Козлов Петр Кузьмич - Монголия и Кам

align="justify">   По сдаче монголам посылок с коллекциями и пакетов Бадмажапов был вновь командирован мною, на этот раз к Балдын-цзасаку, кочевавшему у южной подошвы гор Гурбан-сайхан. Балдын-цзасак не стал отговариваться бездорожьем или иною невозможностью пройти в желаемом нами направлении, но в то же время не преминул предупредить нас, что путь в этой части пустыни действительно тяжел и надо быть подготовленным ко всякого рода неприятным или тяжелым случайностям; "и все-таки, - заключил Балдын-цзасак, - охотно исполняю все ваши требования только потому, что давно уже слышал от достоверных людей о вашем дружелюбном отношении к нашему монгольскому народу".

   Таким образом, благополучно закончив исследование Монгольского Алтая и в общих чертах наметив себе не менее широкую деятельность в прилежащей к нему пустыне Гоби, мы начали понемногу верить в счастье как в надежного спутника и при дальнейшем более трудном, но зато и более интересном пути. Подобные этим счастливые минуты отрадно действовали, на всех участников экспедиции, пробуждая в них свежие силы для борьбы с своеобразными условиями природы Центральной Азии.

   Теперь несколько слов об осенней погоде Монгольского Алтая. Осень - лучшее время года не только для этой местности или страны, но и для всей вообще Центральной Азии. В общем погода за истекшие три месяца характеризовалась следующими особенностями: преобладающею ясностью, в особенности по ночам, и крайнею сухостью, за исключением мест, соседних с снеговыми массивами, где кроме того обнаруживалась и более низкая температура. Вообще наибольшее колебание температуры происходило не столько от надвигавшегося более позднего времени года, сколько, главным образом, от степени той абсолютной высоты, на которой мы в известное время находились.

   Вторую половину рассматриваемого нами периода местные жители считали относительно суровой и обильной снегом, который заявил о себе в этом году на две недели раньше среднего переходного к зиме времени.

   Максимальная и минимальная {Максимальным показаниям в данном случае соответствует наивысший единичный отсчет термометра в 1 час дня, а минимальным, наоборот, наинизший отсчет или показание термометра - минимум ночного воздуха, и также не средний месячный, а единичный. Более подробно о метеорологии изложено в специальном труде, который войдет в состав первого тома "Научных результатов" нашей экспедиции.} температуры для каждого отдельного месяца выразились следующими цифрами: для сентября: 25,1 и - 15®; для октября 15,1 и -26®; для ноября 4,2® {22 ноября.} и -25®.

   Ветры дули нередко и преимущественно от южной части горнзонта, притом чаще днем нежели ночью. Бурь было три, по разу в месяц, и они также приходили от юга, постоянно принося с собой снег, за исключением последней, ноябрьской бури, наполнившей воздух тучами пыли и дувшей два дня с промежутком полного затишья во время ночи. В сентябре и октябре месяцах в открытых равнинах порою кружились и пробегали высокие столбы вихрей. По утрам наблюдался иней, который, как и снеговой покров, ложился более пышно в окрестностях снеговых массивов.

   Воздух в большинстве случаев отличался удивительною прозрачностью; вечерние и утренние зори были нередко очень эффектны. Полная луна светила так ярко, что без труда можно было читать; в другое же время небо красиво блестело массою больших и малых звезд, среди которых там и сям по небосклону проносились болиды, оставляя за собою золöтые или радужные хвосты.

   Последние три недели метеорологические наблюдения производились исключительно на одном месте - при колодце Чацеринги-худуке, поднятом на 3 710 футов (1 131 м) над уровнем моря; из этих наблюдений видно, как постепенно надвигалась зима: полдневные или, точнее, в час дня показания термометра становились более и более низкими, равно понижались и показания минимального термометра, хотя бывали и интересные исключения; так например, 22 ноября воздух вдруг нагрелся к часу дня до 4,2®, тогда как в те же часы накануне (-6®) или на следующий день (-4,8®) показания термометра выражали обыкновенную или нормальную температуру. Необычно теплый и приятный день всегда случался или вслед за бурным днём или служил ему предвестником.

   В общем же, погода в окрестности Чацеринги-худука, благодаря почти полному отсутствию снега, была очень хорошая и давала возможность заниматься чем угодно. Заранее намеченные астрономические наблюдения были все удачно выполнены, корреспонденция приготовлена, коллекции упакованы, походные принадлежности ремонтированы.

   Только однажды мирное течение нашей жизни здесь было нарушено временным волнением за участь одного из наших товарищей - фельдшера Бохина, неожиданно, в виду бивуака экспедиции, исчезнувшего на несколько часов.

   Вот как случилось это памятное для всех нас событие. Под вечер 23 ноября почти вслед за необычайно теплым днем, температура стала быстро понижаться, и с запада от гор подул сильный, по временам достигавший напряжения бури, ветер. Возвратившиеся с пастьбы караванные животные привязывались к местам своего ночного отдыха; по обыкновению люди отряда сначала заняты были более покойными верблюдами, а затем уже приступили и к излавливанию не всегда покорных лошадей. Последние в этот вечер незаметно скрылись за один из ближайших холмов, вероятно спасаясь от леденящего ветра. Покончив с уборкой верблюдов, люди принялись за розыски лошадей в полной уверенности, что они находятся где-нибудь поблизости, как в действительности и оказалось; в числе разыскивавших был и Бохин, который, как потом выяснилось, взбежав на соседний холм, продвинулся сначала в одну сторону, потом в другую, немного спустя повернул назад и таким образом, незаметно для самого себя, лишился должной ориентировки, или, выражаясь проще, заблудился. Между тем наступила темная ночь, ветер и мороз усиливались; положение нашего бедного товарища, одетого в тужурку, было незавидное. Сознавая свою ошибку, он был несколько в возбужденном состоянии, а потому с легкостью перемещался с одного холма на другой, не ощущая ни усталости ни холода. Однако время брало свое, и Бохин начал уже приискивать подходящее местечко для укрытия от непогоды. Пробовал было он также и кричать, но его голос - в прямом смысле "голос вопиющего в пустыне" - заглушался порывами ветра; звезды же, по которым заблудившийся мог бы до некоторой степени ориентироваться, скрывались облаками и густою пылью.

