Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Кам

и, чтобы не дать прочесть выражения своего лица, низко склонил голову. После этого я предложил чиновнику проследовать вниз по долине реки до места бивуака, где можно будет обстоятельнее выяснить этот тяжелый вопрос.

   Селение Бэноп для экспедиции было последним, которого она могла достигнуть на пути по долине Ному-чю, так как, в конце концов, я уступил просьбе да-ламы, исходящей непосредственно из Лхасы.

   2 ноября экспедиция вновь поднялась на хребет Вудвиль Рокхиля, в восточной, еще более величественной его части, где перевал Мо-ла, поднятый на 15 400 футов (4 700 м) над морем, открывает бесконечный лабиринт гор по всем направлениям. Командующими блестевшими на солнце вершинами того же Рокхильского хребта были снеговые вершины Моди и Зачжи, на которые, по словам нашего чамдосца-спутника, старейшие ламы их богатого монастыря часто обращают взоры, так как, при созерцании последних "чистых" ступеней земного мира, человек в состоянии скорее отрешиться от житейской суеты и приблизиться к познанию нирваны... Гребни гор по большей части состояли из обнаженных серых скал, бока же их в это осеннее время темнели зарослями леса, среди которого змейками извивались серебристые ленты многочисленных ручьев и речек, с шумом низвергавшихся в долину. При слиянии речек, там и сям, ютилось земледельческое население с своими обособленными или сгруппированными по нескольку вместе домиками, резко выделявшимися на золöтом фоне посохшей травянистой растительности. Очень крутой спуск затем вывел нас на речку Шопа, а эта последняя в ближайшее соседство кумирни того же имени - Шопа-гомба, расположенной уже в долине Меконга, еще более богатой и еще более живописной и приветливой, нежели долина Ному-чю.

   Многоводный Меконг стремительно несется по широкому (от 40 до 50 или даже до 60 сажен) (от 80 до 120 м) галечному руслу, обставленному желто-бурыми или буро-лиловыми песчаниковыми {Песчаники - глинистый, твердый, мелкозернистый или с тонкими прожилками кварца. Такие песчаники встречаются и по низовьям второстепенных речек, впадающих в Меконг.} берегами. Его зеленовато-голубые волны, скрывающиеся зимой подо льдом лишь на самое ограниченное время, да и то в местах плавного течения, пестрят барашками, разбивающимися на порогах в мельчайшую водяную пыль, играющую на солице нежными цветами радуги. Местами же река катится величаво-спокойно и представляет собой стальную или зеркальную гладь, красиво отражающую прилежащие скалы и леса. Глубина верхнего Меконга, по определению туземцев, вариирует от 3 до 7-8 сажен (от 6 до 16 ж), а уровень - от 7 до 20 футов (от 2 до 6 м).

   Долина Меконга богата лесами. К прежним высокоствольным елям, лиственицам и древовидному можжевельнику здесь во множестве примешиваются рододендроны, береза, красная и белая рябина, акация, абрикосовые деревья, дикие яблони; кроме того несколько видов жимолости, барбарис, боярышник, ива и многие другие кустарники.

   По части птиц, в ближайшем к бивуаку районе, помимо отмеченных на Бар-чю, добавляется кривоноска (Pomathorhinus gravivox), держащаяся в чаще кустарников и показывающаяся на глаза человеку лишь случайно, подобно бурой кустарнице, с которой она во многом и схожа; и ту и другую птичку не трудно пропустить совсем не замеченными. Далее следуют: серенькая скромная синичка (Proparus striaticollis) и очень красивый вьюрок (Carpodacus trifasciatus), никогда раньше мною также не наблюдавшиеся, обыкновенный краснокрылый стенолаз (Tichodroma muraria), пищуха Пржевальского (Sitta leucopsis Przewalskii), тёмный сарыч (Buteo plumipes) и сифаньская куропатка (Perdix sifanica). Все вообще птицы в это время были наряжены в прочную зимнюю одежду, и оба наши препаратора, Телешов и Maдаев, успели их собрать здесь около 50 экземпляров один лучше другого.

   Тем временем посланный да-ламой из селения Бэноп в Чамдо успел прибыть сюда, доставив экспедиции купленное там продовольствие и кое-какие другие предметы, необходимые при сборах естественно-исторических коллекций.

   Чамдо, которого нам таким образом видеть не удалось, представляет собой однако большой интерес, а потому здесь я привожу те сведения, которые мы добыли как от тибетцев, так и от китайцев, постоянно там живущих. Основан город Чамдо и его монастырь, говорят, давно, ещё во времена Ландарма-хана, то-есть в IX или X веке нашей эры {Хан Ландарма, то-есть хан Лан-скотина - Юлиан отступник и гонитель буддизма - вступил на престол, по одним данным, в 838-м году н. э., по другим - в 899-м, 902-м или 914-м. Царствовал года три.}. Город представляет собой главный центр торговли в Каме; он расположен на стрелке при слиянии Меконга с его правым или южным притоком Ному-чю; через ту и другую реки имеются мосты, выводящие на сычуанскую и юнаньскую дороги.

   Население Чамдо, за исключением монастыря, насчитывающего в своих стенах около 2 тыс. лам, достигает 5 тыс. человек обоего пола и состоит главным образом из тибетцев. Китайцев и дунган, проживающих в этом городе по службе и торговцев, считается не менее 500 человек, в том числе и 100 семейств китайцев, поженившихся на тибетках.

