы-повара присоединяются к ламам, непосредственно отправляющим богослужение. Громкие голоса молящихся, звуки ламских бубнов, труб и морских раковин порою сливаются в общую дикую гармонию, разносящуюся по окрестной равнине.

   В первый день "Цаган-сара" чиновники в полном составе являются к цзасаку с кувшинами вина и по одному подходят к князю, который, омочив пальцы (указательный и средний) в вине, брызжет им в воздухе; затем чиновник, отлив немного вина в тазик, остальное выливает в большую чашу. По окончании подобной процедуры с вином последнего из присутствующих, цзасак направляется в княжеское парадное помещение, предварительно приказав одному из чиновников взять тазик, и за стеной хырмы покропить воздух; остальные же чиновники следуют за князем, неся и чашу, наполненную вином.

   Вслед затем князь достает из ящика печать и ставит её на возвышение. Каменная, темносерой окраски печать состоит из нераздельных квадратного пьедестала и полусидячей фигуры тигра; под основанием печати вырезаны китайские письмена. Этот символ власти заменяет отсутствующего богдохана, с мыслью о котором чиновники, начиная с самого цзасака, по старшинству, соблюдая строгую благопристойность, подходят к печати, прикасаются к ней лбом, вешают хадаки и подносят дары их страны - вино, дзамбу и одну, общую от всех чиновников, тушу барана. Жена князя принимает участие в отдании этих почестей лишь в том случае, если она подарила князю наследника и имеет следовательно чиновничий - мэйрэнский - шарик.

   Принеся новогодние поздравления богдоханской печати, чиновники, имея во главе князя и его семью, не исключая и малолетних детей, усаживаются, опять-таки соблюдая старшинство, вокруг чаши с вином и вареных кусков бараньего мяса и начинают пировать. В роли виночерпия, или "суньчи", состоит один из чиновников, назначенный заранее самим цзасаком. Чашка с вином всё время переходит из рук в руки пирующих. Сначала обыкновенно пирушка мало оживлена и тиха, так как монголы усердно заняты едой, но по мере насыщения, а главное - обильного возлияния, лица цайдамцев краснеют, глаза становятся бессмысленными, языки развязываются. От времени до времени голоса людей заглушаются звуками молитвенных бубнов, труб и раковии, приводимых в действие ламами часовни. До поздней ночи монголы, как говорится, "пьют, едят, речи гуторят...". Наконец, князь тяжело поднимается, идет к печати, берет её в руки и возлагает на голову каждого из смиренно подходящих к нему чиновников. Затем князь прячет печать на прежнее место, и торжество оканчивается.

   На второй день Нового года монголы-хошунцы обмениваются хадаками и угощаются между собою; теперь и чиновники и нечиновники - все перемешиваются друг с другом, составляя большие и малые компании. И этот день, как и два предыдущие, для монголов проходит быстро, незаметно. Общее празднество оканчивается принесением жертвы - сожжением дорма {W. W. Rockhill. The Land of the Lamas, p. 113-115.}.

   Обыкновенно вечером процессия монголов - князь, ламы, чиновники и простые хошунцы - направляется из укрепления в открытое поле, к месту, где уже заранее сложен большой костер. Хамбо-лама торжественно несет дорма, изредка позванивая колокольчиком; прочие ламы громко читают под еще более громкий аккомпанемент бубнов, труб и раковин. Придя к костру, хамбо-лама устанавливает дорма на стол. Здесь, кроме лам, князя и человек 20 монголов, расположившихся с ружьями вокруг костра, никто из прочих монголов не присутствует. Они стоят на почтительном расстоянии, откуда и наблюдают за действием главных лиц. Между тем костер разгорается все ярче и ярче, свет сильнее борется с тихим, холодным мраком ночи. Монголы-стрелки застыли в своих позах. Внимание всех напряжено до крайности. Среди общей тишины голоса лам и звуки духовых инструментов усиливают впечатление. Наконец, колокольчик хамбо-ламы смолкает. Хамбо-лама берет в руки дорма, поднимает его вверх и, обнеся несколько раз вокруг головы, бросает его под грохот ружейного залпа в костер... Князь, а за ним и стрелки монголы бегом, без оглядки, удирают в хырму, вслед за исчезнувшими уже прочими монголами. Ламы бегут не так быстро и, пробежав несколько десятков шагов, останавливаются, повертываются лицами к костру с горящим дорма и вновь читают молитвы; затем следуют безостановочно в укрепление.