   Что же происходило в это время на бивуаке? По окончании уборки животных люди приступили к вечернему чаепитию, когда и было обнаружено отсутствие Бохина. Я стал не на шутку беспокоиться и как последнее средство пустил одну из лучших и сильных ракет, которая, великолепно взвившись на значительную высоту, сделала свое дело. Бохин был избавлен от дальнейших неприятностей. В момент поднятия ракеты он был в 5-6 верстах к западу от бивуака, стоя спиною к ветру и негодуя на свою судьбу; ракета вывела его из тяжелых дум, указав и место бивуака и степень нашего беспокойства. Быстро побежал он на сигнал, часто спотыкаясь и падая по неровной каменистой поверхности, и когда его мысли после известного радостного промежутка стали было опять омрачаться, он уже заметил мерцание сигнального костра, а немного позднее услышал и громкие голоса людей. Еще минута - и Бохин был среди своих сотоварищей, которые на радости не преминули посмеяться над добродушным простаком, отсутствовавшим до полуночи.

   На утро, 29 ноября, караван потянулся к югу, пересекая на пути сначала волнистую поверхность, позднее же настоящую равнину, покрытую саксаулом, хармыком, караганой и немногими другими кустарниками.

   Следующими двумя переходами экспедиция пересекла восточную окраину горы Баин-боро-нуру по довольно плоскому перевалу Олин-дабану, поднятому над морским уровнем на 7 000 футов (2 133 м), и прибыла в соседство кумирни Цзурахай-дацан. На вершине перевала, с которого не открывается далеких видов, красовалось большое обо, сложенное из обломков местных горных пород, а также и кустов саксаула, некоторые экземпляры которого были унизаны цилиндрическими конкрециями; в довершение всего, среди обычных приношений буддистов, обо украшала и отслужившая китайская соломенная шляпа. Ядро рассматриваемых гор состоит из известняка и различных туфов с большим или меньшим включением сланцев, порфирита, диорита и мезозойских песчаника и конгломерата; там и сям в горах встречаются различные конкреции.

   Монастырь Цзурахай-дацан приютился под защитою окраинных гор, сдерживающих напор юго-западного ветра, нередко бущующего в прилежащей долине. Основанный лет 80 тому назад, монастырь этот, по словам монашествующей братии, сильно пострадал от дунган в их последнее восстание. Наш бивуак стоял в полутора верстах к юго-востоку от монастыря, у южного подножья холма, известного монголам под названием Шара-хацар. По утрам и вечерам звуки молитвенных бубнов и раковин давали знать нашим монголам-спутникам о службе в монастыре. Место здешней стоянки мы увековечили устройством обо для удобного разыскания будущему географу астрономической точки нашей экспедиции.

   Окрестные колодцы имели горьковато-солоноватую воду, употребляемую местными кочевниками; мы же предпочитали пользоваться чистым снегом, в достаточном количестве лежавшем по оврагам и ущельям гор.

   С конца октября до половины декабря месяца, считая по времени, или от озера Ногон-нор до горы Куку-морито - по пространству, экспедиция своим главным караваном проследовала через владения трех хошунов, лежащих в юго-западном углу Халхи и входящих в состав Сайннойонского аймака. Обитатели первых двух хошунов, занимающиеся, главным образом, скотоводством и извозом и отчасти охотою, вправе считаться самыми богатыми во всей Халхе. Здесь не редкость встретить группы богатых юрт, в окрестностях которых бродят многочисленные стада баранов, коров и табуны лошадей. Владельцы последних стараются перещеголять друг друга резвыми иноходцами и убранством сёдел. Золöто, серебро, цветные камни; шерстяные и шёлковые ткани играют большую роль в нарядах кочевников этих зажиточных хошунов. От стойбища к стойбищу - везде скачут монголы то в одиночку, то большими или меньшими партиями. Иногда несется огромная кавалькада богато и пестро одетых чиновников или лам.

   Первый из этих хошунов - хошун Ламэн-гэгэна - занимал район, с одной стороны граничащий с озером Орок-нор, с другой же - с низовьем Эцзин-гола и находился в ведении Эрдэни-Мергэн-бандид-хутухты. Встреченные нами монголы не могли определить общей численности жителей шабинского ведомства; о лучшем же и богатом монастыре в Хангае - Ламэн-гэгэн-цит - говорили все при каждом удобном и неудобном случае. Глава хошуна Ламэн-гэгэна, сам хутухта, располагает двумя помощниками и 23 младшими сотрудниками, составляющими в общей сложности штат управления, или "чжасана".

   О численности населения еще более обширного хошуна самого Сайн-нойона, богатые обитатели которого проживают в области Хан-гая, бедняки же ютятся на востоке и западе общих владений, мы также не можем сказать, так как на своем пути мы никого из сведущих в этом отношении людей не встречали. В этом хошуне, в горах Бага-богдо, имеется кумирня Эрдэни-Мергэн-нойон-хутухтэн-куре, во главе которой стоял десятилетний лама, имевший седьмое перерождение. В пятом перерождении, 60 лет тому назад, он был братом Сайн-нойон-хана, который с разрешения богдо-хана построил Нойон-хутухте очень богатую и красиво отделанную кумирню и отвел ей участок земли, достаточный для 100 юрт кочевников-скотоводов. Одновременно с этим настоятель получил и казенную печать на светское управление своим имением. В кумирне насчитывается до 200 лам, живущих в ней постоянно.