   Как самый город, так и весь округ управляется главным ламой, перерожденцем Пакпала, получающим ежегодно от пекинского двора около 400 лан серебра и 54 куска шелковых материй в жалованье. Ближайшими помощниками этого великого перерожденца являются Даин-хамбо, ведающий монастырем, и три других светских больших чиновника, в ведении которых находятся город, земледельцы и кочевники. В давние времена, когда именно - туземцы не помнят, вся земля, подведомственная Чамдо, была разделена по числу семейств земледельцев, по столько-то борозд на семью, и определено раз навсегда количество мер ячменя, причитающегося с каждой семьи. С тех пор число душ населения, конечно, изменилось, изменилось и число семейств, но подати с каждой семьи остались те же. И только в позднейшее время новая семья, отделившаяся от родителей, платит половину того, что взыскивается с родительской семьи.

   Размер самой подати не одинаков: наибольшая степень - это 20 мер ячменя, около 8 пудов (130 кг) весом, один баран, два ведра местной хлебной водки или две меры зерна; кроме того с семейства по полчжина масла с каждой души.

   При взимании податей, конечно, происходит не мало злоупотреблений: так, состоятельный плательщик всегда может съездить в Чамдо и заплатить крупному начальнику небольшую взятку, взамен которой сн получает квитанцию в том, что уплатил всё, следуемое с него. Квитанцию эту он предъявляет сборщику податей; последний, зная отлично - в чем дело, с него ничего уже не берет, а раскладывает недостающую сумму на остальных. Таким образом случается, что небогатые тибетцы платят вдвое или втрое более, нежели с них полагается.

   Кочевники и те из жителей, которые земли не пашут, платят подати несколько иначе: с каждой головы крупного скота по пяти лан масла и три чашки чуры или сушеного творогу, а с каждых десяти баранов одну мерлушку. Все то, что причитается с отсутствующих, находящихся в отъезде или укочевавших в другой хошун, раскладывается на оставшихся налицо жителей. Количество подати с незапамятных времен одно и то же и взыскивается по стародавним спискам семейств, хранящимся в Чамдо.

   Ламы, составляющие около 20% населения вообще в Тибете, а в чамдоском округе и более, разумеется, ничего не платят; только те из них, которые живут в селениях, вносят то или другое количество продуктов непосредственно в тот монастырь, в котором числятся.

   Вся вообще подать, взимаемая сборщиками, идет на содержание многочисленных монастырей рассматриваемого округа и чиновников администрации. Кроме подати, в случае приезда в Чамдо чиновников из Лхасы для разбора какого-либо дела, все жители доставляют по три вьюка сена. Последнее доставляется и в монастыри по требованию лам, но это не обязательно.

   Для управления китайским населением города Чамдо сюда на три года присылается из Чэн-ду-фу китайский гражданский чиновник лян-тай, которому вменяется в обязанность также следить не только за обитателями чамдоского округа, но и за ближайшими хошунами тибетцев вообще. Кроме того в Чамдо же проживает и военный китайский чиновник, вышеуказанный тун-лин, солдаты которого расквартированы по станциям, расположенным на большой лхасской дороге, для пересылки почты и конвоирования чиновников.

   Китайская торговля, находящаяся в руках шаньсиских фирм, достигает солидной цифры в 500 тыс. лан в год. Торговцы привозят шелка, бумажные ткани и прочие предметы, необходимые в обиходе лам и кочевников. За свои товары они берут, кроме золöта и серебра, сырье, мускус, маральи рога и лекарственные травы.

   В городе же китайцы забрали и все промыслы: мельничный, кузнечный, столярный, портняжный; там существуют заводы водочный и уксусный и несколько кухмистерских.

   Во время нашего путешествия в Чамдоском районе глава этого великого и пользующегося большой славой монастыря, молодой 33-летний Пакпала, вел борьбу с местной тибетской администрацией или, иначе говоря, с своими подчиненными, выступившими вместе с престарелым отцом перерожденца ярыми обличителями его поведения, позорящего монастырь.

   Малодушный, лицемерный Пакпала притворился, что хочет исправиться, и торжественно обещал избранным чиновникам оставить порочащий его образ жизии, объявив всем им о своем намерении отправиться в Лхасу, с целью замолить свои грехи. Обрадованный народ быстро собрал большую сумму денег и таким образом предоставил своему главе возможность с подобающей пышностью направиться в столицу Тибета - Лхасу. Приехав в резиденцию далай-ламы, Пакпала стал не столько думать о молитве и раскаянии, сколько о том, каким бы образом приговорить к наказанию всех тех, кто осмелился осуждать его поступок. Приближенные далай-ламы за известную мзду помогли осуществлению его планов и повели дело так, что в Чамдо экстренно помчались судьи с заранее намеченными приговорами жестоких наказаний как для отца святителя, так и для трех главных чиновников округа. Престарелый отец перерожденца был мучительно казнен, чиновники же - ослеплены и лишены всего их имущества. Подобные репрессалии готовились и другим видным чамдосцам; однако последние себя до этого не допустили и в одну ближайшую мрачную, глухую ночь, в числе 60 человек, бежали к нголокам, захватив с собой оружие, деньги и все важные бумаги-грамоты, хранившиеся в управлении.

   Описанное событие, достоверно нами дознанное, случилось в Чамдо за полгода до нашего носещения этого округа, то-есть в начале лета 1900 года, когда недовольство народа достигло крайнего напряжения и когда чамдосцы во всех своих неудачах готовы были видеть наказание, ниспосылаемое свыше.

   Слух о приближении русского отряда к Чамдо, в такое тревожное время, вызвал в обитателях этого округа опасение за новое испытание; всех больше появления русской экспедиции в чамдоский монастырь боялся конечно главный виновник скандала - Пакпала, именем которого, но главным образом именем далай-ламы немногочисленные приверженцы чамдоского хутухты во главе с Даинхамбой успели собрать военный отряд, который и благословили сражаться до последней капли крови, чтобы только не впустить в свой округ пилинов - иностранцев, могущих оглашением скандала с Пакпалой омрачить многовековую славу чамдоского монастыря. Начальство над отборными храбрыми воинами, охотно вызвавшимися охранять Чамдо от экспедиции, принял на себя известный своими боевыми качествами батырь Нинда-Гунчю.

