Миклухо-Маклай Николай Николаевич - Путешествия 1870-1874 гг.

еческую физиономию; на 4-м барельефе были представлены несколько животных: рыба, рядом животное, похожее на кролика, высеченное около птицеподобного животного с клювом, без крыльев, с руками, имеющими 5 пальцев. Кроме того, там также находились сфинксообразная фигура с человеческим лицом и две также человеческие фигуры, соединенные спинами вместе и стоящие на коленях³⁵. Барельефы были сделаны из мягкого вулканического туфа, который легко обрабатывать.

   Привезены были с Рапа-Нуи также небольшие деревянные идолы (1/2-3/4 метра вышины), которые принадлежат {В рукописи далее было <зачеркнуто карандашом>: вероятно.} более поздней эпохе и, вероятно, вырезаны помощью железных инструментов³⁶. Рассматривая эти барельефы и копируя их {Насколько мне известно, ни на одном из архипелагов Полинезии не было найдено так много и так хорошо выполненных скульптурных произведений, поэтому я постарался сделать с них как можно более точные копии и, как только найду возможность, перешлю в Европу фотографические снимки с моих рисунков и описания этих барельефов, заслуживающие полный интерес³⁷.}, я пришел к убеждению, что они составляют как бы промежуточное звено между большими древними идолами Рапа-Нуи и более новыми художественными произведениями из дерева; некоторые очень характеристические особенности и подробности отделки, также общий характер рисунка и выполнения привели меня к этой мысли. Так как привезенные "О'Гигинсом" древности составляют, по всей вероятности, частичку только того интересного материала, который хранится еще на острову {Ни один путешественник не оставался на о. Рапа-Нуи с целью изучить остров в этнологическом отношении; все, что привезено пока оттуда, было случайно приобретено от туземцев или миссионеров, людей, которые мало расположены к собиранию этих объектов, в которых они не видят никакой цены³⁸.}, то я уверен, что последующее изучение этих остатков полинезийского искусства подтвердит высказанную выше мысль³⁹.

   Чилийская экспедиция привезла также с Рапа-Нуи две деревянные таблицы, покрытые строками гиероглиф, которые в прошлом году произвели большой эффект в ученом мире как первые письмена, найденные у островитян Тихого океана. Копию с этих деревянных таблиц я видел у г-на Бастиана в Берлине в ноябре месяце прошлого года, присланную ему г-ном Филиппи из Сант-Яго в Чили. Г-н Бастиан не сомневался в том, что тщательно вырезанные строки значков были действительно письмена. Несколько недель спустя я увидал копии с тех же таблиц в Лондоне, в заседании Этнографического общества. Г-н Гексли, показывавший мне их, очень сомневался, чтобы на этих досках было бы изображено что-нибудь шрифтообразное, а предполагал, что эти доски могли служить как штемпеля при выделывании тапы; он думал также, что эти доски как-нибудь случайно принесены на о. Рапа-Нуи течениями. По сделанным на пропускной бумаге копиям {Эти копии были изготовлены следующим образом. На деревянную доску был положен лист смоченной пропускной бумаги и потом легкими ударами мягкой платяной щетки были понемногу выдавлены вырезанные на дереве фигуры. Отпечатки эти очень недостаточны, хотя представляют верные контуры⁴⁰.} я не решился тогда прийти к какому-нибудь положительному суждению об этих загадочных таблицах. В музее в Сант-Яго я, наконец, увидал оригиналы копий, виденных в Европе, и, рассмотрев их, согласился с мнением г-на Филиппи {См.: Zeitschrift der Gesellschaft für Erdkunde zu Berlin. Schreiben des Prof. Philippi an Herrn Dr. Bastian. Bd. V. H. 5. 1870. S. 469.} и Бастиана, что ряды значков действительно изображают письмена и что доски эти не назначались для выделки тап. Сведения, которые я собрал впоследствии, подтвердили мое мнение.

   Вот что я знаю пока об деревянных таблицах Рапа-Нуи. Первый открывший их был католический миссионер Руссель, об котором я уже говорил; две из приобретенных им он дал на чилийский корвет "О'Гигинс", который отвез их в Вальпарайзо; это те же таблицы, которые находятся в настоящее время в Этнологическом музее в Сант-Яго и с которых копии были отосланы директором музея г-ном Филиппи в Берлин г-ну Бастиану.

   От г-на Русселя⁴¹ узнал я следующее касательно таблиц. Туземцы называют их "Кохау ронго ронго", что в переводе означает приблизительно "говорящее" или "понятное дерево" {Так перевел мне это название епископ Д'Акциери на Таити, хороший знаток полинезийских языков⁴².}. Островитяне далее уверяют, что по этим таблицам можно было узнать об важных обстоятельствах, происшедших на их острову, и что знаки, вырезанные на досках, были понятны их отцам, которые сами могли вырезывать такие же; в настоящее время на всем Рапа-Нуи не находится, однако же, ни одного человека, который мог бы разбирать эти знаки⁴³. Этих таблиц видел г-н Руссель на Рапа-Нуи около 20⁴⁴, которых сберегали в разных семействах; он же сообщил мне, что на больших цилиндрических шапках каменных идолов высечены совершенно подобные фигуры, как те, которые вырезаны на деревянных таблицах; это открытие, если оно только подтвердится, может иметь большую важность для этнологии острова. Сам я видел около 10 этих таблиц: в музее в Сант-Яго, у туземцев Рапа-Нуи и у таитского епископа Д'Акциери, которому г-н Руссель прислал много экземпляров этих интересных объектов.

