Достоевский Федор Михайлович - А. Г. Достоевская. Дневник 1867 года

lt;Так что>> мы каждый раз теперь будем пить эту воду. Пришли в Gr<and> J<ardin>. Но сегодня программы все вышли, так что мы не знали, что такое играют, а Федя непременно хотел бы знать и потому где-то отыскал программу. Но как после оказалось, совсем другая, потому что играли <<совершенно>> не то, что там написано. Пили кофе. Федя хмурился, а я наблюдала. Тут опять была та больная коротконожка со своею матерью и с этим молодым человеком. Они так весело беседовали, как вдруг, в то время, когда этот молодой человек зачем-то ушел в буфет, к моей больной подошла целая семья, состоящая из отца, матери, двух сыновей и дочери, довольно миловидной, но удивительно <не расшифровано>, которая так и двигалась, как и подергивалась всем телом и особенно лицом, которое ни на одну минуту не оставалось спокойным. Она все качала головой, кривила губами и проч., что к ней, право, не шло. Оба семейства очень дружелюбно встретились, хотя я уверена, что у моей больной просто кошки на сердце грызлись. Второе семейство притащило столик и преспокойно уселось у больной. Пришел и <<тот>> молодой человек, который был также знаком с этим семейством, и должен был раскланяться и заговорить с ними. Братья смеялись, сестра подергивала плечиками, строила из себя девочку и даже купила у проходящего мальчика <<какого-то>> деревянного плясуна, который так и подергивался в ее руках. Вся хорошая беседа была нарушена, все удовольствие дня кончилось для моей больной, хотя она продолжала улыбаться, и хотя ее маменька тоже очень улыбалась, как будто очень довольная тем, что они свиделись. Второе семейство на несколько времени отошло к другому столику, где сидели его знакомые. Я думаю, это несколько успокоило больную, но через 10 минут оно вновь воротилось. К нашей больной подсела какая-то старушка, с которой она принуждена была разговаривать, а молодой человек должен был разговаривать со вторым семейством. Потом он на несколько времени отошел к другому семейству, которое сидело очень близко от нас, так что мы могли слышать их разговор. Они очень насмешливо смотрели в ту <сторону>, где он сидел, и один из них очень рассматривал в лорнет мою бедную больную, и, вероятно, смеялся над нею. Я слышала, как старая дама сказала ему, что, вероятно, его удерживает в Дрездене какое-нибудь чрезвычайное дело, и при этом смотрела в сторону, где сидела его дама. Наконец, он воротился, но уже прежнего веселья не было, все было натянуто. Наконец, больная пожелала ехать домой. Он повел ее под руку. На дороге они принуждены были остановиться, потому что не заплатили кельнеру. <<Но>> она ужасно долго не могла достать своего кошелька. Наконец, кошелек вынут, мать расплатилась, и они пошли. Она, должно быть, коротконожка, что так странно ступает.

   Потом я видела еще две, должно быть камелии, очень великолепные, надушенные, в светло-лиловых шелковых платьях <<с длинным шлейфом>>, в бархатных кофтах и круглых шляпах. Они пришли прогуляться около статуи, которая находится среди лужайки. Когда они приблизились, целая компания молодых людей <не расшифровано>, офицеров, начала смеяться над ними, и я видела, как сначала один из них пошел подле и несколько раз встречался с ними. Я не знаю, говорил ли он им что-нибудь или нет, но потом подошел и другой, и я видела, как он, поравнявшись с ними, показал им монету, потом ушел и они ушли. Я сказала это Феде, но он сказал, что я могу легко ошибиться. Это, действительно, может быть, и правда.

   Сегодня мы раньше пришли домой, сели читать. Я просидела до 1/2 12-го, потом легла, а Федя пришел в 2 часа. (Я, разумеется, тотчас же проснулась, и мы очень радостно поцеловались.) Потом я сказала <<ему опять с горем>>, что у меня все-таки нет месячного, он мне отвечал, что значит <<там>> что-нибудь есть. Я спросила его, <<боюсь>>, будет ли он этому рад, и что я боюсь, что он будет этим недоволен. Но он отвечал с очень веселым лицом, что <<ничего>>, что совершенно напротив, что он будет даже очень рад этому, хотя прибавил, что тяжело оставлять детей без денег и <<даже>> без воспитания. Но потом несколько раз поцеловал меня, и я поспешила перевести разговор на другое. <<Но>> когда он сам лег в постель, то сказал, что это будет очень хорошо <<вообще>>, что один, даже два ребенка гораздо лучше, чем ничего {Даже... ничего заменено: даже двое детей вовсе не обременят нашу семью, а только вольют в нее новую жизнь.}. Я заговорила о другом, но он, видимо, думал об этом и сказал: "Значит, это будет в феврале". "Может быть, будет мальчишка", - прибавил он с удовольствием и сказал: "Ах, ты, Аничка"! Видно, что это ему тоже понравилось. Я уверена, что он также полюбит ребенка, если это будет. Но, впрочем, он сказал, что, может быть, это и неверно, может быть, еще месячное и придет.

  

  

   Сегодня я долго не могла ночью заснуть, пока, наконец, не накрылась шубою, тогда кое-как заснула. Встала в 9 часов и велела Иде приготовить кофею, а сама в это время записывала <<весь>> вчерашний разговор с Федею. Сегодня в 2 часа я пошла в галерею. Федя сказал мне, что придет также за мной. Я осмотрела опять испанскую, итальянскую и ломбардскую школы и увидела много того, чего прежде совершенно не заметила. Пришел и Федя, но был недолго, потому что скоро стали спускать шторы и зазвонил колокольчик, что означает закрытие галереи. Мы отправились на почту, но и сегодня писем нет. Федя подумал, не берет ли кто наших писем. Он спросил об этом почтмейстера и просил показать книгу, в которой расписываются в получении рекомендованных писем. <<Но>> тот сначала нас не понял, а потом отвечал, что показать эти книги никому не смеет. Пообедали. Сегодня обед был какой-то дурной. Сходили за книгами, купили клубники и вишен. (Я забыла: идучи в галерею, я купила целый <<маленький>> кувшинчик вишен за 2 зильб., довольно много, положила их в карман и всю дорогу ела, так что выпачкала <<себе>> лицо.) Зашли по дороге в Cafe Fr<ancais>. Я стала есть вишни, Федя сказал, что пусть я пойду куплю для него <<еще>> столько же, тогда <<пусть>> ем вишни. Я обиделась и перестала есть, <>и как-то сказала, что он мой враг. Он на это надулся, но, я думаю, нарочно. Домой придя, я его разуверила, что он вовсе не враг мой>>. Он меня очень упрашивал есть вишни, говорил, что иначе он подумает, что я считаю его жадным, что он не хотел дать мне вишен. Я не ела, потому, что много ела давеча, <<да и мне всегда не хочется после того, когда замечают>>.

