| Главная » Книги |
Лесков Николай Семенович - Письма 18811895 гг., Страница 11
Лесков Николай Семенович - Письма 18811895 гг. Простите меня, отцы и братия: еще обману Вас на одни сутки. Сижу за рукописью не покладая рук, а работа вырастает, и ее оборвать невозможно. Готовясь печатать недосмотренное в рукописи, надо все стараться установить на место в первой части, чтобы не искать нитей после. У меня останутся недоправленными две последние главы, но самые для меня мучительные. О нездоровии своем я уже не говорю. Работа и забота о романе меня поглощает и заставляет забыть о себе. Роман начинает меня удовлетворять. Твердо уповаю, что 16-го, в субботу, я Вам первую часть вышлю. Рукопись измарана ужасно, но четко и толково. Читать, может быть, трудно, но в наборе затруднений не должно быть. Объем всего романа представляется мне около 10-12 листов. Название его "Чертовы куклы". Частей будет три или четыре, - наверно еще не распределил. В первой части должно быть листа 3¥ или 4. Она самая большая. Разделять его нельзя без ущерба для интереса повествования. Живые лица и имена их маскированы. Положения указаны только соответственные действительности. Место действия вовсе не названо. Приемы вроде комедии Аристофана "На облаках" или еще ближе - вроде нашего "Пансальвина" или Хемницерова "Кровавого прута", но колорит и типы верные действительности (история Брюллова). Того, кто называется "герцогом", я иногда называю "высочеством", иногда - "светлостью". Теперь мне трудно все это выследить и привести к однообразию. Прошу Вас ставить везде "светлость". Перерыв в феврале необходим. Иначе я не успею в сроки. К июню роман может окончиться. У Вас еще есть роман Виницкой, в котором, говорят, много достоинств, - стало быть, Вам обходиться есть с чем. Перерыв дела не испортит, если роман интересен. Я делаю все, что может делать человек Вам искренне и доброжелательно преданный.
Н. Лесков. Корректура будет мне необходима. Задержки за нею, по обыкновению, не будет. Так как рукопись должна прийти в Москву в воскресенье, то я ее адресую Вам на квартиру, в Шереметевский переулок. - Всем кланяюсь. Виктора Александровича благодарю за присланную книжку.
160 А. С. СУВОРИНУ 25 декабря 1889 г., Петербург. Достоуважаемый Алексей Сергеевич!
Я глубоко тронут, потрясен и взволнован припискою, которую Вы сделали под Вашим сегодняшним рассказом. Волнение мешает мне говорить и о самом рассказе и о том, что я чувствую к Вам в эти минуты. Рассказ прелестен и по отношению к "Злодею" стоит как пушка к мортире: "Пушка стреляет сама по себе, а мортира - сама по себе". Я Вам говорил, что Ваши дарования богаче моих, и особенно у Вас есть преизбыток гибкости, которая дает очень милый тон Вашим рассказам. В ней, то есть в этой гибкости, которою с Вами схожа Яковлева (Ланская), заключалась прелесть и привлекательность Ваших фельетонов былого времени. У меня ее нет или очень мало. Я, может быть, слишком торопился "определиться", а Вы легче меня сердцем и характером и сохраняете до сих пор некоторую неопределенность, а через нее и гибкость и живость. Я люблю Ваш талант и очень рад, что говорил об этом прежде этого случая, когда я чувствую себя растроганным Вашим заступничеством и слова мои могли бы показаться льстивыми. Но я уверен, что Вы знаете, что я не льстец и не искатель.; Я благодарю Вас за утешение в ином смысле - не в литературном. Литературное значит меньше, чем жизненное... Я скорбел: как теперь свидеться и заговорить! - а лишить себя этой возможности после 30 лет мне казалось ужасно!.. И именно как раз, как нарочно это в 30-й год... Это было мучительно. Ночь под р<ождество> Христово я читал до двух час<ов> письма Л. Н-ча "к разным лицам", и в том числе несколько раз перечитал письмо его к В<иктору> П<етровичу> по поводу затевавшегося протеста из-за Надсона, протеста, от подписания которого первый отказался я, и как раз по тем же соображениям, как и Толстой. Я же первый отказался и от "Сборников" на памятник Н-ну, и опять мы совершенно совпали в мотивах отказа с Л. Н-чем. Я читал и то, которое послано, и то, которое не было послано и известно только в черняке, и слезы много раз подступали у меня к горлу, и я любил В. П-ча и хотел бы просить и молить его о том же, о чем молил его Толстой... Я не говорю о несправедливости в суждениях, - она, может быть, искрения, но я сожалею о старании "сделать человеку больно". Это, по-моему, ужасно, и когда это поймешь, то нет сил это переносить. Особенно ужасно "разъединить людей", которые уже видят "край жизни и плаванье злое кончают". Я не думал, что в эти же минуты что-нибудь подобное ощущаете и Вы... И подумайте теперь, как я сильно осчастливен Вами, и поверьте моей сердечной Вам благодарности.