   Третий и последний хошун, во владения которого мы только что вступили, состоит в ведении Балдын-цзасака. На севере хошун этот граничит с горами Гурбан-сайхан, на юге соприкасается, приблизительно в середине пустыни, с владениями Алаша-цин-вана. Полвека тому назад счастливый предок нынешнего правителя считал свой хошун третьим во всем аймаке по богатству и по числу его населения, которое к нашему времени сократилось до одной трети. Причиной тому послужили все те же грозные дунгане, 19 раз нешадно разорявшие владения Балдын-цзасака; особенно тяжел был погром в 1880-х годах, когда многие из жителей были убиты.

   Население этого хошуна занимается исключительно скотоводством, располагая лучшими кочевьями в горах Гурбан-сайхан и Нойон-богдо. Небольших кумирен в хошуне насчитывается до семи. По отзыву всех здешних монголов этому хошуну трудно отбывать повинности, которые взимаются в том же размере, в каком это производилось при лучшем его состоянии, когда все причитающееся с хошуна распределялось не на тысячу, а на три тысячи жителей, и не на таких бедняков, как теперь, а на действительно зажиточных обитателей. Только Балдын-цзасак своею честностью, бескорыстием и может улаживать вопрос о казенных повинностях сравнительно удовлетворительно и безобидно, почему и хошун его заметно поправляется с каждым последующим годом.

   В хошуне Балдын-цзасака, по южному скату гор Цаган-ула, вот уже сто лет проживают гуннские монголы, или, как их чаще называют, - уроты. Лет 50 тому назад они построили в честь китайского императора кумирню, назвав ее Цаган-улайн-сумэ. До постройки кумирни правители хошуна пытались много раз выжить "непрошенных гостей", но это им не удавалось сделать; с основанием же Цаган-улайн-сумэ Балдын-цзасак опасается за возможность отвода китайцами монголам-уротам ещё большего участка земли в ущерб благосостоянию коренных обитателей хошуна.

   Старейших лам в уротской кумирне четыре, из коих Да-лама считается главою ее; штатных же лам 75 человек; число это удваивается во время больших хуралов, происходящих в летнее время. Общий вид монастыря довольно скромный, хотя, по словам монголов, он располагает порядочными денежными средствами; кроме того монастырь имеет и своих домашних животных - верблюдов и баранов; в наше время тех и других насчитывалось до 600 голов.

   Общим начальником над монастырем и 80 юртами простого населения состоит Урот-дунда-гун. Уроты живут в достатке, занимаясь, подобно своим ближайшим соседям, только скотоводством. Характерной чертой этого народа служит честность и, как результат последней, отсутствие воровства; монголы-уроты спокойно уезжают из дома на неделю, месяц и более, оставляя свои походные жилища не запертыми на замок, а просто завязанными ремешками во избежание напора ветра или бродячих лисиц и собак.

   Серая, однообразная природа Монгольского Алтая кладет известный отпечаток и на своих обитателей - монголов {О монголах см. у М. В. Певцова. Очерк путешествия по Монголии, т. I, стр. 66.}, раскидывающих свои походные жилища то в области гор, то выносящих их в прилежащие открытые долины, в зависимости от времени года. На одном месте монголы не засиживаются; их не может удержать несложный скарб, который кочевники перевозят и просто и легко. Подле небольших групп юрт пасутся стада, охраняемые по большей части конными пастухами и собаками.

   К вечеру стада возвращаются к стойбищу, располагаясь вокруг юрт. Монгольский скот содержится под открытым небом и на свободе, за исключением баранов и коз, для которых иногда складываются каменные или навозные ограды, и только ягнят и козлят монголы воспитывают в юртах, привязывая их к стенкам жилищ. Монгольские женщины почти все время проводят за хозяйством - то по уходу за скотом, то приготовляя молочные продукты, а в свободные минуты сидят за шитьем одежды.

   Глава же семьи или сидит сложа руки дома или навещает праздных соседей, часто не расставаясь с лошадью по целым дням. Подле монгольских юрт всегда стоят наготове оседланные лошади для того, чтобы хозяин мог, как только пожелает, скакать куда угодно. Присутствие около юрт чужих лошадей - верный признак, что в юрте гости, а это для монгола повод лишний раз завернуть к соседу. Какая компания собралась тут - видно по лошадям; монголы отлично распознают не только своих животных, но и животных соседей; монгол с успехом разыщет своего барана, заблудившегося в большом стаде другого владельца.

   Пешая ходьба во всеобщем презрении; поэтому, как бы мало ни было расстояние до соседнего стойбища, монгол все-таки сядет на лошадь и проскачет его. И где бы и куда бы ни ехал монгол, всегда он скачет с такою быстротою и спешностью, что с первого взгляда может казаться, что этот кочевник ценит время и не в такой мере предается праздности, как привыкли думать европейцы; в действительности же монгол может проводить дома по нескольку дней подряд и сидит или лежит, переваливаясь с боку на бок, объедаясь жирной бараниной. Если же он сел на коня, хотя бы только после того, как бездействие окончательно надоело, то уже катит во весь мах среди необозримой равнины. Но лишь где-либо на краю горизонта показался верблюжий караван, монгол тотчас же останавливает лошадь, устремляет свой острый взгляд в эту движущуюся точку и, пустив коня опять в карьер, несется к каравану, спеша узнать, откуда, куда и зачем или с чем он следует, а потом, сообразив, кому сообщить только что добытую им новость, уже скачет в этом новом направлении. Так, очень часто, отправляясь от своего стойбища к соседнему, за 5-7 вёрст, монгол не может поручиться, что он действительно приедет в намеченное место.

