Главная » Книги

Ламсдорф Владимир Николаевич - Дневник. 1886 - 1890, Страница 14

Ламсдорф Владимир Николаевич - Дневник. 1886 - 1890


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17

ожно было предвидеть и проявляемая теперь нерешительность выглядит странной, если не сказать больше. Министр, однако, хочет тотчас же послать эту телеграмму государю, приложив к ней следующий ответ: "Ввиду основательности соображений в пользу возобновления нашего секретного договора в С.-Петербурге, государь против этого не возражает. Во избежание промедлений желательно, чтобы Швейниц приехал снабженный полномочиями, которые давали бы ему право подписать заявление о возобновлении".
   На другой день, рано утром, государь возвращает этот проект с надписью "Читал", означающей одобрение.
   Четверг, 15 марта
   Зашифровываю эту телеграмму и отправляю ее. Поднимаюсь к своему министру. Он думает, что перенесение сюда переговоров о возобновлении договора устроено Шуваловым, недовольным тем, что не пожелали сохранить его дополнительный протокол; вероятно, эта внезапная перемена вызвана отправленной 13-го вечером телеграммой, и министр говорит, что, давая ему совет ее послать, я действовал как бы под влиянием истинного вдохновения. Он хочет приостановить пока отправку уже подписанных инструкций и дать уезжающему сегодня Горну лишь свое письмо Бисмарку, письмо самого Бисмарка, присланное Шуваловым, и сопроводительное письмо к нему, а также записку, которой он предупреждает посла о том, что ввиду одобрения государем плана о подписании возобновления договора в Петербурге он не посылает ему инструкций, о коих была речь, хотя они одобрены и уже подписаны Его Величеством.
   Газеты полны подробностями отставки князя Бисмарка, получившего титул герцога и звание фельдмаршала германских армий. В сущности, титул этот лишь пустой звук по сравнению с тем ореолом, которым окружено имя Бисмарка; что же касается звания, то за этим чувствуется чье-то влияние. Бывшему канцлеру приписывают следующую остроту: он якобы сказал, что их государь желал, вероятно, сделать chasse-croise, назначив своего лучшего генерала канцлером, а его самого сделать генералом.
   Пятница, 16 марта
   Лаконичные телеграммы графа Шувалова сообщают, что Швейниц выезжает завтра в Петербург, что Каприви назначен министром иностранных дел, что ввиду отклонения Альвенслебеном предложения занять пост государственного секретаря по иностранным делам на эту должность намечается баденский посланник в Берлине барон Маршаль; в этом усматривают доказательство усиления влияния великого герцога Баденского.
   Воскресенье, 18 марта
   Утром работа у министра. Обедня в министерской церкви. Телеграмма Адлерберга, совсем больного и рамольного, сообщающая о его отъезде в Лондон и помолвке с графиней Маргаритой Толь.
   Около 6 1/4 чacoв приносят шифрованную телеграмму из Берлина, начинающуюся словами: "Строго личная". Поднимаюсь к министру и предлагаю заняться вместо обеда этой телеграммой; он настаивает на том, чтобы я остался. Обедали в семейном кругу; в качестве гостьи - одна добрейшая г-жа Менде; скучища страшная, чувствую себя совсем больным, настроение очень грустное.
   Ухожу раньше 8 часов, чтобы вскрыть привезенные двухнедельным курьером донесения. В них нет ничего особенного. Вернувшийся из Берлина в Вену князь Лобанов имел краткое свидание с графом Кальноки. Австрийский министр был, казалось, озабочен берлинскими событиями, но это не помешало ему восхвалять царящий в Болгарии порядок и опять уверять в том, что если другие державы признают принца Кобургского, то и Австрия, конечно, сделает это. От Шувалова только небольшая записка от 16/28 марта следующего содержания: "Дорогой Н.К. Отпустить при настоящих обстоятельствах курьера с пустыми руками было бы странным, если бы не оживленная секретная корреспонденция и телеграфные сообщения, которые за последние дни по мере возможности ставили вас в известность о всех быстро следовавших одно за другим событиях. Что касается дальнейшего, то выезжающий завтра генерал Швейниц передаст вам лично дополнительные подробности, которые от меня можете уже не ждать. Позволю себе по этому поводу просить вас соблюдать даже со Швейницем некоторую осторожность касательно моих последних донесений. Хотя я довольно откровенно говорил с ним о положении дел и, как выяснилось, центром переговоров теперь станет Петербург, я, однако, умолчал о крупных противоречиях между словами князя Бисмарка и тем, что я позднее слышал из уст императора Вильгельма о дальнейшем направлении германской политики. Что касается выступающих на арену новых деятелей, могу о них сказать мало чего; однако я с величайшим вниманием отметил некоторую уклончивость генерала Швейница при нашей беседе о долженствующих быть призванными к деятельности лицах и уловил как бы тень опасения, что эти внезапно появившиеся и способные также внезапно исчезнуть личности, когда им придется принять на себя обязательства на продолжительный срок, не оказались бы лишенными той смелости, какой обладал бывший канцлер. Не окажет ли настроение новых деятелей некоторое влияние на ход предстоящих вам переговоров?".