   Только после всего этого нам стала ясна настоящая причина того враждебного отношения, которое так ожесточенно было проявлено по отношению к экспедиции встреченным и на Н'ому-чю тибетцами.

   Переправа экспедиции на трех плотах, специально для нее сооруженных по распоряжению да-ламы, была произведена вполне благополучно, и мы, познакомившись с левым прибрежьем Меконга, 15 ноября, в обществе да-ламы, адъютанта тун-лина и многочисленной их свиты, отправились в дальнейший путь, держа направление к северо-востоку - к месту зимовки. До последней, по берегу речки Рэ-чю, левому притоку Меконга, было не более двадцати верст, тогда как по нашему маршруту, описавшему крутую дугу на север от этой речки, местами сдавленной скалами, вышло около пятидесяти.

   С Меконга мы поднялись на крутой выступ массива, с двух сторон отвесно ниспадающего к долине этой реки и речки Рэ-чю; с вершины этого выступа, сложенного из бурого бескварцевого биотитового цератофира, я в последний раз любовался Меконгом, его меридиональной долиной, по дну которой темноголубой блестящей лентой картинно извивался этот многоводный данник Южно-Китайского моря. В северной части горизонта теснились угрюмые скалы, на юге река терялась в гигантских каменных воротах, за которыми в синеющей дали словно облака граничили с голубой полоской неба снеговая восточная окраина Рокхильского хребта и вершины более отдаленных Далайламских гор. Ближайший к нам сонм боковых скалистых отрогов темнел многочисленными складками сплошной заросли хвойного леса; ручьи и маленькие речки терялись на дне глубоких оврагов или второстепенных ущелий. У прибрежных террасовидных полян группировались серые домики тибетцев.

   Летом долина Меконга несомненно представляет ещё более очаровательную картину.

   За речкой Рэ-чю, через которую мы переправились по легкому, гибкому мосту, экспедиция имела остановку у селения Тогла-ндо, за которым, взяв направление круто к северу, поднялась на двойной перевал Царла-ла, имеющий 15 780 футов (4 810 м) над морем и обнажающий, в виде более или менее высоких и правильных стен, светло-буро-серый известняк, с микроскопическими, неясными органическими остатками в западной цепи и известняковую брекчию в восточной. С вершины этого перевала рамки кругозора опять значительно раздвигаются, и в какую бы из сторон горизонта наблюдатель ни бросил взгляд, всюду он видит горы, горы и горы - то белые снеговые или темносерые обнаженные, то скалистые острые, то луговые закругленные, а в глубине гор, в их ущельях всё тот же прежний бесконечный лес.

   Взглянув еще раз на обширную панораму примеконгских гор, мы начали спускаться по крутой, узкой тропинке, убегавшей в долину речки Рон-чю, впавшей затем в Рэ-чю. На последнем своем ночлеге, памятном по обилию обезьян, мы были встречены обитателями лхадоского округа, а на следующий день, 20 ноября, в 8 часов утра, в их обществе уже вступили в селение Лун-ток-ндо, где экспедиция основалась на зимовку.

   В заключение нескольких слов об осеннем пролете птиц.

   Первые единичные отлетные пернатые стали обнаруживаться в Каме, как и в других местах Тибета, в половине августа, причём за отсутствием болöт или озёрных бассейнов, почти не было отмечено ни плавающих, ни голенастых. Большинство пролетных птиц принадлежало к отряду воробьиных. Сам пролет, вообще очень бедный, прошел, можно сказать, незамеченным. Только благодаря значительному району, который охватила экспедиция, и постоянным наблюдениям и экскурсиям, предоставлялась возможность уследить за немногими отбывавшими пернатыми странниками. Все заметки нынешней осени в этом отношении сводятся к следующему.

   16 августа, при речке Ба-чю, стали группироваться в небольшие отлетные стайки серые плиски (Motacilla alba Hodgsoni), а на другой день уже начали её оставлять и направляться к югу; 20-го замечены улиты-черныши (Tringa ochropus), 21-го стрижи (Apus pacilicus), ласточки (Delichon urbica) и прежние серые плиски; на следующий день ласточки казенные (Hirundo daurica); 24-го розовые щеврицы (Anthus rosaceus), Chaemarrhornis leucocephala; 29-го пеночки (Phylloscopus) и краснохвостки (Phoenicurus schisticeps).

   1 сентября медленно подвигались к югу изящные пеночки-корольки (Phylloscopus affinis), 6-го галочки стали табуниться, 7-го и 8-го, периодически стаями, неслись жаворонки (Calandrella brachydactyla dukhunensis). 11-го летели бакланы (Phalacrocorax carbo), 15-го кулички песочники (Erolia temminckii), 16-го, одиночками, коршун черноухий (Milvus migrans), 19-го удод-пустошка (Upupa epops), серые и желтые плиски (Motacilla alba Hodgsoni, Budytes citreola); с 22-го по 30-е, по временам, в больших или меньших обществах, только и давали о себе знать указанные выше серые плиски.

   В начале октября фазаны спустились с гор в глубокие долины. 6-го летели на юг орланы-белохвосты (Haliaëtus leucoryphus), 20-го запоздавшие плиски, 24-го рыжегорлые дрозды (Turdus ruficollis); последние отчасти, по всей вероятности, зимуют в теплых долинах верхнего Меконга.

   В ноябре (6-го) случайными, запоздалыми пролетными птицами были: крохали (Mergus menganser) и утки-кряквы (Anas platyrhyncha). В долине Меконга и его притоках собралось много зимующих галок (Coloeus dauricus), которые однажды долго преследовали бородатого ягнятника, несшего что-то в когтях.