   Монголы довольно гостеприимны вообще, по отношению же к своим близким собратьям в особенности; они свободно могут не брать с собою в недалекую дорогу еды и денег, будучи твердо уверены, что в любой юрте их с удовольствием накормят и напоят. Большою вежливостью считается также встретить гостя перед входом в юрту, равно и проводить его до лошади.

   При встрече не только друг с другом, но даже и с нами монгол вместе с приветствием вручает и табакерку. Вежливость или монгольский обычай требует, взяв щепотку предложенного табаку, передать табакерку соседу; тот в свою очередь передает её следующему, пока табакерка не обойдет всех присутствующих и не возвратится к владельцу. Таким образом в своих руках я передержал много монгольских табакерок и одну из них - наиболее интересную по отделке, приобрел в собственность. Верх этой табакерки с винтовою пробкой оканчивается маленькой металлической ложечкой, которой, открывая пробку, захватывают табак.

   Осенью чаще всего монголы устраивают свадебные торжества. Свадьбы обыкновенно производятся следующим образом: прежде всего родители спрашивают своего сына {У зажиточных монголов помолвка жениха и невесты может быть произведена заранее, равно отпразднована и самая свадьба, когда молодым исполнится - жениху 14, а невесте 15 лет.}, на ком он желает жениться, и если мнение разделяют и они сами, то отправляют двух-трех человек в качестве сватов в дом избранницы просить ее руки (хухэн-гойхой). Посланные привозят с собою угощение, состоящее из обычных в этом случае ланхона {Деревянная посуда для хранения и перевозки жидкостей} водки, куска монгольского сыра и трех "хадаков" {Шелковый шарф. См. Позднеев. Очерки. 1887, стр. 100. Хадак по-тибетски значит "платок счастья".}, из коих один предназначается бурханам, остальные же родителям девицы. Если отец и мать последней согласны принять предложение, то они принимают и привезенные сватами дары; если же дары не приняты, то в этом сваты должны видеть неуспех своей миссии.

   Получив согласие родителей невесты, отец и мать жениха через известное время снова отправляют к ним в дом посыльных с просьбой повторить им свое решение; на этот раз дары не посылаются, второй удовлетворительный ответ дает основание родителям жениха считать свадебный вопрос успешно оконченным; в противном же случае вместе с несогласием было бы возвращено и приношение, принятое родителями невесты в начале переговоров.

   По достижении женихом и невестой определенного возраста {Для первого приблизительно 20 лет, для второй же около 17.} родители их объявляют свое согласие открыто всем, и отец с матерью жениха обращаются к ламам с просьбою сказать им - хорошо ли в этом году их сыну вступить в брак или, другими словами, будут ли молодые счастливы. Если ламы находят год свадьбы или женитьбы по их понятиям подходящим, то вместе с положительным ответом назначают и день самого. торжества. После этого сваты приглашают на свадьбу родных и близких знакомых; всех гостей с той и другой стороны собирается до 50 человек и более. Жених старается до свадьбы, вместе со своим отцом и другими близкими родными, отвезти в дом невесты в виде общего приданого молодым "суй" - известное количество серебра (денег), несколько хадаков, лучшую лошадь, а также мяса, водки и прочего; обыкновенно хадаки служат для раздачи родным невесты, а мясо и водка идут на угощение. В этот день родители невесты со своей стороны приготовляются принять будущих родственников возможно лучше и также одаривают их хадаками. Гости помещаются по правую сторону юрты, то-есть занимают почетные места, родные же невесты усаживаются по левую.

   Вслед затем дом жениха прикочёвывает в соседство дома невесты, где во всё это время идут деятельные приготовления к свадьбе. Родители невесты, смотря по достатку, должны дать ей два сундука или ящика для установки бурханов, затем постель, состоящую из четырех войлоков и двух вышитых подушек (дэрэ), один прошитый войлок (ширдэк) для разостлания перед постелью; кроме того, известные кухонные принадлежности, как-то: чугунную чашу или котел, ведро, ковш и прочее. Родители же жениха сооружают для молодых новую юрту.

   Накануне свадьбы в доме невесты собираются гости будущих молодых; сама же невеста здесь не присутствует, она на это время уходит к родным или знакомым соседям, возвращаясь домой только поздно вечером, когда разъедутся гости; жених на это собрание также не является, оставаясь сидеть дома.

   В день свадебного торжества родители невесты наряжают свою дочь в платье замужней женщины, затем, усадив её верхом на белую лошадь и набросив на неё цветное покрывало, в сообществе родных, отводят в новую юрту жениха. Войдя в юрту, невеста садится на свою новую постель и тотчас же присутствующие здесь женщины закрывают её занавесом (кушугун); спустя некоторое время большинство женщин оставляют юрту и присоединяются к гостям, две же или три женщины остаются при невесте. Вечером, по окончании праздника, после того как гости разъедутся по домам, оставшиеся при невесте женщины отправляются за женихом, бывшим все время на народе, и приводят его к невесте. Здесь те же женщины помогают молодым раздеваться, энергично требуя отбросить стыдливость, если они таковую склонны проявить, затем укладывают молодых спать. Если молодые друг друга не дичатся, то их оставляют в юрте одних; в противном же случае ночуют вместе с новобрачными. Обычая подслушивать "как ведут себя первую ночь молодые" здесь не существует.