   Внеся донесения в книгу, принимаюсь тотчас расшифровывать строго личную телеграмму графа Шувалова из Берлина, от 18/30 марта 1890 года:
   "Швейниц уехал вчера вечером. Последний разговор с ним подтверждает переданное мной в письме от 16 марта впечатление. Он не наделен полномочиями, поскольку, по его словам, только что получившие новое назначение лица еще недостаточно знакомы с положением, для того чтобы сразу же ставить свои подписи в делах, ответственность за которые пала бы исключительно на них. Допуская, что и за этими утверждениями генерала Швейница не скрывается задней мысли, я полагаю, что дело затянется; в таком случае я буду еще иметь случай говорить с вами о нем во время моего следующего приезда. Пока я еще не вошел в сношения с новым персоналом".
   Посылаю все эти бумаги министру, который вскоре мне их возвращает для отправки государю.
   Понедельник, 19 марта
   Говорим с министром по поводу письма и телеграммы Шувалова; я вынес впечатление, что этот посол прибег к какой-нибудь интриге с досады на то, что его злополучный протокол аннулируется, а может быть, и в целях задержания переговоров до его приезда в Петербург, либо сделал какую-либо оплошность. Во всем этом есть что-то странное. Министр рассчитывает увидеться со Швейницем сегодня же вечером, тотчас по его приезде, и надеется, что все при этом прояснится; я настоятельно советую ему назначить свидание до завтрашнего доклада. Провожу день за составлением ответов на полученную корреспонденцию ввиду того, что курьер уезжает в четверг; работаю с большим трудом.
   Швейниц у министра и покидает его лишь около 12 часов ночи. Я жду, предполагая, что Гире, может быть, пожелает ознакомиться с каким-нибудь секретным документом. Таким образом, ложусь довольно поздно, страшно утомленный.
   Газеты печатают очень любопытные подробности о внушительных овациях, которыми сопровождался отъезд Бисмарка из Берлина и его приезд в Фридрихсруэ. Так, кажется, никогда не провожали ни монарха, ни государственного деятеля. Наши посланники в Мюнхене, Штуттгарте и Дрездене пишут, однако, что симпатии к железному канцлеру в этих частях Германии не столь велики. Массы будто бы находят, что он свое уже сделал, и доверие, которое питали к канцлеру, померкло перед верой в юного императора. Даже в Берлине среди стоящих у дел людей говорили: "Мы уважали князя Бисмарка, но не особенно его любили". Кроме того, многие и в том числе находящийся в настоящий момент здесь генерал Вердер говорят, что сожаление об уходе Бисмарка-отца может быть компенсировано радостью, что уходит Бисмарк-сын.
   По-видимому, последнее время князь-канцлер плохо владел собой: уходя с первого собрания конференции рабочих, он громко сказал: "Вздор, вздор, вздор!", а на одном обеде, где император Вильгельм предавался своей страсти ораторствовать и произносил речь, шедшую вразрез с его мнениями, Бисмарк якобы сначала жестикулировал своей вилкой, а затем стучал ею по столу, чтобы заглушить голос монарха, которого он в интимных разговорах награждал всевозможными эпитетами. Не отказываясь прямо от только что полученных титулов, он делает вид, что их игнорирует; говорят даже, что он воспользуется ими лишь для того, чтобы путешествовать инкогнито. Но среди всех этих толков и слухов есть один, заслуживающий внимания. Отвечая одному высокопоставленному лицу, приезжавшему в Гамбург приветствовать его по случаю его прибытия в Фридрихсруэ, князь Бисмарк якобы сказал, что не исключена возможность его появления когда-нибудь вновь в парламенте. Беседуя о рабочем вопросе, он, говорят, заметил, что стачки не являются наибольшим злом, потому что их можно избежать, но если предприниматели окончательно падут духом и покинут свои предприятия, тогда создастся действительная опасность. Эти слова в пользу предпринимателей, в разгар страстной деятельности в интересах рабочих, оказали сильное действие; говорят, что в некоторых местах рабочие корпорации снизили свои требования и воспротивились манифестациям по поддержке новых требований.
   Злая острота, привезенная приехавшим из Берлина адъютантом графом Келлером: говорят, что, когда Бисмарк уже собирался удалиться от дел, кто-то обратился к нему с ходатайством и канцлер ему якобы ответил: "Обратитесь к кому-нибудь другому, я теперь, как господин Гире, не могу уже ничего сделать". Возможно, что это выдумано Шуваловым и Муравьевым, которые в расточаемых ими любезностях по отношению к Бисмаркам дошли до низкопоклонства и угодничества. У нас есть документальные доказательства того, какое огромное значение придавал канцлер тому, чтобы Гире оставался на своем месте в силу оказываемого им на дела благотворного влияния. Это единственный иностранный министр, которого посетил Бисмарк, приезжавший специально для этого в 1885 г. Позднее, когда Гире, возвращаясь в Россию, был проездом в Берлине, Бисмарк пригласил его со всем семейством к обеду. При этом произошла довольно характерная сцена. Бисмарк был болен и лежал перед обедом на кушетке, разговаривая с Гирсом. Докладывают о принце Вильгельме (нынешнем императоре); Гире хочет удалиться, тем более что в соседней комнате уже слышатся шаги Его Высочества. "Ничего подобного, - говорит Бисмарк, - ему нечего делать, а мы говорим о серьезных делах". Он приказывает не принимать принца, повышая при этом голос настолько, чтобы быть услышанным через открываемую лакеем дверь.
   Нет, впрочем, ничего невозможного в том, что Шувалов с его коварством польского шляхтича и угодливостью заронил уже тогда некоторые сомнения в уме Бисмарка, и последний рассчитывал на более деятельную поддержку со стороны России. Отношения, существующие между Гирсом и императором, не могли вполне соответствовать его желаниям.