   В сожжении на костре дорма и рассеянии невидимых его остатков выстрелами из ружей, монголы склонны видеть с одной стороны искупление грехов минувшего года, с другой же - избавление от всех зол и напастей, которые иначе могли бы явиться и тяготеть над хошуном в наступившем году. Удаленные от хошуна всевозможные бедствия не должны возвратиться обратно в хошун, подобно тому как ие оглядывался назад и сам управитель его, когда убегал от костра в хырму.

   Что же касается до изображения Будды, то это последнее хамбо-лама передает князю, который со своей семьей съедает его как выражение благодарности старому году.

   В июле месяце ежегодно, на избранных давно уже местах, в каждом хошуне Цайдама выставляются палатки и юрты для отправления богослужений. Со всего хошуна сюда съезжаются ламы, все чиновники и толпы простых монголов. В палатке или юрте усаживаются по старшинству ламы и простые монголы - грамотные по-тибетски - и отправляют установленные богослужения. Среди лам не редко можно встретить какого-либо простого монгола или цзангина, еще накануне одетого в обыкновенную широкую баранью шубу с саблей за поясом или ружьём за плечами - теперь нарядившегося в ламское платье. После богослужения, тут же у палатки, какой-либо лама снимает с себя ламсксе одеяние, передает его жене и детям, а сам набрасывает на себя прежнюю шубу, засовывает за пояс саблю и отправляется в ближайшие юрты пьянствовать.

   Рядом с местом настоятеля в походной кумирне устраивается одинаковой высоты и богатства место для цзасака - будь он лама остриженный или с косою ("хара").

   В дни хуралов с населения хошуна собирается чай, дзамба, мясо и масло для угощения лам и богомольцев. Для этого еще заранее производится раскладка; конечно не возбраняется внести из означенных предметов и гораздо больше, нежели сколько причитается согласно расписанию, хотя, впрочем, делается это крайне редко и неохотно. После окончания хуралов в том же месяце происходят в каждом хошуне военные смотры: упражнения в стрельбе на месте с лошади или с земли, на скаку и прочее. Начинаются смотры в указанный ламами счастливый день. Из каждой юрты хошуна на означенное место собираются взрослые воины, а за неимением таковых - и подростки, и цзасак с чиновниками прежде всего осматривает оружие и боевые припасы.

   Воин с ружьем должен иметь не менее трех лан пороха, 15 штук пуль и пяти четвертей фитиля, в Курлыке - вдвое больше. При ружье запаса: пять лан пороха, 30 штук пуль и полторы кулачных сажени фитиля, спрятанные в узел, опечатанный печатью князя.

   Бедные воины являются на омотр с пикой или саблей; но и их обязывают иметь небольшой запас пороха, пуль и фитиля на случай недостатка этих припасов во время войны у кого-либо из вооруженных ружьём. Запасы эти также запечатываются и передаются владельцу, который на следующий год обязан представить их на смотр нераспечатанными. Если же случится, что воин не привезет этих {11 лан весят один фунт (400 гр).} боевых запасов с собой, а продаст или потеряет, то такого жестоко наказывают плетьми тут же, на смотру. Здесь же исправляются списки лиц, имеющих известное оружие и запасы: вносятся имена подрастающих воинов с указанием, чем молодой "цэрик" должен быть вооружен и какое количество припасов обязан представить на следующем смотру, вычеркиваются имена умерших или обедневших воинов и так далее.

   После этого приступают к стрельбе в цель на различных расстояниях с сошек и с лошади. Стреляют по чучелу на скаку. Затем выступают вооруженные саблями и пиками и на скаку колят и рубят то же чучело. После упражнений с оружием выступают борцы, а потом производятся и скачки на лучших лошадях.

