Достоевский Федор Михайлович - А. Г. Достоевская. Дневник 1867 года

на несколько верст. Это так высоко, что внизу люди кажутся не более вершка. Мальчик меня привел, я ему дала 6 Pfen. Он остался очень доволен и попросил меня отпустить его домой. Мне он был более не нужен, и он с радостью отправился вниз по тропинке. Я несколько осмотрелась и пошла на мостик, откуда уже открывался самый полный вид на соседние горы. Картина очень полная. Там-сям разбросаны деревушки, вдали виден город Пирна, везде горы, самые разнообразные. Одни покрыты виноградниками, следовательно, некрасивы, другие покрыты елками, пихтами, темно- и светло-зелеными. Где-то внизу журчал ручеек. Я пошла поискать его, но на дороге спросила у попавшейся компании, куда ведет эта дорога. Мне сказали: на Ferdinandstein, но предупредили, что я тогда не поспею на железную дорогу. Мне бы ужасно не хотелось оставаться здесь ночевать, потому я лучше воротилась опять к руинам {Заменено: к пристани.}. Но тут началась гроза. Где-то вдали шел страшный дождь. Прямо против меня сгустились страшные черные тучи, которые все принимали самые прихотливые формы, но все более и более темнели. Начался <<страшный>> гром, раскаты его глухо раздавались по лесу, молния зигзагами сверкала по темному небу. Зрелище было удивительное, особенно для меня, которая никогда не видала грозы на воздухе, а привыкла всегда прятаться в это время дома, из боязни быть убитой. Но тут я ничего не боялась, - ну, убьет, так убьет, значит мне так на роду написано, не под деревом, так другим образом найдет, если мне уж смерть предназначена. Какое это восхитительное зрелище, я была просто поражена этим. Я дрожала, но не от страха, а от какого-то благоговения и восторга пред великими силами природы. Я долго смотрела, потом пошла вниз, тогда уже над самой моей головой началась гроза и полил страшный дождь. Я поспешила. На дороге мне попалось стадо баранов, которых пастух гнал. Они очень боязливо бежали и, видимо, боялись меня. Но я их страшно перепугалась и кричала пастуху, чтоб он их как-нибудь отогнал от меня. Он смеялся и сделал <не расшифровано> как я хотела. Какие эти бараны грязные, ужасно, совершенно как свиньи. Наконец, я кое-как дошла до ресторана, где останавливается пароход. Здесь уже полная зала была людей, которые пришли сюда спрятаться от грозы. Я села к столу и спросила кофею. Пока я пила, подле сел один юнкер или солдат гвардейский и еще какой-то болван, который нагло стал смотреть на меня. Я выпила свою чашку и ушла на балкон. Там сидело несколько человек. Мало-помалу сюда начали собираться. Потом дождь прошел, и пароход стал готовиться к отъезду. Я вышла на берег. Было довольно холодно, так что я даже дрожала. (Предусмотрительные немки всегда имеют с собою на случай дождя какую-нибудь шаль, а у меня ее и не было.) Наконец, кое-как я попала на пароход и поспешила в каюту, которая скоро начала наполняться дамами и мужчинами, так что я была ужасно рада, что заблаговременно достала себе место. Тут я говорила несколько времени с одною немкою, которая тоже ехала из Пильница. Кажется, добрая женщина. Она тотчас же заметила, что я не привыкла разговаривать по-немецки. Наконец, я приехала в Дрезден и в 9 часов была дома. Но у меня болела голова и немного болело горло.

  

  

   Сегодня утром я встала очень рано, <<еще>> только что пробило 6. Не зная, как убить время до тех пор, как мне надо будет идти на железную дорогу, я села писать письма. Написала к Павлу Григорьевичу {Павел Григорьевич Сватковский, муж моей сестры. (Примеч. А. Г. Достоевской).} и к Ольге Алексеевне. Это у меня заняло порядком времени, так что к 11 часам у меня едва-едва было готово. Я отнесла их на нашу почту и отправилась на станцию. Но и на этот раз я обманулась. Он не приехал. Я глядела, когда желтый шарабан (здесь почтари в желтом одеянии ходят) {Вставлено: а почтовые кареты окрашены в ярко-желтый цвет.} с моим письмом отправится в почтамт, а он, как назло, очень тихо ехал. Дорогою я уже приготовилась к содержанию письма, именно, что все проиграно, и что надо выслать деньги, так что оно меня нисколько и не удивило. Но я была очень рада и счастлива, что Федя так меня любит, что он так испугался, когда не получил моего письма ⁵⁵. Да, надо сильно любить, чтобы так чувствовать. Со мною были деньги. Я тотчас же <<их развязала и>> пошла по банкирам, но никто из них не имел сношений с Гомбургом. Так что я перебывала почти у всех банкиров, но не могла добиться толку. Все мне советовали просто<<-напросто>> послать по почте, говорили, что он там получит без затруднений, что он должен тогда будет показать только свой паспорт. Но я не знала, как уложить деньги, я зашла в <<один>> магазин бумаг, и хозяин магазина был так любезен, что показал мне, как это делается. Но я, придя домой, совершенно напрасно билась, стараясь сделать это как можно лучше. Многие конторы бывают заперты от 12 до 3 часов, так что мне все советовали зайти в 4 часа. Но если б я это сделала, то мое письмо было бы отправлено не сегодня, а только завтра, а, следовательно, он не так скоро бы его получил. Наконец, я на Wildrufferstrasse нашла одного банкира Robert Thode {В стенографической записи здесь - Thode, далее - Thore; в наст. издании везде Thode.}, который взялся перевести на Фра<нкфурт>, сказав мне, что его Anweisung {Перевод (нем.).} всегда примут и в Гомбурге. Он перевел на флорины, но просил прийти через 1/2 <<часа>>. Я было ушла, но вошел какой-то белоголовый конторщик или сам банкир. Он очень вежливо пригласил меня к себе в кабинет и сейчас же написал все, что было нужно. Я отдала свое письмо, он вложил и обещал сегодня послать на почту. Но я, со своей стороны, написала еще письмо, в котором извещала Федю, что <<только что>> послала деньги. Я торопилась и отдала это письмо почтарю, уже когда он ехал на почту, и потому не положила никакой марки. Я сначала очень испугалась, думая, что мое письмо не дойдет, но меня успокоили. Потом я зашла выпить кофею, купила себе зонтик за 2 талера и пришла домой, чтобы готовиться к театру.