   Спустя два дня, на третий, опять собираются родные молодых и снимают занавес (кушугун-тайлаха); после этого молодые, поклонившись своим отцам и матерям, а также и остальным родным, приступают к угощению мясом и вином всех собравшихся гостей. На этом общий свадебный праздник и оканчивается.

   Монголы вообще хорошие семьянины и с сильной любовью относятся к детям; смерть ребёнка повергает родителей в большое горе. Во избежание болезни или навождения злого духа монголы стараются уберечь ребенка различными способами. Для этой цели новорожденным в некоторых случаях, при посредстве лам, надевают на шею железную цепочку, запираемую по концам замочком; другие родители умышленно скрывают действительный пол ребенка; многие же монголы своих новорожденных мажут сажей или чернилами.

   Муж с женой, несошедшиеся характерами, часто расходятся, соблюдая, однако, известные правила: если разлад в семье произошел по вине мужа, то последний обязан возвратить жене все то, что она привезла с собою в приданое; если же, наоборот, жена должна оставить мужа по собственной вине, то в таком случае она лишается права на получение своего имущества.

   Вдова с детьми после смерти мужа наследует его имущество и в большинстве случаев вторично замуж не выходит; чаще выходят sa муж вдовы бездетные и молодые. Для большего порядка в доме вдовы, в особенности если она осталась с малолетними детьми, место покойного хозяина дома нередко заступает его родной брат или другой ближайший родственник. По достижении детьми известного возраста мать женит их или выдает замуж. Дружные, миролюбивые братья живут одной общей семьей, братья же неуживчивого характера при первом удобном случае выделяются в особые семьи; при этом всё состояние или делится поровну, если делящиеся обязуются в равной степени выплачивать общественные повинности, или же, уступив старшему из братьев половину отцовского состояния, остальные братья делят промеж себя другую половину поровну и вместе с тем освобождаются от всяких повинностей; обязанность отбывать эти последние переходит в таком случае на старшего брата. Братья-ламы в счет не идут; им добровольно помогают их братья-миряне как при нахождении их в монастыре, так и при совершении паломничества; равным образом братья-ламы пользуются гостеприимством при своих посещениях родного крова хотя бы в течение продолжительного времени.

   Во всех тех немногих случаях, когда монголы сами лично не могут решить вопросов общежитейского характера, они прибегают или к помощи старейших и уважаемых соседей, или же к защите своего местного хошуна, но никогда, или почти никогда, не ищут правосудия у китайского начальства, зная по горькому опыту, каким тяжелым материальным бременем ляжет на хошун приезд китайцев-судей, командированных даже по самому простому и ничтожному делу. К тому же монголы вообще, при своем крайне миролюбивом характере, далеки от серьезных или уголовных преступлений; в посещенной нами части Монголии, в истекший двухлетний промежуток, известно только три случая убийства, происшедшие или совершенно нечаянным образом или в пылу мгновенного сильнейшего раздражения {М. В. Певцов. Об отношениях монголов к китайцам, см. Очерк путешествия по Монголии, 1883, стр. 92-93.}.

  

  

   Особенною дикостью, безводием и бесплодием на пути главного каравана пустыня Гоби поражала в своей середине, на протяжении 350 вёрст (375 км) от урочища Боро-хацапча до озера Куку-бурду, где она наиболее понижена и выровнена и где произрастают только кустарниковые формы растительности, довольствующие лишь "корабля пустыни", но не лошадей. Последние здесь не встречаются вовсе, чему лучшим доказательством служила сильная боязнь, выказываемая верблюдами местных кочевников по отношению к лошадям при встрече с нашим караваном. Естественно, что наши кони один за другим падали, верблюды же шли хорошо.

   Животная жизнь этой части пустыни бедна до крайности; целыми неделями мы не видели даже антилопы хара-сульты, и только лисицы, зайцы и мелкие грызуны неизменно напоминали о себе; из птиц изредка встречались саксаульные сойки, жаворонки; кроме того местами наблюдалось массовое передвижение больших или меньших стад больдуруков, вытесняемых отсюда к юго-востоку, вероятно, снегом и холодами, доводившими ртуть до замерзания. Долгое время неотвязно следовала за караваном пара черных воронов, промышлявших на счет кухонных отбросов.

   Достигнув озера Куку-бурду и переплыв по песчаному морю Бадан-чжарэнг, путешественник может вздохнуть свободнее при мысли о своем караване. Отсюда к югу условия постепенно улучшаются. Более месяца тащились мы поперек этой части пустыни, делая в среднем около 20 вёрст ежедневно, за исключением дневок, устраиваемых дней через пять или через неделю.

   5 декабря экспедиция вступила в долину, по средине которой тянется рукав песчаных полулунных барханов, обращенных своим вогнутым краем к востоку; с юга эту долину ограничивает хребет Цзо-лин, имеющий в общем характер, свойственный многим подобным ему в Монгольском Алтае. Означенный хребет слагается из сланцев, обнажающихся у подножья, а также из зелено-серого протеробаза, порфиритового туфа и кварцевого диорита, залегающих по вершине и ближайшим к ней частям скатов {Соседние к югу горы (Куку-нуру) состоят также из сланцев, мелафирового туфа и мелафиров.}. Массивные туфы стоят в хаотическом беспорядке; вверху тянутся затейливые по очертаниям карнизы, внизу и по бокам отвесные кручи с массою трещин. При следовании здесь ранним утром, когда небосклон уже редеет розовато-золöтистой зарей, а звезды еще продолжают мерцать и когда в то же время теневые стороны очень мрачны - фигурные скалы и их выступы представляются наблюдателю фантастическими зданиями: тут и замки, и башни, и балконы, и гигантские лестницы со всевозможными статуями, до человеческих фигур включительно. В пустыне атмосфера, как уже говорено выше, поражает своею прозрачностью, а зори - красками.

