Роборовский Всеволод Иванович - Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань

едомую даль, взяв определенное направление по изрытой ветрами местности; освещавшая ее луна помогала нам выбирать более ровные места. Лошадь и верблюды, должно быть, чуяли трудный путь и шли крайне неохотно. На рассвете мы встретили несколько сухих кустов тамариска и наломали в запас еще немного дров. Верст 18 мы держались направления 165-175° по сухому руслу, тянувшемуся в этом направлении. По сторонам его страшная молчаливая пустыня, уставленная разрушенными обрывами розовых глин среди галечных безжизненных площадок и надутыми грядками гальки величиною в грецкий орех и более. Чоль-таг уходил на юго-запад, подымаясь темным саем. Никаких горных или хребтообразных выступов кверху не было видно; ближе к нему, впереди нас, видна была впадина, вроде сухого русла, направлявшаяся на юго-запад. В этом направлении я увидал пески Кум-таг и взял направление на южный их мыс; мы шли, выбирая удобные для животных места.

   На 34 версте мы пересекли древнюю дорогу, идущую по направлению урочища Хун {Его же зовут и Гун.} на северо-западо-запад с высот Чоль-тага с юго-востоко-востока. П. К. Козлов видел, вероятно, эту же дорогу в своем последнем разъезде. Отсутствие воды ныне не позволяет ею пользоваться. Далее, двигаясь, не изменяя направления, остановились перед сумерками в небольших порослях тамариска на 56 версте. Эти редкие поросли тянутся верст на пять на юго-восток-восток. Здесь мы нашли следы колес арбы. Вероятно, жители Хуна или Шота приезжали сюда за дровами. Кроме этого не встречали никаких следов, никакого живого существа. Ночью накрапывал дождь.

   В 3 часу ночи мы пустились далее по тому же направлению к пескам и через 12 верст, подойдя к ним, свернули к югу и юго-западу, пересекая их отроги, взбегающие на сай Чоль-тага. В 4 часа вечера свернули к западу и в этом направлении прошли семь верст, всего же сделали за день около 70 верст, не встретив никаких признаков растительности.

   В течение всего дня падал, сопровождаемый СВ ветром разной силы, слабый, редкий дождь, алчно впитываемый сухой атмосферой на пути от облаков до земли. Обоим верблюдам и лошади мы дали по две чашки запасного холодного чая, который они выпили с большим наслаждением, и протягивали к нам свои морды за повторением; мы дали еще по одной, чтобы только промочить их обсохшие глотки. Проведя вторую ночь отдельно от каравана среди пустыни, которая во тьме ночной кажется еще пустынней и таинственней в своей беспредельности, мы оставили наш ночлег в 3 ч. 30 минут утра и при совершенной темноте ровною, слегка наклонною вниз местностью пошли на запад вдоль тянувшихся справа барханов песка; на рассвете впереди мы рассмотрели задернутую голубоватой дымкой котловину. На 19 версте пески свернули на северо-запад, и мы увидали селение Дыгай, к которому шли речкой с небольшой водой, направляющейся к этому селению.

   Не доезжая до селения, я увидел Шестакова, едущего ко мне навстречу; он узнал от проезжих ночью во время нашей стоянки на Сарык-камыше, что мы возвращаемся обратно в Люкчюн через Дыгай, и выехал меня встретить. Горячо облобызались после двухлетней разлуки. Радостям нашей первой встречи не было конца, в особенности с его стороны, после двухлетнего одиночества. В Дыгае встретил меня с дастарханом аксакал и просил зайти отдохнуть в его дом, где был уже готов чай и местные угощения, состоявшие из фруктов, дынь, арбузов, пилава и пр.

   Пока я отдыхал и, разговаривая с Шестаковым, с удовольствием ел после поста в пустыне, была заложена парою лошадей арба. Поблагодарив хозяина и заплатив, конечно, за угощенье почти насильно, так как он усердно отказывался от всякой платы, мы с Шестаковым и Ходжеметом свободно разместились в арбе и, привязав лошадь и верблюдов сзади нее, поехали на карыз Бешир-Ахуна, где помещалась наша метеорологическая станция.

   Селение Дыгай состоит из 60 домов, расположенных на восьми карызах; жители, подчиненные люкчюнскому вану, прекрасные охотники, занимаются земледелием. В Дыгае родятся без полива лучшие в котловине дыни. Не доезжая станции, нас радушно встретил старый знакомый, Бешир-Ахун, хозяин дома, в котором была устроена Люкчюнская метеорологическая станция и коротал два года свое время Шестаков, и сопровождал до дома, где приветливо встретила жена его и замужняя дочь, чрезвычайно красивая молодая женщина.

   Никаких перемен в Люкчюне не произошло за эти два года, и все обстояло благополучно. На станции наблюдения Шестакова шли правильно и удачно. На своем обратном пути в Россию из путешествия к нему заезжал наш глубокоуважаемый соотечественник и коллега, положивший не мало сил и трудов для изучения геологии Азии, Владимир Афанасьевич Обручев, что доставило Шестакову, в его одиночестве, немалое удовольствие. Во время своего пребывания на станции Шестаков, по моему поручению, приобрел от местных охотников четыре шкуры диких верблюдов, 3 шкуры дикой лошади Пржевальского и других зверей. Добыл из развалин Идыгот-шари и Асса-шари древние уйгурские рукописи, а из последнего и глиняных барханов; собрал прекрасную коллекцию семян культурных растений, разводимых в котловине, немного бабочек и других насекомых и немало полезных сведений о местных жителях.

   Весь день по приезде в Люкчюн, 24 сентября, у нас прошел в рассказах; следующий - я осматривал ближайшие закоулки, цветники, огород Шестакова и пр. Перед вечером приехал Баинов вперед от каравана, остановившегося в ущелье Кован, верстах в 15 отсюда. Чтобы удовлетворить нетерпение Шестакова скорей видеть товарищей, я отпустил его навстречу к каравану.

