Словцов Петр Андреевич - Историческое обозрение Сибири

а делилась на две ветви: к северо-востоку чрез Усть-Кут по Лене до Якутска и далее, а к юго-востоку - по Ангаре, чрез Байкал на Баргузинск и ос. Иргенский до Нерчинска. Вот главные пути сообщений в периоде оканчиваемом!

   8. Слово, сие чудесное дарование Божие, сие музыкальное возглашение духо-человека, обнаруживающее всю внутреннюю жизнь его, как и безмолвную, но красноречивую жизнь Неба и Земли, выражается бесчисленными изменениями в одном даже племени, если племя делится временем, местом, категорией быта и иногда климатом, - это слово называется языком. Знать господствующий говор языка - значит знать частиwу его, конечно лучшую и любопытнейшую, если отсвечивает в ней ум или сердце; но, во всяком случае, нет вечности для наречия, сколь бы ни казалось оно выработанным. Наречие новгородское есть второе дитя славянского языка, если должно признавать наречие южное за первенца. Сколь ни грубо новгородское, но по долговременному и обширному влиянию Новгорода на севере, оно, как неизменный стереотип, везде печатается в разговоре до Камчатки, до Кадьяка. Сибирский говор есть говор устюжский, подражатель новгородского. Сибирь обыскана, добыта, населена, обстроена, образована все устюжанами и их собратией, говорившею тем же наречием. Устюжане дали нам земледельцев, ямщиков, посадских, соорудили нам храмы и колокольни, завели ярмарки, установили праздники Устюжских Чудотворцев, вошли как хозяева в доверенность у инородцев, скупали у них мягкую рухлядь на табак, на корольки и топоры, а к ним привозили серебряные кресты, перстни, запонки, финифтяные табакерки и прочие щепеткие изделия своей работы. По какому-то жребию единообразия, даже казачьи команды пополнялись из таких городов, где говорили тем же наречием. Стефан Великопермский, по плоти устюжанин, низлагая с 1383 по 1397 г. идолов Угры и Печоры, пермяков и зырян, кажется, с берегов Выми благословил путь к востоку своим землякам, даже до Баранова, перенесшего устюжскую образованность на берег Америки. Как бы то ни было, нельзя, однако ж, не видеть причины, для чего московский говор, легкий и приятный, как счастливый баловень, не успел в Сибири взять поверхности. Воеводы и их товарищи, дьяки и письменные головы, хотя приезжали с семьями и домочадцами, отделялись степенями состояния от жителей, которые, если видят к себе презрение, любят лучше передразнивать надменных, чем им подражать. Много было детей боярских и стрельцов, но не москвичи урожденные.

   Сибирское наречие в произношении буквы "о" свято держится отдельного букварного выговора так, как бы всегда лежало ударение на ней. Сверх того, наше наречие удержало обветшалые слова, уполномочило самодельные и переиначило ударение многих. Сибирский разговор ленив и холоден, но без легкомыслия, не текуч и малословен, как бы с числом и весом, и, к сожалению, темноват по привычке пропускать глаголы, оживляющие мысль. Перевалясь из Екатеринбурга в Тобольск, замечаешь чувствительную разницу в разговоре и оттого, что он свертывается в домашний и томится около своих муравейников. В Иркутске тем чувствительнее разница, чем далее от России. Разумеется, что эти замечания, высказываемые против старого времени или старых людей, не падают на лица образованные, ни на молодежь купеческих детей XIX века, посещающих государственные ярмарки для обмена товаров и поверьев.

   Что касается до наречий инородческих, не имея данных, чтоб судить о них, мы довольствуемся бросить несколько слов о наречиях остятском и самоедском в пределах острогов Березовского, Мангазейского и Нарымского. Остяко-обдорское наречие, начиная с Урала, по какой-то твердости доныне остается неизменным в выговоре слов, напротив, остяки, выше по Оби живущие к Березову, сокращают выговор обдорский, как бы срезывая окончания слов. Остяки кызымские столько различаются в наречии, что не всякий из обдорян может их разуметь; остяки, к Нарыму прилегающие, те самые, которые прежде слыли пегою ордою, как-то шепеляют {Некоторые из путешественников в наречии сургуто-нарымском признавали камачинское.}. Самоеды обдорские, начиная также с Урала, говорят твердо и резко; но живущие за Тазовской губой произносят в нос. Поэтому видно, что изменчивость наречий определяется не всегда климатом, не всегда большим расстоянием, но разобщением, небывалостью письменности и отсутствием чтения, которое одно, независимо от пространств, примиряет причуды наречий, хотя на выговор и не вполне действует. Вообще замечают, что голосовой орган звучнее и громче у самоедов, чем у остяков.

   Мы разделяем заключение первого енисейского губернатора, что язык тамошних остяков не имеет сходства с языком тех же поколений, живущих инде в Сибири {Одному купеческому сыну А. Чечерову, хорошо знающему по-остятски и недурно по-самоедски, я читал из Енисейской губернии г. Степанова числительные и другие слова обоих языков. В отделе самоедском он признал несколько знакомых слов, но все остятские показались ему невразумительными. Если правда, что Тобольская епархия заботится переложить Св. Писание на язык остятский, то не должно ли, дабы труду не остаться малоплодным, предварительно решить, которое из наречий было бы общее для целого племени?}. Еще два слова. Доктор Кибер, около 1821 г. навестивший Колыму, отзывается, что ламуты, тунгусы и юкагиры говорят с живостью о своих промыслах и что язык первых богат и сладкозвучен при изобилии букв гласных. Но при конце первого периода инородческие наречия в таком ли состояли разногласии, как слышат их нынче? Нетрудно решить, но трудно доказать. Если прежняя многочисленность, какую не замедлим мы показать в первобытных ордах, давала им больше плотности, больше взаимных отражений для обобщения разговорного и если самознание народности, к которому возводила их благородная дикость под девизом независимости, содействовало к расширению одинакового словаря; то, с другой стороны, противные приключения: болезни, смертность и выморочная малолюдность не заготовляли ли те же наречия к постепенным разладам? Может быть, музыкальный смычок решит вопрос по некоторому сходству с языком народным. Не правда ли, что смычок тем лучше поет, чем долее держится в руке художнической, и опять тем хуже становится, чем более трется усилием скрыпача? Следственно, язык, улучшается ли или дичает, все изменяется: следственно, наречия покоренных азиатцев при завладении Сибирью иначе на их губах дребезжали, а не так, как ныне.

  

   О разногласии остятских наречий. Священник Лука Вологодский, живший в остяках, утверждает: а) что наречие обдорское есть коренное, прочие же наречия более или менее испорчены; б) что в нарымском, которое у меня названо шепеляющим, он видит одну странность, что остяки по соседству с самоедами привыкли оканчивать свои слова по-самоедски. Священник Л. Вологодский замечает, что остяк называет себя астаг и что это слово сложено из речений: ас - Обь и тага - место. Поэтому Фишеров уштяк есть пустое умничанье.

  

   9. Чтобы при конце периода определить приблизительно населенность и русскую и туземную Сибири, надобно поставить в виду два отношения: одно - к современном у периоду населенности смежного края Средней Азии, а другое - к статистическим исчислениям российского правительства, даром что они слишком поздни для нашего намерения.

   Положим, напр., число туземцев м[ужского] п[ола] в 288 000 и посмотрим, соответствует ли оно современному числу сопредельной Тартарии от Каспийского моря до Татарского залива простиравшейся. Площадь ея, по взгляду на карту, в шесть или семь раз была обширнее против площади тогдашней Сибири, кончавшейся при Тауйском меридиане и в редких точках прикасавшейся к 56® ш.; число же обитателей Большой Тартарии, по вероятностям, не превосходило 2 000 000 м[ужского] п[ола] после долговременного запустения, какому подверглась она чрез бесчеловечное избиение народов, совершившееся в годин у зверя Чингисхана. Поэтом у седьмая доля, относительно к площади и населенности в наделе Сибири принимаемая, не может казаться ни малою, ни великою. Пусть скажут, что калмыки, киргизы и т.п. часто врывались в пределы Сибири; но это происходило не от тесноты в размещении по предгорьям и долинам их, а от ордынского навыка к даровщине и к степному разгулью.

   Относительно к исчислениям российского правительства мы не знаем старшего числа, кроме переписи сибирских инородцев в 1763 г., а по этой переписи выходит их м[ужского] п[ола] 132 000. Другое, следовавшее затем число, 184 448, есть счет их по 5й ревизии; третье число, 220 300, есть итог 7й ревизии {Манифест о пятой ревизии состоялся 23 июня 1794 г., а о седьмой в 1815 г.}. Следственно, по сим данным можно бы взойти к счислению инородцев первого периода, решив посредством их же важный вопрос: в коликое время и коликими процентами возрастает или убывает человечество полярное и предполярное?

   Первое число возросло до 184 000 в 31 год, увеличившись в это время 39 процентами на сто, след., оно удвоилось бы чрез 78 лет, т.е. 132 000 с 1763 г. дали бы к 1841г. 264 000 инородцев-мужчин. Второе число пятой ревизии, увеличившись в 21 год 19 процентами на сто, удвоилось бы чрез 70 лет, или дало бы к 1864 г. 440 000. Не наша вина, что публично заявленные числа не ведут к пропорциональным выводам, но, принимая их за основные, отчего бы они ни разнились, мы должны заключать, что первое число переписи 1763 г., если бы поворотить его назад не в такой убывающей постепенности, в какой прибывало, а в рассроченной на другие 70 лет, неминуемо исчезло бы к 1607 году, или, говоря иначе, задолго до Ермака не было бы за Уралом ни одной души, против кого бы атаману довелось обнажить свой булат или зарядить винтовку; следственно, он сражался бы, подобно Дон Кихоту, с ветряными мельницами вымерших табаринцев и туралинцев. Выводы сего рода ab absurdo указывают путь, чтобы, минуя чисел инородческой и общенародной переписи, как пострадавших от гибельных учетов оспы, и след., по своей малочисленности неприличных к рассмотрению вопроса, согласиться признать заимоверное 288 000 туземцев, число до появления оспы сбыточное по современному сравнению с населенностью, начиная от Татарского залива до р. Урала.

   Теперь должно выговорить количество русской населенности, и не без основания следует положить ее в 70 000 м. п., не заботясь на первый раз о количестве женском, как доныне, меньшем против числа мужеского, в Восточной особенно Сибири, у русских и инородцев. При настоящем неведении, как определить силу и время воспроизводимости племен, толкущихся около межи Полярного Круга (67® ш.), не излишним считается благовременно предъявить, что в рассуждении племен инородных и русского, размещающихся в полосах лесистой и пашенной, начиная с 67® ш. к югу, принимается, как и в России, удвоение воспроизводимости их в пространстве 80 лет. Таким образом, выходило бы, что против 1 русского тогда было 4 инородца. Кто ж русские, сперва пришедшие на заселение Сибири? Вот примерный перечень их по городам, острогам, зимовьям, слободам, деревням и починкам сперва к началу 1622, потом вообще к началу 1662 года.

  

  

   а) Духовенства белого с принтами 100 семей или с детьми м[ужского| 300 350 п[ола] черного 50

   б) Чиновников высших и средних с подьячими 200

   в) Воинских людей или вообще Казакове новокрещеными 6500

   г) Промышленников оседлых, и в том числе плотников и других мастеров, под именем посадских, в числе которых и 60 семей угличан, из Пелыма переведенных в Туринск и Тюмень 4000 Промышленников расхожих, следовавших за партиями казаков 2000

   д) Служителей архиерейских, монастырских, дворовых господских и деловых людей 1000

   е) Ямщиков, казною переведенных, и к ним присоединившихся из-за Урала бобылей 1000

  

  

   а) Духовенства белого с причтами, вновь переселенного с поколением

  

от прежнего, и с боярскими детьми архиерейского дома	1 500	1600
черного	100
б) Чиновников высших и средних с подьячими	1200
в) Воинских людей, не исключая казаков новокрещеных	10 000
отставных	3 000
г) Промышленников оседлых, и вновь водворившихся с поколением от прежних, под именем посадских	6 000
Из 2000 бездомовых промышленников водворилось в 4 заангарских воеводствах	300
Промышленников расхожих, сколько бы их ни было, по неводворении долой со счетов.
д) Служителей архиерейских, монастырских, дворовых господских и деловых людей	3 000
е) Ямщиков, вновь казною присланных с поколением от прежних и с вновь присоседившимися	3 000
ж) Пашенных крестьян, вновь казною переведенных с поколением от прежних, и с прибылыми к ним	3 000
Крестьян, по воеводским вызовам семейно переселившихся, и пришлых к ним	31 500
к) Ссыльных 7400, из них:
по р. Енисей	3 000
за Ангару	4 440
Всего	70 000*

   {* Представление сибирской населенности в числах есть дело соображений, потому что ни летопись, ни грамоты древние, доныне известные, не помогают этому делу. Все достоверные свидетельства о переселении ямщиков, крестьян и воинских людей, свидетельства, мною упомянутые в первых двух главах так малозначащи относительно чисел, что приобретение Сибири, как будто безлюдной, можно бы счесть за находку даровую. Но этому быть нельзя, и лучше признаться, что письмена археографически относительно переселений не сбережены летописями во всей полноте. Если в начале XVIII века числа дворов в Сибири восходит до 37 000, а в 1727 г. число ревизских душ до 170 000, то зрителю Исторической Сибири нельзя быть столько хладнокровным, чтобы не желать доискиваться, сколь людна был Сибирь в I и II периодах, дабы самым усилием изыскания дойти до указаний населенности и впоследствии сойтись с двумя государственными числами. Ибо эти числа суть произведение задних сумм.

   В доказательство неполноты сведений остановимся на числе воинских людей (казаков). Летописи 1586 по 1601 год, исчисляя казаков и стрельцов, посланных с воеводами из Москвы, других городов, такж взятых на службу из строгановских отчин, всего-навсе до 1100 человек, после покидают счет до 1634 г., котором из Нижнего и Вологды единовременно прислано в Тару для казачьей службы 300 семей. Летописи и указы также молчат о присылке на службу сибирскую литовцев, поляков, немцев и малороссия, а между тем поговаривают о недостатке казаков и приглашении вольницы в казачье звание. Мудрено ли после этого сочинителю Енисейской губернии молвить наобум, что в Сибири не бывало казаков более 500. Но этот недостаток не значит такую малость, какую себе представил А. П. Степанов, а означает малочиленность относительную к обширности занятого пространства. Приведите себе на память грамоту 1609 во II главе мною помещенную, и припомните, что на один тот год для служивых 5 непахотных городов следовало провианта 9750 чет., следственно, служивых было 3250, да в 5 пахотных городах: в Верхотурье, Пелыме, Туринске, Тюмени и Тобольске, надобно полагать, по крайней мере, такой же экземпляр казаков, вот и 6500, когда не было ни Кузнецка, ни Енисейска, ни Красноярска, ни восточных водворений. А в эту пору мало и 10 тысяч, к числу которых надобно еще присоединять особые команды западных славян с немцами, особенно с 1655 г., и татаро-казачьи команды тобольско-томские. Если бы и действтельно не было из России нарочных присылок команд, как водилось сначала, то, наверное, с приездом каждого воеводы из Москвы приезжало по десятку воинских людей, и воеводских приездов можно насчитать до 500 в течение периода.

   Вот основание, почему положено у меня казаков с отставными до 13 тысяч. Даже из Осадного списка 1646 г. видно, что в Тобольске находилось тогда отставных 911, и в том числе христиан-европейцев 650.

   Пока не было в виду грамоты 1609 года, я выводил такое же число казаков из числа городов, острого и зимовьев и тою же ощупью находил и нахожу число духовенства и чинов управления, потому что не было острога, не говоря о городе, без священнослужителя, не было острога без начальника и подьячего, не было зимовья без полудюжины казаков. Вот данные для счисления трех состояний, а счеты прочих пополнены произвольно пришлыми. Ведь сибиряки не из земли выросли.}

  

   Теперь следует вымерять площадь нашего завладения, протоптанную смелою ногой 70 000 русских, площадь, по которой разъезжали 288 000 туземцев на оленях, собаках, лошадях и верблюдах. Площадь завладения, делимая на три полосы (о чем будет речь при конце III периода), начиная с меридиана Верхотурского до Тауйского, без выходов на Колыму и Анадырск, имеет длины 90®, в ширине же, к северу и югу, часто переменной, стелется сперва при западном основании от 58®до 70® к Карскому заливу, потом от полуденника тюменского выпадая к югу на 1®, далее у Кузнецка на 4®, далее то суживаясь, то расширяясь к Нижнеудинску до 55® и еще выдаваясь на 2® при Баргузине и при Яблонном хребте у Тугирска, ложится восточным основанием при Тауйске, откуда до Ледовитого моря около 12®, как и на западном основании. Карта показывает, что в самой большой ширине тогдашней площади содержалось 23®. С помощью подобных приемов и с учетом кругов параллельных, площадь тогдашней Сибири выходит около 4 500 000 кв. верст {Я не переменил своего измерения, хотя и видел в Энцикл. Словаре и у г. Булгарина площадь настоящей Сибири меньшею вполовину. Кстати здесь примолвить, что гг. Семивский, Спасский и Степанов в своих сочинениях по части Сибири писали измерение поверхности сибирской, частной или общей, без приноровки к сфероидальной поверхности.}, следственно, на каждого мужчину русского и туземца доводилось бы с лишком по 12 кв. верст.

   10. Пользуясь речью о населенности, надобно прибавить пропущенное замечание, что, если немногие племена из туземцев были многочисленны, все они сходствовали между собою в образе древнеазийского быта. Многочисленнейшие из них были: а) остяки, до берегов Енисея широко раскинувшиеся; б) татары, тою же рекою как бы остановленные в расселении к востоку; в) тунгусы (эвоены) между Анабарою и Омолоном, от Ледовитого моря до Шилки, не все еще уместившиеся; г) якуты (сохи), в конце XIV века оттесненные с северобайкальских степей на pp. Лену, Олекму, Вилюй и впоследствии, когда война и оспа уходила юкагиров, разделившие достояния их вместе с тунгусами; и д) буряты, междурр. Ои и Уя кочевавшие. Сочинитель Описания народов, в России обитающих, причислял еще самоедов к многочисленным племенам, так что они будто превосходили остяков своим числом. Быть может, но история не запомнит такой славы превосходства, разве в соединении самоедов наших с урянхаями заграничными.

   Относительно сходства, все покоренные племена, большие и малые, кроме последователей исламизма, поклонялись двум началам добра и зла, как бы в поравнение безграмотных орд со старыми философскими сектами, изъятыми только от шаманства. Все были рыболовы, звероловы и скотоводцы млекопитающих: оленя, собаки, лошади, быка, барана и верблюда, по степеням теплоты; все вели лунное времясчисление; все питались рыбою свежею, сушеною или вяленою, мясами животных воздушных, земных и водяных, не исключая трупа китового, также растениями по широтам мест, в случае же голодовки, по инстинкту самосохранения {Кроме ягод древесных, кустарных и стеблевых служат им доныне в пищу: черемша (Allium ursinum), сарана (Lilium Martagon et L. pomponium), узик (Tormentiila erecta), пьянишник (Rododendron Chrisanthum), толокнянка (Arbutus UvaUrsi), марьин корень (Paeonia), Красноголовник (Sanguisorbaoff.), сибирская гречуха (Poligonum tataricum, Pol. bistorta и другие виды), сибирский чай (Spirea Ulmaria), rpyшанка - чай бурятский (Pirola rotundifolia) и т.п. до мучнистого кандыка (Erictonium dens canis).}, древесною корою, вывариванием кож, ремней, старых брошенных костей a la Roumfordt, и даже болюсовою землею, называемою земляная сметана.

   Все в обычаях, житье и даже одежде, из кожи или ткани сшитой, сходствовали больше или меньше, не исключая и якутского племени, щегольством и своим вкусом отличающегося. Все, если многочисленны или если дышали благорастворением юга, любили пляски и пособляли самозабвению на севере мухомором, на юге - закваскою молочною; все платили за жену вено. Словом, древнеазийский северный тип не начинал еще стираться ни с лица, ни с души наших земляков.

  

  

   Мы оканчиваем период в такое время, когда толпы мужественных, хотя и необразованных соотчичей, случайно побеждаемых, но в душе непобедимых, проникли на Амур, проплыли западный берег Ламы, коснулись взморьев Студеного моря, не в одной притом точке, всегда с неизменным безотчетным словом: ясак царю! О, это слово, жестокое в ушах иноплеменников, есть всемогущее слово духа сильного, обрекшегося на служение отечеству и престолу! Оканчиваем, говорю, в такое время, когда Сибирь явственно обрисовалась в своем исполинском пространстве, - когда орды, покоренные винтовкою, потом убавленные оспою, расположились к мирному повиновению, а соседственные, утомясь от частых попыток, или откочевали, или начали при новых поколениях признавать Сибирь соседкою вечною, - когда тайши торготские, с 1621 до 1646 г. появлениями на степях сопредельных возбуждавшие в Тобольском воеводстве негодования, вовсе перебрались за Яик и поддались России,- когда кичливый контайша, основатель владетельной династии (с 1635 по 1758 г.) чжунгар, конечно, странный по докучливости, но умеренный против

   Сибири, был заменен преемником неславным, - когда и чванливый Алтынхан, монгол столь же презренный по вероломству, сколь низкий по корыстолюбию, вышед из среды живых, перестал лгать под пластом земли.

   Повторять ли здесь, что четь Вахрамеевская, впоследствии разросшаяся в три области (Тобольскую, Томскую и Якутскую), испытала многие превращения, многие утраты от раздельности управительной, особенно на Амуре? Приказу Сибирскому был наилучший урок, чтобы отдать главное начальство одному из местных воеводств, как могущему ближе наблюдать и пособлять отдаленным краям Сибири, но история показывает только некоторое предпочтение, уст упленное Тобольскому воеводству {Нет бумажного акта, чтобы Тобольскому воеводству присвоялось первенство над прочими областями, но есть случаи. Не к личному ли достоинству воевод надобно это относить?} в конце I или в начале II периода. Предпочтение сие состояло в подставлении тобольских чинов на убылые воеводские места в Илимске и Нерчинске, также в обеспечении Нерчинска военными и жизненными припасами посредством Енисейского воеводства, в безвозбранном препровождении к Енисею крестьян из Верхотурского ведомства и т.п.

   Повторять ли, что областные правления, занятые преимущественно сборами зоографического богатства, не обращали внимания на устройство городское и крепостное. Несмотря, что на Амуре явились пред нами укрепления или городки из битой земли и что в одном из таких Степанов, с 1/18 долею людей против неприятеля, превосходившего еще числом огнестрельных орудий в пять раз, удержался с честью, начальства продолжали сооружать остроги и общественные здания из бревен. По всей Сибири не было каменного ни казначейства, ни алтаря, кроме печей из битой глины. Остроги иногда робели от поджогов, леса горели от палов, но воеводы, жившие как бы вровень с лесом, считали пожары попущением Божиим или случаями к расчистке дремучих лесов, как и сам Сибирский Приказ еще не помышлял тогда предписывать о предупреждении лесных пожаров для соблюдения даже соболиных и других звериных ухожей. Мы пересказываем это без всякой мысли винить кого-либо в Сибири за незнание благоустройства в первой половине XVII века. Довольно и того, что воеводы даже уездные берегли свои остроги от неприятелей и по данной власти {Право живота и смерти относительно к ясачным оставалось правом сибирских воевод до 26 декабря 1695 года.} без оттяжки казнили возмутителей против державы.

   Напоминать ли о том, что железную руду и ея плавку на pp. Нице, Томи, Енисее и Вилюе указали русским Сибири дикари местные? Что за волшебный покров, который расстилался в том веке по царству ископаемых? Конжековский великан, потом Павдинская сопка, мимо которых пролегали первые уральские дороги, ни величественными своими вышинами, ни медистыми кружевами, какими изукрашены в прозелень бока и гребни первого {В 1722 году выстроен Лялинский медеплавиленный завод в 48 вер. от Верхотурья на устье Каменки, впадающей в Лялю. Руда доставлялась с вершин и боков Конжековского Камня, но затруднительная перевозка руды положила конец заводу. Вместо того возник зав. Нижнеполдинский. При конце I периода было сказано в примечании, что нет бумажного акта, которым бы установлялось первенство воеводства Тобольского над всеми прочими. Напротив, нашелся этот акт в Русском, историческом Сборнике во II томе на стр. 134. Тут приведен указ, в 1599 г. данный царем Борисом Феодоровичем тобольскому воеводе окольничем у С. Ф. Сабурову, чтобы воеводы и головы всех сибирских городов не писали в Москву мимо Тобольска ни о каких делах. Каким образом это благоразумное установление утратило силу в последствии времени, трудно изъяснить - от забвения ли, которому причиною могло быть Смутное время, или от пренебрежения Сибирского Приказа к распоряжениям, вышедшим при Казанском Приказе, к числу которых относится и помянутое повеление. Как бы то ни было, мы видели, сколько вреда произошло в сибирских делах от неподчиненности воевод.}, не могли возбудить внимание проезжавших воевод от Верхотурья до Лены или Шилки.

   Зимний белый саван и летний покров Конжековского Камня, испещренный цветами дикого льна, косматого перелоя (Androsace villosa), 8-листной сибирячки (Dryasoctopetala), альпийской драбы, горной ветреницы (Anemone umbellata), скрадывали сокровища от глаз проезжего. Около 50 тысяч перешло через Урал в трех пересечках, и как легко бы наслышаться или насмотреться искусству плавки и ковки железа в чусовских городках (15), но никто из них, как бы заранее отуманенных глянцами сибирских бобров и соболей, никто до появления двух Тумашевых не подумал из несметных уральских сокровищ сковать топор, отлить котел из чугуна или ямской колокольчик из меди конжековской. Металлургическое, однако ж, неведение, хотя совестно и выставлять и таить его, послужило торгашам прекрасным случаем к обогащению; они, по словам Миллера, продавали самоедам, конечно, жившим в глуши, а не обдорским, котел медный или железный не иначе как с уговором накласть в него лучших соболей и чернобурых лисиц дополна. Такой обмен котлов, по всей вероятности работанных в строгановских отчинах, мог продолжаться до открытия Невьянского завода. Другая странность та, что завоеватели, протоптав дороги по месторождениям металлов, принялись прилежно разнюхивать металлы не прежде, как по приходе в Даурию и за Байкал. Но теперь не до попреков.

   В каких бы человеческих расчетах ни завладели русские страною, населенною гуще в четыре раза против пришельцев, но пришельцы пришли не в гости, а с неведомою им самим тайною покорить хозяев своей вере и истине, одушевляющей их таким мужеством, что одна рука торжествовала против четырех стрел. В каких бы правилах ни поступали второпях русские с поддавшимися племенами, не слыхавшими о праве народном, ни об уставах общественных, но племена сии, волею и неволею, снабжали их продовольствием, одеждами, гостинцами и приносили дани на имя повелителя всей северной страны; след., они были споборниками нашего водворения, нашей славы и преобладания над собою. Поэтому российские государи, в опровержение оскорбительных предубеждений времени, всегда по своей мудрости показывали, сколь они далеки от того, чтобы считать покоренные орды невольниками постоянного ясака {Довольно надпомянуть о том, что царь Феодор дозволил остякам представлять ясак на Выми через два года, что царь Борис подарил ясак за целый 1598 год всем сибирским ясачным, что последовавшие из дома Романовых государи, государи благосердные, повременно сбавляли количество взимаемого ясака.}, постигая, что Всеблагое Провидение постепенно ведет людей, племена и народы чрез цели частные, общественные и государственные к целям своего высшего порядка. Не вдруг, конечно, могло статься, чтобы Россия, предназначенная к духовному и потом умственному восхождению, осветила тьму северо-восточного материка, чтобы устроила страну заброшенную, чтобы открыла в кряжах сокровища для всемирного употребления и дала цену спрятанному веществу; но, удовлетворяя целям частного и общественного порядка, она тотчас платила дикому сыну природы, как соотчичу, за древесную смолу, за кедровую шишку, за кожу, за птичий пух, за Мамонтову кость, за моржовый зуб; дала притом законы для житейской его безопасности не только в лесу и юрте с его семьею, но и в городе; установила в родах его степени старейшинства, отдала самому ему право разбираться дома не в важных случаях; присвояла и присвояет инородцу гражданские и военные отличия за заслуги, и все это для того, чтобы смягчаемый общением, признательностью, уверенностью в покровительстве, предрасполагался он поклоняться Богу своих покровителей, Богу Триединому. Кто улыбнулся бы при этих словах, тот пускай послушает тунгуса-язычника {См. Voyage dans le Nordpar le commodore Billings, tome. 1, page. 89. С удовольствием также указывается в Семивском, No 40, из его Записок.}, принесшего в Православную Церковь богатый дар мягкой рухляди и на вопрос отвечавшего вот что: "Этим я жертвую Богу по моему обещанию за выздоровление брата крещеного, который, на одре смертном, не приняв пособий шаманских, призывал себе на помощь Николая-угодника Божия". Ответ неожиданный, ясный, поучительный! Тут нечего прибавить, кроме того, что, если бы дело обращения не совершилось, тщетно было бы завоевание края, тщетна торговля со всеми корыстями, тщетны добычи золота, серебра и драг оценн ых каменьев, добычи, проскользнувшие сквозь пальцы у Кира и Рима; тогда заразительные болезни, опустошавшие и опустошающие страну, были бы неоплатными бедствиями пред Всевышним Оком. Вот высокая цель, назначенная Сибири преимущественно и окончательно!

   Не стыдно ли сибирякам-христианам минувших времен, что они попустили исламизму до половины XVIII столетия сманивать барабинских татар из заблуждения шаманского в другое? История, замечая эту оплошность косыми буквами, должна ли относить ее к ложному предуверению, что рыболову и зверолову, самоеду или тунгусу той же окраины, будто бы трудно быть христианином? Почему же? Если тот или другой способен сделаться поклонником лжи, для чего бы не способен он переделаться в поклонника истины? Разве душевный залог истины тяжелее для бродячего и кочевого, нежели для горожанина, обремененного лишними заботами, лишними увлечениями мира? Нет. Пускай те равнодушные, которые в ложном смиренномудрии извиняются превыспренностью путей Провидения, напомнят себе, по крайней мере, исторический путь человеческих обществ, что никакая сила, никакая политика не сдружает и не единит племен земных, как единоверие.

  

Замечательные лица	Когда?
Архиепископ Киприян как пастырь и как начинатель сибирской истории. Воевода тобольский, боярин кн. Юрья Эйшеевич Сулешев, из черкасов, как установитель земского порядка	Оба они современники, первый с 1621 до 15 февраля 1624 г., другой с 1623 по 1625г.
Воевода енисейский и потом нерчинский, Афанасий Филиппович Пашков, ревностный и твердый духом, при всех неблагоприятных обстоятельствах как образец правителей, не для одного I периода.	С 1652 по 1661 г.
Енисейский сын боярский сотник Петр Бекетов как строитель пяти острогов и служака с самоотвержением.	Отличился во время Пашкова.
Число архиереев и воевод в I периоде
Архиереев в Сибири	5
Воевод с их товарищами в Тобольске	49
Воевод с товарищами в Томске	34
Воевод с товарищами в Якутске	8

  

  

   1. Грамота царя Феодора Ивановича в августе 1586 г. Во II части Собр. Госуд. грам. Главный смысл грамоты тот, что Лугую, старшине обских остяков, дозволено сдавать ясак на Выми через два года. Это продолжалось до постройки ос. Сургутского. Тут говорится о первом городке на Оби, о котором сомневался Миллер.

   Прим, в I периоде, в статьях Смутного времени и продолжении законодательства заимствованы без указания многие грамоты из Собр. Госуд. грам. Читателю предоставляется читать их в этих книгах.

   2. Грамота царя Бориса Феодоровича к мангазейским воеводам 1601 г. у Миллера.

   3. Грамота в Пелым от 8 декабря 1600 г. у Миллера.

   4. Грамота к верхотурскому воеводе от 28 апреля 1599 г. у Миллера.

   5. Грамота в Сибирь к туринскому воеводе 26 февраля 1621 г. о составлении и присылке в Москву положительных камеральных сведений. Из грамоты видно, что такие же сведения ожидались и из прочих городов сибирских. В III част. Собр. Госуд. грам.

   6. Наказ лета 7119/1611 г. в январе, напечат. в III томе Полного Собрания Законов. К какому бы царствованию ни относился сей наказ, я, не заботясь о верности или неверности отмеченного года, признал сию государственную бумагу соответственно своей цели и только изменил в ней редакцию, сообразно способу времени.

   7. Грамота царя Б. Ф. к мангазейским воеводам 1601 г. у Миллера.

   8. Грамота патриарха Филарета 11 февраля 1622 к сибирскому архиепископу Киприану, нап. в III част.

   Собр. Госуд. грам. К описанным в ней беспутствам казаков служила основанием какая-то грамота за подписью дьяка Андреева, вероятно, на радостях данная Сибири при возврате атамана Кольцова из Москвы. В этой грамоте позволялось казакам, конечно одиноким, увозить из городов жен и девиц, чем и пользовались они до настоящей поры. Патриарх, приказав Киприану (о чем подтверждено и Тобольскому воеводству) выслать в Москву казачью привилегию как неуместную, поставил в виду его: а) что в Сибири не носят крестов, не хранят постных дней, живут с некрещеными женами, кумами и сестрами своих жен, при отъезде же закладывают их на срок и, не имея чем выкупить, женятся на других; и б) что духовные венчают без оглашений, постригают в иноки и инокини таких, которые, уходя из монастырей, опять живут в мире; что сами духовные потворствуют воеводам, которые краденных в России девиц продают из корысти в замужество и заставляют при себе их венчать. Вот каковы вести о начальной Сибири!

   9. Грамота в Тару лета 7116/1608 г., нап. в III томе П. С. Законов. Грамота, несмотря на отметку года, там отнесена к царствованию Михаила Феодоровича почемуто, и безошибочно. Барабинский бунт и в Тобольском Сборнике описывается под 1628 г., да и воеводы тарекие, кн. Шаховский и Кайсаров, виновные в причинах бунта, выставлены в Кратком Показании под 1627 г.

   10. Грамота Окружная к Илимскому воеводе о рассылке Уложения от 19 января 1650 г., напеч. в П. С. Законов. При грамоте посланы два экземпляра Уложения для отсылки одного в Якутск.

   11. Грамота в Туринск о наборе со 150 чет. земли по человеку или по 20 р. за человека. B III част. Собр. Госуд. грам.

   12. Указ 20 октября 1653 г. в П. С. Законов.

   13. Грамота Уставная 1654 г., апреля 30, о мытах и откупах подорожных, за подписью царя Алексия, с привескою золотой печати. Она на сохранение положена под престолом в Успенском соборе и в приказе казны. Смысл грамоты, чтобы отменить все самовольные по дорогам требования владельцев и помещиков и в приличных местах учредить казенные сборы для умножения государственных доходов.

   14. Грамота 22 февраля 1657 г., о предосторожностях от морового поветрия, с повелением верхотурскому воеводе поставить заставы на летних дорогах от Осы и Уфы и никого, едущего из мест опасных, не пропускать в Сибирь под смертною казнью; в случае же мора, могущего открыться по селениям Верхотурского ведомства: а) окружить те селения и пресечь с ними сообщения; б) сжигать платье и постель умирающих, а прочее платье, до которого не касались умершие, вымывать и выветривать; в) здоровых из дома зараженного переводить в другой, а дом зараженный вымораживать две недели, потом дня три протапливать дровами можжевеловыми с полынью, так, чтобы запахом их пропахло в доме; г) спустя два месяца, как перестанет поветрие, и не ранее, открывать сообщение зараженных мест с благополучными. В IV час Собр. Госуд. грам.

   15. Грамота царя Иоанна IV от 30 мая I 1574/7082 г., позволяющая дому Строгановых учреждать крепости и пр. для обеспечения металлических заведений от набегов. Это та же грамота, на которую делались ссылки в Приложении в Ист. Сибири Миллера.

  

  

   1. В течение 76 лет Сибирь Русская разостлалась от Растесного Камня до Тауйского меридиана, как пустыня необмежеванная, и мы это видели. Русский не такой человек, чтобы стал греться у чувала якутского и долго покоиться по зимовьям Станового хребта; он пойдет без ландкарты, куда наслышка и глаз поведут. Придет время, когда русскому полюбится измерять вышины гор, искать растений в их расселинах и следить судьбы земного шара! Но тогда не тот был век и ум, чтобы даже думать учреждать соответственное хозяйство на пройденном пространстве.

   Решительная разница между периодами первым и вторым была та, что распространение происходило сперва наобум, на выдержку, а после по направлениям начальств и самого даже правительства, хотя цель обоих периодов состояла в увеличении ясака, тем более что он назади уменьшался от расширения населенности, отопустошений оспы и, может быть, от злоупотреблений должностных захребетников {В Статист. обозр. Сибири 1810 г. на стр. 48 и 49 писано, что будто бы наши промышленники, сперва завладев северною полосою, испугали и выгнали дорогих зверей в Даурию, Монголию и Чжунгарию. Погрешность сего мнения, уже оговоренная покойным Семивским, очевидна из того: 1) что русские промышленники не сами занимались звероловством, а только пользовались меною с туземными звероловами и что зверь не мог бежать туда, где превосходная населенность, какова была в поименованных странах, могла бы препятствовать прихотям его; 2) что известные породы звериные, и даже известного цвета и известного руна, добываются неизменно на прежних местах, пока не обселены людьми или не опустошены пожарами; 3) с чего редакция Статист. обозр. взяла, что в соседственных землях не было зверей дорогого руна до изгнания их из Сибири?}. Теперь требовалось с лука не более семи соболей и ли сколько где можно, а не столько, как полагалось в начале столетия. Небось! В этом периоде не придут с ясаком, как бывало, енисейские тунгусы на лыжах, подбитых соболями {Полагая, что не всякому известны редкие и необыкновенные изменения в цвете дорогих зверей, здесь со слов Тоб. Сборника и Миллера (Ежем. соч., март 1756) рассказывается, что бывали соболи белые, зайцы черные, лисицы совершенно черные и белые опять. Раз тобольские ценовщики, призванные оценить лисицу черную, как смоль, поравняли цену ея с суммою серебряных копеек, сколько уйдет их в лисью шкуру. В 1554 г. при рождении царевича один из илимских жителей представил воеводе лисицу белую для поднесения новорожденному царевичу. Царь, само собою разумеется, наградил приносителя по-царски. Ныне что-то не слыхать подобных редкостей в числе рухляди.} или бобрами, в собольих или лисьих шубах, на диво казакам, одетым в тулупы овчинные.

   При заключении периода мысленно рукоплескали мы внутренней тишине Сибири и успокоению сопредельных орд. Конечно, южная граница и в сем периоде остается колеблющеюся, с открытыми промежутками чрезвычайной длины и глубины, но велика для нас выгода, что познаны состояния и виды главных соседей от Урала до Амура. Калмыки торготского поколения, прежде около Уя до Миасса толкавшиеся, перешед за Яик к Волге, и за Волгой разметавшись до Маджирских развалин, с признанием над собою верховности московского царя, оттесняют с тем вместе ногаев то к Астрахани, то к Манычу

   и в частых стычках режутся около Эмбы с киргизами. Телеуты, опасные во время Абака и Коки, теряют в начале второго периода сомнительную независимость и вносятся в каталог сибирских ясачных. Второй прее