  

  

   Сравнительно небольшой округ Лхадо строго ограничен еще со времен своего основателя Эрхэ-тайчжи районом, заключающимся между речками Рэ-чю и Гэ-чю, от их истоков и до впадения их слева в Меконг. Слышанное нами на месте предание говорит, что там, где ныне находится Лхадо, во время царствования в Лхасе монгола (?) Срон-цзань-гамбо {Срон-цзань-гамбо царствовал в Лхасе в VII столетии и. э. (род. в 617 г., умер в 650 г., судя по китайским летописям, и в 698 г., судя по тибетским источникам), женатый иа двух принцессах, непальской и китайской, исповедывавших буддизм, последователем и ревностным покровителем которого стал и сам царь. Наша легенда, должно быть, монгольского происхождения, впервые говорит, что Срон-цзань-гамбо был монгол.}, жили шарайголские монголы и хара-монголы, то есть монголы желтые и черные. Управлял ими тогда Эрхэ-тайчжи, происходивший из рода шарайголов.

   В настоящее время округ известен вообще у всех тибетцев под названием Лхадо; так его называют и сами лхадосцы. Правильное же его название - Лха-дог (Лха - буран, дог или тог - верх).

   Срон-цзань-гамбо считается перерожденцем Авалокитешвары и по тому самому одним из предшественников тех иерархов ламаизма, которые лишь с конца XVI века стали титуловаться "далай-лама".

   Коралловый шарик, перо, печать и указ богдохана, утвердивший Эрхэ-тайчжи и его потомство в Лхадо, а равно указ далай-ламы хранятся в Лхадо и поныне. Хранится в Лхадо поныне и собственная печать основателя Лхадо - Эрхе-тайчжи. Потомки его считают своим долгом прикладывать на бумагах сначала печать Эрхэ-тайчжи, а затем уже и печать китайскую.

   Лхадо - незначительный по населению в настоящее время, прежде был густо населен монголами, смешивавшимися с пришлыми тибетцами. Коренное население, шарайголы, вело долгие и упорные войны с тибетцами Дэргэ и особенно с населением округа Гончжур, и благодаря этим войнам оно уменьшилось, смешалось с тибетцами и утратило свой язык и обычаи.

   Тем не менее лхадосцы до сих пор считают себя монголами, а не тибетцами. С соседями своими, с Дэргэ, Чамдо и Гончжур, вследствие этой племенной разницы, они живут не дружно. Дружат же только с населением Нанчин-Чжалбо, которое считают родственным по происхождению, то-есть шарайголами же. С нанчинским населением лхадосцы никогда не вели войн и всегда поддерживали, как продолжают поддерживать и теперь, родственные связи посредством браков. Всего теперь в округе Лхадо насчитывается лишь около 600 семейств или приблизительно около 3 тыс. человек. Пятая часть населения живет оседло и занимается земледелием; остальные - кочевники, живут исключительно скотоводством.

   Округ подчинен китайцам, но влияние Лхасы в настоящее время в нем преобладает. Подчинение Китаю выражается только взносом раз в год известной подати, собираемой самими китайцами, приезжающими за сбором ее из Чэн-ду-фу.

   Весь этот небольшой округ делится на четыре хошуна. Во главе управления стоит лхадог-чжалбо, потомок Эрхэ-тайчжи. Сколько чжалбо или ханов, сменилось со времени основателя Лхадо, теперешние лхадосцы сказать не могут, но все они утверждают, что род Эрхэ-тайчжи не прерывался и власть чжалбо переходила от одного потомка знаменитого монгола к другому до настоящего времени.

   Нынешний лхадог-чжалбо, по имени Норво-даши, имеет от роду 48 лет; это родной племянник предшествовавшего чжалбо.

   Сам чжалбо определенного жалованья с населения не получает. Живет же исключительно доброхотными приношениями своих подданных. Последние, в разное время года, приносят в подарок чжалбо, вместе с хадаками, кочевники - масло, чуру, шкурки зверей, а оседлое население, обыкновенно осенью - хлеб в зерне, дзамбу, солому и репу. Делает эти подарки или каждый сам от себя, или же собираются целым участком и подносят продукты своего хозяйства и охоты, так сказать, коллективно.

   Кроме этого каждый житель округа в новый год отправляется в ставку чжалбо привести ему новогоднее поздравление; при поздравлении чжалбо подносят с хадаком подарки. Каждый приносит то, чем богат; оседлые - хлеб, солому, репу, изредка и шкуры леопарда, рыси, кошки, выдры и лисицы; кочевники же - кроме обычных масла и чуры, ещё живых баранов и яков, реже лошадей, а более бедные - просто туши баранов.

   Лхадоскому чжалбо, в былое время, присылалось ежегодно от богдоханского двора определенное количество различных шелковых материй. Чжалбо в Лхадо каждый год получали таких материй на сумму 50 лан серебра. Но вот сменилось уже десять поколений лхадоских чжалбо с тех пор, как такие присылки шелковых материй прекратились. Лхадоаул догадываются, что материи всё-таки посылаются, но не доходят по назначению, так как, по их характерному выражению, "вероятно пожираются китайским начальством, через руки которого проходят".

   За чжалбо следуют восемь чжисунов - чиновников, играющих в округе важную роль. Четверо из них назначаются самим чжалбо для управления хошунами, а другие четверо состоят при чжалбо в качестве его советников. Всех вообще чжисунов избирает чжалбо лично и представляет их на утверждение в этом звании китайским властям в Чэн-ду-фу. Утверждает их сычуаньский цзун-ду, или генерал-губернатор.

