Лесков Николай Семенович - Письма 1881–1895 гг.

  

   Любезнейший друг Владимир Григорьевич!

   Знатнее всего "понял с полуслова", что я Вас издали порядком порассердил и что Вы тоже меня пощипываете. Все это очень хорошо. Однообразие сильно утомляет душу, а когда "милые бранятся, то они тешатся". Вы же мне милы, и я думаю, что и я Вам не постыл. Затем каждый из нас остается с своею самостию и своими особинами. Я раздражителен - это правда, и это очень большой недостаток. Извинения мне нет, а только объяснение есть: я терпеть не могу никакого доктринерства и профессорского тона где бы то ни было, и потом я не люблю откладывать то, что можно сейчас сделать (хорошего). У Вас же все делается с ужасающей медленностью. Это мне беда видеть!.. Этак (по-моему) дело делать не следует, а, по-Вашему, так только и следует... Очевидно, не столкуемся. "Завтра не наше: наше только сегодня". Надо им дорожить и делать все, что можно, "доколе день есть". Объяснять же и отражать можно все. Известно ведь, что "доказать можно все". В издательстве заметен упадок, и значение фирмы подорвано. Надо спросить per cui bono. {Кому это нужно (лат.).} Того и гляжу, что оно совсем задерет ножки... И можно будет доказать, что и это тоже очень хорошо. "Вышло-де то, что могло выйти". Я с этим ни за что не хочу мириться. - За обещание прислать мне фотографию Анны Константиновны - очень Вам благодарен. Я буду ждать обещанного. Почему, однако, фотография "грех"?.. "Блюдите, брате, како опасно ходите!.." Этак, пожалуй, скоро и почта станет, пожалуй, "спорым грехом". Черты одушевленного и выразительного лица могут, однако, вдохновлять и бодрить мысль... Почему же это грех? После этого, пожалуй, и чернослив после обеда грех есть... Эй, "блюдите, брате, како опасно ходите!" Этим аллюром люди доходили до вреда своему делу с великою борзостию. Впрочем - моя речь не пословица, а говорю я как думаю, может быть и глупо, но "блюдите"... Летом еще не знаю, как распоряжусь. Если будут средства, хочу видеть "народы мнози", - для этого надо съездить в Париж. К немцам своим не поеду, потому что их теперь "русифицируют", а я терпеть не могу быть при таких операциях. Затем, может быть, решусь сидеть в городе и, может быть, проедусь к Вам и к Павлу Ивановичу не-Гайдукову. Но все это только мечты, а ясного - ничего. Заключаю из Вашего письма, что здоровье Анны Константиновны нехорошо... Это никогда меня не приводит к философии, а всегда к ощущению скорби... Я при этом и останусь. Он ведь о Лазаре "плакал"... Это верно. "Азу" и "Данилу", пожалуйста, пришлите. Картинки непременно были нужны. Как это Вы не знаете мужика! Он привык брать книжечку со шлепком, - так ему и давай шлепок, а то он заговорит: "Это другой нацеи". Все и надо спорить. - Теперь опять - что же это за печатание в числе 7 тыс. экз.?.. Ведь их вперед не дозволят, как "Федора и жидовина"... Зачем же не 15 тыс., не 20 тыс., а 7 тыс.?.. Что это, бедность, что ли, и чья бедность, и per cui bono? Ах, ах, ах и трах-тарарах, - как об этом даже писать стыдно! Это "как мокрое горит", - и ничего более. Не издаем, а просто "нищего за хвост тянем". Ужасно это видеть, кто привык делать живо и энергично. - Буддийский взгляд на "исполнение жизни" и переход "форм бытия" мне не чужд и не противен, но тогда надо бы и держаться всего земного проспекта Сакья-Муни и быть "бодисатвой". А меж тем дело путается. Фирме надо торговать, - надо сделать у Суворина объявление; Суворин не буддист, а экономист и деньгу любит solo, solo. Без объявлений нельзя, а объявление стоит своей цены. Ступай, Н. С. покучься, чтобы сбавили. Н. С. идет и кучится, а там смеются: "Что это, говорят, на бедность уж просят!". "Коли им так нудно, так за это и другие взялись бы!"... И, я думаю, возьмутся... "Мокрое гореть" не будет, - сухого хворосту подкинуть, и пойдет дело шибко, а подбор будет иной... Так будет напрасно спущен жар первой печи, и дело будет направлено не в ту сторону... И это мне противно, а между тем я знаю, что наговорить объяснений и доказательств можно сколько угодно, но