Достоевский Федор Михайлович - А. Г. Достоевская. Дневник 1867 года

е и, таким образом, эта речь, произнесенная перед возбужденными тысячами людей, не послужила первым толчком для литературного воплощения личности Бакунина в образ Ставрогина, как это предполагалось некоторыми исследователями {Гроссман Л. П. и Полонский В. Спор о Бакунине и Достоевском. Л., 1926; Боровой А., Отверженный Н. Миф о Бакунине. М., 1925; Гроссман Л. П. Бакунин и Достоевский Гроссман Л. П. Собр. соч. Т. 2, Вып. 2. М., 1928.}. Главным документальным источником этого заблуждения послужило как раз ошибочное утверждение А. Г. Достоевской в "Воспоминаниях" о посещении ими второго заседания конгресса {Достоевская А. Г. Воспоминания, с. 168.}, тогда как они были на третьем.

   Дрезденская и баденская части дневника дают очень мало собственно для истории творчества писателя. Причин этому несколько. Прежде всего - и это очень ясно демонстрирует дневник А. Г. Достоевской, - сам характер их отношений в эти первые месяцы совместной жизни находился еще в становлении; не только не было той будущей тесной близости, когда жена была первым слушателем и критиком его произведений, но и не было даже ясно, возникнет ли подобная близость когда-нибудь. Достоевский еще не принимал ее всерьез, видя в ней "много детского и двадцатилетнего". Так было в особенности в Дрездене. Совсем по-иному начали складываться отношения после того, как, пройдя вместе с мужем все круги ада на баденской рулетке, Анна Григорьевна показала редкую душевную стойкость и беспредельную преданность мужу. Поэтому и в дневнике проявления умственного общения возрастают по мере того, как идет время - в Женеве чаще, чем в Бадене. Уже в первом письме к Майкову из Женевы в августе 1867 г. Достоевский писал: "...Анна Григорьевна оказалась сильнее и глубже, чем я ее знал и рассчитывал, и во многих случаях была просто ангелом-хранителем моим" {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 28. Кн. II. С. 205.}.

   Во-вторых, весна и лето 1867 г., проведенные в Дрездене и Бадене, были временем если не творческой паузы, то лишь внутренней работы, медленного созревания того, что проявилось осенью, в Женеве, в многослойных планах романа "Идиот" ("...Зато прочувствовалось и много кой-чего выдумалось" {Там же.}). Вот что думал сам Достоевский об этих месяцах своей жизни: "Я было тотчас же хотел за работу и почувствовал, что положительно не работается, положительно не то впечатление. Что же я делал? Прозябал. Читал, кой-что писал, мучился от тоски, потом от жары" {Там же.}. "Кой-что" - это была не дошедшая до нас статья "Знакомство мое с Белинским", начатая было в Дрездене, но настоящая работа над которой шла только в Женеве. Статья эта, как предположил А. С. Долинин, а за ним и другие исследователи, косвенно отразилась впоследствии в "Дневнике писателя" ("Старые люди") - вероятно, в более устоявшейся и поэтому в менее резкой форме. А в то время, в 1867 г., работа над статьей о Белинском была важным, но вместе с тем и мучительным этапом в идейной и творческой жизни писателя. "...Эту растреклятую статью, - писал Достоевский в сентябре 1867 г., - я написал, если все считать в сложности, раз пять и потом все опять перекрещивал и из написанного опять переделывал" {Там же. С. 216.}. Ни следа этих творческих мук мы не обнаружим в дрезденском и баденском дневнике А. Г. Достоевской: лишь беглое замечание о намерении начать диктовать статью. В женевской части дневника статья эта упоминается несколько раз; он дает представление и о том, как трудно шла эта работа, как наконец статья была продиктована Достоевским с намерением отправить ее на следующий день и как новая правка потребовала переписывания почти половины заново. Можно сделать и некоторые выводы относительно объема статьи, который А. Г. Достоевская впоследствии определяла различно: то 4 печатных листа, то 2. Судя по времени, ушедшему на диктовку и исправления, статья вряд ли могла выйти за пределы двух листов {Сам Достоевский в письме к Майкову тоже говорит о двух листах.}. Переписка Достоевского с Майковым по поводу этой статьи, где ясно выражена мысль о невозможности написать об этом предмете так, как хотелось бы писателю, о глубокой неудовлетворенности его своим произведением, полностью отвечает ощущению раздражения Достоевского, возникающему при чтении дневника, описанным в нем обстоятельствам окончания статьи, лихорадочного нетерпения, с каким он ее завершал, обвиняя помогавшую ему жену в медлительности. Все это совсем непохоже на безмятежный тон рассказа в "Воспоминаниях" А. Г. Достоевской {Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 159-160.} и еще более - в черновых набросках к ним: "Он говорил мне, что рад был возможности открыто и независимо высказать свой взгляд на Белинского и на наше западничество, о чем давно мечтал" {РГАЛИ. Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 147. Л. 149-149 об.}.

   Для творческой истории "Идиота" дневник тоже дает сравнительно мало прямых свидетельств. Однако в нем драгоценен фон творческой работы Достоевского: впечатления этих месяцев, отразившиеся в романе, а первоначально зафиксированные в дневнике А. Г. Достоевской, темы его размышлений, смена его настроений и намерений, выясняющиеся из дневника так отчетливо, как ни из какого иного документа. Здесь важны и прямые указания на работу над романом ("Он ужасно как тоскует, что роман у него не ладится, и он горюет, что не успеет послать его к январю месяцу" {Наст. изд., с. 343.}), и развернутая запись рассказа Достоевского о прочитанном им газетном отчете, касающемся процесса Умецких, - запись, передающая его непосредственное впечатление, которое мы знали до сих пор лишь художественно трансформированным в планах романа, и, главное, возможность сопоставления хроники жизни Достоевского осенью 1867 г. с записными тетрадями к "Идиоту", содержащими много точных дат.