   Слабо выраженный перевал Тыпсэгин-дабан поднимается над морем на 6 810 футов (2 077 м).

   С южной окраины Цзолина открывается вид на другую, лежащую впереди широкую долину, а также на расположенные от запада к востоку горы Нойон-богдо, Сэвэрэ, Дэнг, который сложен из туфа, порфира и сланца, и Цзурумтай. Мы прошли между двумя последними, за которыми горная область временно прекращается. К югу пустыня уходит в необозримую даль однообразной равниной, покрытой щебнем и галькой кварца, халцедона, агата, яшмы; во многих местах, кроме того, заметны обнажения лессовидного суглинка, а немного повыше - гобийских песчаника, глины и конгломератов, а также известняка и известковых натёков.

   На этой равнине лишь изредка виднеются или плоский увал сыпучего песка или крутой гребень того же щебня и галечника. Томительно однообразны переходы в этой местности. Животной жизни почти нет: украдкою пробежит боро-цзере или испуганно вскочит и стрелою пронесется заяц до первой заросли саксаула, где тотчас же и скроется от взора. В подобной удручающей обстановке мы радовались даже старому следу, оставленному телегой некоего ламы, проехавшего из Алаша-ямыня в Да-куре.

   Вскоре затем экспедиция прибыла к горам Эргухара, к их северной окраине Хонгорчжэ {Минуя на пути обособленную группу Илигэн, содержащую в себе сланцы, известняки, диорит и фельзитовый туф.}, где проходит граница владений Сайн-нойона и Алаша-цин-вана и где нас оставили отличные проводники-монголы Сайннойонского аймака. Сама граница отмечена барьером в виде каменного вала и башен по горам и рва с насыпью в равнине, уходящего, по словам монголов, к западу до Эцзин-гола, а к востоку до меридиана Урги и устроенного в очень отдалённые времена.

   Дальнейшими нашими спутниками по Гоби были монголы Ала-шаня, отличавшиеся более красивыми чертами лица.

   В три следующих дня, 16-18 декабря, идя большими переходами, мы перерезали поперек горную часть центральной пустыни, поднимающуюся до 4 000 футов (1220 м) над морским уровнем. В общем это слабо выраженное поднятие, усаженное множеством гор, грядами холмов, тянущихся в восточно-западном направлении, с большим или меньшим отклонением к северу и югу, известно туземцам под названием Эргу-хара; оно идет на значительном расстоянии к западу и к востоку. Впрочем туземцы чаще подразделяют горную область по высоким горам, резко выделяющимся из всей группы, как, например, Куку-морито, Ханас, Цаган-ула, Ихэ- и Бага-Цзерде, Хайрхан и многие другие. Наш караван долгое время следовал, точно к маяку, к горе Куку-морито. Обратные засечки приходилось делать также на эту гору, реже на другие, лежащие по соседству с дорогой. Туземцы, определяя протяжение гор в длину более чем на 200 вёрст, считают самым высоким пиком остробокую гору Ханас, которая немного выше горы Куку-морито, оцениваемой мной в 350 футов (110 м) относительной высоты. Общая же относительная высота вершин поднятия, занимающего в поперечнике до 60 вёрст (65 км), колеблется от 30 до 100 футов (от 10 до 30 м), реже до 45 м. Называя эти горы бестолковыми, туземцы правы: в их лабиринте легко запутаться, если бы только вышеуказанные горы-маяки не служили руководящими метками. Цвет гор темный, мрачный; таковы же по окраске и долины, заключенные между ними. Описываемые горы слагаются из известняков, сланца, гранитов, тоналита, порфира, порфировых туфа и брекчий, протеробаза, филлита, конгломерата и песчаника.

   На север и на юг от горы Куку-морито, обозначающей собою водораздел, находятся две впадины - северная на высоте 3 530 футов (1 075 м) и южная - 2 514 футов (776 м) над уровнем моря, по которым проходят дороги эцзингольских торгоутов на Борцзон и Алаша ямынь. В обе означенные котловины направляются песчано-галечные русла, по которым стремится вода периодических летних дождей. Теперь в них лежало очень много снега, который здесь начинает падать с ноября и окончательно исчезает к началу февраля месяца. Гобийские номады боятся сколько-нибудь обильного снега: не любит глаз пустынника созерцать родную пустыню в белом, траурном наряде!

   Флора пустыни не разнообразна: по песчаным холмам встречается саксаул, по руслам речек - тамарикс, карагана и немногие другие кустарники; все эти виды составляют особенно лакомый корм для верблюдов. Дэрэсуна и камыша не было видно. Лошади каравана худели с каждым днем и одна за другой стали устилать своими трупами эту дикую часть пустыни, где, кроме отсутствия конского корма, есть у них еще другой враг - бушующие на просторе леденящие штормы. Колодцы в горной стране плохи и по количеству и по качеству воды. Мы довольствовались большею частью снегом. Топливо же было всюду, что облегчало наши дневные труды и помогало легче переносить невзгоды по вечерам, в особенности когда температура спускалась до замерзания ртути; даже в час дня термометр в тени редко показывал выше -20®, чаще же ниже.

   Животной жизни на пройденном пути в этой горной стране вовсе не было замечено. Как приятно нам было увидеть несколько джепраков (Gazella subgutturosa), после того, как в течение недели мы не встречали даже и этого обитателя пустыни.

   С приходом в долину Гойцзо, к северной окраине обширнейших песков Бадан-чжарэнг, мы были порадованы травянистой растительностью (камыш), скрывавшейся в замкнутых барханами котловинках. Здесь раздавалось трещанье сойки, доносился голос жаворонка {В пройденной местности часто наблюдали погибших птиц.} и даже на наш бивуак прилетела пара черных ворон (Corvus corone), карканье которых, неприятное в другое время, теперь мы слушали с удовольствием.

