Островский Александр Николаевич - Письма 1881-1886 гг.

ign="justify">  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

   Москва, 3 апреля 1884 г.

  

  

  

   Любезнейший друг

  

  

  

   Федор Алексеевич,

  Я здоров, и Марья Васильевна стала понемногу бродить. Не писал я тебе из Питера потому, что был занят по горло, спешил отработаться и торопился в Москву. По приезде в Москву я просто потерялся и едва прихожу в себя, так меня поразило положение, в котором я нашел Марью Васильевну. На первой неделе поста она захворала воспалением слепой кишки, к концу второй недели болезнь стала проходить, и я уехал в Петербург. Без меня болезнь усилилась и осложнилась, но мне об этом не писали, хотя по тону писем я видел что-то неладное. Теперь она уж на ногах и опасности нет, только худа до невозможности. В Питере мое пребывание было необыкновенно удачно; я был принят в особой аудиенции, в кабинете, и обласкан выше меры. Результаты моей поездки и моих _работ_ окажутся не ближе осени. Вот пока все, что я могу тебе сказать.

  Сделай милость, вышли мне немедленно уполномочие подавать голос за тебя "_в годичном, очередном общем собрании 1884 г._". Собрание будет на Святой.

  Поклонись от меня и жены Анне Дмитриевне.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   925

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

   Москва, 7 апреля 1884 г.

  Любезнейший друг Федор Алексеевич, Я, Марья Васильевна и дети поздравляем тебя, Анну Дмитриевну и Танечку с Светлым праздником.

  Света я тебе много пролить и не мог, потому что ничего определенного еще сам не знаю, а без полной уверенности говорить не люблю. В работе ты мне помочь не можешь: вся она состоит в распространении и дополнении моей Записки, которую я, два года тому назад, хотел подать Воронцову, но остановился, думая провести свои мысли в комиссии. Теперь эта Записка очень потребовалась. Я виделся с Воронцовым, он принял меня очень хорошо и, как видно, имеет ко мне полное доверие.

  О тебе я тоже положительного ничего сказать не могу; но прошу тебя всегда помнить, что я ни на минуту о тебе не забываю и при первой возможности сделаю все, что от меня будет зависеть. Погода у нас отвратительная, и у меня разболелись руки.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   926

  

  

  

   П. И. ВЕЙНБЕРГУ

  

  

  

  

  

  

   Москва, 11 апреля 1884 г.

  

  

  

   Многоуважаемый

  

  

  

   Петр Исаевич,

  На все вопросы, которые находятся в Вашем письме, у меня имеются весьма удовлетворительные ответы; но мы это оставим до времени, а пока я считаю нужным объяснить Вам только одно обстоятельство. До января настоящего года, когда я благодаря пенсии стал несколько обеспечен, я жил, содержал свое семейство единственно трудом.

  Уже несколько лет я не живу для себя; все, что я вырабатываю постоянным и, при моих летах, часто непосильным трудом, идет на воспитание моих шестерых детей. Пенсия, которую я стал получать, от труда меня не освобождает, она служит только обеспечением на случай болезни или необходимого отдыха, и я все-таки работаю, не жалея последних сил. Так трудиться я могу только для своих детей и ни для кого более. Плоды трудов моих не принадлежат мне, я обязан быть осторожным, потому что не имею права терять чужое, - небрежность в моем положении непростительна. При всей моей расчетливости я проживаю все, что получаю; если я буду терять свои заработки, чем же я пополню убыль?

  Я уверен, что Вы желаете мне заплатить; но Вы не можете: если издатель журнала не имеет денег в начале года, где же он возьмет их после? Он должен или прекратить журнал, или не платить сотрудникам.

  Не думайте, что я руковожусь одним холодным расчетом; нет, я Вас искренно жалею, но мне жаль и детей. Если Вы полагаете, что 50-100 р. для меня ничего не значат, то ошибаетесь; чтобы пополнить прошлогодний недобор с Петербургского театра (я за 9 месяцев получил 900 р.; более счастливые получают такую же сумму за 3 недели), я принужден был заложить свои вещи.