   Чжисуны не имеют шариков на шляпах; те из них, которые назначаются для управления хошунами, считаются старшими, другие же четверо - младшими; но в силу того, что последние постоянно состоят при чжалбо и являются его советниками, они пользуются у населения большим влиянием и значением, чем первые четверо. Чжисуны не получают никакого жалованья и, как и их чжалбо, живут доброхотными приношениями населения. За их службу они избавлены только от отбывания подводной и других повинностей. "Конечно случается, - как-то раз заметил наш знакомый Юн-ди, - что все мы восемь чжисунов берем, правда редко, взятки при разбирательстве тяжб".

   За чжисунами следуют 30 человек хондо (хундэ), назначаемых и смещаемых по личному усмотрению чжалбо. Эти хондо разделены на три очереди, по 10 человек. Каждые 10 хондо обязаны находиться в течение четырех месяцев при чжалбо, который нередко командирует их для доставления ему всевозможных сведений из того или другого участка округа; хондо же сопровождают по дороге проезжих лхасских или китайских чиновников, равно состоят в таких поездках по округу и при чжясунах. Хондо жалованья не получают. В четырех хошунах округа кроме того имеется довольно много мелких старост - гембу, в ведении которых находится по нескольку дворов или палаток.

   Вот и вся несложная администрация округа Лхадо.

   С рассматриваемого округа ежегодно взимается китайцами подать в размере 44 лан серебра. В октябре или ноябре китайцы, сборщики податей, прибывают из Сы-чуани в Дэргэ. Оттуда они не едут в Лхадо сами, а отправляют с предписанием к чжалбо какого-нибудь дэргэского тибетца-чиновника, которому лхадог-чжалбо и сдает под расписку следующие с населения округа 44 лана серебра. Кроме денежной подати, сдаваемой китайцам, население Лхадоского округа ежегодно доставляет в Чамдо 150 кирпичей чая на содержание станций по южной дороге. Эта подать введена здесь взамен подводной и других повинностей ввиду невозможности, вследствие удаленного от большой дороги расположения хошуна, взимать с населения его обязательных сборов на содержание проезжих китайских и лхасских властей, равно и пользоваться прислугой. Далее, лхадосцы каждый год обязаны представлять в округ Ньярун 200 гинов (гин равен приблизительно 800 г) масла на содержание там одного лхасского чиновника и состоящего при нем конвоя из 100 человек, назначенных из ближайших к Ньяруну округов сычуаньских тибетцев.

   Четыре пятых лхадосцев занимаются исключительно скотоводством и ведут поэтому кочевой образ жизни. Кочевники разводят главным образом яков и баранов, понемногу лошадей и хайныков. Остальная часть населения Лхадо живет оседло, ютясь по нижнему течению речки Рэ-чю и при устье Гэ-чю и занимается преимущественно земледелием. Скота разводят очень немного, - столько лишь, сколько это необходимо для земледельческих или полевых работ, причём такой скот, как лошадь, осел, мул, или лоза, хайнык, як и очень редко баран.

   Земледельцы сеют из хлебов только ячмень, из которого приготовляют дзамбу, и из овощей - одну лишь репу; последняя хотя и заготовляется главным образом для лошадей, но её нередко едят и сами тибетцы.

   Запашки начинаются в Лхадо с конца апреля; землю же унаваживают в конце января и в феврале. Зерна бросаются вслед за первой работой пахаря, который, проезжая по полю вторично, тем самым заменяет его боронование. Жнут по обыкновению в первой половине августа. По высушке хлеба на солнце зерно вымолачивается на плоских крышах домов цепами, как это делают северные и южные тибетцы сининского Кама. Солома тщательно сберегается и идет на корм скота зимой. Урожай ячменя бывает сам-3-4, редко больше. Последние три года в Лхадо был вообще порядочный урожай, но до этого периода ощущался значительный недород, обусловливаемый ранними заморозками.

   Состоятельные земледельцы сеют от 30 до 40 мерок зерна; мерка эта, называемая туземцами "сола", вмещает в себе ячменя приблизительно около 20 фунтов (8,5 кг). У землепашцев этой категории урожай значительно выше, так как они имеют возможность давать отдых своим полям на третий год; бедняки же засевают ежегодно одно и то же поле.

   Вымолоченное зерно лхадосцы сохраняют в кожаных мешках или деревянных ведрах и расходуют его на дзамбу, по мере надобности.

   Женщины поджаривают ячмень в чугунных чашах, покупаемых лхадосцами у сычуаньских торговцев, и смалывают его на ручных мельницах. Мельницы эти представляют из себя два круглых плоских камня (в миниатюре жёрнов наших водяных мельниц), имеющих в диаметре от полутора до двух четвертей (от 25 до 35 см), и изготовляются исключительно в городе Чамдо, откуда и распространяются по соседним округам за плату 5-7 рупий.

   Подобная ручная мельница имеется у каждого домохозяина, не только оседлого, но и кочевника, конечно за исключением крайних бедняков, которые готовят для себя дзамбу, эанимая ручную мельницу у своих ближайших родственников; в чужой же дом за мельницей никто не обращается, так как, согласно поверью, дать свою мельницу чужому человеку значит накликать на себя беду: лхадосцы убеждены, что если дать мельницу чужому, то свой скот начнет страдать головокружением, от которого неминуемо погибнет.

   Водяных мельниц в Лхадо нет. Есть таковая только в Чамдо, да и та принадлежит китайцам.

   После уборки хлеба, а иногда и раньше этого времени, оседлое население Лхадо усердно занимается сбором сена по скатам гор и по ущельям. Сено срезают либо китайскими серпами, либо ножами и саблями и тут же на месте связывают из него толстые плетенки или жгуты до четверти аршина (18 см) в диаметре, при длине в сажень (2 м). Жгуты эти развешивают в лесу настолько высоко, чтобы скот не мог их достать. При хороших травах один ловкий и трудолюбивый работник может изготовить в день от пяти до семи таких плетенок.

