Станиславский Константин Сергеевич - Письма 1886-1917

стьянка, ребенок в лубке. Все укачивает его и поет детскую норвежскую песнь.

   П_а_я_ц_ы 1-й и 2-й - обычные костюмы паяцев, с пальто и меховой шляпой сверху.

   П_а_с_т_у_х. Молодой крестьянин. Накинута на плечи шуба. Норвежский Лель. (Есть ли у них кнут, и какой? Или другой характерный атрибут.) Увешан флейтами своего производства. Продает их и играет на одной из них. (Хорошо бы достать народную флейту.)

   П_р_о_д_а_в_е_ц _а_к_у_л_ы. Неуклюжий, широкие кожаные брюки вместе с курткой. Большие сабо. Кожаная широкополая шляпа. Подвязанные зубы. За спиной болтается большая акула или иная рыба, или морской зверь (смотри картины Коровина и Серова на Ярославском вокзале). Шарф на шее. Цепь с крючком. Ею он подпоясан. На крючке болтается другая рыба.

   П_р_о_д_а_в_е_ц_ _л_а_п_т_е_й. Весь увешан лаптями. Большая меховая шляпа. Старик.

   Е_г_о_ _в_н_у_к. Тоже увешан лаптями, мальчишка. Звонит в колокольчик, чтоб обратить внимание на товар (так ли это в Норвегии?).

   Ж_е_н_щ_и_н_а, м_о_л_о_д_а_я _и_л_и_ _с_т_а_р_а_я, продающая галантерейные товары. Крестьянка в меховой шляпе, с лотком (спички, ленты, бумага и проч. Фасон лотка?). Вся увешана замочками, поясками, ленточками и проч.

   Д_р_я_х_л_ы_й_ _с_т_а_р_и_к, продавец платья, брюк и шапок. На голове много шляп, надетых одна на другую. На плечах целые кипы брюк, которые он продает (эта фигура скорее из-под Сухаревки; чем ее заменить или изменить на норвежский лад?).

   С_т_а_р_и_к_ _ф_о_н_а_р_щ_и_к. Шляпа форменная (?). Картуз, бляха (?). Пальто обыкновенное, городское. Высокие меховые сапоги (фантазирую про меховые сапоги, чтобы не напомнить русского). Синий фартук немецкого фасона, как куртка, без рукавов. Приставная лестница и шведские спички (единственное типичное для норвежца, по моим понятиям).

   1-я и 2-я _к_о_к_о_т_к_и. Современные шляпы, ужасные по фасону, нахальству и красочным сочетаниям. Такие же платья. Шарф на шее (дешевый, для тепла). Перевязаны старым пледом по-шотландски (крест-накрест). На 2-й кокотке солдатская шинель и шляпа.

   Р_ы_б_о_л_о_в 2-й. Молодой, в кожаных брюках (черных) и рыжей куртке. Кожаная черная шляпа.

   Е_г_о _ж_е_н_а. Крестьянский костюм. Шляпа, как у мужа.

  

  

   Веря тому, что Вы не чужды интересам нашего театра, я беру на себя смелость познакомить Вас с тем положением, в котором он теперь находится, и познакомить Вас с планами нашей ближайшей работы.

   Все это я делаю для того, чтобы Вы глубже вникли в нашу просьбу и оценили ее с точки зрения необходимости и пользы нашего общего дела.

   Начинается труднейший из всех сезонов.

   С одной стороны, политические события будут преграждать доступ публике в театр; с другой стороны, со смертью милого и незабвенного Саввы Тимофеевича материальные условия театра резко изменились к худшему, подняв наш бюджет до крайних пределов.

   Неудачи предстоящего года могут оказаться поэтому роковыми для нашего театра. К счастью, репертуар сезона исключителен по интересу.

   1) Ваша чудная пьеса¹.

   2) "Драма жизни" Кнута Гамсуна.

   Это революция в искусстве. Пусть она не будет принята публикой - но она заставит о себе много говорить и даст театру ощутить новые свои шаги вперед.

   3) Может быть, пьеса Найденова.

   4) "Горе от ума" - для большой публики, которая перестает совершенно интересоваться театром, когда в нем нет понятной ей пьесы.

   5) Возобновление "Чайки"².

   Кто знает театральное дело и публику, тот поймет, что успех пьес зависит в большой мере не только от пьес, но и от той последовательности, в которой они показаны публике.

   Если мы начнем сезон с "Горя от ума", потом дадим "Драму жизни" - сезон погиб.

   В начале сезона нужно что-нибудь сильное, яркое, близкое публике. Она сразу заинтересуется театром, и тогда успех обеспечен и интерес публики, раз направленный, не изменит нам во весь год.

   Пусть "Драма жизни" и "Горе от ума" имеют успех, они не произведут сенсации, и полсезона театр будет прозябать.

   Для того чтоб он жил, необходима следующая последовательность:

   1) "Чайка" (чтобы подготовить публику).

   2) Ваша пьеса.

   3) "Драма жизни".

   4) Найденовская.

   5) "Горе от ума" - на пост.

   Предыдущие пьесы публику удовлетворят, и к посту все ее симпатии - на стороне театра. В это время она с удовольствием просмотрит и "Горе от ума".

   Вот те расчеты, которые заставляют меня от имени всех товарищей обратиться к Вам с большой просьбой начать сезон с репетиций Вашей пьесы. Это сразу взбодрило бы труппу.

   С отдохнувшими нервами актеры принялись [бы] с экстазом за интересную работу, а режиссер и декоратор исполняли бы свое дело без торопливости и с надлежащей подготовкой, немыслимой среди работы сезона. Как бы все приободрились и закипели сразу!

   Мы мечтаем, что 7 августа вечером при собравшейся труппе Вы сами читаете Вашу пьесу. Блестящее начало, но оно может осуществиться только тогда, в том случае, если Вы здоровы, расположены и располагаете своим временем для приезда в Москву.

  

  

   ...Я вернулся сюда с большой энергией и доволен работой. 8 августа Алексей Максимович читал пьесу...¹ Она понравилась и принята труппой.

   Горький был очарователен и мил. Видно, он рад возвращению в Художественный театр и старается почаще ходить к нам, получше и попроще установить отношения со всеми. 8-го вечером было заседание, и Владимир Иванович был энергичен.

   9-го утром устанавливали костюмы для "Горя от ума". Сделали много. 9-го вечером я мизансценировал на сцене 1-й акт "Драмы жизни", 10-го утром - был в Театре-студии, на стройке с Поповым².

   Там все готово вчерне, и Попов работает прекрасно. Пока спокоен и не думаю об этом.

   10-го опять мизансценировал 1-й акт "Драмы жизни". 11-го утром был в конторе "Т-ва Владимир Алексеев", 11-го вечером мизансценировал 2-й акт. 12-го (спутался в числах), словом, вчера - чудесный день, он был посвящен просмотру летней работы студии.

   В Художественном театре репетиции были отменены, и многие из труппы поехали в Пушкино: Вишневский, Книппер, Качаловы, Муратова, М. Ф. Андреева, Горький, Косминская, Грибунин и пр. День чудный. Забрали закуски. На Мамонтовке вся труппа вышла нас встречать. Общие приветствия, оживление, трепет. Приехали и Савва Иванович Мамонтов и всякая молодежь: художники, скульпторы и пр. В 12 часов начали со "Шлюка и Яу" - свежо, молодо, неопытно, оригинально и мило. Среди молодежи Баранов играет великолепно - успех, оживление и чудесное впечатление.

   Завтрак импровизированный; игра в теннис, городки, обед в старинной аллее. Горячие споры, юные мечтания.

   В 6 часов "Комедия любви", это слабо, по-детски, но и тут надо было признать, что в труппе есть хороший материал. "Смерть Тентажиля" - фурор. Это так красиво, ново, сенсационно!³ Вся труппа провожает на вокзал. Горький в ударе и говорит обаятельно. На вокзале в Москве - ужин очень оживленный. Сегодня фабрика, и вечером - распределение ролей горьковской пьесы...

  

   Ваша болезнь нас взволновала! Хотел навестить Вас сегодня, но не попал. Завтра тоже не удастся. Что с Вами? Говорят, инфлюэнца? Хочется хоть на бумаге поделиться с Вами хорошими впечатлениями. Вчерашний день дал мне много радости. Он удался прекрасно. Неожиданно собралась вся труппа Художественного театра. Неожиданно приехали Горький, Мамонтов. Таким образом, собрание состоялось с генералами. "Шлюк" произвел прекрасное впечатление, и я от души порадовался за Вл. Эмильевича¹. "Тентажиль" произвел фурор. И я был счастлив за Всеволода Эмильевича². "Комедия любви" прошла слабо, но я, кажется, понял секрет и смогу подать хороший совет. Главное же в том, что вчера стало ясно: "есть труппа" или, вернее, хороший материал для нее. Этот вопрос мучил меня все лето, и вчера я успокоился³. Вчера пессимисты стали верить в успех и признали первую победу студии над предрассудками. Всеми этими чувствами мне хотелось поделиться с Вами, так много потрудившимся над созданием нового дела.

   12 авг. 1905

  

  

   ... Признаться, волнуюсь за вас...

   Как бы дороги не забастовали, так как уж очень плохо принята конституция. Все может быть. Надеюсь на то, что без меня ты благоразумнее. Получил твою хорошую открытку, в которой ты пишешь, что Крым надо похерить. Как это ни грустно, но это благоразумно, и я одобряю. У меня складываются обстоятельства преглупо. Дело в том, что по всем статьям необходимо, чтобы пьеса Горького "Дети солнца" шла первой. Без этого может быть жестокий провал - материальный. От участия в пьесе я пока отказался, несмотря на то, что роль подходящая и интересная и Горький меня просил. Роль передал В. И. Качалову¹. Мне же необходимо заладить пьесу, то есть два акта, написать планировку, сделать макеты и помочь найти образы. После этого я мог бы уехать даже на две недели. При общей помощи (В. В. Калужский по макетам, Владимир Иванович Немирович-Данченко - по писанию планировок), быть может, к 21-му, 22-му удастся уладить эту работу и в этих числах выехать из Москвы за вами, так как боюсь, если вы поедете без мужчин, но... 31 августа общее собрание "Т-ва Владимир Алексеев". Мое присутствие необходимо. Перенести собрание никак нельзя.

   С начала сентября вступает "Чайка", и ты нужна в Москве, если играешь эту роль ². Есть другая комбинация: я присылаю кого-то за вами. "Чайку" ты не играешь. Тогда я до 1 сентября налаживаю горьковскую пьесу и освобождаюсь недели на две. Мы уезжаем без детей куда-то отдохнуть. Как быть? Подумай.

   Спасибо Игоречку за его милое письмо. Если найду минутку, отвечу. Поцелуй его и Кирюлю. Умники ли они и помогают ли тебе?..

  

  

   ...Очень жду вас и начинаю скучать. За твои письма и письма детей нежно целую. Работаю много, но с толком, и это бодрит и не утомляет.

   В театре настроение хорошее, хотя М. Ф. Андреева немного его портит. Не пойму, в чем дело. Роль ее хорошая¹. Пьеса Горького будет иметь успех. Труппа, подстегнутая студией, работает хорошо. Два акта я уже написал. Сегодня отправлюсь к Калужским на одни сутки писать 3-й акт².

   Погода адская, дождь хлещет... Мрак. Смотрите берегитесь очень при возвращении из теплых стран. Мне очень жаль и беспокойно, что я не могу приехать за вами.

   Не скажу, чтоб мне хотелось одному ехать в Севастополь. Будет скучно. С 1 сентября все-таки я возьму отпуск на 10-12 дней, но как им воспользуюсь, не знаю.

   Рассудим вместе.

   Говорят, приняты две замечательные ученицы в студию, для балета и оперных отрывков; поступает Шорникова. Одно обидно - это Игоречек. Беспокоит меня его здоровье. Будьте осторожны в вагоне. Думаю, что его больной желудок происходит от мышьяка; в вспрыснутом виде мышьяк действовал дурно и на меня. Целую тебя и детей. Жду...

  

  

   ...Редко пишу тебе... это против воли. Работаю много и хорошо. Поэтому бодр и не очень устаю. Утром высыпаюсь, а в 12 часов - репетиции, не успеваю написать; в 4 1/2 часа - обед с Владимиром Ивановичем и Вишневским. Заговоримся - потом надо спать, опять не найдешь времени, а вечером после репетиции по привычке клонит ко сну. Твою срочную телеграмму мне подали у Калужских на даче. Не понимаю, что тебя обеспокоило. Вероятно, нелепые слухи о Москве. Здесь пока тихо. Мир принят с радостью¹. О студии я писал тебе подробно. С тех пор не был и не знаю, что там делается. Знаю, что актеры переехали в Москву из Пушкина. За два дня пребывания у Калужских мы наработали пропасть. Сделали два макета и полтора акта мизансцен. Там отлично работается. Первый день просидели на воздухе: погода была чудная. Но зато остальные полтора дня буря, холод, дождь, и топили печи. Дача у него - восторг. Симов отличился. Все оригинально, удобно и хоть и вычурно, но талантливо. Внутренность вроде парохода. Чисто, так как все из дерева и съемных подушек. Вместо занавесок на террасе - паруса. Фонтан ударяет по колокольчикам и издает созвучие и пр.².

   Домашними делами меня тоже завалили. Кухарка ушла - ищем новую, а также буфетного служащего. Корову все еще не перевезли и т. д. Без тебя боюсь напутать.

   До сих пор был занят делом и не скучал. Спасибо Игоречку и Кирюле за письма, если они писали их от души. Целую, обнимаю...

   P. S. Сегодня прошли 1-й акт Горького.

   У Киры учение начинается 25 августа.

  

  

   ...Прежде всего благодарю тебя за телеграмму в Лозовой. Признаться, я волновался и очень опечалился, когда узнал, что телеграммы нет. Делать было нечего. Пошел ужинать. Только что проглотил последний кусок, как ко мне подходит помощник начальника станции и приносит твою телеграмму. Она меня пока успокоила. Надеюсь в будущем на твое благоразумие.

   Ехал я хорошо: лежал и читал. Первую ночь спал отлично, вторую - похуже. Приехал в Севастополь в пасмурную и дождливую погоду. Как всегда, мне одному не везет. Вчера было чудесно, а сегодня ночью погода испортилась. Ветер ужасный, моросит. Волны сильные. Достал нашу обычную комнату, где мы с тобой останавливались. Благодаря погоде встреча с морем не произвела прошлогоднего впечатления. В Бахчисарае встретил поезд с матросами с "Прута", отправляемыми в Сибирь на каторгу. Картина тяжелая. Знаменитый "Потемкин" стоит на рейде, и его видно с моего балкона¹. Воздух чудесный, хотя и холодный.

   Все-таки Севастополь - милый, так как хранит много хороших воспоминаний. Тут вспоминаются наши разные поездки. Пепа {Пепа - так прозвал себя Игорь Алексеев, когда ему был год.- Ред.} - маленький, Игорь - большой; Кира - огромная и малюсенькая; ты - то больная, то бодрая. Особенно запечатлелась первая театральная поездка. Подходя к театру, молодеешь на семь лет, и кажется, что из-за угла сейчас выйдет Чехов. Какое славное было время! Теперь есть незначительные перемены. Нелепый памятник обороны Севастополя - готов. Он и "Потемкин" смотрят друг на друга удивленно и отвернувшись в разные стороны. Набережная вокруг тоже готова. Не скажу, чтобы красиво, но, во всяком случае, опрятно. Город на военном положении, но это касается только военных. Музыка играет, и в театре поют по обыкновению.

   Поправляйся же скорее, а детишки пусть берегут тебя. Очень сильно жалею и грущу, что мы не вместе.

   Сегодня именины мамани. Помолись за нее...

  

  

   Недостаток третьего акта, что он может происходить и утром, и ночью, и вечером. Он вне времени и пространства. Как хотите... Мне лично - чувствуется больше всего дождливый, пасмурный день¹.

   Смело утверждаю, что лучше Вашего финала придумать нельзя. Тут психология ни при чем. Сходят с ума на миллионы способов. Важно, что этот финал хорошо и очень оригинально заканчивает акт.

   Я ратую за него усиленно!²

   Боюсь, что Алексей Максимович спутает и запугает Марию Федоровну, но как тут быть - уж не знаю. Он приноровил роль для нее, и образ испорчен. Я боюсь до него сильно касаться, а то потом обвинят бог знает в чем.

   Написал половину 4-го акта.

   Трудновато. Мало планировочных мест ³.

   Не забудьте, что ворота в 3-м акте разбиваются толпой⁴.

   А как с разрешением? Ой - страшно ⁵.

   Еще одно дело, о котором забыл поговорить до отъезда.

   Очень мне страшно, что Мейерхольд не имеет дублера для Треплева ⁶.

   В студии все висит на нем, и он уже надорвался. Теперь у Репмана будет родить жена и он отпадает на время, самое горячее для театра. Теперь особенно там нужен Мейерхольд. Он нужен и на всех репетициях "Чайки". Ему не с кем чередоваться. Едва ли же ему потребуется много репетиций.

   Лось - Медведенко⁷.

   Кто же дублер? Без него никак не обойдемся.

   Если работа остановится в студии - придется откладывать открытие, и тогда мне беда. Это меня материально зарежет, так как у меня запасено не больше 20 000 на убытки. Дублер необходим, особенно на первое время. Дальше, когда дела студии наладятся, Мейерхольд будет гораздо свободнее. Я ничуть не против его участия в "Чайке", напротив. Очень этому рад для Художественного театра, у которого нет Треплева, но боюсь, как бы Мейерхольд на первое время не подрезал или Художественный театр или студию. Я бы сделал так. Медведенко - Москвин или Грибунин (он похудел), Лось - Треплев - дублер.

  

   29 ноября 905

   Спасибо за письмо. Обрадован. Тронут.

   Как Вам ответить, не знаю. Где остановился Нестор Александрович? - не знаю. Пока Художественный театр цел. Он несет большие убытки и, вероятно, к концу сезона растратит свой капитал. (Это между нами.)

   Дела исключительно плохи. Вся публика выехала из Москвы. Бюджет исключительно велик. Отовсюду прижимают.

   Действительно. Было предложение соединиться с Малым театром, основать Государственный театр. Но... Пришлось это дело отклонить до созыва Государственной думы. Пользоваться субсидией, притом очень большой, из рук чиновников - нельзя. Хлопотать об этой субсидии в период междуцарствия - неудобно. Не верю в хороший результат соединения с Малым театром¹.

   Что будем делать в будущем году, неизвестно. Вероятно, уедем на весь год за границу, куда нас усиленно зовут. Может быть, устроим эту поездку постом².

   Будущее покрыто туманом. Нужно ли будет искусство - это большой вопрос. Имеет ли будущность театр с дорогими ценами - другой вопрос.

   Я обещался не распространять молвы об обращении к нам Малого театра. Говорю об этом только близким и друзьям. Не выдавайте меня! Настроение довольно подлое... Все отвлекает от работы, да никому она сейчас не нужна. Чувствуешь себя в роли клоуна... а жаль...

   "Горе от ума" могло бы выйти оригинально и недурно ³.

   Фабрики бастуют на каждом шагу. Получился курьез. Те фабрики, которые держали мастеров в черном теле, имеют возможность делать уступки. Там довольствуются малым. У нас уже давно уступки дошли до последних пределов, дела приносят ничтожный процент. Новых уступок делать нельзя, а у мастеров требования в 10 раз больше, чем у тех, которые привыкли к кулакам. Вот тут и вертись... Сколько я речей говорил... и ничего не выходит.

   Пока чувствуем себя очень несвободными.

   Получили ли Вы мое длинное письмо? Целую ручки. Жена кланяется. Авось увижу Нестора Александровича.

  

   Т_е_л_е_г_р_а_м_м_а

   Успех небывалый в Москве и Берлине¹. Цвет немецкой литературы, печати, финансовой аристократии, русский посол и посольство, Гауптман, Шницлер, Зудерман ² присутствовали. Отзывы печати восторженны. Полная победа. Овации, подношения. Горды, счастливы. Поклоны. Наш адрес: Unter den Linden, No 27.

  

   Теперь выяснился успех "Федора". Он для нас неожиданно колоссален.

   Первый спектакль собрал такую публику, которую Берлин видит вместе не часто. Представители науки, литературы: Гауптман, Шницлер (приехал из Вены), Зудерман, Фульда¹ и пр., Haase (100-летний актер)², все антрепренеры театра, посольство, главные банкиры (Мендельсон и пр.), вся лучшая часть прессы, посольства, бургомистр, офицерство и пр., Барнай, Дузе ³ (проездом). Публика была на 9/10 немецкая. Вызовы такие же, как при первом приезде в Петербург. Когда в паузе, по приказанию полиции, опустили железный занавес, чтоб прекратить овации, публика не расходилась и стала хлопать еще сильнее. Нам, т. е. мне и Немировичу, пришлось выйти в ложу. Тогда весь театр поднялся, и овации возобновились. Трудно поверить, что все газеты, без всякого исключения, захлебываются от восторга. Главные критики обрушились на немецкое искусство и кричат, чтобы актеры поскорее бежали учиться к русским. Русские,- пишут они, - отстали от нас в политической жизни, но мы испуганы и изумлены тем, что они обогнали нас на 20 лет в искусстве. Стыдно, но должно признаться,- пишет самый строгий критик, ругающий всегда все,- что то, чем мы любовались у Рейнгардта⁴ (здешний Deutsches Theater), есть первые детские шаги сравнительно с русским искусством, которое, судя по "Царю Федору", уже 8 лет тому назад достигло идеала.

   Словом, пресса захлебывается от восторга.

   Остается победить два больших препятствия:

   1) Большая публика враждебно настроена к русским. Еще до появления нашего в Берлине по здешним кабачкам острили: показывали большой русский кошель и в нем 10 немецких пфеннигов. Это результат наших гастролей.

   Сильно говорят о том, что немцы привыкли вывозить из России деньги, но кормить ее они не намерены. По той же причине нас обирают здесь недобросовестным, жульническим образом. Боюсь, что никаких сборов не хватит, чтоб покрыть эти невероятные расходы.

   2) Публика убеждена, что мы играем по-немецки. Приходится разочаровывать ее, и тогда немцы удивленно хлопают глазами и смотрят на нас, как на безумных или на нахалов. Дузе может играть по-итальянски, так как она из культурной страны. Мы на эту смелость не имеем права. Зато интеллигенция, артистический и научный мир ухаживают за нами и засыпают нас приглашениями.

   Занят безумно. Пишу пока коротко. Целую ручки. Поклоны от наших и от меня Нестору Александровичу и всем друзьям.

  

   Ваш роскошный венок с лестной надписью был для нас особенно дорог, ибо исходил от Вас, нашего любимого артиста и мастера, которым мы привыкли восторгаться с молодых лет.

   Мы не забыли, что во время Ваших триумфальных выступлений в Москве Вы уделили внимание маленькой труппе, которая в то время из последних сил пробивала себе путь. Слова Ваши привлекли к нам внимание, помогли двигаться вперед и создать наш теперешний театр.

   Выражая восхищение Вашим большим талантом и личным обаянием, мы искренно благодарим Вас за неустанное внимание и постоянное благосклонное поощрение, дающее нам энергию для дальнейшей работы.

   Примите наше глубокое уважение, восхищение и благодарность.

  

  

   Каждую минуту хочется написать тебе, так как переживаю очень значительную минуту жизни, но - работаю не только днем, но и ночью. Устал очень, а впереди еще больше дела... Приходится здесь добиваться невозможного. Среди глумления, грабежа, разврата и пьянства самого скверного захолустного театра, среди национальных препирательств и колкостей, с незнанием немецкого языка, приходится стоять за русское искусство. Это своего рода война без пушек, каждую минуту ждешь вылазки неприятеля, подкопа и мин. Немецкая пунктуальность, работоспособность, деликатность - все это миф. Таких лентяев и пьяниц, как здесь, я не знаю в России. Правда, дирекция Берлинского театра славится своей распущенностью. Теперь мы победили их, и они исполнились уважения к нам и по крайней мере не мешают. Наши мастера стали легендарны, так как они здесь работали за десятерых. Их сманивают даже в другие театры. Симова приглашают наперебой писать декорации то на императорской сцене, то на частной, но он до того возненавидел немцев и их безвкусицу, что заламывает поистине американские цены. Так, например, за 4 макета "Демона" просит 4000 руб. и т. д. Мы здесь герои дня. Успех небывалый. То, что пишут в русских газетах, это очень маленькая часть целого. Самый большой успех имел "Дядя Ваня"... И какие статьи! Таких не было в России. Какое тонкое понимание чеховского аромата!

   Немцы поразили нас,- правда, маленькая группа интеллигенции здесь удивительна. Они радуются за искусство, отрешаясь от всякого национального чувства. Приглашают нас наперерыв, знакомятся все и хотят фетировать, но мы уклоняемся: во-первых, неподходящее для этого время в России, а во-вторых, не хватает сил. Самое интересное и трогательное - это наши взаимные симпатии с четой Гауптманов. Он настолько увлечен нами, что немцы не узнают его, так как он слывет за нелюдимца. Были даже выходки с его стороны. Так, например, в антракте "Дяди Вани" он вышел в фойе (все удивлялись этому), собрал толпу и во всеуслышание заявил (ни более ни менее): "Это самое сильное из моих сценических впечатлений, там играют не люди, а художественные боги". После 4-го акта "Дяди Вани" он долго сидел неподвижно, держа платок и закусив его. Потом встал и утер слезы. К нему подошел Владимир Иванович, но он ему ответил только: "Ich kann nicht sprechen" {"Я не могу говорить" (нем.).}. Немирович говорил, что у него в эту минуту было лицо Шиллера или Гёте. После "Дна" он сказал, что не спал всю ночь и обдумывал пьесу, которую он хочет попробовать написать специально для нашего театра. Словом, Гауптман захвачен. Следующим номером следует поставить Барная. Он здесь директор императорских театров, и тем не менее бывает на всех спектаклях, подносит венки и вслух говорит, что учится у русских. Сегодня для Берлина произошло нечто необыкновенное. Здесь есть критик Норден. Он пишет критики только в исключительных случаях (местный Стасов) и всегда ругательного характера. Никогда он никого не похвалил. В сегодняшней маленькой статье написано приблизительно следующее: "В Берлине случилось событие. Приехали русские. На долю каждого поколения приходится встречать 6-8 больших художников. В этой труппе - все художники и все собраны воедино. Это гениально... и критика смолкает. Пусть идут в театр знакомиться с Россией не только артисты, но и дипломаты, политики и те, кто утверждает, что это погибшая страна. Народ, который создал такое искусство и литературу,- великий народ. У него есть культура, но мы ее не знаем. Она непохожа на нашу, но нам не мешает поближе ее узнать".

   Словом, мы обожрались славой. Материальная часть - не очень. Дело в том, что Берлин совсем не театральный город, и делать здесь 30 спектаклей - безумие. Сюда ездят только для патента и скорее бегут в другие города, чтоб наживать деньги (сообщи об этом Севастьянову). Ни одна гастроль (даже Дузе) не проходила здесь без убытка. Мы в прекрасных условиях, так как покрываем расходы. Наилюбимейший здесь театр - Deutsches Theater - делает на круг 3000 марок. Мы делаем 2500. Беда в том, что по смете мы рассчитывали на большее. Сегодня нас пригласил на ряд спектаклей императорский театр в Дрездене. Это лестно и приятно. Но более трех спектаклей мы не успеем дать. Потом едем в Прагу, это бездоходная поездка, но очень приятная, так как чехи нас очень ждут. Приглашают и в Вену, и в Мюнхен, и в разные провинциальные города, и в Париж, и в Лондон, и в Бельгию, и в Амстердам. [...]

   Тяжелые и грустные известия из России омрачают все то приятное и интересное, что мы переживаем. О Борисе - тоже грустные известия. Дети скучают. Кира увлекается театром. Но год для них в смысле учения следует считать погибшим. Боюсь, как бы они не исшалопайничались. Они учатся, но это неправильное учение.

   Крепко обнимаю тебя и всех братьев и сестер. Перешли это письмо всем братьям и сестрам. При всем желании невозможно писать всем в отдельности одно и то же. Единственное время для писем - это антракты. Остальное время все занято.

  

  

   Никогда еще не приходилось так работать, как теперь. Не только днями, но и ночами. Приходится превращать кабак в приличное заведение.

   Аккуратность немцев, их чистота, умение работать - все это миф. Ни в одной провинции я не видел такой распущенной банды, как здесь: нас не только обирают и грабят, но при этом глумятся и всячески оскорбляют. Так продолжалось до первого спектакля, и чего это нам стоило!.. не только в материальном, но и в нравственном отношении. Так продолжалось до первого спектакля. Это был триумф, какого мы не видали ни в Москве, ни в Петербурге. Весь Берлин: литературный (Гауптман, Шницлер, Зудерман, Гальбе и пр. и пр.), научный (все известные профессора и медики), финансовый (Мендельсон и все другие банкиры), Барнай, Дузе, все директора театров и 80-летний Гаазе, знаменитый артист, который никуда не выезжает, и известный критик Керр. Эти два посетителя особенно удивили берлинцев, так как они отреклись от театра. На следующий день нас завалили статьями. Здесь более 100 газет, причем приложения выходят еще и вечером. Все, без единого исключения, поместили огромные статьи, захлебываясь от восторга. Таких рецензий я никогда не видал. Точно мы им принесли откровение. Почти все кричали и заключали статьи так: мы знаем, что русские отстали на столетие в политической жизни, но, боже, как они опередили нас в искусстве. Последнее время их били под Мукденом и Цусимой. Сегодня они одержали первую блестящую победу. Bravo, Russen!..

   Везде рекомендуется актерам и режиссерам идти учиться у нас. Апогея успеха (тонкого) достигли в "Дяде Ване". Гауптман ревел как ребенок и последний акт сидел с платком у глаз. В антракте он (известный своей нелюдимостью) выбежал демонстративно в фойе и громко на весь зал крикнул: "Это самое сильное из моих сценических впечатлений. Там играют не люди, а художественные боги". Здорово! Конечно, мы познакомились с ним и с женой. Он прямо влюбился в нас и остался в Берлине до конца наших гастролей. После "Дна", которое имело страшно шумный успех (но не такой тонкий, как "Дядя Ваня"), Гауптман заявил нам, что он всю ночь не спал и обдумывал пьесу, которую хочет писать специально для нашего театра. Постоянным посетителем наших спектаклей является Барнай. Он уже смотрел все пьесы по два раза, подносит нам венки с надписями "Лучшему театру" и т. д. Очень увлекаются нами Фр. д'Андраде и Шпильман.

   Словом, в смысле успеха мы, как говорит Сав. Ив., обожрались.

   Материальная часть для Берлина блестяща, и все диву даются, что мы делаем по 2500 марок в вечер. Самый популярный здесь театр - это Deutsches Theater, и он делает столько же. Но, увы, для нас это мало, мы едва покрываем расходы, которые, повторяю, ужасны. Мы же мечтали о том, что привезем с собой крупную сумму ¹. Все в один голос говорят, что в Берлине нажиться нельзя, что здесь получают патент, а с этим патентом в других городах наживают капиталы. Пожалуй, это правда, потому что самые лучшие impressario всех стран, точно мыши на лакомство, съехались в Берлин. Каких только не перебывало у нас господ, одни просят в Австрию, другие в Америку и т. д. Не знаю, сумеем ли мы выжать пользу из наших успехов, но так ясно, что без другого города не обойтись. Все это очень трудно устроить и с московскими моими делами и с детьми. Нельзя же их таскать с собой по свету. Сознаюсь, что эти поездки редкостно интересны, так как знакомишься с интересными людьми, которых в другое время и не встретишь... но... все-таки - дома лучше. Здесь - холодно и жутко. Хорошо еще, что успех оказался выше ожиданий, а если бы провал! Страшно даже подумать, как бы нас тут заклевали и съели. Вчера Берлин нас признал окончательно. Была кронпринцесса и должен был быть и кронпринц. Весь вечер по телефону из Потсдама звонили, чтоб мы затягивали антракты, так как он после заседания непременно хотел застать хоть последний акт. Последний антракт тянули без конца и даже сказали публике о причине такой паузы; наконец-то она послала сказать по телефону, что больше тянуть нельзя. Тогда последовало разрешение начинать, так как заседание еще не кончено. Так он и не был. Его ждут в следующий раз. Говорят, будто и Вильгельм собирается. Это будет первый пример его выезда в частный театр. Сегодня из дворца просили сообщить недельный репертуар... Главная загвоздка - это незнание языка. Немцы были уверены, что мы будем играть по-немецки. Когда им объявляют, что москвичи говорят по-русски, они искренно изумляются этой дерзости: приехать в Берлин с русским языком. Боже, как народ ненавидит русских, но зато интеллигенция здесь прелесть. Она с большой верой глядит на Россию и простой русский талант искренно принимает за гениальность.

   Как тяжело здесь развертывать русские газеты и читать все то, что происходит у вас. Тяжело это особенно потому, что все эти наши невзгоды в лучшем случае приведут нас к западной культуре - это ужасно. Цена этой культуры ровно 5 копеек... Здесь сердца нет - потому-то критиков больше всего удивляет сердце русского человека, при отсутствии всякого пафоса.

   Покажи, пожалуйста, это письмо Сергею Ивановичу. При первой свободной минуте буду писать ему большое письмо, с тем, однако, условием, чтоб он не отвечал на него. Покажи письмо и [имя-отчество неразборчиво.- Ред.], а потом перешли его Зине. Ее я прошу переслать по очереди всем сестрам и братьям. Целую и люблю.

  

  

   Лейпциг.

   Театр огромный. Город чудесный. Публики почти полный театр. Говорю - почти, потому что есть некоторые места, откуда ничего не видно, и они не продаются. После первой картины - уже буря, после второй крикливые вызовы. Весь партер из немцев аплодирует сидя. Раек - русские студенты - неистовствует. Так повторяется в увеличивающейся прогрессии после каждого акта. Вызовы по 10-12 раз. По окончании бесконечные крики, которые прекратить нельзя, за отсутствием железного занавеса. По окончании "Федора" подают мне и Немировичу два венка огромных с самыми патетическими надписями от русской колонии и от русского консула. Уборные как в Большом театре: много, большие, жаркие, неуютные и неудобные. Директор театра - какой-то фат и хлыщ. Ничего там не добьемся, и мастера не очень любезны. До Дрездена далеко в этом отношении. После спектакля я ужинал с Немировичем, а остальные поехали с какой-то русской компанией кутить. Там, как кажется, было чертобесие. Пели русские и цыганские песни. Немцы пришли к двери поглазеть на русских, их втянули в компанию, и они запели свои песни. То же случилось с американцами. К концу наши танцевали по-цыгански, американцы- кэк-вок, немцы - свои танцы. Получилось общее братание. На следующий день нас возили показывать дом Шиллера, картинную галлерею, кабачок Ауербаха (откуда взял Гёте свою сцену в подвале того же названия). Интересно, но не очень.

   Пришлось сделать визиты консулу и каким-то другим господам, которые приезжали, с необыкновенным почтением и подобострастием, представляться мне и Немировичу. "На дне" - опять крик, шум, гам, успех огромный, шумливый. В театре сам Никиш¹ с семьей. Он прибегал на сцену и очень восторгался. Жена его - еще больше. После 3-го акта - неистовство, венки от социал-демократов, цветы Книппер и Муратовой. Никиш демонстративно аплодирует. Я передал ему поклон от Нюши. Он тотчас же вспомнил ее и долго расспрашивал. Просит кланяться. В конце крикливые овации без конца. Сбор почти полный. При выходе из театра неожиданно меня подхватывает толпа человек в 200 и на руках несет в противоположную сторону от гостиницы. С шумом и аплодисментами мы совершили таким образом прогулку по огромной площади, пока наконец добрались до гостиницы. Толпа ворвалась в гостиницу, и там едва удалось успокоить ее и вывести на улицу. Надо сознаться, что это было довольно безобразно и дико. Я поспешил в свой номер. Там ужинал и укладывался. На следующий день, т. е. сегодня, надо было встать в 8 часов и в 9 1/2 - ехать. Путаница на станции невообразимая. Переезд не длинный, но благодаря толпе ехавших - утомительный, несколько пересадок, таможня и пр. С радостью встретил детишек в Дрездене и расцеловал. Едва вышли из вагона в Праге, как нас окружила толпа. Тут и городской голова, и профессора, и президент (интендант) театров, директор, вся труппа, старухи, женщины, дети. Весь вокзал наполнен толпой. Мы шли сквозь шпалерами уставленную толпу народа. Вся улица у вокзала наполнена толпой, может быть, в несколько тысяч. Все снимают шляпы и кланяются, как царям. Можешь себе представить в эту минуту Екатерину Николаевну в роли царицы. Я испугался сначала, а потом мне до того стало смешно...

   По улицам до гостиницы кучки народа - тоже кланяются. Что же делать... Мы, как цари, ехали и кланялись, хотя вид с дороги у нас не был царский. На одевание нам дали 2 часа, и в 6 мы были в каком-то дамском клубе на рауте. Чай, угощение, толпа каких-то людей. Дамы сами прислуживали, нас знакомили, за что-то благодарили. Говорили на ломаном русском. Артем ожил от русской речи и ухаживал за дамами. В 8 час. нас отпустили. Я приехал домой, пройдя через толпу, стоявшую у подъезда и кланявшуюся нам.

  

   5 апр.

   Сегодня с утра визиты. Какие-то председатели разных ферейнов и обществ. Что будет далее - не знаю.

   Сегодня вечером спектакль гала в честь русских гостей,- так гласит афиша.

   Опять будем играть роль царей.

   Спал хорошо и бодр.

   Прошу Лидию Егоровну прочитать всем нашим это письмо, сообщить его Ольге Тимофеевне и Сереже Мамонтову и сохранить письмо для меня.

  

   Воскресенье

   Функции бывшей студии возрождаются в Художественном театре. Хотелось бы очень заинтересовать Вас этим делом и воспользоваться Вашими советами¹.

   Я был бы очень счастлив видеть Вас завтра у себя (Каретный ряд, д. Маркова, против театра "Эрмитаж", вход с улицы) около 8 час. вечера.

   Соберется кое-кто из лиц, интересующихся новым направлением в нашем искусстве.

  

  

   В теперешнее время нельзя ссориться. Простите меня.

   Я, больше чем кто-либо, ненавижу в себе тот тон, который я не сдержал в себе вчера. Он оскорбляет и унижает прежде всего - меня.

   Я искренно раскаиваюсь и еще раз извиняюсь.

   У меня две причины, смягчающие мою вину.

   Первая. Нельзя после самого трудного акта вызывать на объяснения артиста, у которого нервы превратились в мочалу.

   Вторая. Я не могу примириться со всякой оплошностью или нерыцарским поступком театра. Когда мне бранят театр чужие люди, а я знаю, что они правы, и не могу заставить их молчать или обличить их во лжи,- я страдаю больше, чем кто-нибудь Другой, так как