   Виденные мною таблицы были различной величины и различного дерева {Г-н Руссель уверял меня, что дерево всех досок одинаково⁴⁵.}; это различие можно, как мне кажется, объяснить большим недостатком дерева {В настоящее время не находится на Рапа-Нуи ни одного дерева, потому что единственное растение, достигавшее размеров дерева, именно один вид Edwardsia (туземное название этого дерева "миро"), почти совсем уничтожено, остались одни только кусты этого дерева.}, который заставляет туземцев употреблять для многих целей дерево, прибитое к берегу. Некоторые из таблиц, о которых идет речь, носят на себе следы долгого пребывания в воде; одна из них была не что иное, как широкий конец европейского весла. Состояние дерева указывает, что эти таблицы - произведен[ия] сравнительно недавнего времени: дерево очень крепко, и фигуры очень отчетливы. Как уже сказано, форма и величина таблиц не постоянны; самая большая, которую я видел, имела 90 см длины, 11 см ширины и 1,5 <см> толщины, была покрыта с каждой стороны 8 рядами фигур, которых в каждом ряде можно было насчитать около 105; всего было на всей доске около 1680 фигур; на различных таблицах вышина фигур изменялась, но на той же доске была почти везде одинаковою⁴⁶.

   Обе стороны досок покрыты этими знаками, которые расположены рядами в длину доски; между строками не находится промежутков. Характеристично также то, что положительно вся поверхность таблиц покрыта этим шрифтом: все выемки, неровности, края показывают вырезанные фигуры. Особенность в распределении строк состоит в том, что, если захочешь проследить строку, приходится обернуть целую таблицу, чтобы перейти к следующей (эту особенность легко найти, если обратить внимание на головы фигур). Знаки или фигуры на таблицах вырезаны или выдавлены острым инструментом⁴⁷. Очень многие из фигур представляют животных. Встречаются на таблицах многочисленные повторения той же фигуры, причем та же фигура остается неизменною или показывает изменение в положении частей фигуры (или голова повернута в другую сторону, или рука, или руки держат что-нибудь и т. д.). Некоторые фигуры соединены по две вместе, реже по три и более.

   Рассматривая ряды этих знаков, приходишь к заключению, что здесь имеешь дело с самою низкою ступенью развития письма, которую называют идейным шрифтом {См.: Steinthal Heymann. Entwicklung der Schrift. Berlin, 1852. S. 57 и сл.}⁴⁸. Это обстоятельство делает понятным, что примеры такого письма могут являться совершенно спорадически, как это мы видим на островах Тихого океана {Другой случай идейного письма на островах Тихого океана сообщает Фрейсине (Freycinet L. С. D. Voyage autour du monde, 1817-1820 Paris, 1827, T. 2. P. 107).}.

   О. Питкаирн. 20 июня/2 июля⁴⁹

   Нездоровье не позволило мне съехать на берег; я вышел, однако же, на палубу и увидел довольно красивый, покрытый зеленью разных оттенков возвышенный островок⁵⁰. Хотя корвет держался довольно далеко от берега, к нам приехали туземцы на небольших узких пирогах без балансира, которыми они очень ловко управлялись. Приехавшие были одеты в рубашки и панталоны, говорили все по-английски⁵¹ и сказали нам, что, пробывши 3 года на о. Норфольк, в 1859 г. вернулись обратно на Питкаирн, оставив на Норфольке 9 семей {Не стану говорить здесь об истории населения этого острова⁵², которая перешла даже и в детскую литературу; даже сообщение, что жители Питкаирна снова вернулись с Норфолька, тоже не новость, потому что оно находится уже в описании плавания фрегата "Новары"⁵³.}, что их на острову 60 человек. Главу своей колонии они избирают каждый год и, кроме того, один из них заступает место пастора, и так как у них есть школа, то все жители грамотны. На вопрос, сколько детей рождается от одной матери, они отвечали, что средним числом 4 ребенка; между детьми преобладают девочки, что особенно заметно в некоторых семьях, где из 4 детей 3 девочки, так что уже теперь женское население острова превышает мужское.

   Вернувшиеся с берега офицеры рассказали с воодушевлением о гостеприимстве и радушии жителей, а также о красоте острова⁵⁴. Они заходили во многие дома, которых было 9, по числу семей, и состояли из сараеобразных зданий без потолка и перегородок⁵⁵. В них находились признаки европейской мебели; с одной стороны стояла двуспальная постель, с другой - были устроены нары, где спали дети и прочие члены семейства; у окна, против дверей, стоял стол. Кроме домов, жители Питкаирна построили себе также церковь. Мой вопрос, сохранился ли между жителями Питкаирна английский тип, был не вполне разрешен; некоторые офицеры сказали, что видели у многих жителей светлые и рыжеватые волосы⁵⁶, что попадались люди с английским типом, но что другие были смуглы и не подходили к первым; те полдюжины человек, которых я видел на корвете, сохранили мало североевропейский тип, и можно было заметить, судя по этому 3-му и 4-му поколению, что если не будет снова подмеси европейской крови, то полинезийский элемент в скором времени одолеет остатки германского⁵⁷.

   Вечером жители привезли разных фруктов - апельсинов, банан, ананасов, кукурузы, батат и т. п., а также свиней, кур и уток: крупный скот они весь уничтожили, потому что остров слишком мал, чтобы давать пищу для больших животных. Взамен они получили разные предметы, как старое белье и платье, трос, посуды, пороху, краски и т. п., так как не хотели брать денег, которые у них не в ходу.

   В тот же вечер мы снялись с дрейфа и направились к Мангареве, так что я только на другой день рассмотрел губку, которую один из офицеров, г-н В., имел любезность поднять для меня на берегу и привезти на корвет. Она оказалась очень характеристичною формою, которая в большом количестве обитает северные части Тихого океана, на Курильской и Алеутской грядах. Название ее Spuma borealis⁵⁸.