  

Апрель

   Воскресенье, 1 апреля
   Министр рассказывает мне, что граф Шувалов, заезжавший к нему ненадолго вчера к концу дня, говорил ему, что Каприви произвел на него самое приятное впечатление; новый канцлер поручил ему засвидетельствовать Гирсу его глубочайшее почтение и передать уверения, что он сделает все в интересах поддержания наилучших отношений между Германией и Россией. Говоря о князе Бисмарке, он якобы сравнил своего предшественника с атлетом, держащим на голове и в каждой руке по земному шару; он, Каприви, удовольствуется тем, что ему, быть может, удастся удержать их только в руках. Шувалов уверяет, что теперь обнаруживается много интриг и мелких проделок Бисмарка, а Каприви производит впечатление прямого, честного человека, с которым нам будет гораздо легче ладить. Наш посол полагает только, что не следует торопить Швейница и затрагивать в данный момент вопрос о возобновлении нашего тайного договора.
   Гире дает мне присланный ему вчера государем третий том мемуаров Понятовского. Получаю по городской почте обращение, озаглавленное: "Воззвание учащейся молодежи к русскому обществу". Документ этот объясняет волнения, только что имевшие место в университетах и других заведениях. Он составлен в очень умеренных выражениях и заключает в себе много верного.
   Масса назначений при дворе. Сын министра Константин - камер-юнкер. Говорят, что выход сегодня ночью был блестящим. Следовавшая под руку с цесаревичем за Их Величествами королева эллинов была в национальном костюме; говорят, что она еще очень интересна, несмотря на то что сильно располнела.
   Вторник, 3 апреля
   Мой министр едет около 12 часов в Аничков дворец с докладом. В 2 часа на маленькой площади перед Салтыковским подъездом Зимнего дворца смотр новобранцам, по окончании которого двор отбывает в Гатчину после беспрерывного трехмесячного пребывания в городе.
   Среда, 4 апреля
   Встаю в 6 часов утра и принимаюсь за работу.
   Проект письма Лобанову. Если Кальноки высказывает столь сильную уверенность в сохранении хороших отношений между Австрией и Германией, то и мы не имеем ни малейшего повода питать какие-либо опасения касательно наших отношений с берлинским кабинетом.
   Криспи спрашивал, по-видимому, у графа Корнани, считает ли тот безусловно необходимым единодушие держав в вопросе о признании принца Кобургского болгарским князем; князь Лобанов замечает, что, согласно Берлинскому договору, на это требуется лишь согласие Порты. Я привожу текст пункта III, заключающего в себе условие, что князь будет свободно избран и утвержден Портой с согласия держав. Утверждение со стороны сюзерена, конечно, необходимо, но мы не можем предоставить признание князя болгарского исключительно его одобрению и должны настаивать на условии обязательности согласия держав, особенно когда речь идет о мнении России, ввиду того что непризнание за нею права на преобладающее влияние в Болгарии было бы совершенно незаконным.
   Проект письма барону Моренгейму Одобрение г-на Рибо; несколько слов по поводу проявления уважения и симпатии к императору и России, которые так часто приходится слышать нашему послу.
   Проект письма барону Икскулю относительно путешествия неаполитанского принца; Стаалю - о признаках сближения между Германией и Англией, о приезде принца Уэльского в Берлин и предполагаемом путешествии императора Вильгельма в Дармштадт, где находится королева Виктория.
   Иду к министру, который мне рассказывает, что вчера за завтраком Их Величества были очень любезны. Государыня говорила с ним о пожаловании его сыну Константину звания камер-юнкера. Гирсы приписывают это Оболенскому и мне.
   Граф Шувалов, с которым министру удалось иметь более продолжительное свидание, сообщил ему новые подробности о происходящем в Берлине. Он говорит, что теперь обнаруживается масса интриг (козней) Бисмарков и что нам будет, вероятно, гораздо легче договариваться и действовать с Каприви и Маршалем. Но он думает, что новый канцлер не решится возобновить наш секретный договор. Бисмарки стремились, по-видимому, воспользоваться этими переговорами как средством удержаться у власти; видя, что маневр этот им не удается, они, вероятно, первые отсоветовали возобновлять сношения и даже, может быть, доказывали невозможность какого-либо тайного договора при нынешнем режиме. Наш посол уверен, что никакое примирение между императором Вильгельмом и Бисмарками невозможно. Смещенный канцлер и его сын утратили всякое самообладание; граф Герберт дошел до того, что в разговоре с Шуваловым назвал своего монарха "Schurke" (негодяй).
   Только что приехавший сюда наш посланник в Гамбурге граф Кассини утверждает, что в сфере своей деятельности он уже имел возможность отметить, какой огромный вред принесла Германии отставка канцлера. Он уверен, что провозглашенные молодым императором намерения разрешить социальную проблему лишь пробудят неутолимые желания и страсти и никого не удовлетворят. По его словам, Вильгельм II чувствует, что здоровье его подтачивается неизлечимой болезнью, предвидит, что царствование его будет непродолжительным, и хочет во что бы то ни стало занять видное место в истории. Под влиянием этого нездорового честолюбия он с готовностью проводит одну реформу за другой и, не дождавшись результатов одного проекта, переходит к другому. Все это роковым образом должно вести к хаосу. Престиж Германии уже пострадал, и серьезные люди далеко не спокойны за будущее.