   26 сентября утром пришел и караван. Дорогой П. К. Козлов слышал от встречных о разграблении тангутами города Дун-хуана и всего оазиса Са-чжоу. Кроме того, носились слухи, что в Турфане учреждается русское консульство, приготовляется для консула помещение, и ожидается приезд консула с конвоем.

   Со всех соседних карызов приходили наши старые знакомые повидаться с нами и поздравить нас с благополучным приездом; все приносили, в виде хлеба-соли, дастархан, состоящий из печеных лепешек, изюма, жужубы и пр. Пришлось все это принимать, поить гостей чаем и чем-либо отдаривать.

   На следующий день мы собрались в Турфан, чтобы повидать там китайского турфанского уездного начальника и находившегося в это время в Турфане люкчюнского вана и поблагодарить обоих за гостеприимство, оказанное Шестакову в течение двух лет его пребывания на метеорологической станции в Люкчюне, а вместе с тем и проститься с ними по случаю отъезда на родину. Мы отправились в следующем составе: я, П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и урядники Шестаков и Баинов.

   К сумеркам мы приехали в селение Астана, где остановились на ночлег у одного русского подданного сарта, занимающегося здесь торговлею мануфактурным русским товаром. Сарт этот чрезвычайно радушно нас встретил, сейчас же приготовил плов и чай, после чего, поболтав немного с пришедшими к нам еще другими сартами и хозяином, мы завалились спать на таких мягких войлоках, каких еще не имели за все путешествие.

   Прекрасно выспавшись, утром после чая продолжали свою дорогу. Пройдя значительное селение Кара-ходжа, несколько других меньших и развалины селения Табеджунг-туру, совершенно пустынной местностью, изрезанной массою карызов, уже запущенных, мы вышли к харчевне, расположенной при соединении дороги люкчюнской, по которой мы ехали, и сенгымской, идущей с северо-востока из ущелья высот Туз-тау. Тут мы вступили в пределы Турфанского оазиса. Здесь же мы увидели и телеграфные столбы, тянущиеся вдоль сенгымской дороги в Турфан. Печальною, пустынною местностью доехали до массивных глиняных стен старого Турфана, представляющего теперь сплошные развалины, среди которых посеяно просо несколькими семействами, приютившимися в развалинах. У северной стены высится красивая башня - минарет, выстроенный Бадуалетом при мечети, в которой помещается и школа.

   Мы ехали обширным старым магометанским кладбищем со множеством разрушенных мавзолеев, сложенных из сырцовых глиняных кирпичей, осыпавшихся от времени; однообразный безжизненный вид массы могил, разбросанных на обширном пространстве, лишенном растительности, представлял собою невеселое царство смерти. Затем на северо-западе увидали зубчатую глинобитную стену китайского города Турфана с беседками над воротами. Приблизившись к его южной стене, где пристроился небольшой базар, мы прошли через него и, не заходя в город, завернули вдоль западной его стороны по обсаженной деревьями дороге, ведущей на протяжение одной версты в мусульманский Турфан, обнесенный тоже стеною.

   По обе стороны этой дороги раскинулись пашни и бахчи, имеющие большой сбыт своих произведений в обоих городах.

   Войдя в мусульманский город, мы очутились на базаре, который прорезывает город вдоль всей главной улицы его до западных ворот. Пройдя до половины базара, мы увидели красивую кирпично-красного цвета китайскую кумирню и тут же русский караван-сарай, расположенный среди лавок русско-подданных сартов, которые встретили нас почтительно и радушно указали отведенное нам помещение.

   Сейчас же появился тульский самовар и чай в стеклянных стаканах, почувствовалось родное, чего мы не видали уже третий год. Тут мы увидали склады русских товаров, услыхали русскую речь, хотя не чистую, с татарским акцентом, но все же милую, родную. Да, сарты, братья одной общей родины, великой дорогой России, были тоже приятными встречными людьми. Большинство их я видел 2 года тому назад здесь же в Турфане и при встрече всех почти узнал. Они много рассказывали о приготовлениях китайцев для встречи консула, которого ждут с нетерпением все сарты. Наш приезд был для них праздником.

   Город мусульманский Турфан имеет населения до б 000 душ. Из них местных чанту и вообще разноплеменных мусульман до 3 000, дунган до 2 000 и китайцев до тысячи; все это главным образом торговцы, целыми днями сидящие на базаре и имеющие в большинстве лишь грошовые обороты. Никаких выдающихся ремесл и производств Турфан не имеет. Он окружен тонкими глинобитными стенами, приходящими в окончательный упадок.

   Я и П. К. Козлов хотели кое-что приобрести из китайских материй и сказали об этом хозяину караван-сарая; следующий день с утра у нас открылся свой базар в караван-сарае. Китайцы-торгаши приносили узлы со всяким хламом и навязывали с крайней настойчивостью; они с удовольствием раскладывали перед нами свои безделушки и материи, уговаривая нас только посмотреть их товары, даже и не покупая их; цены запрашивали страшные и уступали на половину. В расспросах и торговле прошел почти целый день.

   30 сентября мы посетили амбаня и вана, живущих в китайском городе, куда мы поехали на извозчиках в китайских каретках, в которых приходится сидеть с крайним неудобством.

   Китайский город, носящий китайское название Гуан-ань-чен, окружен высокой новой глинобитной стеной с бойницами, заключает в себе казенные здания и казармы на три лянзы (стоит всего одна). В нем живут все власти округа и находятся все учреждения; имеется небольшой базар, слабо оживленный сравнительно с магометанским. В городе трое ворот: западные, восточные и южные; по углам крепости башни, а над воротами беседки. У южных ворот за стеною тоже небольшой базар. Дома дунган, китайцев и таранчей тянутся вдоль южной стены города, составляя его предместье.