   О. Мангарева. 26 июня/8 июля⁵⁹.

   Вместо диких, вооруженных копьями с тремя оконечностями из рыбьих костей, и особенно устроенных больших плотов, заменявших пироги, у рифа, окружавшего группу, к нам подошла шлюпка европейской постройки, и из нее вылез старый француз, назвавший себя лоцманом; за ним вскарабкались на палубу и гребцы - туземцы в лохмотьях европейского платья⁶⁰. Пройдя риф и несколько красивых, покрытых растительностью островов⁶¹, мы направились к главному острову группы, по которому называется вся группа, и, подойдя к живописной горе Дуф, бросили якорь недалеко от главного селения острова, где находятся церковь и дом миссионеров⁶².

   После обеда приехали к нам миссионеры: г-н Руссель, об котором я уже говорил, и г-н Барнабе. Сопровождавшие их туземцы привезли с собою фрукты, жемчужные и другие раковины, жемчуг и т. п.; все это они старались выменять на старое белье и платье; особенно ценились ими рубашки; они брали серебряные доллары, причем отдавали преимущество перуанским соль и иногда отказывались от чилийских долларов.

   За все они требовали много, отдавая потом за часть сперва назначенной ими цены. Особенно имели они неясное представление о ценности денег, и многие не хотели брать золотых монет, а просили вместо того серебряных долларов.

   Так как⁶³ мое нездоровье продолжалось, то я переселился на другой день на берег. Главный миссионер г-н Блан предложил мне прожить несколько дней нашей стоянки в маленьком, принадлежащем миссии домике, построенном у самого моря, так что с террасы, окружавшей дом, можно было по маленькому трапу сойти прямо к воде⁶⁴. <Так как> все время моего пребывания на Мангареве я почти не выходил из моей квартиры⁶⁵, то я не могу ничего сказать о местоположении острова, как только то, что растительность густа и довольно разнообразна по берегу, между тем как более крутые скаты гор покрыты низким кустарником⁶⁶.

   Хотя я не покидал почти моей террасы, но предметов наблюдения во все время пребывания было для меня вполне довольно.

   Июня 2S (июля 10). Почти постоянно моя терраса представляет целую галерею туземных физиономий. Я мог очень удобно предаваться физиономическим и антропологическим наблюдениям. Не зная ни одного из них, не в состоянии будучи говорить с ними, не привыкши еще к этим новым физиономиям, я мог рассматривать их лица совершенно объективно; всякое сближение с ними повлияло бы на верность суждения: явилась бы симпатия и антипатия.

   Я сидел молча в удобном кресле и смотрел на эти физиономии и головы расположившихся в несколько рядов за перилами моей террасы. Объекты моих наблюдений также молчали; иногда только некоторые улыбались или перекидывались непонятными для меня словами. Все физиономии очень различного возраста были одного типа, но цвет лица и тела⁶⁷ представлял большее различие. Покатый, довольно узкий лоб мало выступал над переносицею. Немного выдающийся, небольшой, но внизу толстоватый нос, с широкими, мясистыми носовыми крыльями, плоская переносица и выступающие глаза делали физиономию плоскою; это впечатление плоскости лица еще усиливалось тем, что у большинства в спокойном состоянии толстая верхняя губа была приподнята и оттопырена кверху; полуоткрытый рот и круглый подбородок довершали этот далеко не красивый профиль. Овал лица был скорее кругловатый, чем удлинен; большинство имело мясистые щеки, и мало видел я очень худых людей и положительно ни одного, которого мог бы я назвать толстым. Разумеется, у многих, особенно у более старых, заметно было в лице более определенное выражение; у многих лоб был нахмурен и глаза смотрели исподлобья, губы были сжаты и т. д., но таких физиономий было мало, они составляли исключение не по типу, а по выражению, которое у большинства как будто бы еще не установилось и которому я не могу подыскать подходящего названия.

   Здесь я снова убедился в верности моего обыкновения изучать физиономии людей в их спокойном состоянии: чуть стоящая передо мною толпа начинала по какому-нибудь случаю говорить, кричать, смеяться, оказывалась полная невозможность схватить общий тип. Несмотря на то, что туземцы Мангаревы довольно часто смеются, причем показывают всю громадность своего рта, я не думаю, чтобы веселость составляла бы характеристическую черту их характера. В толпе, которая несколько раз в день посещала мою террасу, находились многие жители Рапа-Нуи, которые, как уже говорил, остались здесь с г-ном Русселем; эти бедные люди, в количестве около 250 человек, взятые на маленькую шкуну, очень пострадали во время перехода, хотя не продолжавшегося более 10 дней. Недостаток свежего воздуха в трюме и недостаток порядочной пищи были причиною, что несколько человек умерли дорогою, другие, совсем больные, приехали на Мангареву, и между последними двое уже успели умереть на острову. Причина, отчего они остались здесь, та, что, привезенные на Таити, жители Рапа-Нуи должны были поступить рабочими (почти что рабами) на плантации г-на Брандера, владельца судна, которое их забрало; здесь же они оставались свободными.

   Тип жителей Рапа-Нуи совершенно один с жителями Мангаревы: тот характеристичный приплюснутый нос, плоская переносица, большой рот и т. д. Вообще они были светлее жителей Мангаревы, но и между ними было заметно различие в окраске. От жителей Мангаревы я мог их отличать отчасти по цвету, отчасти по их нахмуренному, печальному выражению и худобе лица - вероятное следствие недавних передряг⁶⁸. Я выбрал из толпы нескольких индивидуумов и принялся рисовать портреты; пришедший навестить меня г-н Руссель явился очень кстати, послуживши мне переводчиком при разговоре с туземцами Рапа-Нуи. Я их расспрашивал об их идолах, таблицах, письменах и т. д. и узнал от них те подробности, которые сообщил на первых страницах.

   Некоторые из более старых туземцев были татуированы; мне сказали, что это были воины прошедших времен Рапа-Нуи, начальники имели татуировку на лице и даже на губах.

   Между прочим мне был рассказан г-ном Русселем интересный обычай выбора главных военных начальников на Рапа-Нуи. Помимо короля, который имел свою власть вследствие наследственности, избирался еще один главный военный начальник, имевший также большое значение. Такие начальники избирались ежегодно; для этого все мужское население собиралось в одном месте, и затем желающие конкурировать на власть военного начальника расходились в разные береговые местности. Задача состояла в том, чтобы отыскать и достать гнездо с яйцами одной морской птицы, которая гнездилась в очень неприступных, скалистых местах; доставание гнезда сопряжено было с опасностью жизни, и на это, кроме того, требовалась большая ловкость и сила. Кто первый приносил гнездо с яйцами, получал от собрания власть военного начальника, причем не смотрели ни на род, ни на возраст нашедшего.

   При этих избирательствах происходили большие пиры, причем было съедаемо все, что имелось у жителей⁶⁹. Туземцы Рапа-Нуи имели обычай не резать животных, как, например, кур, а удушать их, закапывая их головою вниз в яму и засыпая их землей.

   Я спросил, довольны ли они своим теперешним местопребыванием - Мангаревою, и получил ответ, что желали бы вернуться назад в Рапа-Нуи. Язык их схож с мангаревским, так что они могут понимать друг друга. Оставаясь здесь, они скоро сольются с туземцами Мангаревы⁷⁰.

   Остается мне сказать несколько слов об сложении, волосах и цвете кожи жителей обоих островов. Рост жителей Мангаревы и Рапа-Нуи средний⁷¹ (около 1 м и 60 см); сложение довольно пропорционально, но кисти рук и ступни велики и некрасивы. Волосы прямые, толстые, у немногих слегка вьющиеся; цвет волос у большинства черный, но я видел у многих детей волосы серо-рыжеватые. На вопрос мой, отчего у них светлые волосы, мне отвечали, что оттого, что шапок не носят; это было вероятно, потому что верхние волосы и концы волос были светлее, а у корня темны⁷².

   У одной женщины с Рапа-Нуи, с которой я рисовал портрет, волосы были тоже серо-желтого цвета. Глаза представляли также оттенки от черного до желтоватого цвета. Наконец, кожа показывала большое различие в окраске, но все тоны были того же основного коричневого цвета, начиная с очень светлого оттенка, который немного был смуглее жителей Южной Европы, до темного, цвет которого подходил к цвету шелухи каштана. Этих последних было немного, и меня уверяли, что цвет кожи зависит в этом случае от занятия этих людей, что самые темные индивидуумы на всей группе были те, которые занимались рыбною ловлею, причем подвергались действию морской воды и солнца⁷³. Другая крайность⁷⁴ встречается у женщин и у людей, которые во время дня мало выходят на солнце, а остаются в своих хижинах или в тени густых деревьев, которыми окружены их жилища.

   29 июня (11 июля)⁷⁵. Так как по случаю прихода корвета многие, особенно молодые женщины, были удалены на другую сторону острова, то мне пришлось обратиться к миссионеру, чтобы получить несколько объектов женского пола для портретов, что и было исполнено, и я мог сам убедиться в миниатюрности, худобе и бледности женщин с Рапа-Нуи сравнительно с мангаревскими.

   В этот день я купил разные вещи, употреблявшиеся в былое время на островах; между прочим был и каменный топор, который мне был отдан, потому что хозяин его уже не умеет рубить им деревья, что умел еще делать его отец, как мне сам сказал принесший мне это примитивное орудие⁷⁶.

   30 июня (12 июля). Сегодня по случаю ухода пришлось перебраться на корвет. Я отправился к г-ну Блан поблагодарить его за его любезность во время 4-х дней, прожитых на берегу, и узнал при этом свидании еще следующие статистические подробности об Мангареве.

   Жителей на всей группе считается теперь 1290 человек, из этого числа около 700 мужчин и 500 женщин. Число женщин в последние года постоянно уменьшается, как это видно даже на следующем подрастающем поколении, которого численность положительно известна, так как все дети ходят в школу; по школьным спискам оказывается на 150 мальчиков только 73 девочки. По спискам о крещении численный перевес также на стороне мальчиков, но он далеко не такой заметный, потому что смертность девочек в детском возрасте очень значительна сравнительно с мальчиками {В Европе, наоборот, мальчиков умирает более в первых годах жизни (см.: Uhle Р. und Wagner E. L. Handbuch der Allgemeinen Pathologie. 4-te Auf. Leipzig, 1868, S. 75).}.

   Положение женщины на Мангареве гораздо лучше, чем на Рапа-Нуи, но здесь также ранние браки довольно часты и бывают почти всегда бесплодны; те же женщины, которым удается выходить замуж позже, имеют достаточно детей; круглым числом приходится на женщину по 4 ребенка; есть, однако же, случаи, что у одной женщины рождается до 11 детей⁷⁷.

  

  

   19 сентября² 1871 г. около 10 час. утра показался, наконец, покрытый отчасти облаками высокий берег Новой Гвинеи {<Место сноски в рукописи не указано; определено нами по смыслу>. Вышед из Кронштадта 27 окт. <ст. ст.> 1870 г. и заходя в Копенгаген, Плимут, о. Мадеру, о. С. Винцент (один из о-вов Зеленого мыса), Рио-де-Жанейро, Пунто-Аренас и бухту св. Николая в Магеллановом проливе, Талькахуано, Вальпарайзо, о. Рапа-Нуи, о. Мангареву, Папеити (на о. Таити), Апию на о. Уполу, одном из о-вов Самоа, о. Ротуму и Port Praslin (на о. Новой Ирландии), мы на 346-й день³ увидели берег о. Новой Гвинеи.}.