   Еще одно основание для нас держаться тихо, приводить в порядок финансы, вооружаться и во всех отношениях готовиться. С тех пор как мы искренне встали на эту точку зрения, а постоянные поджигательства Каткова и его жалких сателлитов перестали возбуждать внимание наших соседей, они принялись за саморазрушение. Трилистник Лиги мира, каждый листочек которого поражен, рискует скоро увянуть, в то время как Россия в своем неизменном спокойствии становится все более и более стойкой. Друзья у себя заварят кашу, которую, пожалуй, и втроем не расхлебаешь; мы же тем временем свои дела настроим и в подходящую минуту покончим не только с болгарскими проказами, но решим, Бог даст, и более важные вековые вопросы.
   Четверг, 5 апреля
   Министр пишет графу Линдену, предлагая ему не заниматься в данный момент матримониальными проектами принца Веймарского, а направить свои усилия на подготовление для него почвы ввиду возможных выборов князя болгарского. Пишу несколько слов Фредериксу, чтобы передать ему просьбу Гирса доставить это послание по назначению.
   Воскресенье, 8 апреля
   Мой министр нездоров и утомлен; меня это очень огорчает и беспокоит. Он ждет князя Дабижу, которого должен благословить, и затем собирается ехать на свадьбу графа Шувалова, сына посла, с графиней Воронцовой-Дашковой.
   Понедельник, 9 апреля
   Нахожу министра в негодовании по поводу лживой и полной низких инсинуаций статьи Циона, только что появившейся в "Новом обозрении". Я советую министру послать через Северное агентство небольшую телеграмму с опровержением и пишу небольшую записку, которую можно было бы послать барону Моренгейму в Париж.
   Командир конногвардейского полка генерал Блок рассказывал Гирсу некоторые забавные подробности о пребывании наследника 25 марта на полковом празднике. Ввиду того что в этом году день этот совпал с Вербным воскресеньем, государь выразил желание, чтобы все празднество закончилось до двенадцати часов ночи. Было поэтому решено заменить ужин обедом. Наследник присутствовал на нем в качестве конногвардейца, но, будучи увлечен забавными и игривыми рассказами окружавших его молодых офицеров, Его Высочество, невзирая на то что генерал Рихтер несколько раз напоминал ему о позднем часе, болтал и смеялся с офицерами до двух или трех часов ночи, в то время как генералы, старые и былые конногвардейцы, с трудом боролись со сном. Это доказывает, с одной стороны, любовь молодого человека к развлечениям и его чувственные наклонности, с другой - его большую свободу и независимость. Странное противоречие: с одной стороны, его держат как ребенка, у него нет ни двора, ни даже адъютанта, медлят с его женитьбой и не хотят относиться к нему серьезно, как к наследнику престола; с другой - предоставляют ему предаваться всем своим наклонностям; полная свобода в смысле издержек, удальства и т. п.
   Морской министр очень конфиденциально сообщает Гирсу предполагаемый маршрут большого путешествия наследника-цесаревича и его брата, великого князя Георгия. Их Высочества, отплыв в сентябре 1890 г., возвратятся лишь в октябре 1891 г. Они посетят Константинополь, Грецию, Иерусалим, Индию, Китай; из Владивостока отправятся в Сан-Франциско, Нью-Йорк и т.д. Маршрут этот плохо составлен: 40 дней в Индии - недурно! Вообще создается впечатление, что о времени не думают. И что за мысль в этом возрасте удалить наследника престола более чем на год и послать его странствовать по заморским странам, когда он еще совсем не знает России. Гире хочет поговорить об этом завтра с государем. Он недоумевает: чем можно объяснить это путешествие - не кроется ли за этим какой-либо зарождающейся любви? Молодой великий князь оказывал, по-видимому, заметное предпочтение своей тетке Елизавете Федоровне; зимой они в тесном семейном кругу ставили некоторые сцены из "Евгения Онегина", но прежде на это смотрели скорее как на экзамен по русскому языку для великой княгини. Наследник часто бывал также у молодых Трубецких; княгиня, урожденная Долгорукова, очень красива и, казалось, очень ему нравилась, но она ждет первого ребенка и ничто не указывало на слишком нежную склонность. Такому хорошему отцу семейства, как государь, обожающему своих детей, будет, конечно, очень грустно расставаться на столь долгий срок со своими старшими сыновьями.
   Императрица, может быть, сама того не сознавая, утешится до некоторой степени тем, что, оставшись лишь с младшими детьми, будет чувствовать себя моложе, так как присутствие старших ее старит. Во всяком случае все это странно.
   Еще вопрос: кто может сопровождать великих князей? Генерал Данилович слывет за старую бабу, человека ограниченного, не пользующегося ни престижем, ни влиянием. К Хису в высших сферах относятся как уже ни к чему не способному животному. Просматривая списки всех нынешних генерал-адъютантов, не находишь никого, кто представлял бы личность. Уж не жалкому ли пьянице Черевину, совершенно некультурному, лишенному всякого морального чувства, умственно неразвитому, поручат руководство этим путешествием? Все возможно при этой манере смотреть на жизнь как на оперетту Оффенбаха.
   Какой контраст с былыми временами; я вспоминаю чудные письма императрицы Марии Федоровны (старшей) к императору Николаю I, когда он, будучи великим князем, в первый раз расстался с ней в 1814 г., отправляясь под эгидой моего деда в Париж к Александру I.
   Позавтракав с Оболенским, иду говорить с Гречем о телеграмме касательно статьи Циона. Вечером Греч приносит мне проект телеграммы, по-моему, хорошо составленной.
