Дитмар Карл Фон - Поездки и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг.

  

   1) Путешествие в лодке от Петропавловска к устью реки Камчатки.

   2) Обратное путешествие в Петропавловск через долину реки Камчатки.

   Прибавление. Пребывание в Петропавловске зимою 1852-1853 гг.

  

  

   Итак, жребий был брошен. Завойко указал способ и цель путешествия на лето 1852 г., а мне, в сущности, было все равно, с какой части полуострова начать его изучение. Коротко сказать, лучше всего было то, что план был заранее вполне составлен, и теперь можно было серьезно и усердно готовиться к отъезду.

   Вельбот, купленный Завойко для моего путешествия, представлял красивую, совершенно новую лодку, очень прочной чистой работы и с быстрым, хорошим ходом. Кроме этого, мне благоприятствовало еще то обстоятельство, что Завойко прикомандировал ко мне в качестве спутника штурмана и проводника одного из самых толковых боцманов, которому разрешил еще выбрать себе, вполне по собственному усмотрению, пять хороших матросов.

   Иван Шестаков (так звали моего теперешнего боцмана и штурмана) был высокий, стройный, сильный и в высшей степени расторопный молодой человек, пользовавшийся вообще репутацией умного и предусмотрительного моряка и хорошего охотника и стрелка. Он был русско-камчадальского происхождения, и физиономия его ясно указывала на смешанную кровь в жилах. Рожденный и выросший в Камчатке, он с малолетства прошел самые разнообразные испытания. Благодаря своим охотничьим странствиям, некоторым морским путешествиям и своим сношениям с туземцами он знал всю страну и умел ориентироваться и найтись во всевозможных случайностях на суше и на воде. Этот человек был для меня в путешествиях истинным сокровищем, и я всегда вспоминаю о нем с величайшим удовольствием и благодарностью. Едва ли нужно прибавить, что Шестаков воспользовался как нельзя лучше данным ему разрешением самому выбрать пять матросов для нашего опасного путешествия. Все пять человек были крепкие, здоровые, отважные и расторопные ребята, так что, в случаях надобности, я мог вполне полагаться на свою команду. А такие случаи повторялись далеко не редко.

   Вельбот представляет собой равномерно заостренную с обоих концов лодку длиною в 20 футов, с наибольшею шириною (в середине) в 5 футов и с килем умеренной высоты. Вельбот не имеет руля, а управляется обыкновенным длинным веслом, смотря по надобности, с одного или с другого конца, потому что с одинаковой скоростью может идти назад и вперед. Эти лодки, рассчитанные для быстрого и верного хода даже в бурную погоду, построены в высшей степени тщательно и прочно из ¹/₂ дюймовых, старательно выбранных дубовых досок. Вельботы очень прочны, и для них только опасны удары обо что-нибудь твердое снаружи или изнутри. Их никогда не смолят, но всегда красят снаружи и изнутри в ярко белый цвет. Для быстрого хода требуется пять гребцов, сидящих в передней части на 5 скамьях друг позади друга, но вперемежку, так что трое гребут справа, а двое - слева. Все зависит от рулевого, который должен править твердой и верной рукой, потому что малейшее движение влияет на ход лодки; и чем быстрее ее ход, тем более она слушается рулевого весла. Все пять гребцов должны грести очень равномерно своими длинными веслами и в критические моменты с особенным вниманием следить за командой рулевого. Иногда, например, как это бывает при охоте за китами или, как случалось при нашем плавании, при причаливании к берегу среди волн и буруна, внезапно приходится грести назад. Такие быстрые перемены хода - то вперед, то назад - могут иногда в короткое время по нескольку раз следовать друг за другом, например, смотря по тому, удобен ли берег для высадки или, напротив, опасен. Наконец, для полной оснастки вельбота требуется еще тонкая снимающаяся мачта и простой, средней величины парус.

   Так как нам предстояло путешествие по совершенно безлюдным местам, то наше собственное снаряжение должно было вполне соответствовать такому путешествию. Не обременяя себя лишней рухлядью, мы, однако, все необходимое везли с собой. Мы запаслись двумя палатками, звериными - преимущественно медвежьими - шкурами для постелей, куклянками, которые имеются здесь у всякого, а также кожаной одеждой; затем мы захватили еще немного кухонной посуды и кое-какие нужные инструменты. У меня был еще узелок с шелковым бельем. Съестные припасы, взятые нами в лодку, состояли из сухарей, крупы, гороха, соленого американского свиного сала, соли, чаю, сахару, анкерка рому и, наконец, некоторого количества овощей в консервах. Но главное наше снаряжение заключалось в ружьях (на всю команду) с большим количеством охотничьих припасов, а также в табаке. Шестаков очень практично распределил весь груз в лодке, причем особенно искусно воспользовался местом под скамьями для гребцов. Каждая вещь в течение всего путешествия имела свое особое место, так что ее легко было достать во всякое время, нисколько не мешая при этом гребцам. Таким образом, мы были снаряжены всем до последней мелочи, и 10 июня было назначено днем отъезда. Даже старые моряки, как капитаны стоявших тогда в Петропавловске судов, только покачивали головой, смотря на наши сборы. Никогда еще на Тихом океане не совершалось такое береговое плавание в маленькой лодке, и поэтому все сомневались в удаче моего предприятия, т. е. возможности достигнуть таким способом устья реки Камчатки. Я, напротив, был вполне уверен в успехе, точно так же Шестаков и вся команда были полны отваги и решимости. Таким образом, я простился с Завойко и выехал из Петропавловска в 6 часов вечера, сопровождаемый двумя лодками, в которых были мои добрые знакомые, желавшие устроить мне проводы. Мы предполагали переночевать у выхода из Авачинской губы в море, так как здесь, в непосредственной близости открытого моря, всего вернее можно было определить надлежащий момент для отплытия. В восемь часов вечера в бухте Соловарной мы в первый раз поставили наши палатки, и вокруг пылающего огня расположилась большая, веселая компания. На морском берегу, окруженном величественными скалами, в чудную летнюю ночь, среди веселого общества часы проходили незаметно. Когда, наконец, рано утром провожавшие меня отправились в обратный путь, мы тоже стали собираться в дорогу. Уже в самом начале путешествия наше маленькое суденышко наткнулось на неожиданные препятствия. Лишь только мы приблизились к морю, как нас встретило очень чувствительное волнение, образовавшее сильный прибой у рифов; при этом весь берег к северу был закрыт густым туманом. Пришлось вернуться и отказаться от мысли выйти сегодня в открытое море. Мы расположились в маленькой бухте у подножия скалы, на которой стоит маяк, следовательно, непосредственно у выхода в море. День был пасмурный и холодный.