Ваш Н. Лесков. О значении Прологов надо бы потверже сказать. Пролога не священная и даже не церковная книга, а отреченная, так сказать "отставная". Притом там не все говорится о подвижниках, а часто подвижники говорят о "прилогах", то есть о случаях им известных, по-нашему - рассказывают друг другу анекдоты... Разве это все свято и составляет "табу"? И разве я передаю Пролог? Вы правильно сказали: мы берем одни "темы". И разве христианке было логично идти по желанию мужа на чужое ложе? Нет, - а язычнице это было логично, и она могла об этом рассуждать, а не прямо отбросить это по Павлу ("Муж не властен в теле жены"). Вот почему я оставил ее язычницею, с целомудренной натурою. Но все дело не в том, а зачем было усилие вредить мне, - "делать больно", - может быть, подложить дров в огонь костра, приготовленного для VI тома, что мне наносит тяжкий вред?.. Я не питаю к В. П. ни малейшей злобы и досады и сожалею о том, если я чем-нибудь мог вызвать в нем такое сильное раздражение. Во всяком случае, умышленно - я ничего такого не сделал, да, кажется, и неумышленно не сделал.
"Данило" разрешен для народных книжек!.. Вот и уразумейте цензуру. И "Фигура" тоже. Этого я уж совсем не понимаю. Посылаю их Вам.
161 А. С. СУВОРИНУ 31 декабря 1889 г., Петербург. Достоуважаемый Алексей Сергеевич!
По радушному зову Вашему полагал у Вас встретить Новый год, но внезапно последовал наезд родственников из Киева, и все дело смешалось: чтобы не огорчить их, надо встречать год "в родственном кружке". Простите мне, что не могу быть у Вас, не припишите это ничему иному, кроме причины мною объясняемой, и примите мой заочный привет, с желанием Вам всего доброго и успокоительного, ибо, по-моему, нет уже ничего дороже покоя, дарующего возможность "единобеседования с самим собою". У Вас же, - Вы говорите, и это очевидно, - в этом только и недостаток.
О том, что пишете, - что "воздерживаешься от бранных слов, да вдруг и разбранишься", - это правда. "Мужик год не пьет, а как черт прорвет, так он все пропьет". Ну, а все-таки год-то он прожил трезво, а то бы и года не жил. Себя совсем переделать, может быть, и нельзя, но несомненно, что намерения производят решимость, а от решимости усилия, а от усилия привычка, и так образуется то, что называют "поведением". Припомните-ка, каков был Л. Н-ч, и сравните - каков он нынче!.. Все это сделано усилиями над собою и не без промахов и "возвратов на своя блевотины". Об этом нечто известно многим, да и сам он в одном письме пишет: "Только думаешь, что поправился, как, глядишь, и готов, - опять в яме". Это согласно с Вами и ответ Вам. А если бы он не "поправлялся", - то... каков бы он был с этим страстным и гневливым лицом?.. А он себя переделал и, конечно, стал всем милее и самому себе приятнее. Неужли это такая малость, что из-за нее не стоит и пытаться себя сдерживать? Я с этим не согласен и хоть часто бываю "в яме", но хочу по возможности из нее выбиваться. Л. Н. как-то говорил, что "никогда не надо оправдываться и возражать". Как я теперь понимаю - это самая очевидная правда, и в нашем положении она нам многих истин дороже, потому что для нас это первая ступень, с которой надо начинать вылезать из "ямы". И это, кажется, не так трудно. Гете же писал, что он может молчать, "хоть бы его укоряли в воровстве серебряных ложек", а теперь взгляд на обязанности человека и на его достоинство еще благоприятнее молчанию, чем во время Гете. Я поступил дурно - составил заметку, без которой очень бы мог обходиться, - это подлило масла в плошку, и началось горение... человеку стало неприятно: "чего это он все вертится!.. Дай-кась, мол, я его..." Да с приговоркою: "не ходи вдоль лавки, не гляди в окно!.." И получилась во всяком разе неприятная и никому ни на что не нужная история, а виноват в ней всех больше я. Я не подал причины, но подал повод. Теперь мне это ясно, и я на себя очень недоволен. Желаю себе на Новый год, чтобы никогда подобного не повторять. - Что о былинах пишете - это правильно, но что об этом говорить - только муть разводить. Л. Н. поступал с Прологами и с легендой Афанасьева "Родила баба двойню" так же, как и мы. В афанасьевской легенде нет почти ничего того, что написано в сказке "Чем люди живы": ни сапожника, ни дратвы, ни барина с крепким лбом. Но, повторяю, - лучше обо всем этом замолчать и не спорить. - Подписка у нас на Собрание очень недурна. Почали новую книжку билетов. Можно полагать, что имеем подписчиков около 600. По первоначальной смете это было близко к тому, чтобы издание окупилось. Уповаю, что оно и окупится, и благодарю Вас за оказанное Вами мне доверие. - Портрет мой вышел никуда не годный, - похож более всего на "Аскалонского злодея", и его приложить невозможно. Вчера послал заказ Брокгаузу и думаю, что это будет вернее и даже дешевле. Ваш портрет очень хорош. Я ожидаю себе обещанный Вами экземпляр.
