Толстой Лев Николаевич - Том 67, Письма 1894, Полное собрание сочинений

мирова, Соловьев отстаивал принцип свободы совести и религиозной терпимости и возражал против вмешательства государственной власти в религиозную жизнь.

   (2) Лев Александрович Тихомиров (1852-1922), в прошлом член Исполнительного комитета партии "Народной воли". Сотрудник, а с 1906 г. редактор газеты "Московские ведомости". Статья Тихомирова под заглавием "В чем конец спора" была напечатана в "Русском обозрении" 1894, 8, стр. 834-548.

   1894 г. Августа 9. Я. П.

   Девочки и мальчик! Что вы делаете и что не подаете о себе слуха? У нас всё ничего. Чертков хворает, пароксизмы стали ежедневные, но гораздо слабее. Мама нынче ездила и привезла к нему Руднева, (1) который, осмотрев его, нашел, что никаких изменений в печени и селезенке нет, а простая лихорадка, которая должна пройти от перемены места. Ростовцев приезжает к ним завтра, и послезавтра они уезжают. (2) Что же вы, обе девочки, там живете? Мне вас не нужно. Но вам, может быть, скучно. - Сейчас привезла мама письмо Черткову с карточками Хилковых детей. И вид их всегда меня возмущает. Живет у нас еще Маклаков, (3) тихо, лечит и говорит, что Маша дает смело слишком digitalis. Хорошо ли действует массаж? Я думаю, что это хорошо. Можно и самому выучиться. Завтра хочу послать за Галей, (4) чтоб она посмотрела картины Ге. Сейчас говорил с Мишей по душе - высказал ему, что мне больно разъединение с ним, и еще кое-что. И он слушал. Целую вас всех троих. Мама не нездорова, но очень нервна. Сейчас завернул холод.

  

   На конверте: Москва. Хамовнический переул., дом N 15 Татьяне Львовне Толстой.

  

   Датируется на основании записи в "Ежедневнике" С. А. Толстой 9 августа 1894 г.: "Я была в Туле, привозила Руднева к Черткову".

   (1) Александр Матвеевич Руднев (р. 1842), старший врач Тульской губернской земской больницы, неоднократно лечивший семью Толстых.

   (2) Чертковы из Деменок уехали обратно на свой хутор в Воронежскую губ. 15 августа.

   (3) Алексей Алексеевич Маклаков (1870-1918), студент-медик 5-го курса, знакомый семьи Толстых, позднее врач-окулист, профессор Московского университета.

   (4) Анна Константиновна Черткова.

   1894 г. Августа. 11. Я. П.

   Милостивый государь Василий Егорович,

   Я получил ваше шюьмо и вырезку из журнала - "Zukunft" (1). Сведения, которые вы сообщаете мне об отношении редактора к вашему переводу, так же как и бывшие пререкания между Берлинским бюро и вашим издателем, и еще множество подобных же поступков со стороны различных издателей и переводчиков побудили меня к написанию прилагаемого письма, которое вы бы меня очень обязали, переведя и поместив в одну или несколько немецких газет. (3) Очень желал бы, чтобы ваш перевод (3) был принят журналом. Перевод этой статьи давно был сделан г-жой Бер, (4) но издатель отказался печатать ее, так как она вышла по-французски. (5) С совершенным уважением, готовый к услугам

  

   Печатается по машинописной копии. Дату копии: "23 августа" переводим на старый стиль на основании ответного письма адресата от 19/31 августа 1894 г.

   Василий Егорович фон Генкель (1825-1910) - в прошлом книгопродавец и издатель, переводчик на немецкий язык русских писателей: Толстого, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Чехова и др.

   Ответ на письмо В. Е. Генкеля из Мюнхена от 10 августа н. ст. 1894 г. по поводу своих переводов на немецкий язык сочинений Толстого.

   (1) В журнале "Zukunft" ("Будущее"), издававшемся в Берлине в N 97 (1894), был напечатан сделанный Генкелем перевод статьи Толстого о Мопассане.

   (2) См. письмо N 189.

   (3) Статьи "Христианство п патриотизм".

   (4) София Бер, переводчица сочинений Толстого на итальянский и немецкий языки.

   (5) В переводе Жюля Легра (см. письмо N 10).

   В ответном письмо от 19/31 августа Гонкель сообщал Толстому, что, получив его письмо от 11/23 августа, он перевел тотчас же присланное ему для распространения в газетах заявление и разослал его редакциям двадцати пяти немецких газет. К письму Генкель приложил экземпляр переведенной им с французского и напечатанной в издательстве Г. Мюллера в Берлине статьи Толстого "Христианство и патриотизм".

   1894 г. Августа 11? Я. П.

   М[илостивый] Г[осударь].