   В 1/2 7-го я стала ждать Z<eibig>, чтобы идти с ним на заседание. Я нашла где-то свои старые перчатки, починила их, чтобы не быть с голыми руками. (Федя сегодня поссорился с Идой за нечищенное платье, и когда мы пришли, то видели, что она плакала. Я думаю, она нас просто ненавидит. Потом он потерял свои светло-сиреневые перчатки, которые у него с незапамятных времен. Он их никогда не надевает, а только держит в руке и несколько раз забывал их где-нибудь в лавке. Всякий раз я ему их поднимала, но на этот раз они потеряны безвозвратно, он очень их жалеет.) Я все смотрела в окно и от души желала, чтобы Z<eibig> не пришел за мной. Мы решили с Федей подождать его до 8 часов и, если не придет, идти гулять. Но в 3/4 8-го я увидела его на конце улицы с каким-то генералом, с которым он распростился у нашего крыльца. Я встретила Z<eibig>, а через минуту вышел Федя, очень веселый и любезный. Они заговорили, но это был престранный разговор - смесь французского, русского, немецкого. Хорошо, что это не продолжалось более 10 минут, иначе мы бы поговорили, но так как заседание было назначено в 8 часов, то мы поторопились идти. В конце нашей улицы он куда-то зашел в Landhaus {Зд.: учреждение (нем.).} и отдал свои книги Hausmann'y, и я предполагала, что мы сейчас взойдем наверх, но мы прошли двор и вышли на Moritzstr<asse>, а мы все никуда не входим. Потом прошли Frauenstr<asse> и вышли на Alt Markt. Я думала, что заседание не в думе ли, но и Rathhaus {Ратушу (нем.).} прошли и пошли по Wildrufferstr<asse>. Поровнявшись с отелем, мы вошли в него, прошли Мимо кухонь и поднялись во 2-й этаж. Я <<просто>> изумилась, и не знала, что бы это было такое. Но от такого солидного человека нельзя было ожидать ничего дурного. Нам показали дверь, Z<eibig> отворил, и мы вошли в длинную, узкую комнату, обитую красными обоями, с зеркалами и картинами на стенах. За длинным столом сидело человек с 10. Перед каждым была кружка пива или какая-нибудь закуска. Все курили, пили и ели. При моем входе все они встали и раскланялись. В средине стола сидел мой знакомый D-r Hayde, которого я уже раз видела в библиотеке и с которым я говорила. Это очень милый и почтенный старик, очень высокого роста, но красивый, с всклоченными волосами и отрывистым смехом. Я была очень удивлена, что попала сюда, и сначала решительно не знала, что это такое. Но, как потом выяснилось из моего разговора с одним курчавым молодым человеком, это было еженедельное собрание стенографического общества, которое зимой собиралось в комнате, а летом или в комнате, или где-нибудь в саду. Сначала один из них, вероятно, секретарь, прочитал какой-то доклад, длинную бумагу, из которого я ничего не поняла. Потом D-r Hayde вынул множество газет, в которых находились известия о стенографии в различных местностях, стенографические споры и так далее. Все это читалось и сопровождалось различными возгласами и шутливыми замечаниями разных членов. В это время Z<eibig> меня спрашивал, предложил мне карту и просил выбрать кушанье. Но я отказалась, сказав, что ела и еще буду есть. Он предложил мне чего-нибудь выпить, но я и от этого отказалась и сказала, что если мне что понадобится, то непременно обращусь к нему. D-r Hayde встал с своего места и показал на меня своим членам и сказал, что он меня приветствует как своего сотоварища, и желает, чтобы это посещение оставило во мне хорошие воспоминания по моем возвращении в Россию. Я отвечала, что это так и будет. Вообще мне было досадно, что я не могла ответить им немецкою речью. Затем секретарь опять принялся читать присланные письма в эту неделю, окончив которые, было предложено кому-нибудь говорить. Начал говорить какой-то господин, немец, о Weimarn'e, говорил много, все смеялись, я также, но, надо признаться, я не слишком много поняла из его дрезденской речи. Мой сосед, молодой курчавый человек, заговорил со мною и спросил, знаю ли я немецкую стенографию. Я отвечала, что не знаю, но что буду непременно заниматься. Члены передавали друг другу какую-то бумагу, на которой они подписывались. Я спросила, что это значит. Мне отвечали, что это для статистики, что это каждый член присутствующий должен подписаться. Мне тоже предложили. Но я отвечала, что жалею, что не знаю немецкой стенографии {Вставлено: и расписалась по-русски (стенографически).}. Потом говорил другой о собрании учителей в каком-то немецком городке, при котором он стенографом, и при этом рассказал несколько случаев, бывших у противников своих, приверженцев Stoltze. Рассказывал он довольно любопытно и шутливо. Потом разговорились о стенографах-прощелыгах. При этом кто-то рассказал о господине, выдававшем себя за стенографа, и приходившем просить денег к H<ayde>, назвав себя присланным от Z<eibig>, а к Z<eibig> - назвал себя присланным от H<ayde>. Это очень рассмешило общество. Наконец, D-r H<ayde> приступил к рассмотрению программы собрания стенографов, которое назначено на четвертое августа сего года. Место выбрано Feldschlosschen, и члены должны были идти встречать гостей на железную дорогу. Тут же был выбран и Festkomitet {Праздничный комитет (нем.).}, между прочим, был выбран и Z<eibig>. Вообще заметно, что он здесь очень уважаемый человек. Во время разговора приходили новые члены, и тут же были представлены обществу еще 2 гостя, из которых один, горбатый, просил принять его в члены общества. На это было дано согласие. Между прочим, D-r Z<eibig> <<просто>> из себя выходил, желая мне чем-нибудь услужить. Он все меня спрашивал, не желаю ли я чего, и когда я сказала, что прошу чистой воды, то он приказал принести графин. Сначала все члены, смотря на меня, улыбались, - я думала, что они смеются надо мною, но потом увидала, что ошибалась: они были очень услужливы и любезны ко мне {Вставлено: Мой сосед сказал мне, что многие удивляются, что я такая молодая и так хорошо знаю стенографию, как обо мне пишет Ольхин. (Между прочим D-r Zeibig сказал членам, что Ольхин, может быть, приедет в Dresden и присоединится к ним).}. Часов в 10 D-r Z<eibig> сказал мне, что, вероятно, мне пора. Я была очень рада, потому что очень боялась, что Федя меня будет бранить за такую долгую отлучку. Мы встали. Я подала D-r Hayde <<руку через стол>>, поблагодарила его. Он мне крепко-крепко пожал руку, даже до боли, и сказал, что хотел бы, чтобы мне было приятно вспоминать о них. Я, разумеется, отвечала, что это оставило во мне самое приятное впечатление При моем уходе все встали и очень любезно раскланялись со мною. Мы вышли. С нами вышел и господин гость, как и я, немец, но который, вероятно, думая, что я не понимаю по-немецки, сказал мне по-французски на мою просьбу воды, что вода в Дрездене нехороша. Он шел рядом со мною и предлагал несколько вопросов. Спросил, где я живу, и когда узнал, что я живу в J<ohannis>st<rass>e, то сказал, что он живет по той же улице. Так они меня проводили до дому. Я ужасно боялась, чтобы дверь не была заперта, тем более, что ключа с собою у меня не было. Но, к счастию, дверь была открыта. Дорогою D-r Z<eibig> предложил мне отправиться с ним и еще с семейством в Thorandt во вторник, где бы он показал нам много хороших мест. Он Старцал зайти ко мне, чтобы поговорить об этом. Когда я пришла домой, Федя меня выбранил, зачем я Z<eibig'a> не пригласила на чай, но я не зала, во-первых, есть ли чай, во-вторых, как Z<eibig> понравился Феде. Федя говорит, что нашел его очень хорошим, сердечным человеком.