Преданный Вам Н. Лесков. 1890
162 С. Н. ШУБИНСКОМУ 16 января 1890 г., Петербург. Достоуважаемый Сергей Николаевич!
Простите, что я замедлил отвечать Вам о Трубачеве. Дать экземпляр не штука - особенно человеку, которого Вы рекомендуете, но у меня уже разобрали довольно этих экземпляров, и никто не напечатал статей, кроме "Киевлянина". Взяли экземпляры Михневич, Арс. Введенский и Бибиков, - последний прямо с целью составить и предложить Вам мой "исторически-литературный портрет", как это делают нынче французы. Не сделали все эти господа ничего, а экземпляр стоит 20 рублей... Я хотел узнать от них: нет ли у них чего-либо уже готового. Арс. Введенский сказал, что он будет рад поместить у Вас статью в лист. Что Вы на это скажете? Если же он Вам удобен менее, чем Трубачев, то, пожалуйста, возьмите у Зандрока билет Трубачеву.
Преданный Вам Н. Лесков. 163 С. Н. ШУБИНСКОМУ <Январь 1890 г.> От А. И. Введенского ответа нет. Согласны ли Вы будете доверить очерк Петру Васильевичу Быкову, основательности которого надо отдать все преимущества, особенно в историческом отношении, так как он составил всю мою библиографию? Лучше его никто не знает истории моих работ, и я рад бы был видеть очерк, написанный Быковым. Он на это согласен. Пригласите его к себе (адрес: Угол Коломенской и Кузнечного, 1/15, кв. 17).
Н. Лесков. 164 В. М. ЛАВРОВУ 13 марта 1890 г., Петербург. Достоуважаемый Вукол Михайлович.
Так сильно я виноват перед Вами, что не знаю, как и оправдываться и каяться. На первое Ваше письмо я ежедневно собирался Вам отвечать и не отвечал, потому что болезнь и досаждения по поводу VI тома моих сочинений совсем меня расстроили до того, что я не был в состоянии ничего определить. Я весь изнервничался. Теперь вчера дело решено без всякого решения: никакой развязки не будет, и том останется под арестом без объяснений... Значит, 3 тыс. руб. пропало, и делай что хочешь. Вот под какими порядками приходится жить и еще работать самую нежную и нервную работу. Отсюда можете себе представить мое душевное состояние и в нем найдете извинение моей отупелости и неподвижности, вообще не свойственной и даже глубоко противной моему характеру. Наглая мерзость значительной подлости меня не побеждает, но исполняет равнодушием ко всему окружающему - к себе самому и к любимому делу, В таком состоянии мне было тяжело написать Вам даже несколько строк, и теперь тяжело, но, однако, я себя преодолеваю и пишу.
"Рассказ кстати: по поводу "Крейцеровой сонаты" я начал и половину написал, но тут подошли неприятности, и работа выпала из рук. Завтра же примусь за нее снова, и о том, как пойдет дело, через неделю Вам напишу. Напишу и новые соображения о "Ч<ертовых> куклах", которые здесь очень нравятся и всех интересуют. Кажется, их можно будет продолжать.
Н. Лесков. Всем кланяюсь.
165 А. С. СУВОРИНУ 13 апреля 1890 г., Петербург. Я прочитал Ваш сегодняшний фельетон. Он мне очень нравится, за исключением одного небольшого места, в первом столбце. Почему это Вам "тоже не по душе" работа по евангелиям? Я думаю - это просто так сказано... Или, может быть, это не "не по душе", а не по вкусу... Ваша душа очень много лучше, чем Вы о ней думаете, - это по ней, ее надо жалеть и уважать за то, что Вы ей подваливаете под ноги и что она "яко добр жернов вся претирает". Толстой делает именно то, что теперь назрело: без веры жить нельзя, а верить в пошлости тоже нельзя. Очеловечить евангельское учение - это задача самая благородная и вполне своевременная. "Не по душе" она только "торгующим благодатию", но Вам это говорить не пристало. Так мне это чувствуется. Я за Вашу душу, которая напрасно Вами оклеветана. "Душа по природе христианка" (Тертулиан).
Приходил благоприятель, нюхающийся с монахами, и сообщил, что старший из духовных цензоров был на днях у Лампадоносцева, и тот не утерпел и спросил его в разговоре:
"Не являлся ли к Вам Л<еско>в?"
Монах испугался и стал уверять, что он со мною "не знаком".
"Я спрашиваю: не приходил ли он просить о... своих сочинениях?"
"Нет, - отвечал монах, - да мы и ничего не можем сделать, потому что всё запретили по определению".