   Покорно прошу вас дать место в вашей газете следующему моему объявлению:

   В последнее время большинство сочинении моих печатается не в России, а в иностранных переводах. Право перевода я предоставляю без всякого ограничения всякому, кто пожелает взять на себя труд перевода. Но, желая распространения между людьми своих мыслей, я желаю вместе с тем и правильного воспроизведения их. А между тем весьма часто случается, во-1-х, то, что переводчики переводят или с неверной рукописи, или с перевода же на другом языке, часто очень неверного, а во-2-х, то, что сами переводчики иногда так плохо знают русский язык, а иные и тот, на который переводят, что совершенно извращают подлинник, и, в-3-х, то, что господа издатели, иногда произвольно соединяя несколько статей под одним заглавием, часто заменяют данные мною заглавия своими и часто исключают то, что им не правится или почему-нибудь неудобно для печатания, объявляя иногда при этом, что это их издание есть единственное разрешенное автором. Ввиду всего этого считаю нужным объявить, [что], предоставляя по-прежнему всем и каждому право переводить и пользоваться моими сочинениями, как кому угодно, я для тех, которые желали бы читать мои сочинения в их настоящем виде, впредь буду выделять от других ошибочных и неточных переводов те, которые я признаю правильными - указанием на то, что эти переводы сделаны с одобренных мною текстов и с моего согласия.

   Примите, М[илостивый] Г[осударь] и т. д.

   Август 1894.

  

  

   Печатается но копии, написанной рукон Т. Л. Толстой. Впервые опубликовано (в переводе с немецкого) и "Неделе" 1894, N 36 от 4 сентября, стр. 1157. Датируется по связи с письмом к 15. Генкелю от 11 августа.

   Печатаемое заявление в иностранные газеты было послано Толстым одновременно в Германию, Францию (см. письмо Лг 220) и Англию, где оно было опубликовано в лондонском "Daily Chronicle"1804, от 30 августа (см. письмо Л; 253). В письме от 17/29 сентября 1894 г. Генкель дополнительно сообщал Толстому: "Из русских газет вы, вероятно, узнали, что переведенное мною наше объявление о переводе ваших сочинений напечатано в разных немецких газетах. В "Неделе" появился даже перевод с моего перевода. Прилагаю немецкий текст из "Allgemeine Zeitung".

   1894 г. Августа 12. Я. П.

   Отвечаю, немного помедлив, милый друг Количка, и потому пишу в хутор. - Я и до вашего письма иначе не смотрел на моеотношение к тому, что оставил мои дорогой друг, как так, что пока я жив, я обязан сделать, что могу, для того чтобы его труд принес те плоды, которые он должен принести. Напишите Петруше и дайте мне и Ч[ерткову] carte blanche, (1) и мы будем делать. что сможем и сумеем. До сих нор я делал только то, что переписывался с Третьяковым. Он пишет к последнем письмо, что он не может приобрести Суд и Распятие, п[отому] ч[то) или запретят, или враги испортят картину, чего он даже боится за Что есть истина. Я, кажется, внушил ему отчасти все значение того, что оставил Ге, и, будучи в Москве, буду страться устроить через него, или Солдатенкова, (2) или кого еще - музей Ге. Моя мысль та, что надо устроить помещение и собрав в него все работы Ге и хранить и показывать. Об издании рисунков не могу сказать, не видав их. Если вы будете уезжать из хутора, перешлите их сюда в Ясную. Мы рассмотрим и пока будем хранить. (3) Чертков хворает лихорадкой и очень ослабел. Он разумеется рад служить этому делу. Он, верно, написал или напишет вам. Ну, вот и всё о наследстве отца вашего. Я теперь сижу часто в мастерской Тани, (4) смотрю на обе картины, (5) и что больше смотрю, то больше понимаю и люблю. Картины эти слагались в сердце и голове художника - да еще какого - десятки лет, а мы хотим в 5 минут понять и обсудить.

   Теперь о вас. Милый друг, вы переживаете критический период своей жизни, очень мучительный и трудный. Я всей душой сочувствую вам и желаю, чтобы вы поступили по-божьи- в виду бога, в виду вечности, помня плотскую смерть, которая вводит нас и всех людей в общую всем нам жизнь непространственную, невременную. Если есть такая жизнь, то надо жить и действовать в виду ее, если же нет, то совершенно всё равно, как ни действовать. Писали вы ночью, но письмо ваше дышит неспокойствием и недобротой. В сомнении воздерживайся, говорят, а я бы сказал еще: в неспокойном, нелюбовном состоянии воздерживайся, замри, жди, когда придет доброта; а пока не решай. Целую вас.

   Наши: Лева по нездоровью в Москве- увы, для доктора, Таня с ним, и Маша там. Чертков завтра едет к себе.

  

   На конверте: Курско-Киевской жел. дороги. Станция Плиски Николаю Николаевичу Ге.

  

   На конверте дата чужою рукой "12 Авг. 94 г.". Дата подтверждается словами письма: "Чертков завтра едет к себе".

  

   Ответ на письмо Н. Н. Ге от 1 августа из Одессы, в котором он пишет о своем желании издать альбом произведений своего отца и просит Толстого и Черткова взяться за это дело.

   (1) [свободу поступать по своему усмотрению,]

   (2) Кузьма Терентьевич Солдатенков (1818-1901), московский купец и издатель, владелец картинной галереи, пожертвованной им Румянцевскому музею.

   (3) О дальнейшей судьбе картин Н. Н. Ге см. в книге Т. Л. Сухотиной-Толстой "Друзья и гости Ясной Поляны", М. 1923, стр. 93-94.

   (4) Мастерская Т. Л. Толстой в Ясной Поляне помещалась в большой комнате так называемого "старого дома Волконских".

   (5) Картины "Суд" и "Распятие", доставленные в Ясную Поляну в первых числах июля.

   1894 г. Августа 13-14? Я. П.