   В 6 часов мы пошли, но я не взяла с собою ничего теплого, так что <<еще и>> по дороге туда начала сильно зябнуть. Мы пришли в театр еще задолго до начала. Театр этот довольно хорош, вроде нашего Михайловского. Обит красным бархатом. Весь потолок украшен портретами знаменитых людей. Театр был совсем полон, потому что было последнее представление Wachtel'я, певца прусского {Заменено: Пражского.} королевского театра. По этому самому и цены были возвышены. Над сценой, где обыкновенно бывают часы, находились часы очень древнего и простого устройства. Они представляли собой две дощечки, поставленные рядом. Одна изображала часы, другая минуты, или, вернее сказать, 5 минут, потому что по прошествии каждых 5 минут дощечка, представляющая минуты, поднималась и на ее место выдвигалась <<другая>> дощечка с 5-ю минутами. Наконец, началось представление. Давали "Il Trovatore" ⁵⁶, музыка мне очень знакомая, потому что я и сама немного бренчала дома из этой оперы. На сцену вышла примадонна, г-жа [Ильнер], очень высокая и худая немка, чисто немецкое лицо, с тоненьким носом, именно такое лицо, которых я не люблю. Одета она была в длинное красное платье, с черной отделкой, которое мне очень не понравилось, совершенно без вкуса, да и носить-то его она не умела, <<потому что как-то оно волочилось сзади>>. Начала она петь ужасно высоко и испускала рулады, которые сестре M<-me> Z<immermann> очень нравились, и она только и дело говорила: "C'est ravissant, quelle voix, mon Dieu, quelle voix!" {Это восхитительно, какой голос, боже мой, какой голос! (фр.).}. Я с нею соглашалась, но сама была очень недовольна. Потом вышел знаменитый, столь прославленный Wachtel (бывший кучер, M<-me> мне вновь рассказала его биографию). Я смотрела на него в бинокль. Это ужас, что такое, совершенно модная картинка: белый (разумеется, набеленный), с румянцем на щеках, черные глаза, черные курчавые волосы, маленькие усы и эспаньолка, - все красиво, но выражения никакого, какая-то вывеска, как обыкновенно рисуют на цирюльнях. M<-me> Z<immermann> находила, que c'est un joli garcon {что это красивый молодой человек (фр.).}. Этот господин, чтобы выразить или волнение, или нетерпение или ужас, всегда закатывал глаза, поднимал брови и грозно посматривал на всех зрителей. Явилась и <<цыганка>> Krebs Michalesi, довольно старая женщина, но с хорошим контральто. Она ужасно все время выкатывала глаза (я просто думала, что они у нее выпадут, так она ими старалась выразить волновавшие ее чувства). Вообще она только и играла, что глазами, a Wachtel вел себя дураком. Опять явилась на сцену Ильнер, уже в белом платье, начала опять стонать и петь [высокие] фиоритуры, что мне вовсе не нравится, а публика, чем больше она взвизгивает, тем больше ей хлопает. А говорят, что дрезденская публика очень строга, что ей угодить очень трудно. Правда, вызывали W<achtel'я> три раза. Когда стали ему хлопать в 4-й, то многие стали шикать, и один немец, очень услужливый, сидевший около меня, заметил, что их баловать не следует. Я почти не смотрела на сцену, мне было все равно, что бы там ни происходило. Я смотрела на часы и рассчитывала, через сколько часов приедет Федя. Выходило, что чрез 40 часов и 20 минут, потом меньше, потом еще меньше и так далее. Я очень сердилась на их часы, которые так тихо идут и не показывают, чтобы нам поскорее уйти домой. Наконец, все окончилось: Ильнер умерла, трубадур сгорел и пр., и мы вышли из театра. Правда, было довольно холодно, так что я после теплоты-то попала в такой мороз. Но M<-me> Z<immermann> посоветовала мне накрыться платьем, и только это меня немного спасло. Я звала ее на чай, но она отказалась. Я посидела немного, выпила чашку и легла спать. Видела я во сне, что Феде будто бы все носят <<различные>> подарки, - кто перстень, кто книги; одна певица подарила ему слоновой кости горшочек для цветов, очень тонкой работы. Я, наконец, спросила: "Что же это тебе все дарят?" "Да сегодня мое рожденье", отвечал Федя. Я была так поражена этим, что не знала, когда его рожденье, и не подарила ему ничего, что ужасно расплакалась и побежала к Маше, которая уже лежала в постели, и спросила ее, где мои 3 тысячи (у меня оказались откуда-то 3 тысячи), и умоляла дать мне совет, что ему купить. В слезах-то я и проснулась, гляжу - день, но всего только 8 часов (28 до Федина приезда).

  

   День дождливый, пасмурный, скука страшная. Стала шить, дошила нескончаемое лиловое платье, сейчас пойду на почту. Я уже заранее предчувствовала какое-нибудь еще более гадкое известие. Пошла очень тихо на почту, получила письмо ⁵⁷, прочла и увидела, что Феде, видимо, очень хочется еще остаться и еще поиграть. Я ему тотчас же написала, что если он хочет, то пусть и останется там, что я даже его не буду ждать раньше понедельника или вторника. Я предполагаю, что он там и останется. Что же делать, вероятно, это так нужно. Пусть лучше эта глупая {Заменено: несчастная} идея о выигрыше у него выскочит из головы. Мне было очень грустно.

   Отослав письмо, я пошла бродить по городу для того, чтобы рано не прийти домой и не показать виду M<-me> Z<immermann>, что я не обедала. Так по сильному дождю и такой погоде, когда добрый хозяин и собаки не выгонит, я пошла до Венской железной дороги, потом по Beuststrasse домой. Шла, нарочно замедляя шаги, чтобы попозже прийти домой. По дороге зашла в кондитерскую выпить кофею. Мне его приготовляли минут с 10, но оказался он очень хорош, так что я готова была выпить другую чашку. Дождь меня вымочил просто до нитки. Я переоделась, сначала съела купленные телятину и сосиски, потом принялась что-то делать. Наконец, за что я ни принималась, все мне как-то скучно. Я решилась идти еще выпить кофею и купить бумаги для штопания. Купила на 2 зильб., и 2 Pfenn. заплатила за иголку, которую сейчас же и сломала, как только начала шить, и принуждена была взять иголку от Иды. Потом села писать письмо к Стоюниной ⁵⁸ и стала пить чай. Ко мне зашла M<-me> Z<immermann> и обещала прийти посидеть после 9 часов.

   Она пришла <<(она? кажется, попивает, потому что от ее вида будто бы какой-то [винный?] запах)>>. Она начала с восторгов о вчерашнем театре. Я, разумеется, ей вторила, но на самом деле была недовольна. Зачем было противоречить, ведь она привыкла считать Россию варварской страною, <Сто>, пожалуй, и не поверит, что у нас лучше, и сочтет за хвастовство, так пусть ей и остается ее невежество. Россия оттого не потеряет. Мы разговорились и о войне, и она объявила, что считает войну за рабство, в котором еще находится человечество, что с какой стати солдат должен жертвовать своею кровью из-за честолюбия своего государя, и объявила, что она республиканка. Она рассказала, что прошлого года прусский и саксонский короли ездили вместе в коляске, были в театре, целовались и обнимались на железной дороге, и это всего через две недели после страшной войны, которую они вели. Король должен был бежать в Богемию. Этого никто не одобрял, потому что <<ему>> было лучше всего держаться в Саксонии, как ему и советовал прусский король, и быть нейтральным. Но как же не помогать, когда он католик, - католику австрийскому императору, хотя народ-то, и все войско здесь протестанты, и сами богемцы смеялись над войском короля и называют их протестантами. Мы долго разговаривали на эту тему, и она советовала мне идти посмотреть памятник (героя), которому здесь оторвало обе ноги. Эти-то самые знаменитые ноги и были похоронены здесь, на холме, а самое тело было отвезено в Петербург. Странная судьба этого человека - быть похороненным в разных местах ⁵⁹.

  

  

   Утром я встала рано, думая, что Федя сегодня приедет, и собиралась идти на станцию, но почему-то, не знаю, я зашла раньше на почту и здесь получила его письмо. Он говорит, что мое письмо получил, а посланное от банкира еще нет, и поэтому-то он еще не выезжает. <<Я думаю, что это неправда, а что это только предлог остаться там подольше.>> Он мне написал смешное письмо, в котором жалуется на страшную зубную боль, просит, чтоб я немного потерпела ⁶⁰. Ну, что же делать, я и написала письмо, что пусть так и будет, пусть он останется там подольше. Оттуда я зашла в булочную, выпила чашку кофею, съела крем и, несмотря на дождь, пошла осмотреть Mineralien Kabinet {Кабинет минералов (нем.).}. Собственно здесь ничего хорошего нет, собрание очень маленькое, в одну небольшую узкую комнату; нового я ничего здесь не увидела; все это я видела и прежде, исключая разве Лабрадора, который увидела в первый раз, да еще насекомых в янтаре. Они отлично сохранились. Я походила здесь с 1/2 часа и была обрадована звонком, который возвестил об окончании положенного для осмотра времени. В Geologisches Kabinet ⁶¹ я потому и не попала, но не раскаиваюсь. Отсюда я пошла в галерею. Обыкновенно в дождь и в бесплатные дни особенно много бывает здесь народу, - вероятно, в такие грустные дни всякий не знает, куда деваться и идет в галерею. Со мной была моя книжечка, и я сделала некоторые замечания о годе рождения художников и о тех картинах, которые на меня произвели особенное впечатление. Отсюда я зашла к банкиру <<русскому>>, спросила, послал ли он письмо. Он был удивительно вежлив, показал мне марки и даже проводил меня, как и в первый раз, до двери. Побродив еще немного, я зашла выпить чашку кофею во вчерашнюю кондитерскую, хозяин меня тотчас же узнал, и мы разговорились о политике, о [драке] и о выходе из Дрездена прусского войска. Потом я пришла домой, села читать "Русского" ⁶² и штопать мои чулки, которые все перештопала. К вечеру <<еще>> я почувствовала сильнейший голод и потому отправилась купить себе масла, хлеба и колбасы {Вставлено: (Все эти дни я принуждена была не обедать, а питаться лишь кофеем, чаем и закусками, и вот почему: M-me Z. не считает выгодным давать мне обед, да и стол у ней скудный, ходить же в отели обедать немыслимо; здесь не принято, чтоб молодая женщина посещала рестораны без кавалера, и на меня нагло глядели бы разные немцы и немки. Ходить же пить кофе в кондитерскую не считается неприличным. Так вот я и голодаю совсем против моего желания!).}. Потом я велела Иде делать чай. Ко мне пришла сестра M<-me> Z<immermann>, удивилась, что я сижу в таком холоде, и увела меня пить чай к себе. У ней в комнате мне очень нравится, потому что так уютно. Она сегодня топила у себя два раза, поэтому у ней было довольно тепло. Мы много разговаривали о различных предметах, и я замечаю, что я довольно быстро говорю по-французски, <<даже>> вчетверо быстрее, чем неделю назад. Это меня очень радует, так что можно надеяться, что, пробыв за границей несколько месяцев, я буду довольно порядочно говорить по-французски и по-немецки. Пили мы чай с Kirschenwasser {Вишневая наливка (нем.).}, вроде рома, который, по словам M<-me> Z<immermann>, пьют в Швейцарии все старики и старухи каждый вечер, и они тоже его употребляют. (Поэтому-то мне иногда и казалось, что M<-me> Z<immermann> бывает немного подшофе.) Наконец, она дала мне "Le theatre francais", с двумя небольшими пьесами. Одна из них "Poesie ou le pot au feu", в которой является синий чулок, мне чрезвычайно понравилась по своей нелепости смешной. Я читала это на сон грядущий, потом крепко заснула. Утром раза два или три просыпалась, потом засыпала, видела различные сны и очень лениво встала. <<Еще я>> забыла: вчера еще раз заходила на почту и ужасно удивила почтмейстера, который мне сказал: "Неужели мне мало одного письма?" Получила я письмо от Павла Александровича {Вставлено: (Исаева).}. Письмо было к Феде ⁶³, но я знаю его руку, сама распечатала и прочла; ничего особенного

  

   Я вспомнила, что вчера мне почтмейстер сказал, что письма приходят рано утром; я уже в 9 часов была у него, но не нашла письма. Пришла домой и решила, что, вероятно, Федя сегодня приедет. В 12 часов пришла на станцию, но Феди не было. Оттуда на почту, и дорогою уже предугадала это письмо, т. е. что все проиграл, <<что>> просит денег ⁶⁴. Так и случилось. Я тотчас же написала ему письмо, зашла к банкиру, но он мне сказал, что сейчас контора запирается, и что откроется вновь только в 3 часа. Я воротилась домой, выпив по дороге чашку кофею, <<потом>> взяла деньги и снесла к нему. Но, может быть, мой костюм в этот раз не возбудил в нем такого уважения, потому что он мне довольно долго спустя предложил место, и уже не проводил меня, как вчера, до двери.

   Отдав письмо на почту, я пошла прогуляться на верху Zwinger'a, где я еще никогда не была. Его можно пройти кругом по балюстраде. Я обошла, потом села на сырую скамейку и принялась писать. И все это было для того только, чтобы как-нибудь убить время. Потом я пошла в нашу библиотеку, спросила, не привезли ли книги. Тот отвечал, что еще нет, но он ожидает с минуты на минуту. Я выбрала Евгении Тур 2 книги и потом еще "Записки Екатерины II". Зашла в кондитерскую выпить чашку кофею, потом пришла домой и стала читать книги. Все это повторение на одну и ту же тему: гордая девушка жертвует собой и своей любовью для сестры или родственницы. Вообще ужасно глупо. Вечером ко мне пришла M<-me> Z<immermann>, поговорила <со мною> немножко, пожелала хорошенько спать и ушла.

  

   Я встала сегодня довольно рано, чтобы идти на почту, а потом в церковь. Оделась и повидалась с M<-me> Z<immermann>, у которой обещала сегодня обедать. Пошла на почту, получила письмо ⁶⁶, в котором Федя обещает приехать завтра. Потом пошла в церковь. Как здесь хорошо поют, просто чудо. Иноверцев, как и в прошлое воскресенье, было ужасно много. Сначала я вдали смотрела службу, а потом отошла <<ближе>> к оркестру. Тут я видела двух хорошеньких девиц: блондинку и брюнетку, я предполагаю, соперниц: одна была великолепно одета, другая - так себе, пожалуй, даже дурно, но обе прехорошенькие. Потом они вместе вышли из церкви, и к ним тотчас же подошел какой-то кавалер, с которым они разговорились. Пришла я домой, сейчас же села обедать, и весь обед уговаривала М<-llе> Tomson идти с нами. Но она говорила, что в том только случае пойдет, если я обещаюсь говорить с нею все время по-английски. Я дала ей это обещание, но она все-таки не решилась идти. В 1/2 2-го мы пошли и пришли туда без 3/4 2. Купили билеты (14 зильб. туда и назад), немножко подождали и сели в вагон. С нами сидели <<какие-то>> муж и жена. Мне сначала послышалось, что они разговаривали по-русски, но потом я разуверилась, <<потому что они начали говорить по-немецки>>. Была еще какая-то немка, которая ехала куда-то очень близко и которую провожали муж и двое ребятишек. Мать поминутно обращалась к своему мужу, а он, вероятно, какой-нибудь колбасник, нарочно старался не глядеть на свою жену. Действительно, она ужасно как пожилая и смотрит старее его. Когда поезд отошел, один из мальчиков заплакал, его поспешили вывести.

   Не более как через час мы приехали в Potscha. Все время нам приходилось ехать около самой Эльбы. Она мало-помалу делается узкою, не больше Spree или нашей Черной речки, ужасно узкая, но, говорят, глубока - до 12 саж. глубины. Мы проезжали мимо Pillnitz, мимо Пирны. Это небольшой городок, в несколько улиц, очень чистенький, но, я думаю, прескучный. Здесь недалеко, на высокой горе, находится дом сумасшедших, с большим садом и бельведером. На станциях очень много вышло, так что у нас было довольно просторно. Виды были великолепные. Все скалы, высокие, угрюмые скалы по другой стороне Эльбы, а по той, по которой мы ехали, целая стена, которою поддерживается гора от падения. Прежде здесь была скала, но ее взорвали для проведения дороги. Везде зелень. Чрезвычайно хорошо. Наконец, мы приехали в [Саксонскую Швейцарию?], вышли и все направились к лодке. Село, я думаю, человек с 15, если не более, так что края лодки были почти в воде. Я немного трусила, потому что, говорят, здесь она очень глубока, да и вообще ничуть не хотелось бы вымочиться в воде. Но нас кое-как благополучно перевезли и взяли по 12 Pfen. за человека. Вышли мы на берег. Здесь стояло несколько человек с оседланными лошадьми. У M<-me> Z<immermann> болят ноги, и потому она не решилась идти пешком. Я хотела идти, но она убедила меня сесть на лошадь. Я сначала не соглашалась, во-первых, потому что я никогда не ездила и <<поэтому>> боялась, а во-вторых, не хотелось давать такой большой цены, именно 1 талер 5 Pfennig'ов. Потом они уступили за 25 зильб. {Вставлено: кроме того, идя пешком, я рисковала отстать от спутников.} Нечего делать, приходилось сесть. Я села <<и положила напротив ноги>> и стала держаться за холку лошади. Меня сначала очень встревожило, я, вероятно, даже побледнела и вообще имела испуганный вид. M<-me> Z<immermann> мне указывает на деревья. Я ничего не слышу, да и видеть-то ничего не хочу {Вставлено: чтобы не упасть с лошади. Мой дебют верховой езды был довольно плачевный.}. Но мало-помалу я оправилась, уж перестала держаться за холку лошади. Как это хорошо, эта Саксонская Швейцария! Высокие, неприступные скалы, огромные камни, наваленные один на другой, которые, кажется, так и готовы упасть на вас. Все эти скалы покрыты деревьями (больше елками), между скалами бежит ручеек. Это все так хорошо, что и представить себе трудно, но одно было жаль, это - что Феди не было со мной, а без него меня ничего не приводит в восторг. Иногда скалы так низко висели над нами, что приходилось сильно нагибать голову, чтобы не ушибиться. Иногда скалы образовывали между собой только один узкий проход, где можно было идти не более двум человекам рядом. Мы ехали шаг за шагом. Лошади были привычные. Только лошадь М-те Zimmermann испугалась ее зонтика и бросилась в сторону, но потом сейчас же ее привели в повиновение. Я разговорилась с моим проводником. Он мне сказал, что мою <<лошадь>> зовут Fritz'ом, а что другую лошадь - Lisel. Моя лошадь была очень смирная и добрая лошадка. Она иногда поворачивала голову и посматривала на меня своими милыми, умными глазами, а раз так остановилась, чтобы поесть травы, но проводник не позволил ей остановиться. Мы, я думаю, ехали около часу, когда, наконец, приехали в Bastei.

   Я уже под конец нисколько не боялась, а преудало сидела на моем Россинанте, <<даже>> уже не держалась за холку Fritz'a. Дорогою нам попадалось много прохожих, которые с удивлением посматривали на нас и посмеивались. Этот смех, я думаю, возбуждал мой храбрый вид - le chevalier de la triste figure {Рыцарь печального образа (фр.).}, как потом меня прозвала M<-me> Z<immermann>. Когда мы приехали в Bastei, мы ужасно хохотали над моею фигурою. M-me Zimmermann говорила, что я была до того печальна, что она на меня смотреть не могла. В минуту отчаяния, когда мне становилось не под силу удержаться, я говорила "О, о!" {Вставлено: сама того не замечая.}. Эти вопли до того ее смешили, что она хохотала, право, более часа. Да я и сама воображаю, как я была смешна на коне.

   Наконец, мы приехали, слезли с лошадей, отдали деньги и пошли в ресторан. Здесь я спросила себе кофею, а она - пива, но у меня, не знаю почему, ужасно разболелась голова. Может быть, это происходило оттого, что я в первый раз ехала на лошади, от страху ли это или просто это произвел на меня впечатление горный воздух, <<вышина>>, но у меня ужасно сильно болела голова, просто до тошноты. Надо заметить, что со времени приезда за границу это первый раз как я заметила, что у меня болит голова. Потом мы пошли осматриваться. Мы смотрели со скалы, которая огорожена решеткой, вниз, на Эльбу. Все казалось до того маленьким, что просто смешно. Так, там стояла лодка, вероятно большая, но она казалась игрушкой. Дома, пароходы, люди - все это представлялось не более, как в 1 аршин. Это, должно быть, страшная вышина. (Я забыла сказать, что мы из Potscha переехали через Эльбу в местечко Wehlen, отсюда поехали горами и долинами, которые здесь называются Uttewalder Grund.) <B это время" проезжал по другой стороне Эльбы поезд железной дороги. Но он казался удивительно мал, не больше, как обыкновенно такие поезда продаются в виде игрушек. Мы долго здесь смотрели, потом походили и пошли спускаться. Мы вышли на мост. Это мост, соединяющий 3 или 4 огромных утеса между собою. Тут устроены отдельные мостики {Вставлено: с которых открываются поразительные по своей красоте виды на окрестности.}. Все это удивительно хорошо. Внизу видна зелень темная, перемешанная со светлой зеленью. Все стены здесь исписаны различными именами, встречается огромное множество имен русских. Видно и русские стараются "обессмертить" себя. И именно <на скалах), тоже замечательных по своей величине и высоте, на которых написаны имена и есть русские фамилии. Потом мы пошли спускаться. На дороге нам попадались мальчишки, которые просили нас подарить им сколько-нибудь. Один из них обещал "усыпать наш путь цветами", другой хотел продать нам "Gliickblatter", листьев счастья на всю жизнь. Но мы отказались и продолжали наш путь. M<-me> Z<immermann> говорит, что это у них обратилось в профессию, что этим эти мальчики только и занимаются и чрез это решительно отвыкают работать. Спускаться было довольно трудно, тем более, что я не привыкла взбираться на горы или спускаться с них. Это очень крутые, почти прямые дорожки. M<-me> Z<immermann> удивительно как громко вскрикивала, когда ей приходилось сходить вниз, и меня ужасно пугала. (Я не понимаю отчего, но я сделалась удивительно пуглива, от всего-то я вздрагиваю, просто это меня досадует.) Когда мы уже совсем сошли, нам с горы кто-то громко кричал. Это какие-то шалуны, которые, взобравшись на гору, кричат разными голосами. (Я забыла: на Bastei есть высокая башня, но не выше некоторых утесов. Здесь помещается обсерватория. Но я не зашла. Какой-то господин, взобравшись туда, начал дразнить собаку, подражая собачьему лаю. Собака, услышав незнакомого противника, начала выходить из себя и ужасно бесилась, что ее противник сидит так высоко. Собаку едва могли отозвать, так она была возбуждена.) {Вставлено: И зачем было дразнить, все это обычные, неостроумные немецкие шутки.}

   Наконец, мы дошли до какой-то деревушки, оттуда надо было переехать на другой берег Эльбы, чтобы добраться до станции Rathen. Лодка подъехала. Мы сели. Тут была еще какая-то немецкая семья из 8 человек, но они решили лучше подождать, когда лодка воротится, потому что иначе не было никакой возможности усадить их всех. В нашу лодку опять попали те супруги, о которых я уже говорила. Они разговорились по-немецки с M<-me> Z<immermarm>. Мы переехали, и М-те Zimmermann, чтобы утишить мою головную боль, предложила мне что-нибудь съесть. Я спросила хлеба, масла и сыру. Она взяла себе то же, но сыру спросила Kuhkase {Коровий сыр (нем.).}, какую-то вонючую гадость. Пока мы сидели, я услышала, что наши супруги говорят между собою по-русски. Я тотчас же обратилась к жене с вопросом, не русские ли они? Она отчего-то, не знаю, ужасно сильно покраснела и сказала, что она русская, что они живут в Дрездене уже 10 лет. Она не имела совсем возможности говорить по-русски, кроме своего мужа, который также жил в России лет 15. Она мне сказала, что здесь довольно много русских, что здесь гораздо выгоднее жить, чем в России, что она теперь совсем уж и не скучает по родине. Говорила она как-то странно, с выговором на о. Я очень обрадовалась с кем-нибудь поговорить по-русски, потому что уж с две недели как ни слова не говорила. Потом я спросила себе пива, а М-те Zimmermann-молока. Нам пришлось ждать здесь около часу, пока, наконец, не пришел поезд. Когда мы подходили к вагонам, ко мне подошла какая-то дама и поклонилась. Я уже давно заметила, что ее лицо удивительно мне знакомо, но не знала, где я ее видела. Когда она разговорилась, то я вспомнила, что мы ехали с нею вместе на пароходе из Pillnitz'a и говорили. Я вежливо с ней раскланялась {Вставлено: и поговорила. Мне очень симпатична эта простота отношений; жаль, что мы, русские, никогда так откровенно и простодушно не сходимся, а всегда будто дичимся друг друга.}. Тут мы сели в вагон, с нами сидели четверо молодых людей, немцев, очень милых, смешливых, может быть, студентов. Они всю дорогу хохотали, как безумные. Один из них говорил даже по-французски и по-английски, но, разумеется, с немецким выговором. Спиною к нам, в отдельном <купе> сидели, вероятно, молодые супруги. Они были очень нежны между собою: он положил свою руку ей на шею, а она к нему прижалась. Все это, разумеется, очень хорошо, и я хвалю супружеское счастье, но все-таки можно бы было немного поудержаться, по крайней мере, при публике бы не делать этого {Вставлено: Терпеть не могу, когда нежность выставляют напоказ.}. Потом она совершенно прилегла к нему на плечо головою и, по-видимому, заснула. Мы с M<-me> Z<immermann> смеялись этому. Молодые люди заметили и тотчас же стали тоже подсмеиваться: так, один из них обратился к товарищу и предложил ему сделать то же самое, то есть быть также нежным. Но тот в страшном отчаянии вскричал: "Ради бога, не надо!". Вообще мы обратили внимание всего вагона на этих нежных супругов, так что даже фермеры, которые, я думаю, тоже не прочь понежничать при людях с своими женами, и те даже стали посмеиваться. Наконец, мы приехали. Молодые люди вышли первые, потом помогли выйти M-me Zimmermann. Один очень вежливо подал и мне руку и помог выйти из кареты. Перед нами, когда мы вышли с вокзала, все время шел какой-то англичанин с мальчиком, которого мы видели и на Bastei и в Rathen'e. Мы перешли на другую сторону улицы, через несколько времени перешел и он. Наконец, он повернул куда-то, а мы пошли домой. У меня сильнейшим образом болела голова. Я тотчас же легла в постель, боясь поздно проснуться.

  

   Я встала сегодня очень рано, собралась, чтоб идти в почтамт. Пришла туда и получила письмо от Феди ⁶⁷. У меня так и упало сердце, когда я получила письмо. Я предполагаю, что он уже сегодня не приедет. Отсюда пошла в Gipsabgusse {Гипсовые слепки (нем.).}. Сегодня бесплатный вход, но у дверей от меня отняли зонтик и дали нумерок. Я вошла. Ничего хорошего. Здесь мне не понравилось, например, статуя Parthenon. Эта статуя без головы, ног и рук. Вообще мне никогда не нравится ничего поддельного {Вставлено: В скульптуре же я люблю лишь мрамор.}. Из гипса статуи так дурно выходят, все формы пропадают. Вообще долго не оставалась там, мне все казалось, что я непременно что-нибудь да разобью. Даже мне виделось, что и солдат, которому поручено смотреть за посетителями, тоже как-то подозрительно на меня посматривает. Я вышла, спросила свой зонтик, отдала за него 1 зильб. и пошла на станцию. Здесь мне очень захотелось поесть. Я спросила хлеба, масла и сыру и приготовила уже деньги, чтобы отдать, выложила на стол 2 и 2 1/2 зильб. не зная, сколько именно нужно. Тут явился кельнер, который разговорился со мной и рассказал свою жизнь в Париже. Я поскорее, чтоб избавиться от его разговоров, встала и ушла, и только тогда вспомнила, что оставила 2 зильб. на столе. Разумеется, он подумал, что это за его услуги. Мне было так досадно, что я чуть не воротилась за деньгами.

   Поезд пришел, но не привез Феди. Мне было ужасно больно и тоскливо, я шла и дорогою все время рыдала, так что немки очень пристально смотрели на меня. Пришла на почту и получила два письма: от мамы и от Павла Григорьевича. Я тут же принялась читать письма. Мама написала какой-то вздор: про ненависть, которую я внушила Федору Михайловичу к ней и бог знает еще какие рассуждения. Я была так огорчена тем, что Федя еще не приехал, что расплакалась. Потом я постаралась сделать, чтобы слезы были незаметны. Написала маме письмо и пошла во второй раз на машину, взяв с собой "Theatre Fr<ancais">. По дороге я зашла напиться кофею, а потом поспешила на станцию. Но и в 3/4 4-го он не приехал. Я решилась подождать поезда в 6 часов вечера. Все это время я читала "Le mariage de la raison" {"Брак по расчету" (фр.).}. Время, мне показалось очень скоро прошло, и я не заметила, как пришел лейпцигский поезд. Я уже потеряла всякую надежду увидеть сегодня Федю, как вдруг вдали показался он. Я с минуту всматривалась, как бы не веря глазам, потом бросилась к нему и была так рада, так рада, так счастлива! Он немного изменился, вероятно, с дороги. Был запылен, но все-таки мы очень радостно встретились. Мы хотели нанять экипаж, здесь надо сначала взять билет или нумер от полицейского на крыльце вокзала, а без его позволения мы не имеем права нанять карету. Я поспешно подбежала к полицейскому, взяла от него билет, отыскала коляску, и мы сели.

   Дорогою Федя мне рассказывал про свои несчастия. Я очень жалела, но все-таки была ужасно счастлива, видя, что он, наконец, приехал. Ида нас встретила у подъезда. Мы тотчас же спросили чаю. Я все время любовалась моим Федей, и была бесконечно счастлива. За чаем он спросил, не было ли ему письма, и я подала письмо от С<условой>. Он или действительно не знал, от кого это, или притворился незнающим, но только едва распечатал письмо, потом посмотрел на подпись и начал читать. Я все время следила за выражением его лица, когда он читал это знаменитое письмо. Он долго, долго перечитывал первую страницу, как бы не будучи в состоянии понять, что там написано. Потом, наконец, прочел <<и все письмо>> {Заменено: и весь покраснел.}. Мне показалось, что руки у него дрожали. Я нарочно притворилась, что не знаю, и спросила его, что пишет Сонечка { Софья Александровна Иванова, родная племянница Ф. М. (Примеч. А. Г. Достоевской).} ⁶⁸. Он ответил, что письмо не от Сонечки, и как бы горько улыбался. Такой улыбки я еще никогда у него не видала. Это была или улыбка презрения, или жалости, право, не знаю, но какая-то странная {Заменено: жалкая, потерянная улыбка.}. Потом он сделался ужасно как рассеян, едва понимал, о чем я говорю.

   Вечером мы пошли погулять, зашли за сигарами и папиросами, а оттуда пошли на террасу. Я уже здесь не была, я думаю, недели две. Все по-старому. Мы хотели зайти на музыку, но боялись засидеться, а потому пошли пить кофе в кафе Реаль. Федя спросил себе мороженого, а я кофею. Придя домой, я легла спать, а затем, очень скоро, и он.

  

   Сегодня мы проснулись довольно поздно. У нас теперь часов нет {Вставлено: (остались в Гомбурге).} и потому мы времени совершенно не знаем. Я сначала оправляла мое черное платье, а Федя все время, как потерянный, ходил по комнате, все чего-то искал, точно он что потерял, рассматривал письмо. Вообще видно было, что письмо это его очень заняло {Замечено: затронуло и оскорбило.}. Но мне очень, очень бы хотелось знать его мнение об этом поступке. Потом я писала стенографически, много читала, а в 4 часа мы пошли обедать. Зашли за сигарами и папиросами и купили "Колокол". Отсюда пошли обедать в Helbig по 15 зильб. в 4 кушанья. Это довольно дешево, и кушанья довольно хорошие. Во время обеда тут же у окна сидел какой-то больной, который мне ужасно надоел своим покашливанием и какими-то стонами, которыми он срывал свой кашель. Затем зашли в кафе Реаль выпить кофею, а отсюда просто не знали, куда нам деваться. Было уже 7 часов вечера, следовательно, за город идти нельзя уже было. Мы пошли в Gr<and> Jardin. Здесь уже играет не прусская музыка, а саксонская. На дороге нам попались два русские семейства, - видно, что русских здесь довольно много. Заплатили 5 зильб. и вошли в сад. В это время играли увертюру из оперы: "Четыре трубочиста". Потом "Das Lied der Rose" {"Песню розы" (нем.).}, мелодия с фокусами, причем часть музыкантов уходила за кусты и оттуда начинала отвечать главному оркестру. Затем играли "Frauenherz" {"Сердце женщины" (нем.).}, вообще все очень сладкое и сентиментальное. Федя спросил пива, и мы положили 15 зильб. Тот поблагодарил и взял себе деньги, но мы остановили его {Вставлено: (пиво стоит 2 1/2 Cr., не давать же на чай впятеро).}. Тогда выдал нам сдачи 5 Pfen. {Вставлено: Такая наглость меня рассмешила, а Федя готов был не на шутку поссориться с немцем.} <<Федя не захотел так оставить, он пошел тотчас же к хозяину ресторана, но затем воротился и объявил мне, что, кажется, он сразился. Это меня ужасно насмешило, его воинственный вид. Вообще он не на шутку ссорится с немцами.>> Мы пошли домой. На дороге встретили моего банкира Thode, который очень вежливо со мною раскланялся. Зашли и к Курмузям, как Федя его называет, и купили разные разности.

  

   Сегодня Федя целое утро занимался составлением <<известного>> письма {Вставлено: к Каткову ⁶⁹.}. Я все думала, позовет ли он меня выслушать письмо, или нет. Но когда он написал, то позвал и спросил моего мнения. Потом мы вышли, чтобы где-нибудь пообедать. По дороге купили сигар, папирос и шляпу (2 талера 5 зильб.) коричневую. Какой Федя еще дитя, он так и охорашивался в новой шляпе. Мой отзыв, что эта шляпа идет ему, ему польстил. Мы решили пообедать сегодня в "Waldschlosschen". Но я знала только длинную дорогу, а по короткой надо было переехать через Эльбу на пловучем мосту. Мы пошли искать пристань, <<но>> я взяла слишком направо и потому [потеряла?] дорогу. Наконец, кое-как, с помощью какой-то немки, мы отыскали дорогу и переехали на другой берег. Взяли с нас по 5 Pfennig'ов. Потом мы пошли по берегу. Федя был в ужасно дурном расположении духа. Он все о чем-то тосковал, был страшно нетерпелив и поминутно спрашивал, скоро ли мы придем в "Waldschlosschen". Наконец, мы подошли. Хотели сначала обедать в саду, но <<потом>> пришлось отобедать в зале, где было удивительно жарко. Пообедали. <<Но>> на беду подали вместо бифштекса котлеты. Это раздражило Федю, да к тому же мы никак не могли дозваться кельнера, чтобы расплатиться с ним. Федя искал его по всему дому, а когда тот пришел, то сделал ему [выговор?]. Затем мы пили в саду кофе и отправились гулять. Федя просил привести его куда-нибудь в сад. Я хотела показать ему сад Albrechtsburg'a, <<но так как он был ужасно нетерпелив, то я сказала ему, что лучше, чем капризничать, пойти домой. Он рассердился, сказал, зачем он так много прошел и вообще казался не в духе>>. На дороге нам попался какой-то сад, принадлежавший к даче. Ворота были отперты, и мы вошли. Сад довольно большой, с извилистыми аллейками и, я представляю, с хорошим видом на Эльбу. Погуляв, мы отправились домой, но уже по самому берегу. Здесь мы несколько раз ссорились, но наши ссоры оканчиваются большею частью моим смехом: я никак не могу, да и не хочу сердиться на Федю серьезно и потому всегда стараюсь обратить ссору в смех. Мы поспорили, кто скорее подойдет к пристани, [молу или мосту]. Но подошли вместе, быстро переехали на другую сторону и пошли на террасу. (Тут мы встретили нашу милую англичанку. Она, вероятно, здесь живет, потому что вот уже две недели как я ее встречаю. Она одевается довольно хорошо, почти каждый раз в новых нарядах.) Мы пришли к Cafe Reale. Здесь Федя спросил мороженого, но нам принесли две порции, и я должна была тоже есть. Потом мы отправились домой.

   Я ужасно устала от этой длинной прогулки, так что от чаю ушла в спальню и легла в постель. (Надо заметить, что когда я ухожу в другую комнату, Федя всегда тревожится и всегда меня спрашивает, что я там делаю. Ему все приходит на мысль, что я ужасно как скучаю, и он очень жалеет обо мне {Вставлено: На самом деле, я нисколько не скучаю и рада целыми днями смотреть и слушать его.}.) Так и этот раз он меня спрашивал, зачем я туда ушла. Я отвечала, что я лежу и думаю {Вставлено: на самом деле, я спала.}. Так продолжалось несколько раз, я всегда пробуждалась, когда он меня спрашивал. Но потом опять преспокойно засыпала. Наконец, <<уж>> через час <<после моего сна>> он рассердился и позвал меня. Я еще с сонными глазами пришла к нему и начала со сна уверять, что я не спала. Он возмутился и объявил, что если я не хочу сидеть около него, так пусть ухожу. Вообще был ужасно разгневан, а я так расхохоталась и сказала ему, что это ужасно глупо и смешно разговаривать и бранить сонного человека, который сам не понимает, что говорит, и который преспокойно себе спал {Заменено: и просто валится от усталости.}. Федя сам увидел, что несправедлив и просил только не смеяться над ним. Потом я долго сидела через силу, и он вывел из этого то заключение, что я сижу "из мщения".

  

  

   Сегодня праздник, Himmelfahrt, Вознесение. Опять город пуст, и все магазины заперты. Федя принялся писать письмо, а я все время читала "Mon voisin Raymond" {"Мой сосед Раймон" (фр.).}, преглупую и пресмешную вещь. <<Но>> с Федей случилось несчастье: он 1/2 письма написал на одном листе, а другую на другом, так что первую половину пришлось переписать. Это его раздосадовало. Окончив его, кажется, в 5 часов, мы пошли отнести на почту и зайти к Михаилу Каскелю получить деньги. На почте я справилась, нет ли для меня письма. <<Оказалось, что нет.>> За письмо отдали 8 зильб. Михаила Каскеля не было дома, сказали прийти завтра. Мы пошли обедать к Helbig на Эльбу и спросили обед в 15 зильб. Подали 3 кушанья, прежде подавали четыре, но зато получше, чем прежде, с компотом из яблоков. Я, видя, что Федя не ест компота с жарким, подумала, что он совершенно его не хочет, и преспокойно принялась его есть, оставив ему только одно яблоко. Каково же было мое изумление и стыд, когда он, окончив есть жаркое, принялся за компот. Мне было очень совестно, что я была так жадна. Я, разумеется, попросила у него извинения за мою глупость. Мне было ужасно жарко, потому что я была в двух кофтах. Я предложила идти на террасу, а я сама хотела идти домой, чтобы переодеться. Мы так и сделали. Но я сначала зашла за папиросами, потом в кондитерскую, <<преспокойно съела мороженое>>, <не расшифровано> поправила волосы, так что пришла на террасу, я думаю, через час. Федя, которому было ужасно скучно сидеть одному, шел ко мне навстречу ужасно раздосадованный и почти закричал на меня {Заменено: и прочел мне наставление.}. Уверял, что он сильно беспокоился. Беспокоиться-то уж положительно было не о чем. Он говорит, что опасался, что я не найду его. Это тоже несправедливо: терраса так мала, что не найти невозможно, поэтому и опасаться было излишне. <<Я посмеялась этому, но Федя обиделся и начал отворачиваться от меня, как маленький ребенок, и уверял, что он оскорблен. Я несколько раз хотела примириться с ним, но не было ни малейшей возможности. Он продолжал киснуть и отворачиваться, и под конец на мой вопрос, будет ли он сегодня со мной говорить, отвечал, что ему говорить не с кем, что он не может говорить с людьми, которые его оскорбляют и смеются над ним. Мне, наконец, это надоело, и я решилась тоже не говорить. Но он или ускорял шаги, или я отставала, только мне приходилось всегда идти позади его, и это он тоже приписал моему нежеланию идти. Мы пошли в Gr<and> J<ardin>. Мне было ужасно скучно идти такую даль и не говорить с ним. Но что же делать, пришлось покориться. Наконец, мы пришли туда. Это было во время антракта. Все вошли с того входа, где не продают билетов и поэтому ничего не заплатили.>> {Я посмеялась... заплатили заменено: С террасы пошли в Grand Jardin и попали на музыку во время антракта.} Спросили себе кофею и пива, посидели несколько времени, но концерта все еще не было. Сидеть так надоело, и мы пошли к стрельбе. Федя взял ружье и начал стрелять. Из 10 выстрелов он терял один, это очень хорошо, - значит, меткий стрелок. Я упрашивала его "убить", то оленя, то егеря, то солдата, и ужасно радовалась, когда он "убивал". Потом и я захотела попробовать, но Федя меня умолял не убить кого-нибудь {Вставлено: в самом деле.} и показал, как следует выстрелить. Я с большим опасением взяла ружье в руки, наметилась и заставила турку подняться. Это возбудило во мне такую гордость, что я с торжеством обратилась к Феде: "Что?!". И захотела сейчас же выстрелить еще раз, даже не зарядив ружья. Федя мне это сказал, и это ужасно рассмешило такую страстную охотницу до стрельбы. Но второй удар был не так ловок, потому что я не могла хорошенько наметиться, да и Федя мне твердил, что я могу кого-нибудь убить. Мы заплатили 6 зильб. и ушли, решившись непременно придти еще несколько раз пострелять. (За 3 выстрела - 1 зильб.) Мы много гуляли вокруг оркестра и ушли под какой-то церемониальный марш. Проходили мимо Зоологического сада и видели через решетку слона, а Федя говорит, видел и оленя, но мне не показал (экая ведь злость). <<Пришли домой и опять успели уж поссориться. Нынче, что ни час, то ссора, это просто даже досадно, до какой степени он стал <не расшифровано>. Я просто не могу с ним говорить, потому что он [кричит, а мне уж надоело?] поминутно получать наставления.>>

  

   Погода очень хорошая, встали довольно рано, <<и за чаем поссорились с Федей из-за е