  

  

   Сегодня утром, когда мы сидели за кофе, M<-me> Z<immermann> сказала, что какой-то господин желает меня видеть. Я была <<по обыкновению>> не одета и предложила выйти Феде. Он вышел и через минуту воротился, сказав, чтоб я вышла, что это ко мне. Я поспешила одеться и увидела D-r Handsch'a, который вчера вместе с Z<eibig' ом> провожал меня до дому. Я просила его садиться. Он сказал, что так как он с женою отправляется сегодня куда-то в Donau и так как у него свободные места в карете, то он предлагает нам, не хотим ли и мы отправиться вместе. Я отказалась, сказав, что мы уже решились куда-то ехать. Он просидел с 5 минут и ушел, а Федя его и не поблагодарил {Заменено: поблагодарил.} за его внимание. Действительно, это было очень любезно с его стороны пригласить нас отправиться вместе, но что же делать, - нам средства не позволяют гулять, да и не хотелось. Я забыла, что у него жена русская, может быть, ей хотелось повидаться со своими соотечественниками.

   Потом я пошла в галерею и осматривала Рубенса. Когда пришел Федя, я так ему обрадовалась, что изменилась в лице и почти побежала к нему. Мы проходили до звонка, потом отправились на почту, но писем и сегодня нет. Просто досадно до сумасшествия. Сегодня Федя решил, что я напишу Ване, пусть он сходит к Каткову и узнает, дома ли он, здоров ли, и не уезжал ли куда в этот последний месяц. Сходили пообедать и пришли домой. Федя прилег немножко на кровать. <<Когда он потом встал, то, мне кажется, еще спал, потому что, когда я ему сказала, сегодня ли отправить письмо, он ужасно рассердился и закричал, что так нельзя жить, что это невыносимо и пр.>> Я тотчас написала письмо и сама отнесла его на почту. Когда я воротилась, то Федя предложил идти за книгами в библиотеку, но я была так утомлена, что не могла идти. <<Он рассердившись, пошел и>> когда он воротился, он спросил, пойдем ли мы гулять. Я отвечала ему, что пойдем, и подошла к нему, чтобы помириться, но он сделал вид, что не хочет мириться. Потом пошли. Он всю дорогу молчал, а я хохотала, потому что мне было смешно, как я с сонным человеком говорила {Вставлено: И меня, и Федю страшно тревожит то обстоятельство, что Катков нам ничего не отвечает. Деньги у нас выходят, ниоткуда их не предвидится, и совершенно не знаем, что нам предпринять. Бедный Федя очень пасмурен, беспокоится и сердится на такие пустяки, на которые прежде не обращал внимания. Его дурное настроение отражается и на обращении его со мною; он придирается ко мне, а я тоже страшно беспокоюсь о нашем положении, тоже раздражаюсь и не могу сдерживаться. Напр., сегодня произошла такая нелепая сцена, в которой мы поступали как дети.}. Когда мы стали подходить к саду, то Федя захотел домой, но был в нерешимости. Я сказала: "Коли домой, так домой". Он ужасно рассердился и поворотил домой, но пройдя несколько шагов, когда я ему сказала, что мне лучше бы хотелось посидеть в саду, он вдруг очень быстро поворотил к саду, но сказал, что более 5 минут в саду не просидит. Я отвечала, что если сидеть, то не 5 минут, а с полчаса, и в таком случае гораздо лучше идти домой. Но так как он настаивал, то я сказала: "Лучше мы пойдем домой, или я одна пойду". Так как он продолжал идти, то я <<преспокойно>> поворотила домой, а он пошел в сад {Вставлено: Ну, зачем я это сделала? Все наши ссоры происходят оттого, что мы оба очень беспокоимся и мучаемся от неопределенности нашего положения. Господи, помоги нам выйти из него! Мы так любим друг друга и так счастливы, и если б не наши плохие обстоятельства и денежные заботы, то не было бы людей счастливее нас! А тут мы ссоримся как маленькие ребята.}. Через полчаса после меня пришел и Федя. Он был очень пасмурный. Когда стали пить чай, то он сказал, что я, вероятно, назло ему придвинула стол. Я отвечала, что это глупо говорить про меня, что я буду делать ему назло. <<Потом мы разговорились о нашей ссоре. Он сказал, что не уважает немцев, исключая Z<eibig'a> и того доктора. Вообще>> начал говорить насмешки, и потом сказал, что у него теперь нет денег, но что у него они будут и что его все-таки можно уважать. Меня это ужасно оскорбило. Как! Подумать, что я уважаю людей только за деньги! Я отвечала ему, что я денег в нем вовсе не ценю, что если б я захотела быть богатой, то давно уже была богата (он отвечал, что уж несколько раз об этом слышал) {Вставлено: так как могла выйти замуж за Т., человека, который ко мне сватался.}, что я вовсе не ценю в нем богатства {Вставлено: а люблю его за его ум и его душу.}. Мне было до того больно, что я не могла удержаться и расплакалась. Но потом мы кое-как примирились. <<Я ужасно наплакала свои глаза>>. Когда мы, <<наконец>>, стали пить чай, я сказала, что я завтра буду писать письмо ругательное. Федя спросил: "Зачем ругательное?" Я отвечала, что на ругательные письма отвечают тем же. Он спросил, кому. Я отвечала: "Одной моей знакомой, которая меня недавно обругала". Я сказала, что не намерена спускать оскорблений, особенно если я их не заслужила, что ведь он сам говорил, что надо людям указывать их место в природе. Он отвечал, что отвечать злом на зло очень дурно и что гораздо лучше простить. Я отвечала, что думаю совершенно иначе. Потом он меня несколько раз целовал и смотрел на меня, я смотрела на него, улыбаясь, а он несколько раз щурился и сказал: "Злая ты". Я отвечала, что, может быть, что я и зла, но не к нему. Он очень внимательно на меня поглядывал и, видимо, старался отгадать, что я такое думаю. Потом я ушла <<в свою комнату>>, в залу и стала писать. Он чрез несколько времени пришел ко мне, называл меня литератором, женой литературной и спросил, что я такое пишу. Я отвечала: "Письмо". - "Нельзя ли узнать к кому?" - "Нельзя". - "Однако же..." - "Не скажу". Тогда он мне посоветовал идти спать. Видимо, ему было ужасно любопытно узнать, тем более, что он, я думаю, вполне догадывался, о ком я веду речь. Потом я ушла спать. Когда он пришел прощаться, то велел мне непременно идти завтра к бабке, сказал, что <<это>> нам обоим очень важно знать, - беременна ли я или нет. У меня в самом деле ужасно болела сегодня грудь, около правого легкого, и болел живот. <<Но, может быть, мне кажется, оттого, что я ела сухое. Когда я плакала, то у меня сильно болел живот.>>