   Вторник, 10 апреля
   7-го, после родов у великой княгини Александры Георгиевны, двор вернулся в город, чтобы присутствовать на свадьбе Воронцовых; он пробудет в Петербурге до 13-го. Доклад министра - в Аничковом дворце, после завтрака у великого князя Владимира, сегодня день его рождения. Государь утомлен, министр тоже не в ударе. Коснувшись проекта великокняжеского путешествия, Гире видит, что разговор этот Его Величеству неприятен, однако замечает августейшему монарху, что 40 дней для Индии - это слишком много: в случае торжественного приема, связанного с большими расходами, было бы неделикатным и невозможным сделать пребывание там столь продолжительным. Отклонить же его было бы несовместимым с престижем наследника русского престола. Что касается возможности появиться там инкогнито, то это могло бы вызвать ложные толки и вообще было бы не совсем понятным. Это путешествие за океан кажется государю отнюдь не таким странным, как Гирсу. Впрочем, Его Величество говорит, что маршрут, конечно, должен быть изменен.
   Я поздравил министра, так как сегодня день его свадьбы. Затем не без труда решил сделать неизбежный визит г-же Гире. Она принимает меня очень сердечно. Она как всегда говорит о своих огорчениях, связанных с нелюбезностью императорской семьи и особенно государыни. На свадьбе Воронцовой и Шувалова Ее Величество ограничилась тем, что протянула ей руку, не сказав при этом ни слова. Подумать только, что это может причинять столько забот, почти горя.
   Четверг, 12 апреля
   Вчера вечером министр написал государю, испрашивая у него экстренную аудиенцию. Его Величество примет его сегодня в 12 часов. Гире показывает мне перлюстрированную телеграмму германского военного агента Йорка фон Вартенбурга о том, что последний получил и переслал в Берлин важный документ из нашего Генерального штаба. Ввиду того что необходимо чрезвычайно тщательно и с соблюдением строжайшей тайны проследить и выяснить все, касающееся этого важного дела, Гире счел нужным лично получить распоряжения государя. Его вчерашние беседы со Швейницем и Мориером были не из приятных. Английский военный и германский морской агенты должны уехать, потому что оба скомпрометировали себя покупкой планов, проданных этим несчастным моряком Шмидтом.
   Уезжая в Аничков дворец, министр пишет мне записку, приглашая присутствовать сегодня на обеде, который он дает Шуваловым (я отклоняю приглашение, мотивируя отказ тем, что никогда не имел счастья быть представленным графине при удовольствии быть совершенно забытым графом). И действительно, последний как будто бы дуется на меня и даже не оставляет у меня визитных карточек, о чем я, впрочем, нисколько не жалею.
   Пятница, 13 апреля
   После полкового праздника, проходившего сегодня по случаю дождя в манеже, двор отбыл в Гатчину. Следовательно, наши пакеты, отправляемые государю, должны быть готовы к определенному часу. Это обычно упрощает дело.
   Суббота, 14 апреля
   С благодарностью возвращаю министру третий том мемуаров Понятовского. Они мне показали Екатерину II в новом свете.
   Вчера министр послал перлюстрированную телеграмму германского Генерального штаба к Йорку фон Вартенбургу от 11/23 апреля следующего содержания: "Важный документ N... будет отправлен вам сегодня вечером с курьером. Генеральный штаб". Около N Его Величество поставил красным карандашом "13" и написал: "Нельзя ли постараться разобрать, какой N. Я думаю, что должно быть N 13". После того как шифровальный отдел подтвердил это предположение, государь приписал на том же документе: "Если это N 13, то нет сомнения, что Йорк выкрал из главного штаба расписание N 13" (то есть последнее, самое новое мобилизационное расписание). Его Величество сказал министру, что в это дело, требующее особой осторожности, не должен быть посвящен никто, кроме генерала Грессера, и что последнему, не сообщая ему об источнике нашей информации, необходимо поручить следить за приезжающим сегодня германским курьером и за Йорком, для того чтобы знать, кому будет передан полученный им пакет. Во время нашего разговора вижу подъезжающего Грессера.
   Министр просит меня подняться еще раз и сообщает, что генерал Грессер чуть было не заставил выкрасть у Йорка привезенный им вчера пакет, что было бы излишним. Главный интерес заключается не в самом документе, а в вопросе о том, через кого он мог его получить.
   Просьба Италии допустить Менелика, предполагаемого императора Эфиопии, на Брюссельскую конференцию. Проистекающая из этого путаница также очень беспокоит Гирса.
   Воскресенье, 15 апреля
   В 7 часов вечера в качестве очередного курьера приезжает Ваксель. Самым интересным документом из привезенных им является письмо графа Муравьева из Берлина. Покидая этот город, князь Бисмарк сравнил грандиозные овации, которыми его провожали, с похоронами по первому разряду. Выражение, кажется, более верное, чем мог предполагать сам отставной канцлер. Его как будто уже забывают и почти о нем не говорят. Занятая им в последнее время позиция, его жалобы на проявленную по отношению к нему неблагодарность, вынужденную отставку и т. п. - все это ему повредило; было бы лучше, если бы он, как ему это предлагал его государь, ушел добровольно ввиду расстроенного здоровья. В теперешних условиях борьба эта послужила на пользу императору; тот факт, что он оказался в состоянии удалить подобного слугу и обойтись без него, способствовал поднятию его престижа. Двумя реальными следствиями этого события являются: децентрализация управления, нити которого теперь в руках императора, и значительное ослабление влияния прессы, которой князь Бисмарк пользовался с искусством виртуоза. Генерал Каприви, государственный секретарь Маршаль и граф Берхем сказывают наилучший прием графу Муравьеву; последний сказал ему, что его дверь открыта для него круглые сутки и что вообще нашему послу будет предоставлена возможность в любой час совершенно свободно сноситься с германским правительством.
   В официальном мире Берлина, и особенно в Министерстве иностранных дел, все, кажется, в восторге от ухода графа Герберта Бисмарка; его характер и манера себя держать были, по-видимому, невыносимы.
   Князь Лобанов пишет из Вены, что граф Кальноки, похоже, вполне спокоен за сохранение добрых отношений с Германией или делает вид, что это так. Между тем, подтачивающие Австро-Венгрию социалистическое и националистическое движения, с одной стороны, и крайне тяжелое финансовое и экономическое положение Италии, с другой, не предвещают Тройственному союзу ни долгоденствия, ни значительного влияния.
   Понедельник, 16 апреля
   Поднимаюсь к министру. Он, как и я, находит, что наиболее интересным документом в полученных вчера донесениях является письмо Муравьева. Но граф Шувалов возвращается сегодня к своему посту, поэтому писать ему не надо. Что касается отправляющегося в четверг курьера, то можно будет ограничиться отправкой литографированных дел с приложением сопроводительных писем.
   Вторник, 17 апреля
   Государь пишет несколько слов министру, просит его перенести сегодняшний доклад на 11 часов завтрашнего дня. Мы думаем сначала, что это вызвано панихидой по покойному государю, так как сегодня день его рождения, но позднее выясняется, то в Царском Селе большой военный праздник, на котором присутствует двор.
   Среда, 18 апреля
   Будучи приглашен на доклад к 11 часам, мой бедный министр должен ехать в Гатчину с поездом в 9 1/4 часов. Он возвращается оттуда около 6 часов; кажется, доклад прошел на этот раз довольно бесцветно.
   [Далее в дневнике следуют газетные вырезки.]
   Телеграфные донесения
   Северное агентство.
   Кенигсберг, среда, 14 мая; вечером.
   На торжественном обеде император пил за процветание Восточной Пруссии, причем сказал: "Я желаю, чтобы провинция избежала войны. Но если бы по воле Провидения император был вынужден защищать границы, шпага Восточной Пруссии сыграла бы в борьбе с врагом ту же роль, как и в 1870 году".
   Последние телеграммы
   Северное агентство.
   Кенигсберг, пятница, 16 мая; вечером.
   [Кратко передается содержание тоста императора Вильгельма на другом обеде, где он ручался в том, что всякий, кто пожелает коснуться Восточной Пруссии, нашел бы его твердым как "бронзовая скала"; он желает сохранения мира и может этого достигнуть, имея за собою достаточную для этого армию.]
   "Воинственные речи молодого германского императора и полное молчание берлинского кабинета касательно возобновления наших тайных договоров наводят на размышления. Министр, по-видимому, не желает иметь об этом разговор со Швейницем и не решается поручить Шувалову выяснить положение с канцлером.
   В воскресенье, 13 мая, очередной курьер привозит от нашего посла в Берлине письмо от 11/23 мая, в котором, говоря об обеде, данном им канцлеру и прусским министрам, Шувалов восхваляет генерала Каприви. "Генерал держится просто, - пишет граф, - он очень сдержан, и то немногое, что он говорит, вполне соответствует установившейся за ним репутации искреннего и вполне порядочного человека. Говоря о своем предшественнике, канцлер несколько раз намекнул на свое искреннее желание точно следовать в делах внешней политики намеченной князем Бисмарком линии". И далее: "Произнесенные в Кенигсберге речи вызывают оживленную критику и порицаются всеми здравомыслящими людьми даже в официальных столичных кругах. Все осуждают этот пылкий темперамент, готовый по любому поводу закусить удила". Затем в конце письма: "Очень жаль, что не могу вам сегодня сообщить более интересные факты. При Бисмарке мне было легче заводить разговоры на интересующие нас темы, лозунгом же данного момента является величайшая сдержанность; поэтому не судите меня за то, что и я со своей стороны придерживаюсь этой столь определенно выявившейся линии поведения".
   Мне кажется, однако, что "намеки" генерала Каприви давали нашему послу превосходный повод к тому, чтобы выяснить важный вопрос о возобновлении тайных соглашений. Я приношу министру письмо к графу Шувалову, которое он помечает 16 мая и которое очередной курьер увозит в четверг, 17-го, в Берлин.
   Вот это письмо:
   "Дорогой граф, депеша, которую вы изволили доверить нашему очередному курьеру, мною получена и была представлена на рассмотрение государя. В личном письме от 11/23 сего месяца вы изволите сообщить, что более близкое знакомство с германским канцлером только подтвердило вынесенное вами в начале этого знакомства благоприятное впечатление. Излишне вам говорить, как сильно это нас порадовало. Сдержанность, которую вы считаете должным соблюдать в ваших отношениях с новыми государственными людьми, конечно, предуказывается условиями данного момента, но, раз генерал Каприви дал вам понять, что "искренне желает точно следовать в делах внешней политики намеченной князем Бисмарком линии", невольно спрашиваешь себя, каковы те важные причины, которые мешают ему до сих пор заняться важным вопросом возобновления нашего тайного договора, срок коего истекает через три недели.
   Вам известно, что мы совершенно не желали брать на себя инициативу переговоров по этому поводу, но после всего, что было вам сказано императором Вильгельмом и что Его Величество так торжественно поручил вам передать нашему августейшему монарху, теперешнее молчание германского правительства совершенно непонятно.