   12 июня, рано утром, еще дул сильный юго-западный ветер, принося целые облака тумана на сушу и со страшным грохотом бросая на скалы огромные волны. Воздух был сырой, и температура его едва равнялась 10 °R. Но очень скоро стало стихать, ветер перешел через W на NW и туман рассеялся. Волнение также улеглось, оставив лишь зыбь. А когда и зыбь к полудню стала заметно уменьшаться, мы снова начали собираться в дорогу. Около часу дня мы подняли парус и вышли окончательно из Авачинской губы в открытое море.

   Отвесные, высокие бока скалы, на которой находится маяк, также образуют берег открытого моря и тянутся далеко на северо-восток, до устья реки Калахтырки. Породы, слагающие этот скалистый берег, принадлежат, по-видимому, к той же формации, которая образует вход в Авачинскую губу. Темные серо-бурые массы трахитово-базальтовой породы, чередующиеся с грубыми и тонкими конгломератами, в очень многих местах проникнуты вертикальными жилами твердой, черной базальтовой лавы и образуют дикие, разорванные береговые утесы, достигающие до 1000' высоты. Перед утесами выступают из воды многочисленные камни, скалы и рифы, далеко простирающиеся в море. Некоторые из этих изолированных скал достигают размеров маленьких островов, как, например, остров Топорков и лежащая прямо против устья Калахтырки большая скалистая масса, в которой постоянным напором воды вымыты настоящие ворота. На этих скалах тысячами гнездятся чайки, чистики и другие водяные птицы, которые при нашем приближении тучами поднялись в воздух и с оглушительным карканьем и криком летали над нами. Море было оживлено большими китами, которые подвигались с севера на юг и держались вблизи берега, чтобы поживляться водящимися здесь в несметном числе мелкими морскими животными. Эти морские великаны через определенные промежутки времени выставляли часть своего громадного тела над водой, пускали фонтан и затем снова скрывались в глубине. На нас они, по-видимому, не обращали никакого внимания. Так, один из них проплыл очень близко от нашей лодки, но ничем нас не обеспокоил.

   Начиная от устья Калахтырки, берег становится совсем низменным и сохраняет такой характер, протягиваясь большой дугой на северо-восток и востоко-северо-восток до мыса Налачева. Это песчаный и щебнистый берег, который внутрь страны постепенно повышается и затем переходит в обширную безлесную тундру, простирающуюся до вулканов Авачи и Коряки. На дальнем конце этой возвышающейся равнины поднимается во всем своем великолепии вулкан Авача с дымовым облачком на вершине, а сбоку и позади Авачи выступает Коряка. Тундра как бы составляет подошву вулкана, распространяющуюся на большое расстояние и постепенно понижающуюся к морю. Этот склон, по-видимому, продолжается еще под поверхностью воды; так можно заключить из того, что до мыса Налачева вода на очень большом протяжении от берега все еще чрезвычайно мелка. Вследствие этого волны здесь разбиваются уже далеко от берега, и белый пенистый прибой часто располагается в несколько последовательных рядов.

   Уже по выходе из Авачинской губы в открытое море мы заметили, что зыбь была еще очень сильна, но надеялись, что она скоро уляжется. В случае же усиления ветра мы предполагали укрыться за островом Топорковым, чтобы высадиться на нем, или у устья Калахтырки. Поэтому мы под парусом шли вперед. Но ветер крепчал, и нам через самое короткое время пришлось к досаде нашей убедиться, что у Топоркова и Калахтырки волнение усилилось до невозможности пристать к берегу. Даже приближение к этим местам было уже опасно. О возвращении также нельзя было и думать, потому что длинные рифы у маяка, возле которых мы только что еще проехали, не встретив буруна, теперь уже были в белой пене. Наконец, весь плоский берег до мыса Налачева был также для нас недоступен: здесь виднелись уже на далеком расстоянии от суши двойные и тройные полосы пенистого прибоя. Нам не оставалось, следовательно, ничего другого, как приложить все усилия к тому, чтобы добраться до этого, еще весьма отдаленного, мыса. Мы туго натянули парус и принялись сильно грести. Ветер постепенно принял восточное направление и заметно усиливался. Волны становились уже довольно опасны для нашей маленькой, тяжело нагруженной лодки и нередко перекатывались через борт, так что приходилось беспрерывно вычерпывать воду. К тому же наступил вечер, и при облачном небе стало очень темно. А так как, опасаясь бурунов, мы вынуждены были держаться довольно далеко от берега, то и различали его плохо.

   Наконец, немного позже 10 часов вечера, выступили перед нами неясные очертания мыса Налачева. Шестаков был вполне знаком с этой местностью и знал, что высадка здесь возможна, хотя и не без риска для нашей лодки, так как темнота и сильное волнение не позволяли ясно видеть находившиеся перед нами камни и скалы. Но оставаться дольше на море было невозможно, потому что волны достигли уже очень опасных для нас размеров и силы.

   Мы быстро убрали парус и осторожно приблизились к берегу, направляясь к нему под прямым углом. Шестаков стоял, выпрямившись во весь рост, твердой рукой управляя рулевым веслом и вместе с тем внимательно и сосредоточенно всматриваясь в фарватер. Вдруг, подъехав уже очень близко, мы заметили позади лодки очень большую волну, и раздалась команда рулевого: "Грести к берегу изо всех сил!". Матросы гребли напряженнейшим образом, а лодка буквально бежала от быстро следовавшей за нами волны. Уже у самого берега волна нас подхватила, подняла и со страшной силой выбросила далеко на сушу. Но в тот же момент, как лодка уткнулась в береговой песок, мы все разом выскочили из нее и стали придерживать ее с обоих боков, чтобы облегчить ее и вместе с тем не дать обратной волне унести ее. Лишь только волна ушла, мы по подложенным веслам вытащили лодку повыше на берег, чтобы ее не настигла следующая волна; в то же время мы торопились возможно скорее освободить ее от груза. Это был момент очень сильного возбуждения, как естественно после только что миновавшей большой опасности. Никто из нас уже не надеялся на спасение; тем лучше мы себя чувствовали, стоя уже вне опасности на суше. Едва ли на каком-нибудь берегу, у которого случилось кораблекрушение, было более беспорядка, чем на месте нашей высадки. Всюду валялись предметы, которые мы с бешеной поспешностью выбрасывали из лодки. Ничего при этом не было потеряно или разбито, но многое сильно промокло, а всего более - мы сами.

   Прежде всего мы приискали на берегу надежное место для установки лодки. Причем моряки обращались с нею с нежностью, доходившей до комизма, и все называли ее "наша спасительница". Затем мы разложили возможно большой огонь, стали собирать и приводить в порядок все вещи, а также разбили палатки. Приходилось многое обсушить у огня, а прежде всего самих себя, так как мы промокли до костей. За всеми этими работами нам пришлось лишь поздно ночью расположиться вокруг огня, чтобы подкрепиться чаем. Конечно, тему разговора составляло только что пережитое: мы спокойно обсуждали его и вырабатывали правила, как поступать впредь при высадках. Уже первый день плавания достаточно показал нам, что задуманное путешествие не обойдется без серьезных опасностей и, что главное, - в подобные моменты не терять головы, а каждому знать свое дело и точно исполнять его. При этом нам были в высшей степени полезны опытность и умелость Шестакова. После Бога мы обязаны были сегодня своим спасением этому сильному и расторопному человеку!

   В течение ночи ветер вполне перешел на юго-восток и продолжал дуть еще с большой силой, так что, выйдя утром 13 июня из палаток, мы даже не могли понять, как это возможно было пристать к берегу при таком страшном прибое. Насколько хватал глаз, вся поверхность воды представлялась белой пенистой массой, и исполинские волны с громовыми раскатами разбивались о скалы и рифы, высоко взбрасывая брызги. О выходе в море нечего было и думать, а потому мы воспользовались временем, чтобы разложить свои вещи и просушить их на сильном ветру.

   Место, где мы находились, было очень близко от мыса Налачева, на берегу, совершенно лишенном древесной и кустарной растительности и окруженном скалами и умеренно высокими горами. Топливо мы собрали на берегу, на котором была разбросана масса нанесенного водой леса; между прочим, здесь валялся огромный ствол лиственницы, который, судя по его виду, должен был совершить большое морское путешествие. Очень близко от берега находилось небольшое пресноводное озеро, открывавшееся посредством узкого истока в море, и повсюду виднелись совершенно свежие медвежьи следы. Травянистая растительность была еще очень мало развита, что ясно указывало на очень недавний здесь конец зимы; в оврагах и углублениях даже лежал еще снег.

   Горная панорама, открывавшаяся с более возвышенных мест, была необыкновенно красива. Принадлежность гор, окружающих Авачинскую губу, к южным горным образованиям полуострова выступала более чем явственно. По-видимому, и те, и другие сливались далеко на юго-запад. На западе от нас, более изолированно от этих южных гор, высились сопки Авача и Коряка. Авача, возвышающаяся над старыми краями кратера и дымящаяся на своей высшей, вместе с тем и новейшей вершине, обнаруживала несомненнейшим образом, что она вместе с Козельской составляет одну горную массу, один вулкан, и что Козельская - не более как древний, быть может древнейший, край кратера некогда обвалившейся Авачи. На этих старых краях кратера и на Козельской можно было видеть выше (стр. 102-103) описанные ребра, но еще лучше и в большем числе они виднелись на выступавшей позади Авачи Коряке. Длинные, освещенные и круто поднимающиеся скалистые гребни тянутся от снежной вершины этого чудного конуса вниз к подошве его и разделяются темными ущельями. За совершенно недействующей Коряцкой сопкой и на той же вулканической трещине, которая начинается Авачей и простирается с юго-востока на северо-запад, тянется длинный ряд зубчатых вершин, похожих на разрушенные края кратеров и направляющихся к горам у истоков рек Камчатки и Авачи.

   Параллельно этой Авачинско-Коряцкой трещине тянется другая изолированная вулканическая цепь, которая на северо-западе также приближается к Камчатской Вершине {Местное название области истоков реки Камчатки.}, а на юго-востоке соединяется с горами мыса Шипунского и им же заканчивается. Среди этой цепи, немного к северо-западу от мыса Налачева, возвышается притуплённый, всегда дымящийся конус Жупановой сопки. Наконец, между двумя названными кряжами и параллельно им тянется еще небольшая третья цепь, достигающая лишь умеренной высоты и кончающаяся у моря мысом Налачевым. Как уже было сказано, морской берег, вдоль которого мы вчера следовали, вообще очень низмен, за исключением места, называемого мысом Поворотным, где берег заметно повышается и где в то же время находится устье протекающей вблизи реки Половинной. Вчера мы в темноте не заметили ни того, ни другого. В то время как со стороны суши мы могли любоваться самыми чудными горными ландшафтами, со стороны моря нас окружало дикое волнение.

   Устроившись немного, я с Шестаковым отправился в ближайшие горы, чтобы выследить какую-нибудь дичь. Отойдя не более версты от наших палаток, мы заметили диких баранов, которые паслись небольшими стадами, от 5 до 7 голов в каждом; в общем, их здесь было, пожалуй, штук 30. Эти грациозные животные уже почти совсем сбросили свою длинную, густую, светло-буровато-серую шерсть, и только у немногих виднелись еще местами клочья зимних волос; большинство, напротив, было уже вполне покрыто короткой светло-бурой летней шерстью. Движения их были очень ловки и красивы: всякий шаг, всякий скачок представлял, можно сказать, нечто грациозное. Самцы, более крупные и массивнее сложенные, с большими завитыми рогами, отделились от маток и паслись вместе; матки также держались друг друга. Внезапно послышался шум, произведенный, вероятно, скатившимся или упавшим камнем, - и животные остолбенели. Они насторожили уши и моментально скрылись с бешеной поспешностью. Хотя Шестаков и послал им вдогонку пулю, но только ранил одно из них, как видно было по кровавому следу. На сегодня охота была испорчена, бараны далеко ушли, потому что в дальнейшем пути они нам более не встречались. Как доказательство того, что до нас кто-то здесь охотился с большим успехом, служил тот факт, что я нашел очень крупный рог, имевший по кривизне 80 сантиметров длины.

   14 июля еще нельзя было выехать. Ветер все еще гнал к берегу высокие волны и держал нас в плену.

   Выброшенные морем на берег мелкие морские животные не представляли особенного интереса. Мы находили разбитые раковины пластинчато-жаберных и брюхоногих моллюсков и панцири ракообразных, перемешанные с обрывками фукусов. Нередко встречался один вид Echinus, величиною с небольшое яблоко, с короткими иглами и очень жестким мясом; мои люди жарили его и ели с большим удовольствием. Наконец, нашелся китовый позвонок, зарытый довольно глубоко в песке и порядочной величины: его круглое тело имело от 28 до 30 сантиметров в поперечнике.

   Береговые скалы у мыса Налачева и далее в глубь страны состоят из сильно разбитой трещинами и рассыпавшейся темной серо-зеленой породы, проникнутой прожилками кварца. Слоистости в ней не заметно. Порода довольно тверда и, по-видимому, изобилует роговой обманкой и тальком. Некоторые части приобрели тонкую скорлупчатую отдельность. Такие части отличались светло-зеленым цветом, сильным блеском и даже почти походили на асбест. В тех же частях были особенно многочисленны жилы белого кварца. В других местах порода несколько напоминала богатые кварцем и хлоритом слои восточного берега Авачинской губы. Все вместе производило впечатление остатка осадочных пород, подвергшихся весьма сильному воздействию извержений ближних вулканов. Кряж, кончающийся к морю мысом Налачевым, далее, в глубь страны, как бы сдавлен Авачинской сопкой с одной стороны и Жупановой - с другой. Вполне допустимо, следовательно, что первоначально отложившаяся здесь осадочная порода до неузнаваемости изменилась под влиянием этого двустороннего вулканического воздействия. Во всяком случае, мы видим здесь породу, не сохранившую ни первоначального положения, ни прежнего своего петрографического характера, а, напротив, испытавшую чрезвычайно сильные нарушения и превращения. Оба названных вулкана в некоторой степени действовали еще и в момент нашего посещения: как с Авачинской, так и с Жупановой сопки поднимались маленькие облака пара.

   Пока я был занят геологическими наблюдениями, Шестаков, страстный охотник, снова отправился на поиски и вернулся вечером, с триумфом неся свою добычу - мясо дикого барана. Он застрелил матку и принес с собой часть ее вкусного мяса; таким образом, день закончился самым приятным на камчадальский вкус блюдом.

   Волнение и ветер настолько стихли, что рано утром 15 июня мы стали готовиться к выходу в море; только сперва моя команда поспешила еще на место, где вчера был убит баран, чтобы захватить оставшееся там мясо.

   В 10 часов утра, при чудной погоде и спокойном море, мы тронулись в путь. Мы столкнули лодку в воду и нагрузили ее, затем, сделав несколько шагов по мелкой воде, быстро вошли в вельбот и пошли на веслах, держась как можно ближе берега. Формация береговых утесов, высота которых вдоль нашего пути достигала 30 - 50 футов, в существенных чертах была, по-видимому, та же, что и у мыса Налачева. Вдали над этими береговыми высотами поднималась Жупанова сопка и вместе со своим паровым облачком целый день оставалась у нас на виду. На берегу мы заметили несколько медведей, которые, по-видимому, искали каких-нибудь выброшенных водой животных. Без страха и всякого злого умысла бродили они по совершенно безлюдному берегу, не зная ни человека, ни приносимых им опасностей. На наши крики они остановились, поднялись и с недоумением стали смотреть на нас и на море. Они даже с любопытством следовали по берегу за нашей быстроходной лодкой, рассчитывая, по-видимому, на то, что море выбросит им какого то большого зверя. В час пополудни мы пристали к небольшому живописному скалистому островку {Остров Крашенинников - на картах Гидрографического департамента.}, который лежит верстах в двух от устьев рек Островной и Вахиля, и высадились в устье последней. Для палаток мы выбрали место на песчаной дюне между морем и рекой, на стремительных водах которой неслись еще льдины. Несмотря на то, что, высаживаясь и разбивая палатки, мы производили изрядный шум, на противоположном берегу неширокой реки, как раз напротив нас, порядочной величины медведь, не смущаясь нашим присутствием, продолжал спокойно прогуливаться и кататься по земле. По-видимому, он не обращал на нас ни малейшего внимания, хотя, наверное, нас видел и слышал. Мы также на сегодняшний день оставили его в покое, рассчитывая ближе с ним познакомиться на следующее утро.

   На нашей песчаной дюне не росло ничего, кроме небольшого количества морского овса и какого-то мелкого гороха, распознанных мною по сухим прошлогодним экземплярам. Далее по берегу реки виднелось немного ольхового и ивового кустарника; этим исчерпывалась вся растительность места, которое вообще представлялось холодным и пустынным, хотя снега уже не было видно. Вечером термометр показывал, при сильном юго-восточном ветре, всего только 8°. Взяв пеленги, я определил положение нашего места по отношению к следующим пунктам: восточная оконечность острова, лежавшего впереди нас, - 216° (SW), Коряцкая сопка - 265°, Авачинская - 257° и Жупанова - 308° (NW).

   16 июня мы с восходом солнца переправились в лодке на другой берег Вахиля, чтобы разыскать медведя. Едва успев сделать несколько шагов, мы увидели большого, красивого зверя, который совсем близко от нас медленно прогуливался по берегу. Шестаков из вежливости и заблаговременно предоставил мне первый выстрел. Когда я приложился из ружья, он громко вскрикнул; испуганный медведь моментально поднялся. Хотя я и не из особенно хороших стрелков, но на таком близком расстоянии трудно было промахнуться. Раненный в грудь, медведь упал и в несколько мгновений был мертв. Я упоминаю об этом трофее лишь потому, что это был первый, какой мне пришлось здесь добыть. Дальше я не буду перечислять всех убитых мною зверей, если только этого не потребуют какие-либо особые обстоятельства.

   Пока мы снимали с убитого зверя шкуру, которую хотели употребить на улучшение постелей матросов, мы заметили на противоположном берегу еще гораздо большего медведя. Он направлялся прямо на наши палатки, где оставался лишь один матрос, готовивший нам пищу. Медведь был уже очень близко и вдруг в недоумении остановился, заметив палатку и огонь. Но прежде чем человек, внимание которого мы пробудили своим криком, успел схватить ружье, зверь, делая большие прыжки, с громким ревом скрылся по направлению от моря.

   На левом берегу Вахиля наблюдались выходы коренной породы, именно поставленные на голову явственные слои светлого желтовато-серого цвета и совершенно выветрившиеся. Они были проникнуты прожилками и более мощными (до 4 футов) жилами. Здесь также выступал довольно мощным слоем красный глинистый железняк. В реке преобладали сиенитовые и кварцевые гальки.

   Недалеко от берега реки, в некотором отдалении друг от друга, находились правильные квадратные ямы, имевшие футов с 20 в стороне. Они сильно осыпались и были полны сора, но имели еще от 2 до 3 футов глубины. Это были остатки старокамчадальских юрт, большею частью с одним, реже с двумя входами, похожими на рвы. Сор лежал во многих из них до 3 футов высоты и всегда содержал уголь, кости, раковины и немногочисленные обработанные камни. Мы ограничивались здесь только поверхностными раскопками, так как впереди нам предстояло еще встретить много таких остатков, а теперь хорошая погода заставляла нас спешить в дальнейший путь. В 10 часов утра мы оставили устье Вахиля и пошли на веслах в юго-восточном направлении, постоянно держась берега и пробираясь через настоящий лабиринт высоких скал, камней и рифов. Скалы были буквально покрыты морскими птицами. Многочисленные виды чаек в светлом оперении, чистики и темные, почти черные бакланы (Phalacrocorax pelagicus, по-русски - урил) - все при нашем приближении поднимались в воздух и с громким криком вились над нами, пока мы не выезжали из их области в другую, где нас встречали другие стаи таких же птиц. Среди этой массы птиц особенное мое внимание привлекали на себя две большие черные птицы, похожие на альбатросов. Благодаря необыкновенно ловкому полету они все оставались вне наших выстрелов. В то время как высоты скал были заняты птицами, на более низких частях, прилегающих к воде, лежало множество тюленей (Phoca nautica), a на самом берегу мы видели несколько медведей, медленно бродивших там и жадно поглядывавших на жирных тюленей, достать которых они не могли. Около двух часов пополудни, после довольно-таки медленного переезда, перед нами на северо-востоке открылась Бичевинская губа, в которую мы и свернули. Сперва, именно при входе, она имеет несколько верст ширины, но затем быстро суживается с обеих сторон, пока не перейдет в совсем узкий проход, который ведет во вторую, внутреннюю бухту. Внутренняя бухта имеет то же направление, что и внешняя. Таким образом, обе вместе они образуют бассейн, простирающийся в северо-восточном направлении в глубь страны с лишком на 10 верст. По своей длине бассейн этот довольно узок, так как ширина его едва ли превышает три версты, и на всем протяжении он сдавлен высокими горами. Приблизительно посередине всей длины большого бассейна приходится сужение, образуемое рифами и каменными валами, лишь на несколько футов выступающими из воды. Между этими рифами и лежит только что упомянутый пролив, соединяющий обе бухты. Пролив, никак не шире 20 саженей, весьма неглубок и до того загражден подводными баррикадами, что наша небольшая лодка могла там пробраться лишь при соблюдении должной осторожности. С приложением небольшого труда можно было бы, однако, очистить описываемый проход от щебня и разбросанных камней и таким образом сделать его проходимым хоть для небольших судов, а восточный берег Камчатки обогатить, правда, маленькой, но зато хорошо защищенной и глубокой гаванью.

   Мы высадились на западном берегу внутренней бухты, у устья маленького горного ручья, который вытекал из наполненного снегом оврага. Все остальные ущелья и глубокие долины, выходившие на бухту, были также более или менее наполнены снегом. Поверхностный слой его был уже совершенно мягок, и ходить по нему больше нельзя было, а, следовательно, таким путем нельзя было и проникнуть внутрь страны. Древесная и кустарная растительность отсутствовали здесь вполне, кое-где только видно было немного низкой травы. Мертвенным и пустынным представлялся весь этот горный ландшафт. Из животных мы встретили только двух больших темных медведей, которые пустились бежать от нас, когда мы стали высаживаться на берег. Начиная с более высокого предгорья и до самой бухты, здесь также рассеяно было множество остатков старинных юрт, совершенно сходных с теми, какие мы встретили в виде ям на Вахиле. На этом самом восточном берегу Камчатки, где теперь так пустынно и безлюдно, до завоевания страны русскими царила деятельная жизнь. От мыса Налачева и даже начиная еще западнее, от устья реки Налачевой, до Бичевинской губы и до мыса Шипунского, берега были покрыты множеством юрт, жилищами многих сотен людей. Достаточно было каких-нибудь 50 лет со времени завоевания Камчатки, чтобы систематическим грабежом, убийством, заразительными болезнями и водкой низвести многолюдное камчадальское население до его нынешнего жалкого состава.

   Едва разбили мы свою палатку, как на противоположном берегу губы опять показался очень большой медведь. Шестаков с тремя матросами переправился туда убить зверя. Я же с двумя людьми приступил к раскопке старых камчадальских юрт. С противоположной стороны раздался выстрел, и вскоре показалась наша лодка, таща за собою на буксире большой темный предмет - убитого медведя. В лагере с него сняли шкуру и разрезали мясо, которое для сохранения зарыли затем в одну из ближайших снеговых масс. В пяти ямах, которые я осмотрел, повторялись совершенно одни и те же находки. Везде юрты были до половины завалены разным сором, в котором попадались уголья, полуистлевшие обломки костей (в том числе нижняя челюсть медведя), части рогов горного барана и северного оленя, раковины и сгнившее дерево. Каменных изделий или осколков, отбитых при выделке их, встречалось очень мало. Но все-таки мы мало-помалу накопили достаточное количество таких предметов. Очень редко попадались костяные наконечники копий и мелкая глиняная посуда самой примитивной работы. Посуда распадалась у нас под руками и была, по-видимому, если и обожжена, то во всяком случае очень слабо. Неправильность круглых очертаний, несомненно, свидетельствовала о том, что посуда была вылеплена исключительно руками, без гончарного круга. С обеих сторон, у самого верхнего края сосудов, находились маленькие просверленные придатки вроде ручек. Верхний диаметр сосудов равнялся 12 сантиметрам, нижний 10. Наибольшая ширина - в 14 сантиметров - приходилась сейчас же за верхним краем; глубина равнялась 10 сантиметрам. Сама глина почернела и сильно пропиталась ворванью, - обстоятельство, наводящее на мысль, что описываемые сосуды служили лампами для освещения ворванью. Среди каменных изделий, извлеченных из ям, повторялись собственно лишь три главных формы, которые в точности повторялись и в других частях Камчатки, откуда естественно заключить, что первобытные жители страны вообще умели изготовлять только эти три формы. Сюда относятся, прежде всего, наконечники для стрел всевозможных размеров. Я находил эти наконечники от 3 до 12 сантиметров, большею же частью они были средней величины, т. е. от 5 до 6 сантиметров; самые большие шли, скорее, на копья. В значительном большинстве случаев наконечники были сделаны из обсидиана, и только изредка попадались сделанные из кварцев, например, из зеленой яшмы.

   Вторая категория каменных орудий представляет нечто вроде топоров длиною от 6 до 12 сантиметров и с лезвием от 3 ¹/₂ до 4 ¹/₂ сантиметра. На всех этих орудиях очень заметна более или менее сильная шлифовка лезвия, между тем как наконечники стрел и копий изготовлены, по-видимому, лишь посредством искусного отбивания и откалывания их.

   Наконец, третья категория представляет скребки, сделанные посредством отбивания и сходные с теми, которые еще и ныне в ходу у коряков для отскабливания сырых кож. Как и топоры, они приготовлены из плотного, твердого кварца. Очертание их - удлиненно-грушевидное. Попадаются экземпляры от 5 до 6 сантиметров длиною при ширине от 2 ¹/₂ до 3 сантиметров на более широком конце, который заострен и служит именно для отскабливания. Другой, более узкий конец при помощи тонких ремешков защемляется в рукоятке, состоящей из двух деревяшек в 20 - 25 сантиметров длиною и служащей для работы скребком. Топоры также с одного конца защемлялись меж двух деревяшек, заменявших топорище, между тем, как другой конец, с лезвием, оставался свободен. У коряков с Тайгоноса я еще встречал в употреблении подобные топоры, хотя они знают также железные и даже пользуются ими.

   Рано утром 17 июня мы переправились через бухту, чтобы поближе ознакомиться с ее восточным берегом. В небольших ключевых ручьях, которые начинались в ущельях и впадали в бухту, находилось немало окатанных обломков сиенитовых и даже гранитовых пород; кроме того, здесь встречались обломки зеленоватой, твердой, весьма богатой кварцем массы и очень темной, почти черной, базальтовой породы. Весь берег бухты состоит главным образом из очень богатых кварцем, твердых, но хрупких, по-видимому, содержащих хлорит пород, цвет которых варьируется от самого светлого до самого темно-зеленого; при этом темные разности, которые часто содержат друзы кварца, встречаются преимущественно на южном берегу бухты, светлые же, напротив, - на северном. Эти зеленые, сильно истрескавшиеся породы часто бывают проникнуты темно-серыми жилами базальта, простирающимися с запада на восток и достигающими мощности от 3 до 8. В одном месте базальт даже был извергнут в виде массива и принял красивую столбчатую отдельность. В середине двух базальтовых жил наблюдались цеолиты, расположенные тонкими шнурами по направлению жилы. Близ жил в зеленой породе появлялись красные пятна, которые становились чаще и крупнее по мере приближения к базальту, пока, наконец, на месте соприкосновения с последним красный цвет окончательно не вытеснял зеленый. На месте контакта нередко также встречались конгломераты, образовавшиеся из сцементированных обломков базальта и зеленой породы. В одном только месте я нашел зеленую породу вполне слоистою, но слоистость представлялась здесь не горизонтальною, а в высшей степени нарушенною; вблизи же большой базальтовой массы описываемая порода приняла чрезвычайно тонкосланцевый характер и совершенно зеленую окраску; вместе с тем, она сильно выветрилась и распалась.

   К вечеру, в проливной дождь, мы добрались до нашей палатки, которая была разбита на западном берегу бухты.

   Дул сильный северный ветер, которым оторвало от берега в глубине губы несколько крупных льдин, несшихся теперь к нам. Одна из них была богато населена: более 30 тюленей расположились на одном краю льдины, между тем как на другом сидели два огромных бурых орла, жадно поглядывавших на жирную добычу. Несмотря на отвратительную погоду страстный охотник Шестаков сейчас же собрался на охоту, но на этот раз ему не повезло. Животные должно быть почуяли опасность, так как сперва поднялись орлы, а вслед за ними вся компания тюленей с величайшей поспешностью бросилась в воду.

   Примета камчадалов, что перед наступлением бури киты непременно играют на поверхности воды, вполне подтвердилась и сегодня. При сегодняшнем нашем плавании по внешней бухте мы довольно долго и в близком расстоянии от берега наблюдали несколько больших китов, игравших в состоянии величайшего возбуждения. Иногда они выскакивали настолько, что их исполинское тело почти наполовину выходило из воды; затем, ныряя, они обнаруживали свой громадный хвостовой плавник и задние части тела. Киты то пускали фонтаны, то кувыркались, причем с такой силой ударяли по воде хвостовым плавником, что раздавался треск, как от выстрела. Иногда, казалось, они в полном смысле слова катались в воде, иногда же с такой силой налетали друг на друга, что брызги высоко взлетали в воздух. Дикую картину представляли эти исполины, находившиеся в таком возбужденном состоянии и производившие столь сильные движения.

   Вечером дождь прекратился, но зато с северо-востока поднялся такой ветер, что мы всю ночь провозились около палаток, чтобы их не сорвало ветром.

   18 июня ветер и дождь не прекращались, и море было до того неспокойно, что об отъезде нечего было и думать. Только к вечеру ветер стих и можно было распорядиться относительно дальнейших планов. Дело в том, что, по рассказам Шестакова, на Вахиле был найден каменный уголь, и как это ни казалось маловероятным, я решил вернуться туда, чтобы на месте исследовать вопрос.

   19 июня, ранним утром, мы отправились налегке в нашей лодке, оставив палатки и багаж на берегу. Небо прояснилось, и на светлом горизонте в полной красе виднелись со всех сторон горы и вулканы. Это дало мне возможность с помощью компаса определить положение следующих вершин относительно входа в Бичевинскую бухту: Вилючинская сопка 227°, мыс Налачев 240°, Коряцкая сопка 272°, Жупанова сопка 310° и мыс Шипунский 115°. Ветер, повернувший на запад, также успокоил волнение, так что нам удалось быстро достигнуть означенного места и там высадиться. Мы проехали обратно около половины пути до Вахиля. При высадке нас опять встретили неизбежные медведи: три зверя, стоя на берегу, с любопытством смотрели на нас и обратились в бегство только тогда, когда мы были уже у самого берега.

   Всюду здесь выступала та же зеленая порода, которая господствует и в Бичевинской губе. Только в одном месте находились явственные, стоящие на головах, слои. Под ними были видны отдельные участки, которые сильно обогатились битуминозным веществом, вследствие чего приняли темно-бурую и даже черноватую окраску. Эти-то битуминозные слои, занимающие здесь очень подчиненное положение, и приняты были за уголь. Несколько на восток от описываемого места наблюдался выход твердого светлоокрашенного и переходящего в красноватый цвет мергеля, сильно обогащенного серным колчеданом.

   На берегу валялись обломки судна, реи, доски, бочки, обрывки парусов, перемешанные с останками кита - громадным черепом и целыми кучами китового уса. Все это, очевидно, представляло следы случившегося здесь кораблекрушения и выброшенного на берег кита.

   Только к вечеру вернулись мы к нашим палаткам, которые остались не тронуты медведями. Но наш переход во внутреннюю бухту совершился не без опасности. Когда мы приблизились к ней, то заметили очень сильное течение, шедшее из моря. Через узкий пролив врывался во внутренний бассейн пенистый поток, и прежде чем мы успели опомниться, наша лодка была подхвачена и с большой силой вынесена далеко во внутреннюю бухту. Это был момент прилива, который здесь достигает высоты 12 футов. Умелость Шестакова и его присутствие духа сказались и теперь: он удержал лодку по крайней мере в надлежащем направлении, и благодаря его ловкости мы избегли опасности.

   20 июня мы направились на северо-восток, в самый далекий, внутренний конец бухты, куда изливается пенящийся ручей, берущий свое начало в ущельях гор. Казалось, здесь еще царила зима, потому что массы старого снега наполняли все горные ущелья. Несмотря на это термометр не понижался ниже 10°. В одной несколько менее глубокой боковой долине нам представилось редкое зрелище. Здесь, казалось, зима и лето были одновременно. Над дном долины, покрытым еще фута на 2 старым снегом, возвышался реденький лесок из чахлых берез, верхи которых были покрыты почти вполне развившейся листвой. В южных частях Камчатки глубокий снег выпадает обыкновенно осенью, до сильных морозов, так что почва не промерзает; позднее же все увеличивающиеся снежные массы защищают землю от действия морозов. Опять весною снег рано стаивает вокруг стволов и корней дерев. Таким образом, движение соков из непромерзшей земли может рано начаться, в силу чего деревья покрываются листвой еще ранее, чем земля вокруг них вполне освободится от своего снежного покрова. Но все эти объяснения не делают описываемого явления менее исключительным, и, во всяком случае, для наступления его требуется еще одно условие, именно защищенное и открытое к югу положение.

   Первое, что мы заметили при высадке, были два исхудавших волка, которые, увидя нас, быстро обратились в бегство; вслед за ними бросилась в горы большая медведица с двумя медвежатами. Вышеупомянутый горный ручеек, при устье которого мы высадились, в главном своем направлении идет с северо-востока и в виде галек приносит преимущественно обломки одной сиенитовой и еще какой то другой породы с обильным содержанием слюды.

   Бичевинская губа врезывается и даже почти превращает в остров полуостров, который далеко простирается на юго-восток в море и кончается мысом Шипунским. Приблизительно на середине протяжения полуострова Бичевинская губа, направляясь с юго-запада, глубоко вдается в сушу, идя навстречу другой большой бухте, известной под названием Халигер и врезывающейся в ту же сушу с северо-востока, так что обе бухты остаются разделены лишь не очень высоким кряжем, имеющим с версту в ширину. Я взобрался, идя сперва по снегу, на высоту, чтобы оттуда исследовать местность, и нашел полное подтверждение вышесказанного. На северо-востоке, в небольшом расстоянии от меня, за крутым обрывом как зеркало расстилалась губа Халигер. Между кряжем и губой, как казалось, в более низменную часть суши вдавалось еще небольшое озерко. Весь большой полуостров, заканчивающийся мысом Шипунским, представляет выраженную горную страну. Горы средней высоты, часто крутые, то с закругленной вершиной, то конусообразные стоят рядами и разделены крутыми ущельями, небольшими долинами или кряжами. Высоты тесно окружают большую, вытянутую в длину бухту и почти придают ей характер большого альпийского озера со скалистыми берегами, покрытыми скудной растительностью. С одной стороны - на восток - горы доходят до мыса Шипунского, с другой они тянутся до Жупановой сопки, а оттуда - далее на северо-запад в виде горной цепи, направляющейся к Срединному Камчатскому хребту.

   По-видимому, здесь была отложена осадочная порода, впоследствии изменившаяся до неузнаваемости. Только в немногих местах заметна слоистость в этих ныне богатых кварцем, обыкновенно зеленых породах; но и такие слои всегда сильно нарушены и изогнуты. Темный базальт во всех направлениях прорезывает породу многочисленными жилами; местами же, выступая массивами, он обусловил нынешнюю конусообразную форму гор. Наконец, здесь должны были иметь место и древние плутонические извержения, что доказывается присутствием сиенитовых галек в ручьях, - обстоятельство, не доставляющее, однако, данных для суждения об относительном возрасте осадочных образований, первоначально здесь отложившихся.

   Растительность всей этой горной страны имеет совершенно альпийский характер. Береза, ива и ольха встречались здесь только изредка, и то все в жалких экземплярах. Зато кусты Rhododendron Chrysanthemum, высотою фута в 2 - 3, попадались нередко. Точно так же часто виден был и низкорослый кедровник. Особенно сильный рост представляли здесь, по-видимому, альпийские травы, часто перемешанные с горечавкой. Это согласуется также с присутствием многочисленных стад диких баранов, которые, очевидно, благоденствуют здесь не только в силу уединенности, а, следовательно, и безопасности места, но также и благодаря роскошному жирному пастбищу. Иначе я себе объясняю присутствие такого множества медведей в этих местах, где для них совсем не имеется особенно богатого стола: маленькие ручьи едва ли доставляют им сколько-нибудь достаточную рыбную пищу; случайно выброшенный на берег труп морского зверя также не может служить приманкой для всей этой массы медведей; наконец, поимка быстроногого барана неповоротливым хищником составляет, вероятно, совсем уж редкое явление. Остается допустить, что медведи выбирают эту уединенную и дикую горную страну только для зимовки, а отсюда постепенно возвращаются к ближним, богатым рыбою рекам.

   Птицами местность была бедна, водяных же птиц и совсем не видно было. Мне здесь бросилась в глаза ласточка, которая своей белой грудью напоминала европейскую. Тюлени, как уже упомянуто, попадались, но не в особенно большом числе. Зато часть моря перед Бичевинской губой, от мыса Налачева до Шипунского, представлялась как бы излюбленным местом сборища для китов, судя по тому, что мы их встречали ежедневно, во множестве плавающими совсем близко от берега.

   21 июня, в пять часов утра, мы уже тронулись в дальнейший путь. Был тихий, но туманный и прохладный день, так что мы с удобством могли выйти из Бичевинской губы. В открытом море было еще порядочное волнение, но оно делало наше плавание только более трудным, но не более опасным. Скалистый берег состоял из слоистой породы с сильно нарушенным напластованием, проникнутой многочисленными жилами базальта. Здесь также преобладал зеленый цвет, только близ жил уступавший место красному. Темные базальтовые породы большей частью наблюдались в виде жил, иногда, однако, и в виде массивов, и со столбчатой отдельностью. Во время нашего плавания мы видели пять медведей, прохаживавшихся по берегу, и стада диких баранов, пасшихся на чудных зеленых лугах. Вскоре, однако, туман так сгустился, что дальнейшее плавание могло стать опасным, потому что, несмотря на безветрие, волнение было еще так сильно, что мы плохо различали фарватер и легко могли попасть на рифы или подводные камни. Поэтому в 11 часов утра мы опять уже высадились при устье небольшого, но стремительного ручья, впадавшего в неглубокую бухту с песчаными берегами.

   При этой