  

   Сегодня я утром встала и пошла за конвертами для писем, которые я пишу к маме, к Марии и Маше, <<и нарочно>> перед тем, как отнесла письма, зашла к Феде и показала ему письма. <<Я думаю, это еще более его подзадорило.>> На дороге я встретила вчерашнего доктора. Он мне раскланялся, но говорил очень сухо. Мне кажется, он обижен, что мы отказались от прогулки. Очень жаль, что мне пришлось обидеть этого, может быть, очень достойного человека. Вчера я читала немецкие газеты и прочитала там, что какой-то 29-летний человек ищет себе жену, девицу или вдову, но без детей, с состоянием от 2 до 3 тысяч талеров - все как следует. Но вот что гадко меня поразило - это то, что он приписывает, что письма и карточки должны быть адресованы туда-то, но должны быть оплачены franco, не франкированные же письма не будут принимаемы и будут оставляемы на почте. Каково это! Так молод и так расчетлив! Мне кажется, что это одно могло бы остановить меня выйти за него замуж, если б я даже и имела намерение выбрать таким образом себе супруга. Как! Уже при выборе не скрывает своей расчетливости, точно уж это так много - все-то письма стоили бы не более одного или много-много двух талеров. Так что ж будет дальше, когда она сделается его женой и когда нечего будет скрываться. Вот, я думаю-то, скука какая, когда нужно смотреть за каждым грошем и когда в каждом гроше спрашивают отчета. Федя потом говорил, что, может быть, это сделано с целью: может быть, это может произвести хорошее впечатление, что это показывает экономию и [расчетливость]. Не знаю, каковы немки, но, мне кажется, что это во всяком человеке произведет очень дурное, [вовсе?] не хорошее впечатление. (Я все забываю записать, что у немцев ужасно небольшие дворы, почти их нет. Обыкновенно в хороших домах находится большая дверь, как ворота. Надо пройти несколько шагов, и видна другая дверь, тоже широкая, обыкновенно с цветными стеклами, так что насквозь не видно. У них еще, я в первый раз видела, есть какие-то бугорчатые стекла, волнистые или матовые, так что решительно ничего нельзя видеть.) Потом мы пошли на почту, и сегодня я получила два письма, одно от мамы, а другое от Вани. В нем Ваня пишет, что он приехал в Петербург. Я этому очень рада, <<потому что>> бедной маме не так будет скучно. <<В нем>> они пишут, что Паша ужасно им надоедает, что он мучает маму, требуя от нее денег, что будто бы она ему что-то должна, что даже спрашивает, получила ли мама деньги от всех жильцов и т. д. Когда я прочла, это меня так взбесило, что я вся раскраснелась и ужасно тяжело дышала. Я не запомню, чтоб я так сильно сердилась, как на этот раз. Как он смеет? Какое он имеет право таким образом поступать? Жаль, что они очень неясно пишут на этот счет. Я хотела поскорее идти домой, чтобы написать маме и сегодня же послать, но Федя убедил меня отложить до завтра, и, действительно, я, по крайней мере, буду иметь возможность написать письмо поподробнее. <<Я забыла>>: купили вишни, сахару и чаю, принесли все домой и отправились в Gr<and> J<ardin>. Когда мы пришли туда, то уже издали заметили, что там было ужасно много народу. Когда мы подошли, нам сказали, что вместо 2 1/2, как по обыкновению, сегодня пять зильбергрошей, потому что сегодня какой-то концерт с пением и мужским хором. Мы долго не решались, идти или нет, но так как я увидела Thode, и мне показалось, что он заметил, что мы не решаемся, то неловко было не войти. Мы взяли программы и насилу могли отыскать местечко у одного столика, где уже сидели какие-то дамы. Федя спросил себе пива. Около нас сидели две молоденькие девушки с отцом, очень высокенькие, очень тоненькие подросточки. У них прекрасные белокурые волосы, <<не заплетающиеся>>. Одеваются они всегда одинаково, должно быть, это двойняшки, потому что довольно схожи друг с другом. Очень миленькие девушки. Они, должно быть, немки, потому что, я слышала, все говорили по-немецки. Федя сходил узнать, какой N играли. Оказалось, что первая часть уже сыграна, а идет 2-я часть, исключительно песни, так что нам пришлось прослушать номеров с пять немецких песен. Федя пил свое пиво, как вдруг заметил, что там находится огромный паук {Заменено: большой жук.}. Он подумал, что это ему так и подали, но мне кажется, что нет: иначе, как мог он выпить более 1/2 кружки и не заметить паука. Он подозвал кельнера и показал ему это. Тот объяснил, что вероятно, паук упал с дерева. Федя приказал принести другую кружку. Но когда тот ушел, то Федя стал бояться, чтобы кельнер не вздумал только добавить кружку, а вовсе не вылить. Кельнер принес. Федя спросил, вылил ли он, - тот отвечал: "О, да, я ее сам выпил, ведь это с дерева упало". <<Ему было вовсе не неприятно выпить, потому что это с дерева упало.>> Это нас окончательно убедило, что пиво новое, тем более, что, вероятно, кельнер не хотел упустить случая выпить остаток пива. Наконец, после долгого пения началась музыка "Fidelio" и "Mosaik" Wagner'a ⁸⁹. Но мелодия удивительно тих<ая>, так что за разговорами немцев, сидевших сзади меня, мне почти ничего не было слышно, так что для меня все это пропало. За нашим столом сидела какая-то немка, которая при пении находила нужным плакать, и я видела, как глаза ее очень часто наполнялись слезами. В 9 часов мы ушли и пришли домой уже в 1/2 10-го. Так поздно мы еще ни разу не приходили домой. Напились чаю, но сегодня такая беда случилась с моею чайной машиной, - ежеминутно нужно было подливать спирт, иначе огонь гас, и чай был холоден. Потом я стала писать письмо Ване, а в одиннадцать часов была так утомлена, что отправилась спать. Я забыла сказать, что сегодня утром Ида принесла мне немецкую <<газету>> "National Zeitung" ⁹⁰, где было напечатано, что в заседании стенографического общества присутствовала одна русская дама. Вот я выписываю все слова газеты: "der letzten erweiterten Sitzung des stenographischen Instituts wohnte eine nach Gabelsbergers System gebildete russische Dame bei, welche in Petersburg dasselbe haufig anwendet" {На последнем расширенном заседании стенографического института присутствовала русская дама, получившая образование по системе Табельсбергера и часто применяющая ее в Петербурге (нем.).}.

  

   Сегодня утром я за что-то поссорилась с Федей, но мы тотчас помирились и были очень довольны друг другом, но когда я писала маме письмо, я так раздражилась на Пашу, что очень сердито и крикливо стала выговаривать Феде. Он на меня рассердился и едва помирились. Вообще я нынче завожу драки. Пошли на почту. Писем нет. Отсюда в Gr<and> J<ardin> обедать. Но сегодня было до того много народу, что не было совершенно места. Мы сели обедать в зале, куда нам принесли стол и стулья. Но хотя обед стоил дороже, чем когда-либо, но был хуже. Вместо вина мы пили содовую воду, которая здесь очень дорога, бутылка стоит 5 зильб., между тем как в бутылке не более четырех стаканов, а в продаже один стакан стоит 5 Pfennig. Пили кофе и пошли гулять по саду, забрели очень далеко, куда-то в неизвестную часть сада. Дорогою Федя начал меня поддразнивать, спрашивал, скоро ли ты родишь. Я, разумеется, краснела и просила его замолчать. Он говорил, что это очень хорошо, что я буду матерью, что он страшно счастлив, что если будет девочка, то как ее назвать, не нужно Аней. Я сказала тоже, что не Аней. - "Так назвать ее Соней, в честь Сони романа, которая так всем нравится, и в честь московской Сони ⁹¹, а если мальчик, - то Мишей в честь брата". Потом он говорил, что лучше, если б мальчик, потому что девушке нужно приданое, а мальчик и так обойдется. Потом говорил, что это для меня будет идол, что я буду без памяти любить, что это вовсе не хорошо, а нужно любить в меру, <<любить потому, что это собственное произведение. Мне это не понравилось, точно разговор какого-нибудь нигилиста. Потом все поддразнивал меня. Я старалась отвести разговор на другой предмет, но он все говорил, что <не расшифровано> это хорошо, а ты вот лучше скажи, когда, когда>>. Потом говорил, что мне нужно есть за двоих {Потом говорил... за двоих заменено: Потом говорил, что, наверное, дитя будет нашим идолом, и мы будем без памяти любить его, что это вовсе не хорошо, что нужно любить в меру. Он очень мило меня поддразнивал, говорил, что мне теперь нужно есть за двоих; вообще видно, что он счастлив при мысли, что у нас будет ребенок.} <<теперь, таким образом острил>>. Мы воротились опять в сад, кое-как достали себе место и Федя спросил у одного кельнера себе пива, а я у другого - кофею. Мой кельнер скоро пришел и вместе с кофеем подал и кружку пива, сказав, что это ничего, что другой принесет. Чрез несколько времени, впрочем, довольно долгое, явился и другой и очень удивился, что Федя уже пьет. Тогда Федя ему сказал: "Sie haben geschlafen" {Вы проспали (нем.).}. Это ужасно раздосадовало кельнера и он грозно посмотрел на Федю. Вблизи сидевшая немка ужасно хохотала, видя, каким холодным и строгим тоном это сказал Федя.

   Была и моя коротконожка с своим кавалером. Но сегодня почему-то ее мать ушла раньше и с нею осталась какая-то дама, которая повела ее под руку, а не ее кавалер. Когда она потише ходит, то это не так безобразно. Она всегда с большою любовью смотрит на него, у нее даже лицо становится лучше, - видно, что любовь красит. Если они женятся, она его будет очень любить. Был тут еще прусский полковник, жену и сестру жены которого я уже видела раз здесь. Сестра - хорошенькая брюнетка со вздернутым носиком, жена - какая-то размалеванная картина, с удивительно большими бровями. Она, должно быть, пустая женщина. Лицо ее только и оживляется, когда она обращается к собачке, которая тут же была с нею, гладит и ласкает ее, с большею любовью, чем к мужу, и муж, чтобы подласкаться, гладит собачку. Не люблю я, когда женщина уж слишком любит животных, даже больше людей, - нехорошее это сердце. Мы не досидели до конца, пришли домой в девять часов. Сейчас чай пить, потом читать. Я же легла на диван к Феде, и мне было так хорошо. Потом, когда происходило прощание, Федя мне говорил, что я хорошая жена, что я настоящая жена, что ангел, посланный богом, которого он и не стоит. Но я отвечала, что мне тоже послано, что меня он любит, что это невозможно для меня такое счастье. Мы долго говорили, но потом уже я не могла ни за что заснуть, сколько ни старалась. Одевалась теплее, ничего не помогало. <<Я, наконец,>> чтоб не будить Федю, перешла в нашу залу и прилегла тут. Но и тут не спалось. Потом взяла "Русский" и начала читать, - это очень интересно. Наконец, в 7 часов я попросила Иду дать мне кофею, и она мне принесла, a M<-me> Z<immermann> посоветовала мне от начавшейся головной боли съесть чего-нибудь, напр., Sardellen {Сардельки (нем.).}. Я послала Иду их купить на 1 1/2 зильб., а сама отправилась отдать назад каталог библиотеки и получить залог свой. Взяли за 2 1/2 недели 5 зильб., отдали 25 зильб. залогу. Потом купила узор за 1 1/2 и, прогулявшись, пришла домой. Федя уже проснулся и, узнав, что я не спала, сказал, что никогда не будет больше будить меня прощаться. Это меня очень огорчило {Вставлено: Наши прощания на ночь и ночные разговоры были для меня очаровательны, да и для Феди тоже.}. Я забыла: когда он спал, я подошла и поцеловала его ногу {Заменено: в голову.}, он, однако, услышал и проснулся. Потом он встал, всегда непременно посылал меня спать, говоря, что это, вероятно, пройдет. Я послушалась и легла, и он пришел, чтоб отворить окно, чтоб было прохладнее, но потом отдумал и не отворил. Затем пришел попрощаться со мною. Я записываю эту мелочь для того, чтоб сказать, какой он у меня милый и заботливый. Его внимательность меня очень трогает, я ее очень ценю, больше даже чем вещи большие. Я проспала, кажется, часа три, видела во сне ужасную чушь и, наконец, проснулась, когда Федя пришел меня очень весело будить.

   Мы оделись и отправились на почту, но писем нет. Оттуда - обедать. Наш кельнер сказал, что уже думал, что мы уехали. Видно, пожалел, что лишился 2 зильб. в день. Сегодня я в ужасно дурном расположении духа, а меня еще больше раздразнили немцы, которые целыми толпами куда-то идут, то сюда, то туда. У них непременно в руках или щетка, или корзинка, или какой-нибудь узел. Мы сначала не могли понять этого, и я полагала, что они идут куда-нибудь на кладбище, как в Иванов день, но потом дело разъяснилось. В Иванов день бывает ярмарка в Neustadt'e, которая продолжается 3 дня (всего в году бывает 3 ярмарки, одна в Neust<adt> теперь, две другие - в Altst<adt> зимой). Поэтому каждый спешит купить себе что-нибудь на ярмарке. Я непременно пойду посмотреть их ярмарку. Толкотня ужасная, просто даже идти не хочется, так что я даже толкнула какого-то немца-мальчишку. Наконец, вышли на площадь, где купили у ничего не понимавшей немки, которая хотела нам в один мешок свалить и вишни и землянику. Вишни теперь по одному зильб. за чашку. Все это я навьючила себе в руки: 2 свертка, в кармане двое папирос, и книгу, в руках перчатки и зонтик, так что мне было ужасно неудобно идти. Мы разошлись с Федей, потому что проезжала телега, как вдруг, проходя по концу Altm<arkt>, я встретила Вышнеград-ского⁹². Я не заметила, с кем он шел, но я видела как он узнал меня: он Приостановился и сказал: "Это Сниткина". Но мы уже соединились с Федей и завернули за угол, так что я и не видала его. Но мне вообще была ужасно неприятна эта встреча, потому что за нею, вероятно, последует другая, а я теперь вовсе не в таком виде, чтобы встречаться со знакомыми - у меня вовсе нет летних нарядов. Я так поторопилась, что чуть было не свалилась с тротуара, так что меня можно было почесть за пьяную. Меня это ужасно раздосадовало, так что я просто не знаю, на кого и на что сердилась. Зашла я к Курмузи купить свечей. Купила 8 на фунт за 10 зильб. Дома немножко посидели и отправились в G<rand> J<ardin> но, к сожалению, пришли уже к "Menueto" Bethoven, большей части его произведений и не застали. Потом было что-то ужасно глупое, затем Wagner и восхитительный вальс Strauss'a. Мы было повздорили с Федей тут немножко, но тотчас оба расхохотались, и мир был заключен. Прослушав, <<наконец>>, какую-то польку, мы пошли домой под руку, но тихо, <<и дорогой>> Федя меня все поддразнивал известным предметом и заставлял меня краснеть. Называл меня своею маменькой и говорил, что этого нечего стыдиться.

   Сегодня на нашей улице праздник. Рядом с нашим домом находится Stadt Waisenhaus {городской сиротский приют (нем.).}, откуда мы ежедневно, часа в четыре, когда идем обедать, видим выходящими множество детей, будущих ученых. Нам всегда бывает очень приятно смотреть на них, на их оживленные лица, на их книжки, и тетради, в которые, я думаю, они дома и не заглянут. Тут происходят ссоры и драки ⁹³. Утром и вечером в доме бывает молитва, которую дети обыкновенно поют. Вечером, в 9 часов, когда мы только приходим домой, раздается эта детская песнь, которая удивительно как приятно раздается в тихом ночном воздухе. Этот гимн имеет очень много сходства с одною из наших церковных песен. В Иванов день в W<aisen>h<aus> бывает праздник, на который, я недавно читала в газетах, приглашение желающих сделать какой-нибудь подарок, приношение Для этих бедных малюток. Сегодня вход в дом был украшен зеленью, а во дворе виднелись флаги и различные венки. Как мне потом говорили, детям раздавали конфеты, пироги и шоколад. Вечером, часов уже в 10, раздалась музыка. Я была уверена, что это для детей, и очень за них радовалась. Право, эти детские праздники так много хорошего оставляют на душе. Мне кажется, если б было возможно, я бы желала быть надзирательницей в каком-нибудь приюте, и непременно бы устраивала маленькие детские праздники, на которых угощала бы детей. Вероятно, мне было бы очень весело смотреть на их веселье и пляски. Но каково же было мое удивление, когда потом Ида сказала мне, что детей уже уложили спать, а танцуют учителя и учительницы приюта. "Подлецы, - <<сказала я, и Федя был со мной согласен>>, - лучше бы веселились дети, чем большие, которые, я думаю, без того могут найти себе место, где повеселиться". Когда играла музыка, я смотрела в окно. Сначала вовсе не было никого под окнами, а стояли только два маленьких мальчика, лет шести или восьми. Когда кончили играть какую-то мазурку, вдруг эти два мальчугана захлопали в ладоши, вероятно, для поощрения. Меня это ужасно насмешило: эти крошечные ребятишки всегда считают себя большими и поступают точно так же, как большие. Но скоро улица стала наполняться людьми, из всех домов вышли девушки, которые устроились под окнами. Некоторые же из них, большие охотницы повертеться, начали сначала вальсировать любимый национальный танец, а затем танцовать и все остальные танцы. Но сначала они как-то дичились прохожих и, завидя приближавшегося человека, тотчас же бросали танцы и кидались в темные сени, но мало-помалу привыкли и уже нисколько этим не церемонились, а преспокойно кружились, так что уже прохожие должны были их обходить, чтобы <<только>> не задеть. Иные кружились и одни <<вообще>>, вероятно, им было весело танцевать, хотя бы и без кавалеров.

   Я легла спать, но в два часа проснулась, когда Федя пришел. Он опять мне говорил много хорошего, говорил, что очень, очень любит меня, больше всех <не расшифровано>, говорил, что я <<именно>> создана для него, что ему именно такую жену и нужно было. Потом я часа два не могла заснуть, пока, наконец, в 6 часов заснула и затем проспала до 12 часов. Когда Федя меня начал в 12 будить, я не поверила и уверяла его, что всего-то только пять часов. Но просто ужаснулась, когда услышала по большим часам, что бьет 12 часов. Когда я вышла, то M<-me> Z<immermann> сказала мне, что был Z<eibig> и написал мне письмо, в котором приглашает меня с Федей отправиться с Literarisches Gesell<schaft> {Литературным обществом (нем.).} в Blazewitz. Я сказала Феде, но он сказал, что мы не поедем. Делать нечего, хотя мне очень совестно пред этим добрым немцем постоянно отказываться от его любезных предложений. Я принялась за примерку и шитье моего черного платья, потом в 5 часов мы пошли обедать. На почте писем нет как нет. Пообедали и отправились за ягодами, которые теперь еще дешевле стали. Потом отнесли их домой и пошли в Gr<and> J<ardin>, чтобы устать, потому что усталость очень полезна для Феди. Пришли уже к 3-й части, но было очень, очень приятно, потому что народу было немного. Вечер великолепный, сидеть под кленами и липами так приятно. Федя меня поддразнивал и говорил, что посоветуется с M<-me> Z<immermann>, как со мной поступать, так как это у нас случится только в первый раз. Вообще очень поддразнивал меня. Пришли домой. Я читала, потом села писать стенографию. Я нынче хочу [усиленно] заняться ею, ведь она мне пригодится. Забыла: как-то у нас был расчет с Федей, если б у него было 20 тысяч: долги 4, еще долги 3, еще долги 4, Паше 2, Эмилии Федоровне и Феде - 3, четыре тысячи остались <бы> нам для житья целого года. Это очень хорошо. Если б 100 (тысяч), то Паше 10, Эмилии Федоровне 15, и, наконец, как-то случилось, что раз хотя обо мне вспомнил и сказал, что мне 15. Заслужила, нечего сказать. Я решила, что если б я когда-нибудь выиграла, то, разумеется, не дала бы ему, чтоб он так рассорил эти деньги {Если б 100... деньги заменено: Я решила, что если б я выиграла или как-нибудь у меня явились деньги, то я тотчас же бы уплатила все долги, чтоб они не беспокоили Федю. Но все это фантазии и мечты.}. Когда я легла в 12 часов в постель, я стала думать о разных семейных неприятностях, об Эмилии Федоровне и Паше {Вставлено: об их происках против меня.}. Меня это до того разозлило, что у меня сердце начало очень дрожать, и я ни за что не могла заснуть. Федя слышал, что я ворочаюсь, и несколько раз меня спрашивал, что со мною, и очень жалел. И потом 2 или 3 раза приходил ко мне и спрашивал, где именно болит, и решил, что нам непременно нужно сходить к доктору, посоветоваться непременно. Потом, когда началось [страстное] прощание, то он мне сказал, что я точно из рая, что я такая хорошая, что он меня очень, очень уважает и очень высоко меня ставит, что он еще такую ни разу не встречал во всю свою жизнь, что прежде женитьбы он меня любил вдвое меньше, потому что я хоть всегда была хорошая, но теперь он видит только, как это во мне твердо, что я его истинный, единственный друг его. Теперь он меня еще больше любит. Так я не спала до 4 часов, наконец, заснула, проснулась в 10.

  

   Сегодня я утром стала писать письмо к нашим, прося у них денег или браслета. Мне сделалось до того грустно, что я сильно-сильно расплакалась и, несмотря на все усилия, не могла перестать. Мне было чрезвычайно грустно, что я не могу сделать им никакого подарка, а между тем самая ничтожная вещь как бы их обрадовала. Федя услышал, что я плачу, подошел ко мне, обнимая меня, сказал, что меня любит, и потом, чтоб развлечь, рассказал мне историю о Ver-Vert'e ⁹⁴, о попугае, который находился в одном монастыре, и которого монахини научили говорить различные священные песни и молиться. Все удивлялись V<er>-V<ert'у>, всякий хотел его видеть и все желали слышать, как эта умная птица умеет молиться. Таким образом, эта птица прославила весь монастырь. Монахини соседнего округа пожелали иметь эту птицу. Они выпросили позволения у монахинь дать на несколько времени погостить V<er>-V<ert'а>. Эти сначала долго не соглашались, но, наконец, решились отпустить V<er>-V<ert'а>. Они отправили его с обозом, который переезжал из одного округа в другой, <<попросили беречь, заботиться о нему>>. Дорогою он научился у извозчиков разным неприличным словам и ругательствам. Когда его привезли в монастырь, все собрались смотреть и слушать, как он будет петь и молиться. Как вдруг он начал пушить монахинь такими словами, что они сами не знали, куда им деваться. Это их рассердило: они подумали, что монахини назло им научили его говорить такие обидные слова. Началась переписка, пожаловались епископу. Те монахини, которым принадлежал V<er>-V<ert>, потребовали его назад, чтоб увидеть, правда ли это, и когда уверились, что их птица испорчена, то забросили бедного V<er>-V<ert'а>. Это Федя рассказал так премило, что я должна была расхохотаться и перестала плакать. Потом я сходила за конвертом и, уходя, когда он меня спросил, на какую я иду почту, я отвечала, что на эту, и чтоб он не беспокоился, что я пойду на нашу почту и возьму его письма, что этого не будет. Он ничего не отвечал, но когда я отошла, он вдруг подошел ко мне и с дрожавшим подбородком начал мне говорить, что теперь понял мои слова, что это какие-то намеки, что он сохраняет за собой право переписываться с кем угодно, что у него есть сношения, что я не смею ему мешать. Я <<ему>> отвечала, что мне до его сношений дела нет, но что если б мы были друг с другом откровеннее, то я, может быть, могла бы избавиться от одной очень скучной переписки, которую должна была завести. Он спросил <<меня>>, кто это написал. Я отвечала, что одна дама. Ему ужасно было любопытно узнать, кто эта особа, он, вероятно, уже догадался, кто это может быть, а поэтому очень обеспокоился и начал выпытывать у меня, кто она такая, и не по поводу ли его брака у нас переписка, и что он очень желает узнать, как меня могли оскорбить. Я отвечала уклончиво, но он мне серьезно советовал сказать ему, потому что он мог бы мне помочь в этом случае и объяснить, как сделать, что, вероятно, он помог бы. Я отвечала, что эта переписка особенно важного не представляет, и потому я могу сама обойтись без его совета. Его это очень занимало, так что он даже вечером и ночью говорил, что я с ним не откровенна, что получила письмо от кого-то. Потом мы пошли на почту. На этот раз было письмо от "Русского Вестника", но очень тоненькое, так что Федя, распечатав его, говорил, что вероятно, отказ. Он начал читать. Писал не сам Катков, но какой-то другой, и говорилось, что Катков просит извинения (у меня просто ноги подкосились). Но, по счастью, далее шло утешительное известие, что желание будет исполнено. Я была очень рада, но Федя мне сказал, что я рада потому, что вещей моих он не заложит. Меня это ужасно взбесило, как во мне предполагать такие вещи {Вставлено: но, конечно, он шутил, как сама я потом убедилась.}. <<(Я и забыла: у нас сегодня пропал гульден. Я вполне уверена, что Федя его разменял, но он уверен, что у него был, и спрашивал, не брала ли я. Потом говорил о том, что брать бы так не следовало, потому что деньги наши общие. Я, разумеется, не брала, я сказала, что нет, но меня это так досадует, что я почти сама уверена, что это я украла у него деньги. Пожалуй, и он это думает, хотя я уверена, что у него нет этой мысли в голове.)>>

   Пошли обедать, а потом в библиотеку. Здесь у Hainze есть акварий, в котором находится очень много маленьких рыбок золотых, головастиков и улиток, так что, когда мы приходим, то я всегда очень интересуюсь ими и долго их рассматриваю. Сегодня прибавились две черепахи, очень миленькие, которые выползли из воды и сели на камень. Потом пошли в G<rand> J<ardin>. Дорогою Федя меня все уверял, как это нехорошо ревновать мужа. Я не думала ревновать, мне было решительно все равно, и я вовсе не имею ни малейшего намерения его мучить ревностью. Просидели почти до конца и ушли домой. Стали: Федя - читать, а я - шить. Федя вообще не любит, когда шьют, но это не относится до меня. Я могу шить, и он этим не возмущается. Потом я легла спать, я нынче все нездорова, у меня живот все болит. Я легла, но опять долго не могла заснуть. Федя несколько раз приходил ко мне наведываться, заснула ли я. В час я заснула, в два он меня разбудил <...> {Вставлено: прощаться.}. После этого я не могла заснуть ни капли. Мне это было так досадно, что я даже плакала, тем более, что без сна мне приходят в голову самые мрачные мысли, особенно относящиеся до наших дел, так что я под конец начинаю сильно волноваться. В десять минут шестого, когда я уже была вполне уверена, что у Феди припадка не будет, он вдруг закричал. Я вскочила, подбежала, но кричать он скоро перестал, но судороги были страшные, руку всю скрючило ужасно и ноги тоже. Потом он начал как-то хрипеть, как никогда не случалось. Потом он открыл глаза и один раз несколько минут смотрел точно так, как когда начинается припадок, так что я только молила богу, чтоб припадок не повторился. Я просто тогда бы не знала, что мне и делать, позвать доктора, и как растолковать и, наконец, есть ли тут такие доктора {Вставлено: Вообще, когда с ним случается припадок, я бываю страшно несчастлива, плачу, молюсь, прихожу в отчаяние.}. Но, к счастью, это прошло, и Федя повернулся и заснул, так что до самого утра не просыпался. В восемь часов он меня разбудил, думая, что теперь уже двенадцать. Я встала, но узнала от Z<immermann>, что только восемь, сказала ему, и он опять заснул, а я так и осталась. Голова у меня страшно болела, потому что я всего-навсего спала каких-нибудь три часа. Я села читать один небольшой рассказ Bernard "Le bal de noce" {"Свадебный бал" (фр.).}, но он мне не понравился. Потом я сходила на рынок и купила себе гребенку и еще звезду, изображающую Дрезден. Ей богу, я такое дитя, меня ужасно как радуют подобные вещи, то есть когда я могу что-нибудь приобрести из того, чего у нас в России нет. За звезду заплатила 9 зильб., за гребенку - семь с половиною. Сделала это потому, что я перестала <<было>> скопленные мною деньги употреблять на расходы, ну, так