  Вы пишете, что в конце апреля Вы заплатите мне за обе интермедии, вот и прекрасно, высылайте деньги, а я Вам вышлю оригинал; напечатать его успеют, он уж набран.

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   927

  

  

  

   Н. Я. СОЛОВЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

   Москва, 13 апреля 1884 г.

  

  

  Многоуважаемый Николай Яковлевич,

  Я очень рад, что Ваша работа идет успешно; из этой пьески можно сделать настоящую конфетку, совершенно законченную в художественном отношении. Для увоза героя в Петербург графом я придумал самое простое и естественное объяснение, которое придаст сюжету еще более комизма. Если Вы приедете в Москву в первых числах мая, до 7-го, то непременно меня застанете. Если же почему-нибудь Вам нельзя приехать так рано, то вышлите пьесу мне в деревню, я Вас убедительнейше прошу об этом; такие сюжеты приходят в голову не часто, и манкировать ими грех. А лучше всего пришлите мне пьесу в Москву сейчас же, как кончите вчерне, а потом приезжайте, тут мы и столкуемся.

  Желаю Вам успеха.

  Мария Васильевна Вам кланяется.

  

  

  

  

   Искренно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   928

  

  

  

   Н. С. ПЕТРОВУ

  

  

  

  

  

  

   17 апреля 1884 г. Москва.

  

  

  

  Милостивый государь

  

  

  

  Николай Степанович,

  Разбор "Правил о премиях" я, уезжая из Петербурга, оставил брату для передачи Вам, а "Проект правил" я послал из Москвы; и то и другое, вероятно, уже Вам доставлено. На-днях я представлю Вам еще Записку о премии как о мере, принимаемой дирекциею для обогащения репертуара. Извините, что я представляю Вам свои Записки вчерне; переписывать у меня дома некому, а отдавать в чужие руки я считаю неудобным. Затем, до отъезда в деревню, я надеюсь представить Вам по частям записку "О причинах упадка драматического театра в Москве". Надо всем этим я теперь тружусь прилежно, но, надо признаться, мало успешно; и года и болезни много мешают моей работе.

  Между тем уж время думать и о будущем сезоне. Не знаю, удастся ли мне написать что-нибудь новое, это будет зависеть от состояния моего здоровья в продолжение лета; но у меня есть пьеса, над переделкой и приспособлением которой к настоящим средствам театра я работал в прошлом году. Эта пьеса имела огромный успех и давалась в Москве в Большом театре; но играна была мало и скоро совсем снята с репертуара по случаю смерти трагика Полтавцева, игравшего в ней главную роль. В Петербурге эту пьесу поставить нельзя, там нет для нее артистов, а в Москве* с грехом пополам, можно. Я говорю: с грехом пополам, потому что из первоначального состава персонала выбыли: Садовский, Полтавцев, Шуйский, Живокини, Степанов, Дмитревский, Никифоров, Колосова, Косицкая, Бороздина, Васильева - все артисты первой величины. Всех я схоронил... Вот почему я так просил директора и прежде и теперь принять Писарева. Хоть он актер и провинциальный и отсутствие школы в нем очень заметно, но все-таки он необходим для Московского театра на серьезные роли в русских пьесах. По приезде из Петербурга я узнал, что Писареву и прочим, просившимся на службу в наш театр, отказано. В извещении об отказе, подписанном "Заведующим драматическою труппою" Погожевым, сказано: "...Его сиятельство не изволил выразить своего согласия на принятие Вас в службу в московскую драматическую труппу за неимением ныне свободных сумм в бюджете". Против такого аргумента говорить нечего; на нет и суда нет; и я бы не стал беспокоить Вас своим письмом, если б не явилось еще обстоятельство, сильно меня озабочивающее.

  У нас есть актер Лавров, артист неважный и дурной самаринской школы, но необходимый на вторые и третьи роли в пьесах костюмных и русских исторических, где требуются люди ловкие, прошедшие строгую школу. Он прослужил 25 лет и дослужился до наградного бенефиса, жалованья получает 1200 р. При возобновлении контракта он попросил прибавки и имел на то полное право; потому что, во 1-х, прослужил безукоризненно 25 лет, во 2-х, положительно необходим, в 3-х, на глазах у всей группы принимаются ненужные и никуда негодные очень молодые артисты, как Багров, прямо на 1500 р. жалованья. Что Лаврову, с детства поступившему в Театральную школу и по выпуске прослужившему честно 25 лет, обидно получать меньше мальчика Багрова, нигде не учившегося и служившего в труппе г-жи Бренко на ролях без речей за 15 р. в месяц, - это очень естественно, и этого за нарушение дисциплины считать нельзя. Лаврову прибавить не из чего, он уходит, и мы все более и более теряем возможность постановки серьезных пьес на императорских театрах; но помочь нечем, и с этим горем надо помириться. Но вот в чем дело: ведь, значит, были же свободные суммы, если приняли ненужного Багрова и ненужного Бибикова. Зачем же их принимали? Суммы могут и теперь оказаться: с выходом Лаврова останется его оклад; с переводом обратно в Петербург ненужного нам Горева останется его оклад. Вот я и боюсь, что, пожалуй, опять напримут ненужных артистов, а нам не с кем будет ставить своих пьес, и мне не дождаться при моей жизни любимой публикою и дорогой для меня пьесы "Воевода". Вот почему я и осмелился обратиться к Вам с покорнейшей просьбой приказать, чтоб не трогали свободных сумм, если они окажутся, и не принимали никого до начала сезона; тогда, глядя по пьесам, видно будет, какие именно артисты нужны. А то проработаешь в деревне все лето над пьесой, приедешь в Москву ее ставить и найдешь на сцене вместо актрис и актеров пожилых женщин непростительно малого роста... У меня есть основание подозревать, что первые свободные деньги будут истрачены на негодных актеров или, что вернее, на каких-нибудь плохих и некрасивых актрис вроде Булдиной или Правдиной. Вся беда в том, что у нашего режиссера Черневского есть жена, Щепкина, некрасивая, нигде не учившаяся актриса, очень малого роста и еще меньшего таланта; вот Черневский и боится, чтобы, сохрани бог, как-нибудь не попала в труппу водевильная актриса талантливее и красивее его жены. Для нее же принят и Багров, потому что другие любовники очень крупны для нее и в любовных объяснениях с ней должны приседать или нагибаться. У нас сегодня в бенефис Лаврова идет "Борис Годунов" Пушкина, и роль царевича Феодора играет Щепкина, баба за 30 лет, и играть больше некому; вот до какого позора дожила некогда славная московская сцена. Мне просто стыдно передавать Вам все эти дрязги; но что ж делать, судьба поставила меня в эту когда-то привлекательную, а теперь очень неприглядную среду, заставила вращаться в ней, напрасно вопиять в пустыне и на старости лет сражаться с разными гнусностями. Не того я ждал, когда начиналась театральная реформа... Наши императорские театры обладают такими средствами, каких не имеет ни один театр в мире; в два последние года издержаны на них даром суммы такие громадные, что если б только пятую часть их истратить с разумом, мы имели бы и школу, и просторный драматический театр в Москве, и искусство сценическое цвело бы у нас.

  Перед отъездом в деревню я, может быть, кроме теоретических соображений, т. е. моей Записки, еще раз напишу Вам что-нибудь о насущных нуждах нашего театра, на что заранее прошу у Вас позволения. Затем, уверенный, что театральное дело под Вашим наблюдением и руководством пойдет, наконец, надлежащим образом, я уеду отдыхать и лечиться с надеждой на лучшее будущее.

  С истинным почтением и совершенною преданностию

  

  

  имею честь быть Вашего превосходительства

  

  

  

  

  

  покорным слугою А. Островский.

  

  

  

  

   929

  

  

  

   И. М. КОНДРАТЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

   28 апреля 1884 г. Москва.

  

  

   Многоуважаемый Иван Максимович,

  По случаю сильного падения барометра я так страдаю невралгическими болями и так разбит, что вчера не мог держать перо в руках. Сделайте одолжение, распоряжайтесь, как признаете за лучшее; на похороны я приеду. Главной нашей заботой должна быть библиотека, о чем уж я говорил А. А. Майкову.

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   930

  

  

  

   И. М. КОНДРАТЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  

  2 мая 1884 г. Москва.

  

  

   Многоуважаемый Иван Максимович,

  Посылаю Вам подписанные бумаги. Нельзя ли Вам удержать у себя причитающиеся мне деньги, чтобы нам не беспокоить Аполлона Александровича. В пятницу Марья Васильевна к Вам заедет. Я вчера заезжал к Вам в канцелярию, где и узнал о Вашей болезни; сегодня я сбирался навестить Вас, но еще с вечера почувствовал сильные ломоты в руках и в голове. Должно быть, я простудился на похоронах кн. Мещерского на кладбище, где долго стоял без шляпы.

  От всей души желаю Вам здоровья.

  

  

  

  

   Искренно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   931

  

  

  

   И. М. КОНДРАТЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  

  4 мая 1884 г. Москва.

  

  

   Многоуважаемый Иван Максимович,

  Посылаю Вам письмо Артемьева, сейчас мною полученное. Деньги я вчера от А. А. Майкова получил; очень жалею, что пришлось его беспокоить. Желаю Вам поскорее поправиться.

  

  

  

  

   Искренно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   932

  

  

  

   С. А. ЮРЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

   Щелыково, 10 июня 1884 г.

  

  

  

   Многоуважаемый

  

  

  

   Сергей Андреевич,

  Благодарю Вас за предложение. Я не имею никаких причин не принять его; но в настоящее время решительного ничего сказать не могу. О таких предметах гораздо удобнее объясняться лично, и потому отложим это дело до моего и Вашего возвращения в Москву.

  

  

  

  Искренно уважающий Вас и преданный А. Островский.

  

  

  

  

   933

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 1-го июля 1884 г.

  

  

  

   Любезнейший друг

  

  

  

   Федор Алексеевич,

  Действительно, я смеялся немало над твоими затруднениями. Да на кой тебе шут червей для живцов? Поймай муху или первое попавшееся насекомое, вот тебе и пискари; а лучше всего налови кузнечиков в траве, их теперь везде множество, - на них берут ельцы и голавлики, - самые лучшие живцы. Статью твою прочел; она написана складно и гладко, но напечатана возмутительно в корректурном отношении.

  Здоровье мое неважно, и силы заметно слабеют. Я день и ночь сижу и работаю. В конце июля брат заедет в Щелыково из своей поездки на Урал; статьи, какие будут готовы к тому времени, я отправлю с братом в Петербург. Не знаю, что выйдет.

  Поклонись от меня и жены Анне Дмитриевне.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   934

  

  

  

   Н. Я. СОЛОВЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

   Щелыково, 1 июля 1884 г.

  Многоуважаемый Николай Яковлевич. Я и Мария Васильевна поздравляем Вас и желаем Вам того, чего Вы сами себе желаете.

  Заметки мои о Вашей пьесе будут готовы и доставлены Вам в конце июля. У меня этим летом столько работы, что почти не выхожу из комнаты, разве на несколько минут в сад.

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   935

  

  

  

   С. А. ЮРЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 1-го июля 1884 г.

  

  

  

   Многоуважаемый

  

  

  

   Сергей Андреевич,

  Записку о театре, отрывки из которой я читал Вам, я по разным соображениям печатать в настоящее время считаю неудобным. Кроме Записки, у меня есть множество статей о театре, из которых можно выбрать кой-что и для печати; но об этом надо хорошенько перетолковать; значит, до свидания сделать ничего нельзя.

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   936

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

   Щелыково, 3 июля 1884 г.

  

  

  

   Любезнейший друг

  

  

  

   Федор Алексеевич,

  По получении твоего письма я написал И. М. Кондратьеву, чтобы он принял меры относительно курской агентуры. Весна у нас холодная и дождливая, и потому и удовольствия мало, и пить воды неудобно, - гулять нельзя. Здоровье мое плохо, я очень слабею. Марья Васильевна несколько поправилась и имела силы съездить в Москву за детьми, откуда и возвратилась сегодня в добром здоровье. Я все сижу дома и пишу для театра: какие-то будут результаты! Доживем до осени, так увидим.

  Напиши, как найдешь новое летнее свое пребывание, каковы удобства и рыбная ловля!

  Поклонись от меня и жены Анне Дмитриевне.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   937

  

  

  

   Н. Я. СОЛОВЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 9 августа 1884 г.

  

  

  Многоуважаемый Николай Яковлевич,

  Пьесу Вашу я не успел отправить с братом; он приехал ранее, чем обещал, и пробыл недолго, да и хворь меня одолевает. Вы получите пьесу Вашу со следующей почтой.

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   938

  

  

  

   П. А. СТРЕПЕТОВОЙ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 13 августа 1884 г.

  

  

  

   Многоуважаемая

  

  

  

  Пелагея Антипьевна,

  Я обещание свое помню и работаю по мере сил; но вот беда: сил-то у меня мало становится. Во всяком случае я думаю кончить пьесу в октябре и тогда пришлю ее Вам или сам привезу.

  Марья Васильевна заметно поправилась, она Вам кланяется.

  

  

  

  Искренно уважающий Вас и преданный А. Островский.

  

  

  

  

   939

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 14 августа 1884 г.

  

  

  Любезнейший друг Федор Алексеевич,

  Я пробуду в Щелыкове до двадцатых чисел сентября, как всегда. Ты очень бы хорошо сделал, если б приехал; Марья Васильевна просит написать тебе, что она будет очень рада. Приезжай к моим именинам. Марья Васильевна повезет на-днях детей в Москву и пробудет там до 26-го августа, вот бы хорошо, кабы вы съехались. Новостей пока нет никаких; жду. Брат Михаил Николаевич проездом с Урала прогостил у меня неделю.

  Поклонись от меня и жены Анне Дмитриевне.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   940

  

  

  

   И. М. КОНДРАТЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 14 августа 1884 г.

  

  

   Многоуважаемый Иван Максимович,

  К 20-му августа Марья Васильевна привезет в Москву детей; почему, по примеру прежних лет, покорнейше прошу Вас о снабжении ее деньгами. Я получил от старух Дмитревских благодарственно-просительное письмо, которое Марья Васильевна передаст Вам.

  Я сижу не разгибаясь и работаю.

  Здоровье мое попрежнему неважное.

  Сообщите, нет ли каких новостей по Обществу нашему.

  

  

  

  

   Искренно Вам преданный А. Островский.

  

  

  

  

   941

  

  

  

  [М. Н. ОСТРОВСКОМУ]

  

  

  

  

  

  

  9-11 сентября 1884 г. Москва.

  Я три года распинаюсь, забываю свое дело, ночи не сплю, пишу, доказываю вред и порчу от провинциальных актеров для императорских театров, я мечтаю принести пользу русскому драматическому искусству, надеюсь, что на мои патриотические, искренние убеждения обратят, наконец, внимание; и что же? в Московском театре, - единственном в России, в котором провинциальная порча должна была бороться с крепкими художественными преданиями и встречала отпор, - эти дорогие для нас, москвичей, предания подрываются вконец, в самом основании, провинциальное исполнение признается желанным и для упрочения его создается даже школа, в которой главным руководителем назначается провинциальный актер.

  Теперь у меня все разбито, нет ни цели в жизни, ни надежд; жизнь души убита, остается только мучительное физическое существование. Я брожу по дому, как тень, заняться ничем пристально не могу; если задумаюсь над чем-нибудь, - лезут непроизвольно в голову странные мысли и воспоминания, и я в них путаюсь; читать ничего не могу, даже газет. Я совсем почти не сплю; забудусь ненадолго - и вдруг просыпаюсь, точно в испуге; но не испуг, а чувство обиды мгновенно охватывает душу: написана пьеса, публика ей обрадовалась, желает ее видеть, а ее не дают; и гнетет душу сознание, что твое право нарушено, и тебе нет возможности добиться справедливости. Потом разливается по всему организму чувство стыда, вспыхивает лицо при воспоминании, как ты донкихотствовал, работал, мучил свой мозг, как ты долго боролся с собой и, наконец, решился предложить свои услуги, в которых никто не нуждается, потому что дело, которое ты изучал всю жизнь и о котором ты убивался, нашли возможным поручить первому попавшемуся провинциальному актеру. Так жить нельзя, и в Москве мне жить нельзя; с Москвой меня связывал театр, в Москве я и знал только театр, он был моим единственным интересом. Теперь этого интереса нет, - и я должен бежать из Москвы и где-нибудь заживо похоронить себя... Господи! мог ли я когда думать, что мне придется так печально кончить в Москве свое драматическое поприще, которое я с таким успехом начал и с такой славой слишком тридцать лет проходил!..