   Я получил ваше письмо и пробные листы вашего журнала. Первые две статьи: "Was uns not thut" (1) и в особенности "Der neue Maasstab" (2) мне очень поправились. (3) Я не думаю, чтобы журнал был бы удобной формой для достижения так[ой] цели, к[оторую] вы преследуете. Журнал связывает себя различными обязательствами, вследствие которых становятся необходимы компромиссы. А в наше время нужнее, чем когда-нибудь, следовать сказанному 1850 лет тому назад Христом совету своим ученикам, чтобы быть чистым как голуби и мудрым как змеи - чистым нравственно, как вы сами говорите, от корысти (интереса) и от лжи, и мудрым, т. е. говорить только то, что значительно, нужно и разумно. А с изданием журнала трудно это исполнить. Кроме того, вообще говоря, деятельность печати уже оказала свое - если не бессилие - то недостаточность для совершения того переворота, к которому готовы и которого жаждут люди. Печать стала орудием, и более сильным, врагов движения, чем сторонников его. Печать сделала уже свое дело. Все знают, что но хорошо и чего не должно делать и что хорошо и должно делать, но недостает чего-то еще - той искры электрической, кот[орая] превращает жидкость в газы, недостает поступков, согласия поступков с сознанием. И этому уже нельзя учить людей словом, этим можно только заразить людей делом. Вот это-то нужнее всего. "Того не оставляйте и это делайте", можно сказать теперь о печати и делах, т. е. печать печатью, но, чтобы она принесла свои плоды, нужны дела. И дела не подвиги какие-либо, а только неделание того, что мы сами же отрицаем: мы отрицаем ложь церкви - не ходить в нее, ложь суда - не участвовать в ном, ложь войны - не быть солдатом, ложь земельной собственности - не владеть ей, ложь капитализма - не пользоваться процентами. Если бы 0,0001 того, что мы считаем справедливым, исполнялось бы нами, или хоть не делали бы то, что мы считаем несправедливым, как быстро изменился бы весь строй нашей жизни и из языческого стал бы христианским. А то мало того, что мы в сознании ушли вперед от исполнения на деле, мы так приучили себя к тому, что можно сознавать, говорить и не исполнять, что мысль и слово потеряли свою двигательную силу. - Точно сняли передаточный ремень с махового колеса, тот, к[оторый] должен двигать машину. Итак, более всего желаю успеха вам в слове, т. е. в вашем издании, но более всего в деле - в исполнении слова.

   Печатается по присланной адресатом фотокопии с автографа. Автограф хранился в Придворной библиотеке в Штутгарте. Впервые опубликовано в немецком переводе в журнале "Neues Leben" ("Новая жизнь") 1895, февраль, N 4. По-русски публикуется впервые. Датируется на основании пометки на автографе о получении письма: "Erhalten 29, VIII, 94" (н. ст.).

   Карл Грунский (р. 1871) - немецкий музыкальный критик. С 1 января 1895 г. издавал журнал "Neues Leben", который ставил перед собой задачу борьбы за новое мировоззрение. Всего с января по нюнь Грунский выпустил 12 номеров, из них N 4 целиком был посвящен Толстому.

   Ответ на два письма Грунского: от 25 мая/б июня и 1/13 августа 1894 г., в которых он обращался с просьбой поддержать задуманный им журнал "Neues Leben" ("Новая жизнь") периодической публикацией в нем своих статей. При втором письме, написанном по-русски, он прилагал несколько своих статей, предназначенных для помещения в этом журнале.

   (1) ["Чего нам недостает"]

   (2) ["Новая мера"]

   (3) Зачеркнуто: Я от всей души желаю успеха изданию с таким направлением. - Но

   1894 г. Августа 14? Я. П.

   Дорогой Николай Семенович, боюсь, что работа, за которую я взялся и о которой вы пишете, мне не по силам. До сих пор, несмотря на упорное занятие, я очень мало подвинулся. Я думаю, что я захотел слишком многого: изложить в краткой, ясной, неоспоримой и неспорной и доступной самому неученому человеку форме - истину христианского мировоззрения - замысел слишком гордый, безумный. И от того до сих пор ничего нет такого, что бы не стыдно было показать людям. Впрочем, в таком деле должно быть все или ничего. И до сих пор, да, вероятно, и навсегда, останется ничего. Хотя для меня лично работа эта очень полезна, она и поучает и смиряет, и я не бросаю ее. О Ге я не переставая думаю и не переставая чувствую его, чему содействует то, что его две картины: "Суд" и "Распятие стоят у нас, и я часто смотрю на них, и что больше смотрю, то больше понимаю и люблю. Хорошо бы было, если бы вы написали о нем! Должно быть, и я напишу. Это был такой большой человек, что мы все, если будем писать о нем, с разных сторон, мы едва ли сойдемся, т. е. будем повторять друг друга. Рад знать, что здоровье ваше относительно лучше. Если не увидимся здесь - чего бы очень желал - то увидимся - не увидимся, а сообщимся там, т. е. не там, а вне земной жизни. Я верю в это общение, и тем больше, чем больше тот человек, об общении с которым думаю, вступает здесь уже в область духовной жизни. Сам в одну дверь уже вступаешь, или заглядываешь в эту область вне временного, вне пространственного бытия и видишь, или чувствуешь, что и другой вступает или заглядывает в нее: как же не верить, что соединишься с ним?

   Прощайте пока, дружески жму вам руку.