   Все это происходит чисто по-азиатски - не торопливо, с отдыхом - согласно укоренившемуся убеждению, что "спешат лишь воры и разбойники". Для смотров выставляются юрты, свозится со всего хошуна масса снеди, равно и питий - кумыса и водки; таким образом смотры являются рядом празднеств, во время которых и дело делается и пьянство не прекращается. До последнего дунганского восстания в 1895-1896 годах смотры в Курлыке продолжались по десяти и более дней и проходили настолько пышно и весело, что на них съезжались князья и чиновники не только из Цайдама, но и из области Кукунорской. Но после восстания мусульман, во время которого Курлык особенно сильно пострадал, веселые смотры были здесь сокращены до двух дней. Все монголы решили, что, сколько ни готовься, сколько ни запасай оружия и снарядов, - так же будет худо, и поэтому на смотры не стали обращать должного внимания.

   Если же смотровые празднества продолжаются и теперь иногда дольше чем два или три дня, то это происходит потому, что в период смотров стараются заканчивать всевозможные тяжбы, так как сюда собираются все мужчины хошуна. Здесь же производится раскладка повинностей; здесь же награждают заслуженных монголов или разжаловают провинившихся.

   В заключение очерка скажем о хамбо-ламе.

   У Эркэ-бэйлэ, в хошунах Цзун- и Барун-цзасак и в Шане, издавна находится по одному хамбо-ламе, присылаемых из Тибета. Хамбо-лама в хошун Цзун-цзасака присылается из монастыря Галдань главным гэгэном Галданя-Туби; хамбо-лама Баруна и Шана - из Шигадзе от Баньчэнь-Рембучи и хамбо-лама Эркэ-бэйли - из Галданя.

   Ламы эти присылаются по просьбе хошунов на трехлетний срок, по истечении которого их обязывают вернуться назад в свой монастырь. Проезд хамбо из Тибета в монгольский хошун и обратно, содержание его в течение трех лет в хошуне хошунцы берут на себя.

   На обязанности хамбо лежит главным образом "отчитывание" или отпевание умерших, богослужения по случаю несчастий - падежа скота, неурожая трав, повальных болезней и прочее. За все эти требы хамбо, конечно, получает плату, - кто что может, придерживаясь обычая, - и обязан поэтому представить в Тибет своему патрону, раз в три года, не менее 15-20 больших ямб серебра. Кроме того хамбо-лама удерживает порядочную часть доходов в свою пользу и небольшую часть для раздачи милостыни ламам своего монастыря в Тибете. Серебро это он представляет в Тибет либо самолично, либо, если его удержат полюбившие его хошунцы, с посланцами из хошуна. Эти последние, отвозя серебро хамбо-ламы в Галдань, Галдань-Туби или Баньчэнь-Рембучи в Шигадзэ, просят гэгэнов разрешить понравившемуся хамбе остаться еще на одно трехлетие, на что и следует по обыкновению согласие, так как такой хамбо-лама обещает и большие выгоды. Бывает таким образом, что любимый народом хамбо-лама проживает в хошуне по несколько трехлетий подряд.

   Прн отправлении из Тибета эти ламы снабжаются от гэгэнов паспортами и бумагами, удостоверяющими нх личность и звание.

   Довольно часто в Цайдаме встречаются странствующие ламы из монастырей Амдо и из У-тай-шаня, известные под именем "буудэд". Эти ламы являются сюда с китайскими паспортами и охранными листами за сбором подаяний на построение храмов, на возобновление их, на приобретение изображений Будды и прочее. Подъезжая к стойбищу монголов, они трубят в трубы, читают у дверей юрты молитвы и, подавая хозяину хадак и пачку изюма или сахара, просят пожертвовать что-либо в их монастырь. Они обыкновенно получают, кроме снеди, живьем барана, лошадь, корову и прочее. Путешествуют они летом, в пору лучшего состояния пастбищ, и, собрав к осени порядочное стадо баранов, рогатого скота и лошадей, возвращаются домой, подобно торговцам, променивая скот на серебро, которое и представляют в свой монастырь.

  

  

   Тибет, высокий и заветный край, привлекающий внимание европейцев-путешественников малоизвестностью своей оригинальной природы и едва ли не более всего замкнутостью своих главных центров и монастырей, явился - в восточной своей части - предметом посильного исследования нашей экспедиции, проникшей с севера, через его суровую, холодную, высокоподнятую над уровнем моря окраину до глубоких, теплых долин и каменистых теснин верхнего Меконга.

   Тибетское нагорье, где находятся колыбели Инда, Брамапутры, Меконга, Голубой, Желтой, раскинулось на громадное пространство. Доступное приблизительно в средней своей части, в направлении от извилины Брамапутры на Куку-нор, влиянию юго-западного муссона Индийского океана, оно в этом районе летом богато атмосферными осадками. Далее на запад, нагорье ещё более возвышается и выравнивается, сухость климата прогрессивно увеличивается, и травянистый покров высокого плато сменяется щебне-галечной пустыней, справедливо названной М. В. Певцовым "мертвой землей". По мере же удаления от упомянутой климатической диагонали на восток, по мере того как реки, стремящиеся в эту сторону, вырастают в могучие водные артерии, нагорье Тибета все больше и больше размывается, переходя последовательно в горно-альпийскую страну. Долины рек, мрачные ущелья и теснины чередуются здесь с водораздельными гребнями гор. Дороги или тропы то спускаются вниз, то ведут вновь на страшные относительные и абсолютные высоты. Мягкость и суровость климата, пышные и жалкие растительные зоны, жилища людей и безжизненные вершины величественных хребтов часто сменяются перед глазами путешественника. У ног его развертываются или чудные панорамы гор, или кругозор до крайности стесняется скалистыми боками ущелья, куда путник спускается из заоблачной выси; внизу он слышит неумолкаемый шум, по большей части голубых пенящихся вод, тогда как наверху тишина нарушается лишь завыванием ветра и бури...

   В исследованной нами части Тибетское нагорье переходит в типичную альпийскую страну тотчас за водоразделом бассейнов рек Желтой и Голубой.

   К северу от этого водораздела далеко убегает высокое, холодное плато, по которому новорождённая Хуан-хэ плавно катит свои воды, местами заполняя, его впадины огромными озёрными бассейнами. Спокойный мягковолнистый рельеф, прикрытый характерной травянистой растительностью, изобилует оригинальными представителями животного царства: дикими яками, антилопами оронго и ада, дикими ослами и другими, приспособленными к разреженному воздуху и климатическим невзгодам. Кочевники-тибетцы, появляющиеся здесь лишь изредка в виде охотников, золöтоискателей или просто грабителей-разбойников, не нарушают привольной жизни млекопитающих. Путешественнику в этих местах нужно быть крайне осмотрительным, чтобы не подвергнуть себя неприятной случайности.

   В летнее время погода в рассматриваемой части Тибетского нагорья характеризуется преобладающей облачностью, обилием атмосферных осадков, выпадающих в виде снежной крупы, снега и дождя. Не только главные отдаленные горы, но и ближайшие к долинам холмы бывают часто убелены снегом. Ночной минимум температуры частенько ниже нуля, иногда до -10®. Днем, реже ночью, дуют переменные ветры то от юга, то от севера с незначительными уклонениями в стороны. Однако, несмотря на все это, местная флора, веками приспособленная к борьбе за существование, произрастает сравнительно успешно и в теплые солнечные проблески ласкает взор своими колерами.

   В другие времена года погода северо-восточного Тибетского нагорья выражается господствующими с запада сильными бурями, в особенности весной; кроме того соответственно низкой температурой, несмотря на столь южное положение страны, и крайнею сухостью атмосферы. Результатом этой сухости воздуха является почти полное отсутствие снега в долинах даже зимою, когда иначе было бы невозможно существование здесь многочисленных стад диких млекопитающих. К югу, за хребтом, разграничивающим бассейны обеих великих рек Китая, характер местности круто изменяется: к голубой выси неба поднимаются высокие скалистые цепи гор, между которыми глубоко залегает лабиринт ущелий с стремительно бегущими по ним ручьями и речками.