   Ход работы Достоевского над романом, точнее, над первоначальными планами романа, от которых писатель впоследствии отказался (рукописи самого романа, как известно, не сохранились), был убедительно исследован в свое время первым издателем записных тетрадей к "Идиоту" П. Н. Сакулиным {Из архива Ф. М. Достоевского. "Идиот". Неизданные материалы / Под ред. П. Н. Сакулина и Н. Ф. Бельчикова. М.; Л., 1931. - Глава "К творческой истории романа" из приложенного к изданию исследования П. Н. Сакулина "Работа Достоевского над "Идиотом"".}. Вычленив материал к роману, содержащийся в трех рабочих тетрадях Достоевского, где он перемежается с записями к более ранним ("Преступление и наказание") и более поздним ("Вечный муж", повесть о капитане Картузове и др.) произведениям и замыслам, идя то в последовательности листов тетради, то от конца к началу, Сакулин, тщательно проследив хронологию датированных записей и развитие мысли автора, выделил в нем восемь сменяющих друг друга планов и один промежуточный {В исследовании творческой истории "Идиота", сопровождающем новую публикацию романа и подготовительных материалов к нему (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 9), отмечая, что указанные Сакулиным границы отдельных планов неполностью вскрывают "авторское членение материала" и поэтому могут служить лишь основными условными ориентирами, И. А. Битюгова не предлагает иной классификации планов и в своем анализе опирается на принятую Сакулиным.}. Иные из них являются лишь тупиковыми ответвлениями предыдущих планов, другие развивают первоначальную идею личности Идиота - гордого, одинокого и озлобленного человека, часть черт которого проникла потом в образ Настасьи Филипповны, - и лишь к концу этих месяцев в набегающих друг на друга вариантах планов начинает пробиваться новый Идиот - исполненный духовного начала носитель нравственного идеала писателя. "Образ Мышкина уже обрисовался со всех существенных сторон", - пишет П. Н. Сакулин о 8-м плане романа. По этому плану и приступил было Достоевский к писанию романа. Однако начатый в середине ноября роман примерно через две недели был брошен, лихорадочно переосмысливался в течение последующих двух недель {"Я думал от 4-го до 18-го декабря нового стиля включительно. Средним числом, я думаю, выходило планов по шести (не менее) ежедневно. Голова моя обратилась в мельницу. Как я не помешался - не понимаю. Наконец 18-го декабря я сел писать новый роман, 5-го января (нового стиля) я отослал в редакцию 5 глав первой части..." - (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 28. Кн. II. С. 240). О причинах и сущности этого переосмысления романа см. указ. статью об "Идиоте" (Там же. Т. 9).}, и затем, в конце декабря - начале января, был начат и написан окончательный текст первой части печатной редакции романа.

   Достоевский редко датировал свои творческие записи систематически, однако и тех дат, какие оказались в его тетрадях к "Идиоту", достаточно, чтобы расставить хронологические вехи на пути создания планов романа. Так, по схеме П. Н. Сакулина, 1-й план начат 14 сентября, 2-й - 4/16 октября, в 3-м есть дата 17 октября, в 4-м-18 и 22 октября, 5-й план составляется между 27 октября и 1 ноября, 6-й - 1-4 ноября, в 7-м есть дата 6 ноября и, наконец, 8-й план датирован 10 ноября {По мнению П. Н. Сакулина, все даты в тетрадях - по старому стилю (Сакулин П. Н. Указ. соч. С. 195). Л. П. Гроссман относил лишь первую дату к старому стилю (Гроссман Л. П. Указ. соч. С. 173-181), И. А. Битюгова, напротив, относит все без исключения даты к новому стилю (Указ. соч. С. 338-339, 463). Дневник А. Г. Достоевской, где большая часть дат указана по обоим стилям, позволяет уточнить датировку отдельных планов и демонстрирует использование писателем в рабочих тетрадях и нового, и старого стиля.}.

   Для того чтобы оценить возможности, открываемые дневником для исследования творческой истории "Идиота", мы попытались сопоставить эту хронологическую канву и сами рабочие тетради {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 140-215; РГАЛИ. Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 5, 6. Следующая тетрадь с заметками к последующим частям романа, заполнявшаяся уже в 1868 г., нами, естественно, не рассматривалась.} с дневником А. Г. Достоевской, учитывая как прямые указания на работу писателя над романом (сравнительно редкие в дневнике), так и все косвенные свидетельства, которые можно извлечь из его текста. Рассмотрим результаты на примере работы Достоевского над первым планом романа.

   Первый план романа находится в первой из его рабочих тетрадей к "Идиоту" на с. 26-32, 36-37. На с. 26 вверху стоит авторская дата "14 сентября 67 Женева". Она написана теми же желтоватыми чернилами, какими написан начинающийся внизу этой страницы текст. Между датой и текстом оставлено было довольно много места, куда позднее другими, более черными чернилами (такими, какими вписывался потом в тетрадь 2-й план) повторено: "14 сентября" и строкой ниже "22 октября" {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 140; РГАЛИ. Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 5. С. 26.}. На основании этого П. Н. Сакулин датировал начало работы над 1-м планом 14 сентября, предполагая, что она продолжалась до 4 октября (дата начала второго плана). Отметив появление в первом плане фигуры Ольги Умецкой и подробно рассказав о процессе Умецких, он, однако, не сопоставил эти данные с датировкой плана и не уточнил тем самым хронологию работы над ним. Дневник вносит здесь некоторые коррективы.

   Из дневника можно извлечь следующие сведения о творческой работе Достоевского в сентябре 1867 г.: 1 сентября он начинает диктовать жене статью о Белинском, продолжая эту работу 3 и 6 сентября {Именно это обстоятельство опровергает предположение И. А. Битюговой о начале работы Достоевского над "Идиотом" 14 сентября нового стиля (т. е. 2 сентября по-старому).}, 7 сентября пишет статью целый день, жалуясь на ее трудность, вечером диктует дальше; то же повторяется 8 и 9 сентября; в ночь на 12 сентября - припадок; несмотря на это, утром Достоевский исправляет расшифрованную Анной Григорьевной стенограмму вчерашней вечерней диктовки; 13 сентября он весел, собирается отправлять статью, 14-го, однако, "занимался пересмотром своей статьи и очень много что вычеркнул или переменил" {Наст. изд., с. 268.}, предложив жене переписать не менее 20 страниц; работа над статьей тем не менее, продолжается, и утром 15-го оказывается, "что надо было даже переписать и больше"; напряженность и раздражение нарастают со дня на день, но 15-го все же удается отправить статью в Москву. Последующие два дня - 16-го и 17-го - Достоевские отдыхают: он пишет письма, затем они ходят по магазинам, гуляют; лишь 18-го числа А. Г. Достоевская уходит одна на прогулку - верный признак того, что муж ее снова начал работать. 19-го она записывает в дневнике: "Сегодня он начал программу своего нового романа; записывает он его в тетради, где было записано "Преступление и наказание". После обеда, когда Феди нет дома, я всегда прочитываю, что он такое записал..." {Наст. изд., с. 275.}

   Из последующих записей выясняется, что Достоевский мог продолжать эту работу лишь до 22 сентября: дни с 23-го по 25-е он провел в Саксон ле Бен на рулетке; вернувшись, перенес сильный припадок и практически был болен еще в течение двух дней. Примерно с 29 сентября он снова возобновляет работу. А. Г. Достоевская записывает 1 октября: "Нынче он каждый день что-нибудь да пишет, составляет план романа", 3 октября: "Нынче он пишет и вечером, все составляет план романа" {Наст. изд., с. 294, 298.}. 2 октября Достоевский излагает жене газетный отчет о деле Умецких (он мог, конечно, прочесть его и за несколько дней до этого).

   Из сказанного можно сделать несколько выводов: прежде всего, дата "14 сентября 67", написанная вверху страницы с началом первого плана, вряд ли является реальной датой начала записи плана. Ею мог ограничиться текст, внесенный Достоевским в этот день в тетрадь, подобно тому как он обычно писал в своих рабочих тетрадях каллиграфическим почерком не связанные с текстом слова (см. в той же тетради, с. 24: Гарибальди, Петропавловск и т. д.); оставленное им под нею пустое пространство листа, куда позже были вписаны еще две строки с датами, лишь подтверждает это толкование. 14 сентября, в день поспешного завершения статьи о Белинском, Достоевский не мог начать работу над романом. Она была, вероятно, начата 18 сентября и замечена Анной Григорьевной 19-го. Указание на ежедневное прочтение ею черновых записей мужа заставляет относиться к ее датам с доверием.

   На второй странице плана (с. 27) на полях у слов "озлобленная Миньона" приписано на полях: "Ольга Умецкая". Эта приписка более поздняя, она сделана теми же чернилами, что и дополнительные даты на с. 26, и весь второй план. Но в самом тексте первого плана, всего лишь на четвертой его странице, есть фраза: "История Миньоны все равно, что история Ольги Умецкой" (с. 29), доказывающая, что эта, в сущности, начальная часть плана написана не раньше, чем Достоевскому стала известна эта история. Отчет о процессе Умецких был напечатан в газете "Москва" 23 и 24 сентября и перепечатан в "Голосе" 26-28 сентября. Если даже Достоевскому удалось прочесть более ранний отчет в "Москве", он не мог ознакомиться с ним ранее 28 сентября, когда, судя по дневнику, и начинается интенсивная ежедневная работа над планом, во всей ткани которого образ Миньоны - Ольги Умецкой занял столь большое место.

   Таким образом, можно уточнить ход работы Достоевского над первым планом романа: работа начата 18-го или 19-го, в течение первых нескольких дней не вышла за пределы первых трех страниц текста {Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 140-141.}, возобновлена после поездки в Саксон ле Бен и припадка; одним из толчков к развитию плана послужило дело Умецких, известие о котором совпадает с последними числами сентября - первыми числами октября, когда и был создан этот большой, развернутый план. Можно предположить даже, что первый набросок плана, сделанный до отъезда на рулетку, вообще занимал только две страницы (с. 26 и 27): слова "Зажигает дом" на с. 28 вряд ли попали сюда без связи с делом Ольги Умецкой - озлобленной истязаниями родителей девочки, как раз и обвинявшейся в поджогах их дома. Динамика творческого процесса приобретает в этом случае совершенно иной вид.

   Проследим теперь по дневнику, на каком бытовом и психологическом фоне протекает работа над первым планом романа. Он дает для этого обильный материал. 19 сентября, начиная работать над планом, Достоевский беседует с женой "об Евангелии, о Христе", 20-21-го тревожится о ее здоровье, убеждает ее пойти к врачу, топит печь в холодной не по сезону комнате и "бывает очень утешен, если градусы хоть немного повысились", собирается ехать на рулетку. Переживания его в Саксон ле Бен, рассказанные Достоевским в письмах к жене {Там же, т. 28, кн. II, с. 222.}, дополнены ее записью в дневнике от 25 сентября: "ужасно как мучился мыслью, что все проиграно и что теперь следует делать. У нас всего-навсего 17 франков, больше ничего нет, придется опять вещи закладывать...". Следуют тяжелый припадок с непроходящими головными болями и болью в сердце после него, письма к М. Н. Каткову и С. Д. Яновскому с унизительными просьбами о деньгах, рассказы жене о своем тяжелом прошлом. 27 сентября в поисках денег Достоевская оставляет свой адрес закладчику - Достоевский в отчаянии: "Как это нам стыдно, что вот придет к нам закладчик, что все об этом узнают, о, какой стыд, что мы афишированы и что теперь весь город будет знать, что мы закладываем свои вещи". В последующие дни обстановка нормализуется, Достоевский читает газеты, внимателен к жене и нежен, носит ей книги и беседует с ней о них, сочиняет вместе с ней шуточные стихи, пишет письма родным. Это совпадает с днями усиленной работы над первым планом.

   Подобное аналитическое сопоставление рабочих тетрадей писателя с дневником его жены позволяет столь же точно датировать последующие переходы от одного плана к другому и внутреннюю хронологию каждого из них, углубляя одновременно наши представления о внешнем ходе жизни и душевном состоянии Достоевского в эти дни. Так, в частности, уточняется начало работы Достоевского над окончательной редакцией романа: в конце плана, следующего за забракованным 8-м (по схеме П. Н. Сакулина он назван "промежуточным" {Из архива Ф. М. Достоевского. "Идиот". С. 244-249.}), на с. 114 рабочей тетради написано: "Подробное расположение плана и вечером начать". Запись эта не датирована, а дневник А. Г. Достоевской позволяет отнести ее к 2/14 декабря, когда в нем сказано: "Федя весь день ходил и думал". Однако диктовка не могла начаться раньше чем через несколько дней, этому помешали сперва припадок и дурное самочувствие после него, а затем - 8 декабря - переезд на другую квартиру. 9/21 декабря в дневнике действительно обозначено: "Начал диктовать новый роман, старый брошен".

   Возникают при этом интересные наблюдения над психологическими особенностями творческой работы Достоевского. Так, например, начало второго плана романа выглядит в рабочей тетради (с. 72-73) следующим образом: на развороте тетради с правой стороны каллиграфически выписано заглавие: "Второй план романа", ниже подзаголовок: "Постройка хронологическая", с левой стороны разворота - другой, столь же каллиграфический заголовок: "Примечания. Женева 4/16 Октяб. ко второму плану романа". Текст самого плана на правой полосе выписан тоже четко, старательно. Все предусмотрено: место для основного текста, место для примечаний и последующих вставок. В этот день явно принято решение начать совсем новую жизнь и решительно взяться за роман {РГАЛИ, ф. 212, оп. 1, ед. хр. 5; Из архива Достоевского. "Идиот". С. 22-23.}. Но действительность вводит все в обычное русло - почерк в тексте плана быстро становится нервным и беглым, с помарками и вставками, а слева, на месте, заготовленном для примечаний, оказывается дневниковая запись о припадке 17 октября. Что же, со своей стороны, рассказывает дневник об этих днях? 4/16 октября Достоевский жалуется жене, что, "с тех пор как он на мне женился, у него ничего не удается, ни денег нет, ни роман не ладится", и, по-видимому, долго работает вечером. 17-го он чувствует себя больным, ночью происходит припадок, и лишь через несколько дней после него в тяжелом умственном и душевном настроении он возвращается к своим тетрадям. Как видим, два источника дополняют друг друга.

   Любопытно, что рабочая тетрадь с записью о припадке дает дополнительное свидетельство о влиянии мыслей и слов Достоевского на текст записей Анны Григорьевны в дневнике. "Погода была точь-в-точь, когда в Петербурге от юго-западного ветру сходит иногда в феврале весь снег", - записывает Достоевский приметы дня, когда случился припадок {Там же. С. 175.}. В тот же день в дневнике Достоевской: "День был сегодня такой, какой бывает у нас в великом посту, когда Нева расходится и когда льдины бывают желтого цвета, а ветер ужасно резкий, юго-западный".

   Нет сомнения в том, что теперь творческая история романа "Идиот" не может изучаться без учета такого важнейшего источника, как женевская часть дневника А. Г. Достоевской.

   Надо отметить, наконец, значение дневника как источника драгоценных подробностей о Достоевском в жизни, в восприятии им памятников старины и искусства, музыки, в чтении любимых книг - тех книг, к которым он считал необходимым приобщить свою молоденькую жену, о Достоевском в борьбе с вновь охватившей его страстью к игре и еще более - с болезненной и фантастической идеей внезапного обогащения и раскрепощения от запутавших его жизнь денежных обязательств.

   Дневник дает немало сведений о чтении Достоевского осенью и зимой 1867 г.: в пересказе его жены на первый план выступают те из газетных корреспонденции, которые больше всего заинтересовали писателя - по личным ли причинам - например, предполагаемая отмена долговых тюрем, потому ли, что они поразили его творческое воображение, как дело Умецких, или, наконец, задевали его общественное сознание - например, интерес Достоевского к деятельности суда присяжных. Не менее важны, разумеется, и указания о литературе, которую читал Достоевский: от "Былого и дум" Герцена до протоколов процесса об убийстве герцогини Шуазель; быстрота его чтения; замечания его по поводу прочитанных книг.

   Особое направление сведений, черпаемых из дневника, составляет литературное воспитание Достоевским своей юной жены: Бальзак, Жорж Санд, Флобер, Диккенс, Купер и Вальтер Скотт - вот круг авторов, избираемых последовательно Достоевским для приобщения жены к мировой литературе. "К стыду моему, - пишет она в первой женевской записи, - я должна признаться, что я не читала ни одного романа Бальзака, да и вообще очень мало знакома с французской литературой. Вот теперь-то я и думаю на свободе, когда у меня нет никаких дел, приняться за чтение лучших французских писателей, особенно под руководством Феди, который, конечно, сумеет выбрать мне самое лучшее, и именно то, что стоит читать, чтобы не терять времени на чтение совершенно пустых вещей". Если уже здесь ясно проступает назидательный тон самого писателя, то еще более очевиден он в многочисленных заметках Анны Григорьевны об отдельных книгах - заметках, расширяющих представление прежде всего не о ее вкусах, а о литературных воззрениях Достоевского.

   Впечатления Достоевского от посещения художественных галерей в Дрездене и Базеле, пристрастие его к некоторым картинам ("Сикстинская мадонна" Рафаэля, "Мадонна" и "Мертвый Христос" Гольбейна), сыгравшее такую важную роль в романе "Идиот", давно привлекали внимание исследователей. Менее известны музыкальные вкусы писателя, для изучения которых дневник дает достаточно данных.

   Огромное место в дневнике занимают семейная и бытовая сторона жизни Достоевских за границей, непрестанная нужда в деньгах, трудный характер Достоевского, к которому еще не вполне приспособилась его жена, взаимные недовольства А. Г. Достоевской и оставшихся в Петербурге родных Достоевского. Эта часть записей, вносящая лишь некоторые новые штрихи в биографию Достоевского, дает необыкновенно много для понимания личности его жены, ее интересов, формирования ее характера и мышления. Мы видим, как стойко и жизнерадостно переносит она трудности, как глубоко предана мужу, как настойчиво строит она семейные отношения в соответствии со своими о них представлениями; но мы видим также, как далека еще она в этот период от духовной жизни мужа, как зыбки подчас ее нравственные понятия, какими недозволенными приемами она пользуется, чтобы изменить отношение мужа к его семье. Простодушно записывает она в дневнике о том, что читает тайком письма и рукописи Достоевского: "Сказать же об этом, что я читаю, было бы ужасно как глупо, потому что тогда бы он стал непременно прятать от меня все написанное. Вообще он не любит, чтобы смотрели то, что написал еще начерно, да, я думаю, никакой человек не любит, а поэтому говорить не для чего".

   Стенографическая форма дневника позволяла А. Г. Достоевской с полной откровенностью заносить в него все детали своих отношений с мужем: свои обиды на него, отчасти вызванные непониманием происходящего; ссоры с их причинами и внешними поводами, свои все более успешные попытки приспособиться к сложному и тяжелому внутреннему миру и поведению Достоевского. Это делает ее дневник исключительным по достоверности документом.

   Нельзя, наконец, не отметить еще один аспект: общий тон дневника, несмотря на все трудности и горькие минуты, - счастливый и светлый; растущая привязанность и вера друг в друга, подтрунивание над своей бедностью и неудачами, веселые прозвища, шутки создают этот тон, крепнущий со временем. На страницах дневника сохранились каламбуры Достоевского и даже часть сценки в стихах "Абракадабра".

   Читатель дневника как будто свидетель процесса приспособления этих двух столь разных людей друг к другу, и, что самое важное, мы видим не только то, как преодолевает молодая женщина известную рефлексию по отношению к сложной, во многом чуждой и далеко не вполне понятной ей личности мужа, но и динамику его отношения к жене, приведшую к той исключительной близости, какой отмечена их дальнейшая жизнь.

   Есть в дневнике А. Г. Достоевской еще одна, особая и очень важная часть. Все, знакомые с "Воспоминаниями", хорошо помнят известные страницы, посвященные ее первым встречам с Достоевским, истории их любви и свадьбы. Нет ничего удивительного в том, что мемуаристке были очень памятны эти дни, изменившие всю ее судьбу. И тем не менее при чтении этих страниц всегда трудно было отказаться от мысли, что они написаны по каким-то прежним записям: иначе не могли быть восстановлены через сорок лет все эти мельчайшие детали. Однако такие записи не были известны. Теперь они перед нами: осенью 1867 г. А. Г. Достоевская день за днем, в годовщины соответствующих дней предшествующего года, записывала в стенографическом дневнике драгоценные для нее и совсем еще живые воспоминания о том, что происходило тогда. Обнаруживается, что часть этих записей перенесена в "Воспоминания" почти дословно, с самой незначительной редакционной правкой, с некоторой лишь перестановкой последовательности фактов и диалогов. Но в ряде мест обобщение событий привело к тому, что опущенными оказались некоторые любопытные детали. Так, рассказывая в "Воспоминаниях" о своем первом знакомстве с друзьями и родными Достоевского, А. Г. Достоевская из друзей упоминает лишь А. Н. Майкова; в дневнике же появляются и А. П. Милюков, и И. Г. Долгомостьев, по словам Достоевского - "человек чувствительности удивительной, но несколько ленивый"; при этом выясняется, что "тот предлагает ему <Достоевскому> изда<ва>ть религиозный журнал, но что они никак не могут согласиться в главных условиях".

   Существенной смысловой правке подвергла А. Г. Достоевская записанные ею в дневнике и перенесенные впоследствии в "Воспоминания" беседы ее с Достоевским в период их знакомства: о разных писателях, о его семье и прежней жизни. Для уяснения характера правки достаточно сравнить отзывы о Тургеневе и Некрасове в дневнике и в "Воспоминаниях". О Тургеневе (по дневнику) Достоевский говорил, что "тот живет за границей и решительно забыл Россию и русскую жизнь". Отзыв в "Воспоминаниях" довольно близок к этому тексту: "О Тургеневе отзывался как о первостепенном таланте. Жалел лишь, что он, живя долго за границей, стал меньше понимать Россию и русских людей" {Достоевская Л. Г. Воспоминания. С. 60.}. Отзыв о Некрасове в дневнике звучит так: "Некрасова он прямо называл шулером, игроком страшным, человеком, который толкует о страданиях человечества, а сам катается в колясках на рысаках"; в "Воспоминаниях": "Некрасова Федор Михайлович считал другом своей юности и высоко ставил его поэтический дар" {Там же.}.

   Трансформируя пространные записи 1867 г. в компактную форму позднейших воспоминаний, А. Г. Достоевская сократила рассказы Достоевского о своем прошлом, опуская то, что, с ее точки зрения, могло бы его компрометировать: подробности семейных отношений, поездки на рулетку в Гомбург и т. п. Исчезли при этом такие, например, высказывания писателя: "...бранил он Петра Великого, которого просто считал своим врагом, и теперь винил его в том, что он ввел иностранные обычаи и истребил народность". При переделке вкрались отдельные ошибки в деталях: так, в дневнике в рассказе Достоевского о казни петрашевцев правильно указано его место среди осужденных, во втором ряду; в "Воспоминаниях" - в третьем. И конечно, в "Воспоминаниях" совершенно исчезла та искренность, с которой А. Г. Достоевская передала в дневнике смутные, тяжелые чувства, вызванные у нее Достоевским при первом знакомстве, и процесс их постепенного преодоления.

   Следует сказать, что источник "Воспоминаний" мог быть обнаружен и раньше: в черновых набросках к "Воспоминаниям" А. Г. Достоевская, рассказывая о первом знакомстве с писателем: "С того времени прошло почти полвека, но все подробности этого дня так ясны в моей памяти, как будто произошли месяц назад", сделала зачеркнутую ею впоследствии сноску: "Большим подспорьем для моей памяти была моя стенографическая запись через год после всех событий" {РГАЛИ. Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 147. Л. 47.}.

   Эта часть дневника дает и ряд дополнительных деталей, позволяющих понять приемы переработки первоначальных дневниковых записей в текст "Воспоминаний". В дневнике рассказано, например, как А. Г. Сниткина 31 октября 1866 г. последний раз пришла к Достоевскому в связи с работой над "Игроком": "Я нарочно, не знаю почему, - кажется, что шла на именины, надела свое лиловое шелковое платье, так что была очень недурна в этот день, и он нашел, что ко мне цвет платья удивительно как идет, это случилось в первый раз, что он видел меня не в черном платье" {Наст. изд., с. 364.}. Предыдущее посещение ею Достоевского накануне, в день его рождения, описано ею отдельно. В первоначальном тексте воспоминаний вместо предположительного объяснения именинами намечен иной вариант: "Я предполагала поздравить одну даму с счастливым событием в семье, а потому надела лиловое в полоску шелковое платье..." {РГАЛИ. Ф. 212. Оп. 1. Ед. хр. 147, л. 35 об. -36.} Фраза эта затем зачеркнута, время действия перенесено на день назад, и появилась редакция, почти совпадающая с печатным текстом "Воспоминаний": "Я знала, что 30 октября - день рождения Федора Михайловича, а потому решила заменить мое обычное черное суконное платье лиловым шелковым" {Ср.: Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 67.}.

   Есть в этих "воспоминаниях в дневнике" и рассказы А. Г. Достоевской о своей юности, родных и знакомых семьи, вечерах в доме ее родных, Сниткиных, о студентах, ухаживавших за ней до знакомства ее с Достоевским. Этот возврат к прошлому значительно расширяет наше представление о ее окружении, сообщает те необходимые биографические данные, которые А. Г. Достоевская решительно устранила из окончательного текста "Воспоминаний", желая рассказать в них о себе лишь в той степени, какая важна для жизни ее, связанной с великим писателем.

   Удивительное и захватывающее свойство тех дневников, авторы которых писали их поистине для самих себя, без самой даже потаенной мысли о возможном другом читателе - эффект присутствия читателя при событиях прошлого, - особенно присуще дневникам А. Г. Достоевской с их стенографической, зашифрованной формой. К ним всегда будут обращаться и исследователи литературы, с их пристальным вниманием к каждому факту жизни и творчества Достоевского, и всякий, кто захочет подойти ближе к его духовному миру и жизненному пути.

  

   Подлинные стенографические книжки дневника А. Г. Достоевской (первая и третья; вторая, как указывалось, не сохранилась) хранятся в отделе рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (теперь - Российской государственной библиотеки, Ф. 93. Разд. III, 5. 15а и б). Это небольшие записные книжки в коленкоровых переплетах, исписанные стенографически карандашом. Стенографически записан в них лишь русский текст, все слова на других языках, за редкими исключениями, переданы обычным письмом. Расшифровка Ц. М. Пошеманской хранится здесь же (5.15в и г).

   Несмотря на то что записи в дневнике ежедневные, сам текст его обнаруживает во многих местах несинхронность этих записей помеченным на них датам: иногда рядом с каким-то фактом сразу фиксируются его последствия (рассказано о покупке шляпы Достоевскому и сразу же о его реакции на эту покупку в течение нескольких дней; высказаны предположения о содержании еще не полученного письма Э. Ф. Достоевской и сразу же: "что и оправдалось потом по письму"); очевидно, что А. Г. Достоевская записывала иногда события данного дня на следующий день или спустя несколько дней.

   В последней части третьей книжки дневника - примерно с середины ноября по старому стилю - характер записей резко меняется; теперь каждый день отмечен лишь двумя-тремя строками, и значительное хронологическое несовпадение записи с описываемыми событиями уже вполне откровенно: "Вечером начали диктовать; но надо сказать, что все, продиктованное на этой квартире, было потом забраковано и брошено" (запись, датируемая 1 дек./19 ноября); в рассказе о поисках новой квартиры: "Потом, когда мы уж прожили несколько месяцев, те самые квартиры, что мы смотрели, все еще оставались пустыми" (запись, датируемая 3/15 декабря), при этом сообщается, что квартира, из которой они выехали, "стояла пустая без малого 4 месяца", - этот текст дает даже временную границу реальной даты этой записи. Все это позволяет предположить, что дневник был оставлен Анной Григорьевной с момента, когда Достоевский начал диктовать ей роман - сперва забракованную, а затем настоящую редакцию. Последовавшее во время этой работы рождение ребенка также не могло дать ей досуга для дневника. Эта последняя часть записывалась ретроспективно и оттого так кратко - вернее всего, уже в Веве, где Достоевские провели лето после смерти дочери. Таким образом, четвертая книжка дневника, если она существовала, действительно должна была довести срок его ведения до года или полутора. Для творческой истории "Идиота" она имела бы еще большее значение.

   В пользу высказанного предположения говорят и тексты, помещенные в третьей книжке после конца дневника: запись расходов, басня "Дым и комок" с датой "12 июля 68, Vevey", "Абракадабра" и записи других стихов и шуток Достоевского, еще более поздние.

  

  

   В настоящем издании впервые печатается полностью на русском языке дневник А. Г. Достоевской в совокупности всех сохранившихся частей: первая и третья книжки - в расшифровке Ц. М. Пошеманской, точно воспроизводящей стенографический оригинал, вторая книжка - по расшифровке-автографу А. Г. Достоевской, хранящейся в РГАЛИ.

   Разночтения стенографического оригинала первой книжки с позднейшей авторской редакцией ее переданы следующим образом: слова и фразы, вычеркнутые А. Г. Достоевской при редактировании, заключены в двойные угловые скобки (<<>>); замена текста другой редакцией и позднейшие вставки в первоначальный текст даны в подстрочных примечаниях (цифры с звездочкой).

   Подстрочные примечания самой А. Г. Достоевской, сделанные ею при расшифровке, воспроизведены с указанием ее авторства. Везде отмечены вырезанные ею в оригинале строки и те зачеркнутые места, которые не удалось прочесть.

   На слова или группы слов, не расшифрованные Ц. М. Пошеманской (отчасти вследствие того, что нижняя часть многих страниц третьей книжки залита клеем), указано в тексте в угловых скобках. Предположительные чтения заключены в квадратные скобки и выделены разрядкой; возможные варианты их приведены под строкой; чтения, предложенные нами для связи текста, помещены в квадратных скобках с вопросительным знаком. Слова, явно пропущенные или не дописанные автором, дописаны в угловых скобках. Подчеркивания автора переданы курсивом.

   Непоследовательность датировки записей, характерная для подлинника (то по одному стилю, то по обоим с вариациями в последовательности стилей), сохранена без изменений.

  

  

   ¹ Нас провожали мои родные... Вероятно, мать А. Г. Достоевской Анна Николаевна Сниткина (урожд. Мильтопеус, 1812-1893), сестра Мария Григорьевна Сватковская (1841 - 1872) и ее муж Павел Григорьевич Сватковский, цензор Петербургского цензурного комитета; может быть, и брат Иван Григорьевич Сниткин (1849-1887), если он был в это время в Петербурге: в те годы он учился в Петровской земледельческой академии в Москве.

   ² Милюковы - Александр Петрович Милюков (1817-1897) - педагог, писатель, приятель Достоевского; его дочери Ольга Александровна (1850-1910) и Людмила Александровна (ум. 1901).

   ³ Эмилия Федоровна с Катей... Э. Ф. Достоевская (урожд. Дитмар, 1822-1879) - вдова брата писателя, М. М. Достоевского; ее дочь Екатерина Михайловна (1855 -1932), впоследствии жена известного врача и общественного деятеля, редактора журнала "Врач" Вячеслава Авксентьевича Манасеина (1841 -1901).

   ⁴ У ворот гостиницы нас остановил Барсов, знакомый Федора Михайловича. - Барсов - не Елпидифор Васильевич, как полагал первый издатель "Дневника" А. Г. Достоевской Н. Ф. Бельчиков, а Николай Павлович (1839-1889) - историк, проф. Варшавского университета, в 1864-1869 гг. - учитель в Виленском учебном округе (в 1868 г. - в Мозырской гимназии). Знакомство его с Достоевским связано с сотрудничеством Барсова в журнале "Время", где он поместил перевод статьи Гервинуса "Основные черты исторической науки".

   ⁵ Гостиницу, которую нам рекомендовал Яновский... - Степан Дмитриевич Яновский (1817-1897) - врач, военно-медицинский инспектор Московского военного округа, муж артистки А. И. Шуберт, приятель Достоевского. А. Г. Достоевская познакомилась с ним во время поездки в Москву в марте 1867 г. (см. письмо Яновского к ней от 22 февр./5 марта 1884 г. - Ф. М. Достоевский. Сб. 2. С. 389).

   ⁶ Федя... привел меня к Мадонне Гольбейна. - Речь идет о картине Ганса Гольбейна Младшего "Мадонна с семьей бюргермейстера Якоба Мейера", копия с которой кисти

   Бартоломеуса Сарбурга, хранившаяся в Дрезденской галерее, долго считалась подлинником (Дрезденская картинная галерея. Старые мастера. Дрезден, 1967. С. 45).

   ⁷ Мы пошли на Брюллеву террасу... - Правильнее было бы: Брюлева терраса (Bruhlsche). На ней два кафе: "Cafe Reale" и "Belvedere".

   ⁸ По словам Майкова... - Аполлон Николаевич Майков (1821-1897)-поэт, друг Достоевского.

   ⁹ Есть "Полярная звезда", две книги... - Это первая из ряда последующих записей "Дневника", где отмечено чтение Достоевским Герцена и его изданий. К сожалению, в "Дневнике" нет никаких свидетельств о восприятии Достоевским "Былого и дум", "Полярной звезды" и "Колокола"; косвенно оно отразилось в его известном письме к А. Н. Майкову от 16/28 августа 1867 г., где среди огулом осужденных "всех этих либералишек и прогрессистов" от Тургенева до Чернышевского назван и Герцен. "На что они надеются и кто за ними пойдет?" - пишет Достоевский (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 28, кн. II. С. 210).

   В "Дневнике" кроме покупки частей "Былого и дум" и "Полярной звезды" отмечено также приобретение "Колокола" и "Голосов из России" (см. с. 62). Достоевский брал эти издания и в библиотеках.

   ¹⁰ Останавливались только перед картиной Тициана "Спаситель". - Картина Тициана "Динарий кесаря".

   ¹¹ В другой зале была картина Caracci - Спаситель в молодых летах. - - Картина А. Караччи "Голова молодого Христа".

   ¹² Wouvermann... Watteau... Мадонна безо всякого смирения (таково мое мнение). - Воувермаи Филипп (1619-1668) - голландский живописец, изображавший преимущественно батальные сцены и кавалькады. В Дрезденской галерее более 60 его картин. Ватто Жан Антуаи (1684-1721) - французский живописец, в картинах его и его школы особое место занимает костюм. Замечание А. Г. Достоевской: "(таково мое мнение)" - как будто указывает на разногласия между нею и Достоевским в оценке картины. В романе "Идиот" он, как известно, упоминает эту картину как некий сложный художественный образ. "У вас, Александра Ивановна, - говорит в романе князь, - лицо тоже прекрасное и очень милое, но, может быть, у вас есть какая-нибудь тайная грусть? <...> У вас какой-то особый оттенок в лице, похоже как у Гольбейновой Мадонны в Дрездене" (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 65). А в материалах к роману образ Гольбейновой Мадонны -это образ чистого прекрасного существа: "Она тиха как Гольбейнова Мадонна" (Там же. Т. 9. С. 189); "А моя Мадонна Гольбейнова - как она чиста, как прекрасна" (Там же. С. 192).

   Существует, однако, иное (правда, далеко не столь достоверное) свидетельство об отношении Достоевского к "Мадонне" Гольбейна. Б. П. Брюллов, сын художника П. А. Брюллова, так передает рассказ отца о беседе с Достоевским на эту тему: "У греков вся сила их представления божества в прекрасном человеке выразилась в Венере Милос-ской, итальянцы представили истинную богоматерь - Сикстинскую Мадонну, а Мадонна лучшего немецкого художника Гольбейна? Разве это Мадонна? Булочница! Мещанка! Ничего больше..." (Брюллов Б. П. Встреча с Достоевским//Начала. 1922. N 2. С. 264).

   Из картин Клода Лоррена имеются в виду "Морской пейзаж с Ацисом и Галатеей" и "Пейзаж с бегством в Египет".

   ¹³ Федя видел "Waterloo", но не купил. - Вероятно, книга Шарраса о Ватерлоо (см. примеч. 8 к 2-й книжке).

   ¹⁴ Отец А. Г. Достоевской Григорий Иванович Сниткин (1799-1866)- чиновник. В "Воспоминаниях" А. Г. Достоевская сообщает лишь, что он служил "в одном из магистратов или департаментов" (Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 40). Трудно предположить, чтобы А. Г. Достоевская, с ее ясным умом и широкой осведомленностью в делах семьи, не знала точно места службы и чина отца. Вероятно, место это было не столь завидное, чтобы указать его точно. Предположение это подтверждается формулярным списком ее брата И. Г. Сниткина, где сказано: "сын придворного служителя" (Гроссман Л. П. Жизнь и труды Ф. М. Достоевского. М.; Л., 1935. С. 160; далее: Жизнь и труды).

   ¹⁵ В этой книжной лавке попались нам "Записки Дениса Васильевича Давыдова". - Д. В. Давыдов (1784-1839) - поэт, партизан, участник Отечественной войны 1812 г. Вероятно, Достоевский купил книгу: Записки Д. В. Давыдова, в России цензурой не допущенные. Лондон; Брюссель, 1863.

   ¹⁶ Ландшафты Рюисдаля... Лучшее, что мне понравилось, было письмо. - Картины Якоба Рейсдала "Охота", "Монастырь", "Еврейское кладбище"; картина В. Вайанта "Доска с письмами за красной лентой".

   ¹⁷ Письма от Паши и мамы... - Павел Александрович Исаев (1846-1900) - пасынок Достоевского, сын его первой жены Марии Дмитриевны от ее первого брака с А. И. Исаевым.

   ¹⁸ Несколько аллеек, которые идут вверх и доходят до Zwinger'а. - Цвингер-дворец XVIII в. в стиле барокко, где размещена Дрезденская галерея.

   ¹⁹ Пришли в Neustadt, на другую половину города. - - В Дрездене часть города, расположенная на правом берегу Эльбы, называется Neustadt, на левом- Altstadt.

   ²⁰ Мы проходили мимо Palais im Japan... - Дворец в японском стиле нач. XVIII в., где размещены коллекции скульптур (Antikencabinet), фарфора (Porzellansammlung), нумизматики (Munzcabinet) и библиотека.

   ²¹ В доме этом жил немецкий поэт Korner. - Христиан Готфрид Кернер (1756-1831) - немецкий писатель, друг Шиллера.

   ²² Первая фигура из "Дон-Жуана"... - "Дон-Жуан" - опера Моцарта.

   ²³ ...вернулась домой, чтобы прочитать письмо, которое я нашла в кармане Феди. - Речь идет о письме писательницы Аполлинарии Прокофьевны Сусловой (1839 или 1840-1917 или 1918), с которой Достоевский был близок в годы, предшествовавшие его второму браку. Письмо это неизвестно. Достоевский получил его еще в Петербурге, перед самым отъездом за границу, следовательно, в первой половине апреля 1867 г. Ответом на него было письмо Достоевского из Дрездена от 23 апр./5 мая 1867 г., в котором он извещал ее о своей женитьбе (Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 28, кн. II. С. 182). Об отношениях Достоевского с Сусловой см.: Суслова А. П. Годы близости с Достоевским. М., 1928; Долинин А. С. Достоевский и Суслова//Ф. М. Достоевский. Сб. 2. С. 153-283.

   ²⁴ Мы выбрали "Полярную Звезду" за 55-й и 61-й годы. - Нельзя не отметить настойчивость, с которой Достоевский искал "Полярную звезду" за 1855 год, купленную им наконец в этот день. Она, скорее всего, объясняется предстоявшей Достоевскому работой над статьей "Знакомство мое с Белинским": в этом выпуске "Полярной звезды" была опубликована переписка Белинского с Гоголем и главы из "Былого и дум", тоже касавшиеся Белинского.

   Мысли, возникшие у Достоевского при чтении "Полярной звезды", улавливаются в романе "Идиот". Нет сомнения, в частности, что весь диалог в сцене спора на даче у Лебедева (IV глава III части) мог быть написан только с "Полярной звездой" в руках или с выписками из нее - так много в нем почти дословных цитат из опубликованной в альманахе пер