  

   Печатается по машинописной копии. Впервые опубликовано в газете "Биржевые ведомости" 1907, N 10085 от 6 сентября. Датируется на основании письма Лескова от 21 августа из Петербурга: "Перед самым отъездом из Мерекюля я получил Ваше... письмо". Лесков предполагал остаться в Мерекюле до 16 августа.

   Ответ на письмо Н. С. Лескова от 1 августа 1894 г. (см. "Письма Толстого и к Толстому", М. - Л. 1928, стр. 168-170), в котором Лесков писал: "О друге нашем Н. Н. Ге я, кажется, не могу писать и Стасову еще не отвечал... Я бы по поводу Ге все говорил колкости и обиды... п Стасову это было бы неприятно, а потому, вернее всего, я откажусь писать о Ге". См. письмо N 208.

   1894 г. Августа 17-18. Я. П.

   Уже довольно давно получил ваше письмо с приложением писем Ц(ецилии] В[ладимировны], Волкенштейну (2) и Клопскому, (3) и тотчас же хотел отвечать, но до сих пор, 17 августа, не успел. Пора бы мне знать, что в супружеской жизни в наше время не бывает другого, чем то, что происходит между вами и Ц(ецилией] В[ладимировной], но всякий раз, когда узнаю об этом, всякий раз удивляюсь, огорчаюсь, как будто узнаю то, чего не ожидал. Часто думаю вот что и хотел бы сказать это Ц(ецилии] В[ладимировне]. Для того, чтобы двум супругам быть счастливым, как это пишется в романах и как этого желает всякое сердце человеческое, нужно, чтобы было между ними согласие. Для того же, чтобы было согласие, нужно, чтобы муж и жена совершенно одинаково смотрели на мир и на смысл жизни (это особенно нужно по отношению детей). То же, чтобы муж и жена одинаково понимали жизнь, стояли бы на одной и той же степени понимания, так же редко может случиться, как то, чтобы один лист дерева вполне покрывал другой. А так как этого нет, то единственная возможность согласия и потому счастья состоит в том, чтобы один из двух подчинил свое понимание другому. И вот тут-то главное затруднение: супругу с высшим пониманием, несмотря на все желание, нельзя подчинить его низшему. Можно для достижения согласия не спать, не есть, копать грядки для цветов и т. п., но невозможно делать то, что считаешь дурным, греховным, не только неразумным, но прямо

   противным разуму и не добрым. Несмотря на всё сознание того, что счастье обоих зависит от согласия, что это согласие нужно для счастья и правильного воспитания детей, не может жена содействовать пьянству или картежной игре мужа и не может муж содействовать балам жены и обучению детей танцам и фехтованию, закону божью по катехизису Филарета. (4) Для соблюдения согласия и не только счастья, но истинного блага, к[оторое] совпадает с любовью и единением, нужно тому, кто, стоя на низшей степени понимания, чувствует более высокое понимание другого, - покориться и не то, чтобы покориться в делах житейских, практических, в том, что есть, как есть, как одеваться, помещаться, а покориться в направлении жизни, в целях деятельности. Ну, что же в вашем отношении к детям, к отнятию их, чье отношение выше, вернее: нести покорно посланное испытание, стараться на пользу себе, своей души обратить его, или, употребляя средства недобрые, стараться вырвать детей, рискуя не достигнуть цели и потерять ту главную основу жизни, во имя кот[орой] и сложились такие условия, при кот[орых] могли отнять детей? Ведь какой из этих двух путей добро и какой следует избрать, не может быть сомнения. Не может быть, п[отому] ч[то] отнятие детей есть ничто иное, как последствие того образа жизни, к[оторый] вытекал из известного понимания жизни. А основа этого понимания есть покорность, смирение, непротивление, добро за зло. Нести разлуку с детьми покорно и смиренно нужно уже п[отому], ч[то] дети отняты у тех людей, кот[орые] исповедуют учение Христа, повелевающее подставлять щеку, любить врагов, оставить отца, мать, жену, детей для того, чтобы идти за пим. Ц(ецилия] Владими(ровна] говорит, что эта ваша бездеятельность происходит от того, что вы не любите детей. Да ведь это для христианина не укор, а похвала.C'est prendre ou a laisser. (5) В том учении, кот[орому] мы стараемся следовать. Если бы оказалось, что я люблю больше, чем своих детей, игру на бильярде, или скачки, или свое тщеславие, тогда бы еще это мог быть упрек; или если бы оказалось, что я трус и боюсь идти против существующего порядка, чтобы, выручая детей, не нарушить своего спокойствия, тогда бы еще эти упреки могли тронуть меня. Но если я люблю бога, т. е. добро и истину, то я наверно наилучшим образом люблю детей и для них делаю самое лучшее, что могу делать. Для счастья, больше - для истинного блага нас, двух супругов, и детей, к[оторые] живут с нами, и для блага всех близких нам нужно наше согласие супругов; разъединение, наши ссоры, это несчастие для нас, для детей, это соблазн для людей, это самый ужасный ад. Для того, чтобы этого не было, нужно только одно: одному из двух супругов покориться. Боже мой! Я про себя говорю, сколько раз думал, как бы рад покориться, избавиться от этого ада несогласия и избавить от этого детей, готов на всё, на всякие уступки, унижения - всё лучше этого ада. Но как же мне покориться в том, чтобы содействовать развращению детей роскошью, извращенным учением, или отнятию, под видом земельной собственности, к[оторую] я признаю и чувствую явным преступлением, отнятию трудов у нуждающихся работников для усиления развращения своей семьи. Не могу я покориться, п[отому] ч[то] я знаю, чего от меня требуют: от меня требуют не чего-либо нового, неизвестного мне, а давно известного, знакомого мне зла, к[оторое] я только что узнал и от которого только что освободился. Мне кажется, что тому из двух супругов, кот[орый] чувствует, что другая его половина стоит выше его, понимает что-то, не вполне доступное ему, но хорошее, божеское - это всегда чувствуется - так легко и радостно покориться, что удивляешься, когда не делают этого. В вопросе о ваших детях вы, конечно, вполне правы; но письма ваши, кроме письма к Павловцам, (6) к[оторое] мне дал прочесть Трегубов, проникнуты нехристианским духом. Вполне понимаю вас, и, мож[ет] б[ыть], сделал бы хуже вас, еще резче написал бы, но со стороны вижу. Клопский, по-моему, человек невменяемый или скорее непонятный, ужасно трудно понять его. И Ц(ещшия] В[ладимировна] делает большую ошибку, принимая его всерьез и затевая с ним какое бы то ни было дело.Чертков уехал отсюда очень больной телом: в лихорадке, но очень бодрый и сильный духом. Ах, как бы хорошо было, если бы сгладились ваши разногласия с Ц(ецилией] В[ладимировной].

   Казалось бы, как легко это. И какое счастье и какая радость для всех любящих вас, а таковых много. Пишите пожалуйста.

   Л. Толстой.

  

   Впервые (отрывок) опубликовано в книге В. А. Жданова "Любовь в жизни Льва Толстого", 2, М. 1928, стр. 125-126. Писалось в два приема.

   Датируется на основании слов в письме: "до сих пор, 17 августа, не успел" и записи в Дневнике 18 августа: "Утром писал письма Хилкову и еще кому-то".

   Ответ Д. А. Хилкову на его письма от 22 июля и 11 августа 1894 г., в которых он писал о своих разногласиях с женой, в особенности по вопросу об отнятых у них детях.

   (1) В письме к жене от 27 мая Хилков писал, о своем несогласии с планами похищения ее детей у Ю. П. Хилковой, внушаемыми ей Клопским и др.

   (2) В письме к А. А. Волкенштейну от 21 июля Хилков писал между прочим: "У меня сердце надрывается, когда подумаю о том, сколько повредили Ц[ецилии] В[ладимировне] и делу возврата детей ее якобы друзья".

   (3) Иван Михайлович Клопский, или Клобский (р. 1852, ум. в конце 1898), бывший народоволец, в эти годы примыкавший к толстовцам.

   (4) Филарет (1782-1867)-митрополит московский. Составленный им "Катехизис" был принят для преподавания "закона божия" во всех учебных заведениях дореволюционной России.

   (5) [Это надо принимать, как есть, или вовсе не принимать.]

   (6) Павловцы-крестьяне села Павловки Харьковской губ., среди которых Д. А. Хилков жил до высылки на Кавказ.

   1894 г. Августа 18. Я. П.

   Спасибо, дорогой друг Митрофан Васильевич, за ваше длинное хорошее письмо. Мы его читали вместе с Чертковым и вместе радовались. То, что пишете мне, возражая на мои слова о том, что все мы тем или другим путем придем к богу, совершенно справедливо. Я отступил от истины из желания не осудить и найти точку примирения. Тяжело осуждать, хочется не делать того, что делают те, кот[орые], считая себя в истине, осуждают других и нас. Одно, что можно, мне кажется, и что я и делаю, когда не увлекаюсь и слежу за собой, это не оспаривать, молчать, а говорить только тогда, когда тебя спрашивают, - не для спору, а из желания узнать.

   Чертков дня (4) как уехал отсюда, и уехал очень больной лихорадкой, к[оторая] совсем ослабила его. Несмотря на болезнь он всё свое время и силы употребляет на работу служения богу, как умеет и может. Вчера приехал к нам Количка Ге. У него что-то неладно в семье, и теперь, после смерти отца, он оставляет хутор и ищет, где бы поселиться. Я ему советую идти к вам. Что вы скажете? Особенного между нашими друзьями, чего бы вы не знали, кажется ничего нет. Попов занят работой о Дрожжине, восстановляя отнятое. Он много узнал в своей поездке и о душевной сило людей, вносящих свет в жизнь, людей, неизвестных нам, и о жестокости и заблудности мучителей и гонителей. Жалко будет, если весь этот материал пропадет, не переданный людям. На днях был у нас Великанов. Знаете ли вы его? Это учитель в Земской школе Лукояновск[ого] уезда. Летом нынче был у меня юноша, его ученик, сильный, ясный юноша. (1) И мне радостно было узнать, что около Великанова сложился кружок его учеников, людей христианского духа. Более ж всего, меня радовало последнее время то, что в Европе происходит и явно обозначилось в последнее время христианское движение жизненное, т. е. проповедь изменения всего строя жизни. Такие люди - в Англии Кенворти, о к[отором] писали в "Неделе" (2) и кот[орого] книги мы переводим и будем распространять, другой Морисон-Давидсон - прекрасные две книги его, которые переводятся. Люди эти в сношениях с нами и совершенно разделяют наши верования. То же в Германии. Нынче и на днях писал двоим. Один Грунский в Штутгарте издает журнал: Против течения, другой Шмит, сотрудник журнала: Религия Духа, и сочинитель прекрасной брошюры "Мамон и Велиал", в к[оторой] он отрицает кесарю кесариви, присягу и богатство. Тоже переведем. (3) Мне кажется, что одновременно разгорается свет с одной стороны и сгущается мрак с другой: казни, розги, гонения за веру, поощрение убийств на дуэлях; (4) в Европе безумная ненависть к анархистам с безумным приложением око за око. Писать письмо к государю, я писал, но ответа никакого не получал, только знаю, что оно очень не понравилось. Передайте мою любовь всем милым друзьям: Скороходову, Гастеву, Дудченке.