   Идя навстречу выраженному вам горячему желанию, государь соизволил распорядиться без промедления препроводить вам необходимые инструкции и полномочия для возобновления приостановившихся после отставки князя Бисмарка переговоров. Сделанное вам берлинским кабинетом предложение перенести эти переговоры в Петербург не встретило с нашей стороны возражений; мы сочли также естественным, что призванным к делам правления новым лицам потребовалось время для ознакомления с вопросами, которые предстоит обсуждать; но с тех пор прошло уже более двух месяцев; из моих же конфиденциальных бесед с генералом Швейницем для меня ясно, что он еще не получил предписания приступить со мной к обсуждению вопроса о нашем тайном договоре.
   Государь полагает, что вы, со свойственным вам умением, выясните причины этого таинственного молчания.
   Среди данных вам императором Вильгельмом заверений одним из наиболее важных явилось утверждение, что германская политика была и будет всегда политикой монарха, а не канцлера. Чем объясняется в таком случае то, что удаление князя Бисмарка могло повлиять на высочайшие решения, которые вам довелось слышать, и притом в самой категоричной форме, из уст самого императора Вильгельма?
   Это является гораздо более опасным и более знаменательным симптомом, чем произнесенные в Кенигсберге речи, которым мы не придаем большого значения. Мы не особенно стремимся к продлению наших тайных соглашений с Германией, но полагаем, что она достаточно ценит хорошие отношения с Россией, для того чтобы желать их упрочения и сохранения хотя бы основных положений существующего между обеими соседними империями соглашения".
   Получив это письмо вечером 18 мая, граф Шувалов поспешил на него ответить секретной телеграммой следующее:
   "Со времени отставки Бисмарков и перенесения переговоров в С.-Петербург, против которого мы не возражали и мысль о котором была одобрена Швейницем (телеграмма от 14 марта), я не могу говорить об этом с Капри-ви. Не сомневаюсь в том, что Швейниц может дать желательные разъяснения, потому что перед его возвращением к своему посту я уполномочил его передать Каприви мою беседу с германским императором. Мне известно, что он это сделал. Если ваше превосходительство предпочтет, чтобы тайна эта была выяснена мной, я могу обратиться непосредственно к Каприви и откровенно просить его объяснить мне странное противоречие между слышанными мною из уст германского императора словами и поведением его правительства в настоящий момент. В таком случае благоволите сообщить мне, должен ли я говорить лично от себя или от вашего имени, а в последнем случае - ссылаюсь на последние строки вашего письма - в какую форму вы желали бы облечь сохранение основных положений существующего между обеими империями соглашения, если продление договора не состоится".
   Мне кажется, телеграмма эта служит подтверждением того, что я предвидел в марте. "Смелому рыцарю", испортившему при уходе Бисмарков положение дела, Шувалову пришло в голову взвалить ответственность на Гирса перенесением переговоров в Петербург. С этого момента их успех ему уже нежелателен, а теперь он совсем от них отрекается, принимая вид дурачка или обиженного. Я советую министру немедленно ответить телеграммой, проект которой он везет на доклад в Гатчину в понедельник, 21 мая.
   Проект этот следующий:
   "По приезде сюда Швейниц подтвердил, что новый канцлер, как мы это уже знали через вас, может дать ему полномочия на возобновление тайного договора лишь после того, как ознакомится с этим вопросом. Последующие мои беседы со Швейницем доказывают, что он до сих пор не получил никаких инструкций на этот счет. Разъяснение всему этому может быть получено только в Берлине, а ввиду того что император Вильгельм обратился непосредственно к нам, прося вас возобновить прерванные отставкой Бисмарка переговоры, вы, конечно, скорее, чем кто-либо, могли бы получить от генерала Каприви объяснение по поводу несоответствия между выраженными вам Его Величеством чувствами и намерениями и теперешними колебаниями его правительства. Если бы продление наших соглашений казалось берлинскому кабинету невозможным, он должен бы был предложить какой-либо иной способ констатировать сохранение основ соглашения; не нам брать на себя в этом деле инициативу. Следовательно, и форма такого подтверждения может быть определена лишь по взаимному соглашению после вашего объяснения с канцлером".
   Государь принимает министра в понедельник, в Духов день (вторник, 22-е - день кончины императрицы Марии Александровны). Его Величество чувствует себя утомленным после обедни, доклад непродолжителен; но проект ему представлен, и он его одобряет, заметив лишь, что Шувалов должен говорить не лично от себя, а от имени министра. Гире просит, однако, разрешить ему не отправлять эту телеграмму до предстоящего ему в среду, на его еженедельном приеме, свидания со Швейницем. Телеграмма так и не послана.