   У амбаня и вана нас крайне любезно приняли, наговорили нам массу всяких добрых пожеланий на дорогу.

   На другой день амбань нам отдал визит в помещении караван-сарая, чем поднялся престиж наших купцов.

   2 октября П. К. Козлов с Шестаковым и Баиновым отправились обратно в Люкчюн на станцию, где им надо было спешить снарядить семь вьюков, которые заступающий место русского торгового аксакала обещал доставить через Джунгарию в Россию и тем облегчить наш караван. Я же, В. Ф. Ладыгин и сарт Абдурахман, ходивший уже с П. К. Козловым в Кызыл-сеныр, отправились в котловину, для нивелировки ее с севера на юг. Нивелировку ее вдоль, с востока на запад, я делал два года тому назад с Шестаковым, а на этот раз тем же способом с В. Ф. Ладыгиным.

   Мы прошли на Кош-булак 13 верст; это последний оазис к югу от Турфана. Жителей на нем мы не нашли; воды его орошают засеянные поля, которые были уже сжаты. Окрестные камыши стояли совершенно пожелтевшими. Корм нашим лошадям был хороший. Переночевав здесь, держали путь среди солончаков к югу; определенной дороги не было. Через семь верст перешли два неглубоких и нетопких рукава реки Даванчина, идущей в оз. Боджанте, и на 12 версте пришли в урочище Боджанте-тура. Единственную росшую здесь у колодца иву, виденную мною в первое мое посещение этого места 2 года тому назад, я не нашел, она была срублена. Вода в колодце слабо солонцеватая; окрестная почва солончаковая с недурным для лошадей кормом, состоящим из камышей, невысокого злака солодки и солянки; кроме того росли небольшие кусты тамарисков. День простоял хороший, теплый и тихий.

   Следующим утром прошли 13 верст на каменистый сай, идущий вверх к Чоль-тагу, выстланный черною галькой и обломками темно-серого и черного плотного известняка и известковой брекчии, с каменноугольными окаменелостями, источенными и отшлифованными песком.

   Сай этот начался с 5 версты от Боджанте-тура. Он совершенно безжизненный, и на нем не встречается никаких признаков растительности, а потому наши лошади должны были довольствоваться только небольшой дачей зерна до следующего утра, когда мы его покинули и вернулись в ур. Боджанте-тура, где повторили свои наблюдения.

   6 октября, оставив Боджанте-тура, шли на северо-запад краем топких приозерных солончаков и на 13 версте вышли на карыз Шипанг. Путь к озеру Боджанте в этих местах недоступен; солончаки были местами топки, а местами твердая изрытая их корка портила ноги лошадям.

   На карызе Шипанг были жители, которые почему-то нас чуждались, и разговор с ними относительно окрестностей местности у нас не клеился.

   Отсюда мы взяли направление несколько севернее, чтобы посетить древний город Идыгот-шари и знаменитый мазар Туек. В северо-западном направлении, минуя очень кормное урочище около башни Ульпан-туры, мы вышли к башне Менги-тура; выше нее проходил карыз Менги. Город Идыгот-шари хорошо виден с башни. Лошади ночевали на хорошем корму.

   После 12 часов ночи страшный жгучий и болезненный укол в правую коленку моментально прервал мой сон. С ужасными болями я промучился до света и на войлоке нашел моего врага - скорпиона - мертвым. Во сне я его придавил, за что он мне и отомстил. Я спрашивал у Абдурахмана, какое средство они употребляют от укушения скорпиона? Он ответил: "три дня плачем!". С большими затруднениями от боли я взобрался при помощи Абдурахмана на лошадь. На 9 версте мы вошли в южные ворота Идыгот-шари. Нашим глазам представились обширные посевы проса среди древних развалин. Так и вспомнилась школьная песенка: "где прежде процветала троянская столица, там в наши времена посеяна пшеница".

   Город окружен стеною около 3 сажен толщиною и до пяти вышиною, выложенной из сырцового кирпича; стена эта около шести верст длиною. Находившиеся тут здания все разрушены; дома имели сводчатые потолки. Большинство зданий было двухэтажными; на внутренних и наружных стенах всюду буддийские рисунки, у коих все лица людей испорчены и исцарапаны магометанами, нынешними жителями окрестных селений. Много попадалось гигантских разрушенных бурханов и развалин монастырей и храмов. Из всего можно заключить, что здесь некогда процветал буддизм.

   Развалины эти быстро идут к окончательному разрушению, потому что местные жители, чанту окрестных селений, ломают их выветрившиеся стены, разбивают и удобряют их глиною свои пашни; недалеко то время, когда все эти крайне интересные и совершенно неисследованные археологами остатки древности исчезнут с лица земли.

   Раскапывая эти развалины, чанту часто находят различные предметы обихода прежних жителей уйгуров - старую глиняную посуду, стеклянные цветные украшения, монеты серебряные и медные, множество рукописей. Образцы этих вещей мне удалось приобрести. Добытые в свитках рукописи были до фута шириною и до четырех аршин длиной. У западной стены города близ ворот я видел большую ступообразную могилу с круговым внутри ходом, украшенным рисунками по стенам и потолку. Вне города за восточной стеной стоят две группы могил ступообразной формы; были могилы и пирамидальной формы, шестигранные с круглым отверстием вверху и помещением внутри в шести нишах для покойников. Устраивались могилы и прямо в земле.

   На восток и юго-восток на большое пространство попадаются остатки развалин, разбросанных среди пашен нынешних чанту. Между этими развалинами обращают на себя внимание стены довольно хорошо сохранившегося большого храма, на внутренней стороне которых остались еще следы рисунков с невыцветшими красками. Стены эти стоят возле большой дороги из Люкчюна, ³/₄ версты не доезжая до Идыгота. К северу от этого города в селении Астана также видны массивные развалины старинного здания, которых мне не пришлось посетить.

   Вообще вся котловина представляет очень большой интерес для археолога - всюду натыкаешься на остатки обитавших здесь в старину жителей иного культа.

   Относительно Идыгот-шари я не раз слышал от разных лиц следующий рассказ. В царствование царя Идыгота в сей стране жил в окрестностях города бедный пастух, по имени Юнус. Однажды этот бедняга обратил внимание на небольшое отверстие в земле, в которое попала ногой одна корова. Это случилось к северу от города. Отверстие обнаружило присутствие большого погреба, проникнув в который, Юнус наткнулся на баснословные богатства. Чтобы скрыть свою находку от людей и пользоваться ею только самому, он отправился в город и спросил у царя разрешение устроить для скота, который ему доверяют пасти, двор, где ему, Юнусу, окажется это удобным. Заручившись таким разрешением царя, он обнес забором место со своей находкой и принялся по ночам исследовать его. В подземелье оказалось не только громадное количество слитков золота, но и множество всевозможной утвари и драгоценностей; кроме того в открытых им соседних помещениях он нашел множество дорогого оружия, достаточного для вооружения большого войска. Юнус понемногу стал пользоваться золотом и даже давал многим своим знакомым и бедным людям, не требуя его обратно. Такая доброта его всем нравилась и привлекла к нему людей; никто не догадался спросить его, откуда он добывал средства.

   В несколько лет Юнус при помощи своего золота приобрел массу друзей среди бедных людей и среди влиятельных чиновников чаря.

   Юнус уже не был постухом, а жил все-таки вне города в прекрасном доме, построенном на месте своей находки, окруженном высокой стеной. Туземцы указывают теперь различно это место, некоторые даже называли большие развалины в Астана, о которых я упоминал.

   Приближенные царя Идыгота, боясь увеличивающегося влияния Юнуса у царя и среди народа, решили отделаться от него. Царствование Идыгота омрачалось беспрерывными бунтами и восстаниями в Куче, и все войска, посылаемые туда с лучшими полководцами, погибали там и не возвращались обратно. Идыгот положительно не знал, кого бы послать туда, кто бы сумел подчинить кучинцев. Приближенные посоветовали ему отправить Юнуса, говоря, что он, должно быть, очень умный человек, если, будучи совершенным нищим, сумел так разбогатеть. Идыгот согласился с ними, протребовал к себе Юнуса и объявил ему свою волю. Юнус попросил у царя срока, необходимого на приготовление и обсуждение этого важного дела. Вернувшись от царя, он кликнул клич: "Кто ищет Юнуса - пусть идет к нему", т. е. кто в чем-либо нуждается, пусть придет к Юнусу и получит удовлетворение. На этот клич собралась вся молодежь из города Идыгота и со всех его окрестностей. Юнус объявил собравшимся волю царя, роздал всем оружие и отправился с набранным войском в Кучу. Там он быстро усмирил бунт и, поживши некоторое время для водворения окончательного порядка, вернулся обратно.

   В город он не пошел, а остановился в своем доме-дворце, вокруг которого расположил все войско, которому щедро раздавал золото из своих погребов. Влияние и могущество обладателя сокровищ все увеличивалось; среди войска и окрестных жителей. Все тяжбы и дела добровольно приходящих к нему разбирались крайне справедливо Юнусом. Это продолжалось некоторое время. Идыгот, не выезжавший из своего города и прискучивши бездельем, спросил однажды своих приближенных: "Разве в царстве моем жизнь течет так спокойно, что нет ни ссор, ни тяжб, ни драк, ни воровства? Почему в течение последнего времени не было ни одной жалобы?". Ему отвечали, что все дела решает Юнус, и что к нему, Идыготу, поэтому никто не обращается. Царя это сильно обидело, но он ничего не предпринял против Юнуса, не желая с ним столкновений и ценя его заслуги в Куче.

   Через некоторое время царь опять задал тот же вопрос своим приближенным и получил ответ, что Юнус все дела забрал в свои руки ."Тэгы Юнус!" (Все еще Юнус!) - воскликнул удивленный царь. Видя со дня на день усиливающееся влияние Юнуса, к которому перешли уже и самые верные приближенные царю сановники, Идыгот принужден был оставить царство и бежать из него. В город торжественно вошел Юнус, ввел свое войско и царствовал до тех пор, пока не явился и не покорил его султан Альпатаходжа, мазар которого стоит и поныне.

   Оставив Идыгот-шари мы шли на восток, совершенно пустынною дорогою вдоль обдутых гор Туз-тау. По пути нам попадались развалины древних построек Идыгот-шари, и далее мы прошли мимо разрушенной крепости Бадуалета Кашгарского, ныне необитаемой и стоящей влево от нашей дороги, ближе к горам Туз-тау. Единственной растительностью здесь был каперс (Gapparis herbaccea), встреченный нами всего в количестве нескольких кустов, расползавшихся по глине. Вид местности, совершенно лишенной всякой жизни, до крайности печальный.

   На 14 версте достигли мазара Туёка, где остановились в помещении, устроенном при мазаре для богатых и почетных богомольцев. Настоятель мазара вместе с тем и "чиракчи"; обязанности последнего заключаются в поддержании постоянного огня в светильниках (чирак) у святыни. Встретил он нас крайне любезно, водил всюду и показывал нам все примечательности мазара. Окончательно я расположил к себе чиракчи, сделав небольшое пожертвование и подарив излишнюю для меня бутылку прованского масла для чирака святыни.