   Л. Толстой.

  

   Печатается по листам 12-14 копировальной книги. Датируется на основании надписи на копии рукою М. Л. Толстой: "Митрофану Васильевичу Алехину. 18 авг. 1894".

   Ответ на письмо М. В. Алехина от 25 июля 1894 г.

   (1) Иван Егорович Черкасов (см. письмо N 167).

   (2) Статья Раппопорта "Толстовство в Англии (Письмо из Лондона)" ("Неделя" 1894, N 2 от 15 мая).

   (3) Статью Э. Шмита "Мамон и Велиал" ("Mammon und Belial", Гамбург, 1894) Толстой имел в виду поместить в русском переводе в рукописном "Архиве Л. Н. Толстого".

   (4) После запрещения в 1891 г. дуэлей семейным офицерам и тем, которые уже трижды дрались на дуэли, в 1894 г. приказом по военному ведомству за NN 118 и 119 были вновь изданы "Правила о поединках", согласно которым дуэль признавалась обязательной во всех случаях, когда не могло быть достигнуто примирение или же примирение считалось несовестимым с традиционными понятиями об офицерской чести.

   1894 г. Августа 18. Я. П.

   Екатерина Андреевна. Вы кончаете ваше первое письмо следующими словами: "скажите мне, что всё, всё надо терпеть и пить не морщасъ горькую чашу.... что я не имею права делать несчастной семью, мужа, что я должна покориться и забыть совсем, что я человек, что я буду крепка и здорова, если сброшу злость и ненависть.... что не вне меня, а во мне самой живут мои беды.....что я буду вновь счастлива, бодра и радостна, как в юности.... и мы будем счастливы с мужем именно так. как мы мечтали". Из этих слов видно, что вы знаете, в чем беда и что вам нужно, чтобы избавиться от нее, но что есть что-то, что мешает вам сделать то, что, как вы сами знаете, может дать вам истинное благо. Мешает вам в этом, как мне кажется, то, что я подчеркнул в ваших словах: 1) жалость перед собой, самая злая форма эгоизма, 2) ложное понимание назначения человека и потому его достоинства, и третье, еще более ложное представление о том, в чем состоит благо человека. Начну с конца, с ложного представления о счастье, которое кажется вам, что состоит в том, чтобы исполнилось то, о чем вы мечтали. Уже не говоря о том, что если счастье представляется тем, о чем мечтали в юности, то это доказывает то, что человек нравственно не двигается, не говоря об этом, счастье человеческое никогда не было и не может быть в каком-либо определенном положении. (Так оно представляется только самым грубым людям: покой, праздность, богатство.) Счастье не может состоять в каком-либо определенном состоянии, как бы оно, это состояние, ни казалось нравственно и утонченно; счастье состоит в радостном исполнении своего дела жизни, радостного, спокойного, твердого ответа на все те требования, какие заявляет жизнь. А вам жизнь предъявляет самые скромные требования. Она дала вам очень многое: прекрасного мужа, образование, безбедное существование и предъявила вам самые скромные требования - ужиться в той новой среде, в которую она поставила вас, и внести в эту среду то доброе и высшее, что есть в вас, и научиться и усвоить из той среды то доброе, что есть в ней. А вы эти требования приняли за горькую чашу и стали жалеть себя н потому не любить тех людей, с которыми вы должны были жить. Вы говорите, что вам надо было покориться, т. е. забыть, что вы человек. Напротив, вам надо было помнить, что вы человек, т. е. существо, способное к самопожертвованию, смирению, любви и потому покориться во всем внешнем. И если бы вы это уделали и сделаете это, то никакой горькой чаши, которую вам надо пить, не будет больше, и, покорившись, вы будете счастливы, правда не тем счастьем, о котором вы мечтали, но лучшим счастьем, тем, которое не отнимется от вас. Забудьте о споем счастье, о своем достоинстве, о своих обидах, а смиритесь, признайте себя хуже других, отрекитесь хоть на время от того счастья, которого вам хочется, и вырвите из своего сердца всякое недоброжелательство к кому бы то ни было из всех, с кем вы связаны. Сделайте это на время в виде опыта, поработайте в этом направлении над собой хоть на короткое время, и посмотрите, что будет. Будет счастье совсем другое, чем то, о котором вы мечтали, но гораздо лучшее. - Я написал вам много и сейчас вспомнил, что не написал главного. Понимаете ли вы, что жизнь наша не ограничивается этой жизнью, что есть духовное начало нашей жизни, что есть закон нашей жизни, которому мы должны свободно подчиняться? Есть ли у вас религиозное чувство? Если есть, то вы поймете меня и найдете успокоение и радость и будете радостью для всех близких; если нет, то всегда будете несчастливы и будете содействовать несчастью других. Надеюсь на первое и очень желаю этого.

  

   Ответ на два письма Е. А. Ждан из Могилева: от 16 и 26 июля 1894 г.; в них она жалуется на тяжелые семейные обстоятельства, из которых не видит выхода.

   1894 г. Августа 18. Я. П.

   Любезный друг Николай Сергеевич.

   Письмо твое очень порадовало меня и тем, что это дает нам случай вспомнить друг о друге, и теми хорошими мыслями, которые ты высказываешь Г-ну Пущину. (1) Я несколько раз уже читал вслух моим знакомым твое письмо в поучение и напоминание о том, чем было русское общество 40 лет тому назад, воспитавшее людей нашего поколения. Г-на же Пущина мне было жаль: ты уж слишком строг к нему. - Как бы я рад был встретиться с тобою еще в этой жизни. Может быть, и удастся, если мы постараемся. Если же нет, то до свидания там. Я смело даю rendez-vous (2) там всем тем, кот[орые] верят в это там, а ты, наверно, принадлежишь к таким людям. А так как я уже очень близок к этому переходу, то для меня естественнее давать это rendez-vous там, чем где-нибудь у Dussaux. (3)

   Дружески жму тебе руку и прошу любить любящего тебя.

   18 августа.

  

   Печатается по листам 15 и 16 копировальной книги. Впервые опубликовано в журнале "Вестник теософии" 1911, N 9.

   Год определяется па основании письма адресата.

   Николай Сергеевич Кашкин (1829-1914) - сын декабриста С. Н. Кашкина, петрашевец. В молодости был знаком с Толстым. См. т. 47, прим. 1449, а также: А. Панкратов, "Последний петрашевец" - "Русское слово" 1910, Ха 302 от 1 декабря; Лейкина, "Петрашевцы", М. 1923; "Дело Петрашевцев", Академия наук. тт. II, 1941, III, 1951. В 1894 г. Кашкин состоял товарищем председателя Калужского окружного суда.

   Ответ на письмо Н. С. Кашкина от 25 июля 1894 г. из Козельска Калужской губ.: "Так много лет прошло после последней нашей встречи, так разошлись жизненные пути наши, такие глубокие корни пустил я в Калужской губернии, откуда почти не выезжаю, что не стал бы я напоминать тебе о моем существовании, если бы не получил письма от Ив. Ник.

   Пущина, в котором он, заявляя, что дорожит моим добрым мнением, и прилагая копию оправдательного письма своего к тебе, просит высказать. откровенно, что я нахожу в его действиях достойным порицания, и оставить за ним право отвечать мне. Я слышал давно об Оболешевском возмутительном деле и, конечно, решился после него избегать всяких сношений с Пущиным, но не счел себя вправе оставить его письмо без ответа и, пополнив сведения мои по этому предмету, написал ему письмо, копию с которого нахожу нужным послать тебе, так как ты занимаешься этим делом".

   (1) Иван Николаевич Пущин (1860-1928), орловский помещик, в имении которого произошло упоминаемое в письму Кашкина Оболешевское дело.

   Дело это состояло в том, что в принадлежавшей Пущину деревне Оболешевке произошел "бабий бунт" против помещичьего произвола и та, ставшая знаменитой, поголовная порка крестьян, которая была описана Толстым и главе XII его книги "Царство божие внутри нас". Хотя имя Пущина не было упомянуто в книге Толстого, Пущин все-таки счел нужным обратиться к Толстому с письмом (от 25 марта), в котором пытался обвинить крестьян в происшедшем и полностью оправдать себя, так как он якобы только защищал свои интересы от покушения на них крестьян. Не получив ответа от Толстого, Пущин обратился за моральной поддержкой к Н. С. Кашкину, с которым находился в родстве, приложив: к письму копию своего разъяснительного письма к Толстому. На это Кашкин ответил ему резким письмом, копию которого и переслал Толстому. Письмо это сохранилось в ГМТ.

   (2) [свидание]

   (3) [Дюссо] - ресторан в Москве.

   1894 г. Августа 18. Я. П.

   Рукопись вашу получил и прочел с большим интересом.. Разногласие мое с вами по отношению первой части только в том, что понимать под словом наука, по существу же его нет. Я бы очень желал, чтобы рукопись была напечатана, и, будучи в Москве, попытаюсь вновь предложить ее Гроту.

   Мне особенно нравится прямота и полнота выражений, та самая, которая представляется нецензурной. Многое придется. выключить, если они решатся печатать, но что же делать. И с этими урезками напечатание статьи будет полезно.

   Когда что-нибудь решится, я извещу вас.

   С совершенным уважением

   18 августа 1894.

  

   Печатается по листу 19 копировальной книги.

   Ни о личности Сергеева, ни о рукописи его никаких сведений не имеется.

   В редактируемом Н. Я. Гротом журнале "Вопросы философии и психологии" эта рукопись не была напечатана.

   1894 г. Августа 18. Я. П.

   Geehrter Herr.

