Достоевский Федор Михайлович - А. Г. Достоевская. Дневник 1867 года

лучше хотя что-нибудь купить.

   Федя встал ужасно раздражительный и разбитый. Сегодня мы решились идти в консульство для засвидетельствования этой бумаги. Но он сегодня ужасно грустен, так что я едва могла его упросить идти. Пошли. Консульство от нас в двух шагах, но так как мы пришли в 2 часа, то никого не было. Бумагу мы там оставили. Сказано прийти в одиннадцать часов. Отсюда мы пошли в галерею. На дороге купили мне перчатки светлые (за пару 1 талер 2 1/2 гроша). В галерее была жара непомерная. Феде сегодня, по обыкновению, ничего не нравится, так, то, что он прежде находил хорошим, теперь на то и смотреть не хочет. Это обыкновенно у него бывает, когда после припадка изменяются все его впечатления. Федя никогда не может рассмотреть хорошенько Мадонну, потому что не видит так хорошо, а лорнета нет. Вот сегодня он и придумал стать на стул пред Мадонной, чтоб ближе ее рассмотреть. Конечно, я вполне уверена, что в другое время он ни за что не решился бы на этот неизбежный скандал, но сегодня это он сделал. К нему подошел какой-то лакей и сказал, что это запрещено. Только что лакей успел выйти из комнаты, как Федя мне сказал, что пусть его выведут, но что он непременно еще раз станет на стул и посмотрит на Мадонну, а если мне это неприятно, то пусть я отойду в другую комнату. Я так и сделала. Через несколько минут пришел и Федя, сказал, что <<он все-таки стал и>> видел. <<Я, разумеется, выбранила его за это,>> но он ответил, что, что за важность, если б его вывели из галереи, что у лакея душа лакейская. Как будто лакей был виноват, что ему приказано не допускать различных беспорядков. Действительно, что бы это было, если б каждый вздумал смотреть так, как ему удобнее. Тогда был бы немалый беспорядок <<всегда>>.

   Пошли на почту. Но так как Федя, по обыкновению, зашел в вагон, а я отошла смотреть гравюры, которые висят на стене и изображают Саксонскую Швейцарию, я оглядываюсь и вдруг не вижу Феди. Я отправилась к почте, потом назад, смотрела, оглядывалась, но ничего не находила. Я была почти уверена, что он пошел в противоположную сторону и, обойдя здание, придет. Так что я пошла в переулок, как вдруг в конце площади увидела Федю и поспешила к нему. Он накинулся на меня с бранью, спрашивая, где я была, куда я заходила, как будто я могла в какие-нибудь 3 минуты куда-нибудь зайти. Я отвечала ему, что тоже искала его, но он не хотел верить, сказал, что я лгу, <<что у меня привычка лгать>>. Я так рассердилась, что назвала его первыми попавшимися на язык словами: "подлая тварь". Писем нет. Но Федя ужасно сердит на меня и не хочет говорить, я <не расшифровано>, что он не может со мной говорить, что я вру. Я никогда еще не лгала {что назвала... лгала заменено: Но сдержалась и только серьезно сказала ему, что я еще никогда ему не лгала.}. Так мы, худо разговаривая, дошли до нашего обыкновенного обеда. Но при входе на нас, по обыкновению, оглянулся немец, а Федя приписал это моему громкому разговору и объявил мне, что если я заговорю, то он непременно уйдет. Тут у нас опять началась ссора, но окончилось благополучно. Федя весь день был немного скучный {приписал это... скучный заменено: нашему разговору и сказал, что если немец опять оглянется, то он его ударит. Федя был сегодня весь день очень раздражителен и скучный.}.

   Потом мы пошли в G<rand> J<ardin>. Сегодня играли все ужаснейшую дрянь, все какие-то вальсы и польки, и ничего хорошего. Подле нас сели какие-то русские, мать и две дочери. Старшая была одета до невероятности безвкусно, <<то есть шляпа странного фасона и странно убрана, какие-то широкие поля, и все одеты очень безвкусно>>. В антракте мы пошли пострелять. Федя сделал несколько промахов. Настреляли на 6 Grosch'eft. Потом я вздумала стрелять, хотя мне было ужасно бы совестно, если бы я не стала попадать. Но каково же было мое удивление, когда я вдруг попала 3 раза сряду в цель, четвертый - в охотника, которого убила. Потом несколько промахов, потому что Федя просил убить сражающихся солдат. Но, конечно, я не могла, потому что не знала, как это сделать. Потом убила еще охотника. Таким образом, из 9 выстрелов пять были мои. Это великолепно. Потом мы пошли, погуляли, посидели в саду. <<Ушли домой.>> Федя опять опасается припадка. Господи! Да неужели же все будут припадки и здесь? Мне это так грустно, что я не знаю, что мне и делать. Как быстро крушится его здоровье. Господи, сохрани мне его на долгое время! Вчера вечером мы с Федей шутили о его [семейном] несчастьи и он говорил, перефразируя комедию Мольера: Федор Дандин, ты захотел [сего], то я говорила: G<eorge> D<andin>, tu l'as voulu" ⁹⁵.

  

   Встала я сегодня довольно рано и хотела было идти в Naturph<ilosophische> S<ammlung> ⁹⁶, но раздумала, тем более, что Федя мог проснуться и меня бы не было. Я разбудила его в 10 часов с целью идти сегодня в посольство, но мы сели за чай. Пробило уже половина двенадцатого, а мы все не трогались с места. Я тогда спросила Федю, пойдем ли мы, а если он не хочет, то <<[сейчас?] бы мне сказал>>, и я пошла бы одна. Я принялась одеваться, а он сначала подумал, а потом вскочил и велел Иде дать себе тоже одеться. Но так как Ида долго не давала, то это его рассердило, и он бросил свои башмаки об пол. Я ему сказала, что если он не хочет, то пусть не идет {Заменено: что пусть мы не пойдем сегодня.}. Но это еще больше его взбесило. Он, почти разъяренный, вышел со мною из дому, чтобы идти в посольство. Пришли туда. К нам вышел какой-то черный маленький господин, - он после оказался M-r Зайцевым, - очень тоненький, напомаженный и чрезвычайно вежливый. Он спросил нас, что нам угодно, Федя ему сказал, что засвидетельствовать записку. Он спросил: "У вас есть паспорт?" Федя <<(что я решительно ставлю ему в вину)>> отвечал: "Да, конечно, я не беспаспортный". (Разумеется, этого не следовало говорить, тем более, что чиновник имел полнейшее право спросить <<его>> паспорт и <<ему>> обижаться тем, что <это> спрашивают, было решительно невозможно.) Тот отвечал очень тонко и как-то особенно отчетливо: "Согласитесь сами, что я имел право спросить, потому что я не имел удовольствия вас знать и имею честь видеть вас только в первый раз, а потому и спрашиваю ваш паспорт". Федя отвечал: "Я, разумеется, знаю, что вы чиновник русской канцелярии". <<Тот спросил:>> "Я не понимаю, что это значит, что я чиновник русской канцелярии"? - "Я знаю, что вы чиновник русской канцелярии и не стану говорить вам, что вы беспаспортный".- "По крайней мере, я вовсе не думал вас оскорбить, требуя ваш паспорт, - ведь я не имею чести знать ни вашего почерка, ни почерка вашей супруги. Поэтому согласитесь, что мое требование справедливо и я очень сожалею, что здесь нет его сиятельства, который бы вам объяснил, что я имею полное право сделать вам этот вопрос". - Федя отвечал: "Нравы русской канцелярии не следовало бы переносить за границу", и потом прибавил: "Ну, довольно об этом, это вовсе не стоит того, чтобы толковать".- "Но ведь согласитесь, что не я первый начал, это вы начали". Потом он, очень обидевшись, сел писать, а я и Федя сели. В это время подъехал экипаж и в канцелярию вошел первый секретарь, граф Кассини ⁹⁷, на подписание которого и была отдана бумага. Когда она была подписана и приложен штемпель, то M-r Зайцев, обратившись к слуге, сказал, чтоб он нам передал бумагу, хотя был с нами в одной комнате, но он нас не удостоил своего ответа. Тогда Федя, зная, что нужно что-нибудь заплатить за штемпель, обратился к слуге и спросил того по-русски: "Спроси, сколько нужно заплатить". Тот не понял по-русски, <<так как говорит по-немецки>>. Тогда я перевела ему, и он спросил с нас 1 талер 2 зильб. Мы так и вышли из канцелярии, не раскланявшись с М-r Зайцевым, который сел к нам спиной, а Федя, уходя, сказал с ужасным гневом: "Русская канцелярия!" - Когда тот писал, в эту же минуту выходил какой-то секретарь, русский, но уже оевропеившийся, с пробором на затылке и с стеклышком в одном глазу, тоже очень тоненький, дипломат.

   Мы вышли. Мне была очень досадна вся эта сцена, тем более, что она происходила при мне, и мне было ужасно неловко. Да к тому же я все-таки сознавала, что Федя был несколько виноват. <<Разумеется>>, как после мне Федя объяснил, его оскорбила не <<его>> речь, сколько начальнический покровительственный тон, с которым он обошелся, то, что он, еще мальчишка, 25 лет, и смеет таким тоном говорить, еще отставив ногу и указывая на грудь. Эти манеры русской канцелярии, перенесенные за границу, раздосадовали Федю. Но мне сначала было так досадно, что я выбранила Федю тут на улице. Это его привело просто в бешенство, он начал все бросать, проклинал наш брак, [за то, что он был?] церковным, все бросался и был в таком бешенстве, что {раздосадовали Федю... что заменено: раздосадовали Федю. Разумеется, в обычное время, Федя, конечно, сумел бы сдержаться, но после припадка он всегда страшно раздражителен и не смог вытерпеть тона чиновника. Весь вечер Федя то и дело припоминал давишнее и приходил почти в бешенство, чем} меня решительно испугал. Он мне сказал, что когда мы сидели в канцелярии, то ему вдруг привиделся брат Миша, - вдруг из-за двери показалась голова и плечи его, что, может быть, он начинает сходить с ума, <<а что его они так мучают>> {Вставлено: Бедный, дорогой мой Федя, как мне его жалко. Глядя на его раздражение, у меня у самой расстроились нервы, и мне стало страшно грустно и стало казаться бог знает что.}. Потом, когда он стал надевать башмаки, то я ужасно испугалась, - мне представилось, что он хочет уйти. Я подошла к нему, сильно рыдая и едва выговаривая слова, и сказала <<ему>>, что я на целый день уйду, но пусть он только не тревожится. <<Потом мы с ним примирились. Я дала ему честное слово больше его не раздражать.>> Он очень удивился. Право, я не знаю, что со мною делается, но я ужасно как расстроена. Мне все грустно, тоска страшная, я каждую минуту готова плакать, так что у меня сильно расстроены нервы. Но я теперь постараюсь сдерживать себя. <<Мне было ужасно перед ним совестно за мое поведение, просто в глаза было стыдно смотреть. Но мы примирились.>> Потом пошли на почту отдать письма, оба письма на простой почтамт. Я хотела одно рекомендовать, но он уже поставил [на письмо?] 2 марки, и тогда пришлось бы заплатить за них и, кроме того, за рекомендование. Я решилась отправить так, тем более, что эдак гораздо скорее дойдет, - для них не приходится ходить в главный почтамт. Заходили в библиотеку, где я смотрела на различных рыбок и черепах. Меня всегда очень интересует их акварий, тем более, что он теперь очень увеличился.

   Пошли обедать. Но сегодня вина не брали, а спросили пива. Потом пили здесь кофей: дорогой, холодный и мало сахару. Не следует другой раз пить здесь. Заходили на N<eu> M<arkt> за вишнями, купили и клубники. Она здесь очень дорогая: за небольшую кружку 3 зильб., просто непомерная дороговизна. Принесли все домой и пошли в G<rand> J<ardin>. Когда подходили, то увидели, что музыканты полка Konig Johann все попадаются нам навстречу. Потом, когда мы сели и спросили кофею и пива, нам мальчик сказал, что музыканты сыграли первую часть, но так как публики только и было, что трое человек, сидевших в кафе, то играть было невыгодно, и они, сыграв здесь более часа, отправились домой. Действительно, в саду, кроме нас, никого не было. Погода сегодня была очень холодная, был дождь, так что, я думаю, никто и не решился отправиться посидеть в саду. Мы просидели минут с 10 и в восемь часов были уже дома. Чуть не забыла: за обедом нам подавали сегодня какое-то кушание, состоявшее из мелко разрубленной телятины, [окруженное] колбасою и облитое каким-то майонезом, очень жгучим, довольно вкусное, которое я люблю. Я пожелала узнать название. Кельнер сказал, что это russisches Salat {Русский салат (нем.).}. Я никогда не едала такого кушанья в России. Сегодня в Gr<and> J<ardin) к нам подошел маленький мальчик с деревянными плясунами, которые стоят 1 1/2 зильб. Но мы не купили. Два дня назад Федя купил для меня три букетика, 2 из роз и один из гвоздики, очень хорошенькие, которые здесь довольно дешевы, по 6 пфеннигов за букетик. Здесь их продают мальчишки, которые, надо сказать, очень назойливы и неотступно пристают. Так надоедают, что нельзя не купить, а если не купишь, то они говорят: "Подарите мне сколько-нибудь". Особенно я терпеть не могу тут одного мальчишку с очень умоляющими глазами, который постоянно нам попадается навстречу и непременно пристает купить, всегда говоря очень жалостным голосом и смотря умоляющими глазами. Терпеть этого не могу. Как-то на-днях опять встретили у дерева того старика с большим носом, с таким носом, которого трудно встретить <не расшифровано> идеально большой нос, до того большой, что Федя восхитился и дал ему, кажется, Silbergrosch, как сказал, "именно за его богатырский нос".

   Как-то раз ночью я раздумывала, сколько мне нужно, чтобы я была теперь вполне счастлива, - конечно, из вещественного, но не нравственного. Оказалось вот что: маме платье в 8 талеров, ей платок в 8 талеров, Ване что-нибудь в 4 талера и послать им в подарок в Петербург. Господи, сколько бы это было радости, так я этого просто и не знаю. Это составило около 23 талеров. Потом купить одну тарелку в 2, купить еще несколько гравюр и фотографических снимков с картин галереи. Это может быть на 5 талеров на глаза довольно, - всего-на-всего 30 совершенно было бы мне достаточно для моего полнейшего теперешнего счастия. Господи, какое я, право, еще дитя, что меня интересуют и так занимают такие незначительные вещи, но мне было бы так приятно, если б удалось приобресть себе эти гравюры, что я просто была бы очень и очень счастлива. Сегодня при <не расшифровано) прощании, он мне опять говорил, что я славная и милая, что он меня ужасно как любит, он потому теперь так сильно и сердится, что уж очень любит, что он любит больше всех меня, что он, наконец, <<нашел>> себе такого человека, которого он может так горячо любить.

  

   Сегодня рано я встала, чтоб идти на почту и купить два конверта, которые я хотела послать в Berlin в Ross-Strasse, N 11 bei Frau Plaumann, к доктору, который вылечивает падучую. Но вдруг я услышала удары колокола по 2 раза, повторявшиеся довольно часто. Я сначала не знала, что это такое значит, но потом выглянула из окна и увидела, что весь народ куда-то бежит. Это меня заинтересовало, и я стала смотреть: мальчишки, женщины, мужчины, все куда-то спешили, кареты быстро мчались. Наконец, показалось 10 или 12 человек, мастеровых и хорошо одетых людей, которые везли пожарную машину. Тут я догадалась, что где-нибудь поблизости пожар. Я давно уже заметила, что у них нет каланчей, и недоумевала, как они распоряжаются в случае пожара. Но теперь мне удалось это видеть. Надо отдать справедливость немцам, они бежали стремглав и, право, везли огромную машину гораздо скорее, чем в иных случаях лошади. Лица были в поту, и видно, что они старались. Народу бежало туда пропасть. <<Я>> не знаю, как они действовали на <<самом>> месте, но по крайней мере на улицах выказывали сильнейшую деятельность. Попадались люди в особенных касках, с топорами и веревками за спиной, - это, должно быть, пожарные. Они также встречались едущими в каретах. Так как это было в той же стороне, как и почтамт, то я и отправилась. Это почти наискось от почтамта, но только виден был дым, а горел дом, выходивший в другую улицу. Я обошла несколько дальше, и в первом переулке могла очень свободно видеть пожар. Горел <<какой-то>> высокий, я думаю, четырехэтажный дом (не знаю, записала ли я, что у немцев первый этаж называется parterre, 2-й - первым, 3-й - вторым и т. д.). Он находился прямо около дровяного двора, так что по мере сгорания крыши черепицы горящие валились на дрова и могли их зажечь. Так что не столько поливали горевший дом, сколько эти дрова, из опасения. К тому же ветер был ужаснейший, так что горящие головни разносило на очень большое расстояние. Посмотрев несколько времени на пожар, я отправилась домой и написала к доктору письмо, в которое вложила конверт с моим адресом, прося его как можно скорее написать мне ответ. Я поручила Иде отнести его на почту, - ну, что, если Ида вздумала не отдать его? Потом встал Федя, он сегодня очень шутлив, все шутил насчет нашего саквояжа, как он называет мой [живот?] и насчет чемодана. Он спрашивал меня, как я буду перевозить во Флоренцию [поклажу?], которую я везу, вообще очень много шутил со мной {шутлив... мной заменено: шутлив, все утро шутил со мною по поводу моего положения, я так была рада и поддерживала веселое настроение.}.

   Потом мы пошли в почтамт. Писем нет. Пообедали у Helbig'a и, купив только вишен, отправились домой. Ни земляники, ни клубники не купили, потому что или страшно дорого, или решительно не понимают, о чем мы спрашиваем. Сегодня утром я встретила Вышнеградского, но я перешла на другую сторону и не знаю, заметил ли он меня или нет. Вообще мне вовсе бы не хотелось с ним встретиться. Сегодня в G<rand> J<ardin> был D-dur Bethoven ⁹⁸, просто такая великолепная музыка, что, кажется, не наслушаешься {Вставлено: Федя был в восторге.}. Но было ужасно ветренно и холодно, так что я почти дрожала. Потом, когда кончили играть третью часть, мы ушли. Сегодня они очень мало чего собрали, - я думаю, талеров не более семи, а музыкантов двадцать шесть человек. Они во время антракта подходили, спрашивали у кассира, много ли продано билетов. Вечером, когда мы пришли домой и уже сели пить чай, Феде вдруг захотелось пряников, и я вызвалась сходить за ними, но хотела взять с собою Иду. Мы отправились. Дорогою Ида жаловалась мне на M<-me> Z<immermann>, говорила, что ей та не позволяет видеться с ее Schatz'ом {Сокровищем (нем.).}, что не велит выходить замуж, между тем как тот уже прослужил 6 лет в военной службе, и к рождеству поступит в ландверы и тогда будет иметь право жениться. Тогда они займутся хлебопекарней, и она будет помогать ему в печении хлеба. Разумеется, ее рассуждения справедливы, тем более, что она говорит, они любят друг друга уже четыре года. Сегодня, подходя к дому, встретили маленького солдатика. Я сказала Феде, что это, вероятно, Идин Schatz. Когда пришли на лестницу, то оказалось, что это действительно так и есть, так что Федя ужасно этому удивился. Я целый день сегодня ужасная шутиха, смеялась, не зная чему, так что даже досада берет.

  

   Сегодня я хотела идти в церковь, но Федя сказал, что это можно и отложить и я осталась {Заменено: но опоздала и очень жалею.}. Потом я шила и читала. Пришли на почту и получили сегодня письмо с векселем от Wilken'a, петербургского банкира, на сумму 460 талеров. Мы очень обрадовались, что теперь возможно нам будет выехать из Дрездена. (Да, я забыла: в час Федя просил меня сходить переменить книги. Я отправилась, но библиотека была заперта и никого не было дома, так что я хоть и постучалась и мне отворила какая-то размалеванная немка, но книг все-таки не получила.) Пообедали по обыкновению у Helbig, и здесь наш кельнер подал мне какие-то каррикатуры, зная, что я любительница чтения. Он. обыкновенно мне подает что-нибудь, а сегодня подал "Weltreise". Я не знала, что это такое, но меня очень заинтересовало. Отсюда пошли на террасу. Мы не были на ней уже более 3-х недель, так что, я думаю, нас уже здесь забыли. Все по обыкновению. Встретили лиц очень много знакомых, потому что я очень памятлива на лица и часто запоминаю с первого взгляда. Пили кофе, ели мороженое. <<Тут Федя с чего-то, не знаю, нашел, что они будто бы <не расшифровано>. Впрочем, я знаю, отчего это он думает. Потому что я вчера делала ему замечание, что решительно не считаю за благодеяние то, что он на мне женился, что если б я знала, что он меня не любит, то уж, конечно, ни за что не вышла бы за него замуж.>> Потом мы отправились в G<rand> J<ardin>. Здесь, как в воскресенье, было очень много народу. Играли довольно плохо. Мы ушли раньше конца. Дорогой я его спросила, сказал ли он M<-me> Z<immermann>, что мы выезжаем. Он отвечал, что нет. Мне это ужасно совестно и досадно пред нею, тем более, что несколько времени тому назад еще она мне говорила, что если мы скоро поедем, то она привесит билетик к окнам, чтоб поскорее могли нанять ее квартиру, - желание совершенно справедливое. Но так как мы ничего не сказали, то чрез это она много могла потерять в это время. Мы тут поспорили с Федей. Мне сделалось ужасно досадно на нашу ссору. Я хотела примириться, подошла к Феде, но тот молчал и не ответил мне ни слова. Наконец у нас действительно завязалась ужасная ссора {Но так как... ссора заменено: Федя сказал, что сегодня не успел, а скажет завтра. Мы по этому поводу поспорили с Федей; мне стало ужасно досадно на нашу ссору. Я хотела примириться, подошла к Феде, но тот молчал и не ответил мне ни слова.}. Я двадцать раз подходила к нему, чтобы примириться, начинала просить прощения, но когда он отклонял это, то меня это взорвало и я начинала говорить бог знает какие вещи, каких ни за что не сказала бы в другое спокойное время. Так у нас продолжалось довольно долгое время. Я просто с ума сходила: когда как-то Федя вышел, мне до того сделалось нехорошо, что я, стоя у окна, едва могла удержаться, чтоб не броситься из него, - так мне хотелось это все покончить, и так тяжело было от нашей ссоры. Но потом как-то все, слава богу, уладилось.

  

   Сегодня утром я <<нарочно> пораньше разбудила Федю, потому что он хотел <<сегодня>> идти в баню. Когда он ушел, я тоже собралась и ушла, во-первых, чтоб кое-что продать, а во-вторых, купить <<карточку>>. Но ни того, ни другого мне не удалось. Во-первых, вместо того, чтобы купить <<карточку>>, купила стекляру<су> 13 ниток за 2 зильб. И потом мне вдруг пришла в голову мысль купить земляники, которой я и купила на 3 зильб. Но когда пришла домой, то была ужасно рассержена: очень устала, жара была страшная, напрасно ходила, вдобавок земляника решительно раскисла, сделалась какая-то мокрая и никуда не годится. Пришел Федя, он рассказал <<мне>>, что <<успел>> поссориться в бане с одной немкой, которая приготовляла ему ванну, и выбранил ее. Потом, когда я его попросила сходить к Z<immermann> и сказать, что мы едем, он потребовал, чтоб я поплясала. Я, разумеется, исполнила его просьбу. Он тотчас отправился. Мне было ужасно совестно перед нею, тем более, что она, вероятно, не понимая меня, тогда за что-то поблагодарила. Может быть, она поняла, что мы останемся еще на месяц. У меня точно груз свалился с сердца, когда это кончилось. В 3 часа мы пошли к Thode разменять вексель, но сначала зашли на почту. Сегодня на мое имя пришло письмо от того доктора. <<Пока Федя расплачивался, я побежала к окну и сломала печать.>> Федя пришел ко мне и спросил, от кого письмо. Я отвечала, что не скажу {Вставлено: Я знаю, что Федя рассердился бы на меня, если б узнал, что я списываюсь с доктором насчет падучей. Он не верит ни в какие средства, и уверен, что ему можно повредить, а не вылечить. Чтоб не сердить его, я решила не говорить, что писала доктору в Берлин, но вышло еще хуже. Федя сказал}. Он отвечал, что это глупо, что я переписываюсь с его врагами, которые пишут какие-то доносы на него и что он, не зная, в чем <<дело>>, не может оправдаться, что это не хорошо. Я <<ему>> выдумала историю, что будто бы особа приедем в Дрезден повидать меня, теперь она в Берлине и пр. Федя на меня ужасно рассердился и, когда мы пришли к Th<ode>, не хотел со мной говорить. Самого Th<ode> не было, но его приказчик взял за перевод 1 талер 15 зильб., очень мало, сравнительно с суммою, и выдал нам 84 наполеондора, по 5 талеров 13 Gr. за каждый, и еще несколько талеров. Пришел сам Th<ode>, очень низко с нами раскланялся и велел дать нам для золота маленькие бумажные столбики с своим именем. Когда мы уходили, спросил, скоро ли мы уедем. Мы отвечали, что через несколько времени. Он пожелал нам хорошего пути. Потом пришли домой и переложили золото в кушак, который, давно забытый, лежал в мешке. Потом пошли за книгами. Решили выехать в среду. <<Затем>> сходили обедать и оттуда на станцию железной дороги. Здесь мы узнали, что поезд отправляется в Баден в половине 7-го утра и в половине 7-го вечера, но вечерний - скорый, что два билета 2-го класса стоят тридцать четыре талера, и что билеты имеют силу в продолжение пяти дней. Дорогой мы стали раздумывать, нельзя ли остановиться во Франкфурт<е>-на-Майне. Я бы была этому очень рада, <<тем более, что> это дало бы мне возможность увидеть один город лишний, что для меня <<было>> очень хорошо. Из Франкфурта Федя съездит в Homb<urg> и попытается достать свои часы. Я уверена, что Федя возьмет и меня с собой, когда отправится в Homburg, посмотреть этот прекрасный парк. Потом дорогою мы высматривали магазины мужских платьев, потому что Федя хотел сделать себе здесь летнее платье. Но Федя <<очень>> сердился и не хотел входить, так что, если входил, то говорил, что все сукна дурны, что ничего у них хорошего нельзя найти, <<так что просто выводил меня из терпения. Потом>> я ему напомнила его обещание купить мне Мадонну Мурильо. Мы зашли в магазин эстампов, но оказалось, что Мадонна там мало похожа на Мадонну настоящую, и покупать не стоило, все равно, что и не она. Начал идти дождь. Мы воротились домой. Пришла прачка, <<которой>> я отдала белье с приказанием приготовить белье к среде. Мне сегодня целый день нездоровилось, ужасно как тошнило, а когда мы были у H<elbig>, то до того, что я боялась, чтоб меня не вырвало. Я ужасно как устала, немного прошлась и устала ужасно. <<Потом>> вечером ходили <<тоже>> смотреть в магазины, но они были заперты. Потом прошли довольно [большое расстояние?] по Burgerwiese, выпили воды доктора Struwe и воротились домой. Федя пошел купить сахару у Courmoussi. Фунт здесь стоит 6 зильб. (18 коп.).

  

   Я решилась идти в галерею, чтобы попрощаться с нею, потому что завтра мы решили выехать. Я пошла раньше Феди, потому что я думала сначала зайти в Grimes Gewolbe ⁹⁹, но было уже 3 часа, так что я никого там не нашла. Мне сказали, что Hausmann только до часу. Мне было это немного досадно. Но что же делать? Тогда я отправилась на почту спросить письма, опять ничего не получила. Отсюда я зашла к тому золотых дел мастеру, который вчера давал мне за мою золотую вещь (цепочка сломанная) 3 талера и восемь грошей, и отдала ему эту вещь. Взяв золото, я отправилась в галерею, где ходила довольно много, пока, наконец, пришел Федя. <<Сегодня он мне почему-то очень понравился лицом, такое свежее прекрасное лицо.>> Мы с ним еще раз обошли галерею и вышли, лишь когда услышали звонок. Прощай, галерея {Вставлено: благодарю тебя за те счастливые часы, которые ты нам доставила.}. Может быть, никогда больше не придется тебя увидеть. Федя так говорит, что окончательно прощается с галереею, <<с Тицианом>>, что, вероятно, ему уж больше не придется ни разу сюда приехать. Я же говорила, что очень вероятно, что мы приедем сюда еще года через три.

   Из галереи мы отправились за покупками. Сначала зашли в магазин белья и спросили там платков. Пока мы разговаривали с Федей по-русски, и он спрашивал меня, как спросить по-немецки, нет ли в платках бумаги, один из приказчиков оказался знающим русский язык и ответил нам, что бумаги тут решительно нет. Потом он с нами много говорил по-русски, но с польским акцентом. Это полячок, который, как говорит, жил 2 месяца в Петербурге и долго жил на юге России. Мы выбрали полторы дюжины: одну дюжину голландских в 6 талеров пятнадцать грошей, а еще полдюжины в 7 талеров 15 зильб. дюжина, то есть в 3 талера 21, так что за все пришлось заплатить 10 талеров 15 Gr. Отсюда мы пошли смотреть для Феди штиблеты. Зашли в магазин мужских платьев, и Федя там выбрал себе потемнее. Продавец нам сказал, что штиблеты носят, если не одинакового цвета с панталонами, то или гораздо светлее, или гораздо темнее. Федя выбрал темные, но они были для него широки, и поэтому тот обещал принести Феде их завтра переделанными. Потом Федя просил показать ему материи. Из показанного ему понравились две, одна для панталон, другая для платья. Он приценился. Ему сказали, что брюки из одной материи, а жилет и пиджак из другой будут стоить тридцать шесть талеров, но никак не меньше. Тогда Федя им предложил, не согласятся ли они взять за все эти 3 вещи 30 талеров, так он согласен будет им отдать сшить, а больше не прибавит ни копейки. Немцы рассчитывали, шептались, переговаривались и, наконец, согласились взять эту цену. Но Федя сказал, что он непременно уезжает завтра и поэтому ему нужно будет иметь готовыми уже к 2-м часам. Те согласились, сказав, что в 12 часов придут к нам примерять. Я в это время купила в том же магазине белой шелковой подкладки под рукава за 10 зильб., потому что подкладка была уже слишком изорвана. Так и порешили, и мы, довольные нашей покупкой, отправились обедать. Здесь я спросила журнал, но читать не могла, потому что меня очень тошнило, почти даже ничего есть не могла. Отсюда мы зашли за книгами. Федя ужасно настаивал, чтоб мы зашли купить цветок на мою шляпу. Но мне ужасно нездоровилось и поэтому я отсоветовала ему это сделать, сказав, что гораздо лучше, если мы купим это в Бадене, по крайней мере, цветок не испортится дорогой. На рынке мы не нашли ничего, кроме вишен, - ни земляники, ни клубники не было, да и хозяйка куда-то запропала. Нам объяснили, что клубника будет сию минуту, я думаю, что хозяйка именно за нею пошла и оставила каких-то дур, которые ничего не могут продать. Купили вишен у старичка, который так долго мерил и клал в мешочек, что просто вывел меня из терпения. Я поскорее отправилась домой, но по дороге мы вспомнили, что у нас решительно нет мелких денег и следовало разменять золотые у банкира. Я попросила Федю отправиться одному, а сама пошла домой. Федя был тоже сегодня очень болен, у него что-то кололо и сжимало. Он говорит, что у него расстроена печень. Это очень может быть, и я того ужасно как боюсь. Пока он отправился менять, я зашла в мой антикварный магазин, чтобы купить у них тарелки. Тут был другой торговец, который меня не знал, но он спросил, как и тот, по 2 талера за тарелку. Пока я с ним разговаривала, пришел и мой старый знакомый, который тотчас же узнал меня. Я с ними сговорилась купить 3 тарелки и заплатить за них 5 талеров, но взяла покамест только одну и отдала 2, сказав, что завтра непременно приду за другими. Я пришла домой, но Феди еще не было. Это меня стало беспокоить, тем более, что я проходила довольно много времени. Я была чрезвычайно рада, когда увидела, что он идет, потому что я стала бояться, не сделался ли с ним припадок, так как он жаловался весь день на боль. Потом мы отправились немного пройтись, но до сада не дошли, хотя издалека слышали музыку, игравшую "Боже, царя храни". Но идти туда было поздно и мы, посидев немного на скамейке, пошли домой. Мне показалось, что мы встретили, но за деревьями, Вышнеградского. Но он нас не видел. Я очень рада, что мне не пришлось иметь с ним разговоры, тем более, что я еще не отделалась от неприязненного ощущения при встрече с ним. Пришли домой раньше, спросили чаю, и я стала укладывать свой чемодан. Это я довольно скоро окончила и раньше легла спать, чтобы встать пораньше.

  

   Сегодня я встала довольно рано, села сначала за починку Фединых рукавов, докончила их, потом заштопала чулки и, уложив маленький чемодан, отправилась узнать, готовы ли мои сапоги. (Я их уже давно отдала починить. Он мне обещал еще в субботу окончить, я пришла во вторник, и оказалось, что решительно ничего не было сделано: даже он и не принимался. Я его выбранила, и он обещал приготовить к сегодня.) Он сказал, что еще нет, но что будут готовы через час. Я ему показала Федины сапоги, которые ужасно как пахнут и которые мы решили кому-нибудь продать. Но он давал мне слишком мало, именно всего только один талер. Но я, разумеется, не согласилась, потому что Феде и самому пригодятся, а за эту цену отдать не следует. Отсюда отправилась к моему антикварию. Он очень обрадовался, когда я пришла, вероятно, он уж не надеялся, что я исполню свое обещание. Я выбрала еще две тарелки и спросила, что стоит одна чашка китайского фарфора. Он мне сказал, что один талер. Но я сосчитала свои деньги и оказалось только 22 1/2 зильб., за которые он мне и уступил чашку. Я с ним долго разговаривала насчет того, что если я вздумаю что-нибудь купить, прислав ему деньги из России. Он мне сказал, что возьмется запаковать и отправить в Россию. Вот его адрес: August Rudiger, Kunst-Antiquitaten Handlung, Dresden, Waisenhaus Strasse, N 18.

   Я у него смотрела 1 Fruchtschalle, то есть чашку для фруктов с прекрасно нарисованными фруктами. Она стоит 8 талеров, другая побольше стоит 10 талеров. <<Потом>> чашечки китайского фарфора стоят по талеру. Потом еще 3 тарелочки с нарисованными амурами, нарисованными розовыми красками, с синим ободком, Konigsblau. Все 3 стоят 5 талеров. Письменные принадлежности стоят: один 7, другие 9 талеров. Тут было очень много прекрасных вещей, напр., превосходный саксонский сервиз, состоявший из подноса, кофейника, двух чашек, сахарницы и сливочника, и который он отдавал мне за 45 талеров. Если бы я была богата, то непременно бы купила этот сервиз. Он говорит, что если я куплю у него 4 тарелки, то нужно <<будет прислать>> 11 талеров, тогда он мне пришлет. От него я отправилась к сапожнику, но антикварий догнал меня и вручил ключ, который я у него забыла на столе. Я пришла домой. Федя еще не встал, но потом пришел портной примерить, и я его разбудила. <<Тогда я решилась ему сказать, что я истратила 2 талера.>> Я ему сказала, что я купила и показала вещи. Он мне объявил, чтобы я непременно шла сейчас же, где я купила и отнесла назад эти вещи и получила бы свои 2 талера, потому что он ни за что не хочет таких вещей. Разумеется, это меня рассмешило, тем более, что я очень хорошо знала, что он говорит шутя. Федя мне сказал, что эта чашка не китайского фарфора, потому что настоящая чашечка стоит в самом Китае 10 рублей, и вдруг я купила ее за один талер. А <<русские>> тарелки ему тоже не понравились, так что вообще он не одобрил мою покупку и уверял меня, что я непременно разобью дорогою <<все>> эти вещи. Но я говорила ему, что этого не будет и что вещи будут непременно целы. Я их очень старательно уложила, но сама не уверена, чтобы они могли сделать такой длинный путь и ничего не испортиться.

   Потом я начала укладываться и просила Федю, чтоб он тоже уложил свой чемодан. <<Но он сначала просил меня оставить его в покое>>, но потом начал укладываться. В его чемодане был почти сломан замок, и он послал за слесарем. Пришел какой-то мальчишка, который начал очень усердно стучать молотком, но дело у него не ладилось; так что он вместо того, чтоб исправить, только испортил и замка не приколотил. Федя, видя, что дело у него не ладится, отослал его назад, но тот, хоть ничего не сделал, но спросил за работу 20 зильб. Портной, который принес уже все платье, вызвался позвать другого <<слесаря>>, за которым и отправился, и который действительно довольно порядочно сделал свое дело. В это время я спросила Федю, не могу ли я теперь отнести книги и рассчитаться с ними. Федя дал мне 5 золотых, но по дороге все банкиры были заперты (они всегда запирают свои магазины от часу до 3-х часов). Потом я отнесла книги и просила расчесть. Оказалось, что из отданного талера в залог мне следует получить еще Pfennig. Потом зашла еще на почту, но писем нет. Я сказала почтмейстеру, что за письмами будут приходить сюда от M-me Zimmermann, но он отвечал, что гораздо будет лучше, если я дам свой адрес, тогда письма будут прямо пересылаться туда, где мы будем жить. Я написала свой адрес и таким образом уже спокойна насчет писем. Уехать из Дрездена, не простившись с Z<eibig>, было бы ужасно странно, тем более, что он был постоянно так любезен и предупредителен ко мне и поэтому, несмотря на то, что было очень мало времени, я все-таки решилась поехать к нему. Я взяла на площади карету и велела ехать в Ammonstrasse N 45. Начался довольно большой дождь, так что я приехала почти вся мокрая к нему. Он был дома, был очень рад, что я приехала. Я извинилась перед ним, что тогда не поехали и сказав, что у Феди болели зубы. Потом несколько времени говорили; расспрашивал меня, не буду ли я в Париже, и тогда хотел дать мне письмо к какому-то стенографу m-r Prevost, но я отделалась от этого письма, сказав, что если поеду в Париж, то непременно пришлю к нему за письмом. Я у него просидела минут 10, потом простилась и захотела увидать его жену. Он закричал: "Mama!". Из комнаты выбежала какая-то женщина, еще довольно молодая и красивая, но с странными ушами {Вставлено: мне показалось, что это была та самая особа, которую я при первом моем посещении приняла за кухарку.}. Она стала извиняться, что не одета. Но я уверила ее, что она ведь дома. Она пожалела, что я тогда не поехала. Потом мы простились. Тут в передней было несколько человек детей его, черноглазых и белокурых. Потом я села в прежнюю карету, которую просила ждать, и поехала домой. Но он меня провез дальше моего дома. Когда я пришла, белье было уже принесено, и Федя уложил свой чемодан, и начал меня бранить за мое долгое отсутствие, и говорил мне, что, вероятно, я куда-нибудь заходила, что пропадала так много времени. Я, <<разумеется>>, не сказала ему, где была, чтобы он меня только не бранил {Вставлено: и сам не раздражался. Как часто мне приходится скрывать мои поступки и даже лгать для того лишь, чтоб Федя не сердился и лишний раз не раздражался; мне это всегда тяжело, но что будешь делать, - я так боюсь его раздражений и припадка.}. Потом мы быстро уложились, распростились с M<-me> Z<immermann>, которой обещали вновь приехать осенью. Отдали ей 6 талеров и двадцать два гроша, следующие ей за спирт и разные разности. Потом Федя отдал Иде 2 талера, которые, я вполне уверена, она завтра же отнесет в Sparcasse {сберегательную кассу (нем.).}, где у нее находится 25 талеров. M<-me> Frosche даже прослезилась, прощаясь со мною, пожелала мне всего хорошего и вышла проводить нас до самого подъезда. Нам привели карету, и мы отправились. Федя хотел, кроме 2-х талеров, отдать Иде и сапоги, но я воспротивилась этому, тем более, что мы и так оставили мои калоши. Прощай, Дрезден, может быть, никогда больше тебя не увидим {Вставлено: А как здесь хорошо и счастливо жилось; мелкие ссоры наши я ни во что не считаю, так как знаю, что он меня любит, и что это вспышки его раздражительного характера; сознаю, что и я его страшно люблю.} ¹⁰⁰.

   Приехали на станцию: сходя, мы спросили у кучера, сколько ему следует. Отвечал: 13 Grosche'й; мне это показалось много. Я спросила у полицейского, сколько ему следует. Он рассчитал и сказал, что следует только 9 Grosche'й. Немец и тут воспользовался и <<непременно>> хоть грош да украл {Вставлено: а еще немцы славятся своею честностью.}. К нам вышел какой-то носильщик, который взял от нас даже наши мелкие вещи и свесил наши чемоданы. Оказалось сто шестьдесят фунтов. Но сто фунтов мы имеем право везти, так что заплатили только за 60 - три талера с чем-то. Билеты взяли прямого сообщения до Бадена, по 16 талеров 25 Grosch'ей, с правом останавливаться где угодно на дороге в продолжение целых пяти дней. Было еще довольно рано, мы отправились в буфет, чтобы несколько пообедать, потому что я с самого утра ничего не ела. Очень вкусно после голодухи. Потом, когда послышался звонок, мы вышли, но вещей наших не было: Федя пошел осведомляться и узнал, что наш [добряк] хотел их преспокойно положить в багаж и уже налепил на них билеты. Федя насилу мог их освободить. Сели мы в курительный вагон, и я положила на свое место у окна свое пальто, а Федя напротив меня, но положил свои вещи только наверху, на сетку. Потом мы вышли. В это время в наш вагон вошел какой-то немец Fritz со своей старушкою сестрой. Тот преспокойно занял Федино место. Я им это заметила, но они сказали, что так как место не было занято, то они и сели. Мы долго толковали, но так как этих немцев нельзя было ничем убедить, то я их и оставила. Пришел Федя, я ему сказала, но он объявил, что своего места он не уступит, и сел у окна. Дама заметила ему, что это ее место. Они поспорили. Пришел и немец и сказал, что это ничего не значит, что наверху было занято, нужно, чтобы занято было самое место. Потом объявил, что это не "recht" {Правильно (нем.).} и пошел за кондуктором. Сестра его ужасно как просила очень плаксивым тоном, чтобы он не начинал ссоры, но он был удивительно как разгневан, весь покраснел и объявил, что recht должно быть recht. Пришел кондуктор; он, очевидно, не хотел вмешиваться в эту историю, посмотрел, посмотрел и ушел. Но немец был сильно недоволен и хотел даже идти на станцию к инспектору дороги, но сестра его чуть-чуть не заплакала, прося его не делать этого, точно это была бы дуэль. Немец ужасно как разобиделся и несколько раз повторял: "Das ist doch impertinent, das ist nicht hvibsch". Федя же ему отвечал: "Der Herr ist sehr hitzig" {Это дерзко, это некрасиво... Господин очень горяч (нем.).} - Федя обыкновенно никак не может найти немецких слов, если следует [что-нибудь] поговорить, но если он захочет выбранить, то откуда и слова берутся, так и льются, точно он отлично говорит по-немецки. Я вполне уверена, что слово hitzig в обыкновенное время ни за что не пришло бы ему на ум, а тут он его вспомнил. Дело, однако, окончилось тем, что Федя по-прежнему занял свое место, а немец сел около меня и стал ужасно как толкаться, так что я была очень рада, когда Федя мне предложил поменяться местами, тем более, что мне дуло прямо в лицо. Федя сам потом нашел, что это самый беспокойный сосед в мире. Когда отъехали несколько сажен, немец снял свою шляпу и надел какой-то коричневый колпак, вышитый шнурочком, и так сидел всю дорогу. Он был очень внимателен к сестре, потому что налил ей на платок каких-то духов и потом кормил пирожками.

   Дорогою ничего хорошего мы не видели, места довольно плоские. Всю дорогу я твердила Феде о моей любви, рассказала ему о нашей встрече и проч. Приехали в Leipzig в 10 часов вечера. Следовало ждать на станции с час до отъезда далее. Нам пришлось перейти на другую станцию, так что мы прошли шагов с тысячу по городу. L<eipzig> довольно большой город, обыкновенный, как все немецкие города, с большими, широкими улицами. Единственное впечатление, которое во мне осталось от этого города, было то, что я несколько раз запнулась и чуть-чуть не упала на землю. Наши вещи нес какой-то молодой человек, очень приличный, который говорил и по-французски и по-немецки. Федя даже подумал, что это, может быть, какой-нибудь немецкий студент, который по вечерам, когда не видно, этим зарабатывает себе хлеб. Наконец, пришли на станцию, положили наши вещи в [дамскую] комнату, а сами спросили чаю, содовой воды и пива. Чай мы выпили скоро, но потом сделалось до того жарко в зале, что мы принуждены были выйти в коридор и там ходить.

   В одиннадцать часов мы уселись снова, но так хорошо, что мне и Феде пришлось по два места, так что я могла заснуть. Я почти всю ночь проспала, но очень скверным сном, то есть страшно чутким, каждую минуту просыпаясь, так что мне казалось, что я и ровно ничего не спала. Федя же ни минуты не заснул. Он часто оправлял мое платье и этим меня будил. Вообще он был очень предупредителен ко мне во время пути и даже (это я забыла) принес мне на станции в Дрездене в карету содовой воды и все глядел на меня. Ночью на какой-то станции мы остановились на 10 минут, я вышла и купила себе бутерброд, от которого у меня потом сделалась тошнота. Вообще мне было ужасно как трудно ехать: спать я не могла, не могла хорошенько улечься, и у меня была тошнота. Часа в 3 ночи, проехав Goth'у, мы увидели на вершине горы замок, который Федя сначала принял за дерево, но он был так в тумане, что рассмотреть его не было никакой возможности. Это, должно быть, по словам Феди, был Wartburg. Потом при рассвете начали попадаться замки. Сначала один, - на высокой горе, большое здание с круглой башней. Это был первый настоящий старинный замок, который я видала наяву, не на картине. Так вот где жили эти крестоносцы, вот где были турниры. Может быть, на этих самых полях, где мы теперь проезжаем, были битвы, рыцари разбойничали по дорогам. Вообще очень много воспоминаний возбуждают эти замки. Потом попадались и другие замки. А затем стали довольно часто попадаться старинные замки, но большею частью полуразрушенные, но почти все с круглыми башнями. В Giese ¹⁰¹ остановились на полчаса, я пошла выпить кофею. Нам подали по кофейничку и по чашке. Но кофе ужасно жидкий, так что после него только (слово не расшифровано) делать. Взяли по 6 Grosch'ей. Вообще здесь на станциях дерут ужасно: за бутерброд берут по 2 1/2 Grosch'a, что просто чудовищно. У меня, подъезжая к Франкфурту, сделалась такая тошнота, что я едва сидела на месте и молила Бога, чтоб мне скорее доехать, а, как назло, ехали очень тихо. Мы проехали мимо города Марбурга, который выстроен на горе и имеет удивительно красивый вид. На полях встречаются селения, дома, перед которыми были разостланы целые длинные полотнища холста, которые здесь они белят. В одном месте я даже видела, как один какой-то мальчик поливал холст водой из лейки. Кругом были высокие горы Thuringer Wald, высокие, темные. Попадались поля, засеянные рожью, в ней виднелось постоянно вместе с колосьями много васильков и красный мак. <<Так я еще никогда не видела во ржи в России.>> Попадались небольшие речки, которые в некоторых местах представляли крошечные водопады. Это было довольно красиво. Наконец, в половине десятого, мы приехали во Франкфурт. Мы должны были пройти несколько шагов до другой станции ¹⁰². Здесь я вошла в дамскую комнату, чтобы несколько умыться, и если возможно было, то хоть немножко вырвать. Женщина, которая заведует этою комнатою, показала мне кабинет, но только что я успела туда войти, как она своим ключом преспокойно отперла, и явился Федя. Я, разумеется, была этим очень удивлена. Но Федя сказал мне, что поезд еще отправится в 2 часа, то не хочу ли я подождать несколько и вместо того, чтоб сейчас ехать, поехать с поездом попозже. Я просто с радостью согласилась. Я здесь вымылась, а моя женщина оказалась просто удивительно услужливой пиковой дамой: она предложилась вымыться и Феде, чему он был рад, так как с дороги казался очень черным. Ей же мы поручили и наши вещи хранить, пока мы пойдем осматривать город. Она мне советовала нанять коляску и велеть кучеру показать все, что есть замечательного в городе.

   Мы с Федей пошли в гостиницу, в двух шагах от станции, и спросили там себе по чашке бульона, телячьих котлет, чаю и вина Affenthaler красного. За обед и чай они взяли всего 2 флорина (60 коп.), что довольно дешево. Пока мы обедали, в комнату вошла молоденькая, чрезвычайно хорошенькая девушка, очень мило одетая, которая <<потом>> оказалась русскою. К ней через несколько времени пришел ее брат, очень развязный молодой человек, который, нисколько не церемонясь, начал рассматривать нас в окно. <<Это, должно быть, довольно богатые русские.>> Потом я отправилась на станцию, чтобы взять и переменить свой галстук, но моя пиковая дама куда-то вышла, но тотчас воротилась, и я надела чистый галстучек. Потом зашла за Федей в ресторан и мы отправились осматривать город. Сначала вошли в Langestrasse ¹⁰³. Она начинается большою густою аллеею прекрасных деревьев, которые в это время цвели довольно боль