   Корвет "Витязь" шел параллельно берегу Новой Британии из Port Praslin (Новой Ирландии), нашей последней якорной стоянки. Открывшийся берег, как оказалось, был мыс King William, находящийся на северо-восточном берегу Новой Гвинеи. Высокие горы тянулись цепью параллельно берегу (на картах они обозначены именем Финистер; высота их превышает 10 000 фут. {<Место сноски в рукописи не указано; определено нами по смыслу>. Горы Финистер (или, как туземцы называют их, Мана-Боро-Боро), достигающие высоты с лишком 10 000 фут, тянутся параллельно берегу, т. е. в WNW направлении, и представляют род высокой стены, круто поднимающейся от моря, так как высочайшие вершины их находятся, приблизительно милях в 40 от него. Влажный воздух, встречая эту стену, поднимается и, охлаждаясь, образует облака, которые мало-помалу закрывают часов в 10 или 11 утра весь хребет, за исключением более низких гор (1500 или 2000 фут вышины). Накопившиеся в продолжение дня облака должны разрешиться к ночи, при быстром понижении температуры, сильным ливнем, сопровождаемым обыкновенно грозою. Таким образом, к утру облака снова исчезают с гор, и хребет Финистер бывает виден во всех деталях⁴.}). В проходе между о. Рук и берегом виднелись несколько низких островков, покрытых растительностью. Течение было попутное, и мы хорошо подвигались вперед. Часу во втором корвет "Витязь" настолько приблизился к берегу Новой Гвинеи, что можно было видеть характерные черты страны. На вершинах гор лежали густые массы облаков, не позволявшие различать верхние их очертания; под белым слоем облаков по крутым скатам гор чернел густой лес, который своим темным цветом очень разнился от береговой полосы светло-зеленого цвета {Светло-зеленый цвет оказался цветом высокой травы (разные виды Imperata) на поляне по скатам гор.}.

   Береговая полоса возвышалась террасами или уступами (высоты приблизительно до 1000 фут) и представляла очень характеристичный вид. Правильность этих террас более заметна внизу, на небольшой высоте. Многочисленные ущелья и овраги, наполненные густою зеленью, пересекали эти террасы и соединяли таким образом верхний {Анучиным вписано: лес.} с прибрежным узким поясом растительности. В двух местах на берегу виднелся дым, свидетельствовавший о присутствии человека. В иных местах береговая полоса становилась шире, горы отступали более в глубь страны, и узкие террасы, приближаясь к морю, превращались в обширные поляны, окаймленные темною зеленью.

   Около 6 часов вечера отделился от берега маленький островок, покрытый лесом. Между светлою зеленью кокосовых пальм на островке видны были крыши хижин, и по берегу можно было различить и людей. У островка впадала речка, которая, судя по извилистой линии растительности, протекала по поляне. Не найдя удобного якорного места, мы (90 сажень пронесло) прекратили пары, и корвет "Витязь" лег в дрейф. Вечер был ясный, звездный, только горы оставались закрыты, как и днем, облаками, которые спустились, казалось, ниже, соединясь с белою пеленою тумана, разостлавшегося вдоль берега у самого моря. Из темных туч на вершинах часто сверкала молния, причем грома не было слышно.

   20 сентября. За ночь попутное течение подвинуло нас к северу миль на 20. Я рано поднялся на палубу, рассчитывая увидеть до восхода солнца вершины гор свободными от облаков. И действительно, горы ясно были видны и представляли мало отдельных вершин, а сплошную высокую стену почти повсюду одинаковой высоты. При восходе солнца вершина и подошва гор были свободны от облаков, посредине их тянулись белые strati {Анучиным вписано: (слоистые облака).}. Поднявшееся солнце осветило берег, на котором ясно можно было различить три или четыре параллельных, громоздившихся один над другим хребта. По мере того как мы подвигались вперед, вид берега изменялся. Террас более не было, а к высоким продольным хребтам примыкали неправильные поперечные ряды холмов, между которыми, вероятно, протекали речки. Растительности было более.

   Около 10 1/2 часов, подвигаясь к заливу Астроляб⁵, мы увидели перед собою два мыса: южный - мыс Риньи и северный - мыс Дюпере, оба невысокие, и второй далеко выдающийся в море {Мыс Дюпере, названный так Дюмон д'Юрвилем, оказался не мысом материка⁶ Новой Гвинеи, а одним из островков архипелага, который я впоследствии назвал архипелагом Довольных людей.}. Облака понемногу заволокли вершины высоких хребтов; громадные кучевые облака, клубясь и изменяя форму, легли на них. По склонам невысоких холмов виднелись кое-где густые столбы дыма. Стало довольно тепло: в тени термометр показывал 31° С. Часам к 12 мы были среди большого залива Астроляб.

   На предложенный мне командиром корвета "Витязь" капитаном второго ранга {В 18<83 г.> П. Н. Назимов был произведен в контр-адмиралы.} Павлом Николаевичем Назимовым вопрос, в каком месте берега я желаю быть высаженным, я указал на более высокий левый берег, предполагая, что правый, низкий, может оказаться нездоровым⁷. Мы долго вглядывались в берег залива, желая открыть хижины туземцев, но кроме столбов дыма на холмах <ничего> {ничего вписано Анучиным.} не заметили; подойдя, однако ж, еще ближе к берегу, старший офицер П. П. Новосильский закричал, что видит бегущих дикарей. Действительно, можно было различить в одном месте песчаного берега несколько темных фигур, которые то бежали, то останавливались.

   Около того места выделялся небольшой мысок, за которым, казалось, находилась небольшая бухта. Мы направились туда, и предположение относительно существования бухты оправдалось. Войдя в нее, корвет "Витязь" стал на якорь саженях в 70 от берега на 27 саженях глубины. Громадные деревья, росшие у самой окраины приглыбого {У самого берега глубина была несколько сажень.} скалистого <поднятого кораллового рифа> берега бухточки, опускали свою листву до самой поверхности воды, и бесчисленные лианы и разные паразитные растения образовывали своими гирляндами положительную занавесь между деревьями, и только северный песчаный мысок этой бухточки был открыт. Вскоре группа дикарей появилась на этом мыске. Туземцы казались очень боязливыми. После долгих совещаний между собою один из них выдвинулся из группы, неся кокосовый орех, который он положил у берега и, указывая на него мимикой, хотел, казалось, объяснить, что кокос этот назначается для нас, а затем быстро скрылся в чаще леса.

   Я обратился к командиру корвета с просьбою дать мне четверку, чтобы отправиться на берег, но когда узнал, что для безопасности предположено отправить еще и катер с вооруженною командою, я попросил дать мне шлюпку без матросов, приказал своим обоим слугам Ульсону и Бою⁸ спуститься в шлюпку и ими соседями, захватив предварительно кой-какие подарки: бусы, красную бумажную материю, разорванную на куски и на узкие ленточки, и т. п.

   Обогнув мысок, я направился вдоль песчаного берега к тому месту, где мы впервые увидели туземцев. Минут через 20 приблизился к берегу, где и увидел на песке несколько туземных пирог. Однако мне не удалось здесь высадиться по случаю сильного прибоя. Между тем из-за кустов показался вооруженный копьем туземец и, подняв копье над головой, пантомимою хотел мне дать понять, чтоб я удалился. Но когда я поднялся в шлюпке и показал несколько красных тряпок, тогда из леса выскочили около дюжины вооруженных разным дрекольем дикарей. Видя, что туземцы не осмеливаются подойти к шлюпке, и не желая сам прыгать в воду, чтоб добраться до берега, я бросил мои подарки в воду, надеясь, что волна прибьет их к берегу. Туземцы при виде этого энергически замахали руками и показывали, чтобы я удалился. Поняв, что присутствие наше мешает им войти в воду и взять вещи, я приказал моим людям грести, и едва только мы отошли от берега, как туземцы наперегонку бросились в воду, и красные платки были моментально вытащены. Несмотря, однако, на то, что красные тряпки, казалось, очень понравились дикарям, которые с большим любопытством их рассматривали и много толковали между собой, никто из них не отваживался подойти к моей шлюпке.

   Видя такой неуспех завязать первое знакомство, я вернулся к корвету, где узнал, что видели дикарей в другом месте берега. Я немедленно <отправился> {отправился вписано Анучиным.} в указанном направлении, но и там не оказалось дикарей; только в маленькой бухточке далее виднелись из-за стены зелени, доходящей до самой воды, концы вытащенных на берег пирог. Наконец в одном месте берега между деревьями я заметил белый песок, быстро направился к этому месту, оказавшемуся очень уютным и красивым уголком; высадившись тут, увидал узенькую тропинку, проникавшую в чащу леса.

   Я с таким нетерпением выскочил из шлюпки и направился по тропинке в лес, что даже не отдал никаких приказаний моим людям, которые занялись привязыванием шлюпки к ближайшим деревьям. Пройдя шагов 30 по тропинке, я заметил между деревьями несколько крыш, а далее тропинка привела меня к площадке, вокруг которой стояли хижины с крышами, спускавшимися почти до земли. Деревня имела очень опрятный и очень приветливый вид. Средина площадки была хорошо утоптана землею, а кругом росли пестролиственные кустарники и возвышались пальмы, дававшие тень и прохладу. Побелевшие от времени крыши из пальмовой листвы красиво выделялись на темно-зеленом фоне окружающей зелени, а ярко-пунцовые цветы китайской розы [...] {в Анучиным вписано: (Hibiscus rosa sinensis).} и желто-зеленые и желто-красные листья разных видов кротонов и Coleus оживляли общую картину леса, кругом состоящего из бананов, панданусов, хлебных деревьев [...] {Анучиным вписано: арековых.} и кокосовых пальм. Высокий лес кругом ограждал площадку от ветра.

   Хотя в деревне не оказалось живой души, но повсюду видны были следы недавно покинувших ее обитателей: на площадке иногда вспыхивал тлеющий костер, здесь валялся недопитый кокосовый орех, там - брошенное второпях весло; двери некоторых хижин были тщательно заложены какою-то корою и заколочены накрест [...] {Анучиным вписано: пластинами расколотого бамбука.}. У двух хижин, однако, двери остались открытыми: видно, хозяева куда-то очень торопились и не успели их запереть. Двери находились на высоте в двух футах, так что двери представлялись скорее окнами, чем дверьми, и составляли единственное отверстие, чрез которое можно было проникнуть в хижину. Я подошел к одной из таких дверей и заглянул в хинину. В хижине темно - с трудом можно различить находящиеся в ней предметы: высокие нары из бамбука, на полу несколько камней, между которыми тлел огонь, служили опорой стоявшего на них обломанного глиняного горшка; на стенах висели связки раковин и перьев, а под крышей, почерневшей от копоти,- человеческий череп. Лучи заходящего солнца освещали теплым светом красивую листву пальм; в лесу раздавались незнакомые крики каких-то птиц. Было так хорошо, мирно и вместе чуждо и незнакомо, что казалось скорее сном, чем действительностью.

   В то время как я подходил к другой хижине, послышался шорох. Оглянувшись в направлении, откуда слышался шорох, увидал в недалеких шагах как будто выросшего из земли человека, который поглядел секунду в мою сторону и кинулся в кусты. Почти бегом пустился я за ним по тропинке, размахивая красной тряпкой, которая нашлась у меня в кармане. Оглянувшись и видя, что я один без всякого оружия и знаками прошу подойти, он остановился. Я медленно приблизился к дикарю, молча подал ему красную тряпку, которую он принял с видимым удовольствием и повязал ее себе на голову. Папуас этот был среднего роста, темно-шоколадного цвета, с матово-черными, курчавыми, как у негра, короткими волосами, широким сплюснутым носом, глазами выглядывавшими из-под нависших надбровных дуг, с большим ртом, почти, однако же, скрытым торчащими усами и бородою. Весь костюм его состоял из тряпки шириною около 8 см, повязанной сначала в виде пояса, спускавшейся далее между ног и прикрепленной сзади к поясу, и двух тесно обхватывающих руку над локтем перевязей, род браслетов из плетеной сухой травы. За одну из этих перевязей или браслетов был заткнут зеленый лист Piper betle, за другую на левой руке - род ножа из гладко обточенного куска кости, как я убедился потом, кости казуара. Хорошо сложен, с достаточно развитой мускулатурой.

   Выражение лица первого моего знакомца показалось мне довольно симпатичным; я почему-то подумал, что он будет меня слушаться, взял его за руку и не без некоторого сопротивления привел его обратно в деревню. На площадке я нашел моих слуг Ульсояа и Боя, которые меня искали и недоумевали, куда я пропал. Ульсон подарил моему папуасу кусок табаку, с которым тот однако же, не знал, что делать, и, молча приняв подарок, заткнул его за браслет правой руки рядом с листом бетеля.

   Пока мы стояли среди площадки, из-за деревьев и кустов стали показываться дикари, не решаясь подойти и каждую минуту готовые обратиться в бегство. Они молча и не двигаясь стояли в почтительном отдалении, зорко следя за нашими движениями.

   Так как они не трогались с места, я должен был каждого отдельно взять за руку и притащить в полном смысле слова к нашему кружку. Наконец, собрав всех в одно место, усталый, сел посреди их на камень и принялся наделять разными мелочами: бусами, гвоздями, крючками для ужения рыбы и полосками красной материи. Назначение гвоздей и крючков они, видимо, не знали, но ни один не отказался принять.

   Около меня собралось человек восемь папуасов; они были различного роста и по виду представляли некоторое, хотя и незначительное, различие. Цвет кожи мало варьировал; самый резкий контраст с типом моего первого знакомца представлял человек роста выше среднего, худощавый, с крючковатым выдающимся носом, очень узким, сдавленным с боков лбом; борода и усы были у него выбриты, на голове возвышалась целая шапка красно-бурых волос, из-под которой сзади спускались на шею окрученные пряди волос, совершенно похожие на трубкообразные локоны жителей Новой Ирландии. Локоны эти висели за ушами и спускались до плеч. В волосах торчали два бамбуковых гребня, на одном из которых, воткнутом на затылке, красовались несколько черных и белых перьев казуара и какаду в виде веера. В ушах были продеты большие черепаховые серьги, а в носовой перегородке - бамбуковая палочка толщиною в очень толстый карандаш с нарезанным на ней узором. На шее, кроме ожерелья из зубов собак и других животных, раковин и т. п., висела небольшая сумочка, на левом же плече висел другой мешок, спускавшийся до пояса и наполненный разного рода вещами.

   У этого туземца, как и у всех присутствовавших, верхняя часть рук была туго перевязана плетеными браслетами, за которыми были заткнуты различные предметы - у кого кости, у кого листья или цветы. У многих на плече висел каменный топор, а некоторые держали в руках лук почтенных размеров почти что в рост человека и стрелу более метра длины. При различном цвете волос, то совершенно черных, то выкрашенных красною глиною, и прически их были различные: у иных волосы стояли шапкою на голове, у других были коротко острижены, у некоторых висели на затылке вышеописанные локоны; но у всех волосы были курчавы, как у негров. Волоса на бороде завивались также в мелкие спирали. Цвет кожи представлял несколько незначительных оттенков. Молодые были светлее старых. Из этих впервые восьми встреченных мною папуасов четыре оказалось больных: у двоих элефантиазис изуродовал по ноге, третий представлял интересный случай psoriasis⁹, распространенный по всему телу, у четвертого спина и шея были усеяны чирьями, сидящими на больших твердых шишках, а на лице находилось несколько шрамов, следы, вероятно, таких же давно [...] {Анучиным исправлено и вписано: давнишних чирьев.}.

   Так как солнце уже село, я решил, несмотря на интерес первых наблюдений, вернуться на корвет; вся толпа проводила меня до берега, неся подарки: кокосы, бананы и двух очень диких поросят, у которых ноги были крепко-накрепко связаны и которые визжали без устали; все было положено в шлюпку¹⁰. В надежде еще более укрепить хорошие отношения с туземцами и вместе с тем показать офицерам корвета моих новых знакомых, я предложил окружавшим меня папуасам сопутствовать мне к корвету на своих пирогах. После долгих рассуждений человек пять поместились в двух пирогах, другие остались и даже, казалось, усиленно отговаривали более отважных от смелого и рискованного предприятия. Одну из пирог я взял на буксир, и мы направились к "Витязю". На полдороге, однако же, и более смелые раздумали, знаками показывая, что не хотят ехать далее, старались отдать буксир, между тем как другая, свободная пирога быстро вернулась к берегу. Один из сидевших в пироге, которую мы тащили за собою, пытался даже своим каменным топором перерубить конец, служивший буксиром. Не без труда удалось втащить их на палубу: Ульсон и Бой почти что насильно подняли их на трап. На палубе я взял пленников под руки и повел под полуют; они от страха тряслись всем телом, не могли без моей поддержки держаться на ногах, полагая, вероятно, что их убьют. Между тем совсем стемнело, под ют был принесен фонарь, и дикари мало-помалу успокоились, даже повеселели, когда офицеры корвета подарили им разные вещи, угостили чаем, который они сразу выпили. Несмотря на такой любезный прием, они с видимым удовольствием и с большою поспешностью спустились по трапу в свою пирогу и быстро погребли обратно к деревне.

   На корвете мне сказали, что в мое отсутствие показались опять туземцы, принесли с собою двух собак, которых тут же убили и оставили тела их в виде подарка на берегу.

   21 сентября. Берег залива Астроляб в том месте, где "Витязь" бросил якорь, горист; несколько параллельных цепей гор различной вышины тянутся вдоль берега и только на WNW берегу прерываются низменностью. NW берег горист, хотя не так высок, как южный, и оканчивается невысоким мысом.

   Все эти горы (из которых высочайшая достигает приблизительно <от> пяти до шести тысяч футов) покрыты густою растительностью до самых вершин и пересечены во многих местах поперечными долинами. Иногда горы приближаются почти до самого берега, чаще же между первыми холмами и морем тянется невысокая береговая полоса. Лес же в некоторых местах спускается до самого моря, так что нижние ветви больших деревьев находятся в воде. Во многих местах берег окаймляется коралловыми рифами и реже представляется отлогим и песчаным, доступным приливам, и в таком случае служит удобною пристанью для туземных пирог. Около таких мест обыкновенно находятся, как я узнал впоследствии, главные береговые селения папуасов. Все эти наблюдения я сделал на рассвете на мостике корвета и остался вполне доволен общими видами страны, которую избрал для исследования <и>, быть может, продолжительного пребывания. После завтрака я снова отправился в деревню, в которой был вчера вечером. Мой первый знакомый, папуас Туй, и несколько других вышли ко мне навстречу.

   В этот день на корвете должен был быть молебен по случаю дня рождения вел. кн. Константина Николаевича и установленный пушечный салют; я поэтому решил остаться в деревне среди туземцев, которых сегодня набралось несколько десятков, чтобы моим присутствием ослабить несколько страх, который могла произвести на туземцев пальба.

   Но так как времени до салюта оставалось еще достаточно, то я отправился приискать место для моей будущей хижины. Мне не хотелось селиться в самой деревне и даже вблизи ее, во-первых, потому, что не знал ни характера, ни нравов моих будущих соседей; во-вторых, незнакомство с языком лишало возможности испросить на то их согласие; навязывать же мое присутствие я считал бестактным; в-третьих, очень не любя шум, боялся, что вблизи деревни меня будут беспокоить и раздражать крики взрослых, плач детей и вой собак.

   Я отправился из деревни по тропиночке и минут через 10 подошел к маленькому мыску, возле которого протекал небольшой ручей и росла группа больших деревьев. Место это показалось мне вполне удобным как по близости к ручью {Анучиным вписано: и уединенности.}, так и потому, что находилось почти на тропинке, соединявшей, вероятно, соседние деревни. Наметив, таким образом, место будущего поселения, я поторопился вернуться в деревню, но пришел уже во время салюта. Пушечные выстрелы, казалось, приводили их больше в недоумение, чем пугали. При каждом новом выстреле туземцы то пытались бежать, то ложились на землю и затыкали себе уши, тряслись всем телом, точно в лихорадке, приседали. Я был в очень глупом положении: при всем желании успокоить их и быть серьезным не мог часто удержаться от смеха; но вышло, что мой смех оказался самым действительным средством против страха туземцев, и так как смех вообще заразителен, то я заметил вскоре, что и папуасы, следуя моему примеру, начали ухмыляться, глядя друг на друга.

   Довольный, что все обошлось благополучно, я вернулся на корвет, где капитан Назимов предложил мне отправиться со мною для окончательного выбора места постройки хижины. К нам присоединились старший офицер и доктор¹¹. Хотя, собственно, мой выбор был уже сделан, но посмотреть еще другие места, которые могли оказаться лучшими, было не лишнее. <Из> трех осмотренных нами мест одно нам особенно понравилось: значительный ручей впадал здесь в открытое море¹²; но, заключая по многим признакам, что туземцы имеют обыкновение приходить сюда часто, оставляют здесь свои пироги, а недалеко обрабатывают плантации, я объявил командиру о моем решении поселиться на первом, избранном мною самим месте.

   Часам к 3 высланы с корвета люди, занялись очисткою места от кустов и мелких деревьев¹³, плотники принялись за постройку хижины, начав ее с забивки свай под тенью двух громадных Canarium commune.

   22, 23, 21, 25 сентября. Все эти дни я был занят постройкою хижины. Часов в 6 утра съезжал с плотниками на берег и оставался там до спуска флага. Моя хижина имеет 7 футов ширины и 14 длины и разгорожена пополам перегородкой из брезента (крашеная парусина). Одну половину я назначил для себя, другую для моих слуг - Ульсона и Боя. Так как взятых из Таити досок не хватило¹⁴, то стены сделаны из дерева только наполовину, нижние; для верхних же, равно и двух дверей, опять служит брезент, который можно было скатывать. Для крыши заготовлены были особенным образом сплетенные из листьев кокосовой пальмы циновки; работу эту я поручил Бою. Пол, половина стен и стойки по углам были сделаны из леса, купленного в Таити и приспособленного на корвете. Сваи, верхние скрепления, стропила пришлось вырубать и выгонять уже здесь; но благодаря любезности командира корвета рук было много, постройка шла успешно¹⁵.