"Ну, конечно", - отвечал Пбц. <Победоносцев> - и тем кончился разговор, который вполне достоверен и достаточен для того, чтобы показать тон, данный тем, к кому я должен бы "явиться" и просить невесть о чем и выслушивать все, что вздумает сказать подлый и пошлый человек, стоящий на высоте бесправия.
Печатаем том X. - Выпустим его в мае и затем станем подпечатывать том VI (с 16-го листа). Когда подпечатка будет готова (примерно к августу), тогда попросим запечатанный том распечатать; к 16-ти начальным листам присоединим то, что вновь подпечатаем, а отрезок (25 листов), - чтобы опять запечатали и отдали на хранение, как это делается, - на неопределенное время. Пусть пройдет 5-10 лет, и "Мелочи арх<иерейской> жизни" все-таки будут стоить по 1 руб. за экземпляр (2500 руб.). Поэтому их стоит сберечь.
Где?
Обыкновенно вырезки оставляют в той же типографии, где печаталось. Это так делается, но П. П. Коломнин этого не хочет; а я не хочу на него ни роптать, ни жаловаться и могу представить лицо, которое возьмет листы к себе и под свою расписку... Это не трудно, но трудно поверить, что Вы (Ваша душа) позволите, чтобы к числу моих обид прибавилась еще одна, исходящая от Вашего имени, - чтобы меня гоняли с этими листами по городу и заставляли просить Вольфа превосходить Вас в снисходительности и деликатности к товарищу... Я не хочу и не могу этому поверить до тех пор, пока услышу это от Вас самих. - Я Вас прошу, любезный друг и товарищ Алексей Сергеевич, повелеть Н. Ф. Зандроку, чтобы отрезки VI тома были приняты на хранение в кладовую, пока время изменит обстоятельства. Стыдно мне просить об этом другого человека!
Преданный Вам Н. Лесков. 166 С. Н. ШУБИНСКОМУ 2 мая 1890 г., Петербург. Достоуважаемый Сергей Николаевич!
Я прочел статью Арсения Иван<овича> Введенского в майской книжке "Историч<еского> в<естника>" и глубоко благодарен за нее и автору и Вам. Статья эта вполне справедлива, умна, благородна и благожелательна, а притом она строга и требовательна и не льстива - что мне особенно дорого и приятно. Это первая статья, которую я прочел о себе, чувствуя в критике настоящую честность, искренность и ясное понимание. Я очень счастлив, что дожил до удовольствия прочесть о себе мнение человека искреннего и понимающего дело. Что он ставит мне в укор, то все правильно заслуживает замечания и укоризны, и он обидел бы меня, если бы отнесся ко мне снисходительнее. Словом: я очень рад, что Вы остановились на этой статье Введенского, и прошу Вас принять от меня глубокую за нее благодарность.
Ваш Н. Лесков. 167 П. И. ВЕЙНБЕРГУ 11 мая 1890 г., Петербург. Достоуважаемый Петр Исаевич!
На почтенное письмо Ваше, в котором Вы спрашиваете моего мнения о том, что бы Вам взять в "Славянский сборник" из моих сочинений, откровенно и чистосердечно говоря, я думаю, что лучше бы всего совсем ничего не брать, так как я не только не партизан славянофильского настроения, но даже просто не люблю его. Но мешать Вашему намерению цитировать не могу и не усиливаюсь к этому. Скажу одно, что "Соборяне" уже трепаны и перетрепаны, и я не стал бы еще раз их трепать. Притом же Туберозов едва ли был в "природе", - он не более как "плод моего воображения". Я бы на Вашем месте и для Ваших. целей взял бы или "Пигмея", или "Однодума", или "Боброва" (из "Кадетского монастыря"). Все эти очерки есть в I томе Собрания и отдельно в "Трех праведниках". Вы их всегда легко достанете на просмотр.
Достопримечательности моей жизни заключаются в том, что я родился 4 февраля 1831 года, Орловской губернии и уезда в селе Горохове; происхожу из дворян Орловской же губернии; воспитывался в Орловской губернской гимназии; служил в гражданской службе очень мало и увлечен в литературу Громекою в 1860 году. В литературе был постоянно руган. Впрочем, подробности обо мне собирал П. В. Быков для статьи, которая, кажется, должна появиться в следующем No "Иллюстрации". Я к этому ничего прибавить не могу. Быков знает об этом больше, чем я сам помню.
Преданный Вам Н. Лесков. 168 А. С, СУВОРИНУ 11 мая 1890 г., Петербург. В сегодняшнем фельетоне Вы едва ли были справедливы. Разве Лейкин не выразил жизни рыночного быта и мастеровщины? Разве Атава не выразил дворянского рассеяния и "оскудения"? Мельников не воспроизвел быта раскола и староверия, и я, хотя слабо, не передавал духовенства, богомолов и нигилистов?.. Пусть мы это делали хуже, чем Григорович, но, однако же, все-таки делали, - и многим казалось, что мы делали это с хорошим знанием описываемой среды. Вы или увлеклись и ошиблись, или же не хотели быть беспристрастным. Лейкин, Атава и Мельников всегда останутся хорошими знатоками и описателями занимавшей их группы русских людей..
Ваш Н. Лесков. 169 С. Н. ШУБИНСКОМУ 2 июня 1890 г., Нарва. Получил июньскую книжку "Историч<еского> вестника" и прочел отзыв Трубачева о "Горе". Покорно Вас благодарю за внимание и за ласку. Трубачев очень добр ко мне, но он не сказал мне лести и не оскорбил истины: "Гора" требовала труда чрезвычайно большого. Это можно делать только "по любви к искусству" и по уверенности, что делаешь что-то на пользу людям, усиливаясь подавить в них инстинкты грубости и ободрить дух их к перенесению испытаний и незаслуженных обид. "Гора" столько раз переписана, что я и счет тому позабыл, и потому это верно, что стиль местами достигает "музыки". Я это знал, и это правда, и Трубачеву делает честь, что он заметил эту "музыкальность языка". Лести тут нет: я добивался "музыкальности", которая идет этому сюжету как речитатив. (То же есть в "Памфалоне", только никто этого не заметил; а меж тем там можно скандировать и читать с каденцией целые страницы. Мне самому стыдно было на это указывать, а старшие этого не раскушали... А Трубачев это уловил... Это ему делает честь перед старшими.) Очень буду рад, если Тр. попомнит урок, полученный им от Скоробрешки, и освободится от льстивости и искательности. Он умеет читать, - это уже кое-что обещает.
Прочел еще Сатина... Хорошо! Особенно низ 590 стр. Велят "отступать", то есть перестать драться, убивать и отнимать чужое, а он прется и лезет... Этот он-то и служит идеалом юноше и его руководствует... "Вот оно! Вот формула: так и должно быть: человек в бою принадлежит богу". - Чем не философ и не христианин! Положил бы на землю книгу, в которой сказано, что "бога нет в боях", а "бог в мирных почивает", а на эту книгу положил бы головами автора и рядом с ним редактора, да обоих бы и отодрал "во славу бога браней".
Как Вам не стыдно поощрять в молодых людях такие идеи!
И это называется "бог сжалился надо мною - я прозрел"!.. Полез к морде...
Эх, Сергей Николаевич, ей-право стыдно! Бог сжалился и научил драться... Эх, как гадко!.. Неужли Вам не противно?
Дай бог Вам "прозреть".
Любящий Вас Н. Лесков. 170 В. М. ЛАВРОВУ 9 августа 1890 г., Усть-Нарва. Достоуважаемый Вукол Михайлович!
Я получил здесь, на летнем своем пребывании, Ваше письмо, адресованное в Петербург. Все лето я старался быть в покое, чтобы поправить сколько возможно свое здоровье, и, кажется, немножко поздоровел, но писанием не занимался. Теперь собираюсь 15 августа назад в Петербург (Фурштадтская, 50, кв. 4) и там, вероятно, примусь за какую-нибудь работу. Готового у меня есть только небольшая сказка "О царе Доброхоте и о простоволосой девке". Она величиною в 1¥ листа. Тотчас по приезде я ее отдам переписать и пришлю Вам до конца августа; а может быть, и сам лично привезу для того, чтобы поговорить о "Куклах" - как с ними быть, или о другом, что мне хочется сделать. Думаю, что вернее всего я приеду сам. Напишите мне теперь (в П-бург). Застану ли я Вас в Москве во второй половине августа и нужна ли Вам сказка?
Кланяюсь Виктору Александровичу и Митрофану Ниловичу.
Искренно Вас любящий Н. Лесков. 171 Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ 20 сентября 1890 г., Петербург. Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!
Мне очень совестно перед Вами за мою неисправность, а она все еще продолжается: я не могу в обещанный срок справиться с "Оскорбленной Нэтэтою". Это очень сложная и трудная вещь, для которой надо много читать и набирать мозаикою. Я болен и устал от работ этого прихотливого рода. О "Нэтэте" могу сказать только, что я ее постараюсь доделать и никому, кроме Вас, не предложу; но я не могу надеяться исполнить это в нынешнем году. Притом же меня оторвало от Прологовых тем нечто текущее и живое: меня интересуют заботы германского императора, которым я глубоко сочувствую, не стесняясь тем, что не ожидаю от них большой пользы в ближайшем будущем; но тем не менее это заботы великого значения, и его "почин дороже денег". Однако же он все-таки теперь ничего не сделает, и, кажется, можно видеть, почему именно он ничего не сделает?
В одной старой книге есть к этому прибаутка, взятая в сборник Л. Н. Толстым. Из этой темы и затей императора я смазал "Сказку о большом Доброхоте и о простоволосой девке".
Она цензурна, а объем ее около полутора листа. Намек ее сильно маскирован, так. что ничего личного нет. Она готова и переписана. Не хотите ли Вы ее получить в этом году вместо "Нэтэты", которой я скоро исполнить не могу, да и Вам, в журнальном смысле, "Доброхот" сослужит более службы, чем изнасилованная римлянка III века.
Готовый к услугам Н. Лесков. 172 А. И. ФАРЕСОВУ 20 сентября 1890 г., Петербург, вечером. Достоуважаемый Анатолий Иванович!
Получил Вашу записочку и очень Вас благодарю за внимание и за память, но Вы знаете, какое у меня ненадежное здоровье... Я постараюсь быть, но обещаться не смею. Притом же я в разговорах не попадаю нынче в тон господствующих течений, и надо все спорить или делать вид согласия с тем, о чем не хотел бы и слышать. Это требует здоровых нерв, а не моих - сильно подержанных. В субботу были у меня Ясинский и Бибиков. Первый, - продли бог ему веку, - был ко мне снисходителен, но второй не скрывал своих преимуществ в знаниях и литературном понимании и так меня припугнул, что я смирился и умолк, чтобы избегнуть согласия и не подвергаться еще более суровому обращению в собственном доме и при сторонних лицах... Вот ведь к чему ведут в наши дни "общения"... И в своем-то домашнем угле неспокойно, а на люди уж и глаза казать боязно. Ей-право, я не шучу. Что уж тут толковать, когда "иные люди в мир пришли" и идет "их царствие". Мне все кажется, что не о чем уже и толковать нам - староверам. Всё мы знаем - "на чем висит хвост", и лучше нам сидеть тихо по своим углам и молчать в согласии с тем, что мы почитали за истину; и другой истины не знаем, да, пожалуй, и не хотим.
Как я завидую Шеллеру, что он, при своей верности добрым идеям, может безнаказанно всех этих господ видеть и слышать! - Какое это благополучие! Вчера опять был дебат о Шеллере. Опять злился. А потом о Л. Н. Толстом, что он "едва ли честный человек, а скорее рекламист". Тпфу ты, пропасти на них нет! Ну, "камо пойду от лица их и камо бежу?" Не сердитесь, друг любезный, если я не приду: я болен, и мне дорога неприкосновенность всего того, чем я жил и что теперь хотят втоптать в грязь. Заходите лучше ко мне, без счета визитами: мне у себя все-таки смелее. У меня на дому меня, кроме Виктора Ивановича, никто открыто не презирает. - Поклон мой Вашей супруге.
Ваш Н. Лесков. 173 А. К. ШЕЛЛЕРУ 26 сентября 1890 г., Петербург. Уважаемый друг Александр Константинович!
Из готовых и несколько сомнительных вещей у меня есть одна, наименее сомнительная, тщательно сделанная "Сказка о большом Доброхоте". Я ее уже много "присмирял", и присмирил до того, что более уже нельзя. Теперь, мне кажется, она может пройти. Ее я Вам и позволяю себе предложить, с тем условием, чтобы Сергей Емельянович распорядился ее набрать, прислал бы мне корректуру и, по выправке мною корректуры, сделал бы для меня два оттиска, а затем особый оттиск послал бы к цензору: но ни в каком случае не посылал бы ему рукопись, десять раз переписанную и опять сильно поправленную. Я полагаю, что Вы и Сергей Емельянович признаете это мое желание справедливым и удобоисполнимым. Обо всем остальном, вероятно, успеем поговорить после того, когда нам станет известно, что сделает цензор.
Искренно Вас уважающий и любящий Н. Лесков. P. S. За рукописью можете прислать, когда Вам угодно, - но только лучше, чтобы она была у меня под рукою до тех пор, пока С. Е. найдет благовременным ее набирать. Пока она у меня, я все-таки от времени до времени к ней возвращаюсь. Она написана довольно трудною манерою и требует ухода в стилистическом отношении.
174 Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ 12 октября 1890 г., Петербург. Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!
Я получил Ваше письмо о "некоторых словах" и о цензорах, к которым питал и питаю глубокое и искреннее презрение, и говорить о них избегаю. Московские издания, однако, часто приводят меня в соприкосновения, которые мне всегда крайне неприятны. "Слов" нецензурных в сказке моей нет, но, может быть, есть мысли, которые не понравятся той или другой цензурной бестии, - этого я не знаю, но на изменение мыслей согласиться не могу. Письмо Ваше, к сожалению, очень лаконично и неясно показывает дело. На вопрос в такой форме я отвечать Вам не могу. Потрудитесь приказать сделать набор и пришлите мне два экземпляра - один чистый, сделанный полностью с рукописи, а другой с обозначением тех изменений или выпусков, которые Вы пожелаете сделать по требованиям цензурных чиновников. Тогда я буду ясно понимать, о чем идет дело, и тотчас же ясно Вам отвечу, и между нами не будет места ни для каких недоразумений. Без этого же я не могу дать Вам ответа и усердно прошу Вас прислать мне набор, сделанный полностию с рукописи. О том, что неотразимо, - я, разумеется, спорить не стану.
Ваш покорный слуга Н. Лесков. 175 Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ 23 октября 1850 г., Петербург. Достоуважаемый Дмитрий Николаевич!
Я писал Вам, что не получил второго оттиска сказки. На другой день оттиск этот был получен, и я прошу извинить меня, что побеспокоил Вас неосновательно.
Сегодня отправил Вам заказною бандеролью выправленную корректуру. Она довольно помарана, и Вы мне это не вмените в вину... Я никак не могу воздержать себя от поправок и переделок, пока к тому есть какая-нибудь возможность, а типографский набор почему-то всегда обладает свойством обнаруживать в произведении такие недостатки, которых не замечаешь в рукописи, хотя бы и много раз переписанной. Сказка наша теперь, мне кажется, выиграла в своих литературных качествах, и оттиск, который у меня остался, теперь мне уже не удовлетворяет, и я усердно прошу Вас приказать прислать мне один оттиск сказки по исправлении присланной мною сегодня корректуры. Это уже не для поправок, а для меня самого. Пожалуйста, исполните эту мою просьбу.
Теперь о "Нэтэте", которую мне затерзал Маркс. Ему очень нравится название и фабула, удобная для иллюстрации, и он настойчиво просит снестись с Вами и предложить Вам другую работу вместо "Оскорбленной Нэтэты", а эту дать ему. Я не могу этого сделать без Вашего согласия, так как "Нэтэта" Вам обещана, но Маркс думает, что он может это уладить сношением с Вами через В. П. Клюшникова. Я не знаю, что в этом направлении сделано или еще будет сделано, но, с своей стороны, считаю данное Вам слово для себя обязательным и об этом на всякий случай Вам сообщаю. При этом "Нэтэты" все еще пока нет, а у меня есть вещь готовая и тоже не лишенная художеств<енного> букета, но современная и немножко "направленская" (антиханжеская). Для журнала, по-моему, это лучше небольшого, чисто художествен<ного> очерка. "Злоба дня" всегда найдет более отклика в сердцах читателей, которым ладон и кадило очень начадило. Однако то, о чем я пишу, может быть и не совсем под стать Вашему журналу, а может быть, я и ошибаюсь. Только не подумайте, пожалуйста, что я способен "позволить сманить себя". Если Вы не хотите отступиться от "Нэтэты", то я об этом и говорить не буду.
Ваш покорный слуга Н. Лесков. P. S. Моя готовая повесть называется "Полуношники" и имеет около 8 листов, - разделять ее нельзя, то есть неудобно.
176 А. С. СУВОРИНУ 31 октября 1890 г., Петербург. Простите мне, старый друг, неосмысленную фразу в спешно написанной к Вам записочке. Конечно, не думаю же я, что, кроме разговора об издании, мне с Вами и говорить не о чем! Это вышло от поспешности и от радости, что насчет издания уже не может быть тягостных для меня переговоров... Я этим досыта намучился и настрадался. Теперь я спокоен и рад, потому что дело себя оправдало и я снова никому не должен. А потому и простите мою обмолвку.
Благодарю Вас за желание меня видеть и зайду к Вам на сих днях. Я Вас видел в магазине, но видел, как Илья видел Егову, - "задняя" Ваша, когда Вы уходили к Зандроку; а мешать Вашему разговору с Н. Ф. - не хотел. Ходите хорошо - бодро, не только шибче меня, но даже бойчее Авсеенки, который должен служить всем нам на зависть, ибо до сих пор еще "бегается"... Молодчина! Здоровье мое не восстановилось, но немножко поправилось, а главное - я привык к болезни, которая возвышает меня в своем роде до сходства с Грозным. Смеялись над Ал. Толстым, что он заставлял Годунова убить Грозного на сцене взглядом, а со мною это возможно в действительности. Я живу - читаю и даже пишу, но малейшее потрясение - депеша, незнакомое письмо, недовольный взгляд - тотчас же вызывают в аорте мучительнейшие боли, от которых надо лежать и стонать... Так и живу и пишу кое-что, всегда под сомнением: можно это или не можно? Скоро буду женить сына... Он у меня малый хороший, хоть и подурачился. Берет девушку добрую, скромную, хорошо воспитанную и с собственным куском хлеба про черный день. - Рановато немножко - ему 24, а ей 18, - но ждать не хотят, ну и бог с ними: пусть женятся!
Ваш Н. Лесков. P. S. Орлову вчера же написал, чтобы он сам изъяснил Вам все, что касается Паскаля. Это короче и лучше; а то еще чего-нибудь напутаешь.
177 А. С. СУВОРИНУ 2 ноября 1890 г., Петербург. В статье о сожигании трупов (сегодня) несколько раз употреблено слово "поднос" - в смысле совсем не соответственном, тогда как в русском языке есть для этого снаряда два очень точные и ясно определяющие слова: 1) сковорода и 2) противень (то есть сопротивляющийся огню). Последнее было бы особенно уместно и ясно. У него (то есть у снаряда) и вид-то кухонного противня, а не подноса.
178 В. А. ГОЛЬЦЕВУ 23 ноября 1890 г., Петербург. "Поумнел" положительно очень хорошая вещь. Побольше бы такой беллетристики. Честь и хвала Боборыкину: умно, положительно чрезвычайно интересно и весьма полезно. Недостаточки если и есть, то их надо искать и придираться. Я очень утешен этим литературным явлением. "Тартарен" этот мне не нравится. Это что-то на дыбе тянутое и мученое. Козлов молодцом со своим переводом. В рецензиях есть хорошие "хватки", как, например, об Агриппине.
На днях имел письмо от Льва Николаевича и отвечал ему, что приеду, кажется, вместе с Вами, а потом писал Марье Львовне о том же и добавил, что графиня Софья Андреевна, вероятно, получит от Г<ольце>ва письмо с вопросом: удобно ли будет, если мы с ним вместе приедем дня на три? Писал же я так, потому что Вы так говорили, а теперь прошу Вас поддержать мою линию и в самом деле графине написать, а об ответе ее мне сообщить. Я намереваюсь распределить время так, чтобы в Москве не останавливаться, так как это напрасная трата "кошеля и часу". Хотелось бы заехать за Вами, а для этого надо, чтобы точно условиться, что нравам московским, кажется, очень противно.
Н. Н. Ге очень сожалел, что ему не пришлось с Вами повидаться, а я жалею, что мне не довелось с Вами проститься.
Жму Вашу руку и кланяюсь супруге Вашей.
Н. Лесков. 179 Д. Н. ЦЕРТЕЛЕВУ 30 ноября 1890 г., Петербург. Усердно благодарю Вас, достоуважаемый Дмитрий Николаевич, за внимание к моим просьбам. Конечно, лучше сделать так, как Вы пишете. Пришлите мне дефектов и более ничего не пробуйте. Только пришлите дефектов побольше.
Встречена сказка публикою очень живо. Точно как я будто до сих пор ничего не писал. Очень любопытны толкования, - что именно следует разуметь в этой сказке. Толкования самые разнообразные: "вкус бо ее отвечает желанию вкушающего". Провели Вы ее очень хорошо, поместив под "белое крыло ангела". Пока этим видением любуешься, - измигул Разлюляй и проскакивает в подворотню.
"Полуношники" еще под сомнением у их автора. Я еще съезжу на сих днях к Толстому, - ему почитаю, а потом надумаюсь, как быть. Я боюсь, что они Вам не к кадрили.
Ваш слуга Н. Лесков. 180 А. С. СУВОРИНУ 5 декабря 1890 г., Петербург. Я потому не писал Вам, Алексей Сергеевич, что знаю, как горячо и страстно Вы относитесь к делу, которое в данном случае, - казалось мне, - требует только выдержки и настойчивости с тем лицом, виновность которого очевидна. Я не хотел Вас беспокоить до тех пор, пока окажется, что без Вас уже нечего делать. Этим я Вас не отстранял и нимало не обидел. Впрочем, прошу извинения.
Что я ничего не утрачу в моем имуществе "при Вас", - я в этом не сомневаюсь; но когда дело идет о Неупокоеве, то, - уж извините меня, - я желаю и буду говорить тем тоном, которым пристойно говорить с ним и о нем, доколе он таков, каков он есть... У кого только нет VI тома? (кроме меня). Что мне судить о чьей-либо прикосновенности или неприкосновенности, когда я знаю людей, покупавших VI том у букинистов, и последнее доказательство этому я имел еще вчера. Я несомненно знаю, что VI том брали, дарили, продавали и продают и что это делал не я и не с моего согласия. Вот непререкаемый и доказанный факт, который меня обижает и против которого я давно бы должен был что-нибудь делать, но я терпел и думал, что они по крайней мере помнят счет и не расстроят комплекта; но они так увлеклись, что и перед этим не остановились, - вероятно надеясь, что "относительно обязанностей типографии не может быть никакого сомнения"... Об этом спорить нечего: факты налицо. Еще на днях VI том был предложен моему родственнику, печатающему свое сочинение в типографии Скороходова...
Может быть, Вы могли бы снести все это в полном спокойствии и в этом случае превзошли бы меня в благородстве и кротости, но я уж терпел, терпел нахальства этого типографского "хама", да, наконец, и не выдержал - написал Коломнину, чтобы он напомнил ему о необходимости собрать комплект. Чем же можно заставить такую личность опомниться? Я думаю, одним указанием на опасность, которой он сам подвергается.
Более я ничего не сделал, и никакого моего "поведения" нет, и я воздержусь от ответа на все, что в Вашем письме есть резкого, дерзкого и несправедливого. Мое "поведение" я стараюсь уберегать от всякой обиды людям, и в отношении к Вам оно, во всяком случае, совершенно чисто и безупречно. Вы во мне сомневаетесь, а я в Вас нет, и в Петре Петровиче - нет; а в том, кто сделал себя явно сомнительным, - я сомневаюсь.
Ваш слуга Н. Лесков. 181 
| |
| Просмотров: 463 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры