Островский Александр Николаевич - Письма 1881-1886 гг.

ающий Вас и преданный А. Островский.

  

  

  

  

   1051

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 22 августа 1885 г.

  

  

  

   Любезнейший друг

  

  

  

   Федор Алексеевич,

  Загадочность моего письма, как ты справедливо полагаешь, объясняется тем, что дело уже решено, но не получило еще формального утверждения. Я человек не болтливый и в серьезных делах оглашать то, чего оглашать не следует, не позволяю себе; но, вполне полагаясь на твою скромность, я тебе несколько поясню мое письмо.

  Еще в ноябре прошлого года окончательно было решено отделение Московского театра от Петербургского с самостоятельной дирекцией, подчиненной прямо Министерству; а главное, что для меня важнее всего, возобновляется Театральная школа на широких основаниях. Хоть поздно, хоть под конец жизни, но достигнуть цели своих стремлений - утешение немалое. Так как я, что тебе самому хорошо понятно, ни за какие миллионы не возьму на себя управления хозяйственной частью, то министром было поручено мне отыскать человека, честного, уважаемого и чиновного; я такого нашел - это alter ego {Второй "я".}, мы с ним два тела - одна душа. Мой выбор министру понравился, и он благодарил меня. Сей муж и будет директором; мне же предназначается должность самостоятельного директора школы (о радость!) с поручением мне тоже самостоятельного управления художественною частью в театрах. Хотя все это для меня несомненно, но, пока нет официального утверждения, я признать этого состоявшимся фактом не могу; человек предполагает, а бог располагает. Я собирался в Москву к 20-му августа, но нездоровье и холодная погода удержали меня; впрочем, если получу определенные известия, несмотря ни на что, уеду сейчас же и тебя извещу телеграммой. Если ты приедешь в Москву раньше меня, то обо всем, что я тебе писал, помолчи, как будто ты ничего не знаешь.

  Поклонись от меня и жены Анне Дмитриевне.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   1052

  

  

  

   Н. А. КРОПАЧЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 22 августа 1885 г.

  

  

  Многоуважаемый Николай Антонович,

  Не смущайтесь никакими газетными слухами и будьте уверены, что все устроится так хорошо, как только желать можно. Отчего Вы так возмутились известием, напечатанным в газете "Жизнь", и почему считаете его нелепицей? Надо же кому-нибудь управлять хозяйственной частью; я такой ответственной должности не возьму на себя ни за какие миллионы. Если бы министр попросил меня найти на это место человека, который, кроме безукоризненной честности, ни в чем бы со мной не разногласил, совершенно подчинялся моим указаниям и притом был бы чином не ниже статского советника и имел звание камергера; как Вы думаете, на кого бы я должен был указать? Впрочем, пока нет формального утверждения, толковать об этом преждевременно. Знайте одно, что если совершится ожидаемая перемена, то душой в управлении буду я и ни перед кем, кроме Министерства, ответственным не буду. Затем, до окончательного решения дела, которое не замедлит, помолчим.

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   1053

  

  

  

   А. Д. МЫСОВСКОЙ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 27 августа 1885 г.

  

  

  

  Милостивая государыня

  

  

  

   Анна Дмитриевна,

  Не удивляйтесь и не сердитесь, что на Ваши любезные письма я отвечаю неисправно, все запаздываю. Я больнехонек, а дела по горло. Мне уж пора быть в Москве, а меня держат в деревне нездоровье и дурная погода. Как только перееду из деревенского кабинета в свой московский кабинет, так немедленно постараюсь выслать Вам одну из феерий, они у меня там. Я езжу не из Москвы в деревню и обратно, а из кабинета в кабинет и природу вижу только проездом. О моем прибытии в столичный кабинет я Вас извещу; я еще не знаю, когда это будет. Это очень хорошо, что Вы хотите побывать в Москве; буду ждать.

  

  

  

  Искренно уважающий Вас и преданный А. Островский.

  

  

  

  

   1054

  

  

  

   П. А. СТРЕПЕТОВОЙ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 27 августа 1885 г.

  

  

  

   Многоуважаемая

  

  

  

  Пелагея Антипьевна,

  Я очень хорошо помню все, что мы с Вами говорили по поводу Вашего контракта. Вы хотели просить 8 тысяч жалованья и поставить условие, чтобы играть только главные роли, а об ежегодных бенефисах речи не было. Да на это и не согласятся, потому что постоянные бенефисы отменены и оставлены только наградные. Если Вы будете заключать контракт на три года (что гораздо покойнее), то требовать себе одного бенефиса в три года не только можно, но будет и справедливо, потому что, в сущности, Вы просите жалованья немного. Что значит: "играть безвозмездно до декабря" и зачем играть безвозмездно? Я этого не понимаю. Я Вам советую переговорить откровенно и обстоятельно с Потехиным о контракте и обо всем, касающемся Вашей службы, и сейчас же о Вашем разговоре меня уведомить, а также и о том, когда Вы думаете подавать контракт. Если я сам к тому времени не буду в Петербурге, то письменно убедительнейше попрошу Министерство согласиться на Ваши требования. Когда я выеду из деревни, я сам еще не знаю, меня задерживает нездоровье. Разным слухам, распускаемым газетами, Вы не верьте; про все, что там пишут, я бы должен был знать прежде всех, но мне ничего неизвестно. Марья Васильевна Вам кланяется.

  

  

  

  

  

  Душевно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   1055

  

  

  

   Н. А. КРОПАЧЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 29 августа 1885 г.

  

  

  Многоуважаемый Николай Антонович,

  Вы меня одолеваете запросами, а дело не стоит еще на такой твердой почве, чтобы я мог отвечать совершенно ясно и точно. Важность не в том, какое Вы будете иметь место, а в том, чтобы Вам получать побольше жалованья. Вы пишете, что хандрите, да кто ж в этом виноват? Зачем Вы рано бросили службу у Швабе? Все-таки она давала Вам некоторое обеспечение, и Вам легче было бы дожидаться другой службы. На ту службу, которая теперь открывается, Вы рассчитывать не могли, потому что она совершенно неожиданно сваливается с неба. Это счастье; а к счастью быть особенно требовательным и торопить его нельзя. Ко мне оно приходит только под конец моей трудовой жизни, и я его жду терпеливо.

  Не сердитесь на меня за мое письмо. Я пишу Вам _любя_, без всякого раздражения.

  

  

  

  

   Искренно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   1056

  

  

  

   С. А. ЮРЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 29 августа 1885 г.

  

  

  

   Многоуважаемый

  

  

  

   Сергей Андреевич,

  О моем назначении на какую-то должность при театре я сам знаю пока только из газет; поэтому я твердой уверенности в справедливости означенного слуха не имею. Да и слухи-то очень разноречивые: например, в "Новом времени" напечатано, что слух о моем назначении в театр не подтверждается, и после этого никаких уж извещений по этому предмету не было. Я думаю, что прежде чем определят меня на службу, меня спросят, желаю ли и имею ли я силы служить, и если желаю, то в какой должности. Я таких запросов не получал.

  Я надеюсь, что Вы извините меня; при настоящем положении дела я ничего другого ответить Вам не могу. На основании одних слухов _мечтать_ хотя глупо, но позволительно, тут обманываешь только себя; но _обещать_ уж непростительно, потому что обманываешь других.

  

  

  

  Искренно уважающий Вас и преданный А. Островский.

  Кинешма, Костромской губернии, усадьба Щелыково.

  

  

  

  

   1057

  

  

  

   М. Н. ОСТРОВСКОМУ

  

  

  

  

  

  

   9 сентября 1885 г. Москва.

  Я получил твое письмо; оно меня поразило как громом; со мной сделалось дурно, и меня насилу привели в чувство; я всю ночь не спал, принимаю разные капли от упадка сил и только теперь, на другой день к вечеру, начинаю сбираться с мыслями и могу начать письмо...

  ...Да разве я просил при театре почетного звания? Разве, после моих беспрестанных трудов по театру, доводивших меня до забвения всего окружающего (я два лета не видал природы и дальше сада никуда не выходил из кабинета), я могу ограничиться почетным званием? Для меня теперь уж нет ничего другого: или деятельное участие в управлении художественной частью в Московских театрах, или - смерть. Я в продолжение лета привел в порядок все свои многолетние работы по театру, составил новый проект дешевой школы, обделал до последней детали проекты об артистах, о принятии и постановке пьес, о режиссерском управлении и пр. в полной уверенности, что все это будет вводиться в действие при моем участии, как мне было обещано. Мне говорили, что я буду главным устроителем и начальником школы и что мне же будет поручено руководство художественной частью в Московских театрах; только эта надежда и давала мне энергию в непосильных кабинетных работах для будущности русского театра, только эта мечта и оживляла мое тело в борьбе с тяжкими болезнями... Затруднение представлялось только в том, - не будет ли нарекания, если я буду ставить свои пьесы. Предполагали, что можно мне за мои пьесы назначить определенную сумму; я думал поступить еще проще, т. е. отказаться совсем от поспектакльной платы и ограничиться небольшим жалованьем и пенсией, которую я получаю. Ведь я рекомендовал Майкова не как самостоятельного директора, а как единственное лицо, при котором я могу служить, чтобы возвратить театру прежнее его значение и достоинство, которое прилично императорским театрам; и теперь Майков назначается директором, а я от участия в делах театра устраняюсь; могу ли я это пережить? Да и Майков, зная, что он, как директор, будет ответственен не за одну материальную часть, а и за художественную, соглашался принять директорство только в том случае, если в управлении художественной частью я буду главным деятелем; он даже хотел просить, чтобы меня в управлении школой и художественной частью сделать самостоятельным (т. е. на деле, а не на бумаге), так как он в этом мало сведущ.

  Кроме теоретических работ, я занимаюсь постоянно чтением множества пьес, которые мне шлют со всех концов России, я всем авторам отвечаю, много пьес возвращаю назад, некоторые подробно разбираю, критикую и даю авторам советы, как их исправить; а вот уж два лета и зиму я занимался этим усиленно, и у меня уж готово пять, исправленных по моим указаниям, хороших пьес, а одна - просто шедевр, и все начинающих писателей; с этим подарком русской драматической литературе я и желал дебютировать. Когда я представлялся государю, он сказал мне: "Наша драматическая литература бедна; поощряйте молодых писателей и руководите ими". Я не смел считать этих слов просто любезностью, - я считал их приказаниями. Я думаю, что я имею право если не требовать, то просить, чтобы мне дали возможность исполнить приказание государя, которое я могу, желаю исполнить и все делаю для того, чтобы его исполнить. Я и прежде постоянно занимался этим; государь только угадал мою заботу и ее санкционировал.

  Все молодые писатели давно уж глядят на меня с надеждой, что я окажу им действительную помощь; а как же я могу помочь им, коли постоянно буду оставаться посторонним театру? В Петербургском театре я ничего не могу для них сделать: там принятием пьес, т. е. Комитетом, и постановкой их заведует Потехин, который вследствие глупого соперничества и непомерного самолюбия относится ко мне враждебно. В Москве полная неурядица; я третий год не могу поставить свою пьесу (я переделал "Воеводу"); как же я буду проводить пьесы начинающих? Хорошо, если в Москве останется тот же Погожев: он сам предлагал мне войти с ним в сердечные отношения; а если будет кто-нибудь самостоятельнее, - я опять должен буду ему представляться и униженно просить и кланяться...

  Теперь ты успокоился, а оглянись назад, вспомни себя, - ты сам был в подобном положении, когда над тобой, специалистом, стоявшим во главе дела, сажали несведущих начальников. Одна такая перемена случилась, когда ты был в деревне; я помню, как ты получал телеграммы, я помню и выражение твоего лица и слова, которые у тебя вырывались бессознательно. Я тогда сам страдал за тебя и готов был всем пожертвовать, чтобы помочь тебе, - но я ничего не мог сделать, а ты для меня, вероятно, можешь. Я в худшем положении: ты все-таки мог служить и приносить пользу, а я, душа театра, единственный человек, который может повести его как следует, должен весь век толкаться просителем в том учреждении, которое называется императорским театром! Пусть дадут мне хоть место режиссера, хоть даже звание помощника режиссера, - только бы мне была возможность установить театральное дело как следует и успокоить от разных мытарств труппу, на которую теперь только одна надежда в России. Быть может, боятся, что я и в своей деятельности буду так же резок, как в письмах; но это может предполагать тот, кто меня не знает. В письмах я резок потому, что стараюсь убедить, что стараюсь ярче выставить существующие беспорядки и яснее выразить истины, которые я считаю непреложными. В своей деятельности я был бы мягок, как воск, и кроток, как дитя, т. е. таков, каков я и есть на самом деле, и делал бы тихонько свое дело, не оскорбляя и не задевая никого, постепенно стушевываясь, прячась за других и предоставляя другим тщеславиться плодами трудов моих. Я, как и покойный отец, вечный кабинетный труженик, идеалист, труженик не показной, а прячущийся, имеющий в виду только пользу, а не свое я. Так я действовал всегда, так я действую и в Обществе драматических писателей. Честь учреждения и постоянного процветания Общества приписывается Родиславскому; он получал и большое жалование и, наконец, пенсию, тогда как все важные кабинетные работы, начиная с устава, производил я, негласно и безвозмездно; Родиславский, будучи секретарем, не умел толково составить даже и протоколов общих собраний, и писал их, все до одного, я. Я руководил не только комитетом, но и канцелярскими делами, и все бумаги посерьезнее писал сам; а Родиславский не столько дело делал, сколько интриговал и писал каверзы, которые тоже предупреждал и улаживал я. Мало того, когда новое театральное начальство наделало много неловкостей и ошибок, от которых в Обществе должны были произойти скандалы, - я бился как рыба об лед и, охраняя достоинство императорских театров, всячески старался умерить последствия этих ошибок, - и я делал это, не только не задевая Всеволожского или Потехина, но так, что они не знали и теперь не знают, что я был опекуном их и императорского театра. Что мне не желают дать деятельного участия в управлении театром, я узнал прежде, чем получил от тебя письмо: мне писал Майков со слов Шпажинского, который возил в Петербург новую пьесу и который в лучших отношениях со всем театральным начальством, что заведывать художественною частью в Москве назначается какой-то Ржевский; и в газетах еще в августе было напечатано, что Майков назначается директором, а управление репертуарною и художественною частью в Москве поручается Ржевскому или петербургскому Погожеву. Но я этому не верил и думал, что Н. С. [Петров] сам или через тебя предуведомит меня о такой роковой для меня перемене прежнего плана. Теперь и я, и все мое семейство, которое измучилось, видя мои физические и нравственные страдания, умоляем тебя по получении моего письма немедленно спросить у Н. С. [Петрова], будет ли мне дано приличное деятельное участие в управлении Московскими театрами, и телеграфировать мне, а также - не надо ли мне самому приехать?

  Ради бога, не пиши неопределенно. Когда я получу то или другое известие, я знаю, что со мной будет; но я не знаю, как мне переживать дни и ночи, пока я не узнаю чего-нибудь определенного: на одном дигиталисе далеко не уедешь. Ты телеграфируй кратко; на первый вопрос: _да_ или _нет_, на второй - _приезжай_ или не _приезжай_. В случае удачи я поеду в Москву и переговорю с Майковым; в случае неудачи я уж больше надоедать не буду; я все свои бумаги и свою исповедь, которая уж готова, запечатаю и пошлю к Семевскому, с тем, чтобы он, по прошествии известного времени после моей смерти, распечатал их и обнародовал; а сам в Москву уж не поеду, а спрячусь куда-нибудь; куда - еще не знаю; вернее всего, что в землю. Я, разумеется, не буду ничего делать для того, чтобы умереть; но так как жить незачем, то я ничего не буду делать и для того, чтобы жить; а этого, при постоянной отчаянной тоске о погибших надеждах, довольно, чтобы страдать недолго.

  Школа, как видишь, уж учреждена, и курс назначен трехлетний. И в этой-то школе мне предложат быть почетным попечителем? Нет, бог с ним, с этим званием!

  Впрочем, все это - какая-то ералашь, от которой может сойти с ума самый здравомыслящий человек. Потехина, реалиста-этнографа Костромской губернии (и только), ни уха ни рыла не понимающего в драматическом искусстве, слепого и физически и нравственно (чт_о_ он и доказал), приглашают управлять драматическим репертуаром и с радостью всем объявляют, что он согласился принять эту должность; а Островскому...

  

  

  

  

   1058

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 12 сентября 1885 г.

  

  

  

   Любезнейший друг

  

  

  

   Федор Алексеевич,

  Я давно сбираюсь в Москву, мне мешает только дурная погода; от постоянных дождей дороги стали непроездными; по сплошной невылазной грязи больному человеку ехать невозможно. Теперь дороги поправляются, и я, вероятно, очень скоро приеду. Сделай милость, не верь ни газетам, ни слухам, верь только моим словам и держи их в тайне. Здоровье мое плохо.

  Поклонись от меня и жены Анне Дмитриевне.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   1059

  

  

  

   И. М. КОНДРАТЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 12 сентября 1885 г.

  

  

   Многоуважаемый Иван Максимович,

  Ради бога, извините, что я не поблагодарил Вас за Ваше поздравление. Дела по самое горло, я день и ночь сижу за работой очень утомительной. Здоровье мое плохо. Теперь дороги поправляются, и я надеюсь скоро быть в Москве. До свидания!

  

  

  

  

   Искренно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   1060

  

  

  

   А. А. МАЙКОВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 12 сентября 1885 г.

  

  

  

   Многоуважаемый

  

  

  

  Аполлон Александрович,

  Я потому не писал Вам, что все сам сбирался в Москву, но постоянные дожди меня изолировали; дороги стали непроездными. Двадцативерстный переезд по невылазной грязи, при дожде и холодном ветре, для меня, больного человека, очень рискованное дело.

  Я имею из Петербурга известия, которые и передаю Вам буквально. На мой вопрос, почему замедлилась реформа в Московском театре, я получил такой ответ: "Вопрос о самостоятельном управлении Московскими театрами решен окончательно и бесповоротно; устройству же этого управления в течение лета помешало отсутствие из Петербурга как Всеволожского, так главным образом гр. Воронцова и, наконец, государя. Впрочем, и вообще летом у нас все разъезжаются, и всякие дела затихают и приостанавливаются, так что при всем желании сделать летом что-нибудь серьезное обыкновенно оказывается, что ничего не поделаешь. Как только возвратятся государь и гр. Воронцов, тотчас же приступлено будет к устройству управления Московскими театрами, для чего и будет вызван Майков; так что к Новому году все должно быть приведено к окончанию".

  Да я полагаю, что и по контрольным соображениям _новое самостоятельное_ начальство никак не может взяться за дело прежде, чем сведет счеты по бюджету _старое_, находящееся в подчиненном положении.

  Теперь дорога поправляется, и я, вероятно, сам скоро приеду в Москву; нам нужно серьезно переговорить обо многом.

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   1061

  

  

  

   А. Д. МЫСОВСКОЙ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 12 сентября 1885 г.

  

  

  

  Милостивая государыня

  

  

  

   Анна Дмитриевна,

  Я опять запоздал ответом и опять по тем же причинам. Только нездоровье и подавляющая мои слабые силы громада дел мешают мне вести приятную беседу с Вами. Сказку "Аленький цветок" я знаю; она уж очень невинна. Когда я вернусь в Москву, а когда это случится, я еще не знаю (нет проезда), я найду что-нибудь, более достойное Вашего увлекательного остроумия.

  

  

  

  Искренно уважающий Вас и преданный А. Островский.

  

  

  

  

   1062

  

  

  

   М. П. САДОВСКОМУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 12 сентября 1885 г.

  

  

   Милейший Михаил Провович,

  Я не писал потому, что все время сам сбирался приехать в Москву; но вследствие постоянных дождей дороги наши стали совершенно непроездны, и мне, с моим здоровьем, которое, против лета, значительно расстроилось, отважиться на крайне утомительный пятичасовой переезд до Волги по невылазной грязи, шагом, при дожде и холодном ветре, очень рискованно. Передаю Вам полученные мною известия, но под _великим секретом_; разные слухи и разглашения значительно мешают делу; ловкие люди, пользуясь ими, могут, пожалуй, хоть не все, а многое испортить. На мой вопрос, почему замедлилась реформа, я получил следующий ответ (передаю буквально): "устройству самостоятельного управления в Московском театре, в течение лета, помешало отсутствие из Петербурга как Всеволожского, так главным образом гр. Воронцова и, наконец, государя... Как только возвратятся государь и гр. Воронцов, тотчас же приступлено будет к устройству управления Московскими театрами, для чего и будет вызван Майков. Так что к Новому году все должно быть приведено к окончанию. Ввиду перемены в управлении Московскими театрами всякие ходатайства о чем-нибудь серьезном отклоняются, поддерживается только существующий порядок". Значит, Вам еще придется пострадать, но уж недолго. И по контрольным соображениям _новое самостоятельное_ начальство никак не может взяться за дело прежде, чем сведет все счеты по прежнему бюджету старое, находящееся в подчиненном положении. Чему рады пчелы и стерляди, я не знаю; мне известно только, что они не знают ровно ничего; дело ведется в совершенной тайне, и я-то знаю его только в общих чертах. Через день или два я непременно получу еще известия из Петербурга, и, вероятно, очень скоро сам приеду в Москву, потому что дорога поправляется. Затем будьте все здоровы.

  Ольге Осиповне от меня и всего семейства низкий поклон.

  

  

  

  

  

  Искренно любящий Вас А. Островский.

  Я для многих бельмо на глазу. Для дела гораздо полезнее слухи, что я, по достоверным якобы известиям из Петербурга, в новом управлении участия принимать не буду, а будет, как напечатано в "Новом времени", тот или другой Погожев.

  

  

  

  

   1063

  

  

  

   М. Н. ОСТРОВСКОМУ

  

  

  

  

  

  

  14 сентября 1885 г. Щелыково.

  Милый Миша! Благодарю тебя и Николая Степановича несказанно. Как сразу успокоилась душа моя, а какое блаженство я чувствую, этого нельзя выразить словами. После бурного плаванья я нашел не только покойную пристань, но Эльдорадо, т. е. осуществление моих заветных надежд и мечтаний. Я и сам старался установить с Н. С. [Петровым] прямые отношения, но и мне это не удавалось, и я не знаю, по моей ли это вине. В письме ко мне от 10 мая ты писал, что относительно моего участия в делах театра будет непременно изыскана такая комбинация, при которой я мог бы посвятить театру свои силы и знания. Я тогда же подумал, что такая комбинация сама напрашивается, и написал по этому предмету очень веские и, по моему мнению, совершенно убедительные соображения, но послать их к Николаю Степановичу поделикатился. Я и теперь сомневаюсь послать эту рукопись прямо Николаю Степановичу, не зная, как он примет мое прямое обращение к нему, и потому прилагаю ее на твое усмотрение к настоящему письму. Прочти и, если найдешь мои соображения основательными, пошли или сам передай мое писание. На вопросы, выраженные в конце, ответишь, когда тебе будет свободно. Впрочем, мнение Николая Степановича о моих соображениях я желал бы знать до вызова Майкова в Петербург, чтобы списаться с ним. Теперь неизвестно, когда я буду в Москве, мы изолированы; еще никогда не было такой осени: целый месяц идут дожди, затопив не только дороги, но и луга, проезд возможен только верхом и то с трудом. Мы посылаем в город не часто, жалея людей и лошадей. Прощай. Еще раз благодарю тебя, милый Миша.

  

  

  

  

  

  

  

   [А. Островский.]

  

  

  

  

   1064

  

  

  

   В. Ф. ВАТСОНУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 23 сентября 1885 г.

  

  

  

   Многоуважаемый

  

  

  

   Василий Фомич,

  Я не писал Вам долго, потому что сам, с начала сентября, все сбираюсь в Москву. Я все жду, когда дорога поправится, но от беспрерывных дождей она все хуже и хуже; теперь уж нет проезда ни в каком экипаже. Ездят в объезд, проселком и лесными дорогами, что возможно только в телеге в одну лошадь и то шагом. Вот положение - ехать надо, а ехать нельзя; я боюсь, что на дороге со мной сделается какой-нибудь болезненный припадок, тогда хоть умирай. Но я все-таки поеду и буду в Москве непременно 29 или 30 числа. Проект утвержден _окончательно_ и _бесповоротно_; дело остановилось за выработкой деталей и за постепенным, по мере выработки, утверждением, так как в продолжение всего лета были в отсутствии Всеволожский, гр. Воронцов и государь. Работа продолжается, работаю и я; я более месяца сидел - писал, не разгибаясь. Как только воротится гр. Воронцов, дело будет пущено в ход и будем вызваны в Петербург я и Майков. Вот все, что я могу Вам сообщить; при свидании расскажу подробнее. Прошу Вас сообщенное держать в секрете; против меня ведутся большие интриги, я уж получал анонимные угрозы, и разглашения вредят если не делу, то мне. До скорого свидания!

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   1065

  

  

  

   П. А. СТРЕПЕТОВОИ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 23 сентября 1885 г.

  

  

  

   Многоуважаемая

  

  

  

  Пелагея Антипьевна,

  Вы прекрасно делаете, что молчите о контракте. Я советовал Вам предварительно объясниться с Потехиным, если представится к тому случай или он сам с Вами заговорит об этом, а приставать к нему, конечно, не годится. Я все еще в деревне, погода не пускает в Москву: сильные дожди; у нас залиты не только дороги, но и луга, реки выступили из берегов. Но я все-таки скоро буду в Москве и сейчас же поеду в Петербург, тогда переговорим хорошенько. Итак, до свидания!

  Жена Вам кланяется.

  

  Искренно уважающий Вас

  

  

  

  и душевно преданный А. Островский.

  

  

  

  

   1066

  

  

  

   А. Д. МЫСОВСКОЙ

  

  

  

  

  

  

   Москва, 8 октября 1885 г.

  

  

  

  Милостивая государыня

  

  

  

   Анна Дмитриевна,

  Вот уж неделя, как я, с великими трудами и страданиями, переехал из деревни в Москву. Здесь я думал отдохнуть и успокоиться, но вышло иначе; в Москве меня ожидал сюрприз: сын мой, студент, который приехал из деревни раньше нас, захворал брюшным тифом. Эта печальная неожиданность разбила окончательно мои слабые силы. Теперь начинается выздоровление, и я понемногу успокаиваюсь. У меня для Вас наготовлено очень много работы; в английских феериях я нашел и "Аленький цветочек", который мы и перевели для Вас. переписываться об этом новом в России деле я считаю невозможным, нужны непременно личные объяснения. Но в Москву, в настоящее время, я Вас не зову; может случиться, что я вдруг, неожиданно, уеду в Петербург. Я прошу Вас ответить мне, можете ли Вы приехать в Москву около половины ноября.

  

  

  

  Искренно Вас уважающий и преданный А. Островский.

  

  

  

  

   1067

  

  

  

   П. А. СТРЕПЕТОВОЙ

  

  

  

  

  

  

   Москва, 14 октября 1885 г.

  

  

  

   Многоуважаемая

  

  

  

  Пелагея Антипьевна,

  Если Вы находите, что лучше прямо подавать письменное заявление, без всяких словесных объяснений, - то подавайте. Я, с своей стороны, готов сделать для Вас все, что могу, и сейчас же о Вашем заявлении предупрежу кого надо самым убедительным письмом. Но так как, во 1-х, личные объяснения всегда действительнее письменных, а, во-2-х, после 20 числа я сам буду в Петербурге, то не признаете ли Вы за лучшее, чтобы я, не писав ничего, объяснился лично. На всякий случай письмо у меня уже заготовлено; я подожду Вашего ответа; если Вы найдете, что надо посылать его немедленно, я сейчас же пошлю.

  Здоровье мое плохо попрежнему, сын, который был опасно болен, поправляется понемногу.

  Марья Васильевна Вам кланяется.

  

  

  

  

  

  Душевно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   1068

  

  

  

   П. А. СТРЕПЕТОВОЙ

  

  

  

  

  

  

   Москва, 18 октября 1885 г.

  

  

  

   Многоуважаемая

  

  

  

  Пелагея Антипьевна,

  У нас отвратительная погода, и здоровье мое значительно ухудшилось, так что едва ли я буду в состоянии приехать в Петербург к тому времени, как обещал Вам. Поэтому начинайте дело, а я завтра _непременно_ напишу письмо кому следует и буду убедительно просить, чтобы Вас не дали в обиду и чтобы умеренные Ваши требования были удовлетворены. О вр