   Среда, 23 мая
   Германский посол приезжает к министру и привозит длинную ноту от канцлера Каприви, в которой излагаются мотивы, препятствующие Германии возобновить заключенный с Россией 6/18 июня 1887 г. секретный договор. Министр утомлен и с нетерпением ожидает переезда на свою дачу в Финляндию; последнее время он как бы испытывает некоторое замешательство всякий раз, как ему приходится касаться со мной этого вопроса; содержание своего разговора с генералом Швейницем он передает мне только на другой день утром, в четверг 24-го, перед отъездом из города в свою летнюю резиденцию. Гире говорит, что пришлет мне из Реттиярви подробное донесение об этом разговоре, которое просит меня представить государю. В понедельник, перед его отъездом в Гатчину, я позволил себе ему напомнить: мы еще не получили извещения о том, что канцлер Каприви будет сопровождать своего императора во время назначенного на это лето путешествия его в Россию; может быть, через Швейнина или Шувалова следовало бы послать ему приглашение. Министр нашел эту мысль справедливой и высказал ее государю; получив высочайшее разрешение, он, к счастью, имел возможность сделать это в начале визита Швейница, когда случайно разговор коснулся предполагаемого путешествия Вильгельма. Чтение ноты генерала Каприви имело место потом, когда уже поздно было передавать приглашение. В ней совершенно определенный отказ возобновить наше соглашение, но приведенные мотивы настолько малоубедительны, а даваемые объяснения неудовлетворительны, что они произвели на министра крайне неприятное впечатление; признаюсь, что мое было еще более тягостным. На выраженное Гирсом удивление по поводу принятия такого решения после всего того, что в дни отставки Бисмарков сказано императором Вильгельмом Шувалову, германский посол отвечает: "Поверьте мне, вы не должны придавать такого значения этим словам; какую пользу принес бы договор в нынешних условиях?". Затем он заметил: новый канцлер потому против нашего тайного договора, что "не желает, чтобы думали, что он в заговоре с Россией против Европы". Министр ему очень хорошо ответил: "А между тем, состоя в лиге с другими державами, вы не боитесь, что могут подумать, что вы в заговоре против России". Впрочем, Швейницу поручено передать тысячу заверений в миролюбии и желании жить в дружбе; он говорит, что министр, когда познакомится с генералом Каприви, сам убедится, что с таким прямым и порядочным человеком можно всегда договориться и быть совершенно спокойным даже без письменных соглашений.
   Мы, конечно, не подаем и виду, что испытываем какое-либо беспокойство или хотя бы неудовольствие в связи с отказом Германии, но в общем их образ действий в этом вопросе не только неуспокоителен, но даже некорректен. Надо признать, мы могли бы достигнуть более приличных результатов. Я чувствую себя оскорбленным, хотя и не несу никакой ответственности. Вместо телеграммы, подготовленной 21-го, мы посылаем Шувалову в Берлин следующую: "Четверг, 23 мая 1890 г. - Швейниц получил, наконец, инструкции, но они гласят, что, не желая какой-либо перемены в добрых отношениях с Россией, Германия отказывается от наших тайных соглашений. Подробности через курьера".
   Министр с семейством уезжает с часовым поездом на дачу в Финляндию; Гире получил разрешение государя оставаться там безвыездно в течение месяца или шести недель. В министерстве полная дезорганизация. Влангали вроде бы поручено управление министерством, но без докладов государю; таким образом, бумаги, чтобы попасть на рассмотрение Его Величества, должны пройти через Реттиярви. Пока вопрос о посылке курьеров в Финляндию в неопределенном состоянии, потому что находится в зависимости от соглашения между теми, кто имеет пакеты для отправки их министру, то есть между товарищем министра, который ко всему относится с любительским равнодушием, и моим милым Оболенским, который часто отсутствует; при этом ни тот, ни другой не в курсе многих серьезных дел, которыми особенно интересуется Гире. Все это сулит хорошенькие порядки. Последние дни невозможно было говорить с министром о том, как все это урегулировать: утомленный, обессилевший и рассеянный, он совершенно не мог отнестись к этому со вниманием. Я ужасно огорчен и делюсь своим беспокойством с моим другом Иониным; он признается мне, что тоже очень поражен, видя общее расстройство механизма нашего министерства.
   Суббота, 26 мая
   Только в субботу, 26 мая, Влангали и Оболенский решаются, наконец, и то по моей просьбе, отправить к министру курьера; "докладную записку" с отчетом о своем разговоре в среду, 23-го, со Швейницем министр присылает мне только в воскресенье 27-го. Вот она:
   "Перед самым отъездом моим в Финляндию посетил меня германский посол и сделал мне следующее доверительное сообщение: все, что я ему высказал относительно прекращения наших разговоров вследствие удаления от дел князя Бисмарка, было им в точности передано генералу Каприви. В ответ на это канцлер пишет ему, что он ничего не изменит в отношении Германии к России. Политика его будет всегда проста и прозрачна и не даст повода ни к какому недоразумению - беспокойству или недоверию. Он полагает, что такая политика несовместима с какими-либо секретными соглашениями. По мнению генерала Каприви, значение подобных договоров зависит от поддержки, которую им дает общественное мнение, а таковой поддержки в настоящее время нет. "Вам небезызвестно, - сказал мне генерал Швейниц, - какой протест вызвал во всей русской печати слух, пущенный недавно венским корреспондентом, о тесном сближении между Россией и Германией. Каприви считает, что при таком направлении нельзя быть уверенным в том, что условия трактата будут в точности исполнены, а если бы к тому же секретный договор получил огласку, то Европа, и в особенности Германия, потеряли бы всякую веру в искренность его политики, чего, по-видимому, он весьма опасается.
   Германский канцлер представил императору Вильгельму донесение генерала Швейница, весьма обстоятельно излагающее мои с ним объяснения по поводу прекращения переговоров о секретном трактате. Его Величество убедился будто бы в справедливости мнения генерала Каприви, выразив притом твердую волю и впредь неизменно сохранить вполне дружеские отношения к России, не заключая, однако, с нами формального договора".
   Я ответил генералу Швейницу, что не премину представить на высочайшее воззрение Вашего Величества его сообщение, присовокупив, что доводы, приводимые германским канцлером, мне кажутся малоубедительными. Отношения взаимной дружбы между нашими правительствами, сказал я, действительно сохранялись незыблемо в течение весьма продолжительного времени и при отсутствии какого-либо между нам

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 473 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа