Достоевский Федор Михайлович - А. Г. Достоевская. Дневник 1867 года

sp;    Сегодня был страшный ветер, биза, я ходила на почту и за курицей. Вечером начали диктовать; но надо сказать, что все, продиктованное на этой квартире, было потом забраковано и брошено ¹⁴⁶.

  

   Был опять страшный дождь; вечером диктовали.

  

   Я обманула Федю насчет курицы, сказала, что курицу купила, а сама ела что-то другое; вот обман мой и открылся. Федя ужасно начал приставать, почему курицы нет, так что мы чуть было из-за того не поссорились. Вечером я ходила на почту и получила от Вани письмо. Ночью сделался страшный пожар; когда здесь бывают пожары, то обыкновенно ходят по улицам пожарные, да свистят в какие-то свистки. Тотчас все граждане, служащие в здешней пожарной команде, поспешно одеваются и бегут на место пожара. В это время на пристани пароходы бьют набат, а также звонят в колокола в церквах.

  

  

   Ветер все еще продолжается, диктовали; у меня была сильнейшая боль в спине и страшная изжога; меня уверяют, что если у меня такая изжога, то это значит, что у ребенка длинные волосы и что это будет мальчик; не знаю, насколько это верно.

  

   Сегодня ходили смотреть на пожар, смотрели на мост и тот самый магазин, где я покупала себе вату; мне сегодня сказали, что на пожаре сгорел в суматохе ребенок, господи, как это ужасно. К нашим старушкам приходила сегодня глухая старуха, которая обыкновенно приходит тогда, когда есть что-нибудь такое сообщить. Мне бывает ужасно смешно, когда она приходит: поднимается такой ужасный крик, такой гам, что ужас, я прежде думала, что непременно бранятся, но выходит, что это только такой разговор. Наша маленькая старушка Луиза объявляет нам, что, конечно, ей скучно говорить с глухой старухой, что это очень надоедает, а сама ведь до того глуха, что решительно ничего понять не может. Это уж выходит уморительно.

  

   Сегодня, когда Федя топил печку, то ужасно бранился, я ему об этом заметила, он рассердился, и мы с ним поссорились. Ссора была довольно значительная. Получила от мамы письмо и сегодня же отвечала.

  

   Ссора у нас все еще продолжается; я сидела целый день дома, читала какой-то роман. Хозяйки нам дают знать, что мы должны искать себе квартиру.

  

   Ссора продолжается по-прежнему, мы не говорим, не конч[аем] ссоры, не знаем, чем это кончится; ссора кончилась, Федя ужасно беспокоился, что я нынче была нездорова.

  

   Ночью был припадок в 20 минут 5-го; лицо все ужасно покраснело, звал меня Саша, но потом все вспомнил и много и разумно говорил, а потом сказал, что ничего не помнит.

  

   Он ужасно какой разбитый; денег нет; пришлось идти заложить у Crimsel недавно выкупленное у него платье за 25 франков; меня там очень хорошо приняли, дали мне 3 чепца.

  

   Получила письмо от мамы, бедная мама все горюет. Сегодня по всему городу прибиты были афиши, возвещавшие Escalade¹⁴⁷ - первое национальное празднество женевцев, именно когда Duc de Savoye {Герцог Савойский (фр.).} хотел овладеть Женевой, то его бароны, воспользовавшись сном женевцев, уже перелезали стену, как те проснулись и сбросили их со стены, и таким образом не допустили овладеть городом; вот их самое большое национальное предание, больше у них ничего и нет, и, конечно, они этим гордятся, просто даже досадно смотреть. Одной бабе, которая вылила на голову барона помои из окна, даже сделали памятник на площади, "magnifique fontaine" {Великолепный фонтан (фр.).}, как они его называют, где она представлена с горшком на голове. Сегодня наши старушки нам уши прожужжали тем, что, дескать, надо непременно идти смотреть Escalade, что это будто бы так хорошо, что все здешние молодые богатые люди истратили бог знает какие суммы для того, чтобы явиться на праздник в богатых будто бы костюмах. Мы действительно соблазнились, и я Федю уговорила идти смотреть. Часов в 8, когда стемнело, мы отправились гулять, и там каждую минуту попадались целые толпы разряженных мальчишек, которые в разных рожах с необыкновенной радостью бегали по улицам (у них наряжаются в этот день) и пели песни. Потом мы выбрались, наконец, на большую улицу, где было порядочно много народу. Тут мимо нас прошла процессия очень плохо одетых рыцарей и дам, просто хуже, чем у нас бывает в самых плохих балаганах на Святой неделе. Тут было довольно тесно и мы даже несколько боялись за меня. Тут в толпе ходили какие-то молодые люди и звенели кружками, приглашая положить туда. Но мы решили с Федей, что вместо кружки гораздо лучше пойти и купить пирог, и хотя у нас было довольно мало денег, но, однако, отправились и на возвратном пути купили клубничный пирог и наскоро пирог спрятали, потому что иначе бы наши старухи ужасно на нас рассердились бы, если бы увидели, что мы едим пирог, а деньги им еще не заплатили. Чтобы понравиться старухам, мы рассказали Es<calade>. Мне этот вечер очень помнится, луна так хорошо сияла, вечер был довольно теплый, и, главное, мы были очень дружны с Федей. Он мне вечером сказал, что "ты и славная мать будешь", что я ему очень нравлюсь и вообще был очень ласковый.

  

   Ходили на почту, думали получить деньги, а ничего нет, это меня ужасно как огорчило. Он вечером был со мной очень ласков, называл меня милочкой и сказал, что очень меня любит и будет любить.

  

   Опять ничего на почте нет. Наша маленькая старуха Луиза захворала, была больна целый день. Я помогала нашей старшей старушке убирать комнаты и им очень понравилось. Старшая старуха очень горюет. "Что я буду делать, - говорит она, - если моя сестра умрет". Я ее утешала, как могла.

  

   Старуха несколько поправилась; на почте опять ничего нет. Я просто с ума схожу, не знаем, что и делать; Федя весь день ходил и думал.

  

   Сегодня с Федей опять был припадок в 10 минут 8-го <...> Сказали нам решительно, чтобы мы искали себе квартиру. Мы уже несколько раз отправлялись искать себе квартиру, но поиски наши оканчивались обыкновенно полным неуспехом. Так, меня, как беременную, почти нигде не пускали, отказывались, говоря, что тут очень много хлопот, непременно хотели отдать нам квартиру вместе с пансионом, но мы того уж решительно не желаем. Потом, когда мы уж прожили несколько месяцев, те самые квартиры, что мы смотрели, все еще оставались пустыми, да, вероятно, пробудут пустыми еще несколько месяцев.

  

   Ходила закладывать два шелковых платья у Cr<imsel>, получив деньги, сказала, что будто бы это прислала мне мама; ужасно не хотелось идти закладывать, да делать было нечего, а уж как не хотелось. Ходили опять отыскивать квартиру, нашли себе на улице Montblanc во 2-м этаже у M-me Josslin; квартира нам очень понравилась, состоит из 2-х комнат: маленькая спальня и большая комната, с кроватями и мягкой мебелью, и хозяйка нам показалась с первого взгляда очень милой и простой, хотя потом мы и поняли, что это была за женщина. Спросила с нас 100 франков в месяц, но потом отдала за 86, мы обещали дать ей знать в среду, возьмем ли мы или нет.

  

   Сегодня мы уж положительно не надеялись получить деньги, так как обыкновенно получаем их по четвергам, и я отправилась в библиотеку, чтобы взять "Jil Bias"; конечно, я тихонько пошла на почту и уж, разумеется, никак не ожидала денег. Но я даже и не удивилась и не обрадовалась, когда узнала, что деньги пришли; Федя мне просто не поверил, когда я ему принесла записку для подписи; он подписался, и я отнесла на почту и получила конверт; Федя тотчас оделся, и мы пошли получать деньги; всего 690 франков, но взяли 10 франков за промен. Потом пошли покупать муфту, здесь спрашивали с нас 30 и 35, так что мы даже думали и не покупать, но потом купили маленькую серую барашковую за 25 франков и даже толковали, что, может быть, она пригодится и Сонечке или Мишеньке. Потом купили фруктов, изюму, груш и наконец раков, которых баба принесла нам с рынка. Старухи, услышав, что мы собираемся есть раки, просто пришли в ужас. Вечером пришел Федя, принес пирог сладкий и мне 1/4 фунта засахаренных фруктов, просто у нас пошел пир горой. Старухам отдали деньги и прибавили 10 франков за службу. Я ходила выкупить у Cri<msel> мои платья, и, к моему удивлению, он взял всего только 2 франка процентов, тогда как я думала, что он возьмет франков 7 или 8. Федя хотел мне купить кофту и юбку, но я отказалась, и было очень глупо. Вечер прошел очень весело и в расчетах, куда нам девать деньги. Купили ему кашне и мне небольшой шерстяной платок.

  

   Ходили выкупить кольца и шаль, взяли процентов 83.75 и потом отправились купить маме подарок, такую шаль, на которую я уж давно мечу; за шаль и за платье коричневое в 9 метров я заплатила 55 франков и оставила их у колбасницы. Потом купили очень тонкого полотна на детские рубашечки, на 6 рубашек, и купила модель детской рубашки за 2.50 франков. Когда Федя отправился, в свою очередь, обедать, то я пошла взять от колбасницы мамину шаль и зашла в магазин разных изделий, чтобы купить какой-нибудь подарок для Вани. Народу у них было множество, потому что теперь наступает рождество и здесь обыкновенно делают друг другу подарки. Купила на стену календарь Ване за 6 франков и две колоды карт за 1.80 с; сделался дождик. Я хотела было сегодня отправить, но оказалось, что нельзя, что уж поздно. Я решилась отправить завтра утром.

   Старухи ужасно надоели мне, все ко мне приходили, старшая старуха даже плакала, что мы уезжаем, хотя еще недавно, до получения денег, нас же выгоняла, говорила, что нам, дескать, оставаться у них нельзя, чтобы родить, потому что у нее молодые люди, которые проживут до мая месяца. Вообще она потом очень раскаивалась, что нас отпустила, потому что ее молодые люди прожили не так долго, как хотели, а наша квартира стояла пустая без малого 4 месяца, потом переехал какой-то доктор [Шкалитин], который ей же денег не заплатил. Но что же делать, если не хотели нас держать, то пришлось нам выехать. Сказали M-me Josslin, что возьмем у нее ее квартиру.

  

   Ходила рано утром на почту, чтобы отослать подарок; оказалось, что надо запечатать было в коленкоре, пришлось идти покупать, заплатила 1.35 с, они были так любезны, что сами запаковали мою посылку. На почте сказали, что возьмут 2 франка, а когда свесили, то взяли 8 франков; я была просто взбешена, так было досадно, что даже плакать хотелось, но что же тут делать. В пакет я вложила 2 книги и денег 10 рублей серебром на проценты, письмо и карты 2 колоды. Я была так рассержена, что, придя домой, поссорилась с Федей, но мы потом опять помирились. Ночью немцы, наши соседи, вздумали нам отомстить и принялись ходить большими шагами, потому что Федя ходит; но это они сделали решительно как лошади; старуха Реймонден, которая почему-то особенно любит своих немцев, пришла к нам ночью с выговором, зачем, дескать, Федя ходит, что немцы жалуются. Нас это просто взбесило. Мы сказали ей, что переезжаем.

  

   Ходила утром покупать фланель на пеленки и платьице, дали мне модель платьица. Потом стали укладывать сундуки, все уложили. М-те J<osslin> сама пришла к нам в 2 часа с комиссионером перенести наши вещи. Я тоже ходила на новую квартиру, она нам очень понравилась, такая веселая, большая; хозяйка была с нами очень любезна, отдали ей деньги. Хозяйка вдруг пришла к нам спрашивать, не видали ли мы ее очки, мы отыскивали, но не нашли. Потом, когда Федя пошел в сортир, то увидел там на полке ее очки, сказал мне, и я ей передала. Пошли с Федей обедать, мне не хотелось бы, чтобы она видела, как я ем мою poulet, она будет, как Реймонден, говорить, что Федя меня не кормит, когда я ем это только для того, чтобы у меня не было изжоги.

  

   Ходила к бабке дать ей наш адрес, она была очень любезна со мной, сказала, что я вовсе не похожа на будущую мать, называла меня "мон анфан" {Дитя мое (фр.).}, была очень любезна со мной и обещала приходить меня навещать. Федя как-то сказал, что я буду очень хорошая мать, сказал: "Это, надеюсь, [служит] испытанием, в Петербурге мы, может быть, дурно бы жили, ссорились, я бы тебя ревновал, а тут я тебя всю узнал". Федя довел меня до бабки.

  

   Ходила в церковь молиться, а сначала поссорилась с Федей, который меня бранил, зачем я его раньше разбудила. Потом мы помирились. Шила Сонечке платьице. Была у Реймонден, она мне так много дурного наговорила о нашей хозяйке, что просто страх берет! Наполовину, я думаю, неправда. В субботу 21/9 <декабря> были мои именины. Федя еще накануне купил большой сладкий пирог, а утром подарил мне 4 пары перчаток разных цветов, заплатил 10 франков, а, между тем, у нас очень мало денег. Начал диктовать новый роман, старый брошен. От 23 до 31 числа время прошло очень быстро: вечером диктовали, а утром переписывала, потом много шила разных детских вещей. 31 числа пошла закладывать кольца, оказалось, что у Cl<ere> заперто, пришлось идти к Cr<imsel> заложить платье, жена была очень любезна, но муж не очень. Показали мне [кружевной] платок с кружевами из гипюра за 30 франков, отдавали за 28; дала задаток 5 франков; Ване отослала два письма с одним и тем же содержанием, пришлось заплатить 2 франка за них.

  

  

  

   {* Записи после текста Дневника (обычным письмом).}

  

   Басня

  

   ДЫМ И КОМОК

  

   На ниве мужика Комок земли лежал

   А с фабрики купца Дым к небу возлетал.

   Гордяся высотой, Комку Дым похвалялся.

   Смиренный же Комок сей злобе удивлялся.

   - Не стыдно ли тебе, - Дым говорил Комку -

   На ниве сей служить простому мужику.

   Взгляни, как к небу я зигзагом возлетаю

   И волю тем себе всечасно добываю.

   - Ты легкомысленен, - ответствовал Комок. -

   Смиренной доли сей размыслить ты не мог.

   Взлетая к небесам, ты мигом исчезаешь.

   А я лежу века, о чем, конечно, знаешь.

   Плоды рождать тебе для смертных не дано.

   А я на ниве сей рождаю и пшено.

   Насмешек я твоих отселе не боюсь.

   И с чистою душой я скромностью горжусь.

  

   АБРАКАДАБРА

   Ключ любви |

  

  

  } ее дочери

   Она невинна |

  

   Талисман, жених

  

   Он. Поклон тебе, Абракадабра,

   Пришел я сватать Ключ любви.

   В сей омут лезу слишком храбро,

   Огонь кипит в моей крови.

   Она. Авось приданого не спросит,

   Когда огонь кипит в крови.

   А то задаром черти носят

   Под видом пламенной любви.

   Он. Советник чином я надворный,

   Лишь получил, сейчас женюсь.

   Она. Люблю таких, как Вы, проворных.

   Он. Проворен точно, но боюсь.

   Одна из дев: К чему сей страх в делах любви,

   Когда огонь кипит в крови.

   Он. Сей страх, о дева, не напрасен.

   Дева. Твоих сомнений смысл ужасен.

   Он. Вопросом дев я удостоен.

   Вопрос сей слишком непристоен.

   Абр. Не отвечайте, коли так.

   Ведь не совсем же Вы дурак.

   Он. Сей комплимент мне очень лестен.

   Я остроумием известен.

   Одна из дев. Зачем пришел к нам сей осел?

   Он (с остроумием). Осел жениться б не пришел.

   Но к делу: кто из них невинна

   И кто из них любови ключ,

   Скажи скорее и не мучь.

   Она. О батюшка, ты глуп, как гусь.

   Невинны обе, в том клянусь.

   Он. Увы! Кто клятвам ныне верит?

   Какая мать не лицемерит.

   Одна из дев, в негодовании показывая на Абракадабру.

   Не лицемерит мать сия.

   Он (с насмешкой). Не потому ли, что твоя?

   Доколе с нами сей.

   Она. Клянусь еще, что ты болван.

   Он. Болван, но не даюсь в обман.

   Одна из дев. Довольно, прочь беги, мерзавец.

   Ты скот, осел, христопродавец.

   Он (с глубоким остроумием)

   Мог продать

   Осел не продал бы Христа.

   Дева. Оставь сейчас сии места.

   Он. Довольно, дева, дружба дружбой.

   Идти на службу

   А мне пора тащиться к службе. (Уходит).

   Вся в слезах негодованья {*}

   {* Следующие два четверостишия написаны стенографически.}

   Я его хватила в рожу

   И со злостью <не расшифровано>

   Я прибавила, о, боже,

   <Не расшифровано> похоже.

   Я писал жене про мыло

   А она то и забыла

   и не купила

   Какова ж моя жена,

   Не разбойница ль она?

  

   Вся в слезах негодованья {*}

   {* Слева на полях: Милан, справа: Женева. Далее текст снова написан обычным письмом.}

   Рдеет рожа за границей

   У моей жены срамницы,

   И ее характер пылкий

   Отдыхает за бутылкой.

  

   Я просил жену о мыле

   А она и позабыла,

   Какова моя жена,

   Не разбойница ль она?

   Два года мы бедно живем,

   Одна чиста у нас лишь совесть.

   И от Каткова денег ждем

   За неудавшуюся повесть.

   Есть ли у тебя, брат, совесть?

   Ты в "Зарю" затеял повесть,

   Ты с Каткова деньги взял,

   Сочиненье обещал.

   Ты последний капитал

   На рулетке просвистал,

   И дошло, что ни алтына

   Не имеешь ты, дубина! {*}

   {* Следуют записи каламбуров и шуток (не воспроизводятся здесь, так как они частично встречались в предшествующем тексте).}

  

  

   В своих воспоминаниях о Достоевском его приятель литератор А. П. Милюков рассказывает, как навестил писателя 1 октября 1866 г.: "Он быстро ходил по комнате с папиросой и, видимо, был чем-то очень встревожен".

   - Что вы такой мрачный? - спросил Милюков. В ответ Достоевский рассказал о заключенном им с издателем Ф. Т. Стелловским кабальном договоре, по которому он должен был представить к 1 ноября новый роман объемом в 10 печатных листов. В случае нарушения этого срока издатель приобретал право на безвозмездное издание всех новых произведений Достоевского в течение девяти лет. До срока оставался лишь месяц, роман не был начат.

   - Ну, так возьмите стенографа, - посоветовал Милюков, - и сами продиктуйте весь роман: я думаю, в месяц успеете кончить {Милюков А. П. Литературные встречи и знакомства. СПб., 1890. С. 231.}.

   Так появилась в доме Достоевского молодая стенографистка Анна Григорьевна Сниткина, которой суждено было стать женой, другом и помощницей великого писателя и изменить весь ход его дальнейшей жизни.

   В 1866 г. А. Г. Сниткиной было 20 лет. Отец ее, Григорий Иванович Сниткин, мелкий чиновник из мелкопоместных украинских дворян (его отец еще носил не руссифицированную фамилию Снитко), получивший, однако, некоторое образование, следил за литературой, любил музыку и театр. Это он, судя по воспоминаниям дочери, вносил в семью те умственные интересы, которые определили судьбу его детей. Женившись уже немолодым на юной шведке Анне Мильтопеус, незадолго перед тем приехавшей из Або в Петербург к своему старшему брату, Г. И. Сниткин ко времени, когда подросли дети, был уже в отставке, а благосостояние семьи зиждилось на нескольких доходных домиках на окраине Петербурга, построенных и эксплуатировавшихся его практической и рачительной женой.

   Жизнь в семье Сниткиных была дружной и спокойной, что помогло сформировать "чрезвычайно добрый и ясный", по выражению Достоевского, характер Анны Григорьевны.

   "Я вспоминаю мое детство и юность с самым отрадным чувством, - писала она сама впоследствии, - отец и мать нас всех очень любили и никогда не наказывали понапрасну" {Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1971. С. 43-44.}. Спокойной патриархальности семьи, расчетливой, аккуратной и размеренной ее жизни, основы которой были заложены матерью А. Г. Сниткиной, Анной Николаевной, с ее шведским происхождением и пуританским воспитанием, соответствовали и царившие в ней консервативные и религиозные воззрения.

   Однако новые веяния, характерные для полной надежд атмосферы конца 1850 - начала 1860-х годов, не обошли и эту семью. Для детей своих Сниткины готовили иное будущее - путь к нему лежал через образование и интеллигентный труд. Врачами становятся два двоюродных брата А. Г. Сниткиной - Александр и Михаил Сниткины, агрономом- ее родной младший брат Иван. Дочери Сниткиных принадлежали к первому поколению русских женщин, получивших систематическое гимназическое образование. А. Г. Достоевская, как и ее старшая сестра Мария, начала учиться в немецком училище св. Анны, но затем, едва открылась в Петербурге первая женская (Мариинская) гимназия, была отдана туда и в 1864 г. окончила курс с серебряной медалью.

   Ее гимназическая подруга М. Н. Стоюнина вспоминала о ней как о способной, общительной и живой девочке, отличавшейся начитанностью, привлекавшей "к себе сердца своей правдивостью и искренностью" и обладавшей "даром картинного воспроизведения всего того, что видела и наблюдала в окружающей жизни". "Стоит ей выйти на улицу, на рынок, с самой будничной целью, - рассказывала М. Н. Стоюнина, - как она все подметит, не только крупное событие, яркую сцену, но и мелкие, но важные, характерные подробности. Возвратясь домой, она все изобразит картинно, сценично, в лицах, - в ней, несомненно, таился огонек артистки..." {Из воспоминаний М. Н. Стоюниной об А. Г. Достоевской // Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы / Под ред. А. С. Долинина. Сб. 2. М.; Л., 1924. С. 579.}

   Окончив гимназию, А. Г. Сниткина не сочла свое образование законченным. Она поступила на Педагогические курсы, открытые в 1863 г. директором Мариинской гимназии Н. А. Вышнеградским. Со свойственным ей юмором она рассказывает о воспоминаниях об этом неудачном своем образовательном опыте: "В то время в обществе существовало увлечение естественными науками; я поддалась течению: физика, химия, зоология представлялись мне каким-то "откровением", и я поступила на физико-математическое отделение курсов. Вскоре, однако, я убедилась, что выбрала не то, что соответствовало моим наклонностям, и что мои занятия имеют лишь печальный результат: при опытах кристаллизации солей, например, я больше занималась чтением романов, чем наблюдением за колбами и ретортами, и они жестоко страдали" {Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 44-45.}.

   Может быть, этой неудачной попыткой и завершилось бы образование молодой девушки, но смерть отца в 1866 г. заставила ее по-иному взглянуть на свое будущее. Материальное благополучие семьи к этому времени пошатнулось, младший брат лишь начинал учиться; необходимость самой зарабатывать себе на жизнь стала для Анны Григорьевны реальностью. Именно поэтому она возобновила начатые еще до болезни отца занятия на курсах стенографии Ольхина и скоро стала одной из лучших его учениц.

   Попытки получения профессии, поиски жизненного пути, отличного от типичной для того времени женской судьбы, надо, кроме того, связать со средой, в которой проходила юность А. Г. Сниткиной. Она любила впоследствии говорить о себе как о "девушке шестидесятых годов", что воспринималось обычно как некое позднейшее преувеличение {Белов С. В., Туниманов В. А. А. Г. Достоевская и ее воспоминания // Воспоминания. С. 7.}. Однако неизвестные до сих пор части ее дневника, посвященные воспоминаниям юности, и неизданные наброски к "Воспоминаниям" убеждают в том, что у нее были некоторые основания для подобных утверждений. Ее обычным кругом была студенческая молодежь и молодая профессура Петербургского университета, собиравшаяся в доме ее родственников, где были два сына, студенты-естественники, и несколько дочерей. Студенческие волнения, репрессии, жертвами которых, случалось, были и друзья молодых Сниткиных; идейные споры; художественные и литературные впечатления - все формировало в девушке самосознание, чуждое предыдущим поколениям русских женщин {Наст. изд. С. 297.}. Целью ее становится самостоятельный труд, материальная и моральная независимость от будущего мужа, да и вообще образование, углубление и расширение своего духовного мира. Влияние глубоко консервативной, но очень близкой ей душевно семьи удержало ее, однако, от крайностей "нигилисток", и, вероятно, именно это сочетание интеллигентности трудящейся девушки с традиционным женским обликом и манерами более всего должно было понравиться в ней Достоевскому.

   Роман для Стелловского ("Игрок") был продиктован Достоевским в 24 дня. "При конце романа я заметил, - писал Достоевский в апреле 1867 г., - что стенографка моя меня искренно любит, хотя никогда не говорила мне об этом ни слова, а мне она все больше и больше нравилась. Так как со смерти брата мне ужасно скучно и тяжело жить, то я предложил ей за меня выйти. Она согласилась, и вот мы обвенчаны" {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28, кн. II. С. 182.}.

   Решение Достоевского изменить свою жизнь, женившись на привлекательной, скромной и умной молодой девушке, встреченное с неудовольствием его родными и друзьями, само по себе не может вызвать удивления. Не должна была останавливать его и разница в возрасте: это было в то время довольно обычным явлением.

   Смелость же, с которой юная девушка решилась связать свою судьбу с тяжелобольным немолодым человеком, недавним "государственным преступником", обремененным семьей и огромными долгами, принятыми на себя после смерти брата, - как ни лестно было ей внимание выдающегося человека - говорит о ее незаурядном характере и мужестве.

   Зная Достоевского как писателя с отроческих лет, восхищаясь его талантом, Анна Григорьевна не могла не поддаться увлечению его личностью; дни совместной работы сблизили их, а впечатление, произведенное на нее Достоевским при личном общении, было огромным: все потеряло значение в сравнении с ним.

   С известной долей экзальтации и с наивной радостью, в которой, как сказал потом Достоевский, было "много неопытного и первой горячки", Анна Григорьевна вышла замуж и вошла в новый для нее - и в духовном, и в бытовом отношении - мир. Впоследствии она так характеризовала свое тогдашнее душевное состояние: "...я безгранично любила Федора Михайловича, но это была не физическая любовь, не страсть, которая могла бы существовать у лиц, равных по возрасту. Моя любовь была чисто головная, идейная. Это было скорее обожание, преклонение пред человеком, столь талантливым и обладающим такими высокими душевными качествами. <...> Мечта сделаться спутницей его жизни, разделять его труды, облегчить его жизнь, дать ему счастье - овладела моим воображением..." {Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 122.}

   Этой юношеской мечте А. Г. Достоевская осталась верна в течение всей своей жизни. Она не только создала Достоевскому дом, семью, возможность спокойной творческой работы. Стенограф, переписчица, секретарь, издательница сочинений мужа, она защищала его от всего трудного и отягощающего художника, от всей практической и материальной сферы жизни. Беспредельно любящая жена, она настойчиво оберегала его здоровье, смягчала тяжелые настроения писателя, с умом и тактом поддерживала мир в семье и во взаимоотношениях Достоевского с внешним миром. Переписка ее с мужем не оставляет сомнений не только в исключительной взаимной привязанности, но и в большой душевной близости между ними {Ф. М. Достоевский. А. Г. Достоевская. Переписка. Л., 1976.}.

   После смерти Достоевского жена его прожила еще 37 лет - годы, наполненные неустанными заботами об издании его сочинений, популяризации его наследия, сохранении его архива, создании музея писателя. В течение всех этих лет, то принимаясь упорно, то на время оставляя, А. Г. Достоевская выполняла еще одну, очень важную для нее задачу - как можно тщательнее и подробнее записать и оставить потомству все то, что она считала нужным рассказать о покойном муже и их общей жизни. Это были и примечания к его письмам, и разъяснения к своим собственным письмам к нему, и попытки установления автобиографических реалий в эпизодах и персонажах его произведений, и расшифровка своего стенографического дневника первого года их брака, и, наконец, писание "Воспоминаний" - произведения, занимающего исключительное место в мемуарной литературе о Достоевском. В нем особенно проявилась не только несомненная литературная одаренность автора, но и свойственные ей тщательность и ясный ум.

   Первые датированные автором наброски воспоминаний относятся еще к началу 1880-х годов и связаны, вероятно, с биографией Достоевского, над которой работал Н. Н. Страхов {Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (далее РГБ). Ф. 93. Разд. III, 5.15.}. На протяжении многих лет А. Г. Достоевская вновь и вновь возвращалась к идее создания автобиографических записок, но реализовала ее только в старости, в 1911-1916 гг. "Воспоминания" ее написаны более чем через тридцать лет после смерти Достоевского, когда значение его в литературе и развитии общественной мысли было уже давно оценено человечеством, когда многие воспоминания о нем были широко известны, а интерпретация в литературе его творчества и особенно личности слишком часто расходилась с тем, что хотелось бы видеть А. Г. Достоевской.

   Все это придавало особую ответственность делу, задуманному мемуаристкой, - сказать правду о Достоевском-человеке, ту правду, которую, по ее представлениям, никто, кроме нее, и не мог сказать. Эта задача была в конце концов решена ею: ей действительно удалось осуществить свое "искреннее и сердечное желание" - "представить читателям Ф. М. Достоевского со всеми его достоинствами и недостатками - таким, каким он был в своей семейной и частной жизни" {Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 36.}. Однако "Воспоминания" А. Г. Достоевской как источник для изучения личности и жизни писателя не могут быть правильно оценены без понимания ее концепции личности мужа и своей с ним семейной жизни, - концепции, которая сложилась у нее в течение десятилетий, проявляясь в различных случаях {В частности, в интервью для прессы.}, и нашла наиболее полное и развернутое выражение именно здесь. Ею диктовался умелый, а часто чрезмерно обдуманный отбор фактов, их несколько тенденциозное толкование, устранение всего, что противоречило бы ему; на фоне подробной и достоверной фактической истории А. Г. Достоевской хотелось нарисовать не реальную, трудную и противоречивую личность писателя, а некую оптимистическую схему ее, совершенный образ "положительно прекрасного человека", в иных местах (например, в разговоре А. Г. Достоевской с Толстым {Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 392.}) приобретающий даже несколько мифологический оттенок.

   Одновременно - и, вероятно, гораздо менее сознательно - создавался другой образ: личности самой мемуаристки (хотя, как мы увидим впоследствии, там, где надо было выбирать между собой и Достоевским в распределении розовых красок, предпочтение большей частью отдавалось ему).

   По отзыву самого Достоевского, А. Г. Достоевская была для него "просто ангелом-хранителем" {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 28, кн. II. С. 205.}. Всю свою жизнь, без остатка отданную великому писателю, она рассматривала как некое призвание. Не только любовью к мужу и преданностью ему, но и этим сознанием вдохновлялся ее жизненный подвиг. Тем не менее ей необходимо было и признание этого неустанного служения: при его жизни - им самим, впоследствии - современниками и потомками; в этом, особенно к старости, виделась ей компенсация ее постоянного многолетнего труда.

   Однако ни искренняя, непринужденная и тактичная манера повествования, ни широкое использование автором документов своего архива, ни многократно проверенная и безусловно преобладающая в тексте "Воспоминаний" фактическая точность не могут снять необходимости критического анализа этих мемуаров при их использовании. Такой анализ становится возможным более всего потому, что сохранился другой, в каком-то смысле контрольный источник - дневник, который А. Г. Достоевская вела за границей в течение первого года своего замужества.

   Дневник этот во многих отношениях отличается от "Воспоминаний". Прежде всего - своей документальностью. Это подлинная ежедневная запись фактов жизни, мыслей, чувств и впечатлений, запись только для себя, недоступная даже для мужа (дневник велся стенографически) и потому полная ничем не скованных откровенных рассказов о нем. Живые, необдуманные и часто незрелые суждения молодой женщины, даже само непонимание ею в то время мотивов и значения поступков и слов мужа подводят нас куда ближе к его истинному, сложному облику, нежели более сознательное и объективное, но вместе с тем более хрестоматийное и банальное переосмысление этих же поступков и слов в "Воспоминаниях". Текст дневника, таким образом, значим и сам по себе - для представлений о личности Достоевского, для летописи его жизни и трудов в 1867 г. С другой стороны, он дает возможность сравнительной критики "Воспоминаний" и уяснения значения их как источника.

   Этими возможностями исследователи располагают уже в течение трех четвертей века, с тех пор как были изданы оба эти произведения {Достоевская А. Г. Дневник. М., 1923; Достоевская А. Г. Воспоминания. М.; Л., 1925.}. Но лишь со времени, когда заново были расшифрованы стенографические оригиналы дневника А. Г. Достоевской, стал выясняться весь ход ее работы над дневником и "Воспоминаниями". История этих обоих, важнейших для изучения жизни и творчества Достоевского, источников может предстать наконец в своем настоящем свете.

   Обратимся же к сложной и не совсем обычной истории дневника А. Г. Достоевской.

   14 апреля 1867 г. Достоевские выехали в Германию.

   Два месяца, прошедшие со дня свадьбы, не способствовали их сближению. А. Г. Достоевская с трудом входила в неупорядоченный, нервный быт новой семьи. Отношения с родными мужа-его пасынком и семьей его покойного брата Михаила-складывались неблагоприятно. Боясь быть несправедливым, Достоевский не считал возможным решительно принять в этих конфликтах сторону молодой жены. Анна Григорьевна видела в отъезде за границу и изоляции этим путем мужа от родных единственное средство сохранить и укрепить свою семейную жизнь. Достоевский торопился уехать, боясь, что его многочисленные кредиторы предъявят векселя ко взысканию. Главная же цель его была - восстановить пошатнувшееся здоровье и создать условия для написания романа в "Русский вестник", редактор которого М. Н. Катков ссудил писателя большой суммой денег.

   Анна Григорьевна впервые расставалась с матерью. "Я утешала маму тему- писала она в одном из черновых набросков своих воспоминаний, - что вернусь через три месяца, а пока буду часто ей писать. Осенью же обещала самым подробным образом рассказать обо всем, что увижу любопытного за границей. А чтобы многого не забыть, обещала завести записную книжку, в которую и вписывать день за днем все, что со мной будет случаться. Слово мое не отстало от дела, я тут же на станции купила записную книжку и с следующего дня принялась записывать стенографически все, что меня интересовало и занимало. Этою книжкою начались мои ежедневные стенографические записи, продолжавшиеся около года..." {Достоевская А. Г. Дневник. С. XI.}

   Так возник заграничный стенографический дневник жены Достоевского, литературная судьба которого сложилась столь своеобразно.

   Вместо трех месяцев Достоевские прожили за границей четыре года. При возвращении в Россию в 1871 г. Достоевский, получивший анонимное предупреждение об ожидающем его строгом пограничном досмотре, сжег большую часть своих бумаг, несмотря на протесты жены, с первых дней брака очень бережно относившейся к архиву мужа. "Мне удалось отстоять, - писала А. Г. Достоевская, - только записные книжки к названным романам {"Идиот", "Вечный муж" и "Бесы".} и передать моей матери, которая предполагала вернуться в Россию поздней осенью" {Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 198.}. Вероятно, так же были сохранены и возвратились в Россию записные книжки самой Анны Григорьевны.

   К своему заграничному дневнику А. Г. Достоевская обратилась снова только в 1890-х годах. "Перечитывая записные книжки мужа и свои собственные, - сообщала она, - я находила в них такие интересные подробности, что невольно хотелось записать их уже не стенографически, как они были у меня записаны, а общепонятным языком" {Там же. С. 35.}. Начав расшифровку своего дневника в 1894 г., А. Г. Достоевская несколько раз прерывала работу, а зимой 1911/12 г. совсем ее оставила.

   Время расшифровки легко устанавливается по надписям А. Г. Достоевской на отдельных листах двух тетрадей, в которые переписан расшифрованный текст: на первой указан 1894 год (вся эта тетрадь однородна по чернилам и почерку: можно думать, что она не только начата, но и закончена без большого перерыва) {}, во вторую тетрадь расшифрованный текст начал заноситься в 1897 г., но эта тетрадь, как и надпись на ней, заполнялась не сразу, что заметно по перемене чернил и пера. В надписи: "Дневник записывался стенографически. Переведен и переписан чрез 30 лет, в конце 1896 г. Затем переписывание было возобновлено летом 1909 г., зимою 1912 г. Книга содержит "Дневник", начиная с 10 июня/22 июня 1867 г. до 24/12 августа 1867 года" - слова, выделенные нами курсивом, приписаны другими чернилами. Меняются почерк и чернила трижды и в тексте расшифровки (одни до записи 3 июля, затем до 22/10 июля и от этой даты до конца). Таким образом, до зимы 1911/12 {Российский государственный архив литературы и искусства (далее РГАЛИ). Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 148. Л. 1; см. также Дневник. С. 5.}. вторая тетрадь была заполнена на две трети, а закончена лишь этой зимой {Там же. Ед. хр. 149. Л. 1; Дневник. С. 141.}. Именно текст этих двух тетрадей был издан в 1923 г. Н. Ф. Бельчиковым {Достоевская А. Г. Дневник.}.

   По приведенному выше сообщению А. Г. Достоевской в одном из набросков "Воспоминаний", она вела дневник за границей примерно год. Нельзя сомневаться в том, что при работе над воспоминаниями ей были хорошо известны хронологические рамки стенографических записей, которыми она пользовалась. Поэтому следует исходить из того, что дневник велся с апреля 1867 г. примерно по февраль-март 1868 г. Такой же срок ведения дневника А. Г. Достоевская назвала в одном из данных ею для печати интервью {Измайлов А. А. У А. Г. Достоевской (к 35-летию со дня кончины Ф. М. Достоевского)//Биржевые ведомости, 1916, 28 янв., N 15350.}.