   Таких лиц, которые отдавались бы исключительно охотничьему промыслу, в Лхадо нет, но в известное время года все свободное мужское население в состоянии иногда неделями рыскать по горам за зверями: за маралами, джагу, куку-яманами, кабаргой, пантерой, рысью, лисицей и немногими другими; в горных речках добывают выдру. Годовая добыча шкур зверей при посредстве ружей, капканов, деревянных щитов и силков едва ли достигает одной сотни экземпляров. Лхадосцы успешнее всего добывают рысей и кабаргу; последнюю исключительно из-за мускуса, дорого ценимого тибетцами и китайцами. Еще дороже ценятся здесь, как и везде в Центральной Азии, рога оленя, но этот зверь настолько редок в Лхадо, что его убивают не каждый год.

   Птиц лхадосцы не стреляют, равно не ловят и рыбу.

   Вследствие незначительности населения самого округа и расположения его в стороне от торговых и караванных путей, ведущих в сердце Тибета, в Лхадо нет и торговых дорог. Сюда весной приезжают лишь мелкие торговцы, хорва, преимущественно с чаем, и, раздав свой товар населению в кредит, за порукой начальства, уезжают дальше. Осенью же, возвращаясь к дому, купцы заезжают к лхадосцам за долгами. Обыкновенно хорва продают свой чай по три рупии за кирпич на наличные деньги и по четыре рупии в кредит. Почти весь охотничий промысел, всю пушнину и сырье, торговцы получают в обмен на чай и различные товары, необходимые в жизни лхадосца, как-то: далембу, бусы, четки, бубенчики, иглы, нитки и другую мелочь. Впрочем мелочные товары главным образом развозят агенты китайских купцов, оперирующих в Чамдо, Дэргэ-Гончене и Хор-гамдзэ.

   Приезжающие в Лхадо торговцы прежде всего являются к лхадог-чжалбо и приносят ему в подарок что-либо из своих товаров: чай, материи, прром. Чжалбо снабжает их билетом на право свободной торговли в его округе. Если же торговец не сделает этого, то рискует поплатиться большей частью своего товара, который конфискуется в пользу чжалбо. Самого же торговца, за несоблюдение обычных правил, изгоняют из округа, в который он уже не может явиться вторично.

   Благосостояние оседлых жителей Лхадо выражается не только землей, но и количеством скота. Богатым считается из земледельцев тот лхадосец, который кроме полей имеет: 3-4 ослов, 2-3 мулов, 5-6 лошадей, 10-12 хайныков, 30-40 яков и до 50 баранов. Бедняк же, кроме небольшого клочка пахотной земли, имеет: яков 5-10 голов, хайныков 2-3 головы, лошадей 1-2 и до 10 голов коз, которых держат исключительно ради молока.

   У кочевников, не располагающих запашками земли, всё богатство заключается в скоте. Здесь зажиточность номада определяется общей цифрой в 1 тыс. голов скота, причём почти исключительно яков и баранов, тех и других приблизительно по 500 с добавлением голов 10 хайныков и 20-30 лошадей. Тех же кочевников, которые имеют скота раз в десять меньше, нежели то указано для зажиточных обитателей Лхадо, относят обыкновенно к разряду бедных.

   Ремесленников, за исключением ткачей и неважных кузнецов, в Лхадо не имеется. Сюда, от времени до времени, заглядывают приезжие мастера китайцы из Сы-чуани. Лучшими плотниками и кузнецами являются также китайцы. Китайские кузнецы приготовляют в Лхадо и ружейные стволы за цены от 10 до 40 лан серебра, без ложа и отделки. Здесь же они куют сабли, ножи, сошники, серпы и топоры из железа, привозимого с собой из Сы-чуани.

   Среди самих лхадосцев, впрочем, развито гончарное производство: гончары, точнее гончарки, так как это занятие преимущественно женщин, делают из глины различные горшки, кувшины, большие и малые чаши и чашки и обжигают их. Произведение свое лхадосцы продают не дорого, но и не дешево: горшок, чаша или кувшин стоит такое количество зерна, какое в него вмещается.

   Питаются лхадосцы по-своему удовлетворительно, но на наш взгляд совсем дурно. Обычная их еда - это дзамба с маслом, да и то лишь среди зажиточного населения; бедняки же едят дзамбу без масла или сала, и вместо чая обыкновенно пьют отвар из ячменной муки. Мясо у них, вообще говоря, большая редкость; даже богатые кочевники и те специально ради мяса убивают свой скот лишь в исключительных случаях. Лхадосцы едят мясо преимущественно состарившихся животных, или задавленных зверем; не брезгуют они также и мясом издохшей скотины или тем более мясом убитых и изловленных зверей - каменных баранов, антилоп, оленей, джара (Nemorhoedus), сурков или даже хищников, вроде лисиц, леопардов, рысей и других диких кошек, причём какое бы то ни было мясо, лхадосцы едят его в совершенно сыром виде. Описываемые туземцы избегают лишь употребления в пищу "человекоподобных" тварей - обезьян.

   Одеваются лхадосцы так же, как и другие обитатели Восточного Тибета; маленькая разница замечается только в головном убранстве женщин, в распределении их связок янтарей, искусственных серебряных раковин и числе более или менее широких матерчатых лент, в свою очередь различно приспособляемых на головах и спинах богатых туземок.

   От множества различных бус, янтарей и раковин, от связок ключей, нацепленных на женщин или девушек, от своеобразных звуков, издаваемых всем этим убранством во время движения, лхадоскам положительно невозможно пройти не замеченными. По части раскрашивания лиц обитательницы Лхадо такие же мастерицы, как и прочие тибетки. Более интересным представляется между прочим следующее явление, наблюдавшееся нами среди чамдоских модниц, - это намазывание зимой щек упомянутым раньше прромом, который будто бы предохраняет наиболее нежную кожу женщин от ветра и холода в дороге.

   Обычай намазывания тибетскими женщинами себе лиц с точки зрения отрицательного кокетства введен был, говорят, в этой стране издавна и продолжает существовать как пережиток до настоящего времени в Лхасе и тех областях Кама, где сосредоточены монастыри, а следовательно и многочисленная монастырская молодежь. Дабы не вводить лам в искушение, тибетки обязаны кроме того избегать встречи с ними, в крайних же случаях должны, по меньшей мере, "потуплять взор долу...".

   Нравственные качества лхадосцев мало чем отличаются от таковых вообще обитателей Восточного Тибета. Удаленные от культурных центров они сильно отстали в своем развитии, и такие качества как лень, грубость, лицемерие, низкопоклонство, ханжество и суеверие здесь широко распространены.

   При встрече с почетными ламами или чиновниками лхадосцы заранее слезают с лошадей, а при ещё большем приближении приседают и одновременно с приседанием высовывают язык, часто оттягивая правой рукой соответствующую щеку, а затем произносят "дэму", или "тэму", равносильно нашему "здравствуй!". В разговоре со старшими лицами простолюдины молчаливо и почтительно стоят и только изредка одобрительно кивают головой и покорно повторяют "лаксу, лаксу", то-есть "да, да", даже выслушивая жестокий приговор над собой. В знак одобрения тибетцы поднимают вверх большой палец, тогда как поднятый мизинец определяет собою низшее качество; промежуточные же пальцы указывают на соответствующую их расположению степень; два больших или два малых пальца, поднятых или выставленных одновременно, выражают или высшую похвалу, или крайнее порицание. Как и у других обитателей Тибета, у лхадосцев принято встречать и провожать гостей до лошади. О всяком постороннем или чужом человеке, направляющемся в дом тибетца, или проходящем мимо, но вблизи жилища, во-время дают знать своим неистовым лаем огромные злые собаки.

   Треть населения лхадоского округа - ламы, но только третья часть из них настоящие, грамотные и пользующиеся уважением со стороны своего народа; остальные же, как говорят лхадосцы, зря носят ламскую одежду, так как их почти никогда не приглашают в дома, для отправления тех или других треб и молитв.

   Кумирен в Лхадо насчитывают семь, из коих пять постоянные и две временные, или, точнее, переносные. Первые из них построены из дерева, вторые, как и походные жилища-палатки, - из шерсти яка. Главная из всех кумирен - Мцзоцзэ-гомба - расположена неподалеку от ставки лхадог-чжалбо, на живописном горном скате, среди векового елового леса; эта кумирня считается самой лучшей, богатой и превосходит другие по численности - в ней живут до 100 лам, принадлежащих к желтому и красному толкам.

   Всё мужское население Лхадо в первый день нового года, который в 1900 году пришелся на 7 февраля, является в ставку чжалбо с новогодними поздравлениями. Всякий по своему состоянию несет лхадог-чжалбо, кроме обычного хадака, подарки, состоящие из звериных шкур и прочего. Чжалбо принимает каждого, берет от него хадак и подарки и тотчас же отдаривает его хадаком и тоже какой-либо шкуркой, но уже низшего достоинства.

   Приняв новогодние поздравления, хан отправляется к месту собрания народа, обыкновенно на ровную площадь против своей ставки, где ежегодно в этот день происходит стрельба из ружей в цель, причём лхадосцы стреляют и в пешем строю и в конном. В новый же год чжалбо жалует лучших своих людей в хондо, или из хондо переводит или обещает перевести в чжисуны и так далее, напоминая прочим, чтобы и они старались также отличиться в течение предстоящего года. Здесь же производятся несколько раз в лето военные ученья, смотры и репетиции боев, заканчивающиеся обыкновенно общей праздничной пирушкой.

   Обычаи лхадосцев не только в общих чертах, но даже и в деталях напоминают таковые восточных тибетцев, в особенности же - обычаи обитателей сининского Кама. И в Лхадо женятся по большей части несколько братьев на одной девушке или женщине. Случаев же многоженства здесь никто не знает.

   Рождение ребенка никаким торжеством не сопровождается.

   Спустя неделю после рождения ребенка снова приглашается лама, который на этот раз отправляет краткое богослужение, обмывает родительницу и новорожденного освященной водой и дает последнему имя. Нередко однако наречение имени происходит через несколько месяцев и даже через год. Лама называет ребенка или днем его рождения или, например, таким лестным эпитетом, как Церен - "Долголетний", Намед - "Безболезненный", Ринчин - "Велико-драгоценный" и так далее.

   Родители, братья новорожденного или другие родственники кроме такого имени дают новорожденному свои клички, считающиеся по-своему "ласкательными"; к числу подобных кличек осносятся: "топор", "нож", "молöток", "бык-пороз", "бегунец" или "иноходец" и многие другие. Некоторые лхадосцы имеют по нескольку имен, даваемых ламами. Происходит это вот каким образом: случится какому-нибудь тибетцу трудно заболеть и долгое время не выздоравливать - приглашенный для молитв "о здравии" лама заменяет прежнее имя новым, но так как больной, известный до того времени в народе под старой кличкой, с таковой и остается, то к ней ещё добавляется и новая. Иногда таким путем лхадосец имеет по нескольку имен - по два-три и более, не считая имени, полученного им при рождении и следующего за ним, так называемого ласкательного. Обитатели Лхадо в получении нового имени склонны видеть могучее средство для избавления не только от болезней, но даже и от всевозможных бед и напастей.

   Пока ребенок не начнет ходить, мать обращает на него очень мало внимания: дитя часто валяется на мокрой, покрытой нечистотами, шкуре барана и громко воет; тогда, выведенная из терпения его плачем, мать подходит к малютке, берет его голенького за пазуху, а отвратительную овчину вытряхивает и развешивает на солнце или у очага, для просушки. По мере же того, как подрастает ребенок, его одевают в баранью шубку, реже в шерстяной халатик. И тот и другой костюм дети носят до тех пор, пока не выйдут из него по возрасту или окончательно его не износят.

   Среди обитателей лхадоского округа женщина является главной исполнительницей домашнего труда, тогда как мужчина - глава дома - часто предается лени до крайности. Впрочем, на мужчинах-лхадосцах лежит специальная обязанность шить одежды; поэтому в Лхадо портняжному искусству обучают не девочек, а мальчиков.

   Сыновей, в особенности когда их имеется два-три и более, отец и мать стараются обучить грамоте, если не всех, то по крайней мере хотя бы некоторых из них. У грамотного отца дети получают первоначальные уроки дома, а затем, смотря по их способностям, или совсем прекращают учение, или пристраиваются к знакомым ламам для дальнейшего совершенствования. Самые даровитые мальчики непременно попадают в монастыри. Лхадосцы из двух сыновей одного непременно постригают в ламы, а из четырех - двух. Такое огромное число монастырей и лам, какое я наблюдал в окрестностях Чамдо, Дэргэ, Хор-гамдзэ, по словам восточных тибетцев, можно найти лишь подле Лхасы.

   Для лхадоских девушек, начиная с 13-летнего возраста, равно и для молодых женщин, считается в высшей степени неприличным войти в чужой дом или даже во двор (у оседлых). Ни одна девушка и женщина, за исключением старух, не рискнет этого сделать из боязни, чтобы люди не заподозрили её в любовной связи с мужчинами чужого дома.

   В одном из селений лхадоского округа - Лун-ток-ндо - экспедиция прожила ровно три месяца: с 20 ноября 1900 года по 20 февраля 1901-го. Означенное селение отстоит от Чамдо к северо-востоку километрах в 40, короче - лежит под 31® 30' 55" северной широты и 97® 18' 59" восточной долготы от Гринвича. Поднятое над морем на 11 960 футов (3 650 м), оно вместе с тем, по отношению к окружающим его горам, словно спрятано на дне глубокого каменистого ущелья речки Рэ-чю, там, где ущелье это заперто с обеих сторон почти недоступными теснинами, сложенными главным образом из плотного буро-серого известняка, переполненного неясными микроскопическими остатками организмов, и темносерого глинистого сланца.

   Общее протяжение быстрой прозрачной речки Рэ-чю едва достигает одной сотни верст, считая в том числе и ее прихотливые зигзаги. В своем нижнем течении, от впадения в Меконг до Лун-ток-ндо, Рэ-чю всего многоводнее, однако ширина её и в этом районе незначительная - всего 7-8 сажен (14-16 м), редко более; в теснинах же, говорят, суживается до 2 м. Также колеблется и ее глубина - от 2- 3 футов (0,6-0,9 м) до 1,5-2 сажен (3-4 м) в омутах. Дно речки галечное, местами порожистое и очень крутое, где водяная масса разбивается порой на несколько белых пенистых потоков. Прилежащие горы шлют в неё от себя звонкие прозрачные ручьи и речки.

   Северные склоны гор почти сплошь одеты еловым лесом, южные - во многих местах зарослями древовидного можжевельника; там и сям стелются разнообразнейшие кустарники с уцелевшими на некоторых из них красными ягодами. Увядшие и засохшие стебли травянистых растений давали повод предполагать богатство лугов местной альпийской области.

   Богатому растительному покрову соответствует и богатый животный мир, в особенности в отделах млекопитающих и птиц. Надежды наши на интересные и разнообразные сборы в этом отношении вполне оправдались, как оправдался и предполагаемый сухой, мягкий климат зимы и невраждебное отношение к экспедиции туземцев вообще и лунтокндосцев в частности.

   Ровная площадка, находившаяся выше дома, занятого экспедицией, сослужила хорошую службу для установки астрономических инструментов.

   Вставали мы на зимовке также сравнительно рано - конвой около шести часов, а мы, члены экспедиции, около семи, ко времени утреннего метеорологического наблюдения. После утреннего чаепития каждый принимался по обыкновению за своё дело. В целях большего ознакомления с местным животным миром оба препаратора ежедневно экскурсировали в окрестностях Лун-ток-ндо; от времени до времени охотились также и люди отряда, соблюдая между собой строгую очередность.

   Первой моей заботой после устройства на зимовке было составление отчета о полугодовом странствовании нашем по Тибету и предоставлении возможности моему ближайшему сотруднику А. Н. Казнакову поездки в монастырь Дэргэ-Гончен, отстоящий в 200 км к востоку-северо-востоку от зимовки.

   Так как монастырь Дэргэ-Гончен лежит в бассейне Янцзы-цзяна, то моему сотруднику удалось на своем пути сделать второе интересное пересечение хребта Русского Географического общества. Перевал Раджун-лаучи, измеренный А. Н. Кдзнаковьш гипсометрически, поднят на 15 435 футов (4 700 м) над морем. В области южного склона этого водораздельного хребта мой сотрудник следовал по речке Рэ-чю, в области же северного - по верхнему течению Мдор-чю, минуя но дороге три сравнительно небольших кумирни. Таким образом А. Н. Казнаков шел и среди оседлого и среди кочевого населения. В верхнем поясе гор было холодно и чувствовалось приближение зимы. В долине же Голубой реки, которая у места переправы, при кумирне Вэна-гомба, имеет всего только 10 085 футов (3 080 м) над морем, что для Тибета уже не считается высоким положением, хотя и превышает на 0,75 км перевал Гудаур через Кавказский хребет по Военно-грузинской дороге, -