   Чем ниже спускается путешественник, тем более и более восторгается он красотами природы; появляется, наконец, и человек сначала в образе кочевника, а затем и земледельца. Голубое небо и высоко поднимающееся солнце дают себя знать, в особенности после пребывания на северной окраине Тибета.

   Еще более размытым представился на нашем пути бассейн верхнего Меконга. Здесь гребни главных хребтов и второстепенных гор лежат сравнительно недалеко от окаймляющих их рек и речек, которые по большей части заключены в глубокие ущелья или живописнейшие теснины, наполненные вечным шумом вод. В замечательно красивую, дивную гармонию сливаются картины диких скал, по которым там и сям лепятся роскошные рододендроны, а пониже ель, древовидный можжевельник, ива; на дно к берегам рек сбегают дикий абрикос, яблони, красная и белая рябина; все это перемешано массою разнообразнейших кустарников и высокими травами. В альпах манят к себе голубые, синие, розовые, сиреневые ковры цветов из незабудок, генциан, хохлаток, Saussurea, мытников, камнеломок и других.

   В глубоких, словно спрятанных в высоких горах ущельях водятся красивые пестрые барсы, рыси, несколько видов кошек, медведи, волки, лисицы, большие и малые летяги, хорьки, зайцы, мелкие грызуны, маралы, или олени, мускусная кабарга, китайский козел, или джара (Nemorhoedus) и нигде раньше нами не замеченные обезьяны (Macacus lasiotis), живущие большими и малыми колониями нередко в ближайшем соседстве с тибетцами. В прозрачных реках и речках, обильных рыбой, водятся выдры.

   Что касается пернатого царства, то среди последнего замечено еще большее богатство и разнообразие. Особенно резко бросаются в глаза белые ушастые фазаны (Crossoptilon thibetanum), зеленые всэре (Ithaginis geoffroyi), кулюны, или кундыки (Tetraophasis szechenyi), рябчики (Tetrastes sewertzowi), несколько видов дятлов и порядочное количество мелких птичек из отряда воробьиных. Но наиболее ценным сокровищем для науки служат уже установленные новые формы птиц, вывезенных из бассейна Меконга, а именно: галка (Coloeus dauricus), овсянка (Emberiza kozlowi), жаворонок (Eremophila alpestris khamensis), камская пищуха (Certhia khamensis), новый вид Janthocincla kozlowi из семейства Timeliidae, ястреб (Accipiter nisus ladygini) и завирушка (Laiscopus collaris thibetanus).

   В ясную, теплую погоду в красивых уголках бассейна Меконга натуралист или вообще отзывчивый к природе человек одновременно услаждает и взор и слух. Свободно и гордо расхаживающие по лужайкам стаи фазанов или плавно, без взмаха крыльев, кружащиеся в лазури неба грифы и орлы невольно приковывают глаз; пение мелких пташек, раздающееся из чащи кустарников, ласкает ухо.

   Летом погода в Восточном Тибете непостоянная: то ярко светит солнце, то падает дождь; иногда неделями густые свинцовые облака окутывают горы почти до их подошвы. Выглянувшее солнце жжет немилосердно в разреженной атмосфере.

   Лучшее время - сухое, ясное - наступает осенью.

   В течение трех зимних месяцев, проведенных экспедицией в окрестностях Чамдо, в селении Лун-ток-ндо, констатирована мягкость климата: почти бесснежие, сравнительная сухость, довольно прозрачная атмосфера, отсутствие ветров по ночам и утрам и систематическое ежедневное их появление с запада-юга-запада после полудня. Ясное состояние неба было чаще в конце ноября и в течение всего декабря; в январе преобладала облачность; в феврале же облачность снова стала уменьшаться. Самый низкий минимум был с 5 на 6 января -26,5®. В декабре, в час дня, температура спускалась ниже нуля только четыре раза; ровно столько же раз термометр в означенное время показывал мороз и в январе, причём наименьшее показание было -0,1®, а наибольшее -4,8®, последовавшее за низким минимумом ночи.

   Речка Рэ-чю, н