   Затем в течение нескольких дней часто наблюдали, в особенности по утрам, пролет больдуруков (Syrrhaptes paradoxus) стайками по 20-50 особей, направляющихся к юго-востоку; вероятно, обилие снега угоняло этих пернатых пустыни в теплые пески Ордоса.

   18 декабря в 11 часов утра местного времени мы неожиданно заметили на ясном нежноголубом своде неба очаровательное зрелище: дневное светило было окружено правильным поясом тонкоперистых облаков одинаковой бледноголубой окраски. Диаметр этого пояса равнялся приблизительно двадцати диаметрам солнца. В то же время в зените великолепно играл радужный световой серп или полумесяц, обращенный рогами к северу. Последовательность цветов в полумесяце, считая от севера к югу, была такая: голубой, зеленый, желтый, оранжевый, красный, фиолетовый, сочетавшиеся дивно гармонично. Более слабые и значительно меньшие серпы, или, правильнее, побочные солнца, в которых преобладали красный и желтый цвета, с малым вогнутием дуги, располагались в линию с солнцем, в его изящном поясе. Общую картину дополнял круг, центром которого был располагавшийся в зените радужный серп. Величина окружности этого круга определялась тем, что часть её на юге проходила через солнце и его два боковых побочных солнца, отражая последние на своей северной части строго симметрично. Интенсивность окраски большого пояса, охватывавшего две трети небесного свода, была выражена слабее таковой солнечного круга.

   Общее состояние неба было ясное, только на южной части горизонта, над песчаными барханами, медленно двигалось небольшое перистое облако. Ветер дул с запада. Даль на севере, в сторону понижения, открывалась прекрасно. К югу вздымалась гряда обширных песков Бадан-чжарэнг. Сами пески и котловина {Надо заметить, что котловина Гойцзо приподнята над уровнем моря всего лишь на 2 500 футов (760 л), то-есть представляет самую низкую часть на всем этом пересечении пустыни Гоби.} Гойцзо были свободны от снегового покрова, за исключением впадин между барханами. Температура воздуха в тени была -22,8®. Зрелище приковывало внимание даже номадов. Ровно в полдень чудная картина постепенно, но быстро исчезла; затем через четверть часа снова появилась в прежнем не поддающемся описанию роскошном величии, но ненадолго.

   Здесь же, при колодце Дэнгин-худук, двенадцатом астрономическом пункте экспедиции, мы были встречены монголами центрального Ала-шаня, заботливо приготовившими место для нашей стоянки.

   Два дня мы простояли на отличном сравнительно месте, подкармливая наших усталых животных, но, видно, особенно слабым требовалось значительно больше отдыха, так как не успел караван втянуться в область сыпучих песков, как мы уже принуждены были бросить сначала верблюда, а затем четвертую по счету лошадь - точно в жертву вечно голодной и вечно безмолвной пустыне.

   Пески Бадан-чжарэнг тянутся полосою, шириною более 200 вёрст от Эцзин-гола на западе до Алашаньского хребта на востоке, где впрочем они известны под названием "Сырхэ". По словам местных монголов и согласно нашим личным наблюдениям пески лежат не сплошною массою, а большими или меньшими участками барханов, протянувшимися иногда на 40-50 вёрст; между такими участками находится не мало оголенных площадей, причём более высокие покрыты гравием, более низкие - солончаком, где в свою очередь часто встречаются камышовые и другие, свойственные этой пустыне, заросли. Главная масса песков покоится на общей покатости, или, точнее, волнистой местности, идущей от северного подножья Нань-шаня.

   Во многих местах, в особенности к югу, пески громоздятся по каменистым высотам, которые или погребены ими совершенно или до половины и даже более обнажены.

   На свободных от песка пространствах, а нередко и среди самих песков, на нашем пути залегали обнажения сланцев, гнейсов, гранитов, кварцев, порфира, порфирита, аплита, тоналита, кварцита, кварцевых брекчий, песчаников и кое-где, по вершинам самих песков, встречались очень интересные песчаные трубчатые конкреции, сцементованные известью, образовавшиеся в барханных песках вокруг корней пустынных растений (камыш).

   Среди же песков, приблизительно на меридиане (но значительно южнее места, указываемого на прежних картах) озера Юй-хай, мы встретили озеро Куку-бурду, к югу от которого, подобно тому как и со стороны долины Гойцзо, пески представляют собою целые горы, протянувшиеся за восточный и западный горизонты.

   Во многих местах среди барханов, у их подошв, произрастают пышные кустарники и полукустарники; нередко попадается травянистая растительность, и там путник непременно встречает номадов со стадами баранов. Кочевники, устраивая в песках колодцы, скрепляют их бока ветвями саксаулового дерева; водоносный горизонт проходит здесь на глубине свыше сажени (2 м); водяной слой мощностью около одного - двух футов (30-60 см); вода большинства колодцев по пескам пресная.

   Более двух недель мы провели в области гобийских песков Бадан-чжарэнг. В общем пески тихи, монотонны, безжизненны. Целыми днями идешь среди бесконечного песчаного моря: бархан за барханом, словно гигантские волны, встают перед глазами усталого путника, открывая короткие, желтые горизонты. Даже поднявшись на более высокую вершину, ничего не видишь - все песок, песок и песок. Животной жизни также не видно и не слышно; слышится только тяжелое, учащенное дыхание верблюдов да шорох их широких лап. Красивой гигантской змеей извивается по пескам верблюжий караван, то поднимаясь на гребни барханов, то погружаясь между их капризных скатов. На всем пространстве песков мы никого не встречали; дороги или тропинки также не было видно; казалось, что мы находимся совершенно отрезанными от какого бы то ни было признака существования человека.

   Это песчаное море несколько оживлялось в сильный ветер, когда песок, взвеваемый с верхушек гребней барханов, придавал им вид как бы маленьких дымящихся вулканов, или когда в ясное, морозное утро испарявшийся ночной иней образовывал тонкие клубы пара, картинно стлавшиеся по скатам барханов.

   Особенно трудными для движения на нашем пути были барханы, соседние озеру Куку-бурду, которые имели футов до 300 (метров до 90) высоты и отличались наибольшей крутизной скатов. Чтобы сделать барханы более доступными, нам нередко приходилось вступать с ними в настоящую борьбу. После того, как мы в числе нескольких человек взбегали на известный бархан, на нашем пути образовывалось значительное расширение - выступ, по которому верблюды с усилиями кое-как взбирались наверх. Никогда не забуду одного бархана, который отнял у нас три часа и который мы брали положительно приступом, пуская в ход весь наличный шанцевый инструмент. Монголы-проводники были правы, настаивая на том, чтобы мы, в подкрепление нашим усталым верблюдам, наняли у кочевников из окрестностей озера Куку-бурду десять свежих верблюдов; не сделай мы этого, наша борьба с знаменитым барханом не могла бы увенчаться сравнительно скорой победой.

   Озеро Куку-бурду расположено среди песчаных барханов, на 4 840 футов (1 475 м) над уровнем моря, и представляет фигуру, вытянутую от запада к востоку до четырех вёрст в длину, при наибольшей ширине в полторы версты. Современные берега озера низменны. С южной стороны невысоко поднятая терраса, богатая растительностью. У этого же берега, в озере, бьют отличные родники, опресняя водоём, в особенности его ближайшую к ним часть; порядочная полоска воды была обнажена от льда и давала возможность не только видеть ракообразных, но и собрать коллекцию их. Общий вид озера представлялся белым от тонкого слоя снега, прикрывавшего лед. Глубина озера, на основании произведенных промеров, 5,5-9,5 футов (170-290 см), наибольшее углубление найдено у северного берега, где круто ниспадают песчаные барханы. Дно озера илистое или песчаное. Толщина льда колебалась от одного до двух футов (от 30 до 60 см).

   На восточной окраине водоёма отделяется луговым перешейком маленькая, до одной версты в окружности, его часть, стоявшая свободной от льда. У северо-восточного берега этого обособленного бассейна выступает из воды островок, состоящий исключительно из белых и светлобурых известковых натеков. Вода умирающего озерка, пресыщенная солью, красиво переливалась на солнце своими темноголубыми волнами.

   На восток от описанного бассейна покоятся воды другого соляного озера - Коболигин-гол {Или Кабалии-хацзы.}, названного так нашими монголами-проводниками, которые с удивительною точностью определили и направление и расстояние до него, в чем я убедился при свидании с А. Н. Казнаковым, при сличении моих и его гобийских съёмок.

   Во время нашего пребывания на берегу Куку-бурду на водопой к озеру прибегал свободно пасшийся табун хороших лошадей, заботливо охраняемый красивым жеребцом, гордо бежавшим впереди или сзади своего косяка. Это были первые лошади после урочища Бо-ро-обо.

   Осилив затем последний рукав сплошных барханов, мы увидели на юге горизонта высоты, составляющие северный пологий склон гор Ябарай.

   Пройдя северный склон гор и спустившись немного по южному, мы расположились бивуаком, приютившись подле высоких скал.

   Теперь настало время праздника и для нас. Ввиду напряженного труда по пересечению Гоби некоторые из людей отряда, почти исключительно гренадеры, были мной произведены в унтер-офицеры.

   Горы Ябарай сложены из гранитов с включениями тоналита, аплита и реже порфирового туфа, сильно разрушены, местами даже продырявлены всё теми же атмосферными деятелями; они имеют в длину около 100 вёрст; пониженными холмами окраины их сливаются на западе с равнинными, а на востоке с барханными песками. Ось гор, в более мощной средней части, имеет крутое юго-юго-западное - северо-северо-восточное простирание; на окраинах же приближается скорее к юго-западному и северо-восточному. Ширина рассматриваемых гор около 15 вёрст. Абсолютная высота перевала Обото-дабан определилась барометром в 5 710 футов (1740 м).

   Самый перевал отмечен грандиозным, красивым обо, на котором между прочим лежало несколько китайских медных монет; раньше, на пути к перевалу по ущелью, мы встретили каменное сооружение наподобие юрты, в котором кочевники периодически собираются для молитвы. Северный склон гор пологий; с полуденной же стороны Ябарай своей высокой, круто обрывающейся стеной производит впечатление порядочных гор. При входе в ущелье с юга, на гладком утесе красуется мастерски высеченное крупными иероглифами известное буддийское изречение "ом-ма-ни-пад-мэ-хум".

   По всему заметно, что сюда атмосферных осадков приносится весьма немного; зной и крайняя сухость соседней пустыни бесследно уничтожают облака, случайно пригнанные от обильного влагой восточного Нань-шаня.

   В узких ущельях южного склона гор имеются ключевые источники, окаймлённые небогатой древесной, кустарниковой и травянистой растительностью. В одном месте оторвавшаяся глыба послужила оригинальным украшением дикого тесного ущелья: могучий ильм висит в воздухе в опрокинутом положении, удерживаясь на скале разветвлениями корней. В верхнем поясе гор, а также и в среднем, где выбегают родники, приходилось наблюдать красиво ниспадавшие каскады и каменистые углубления, наполненные прозрачной темноголубой водой, местами блестевшей зеркальной поверхностью; пониже та