   Тут же при мазаре, по ущелью вдоль речки сгруппированы фанзы, жители которых занимаются садоводством, главным образом виноградарством. Здешний сушеный изюм в большом почете на далекие пространства; его возят и в Кашгар, обильный своим виноградом, и в Восточный Китай. Этот изюм отличается своим зеленым цветом, не имеет зерен и, хорошо высушенный, не уступает в сладости леденцу. Хлеба жители не сеют. Значительный доход им доставляет отдача помещений для приезжих богомольцев, которые собираются сюда даже из Индии и Турции, не говоря уже о Туркестане.

   О самом происхождении мазара чиракчи сообщил мне следующую легенду. Очень много лет тому назад пять человек турецкого племени отправились из дому искать истинного бога, чтобы поклониться ему и послужить своей глубокой верой. Наконец они пришли в обширный город, где жил царь Идыгот. Увидав иностранцев, жители немедленно уведомили об этом царя, который приказал доставить их во дворец. Царь расспрашивал их, откуда и куда и с какою целью они идут. Иностранцы отвечали, что идут из турецкой страны, ищут истинного бога, чтобы помолиться и послужить ему. Тогда Идыгот объявил им, что он и есть бог, и приказал им остаться при дворце и служить ему, как богу. Странники очень обрадовались, что нашли бога и достигли своей цели. Прожив во дворце некоторое время, они стали сомневаться, что Идыгот есть настоящий бог, и хотели в этом удостовериться. Царь имел ученого кота, который во время ночи постоянно держал на голове чирак (светильник с маслом) и освещал им покой, где спал царь. Однажды один из этих иностранцев, поймав мышь, незаметным образом пустил ее в комнату царя, при исполнении котом своей обязанности. Кот, увидевши мышь, не выдержал, моментально бросился за ней, чирак упал с его головы, разбился и масло пролилось. Царь перепугался от происшедшего шума и велел убить кота.

   Тогда странники решили, что это не бог, а простой, такой же, как и они, человек, если даже кот не слушает его и ради мыши не исполняет его приказаний, и решили оставить его для дальнейших своих поисков истинного бога.

   В глубокую ночь они тайно бежали из дворца. Дорогой они встретили пастуха, пасшего баранов, спросившего у них, куда они держат свой путь. Они ему отвечали, что они ищут истинного бога, чтобы послужить и помолиться ему. Пастух стал неотступно проситься с ними вместе, чтобы добиваться той же цели, на что странники согласились. За пастухом увязалась и его собака; он прогонял ее, но она не отставала от хозяина и, несмотря на побои, следовала за ним. Тогда пастух отрубил ей ноги, но и это не помогло: она покатилась за ними кубарем. Тогда ее решено было убить, но собака человеческим голосом заговорила: "Не убивайте меня, я хочу тоже следовать за вами искать бога, возьмите меня с собой!" Это обстоятельство крайне поразило странников: говорить речью человека собака могла только по воле самого бога, а потому решили взять ее с собою и понесли на руках. Когда они все семеро (с собакой) подошли к Туёкскому ущелью, уже светало; боясь преследований царя, они скрылись в ближайшую пещеру, чтобы провести в ней незамеченными день, а ночью продолжать свой путь. Скрывшись в пещеру, собака легла у входа ее для охраны своих спутников. В пещере после путевых трудов и усталости они заснули крепким сном. Чудесным образом у входа в пещеру, с наружной стороны, моментально выросло огромное развесистое дерево с массой голубиных гнезд; пометом голубей прикрылись следы ног странников, и нагонявшая их царская стража, потеряв их следы, вернулась обратно.

   Когда странники скрылись в пещеру и в ней заснули, было раннее утро. Когда проснулись, был полдень. Проснувшись, они почувствовали страшный голод, с собой же у них не было ни куска хлеба. Они решили одного послать в город купить хлеба и дали ему денег. Посланный пришел на базар, купил хлеба, стал расплачиваться, но денег от него не взяли, а купцы ему объяснили, что такие деньги, на которые он хочет купить хлеба, у них в городе неизвестны, их никто не знает. Такие деньги были у них в городе в старину, лет триста тому назад, при царе Идыготе, а теперь у них царь имеет свою монету. Оказалось, что хотя странники думали, что они проспали только с утра до полудня, на самом же деле они Проспали более трехсот лет. О появлении в городе странника дошли слухи до царя, и он приказал привести его к себе. Царь расспрашивал его, откуда он и почему у него такие деньги. От него царь узнал, что есть еще люди царя Идыгота, приказал их всех убить, и с этим странником послал войско к той пещере, в которой находились остальные. Ни один из воинов не решался; войти в пещеру - ими овладевал непреодолимый страх. Из нее же тоже никто не выходил. Тогда послали странника, чтобы он вывел из нее своих товарищей; странник скрылся и более не выходил. Следовать за ним никто не осмеливался. Войска царя долго караулили у пещеры, но никто не выходил; были выкопаны в горах пещеры, построены фанзы, в них жили, сменяясь в течение не одной сотни лет, солдаты, но странники до настоящего времени не выходили, они спят глубоким сном в пещере, а собака у входа ее тоже погружена в сон.

   По рассказам монахов эти люди, почитаемые за святых, сохраняют все признаки спящих живых людей: у них растут волосы на голове и бородах; растут ногти на руках и ногах. Они проснутся при втором пришествии Христа и будут вместе с ним проповедывать мусульманскую веру. Ныне около этой пещеры устроен мазар, в котором совершаются молебствия. Живет много монахов. Всем заведует чиракчи. Масса богомольцев со всего магометанского мира стекается сюда на богомолье. Это место известно под-именем "могилы семи братьев". Мазар называется Султан-Асабу-кэб.

   Проведя ночь в Туёке и простившись с чиракчи и прочими служащими при мазаре, мы направились в Люкчюн, куда прибыли через 16 верст.

   Мои наблюдения в котловине вполне удались. Во время моего отсутствия П. К. Козлов, по моему поручению, отправил в Турфан к знакомsv сартам 7 вьюков, предназначенных для пересылки через Урумчи в Чугу-чак, чтобы облегчить вьюки нашего каравана.

   Посетили вана, чтобы отблагодарить его за покровительство Шестакову в течение двух лет и за внимание, оказанное всеми жителями, его подчиненными, нам и людям нашего отряда; действительно, за все время пребывания Шестакова и наше ни у нас, ни у него не было с местными житетелями ни малейшего недоразумения. Вану я подарил на память скорострельное ружье с 1 000 патронов и несколько мелких вещей для его жены и сыновей. Он, с своей стороны, подарил мне и П. К. Козлову по шелковому ковру. Нам он показывал свой отстраивающийся дворец, во второй этаж которого ведет каменная лестница из тесаного гранита. У него мы видели небольшого совершенно ручного жеребенка Equus przewalskü⁷², который свободно поднимается по лестнице во второй этаж. Сын вана, мальчик лет 9-10, садится и ездит на нем. Любезностям вана не было конца, он был крайне доволен подарком ружья, которое теперь, ввиду надвигавшегося дунганского восстания, могло быть особенно полезно. 18 октября было решено покинуть Люкчюн, и мы усердно снаряжали караван и П. К. Козлова в его самостоятельный отдельный путь.

   Мы дали слово быть у вана накануне нашего отъезда, чтобы проститься с ним. Утром приезжает тайджи с известием, что ван неожиданно вытребован китайцами в г. Турфан, но просит, чтобы мы все-таки посетили его дом и на прощанье отведали бы у него хлеба-соли, его сын, хотя и малолетний, примет нас вместо него.

   Чтобы не обидеть вана, мы поехали к нему, и, действительно, его сын-наследник лет 10 очень усердно нас занимал и угощал за обедом, приняв на себя роль хозяина. Когда я его спросил, не устал ли он заниматься с нами и не хочет ли итти поиграть, он мне ответил: "как же я могу итти играть, когда я здесь вместо отца принимаю гостей, я должен только служить им и не думать о какой-либо игре". Обед прошел обычным порядком. Мы простились с молодым хозяином и поехали домой, где шли самые усердные приготовления к походу; вьюки были уже приготовлены и завязаны; седлали верблюдов.

   Считаю не лишним сообщить здесь кстати и некоторые сведения, касающиеся Люкчюна.

   По рассказам Бешир-Ахуна - хозяина карыза, на котором наша метеорологическая станция просуществовала два года, в горах Тянь-шаня, к северу от котловины, в прежнее время до прихода еще в котловину нынешних жителей, обитали кочевые калмыки, имевшие своего хана, никому не подчинявшегося. Там, где стоит нынешний Люкчюн, еще не было жителей и водилось много зверей. Местность эта называлась до того Люй-чюн, что значит кормное место для ослов, и через него прежде проходила прямая дорога из Турфана в Са-чжоу, и далее во внутренний Китай; проходящие караваны здесь всегда останавливались для покормки своих животных. Китайский император приказал заселить эту местность, что и было исполнено властями, поселившими здесь таранчей из Учь-Турфана, Аксу, и главным образом из Ань-си. Поселок назвали Люкчюн.

   Сначала сюда было выселено только сто семей, принявшихся за земледелие и приобретших благосостояние. Соседние горные калмыки стали делать на них набеги, убивая мужчин, уводя в плен жен и детей и грабя имущество. Тогда жители покинули Люкчюн и переселились в Ань-си. В Ань-си они прожили около семи лет и не могли забыть свободы, простора и плодородия люкчюнских земель, что побудило их просить у китайских властей разрешения снова вернуться в Люкчюн. Разрешение последовало; переселенцев собралось до двух тысяч обоего пола; они выбрали себе начальника, звавшегося Иминь-ваном, который был очень богат и, собрав до тысячи таранчей, образовал из них войско.

   По прибытии в Люкчюн поселенцы первым делом обнесли свой лагерь глиняной стеной от набегов калмыков. Калмыки настойчивее прежнего стали нападать и грабить их и уводить семьи в плен. Наконец крепость была готова, и таранчи стали отбивать набеги. По стенам крепости постоянно ходили караульные, и войско было всегда готово дать отпор грабителям. На одной башне зажигался по ночам огонь, светивший караульным.

   Однажды к крепости подступили калмыки и удачным выстрелом сбили огонь с башни и напали на таранчей, которые, несмотря на отчаянное сопротивление, сомневались в благоприятном исходе своей победы. На утро ван собрал совет, на котором сказал: "пока мы не добудем того ружья, которым был сбит огонь с башни нашей крепости, до тех пор мы не победим калмыков; который воин добудет его, тот получит от меня высшую награду". Такой воин выискался: он убил большую собаку, снял с нее шкуру, надел ее на себя и, когда стемнело, пошел на четвереньках в лагерь калмыков. Калмыки варили на кострах мясо, и когда оно было готово, ели, а кости бросали собравшимся собакам, среди которых был и нарядившийся собакой воин; он ходил среди них на четвереньках и, перебирая кости, высматривал ружье, ради которого сюда пробрался. Калмыки, утолив свой голод и ничего не подозревая, предались глубокому сну, кроме нескольких караульных. Когда все стихло и успокоилось, собака-воин, разглядев, где лежит ружье, схватил его и, незамеченный часовым, скрылся из враждебного лагеря.

   На утро у калмыков, открывших пропажу ружья, поднялась страшная, суматоха. Собран был совет, на котором мнения разошлись: одни советовали отступить, другие настаивали, чтобы заставить таранчей силой возвратить ружье. Решено было попытать счастья и отнять ружье.

   Обрадованный же ван, получив ружье, одарил воина и сказал: "ну, теперь мы можем воевать с калмыками". Калмыки со всеми своими силами бросились на таранчей, но те своей храбростью отбили нападение и погнали калмыков в горы, массами истребляя их по пути и забирая в плен. Они так жестоко отомстили калмыкам, что навсегда отбили у них охоту грабить Люкчюн.

   После этого ван послал к китайскому императору с посланцем донесение о происшедшем, и китайский император передал северные горы в вечное владение люкчюнскому вану за его храбрость, а вместе с ними и непокорных дотоле калмыков. С тех пор и до настоящего времени идет ванский род от Иминь-вана. Горы эти и теперь принадлежат нынешнему вану и населены потомками пленных калмыков, принявших мусульманство. Ныне на прекрасные луга этих гор пригоняют множество скота на летнее время отовсюду: из Турфана, Люкчюна, Урумчи, Пичана и пр.

   В 1889 году в эти горы пришло из Алтая около ста юрт китайских киргизов вследствие стеснения пастбищ на их родине. Здесь же в горах они нашли хорошие корма и очень удобные зимовки, свободные зимою, потому что все местные жители на зиму уходят со скотом в низкие, более теплые места. Киригизы занимаются исключительно скотоводством и охотою.

  

  

   Город Люкчюн есть резиденция правителя страны - вана и средоточие всей администрации и торговли. Небольшое пространство, занимаемое городом, обнесено глиняной стеной, которая у своего основания достигает до 3 сажен толщины и до 5 вышины; наверху, по наружному краю ее, выложена небольшая тонкая стенка с бойницами для ее защитников; по-углам выстроены башни тоже с бойницами. Снаружи стены опоясаны рвом или, вернее, канавой 3-4 сажени шириною и 2-3 сажени глубиной, которая при надобности наполняется водой. Стена имеет четверо ворот по числу стран света, коими и называются. Западные ворота закрыты совсем; они считаются наказанными: в 1892 году жители соседнего западного селения Янхэ-шари восстали против люкчюнского вана и ворвались в город через, эти ворота. Вспышка была потушена, а ворота, послужившие проходом бунтовщикам в город, были признаны виновными и по приказу китайских властей позорно заколочены и заделаны навсегда, ибо были признаны недостойными, чтобы через них ходили добронравные люди. Прочие ворота перед наступлением ночи в 9 ч. вечера запираются замком на всю ночь и рано утром их отпирают, так что с вечера и в течение всей ночи прекращается всякое сообщение города с окружающими его селениями. Всю ночь по стенам и в городе ходят пять человек дозорных.

   Улицы города узки, грязны и вонючи, ибо все отбросы и нечистоты выбрасываются и выливаются прямо на улицу. К тому же здесь, как в стране магометанской, нет санитаров китайских городов - свиней, единственных блюстителей чистоты в Китае. Есть, правда, вороны, но нечистот столько, что одним воронам не под силу с ними справиться. Для приезжих из степи зловоние города невыносимо, и многие стараются останавливаться не в городе, а где-либо у знакомых в ближайшей деревне. Городские жители принюхались и не обращают внимания на вонь.

   Главная улица, базарная, тянется через весь город с востока на запад; она представляет собою сплошной ряд лавок; по одной ее стороне в канаве бежит вода к ванскому дворцу. Из канавы поливают базарную улицу во время невыносимых летних жаров. Улица эта местами сверху прикрыта камышовыми цыновками, защищающими прохожих от палящего солнца; но эти приспособления препятствуют притоку свежего воздуха и усугубляют базарные зловония. Базар размещается только по главной улице и заключает в себе около семидесяти лавок, - с красным товаром около 40 лавок, остальные же суть булочные, харчевни, кожевенные, кузницы и пр. Есть торгующие на лотках в разное. Купцы главным образом чанту и дунгане; китайских лавок очень мало. Китайцы торгуют не в лавках, а у себя на дому и большею частью занимаются скупкою хлопка и изюма, которые отправляют караванами в собственно Китай; кроме того они с непохвальными успехами занимаются ростовщичеством, получая около семи месячных процентов.

   Саженях в 150 от базара в юго-западной части города стоит двухэтажный новый ванский дворец, выложенный из сырцового кирпича. Во второй этаж его ведет гранитная лестница, а на плоскую крышу деревянная. С крыши открывается обширный вид на серую туманную и, в общем, печальную котловину, с юга замыкающуюся неясной, через беловатую дымку, полосой Чоль-тага. Впрочем, бывают и очень ясные дни, в которые пыль совершенно отсутствует. Отсюда по вечерам, когда спадает жар, ван, за чаем, обозревает свои владения.

   К северо-западу от дворца высятся 2 минарета (лизнар - на местном наречии) городского медресе (городская школа), в котором считается до 300 детей и до 120 мулл, оканчивающих свое богословское образование, состоящее главным образом в изучении наизусть на арабском языке алкорана⁷³. Здесь они обучаются до 30-летнего возраста.

   Далее на север от медресе находится старое кладбище, на котором ныне уже не хоронят. На восток от этого кладбища стоит чтимый жителями, особенно приезжими, мазар Мухпул-худжам с 10 постоянно живущими монахами. Восточнее его расположено еще кладбище, на котором хоронят только местную аристократию: родственников вана, тайджи и мулл высшего ранга. В стенах города, за недостатком места, садов совсем не разводят, да и мало воды для поливки их. Зато на карызах и в Богаре есть отрадные места с густой и могучей растительностью, скрывающей своей свежей листвой приютившиеся среди нее фанзы.

   Город пользуется питьевой водой из колодцев, находящихся в значительном числе. Серединою города, вдоль базара, пробегает арык, но воду из него в пищу не употребляют, потому что в него стекают жидкие нечистоты, и по пути попадают всякие отбросы; вода в нем зловонна, бурого цвета; даже ослы, собаки и птицы избегают пить эту воду, а бродячие собаки, не имеющие своих хозяев, выбегают на водопой к арыкам, текущим за городом.

   Всего чантуйского населения в городе считается до 50 дворов, дунган 35 дворов и около 30 китайских. Дома, с плоскими крышами и без окон на улицу, построены из глины; они не белятся известью и имеют крайне неприглядный вид.

   На западе возле города - чтимый мазар Сеид-Аккос.

   За городскими стенами находятся три старых кладбища. Первое расположено у восточной окраины города, второе - на севере от него и третье - на юге. На этих кладбищах наделены места по числу жителей (домов), и всякий знает свое место вечного упокоения заранее. Кладбища эти обнесены невысокой глиняной стеной.

   Город окружен пашнями и кишлаками, пользующимися водой из Люкчюнской речки; самое слабое население возле города с юго-западной стороны.

   Селение Богар, расположенное на восток и север от города, тянется вверх по Люкчюнской речке и обильно орошается ею из многих арыков; в нем много прекрасной растительности, садов и пашен; ближайшие к городу улицы селения ограждены заборами, тоже узки, кривы и пыльны. Населения в Богаре около 700 дворов чанту, 30 дунганских и 20 китайских. Жители занимаются хлебопашеством (пшеница, сорго, хлопок и бахчи), садоводством (виноград, груши, яблоки, персики, абрикосы, гранаты и пр.). Из скота держат больше всего баранов, ишаков (ослов), немного коров и лошадей. Из птиц - больше всего голубей, которых охотно едят и для которых строят глинобитные и из сырцового кирпича помещения, в коих голубям удобно выводить молодых. Эти помещения называются "кептарь-хана" - голубятня. Кур, равно как уток, держат немного, и их яйца в цене, не для всех доступной.

   Земли Богара наследственные, были наделены на вечные времена в потомство еще Имин-ваном, и ими никто не может распоряжаться кроме самих собственников.

   К западу и югу от города тянутся пашни - кыры - служащих при дворце вана. На каждом кыре сеется хлеб через два года в третий. Они дают очень хорошие урожаи. Земли на кырах даются ваном, вместо жалованья, во временное пользование 120 человекам, служащим при дворце; каждый получает столько земли, чтобы можно было высеять 20 пудов хлеба. Эти 120 человек называются якка.

   На их обязанности лежит: исправлять дороги, доставлять вану для работ лошадей, ишаков, пахать ванские пашни и убирать с них хлеб и исполнять все дворцовые работы. Ими заведует дога, ведущий наряды между ними на работы. Желающий оставить службу якка платит доге шесть лан серебра, и на его место назначется другой с арыка Дихан-су, получающий и участок кыра, принадлежавший отказавшемуся.

   Люкчюнская речка, прорвав горы Туз-тау, выбегает в котловину, где собирается в пруд, из которого выпускается двумя арыками: Дихан-су, обходящий город с северо-запада, и Сноп-су - с юго-востока. Первый орошает земли простых смертных; второй принадлежит служащим у вана чиновникам. Как на Дихан-су, так и на Сноп-су назначаются арычные старшины, которые обязаны следить за правильным распределением воды по пашням во время их налива. У вана есть земли на обоих арыках, которые ван раздает своим чиновникам вместо денежного вознаграждения; при оставлении чиновником ванской службы теряется его право на землю.

   В окрестностях Люкчюна большая часть земли, за неимением речной воды, орошается "карызами", подземными каналами, выводящими подпочвенную воду на пашни. Карызов насчитывают до 140 с населением до 400 домов. Вообще же во всей котловине их очень много. Каждый чанту, обладающий средствами, может заняться устройством карыза, для чего он едет к вану с подарком лан в 40-50 серебра и заявляет ему о своем желании, на что обыкновенно получается разрешение, и ван приказывает заведывающему землею доге отвести соответствующее место.

   Для устройства карызов существуют особые рабочие, которые привыкают к этой трудной и опасной работе. Если с рабочим, во время производства им карызной работы, что либо случится, от чего последует его смерть, например, задавит обвалом земли, то его торжественно хоронят на счет общества. Рабочие соединяются партиями не менее шести человек; наиболее опытный и искусный в этом деле избирается старшим руководителем; он получает значительно большее вознаграждение за труды сравнительно с прочими товарищами. Работа по выведению карызов сдается партии с подряда, причем делится на две половины: верхнюю и нижнюю. Верхняя половина наиболее трудная, медленная, опасная и дорогая. Колодцы ее доходят до 40 сажен глубиною и копаются на расстоянии друг от друга до 4-5 сажен; достигнув целым рядом таких колодцев водоносного слоя, доходящего до сажени от поверхности, рабочие соединяют все колодцы, достигающие этого слоя, подземной галлереей, по которой струится вода, и на саженной глубине от поверхности выводится уже арыком на свет божий.

   Нижняя половина, копаемая от 1 до 20 сажен глубиною, считается почти безопасной и оплачивается потому дешевле; работа верхней части оплачивается не менее одного лана пяти цин с колодца, а нижней от 5 до 8 цин серебра. Глубина колодца не принимается в расчет, а считается число колодцев, доходящее иногда до 300. За работу обыкновенно уплачивается вперед. Если во время работы попадется подземный ключ, хотя и небольшой, то работа считается оконченной, плата, полученная рабочими, не возвращается хозяину. Если хозяин пожелает продолжать выведение карыза, не довольствуясь открытым ключом, то условливается вновь с теми же или новыми рабочими и платит им вновь. Рабочие постоянно уговариваются со своим продовольствием, но вы