  

   Ihre Broschure "Mammon und Belial" habe ich mit ihrem Briefe schon langst erhalten und sage ihnen meinen herzlichen Dank dafur. Ich glaube, dass Zerstoren der Grundlugen, auf welchen alle Ubeln unserer Gesellschaft ruhen, gerichtet warden soll, wie (sie) es so schon in ihrer Broschure thun. Der grosste Feind der Wahrheit und desswegen des wahren Progresses ist heute zu Tage nicht die Unwissenheit, aber listigen Compromissen, die in allen Verhaltnissen eingedrungen sind. Diese zu entblossen und die Wahrheit des Lebens kurz, klar und einfach auszudrucken ist die notwendigste und wichtigste Thatigkeit unserer Zeit. Ihre Broschure werde ich ubersetzen lassen und so viel wie moglich verbreiten (1). Ich mochte gern eine Idee von ihrer Zeitung haben. Verschreiben kann man sie, wegen der Cenzur, nicht, aber wenn Sie es in Moskau an die Universitat dem Proffessor Nicolai Grott senden konnten, so ware ich ihnen sehr dankbar und wurde sogleich den Preis dafur an gegebene Adresse ubersenden. (2)

   Gott helfe ihnen in ihrer muthiger und gutter Thatigkeit.

   18/30 Аugust 1894.

  

   Милостивый государь,

   Вашу брошюру "Маммон и Велиал" я давно уже получил вместе с вашим письмом, за которые приношу вам мою сердечную благодарность. Я полагаю, что теперь наступило время, когда наибольшая энергия должна быть направлена на уничтожение основных неправд, на которых покоится всё зло нашего общества, как вы это прекрасно делаете в вашей брошюре. Сильнейший враг правды, а потому и истинного прогресса, в настоящее время не незнание, а хитрые компромиссы, которые вплетаются во все дела. Самая нужная и важная деятельность нашего времени есть разоблачение этих компромиссов и краткое, ясное и простое изложение правды жизни. Я дам перевести вашу брошюру и сколько возможно ее распространю! (1) Я очень желал бы иметь понятие о вашей газете. Благодаря цензуре ее выписать нельзя, но если бы вы могли ее переслать в Москву, в университет, профессору Николаю Гроту, то я был бы вам очень благодарен и тотчас же переслал бы вам стоимость ее по данному вами адресу. (2)

   Да поможет вам бог в вашей мужественной и хорошей деятельности.

   18/30 августа 1894 г.

  

   Печатается по листам 17 и 18 копировальной книги. Впервые опубликовано в журнале "Religion des Geistes" 1894, N 6, стр. 161-162.

   Эуген Генрих Шмнт (1851-1916) - публицист христианско-анархического направления, издававший в Будапеште религиозный журнал "Religion des Geistes" ("Религия духа").

   Ответ на письмо Э. Шмита от 24 июля 1894г., при котором им была прислана Толстому его брошюра "Маммон и Велиал".

   (1) Вероятно, Толстой имел в виду поместить перевод статьи Шмита в только что начавшем выходить в 1894 г. "Архиве Л. Н. Толстого", который распространялся между друзьями Толстого. В сохранившихся номерах статьи Шмита не имеется.

   (2) Журнал "Religion des Geistes" ("Религия духа") был послан 15/27 декабря Шмитом Толстому вместе с письмом.

   1894 г. Августа 21. Я. П.

   Получил нынче ваше письмо, Сергей Павлович, и спешу ответить на него. Как ни трудно ваше положение по отношению вашей жены, требующей от вас венчания, и как ни страдала бы она от вашего отказа, дело которое вы собираетесь сделать, не так ничтожно, как оно вам кажется. Обыкновенно говорят: уступка эта или другая, какая бы ни была - так не важна, никто не пострадает от этого. А не сделай этой уступки, и ты причина страданий, отчаяния человека. Рассуждение это неправильно: два дела эти несоизмеримы. Нельзя рассматривать. их так, что на одной стороне весов моя уступка, маленькая для меня неприятность, на другой - большое страданье человека. Тут нет двух сторон: моей и того человека, а есть сторона правды, сторона служения ей, т. е. богу, и сторона страдания, происшедшего от меня, но в кот[ором] я могу каяться, но которого не могу поправить. Я говорю это не с тем, чтобы советовать вам не поступать так, как вы намерены, а с тем, чтобы сказать. вам, как я смотрю и как должно смотреть на дело. Мы все не святые и далеко не всегда исполняем правду, т. е. то, чего требует от нас бог, но, нарушая правду, мы должны знать, что мы не делаем маленькую уступку, кот[орая] перевешивается добром - уничтожением страдания, но что мы поступаем дурно по своей слабости, нарушая правду божию.

   Главное дело в том, мне кажется, что вы согласны с этим, и мы говорим с вами про это, что первая и главная обязанность наша к богу и заповедь любви к богу, а потом уже к ближнему. И заповеди не противоречат друг другу, если человек живет правильно, но как скоро мы в грехе, так является кажущееся противоречие, как теперь в вашем деле. И в этом кажущемся противоречии очевидно, чью надо брать сторону. Это же относится и до того, что вы пишете о школе. (1) Может быть, слова мои вам покажутся жестоки, но я думаю, что я прав, прав п[отому], ч[то] руководим я в этом только любовью к богу и сердечной любовью к вам.

   1894. 21 августа.

   Ясн. Поляна

  

   Печатается по листам 20-22 копировальной книги. В дате Толстого вторая цифра числа месяца не оттиснулась; читаем "21" августа на основании записи в Дневнике 22 августа: "Вчера вечером 21. Написал письма... и Софр