  

  

  

  

   942

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 20 сентября 1884 г.

  

  

  Любезнейший друг Федор Алексеевич,

  Я едва в состоянии держать перо в руках, чтоб описать тебе наше горе. Вот уж прошла неделя, а я только в первый раз пришел в себя и могу писать и рассуждать. В ночь с 13-го на 14-е число у нас зажгли гумно разом в семи местах; я еще не спал, Марья Васильевна была уж в постели; увидали сверху Маша и гувернантка, увидал и приказчик из флигеля; но пока успели добежать, уж все пылало в разных местах. Через десять минут это был ад. Хорошо, что было тихо; если бы северный ветер, который только что затих, не было бы никакой возможности спасти усадьбу. Ометы соломы, сараи, крытые соломой, до 30 т. снопов хлеба в скирдах, если бы все это понесло на усадьбу! Сбежался народ, но все были пьяны по случаю местного праздника, Воскресенья славущего. Я не отходил от Марьи Васильевны, сначала у ней отнялся голос, потом начались нервные припадки и обмороки. Меня точно кто-нибудь сильно ударил в грудь, все ноет, весь трясусь, отвращение от пищи, отсутствие сна; сегодня только я прихожу в себя и чувствую, что опасность миновалась; но уж здоровье надломлено - я в одну неделю сильно постарел, и мне уж не поправиться. Все лето копили здоровье и стали было поправляться, особенно Марья Васильевна, одна ночь разбила все. Убыток для меня огромный, тысяч более трех - разоренье; где я их возьму! Брат просит уведомить тебя, что от души был рад помочь тебе, и когда Гурко будет в Петербурге, то переговорит с ним; но очень и очень сомневается, чтобы переговоры его увенчались успехом. Трудно представить себе, чтобы Варшавское драматическое общество не имело уже режиссера из местных жителей. Но как бы то ни было, он попытается". Вот его подлинные слова.

  Устал, сил нет.

  Поклонись от меня и жены Анне Дмитриевне.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   943

  

  

  

   И. М. КОНДРАТЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 23 сентября 1884 г.

  

  

   Многоуважаемый Иван Максимович,

  Отъезд мой в Москву замедлился на неопределенное время. Мы думали выехать 25-го числа, но неожиданное несчастие задержало нас: в ночь с 13-го на 14-е число у нас был пожар, сгорело гумно, т. е. сараи, солома, скирды хлеба, который не успели обмолотить. Пожар ночью в деревне, где так много горючего материала и полная беспомощность, - ужасное дело. Мария Васильевна чуть не умерла; но у нее нервы помоложе моих, и она, бог даст, понемногу поправится, а мое здоровье этой тревогой надломлено так, что мне уж не восстановить его. Если хватит сил, то приедем в конце недели, числа 28-го или 29-го. По приезде я Вас извещу.

  

  

  

  

   Искренно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   944

  

  

  

   М. П. САДОВСКОМУ

  

  

  

  

  

  

  Щелыково, 23 сентября 1884 г.

  Любезнейший Михаил Провович, в Москве мы думаем быть 28-го или 29-го числа; но удастся ли это, еще неизвестно. Мы было совсем собрались выезжать, да нас задержало неожиданное несчастие. В ночь с 13-го на 14-е у нас был пожар. В деревне, где полная беспомощность и огромное количество горючего материала (сараи сенные, стогн, ометы соломы, скирды необмолоченного хлеба и пр.), пожар ночью - страшное дело. Не дай бог никому испытать то, что я испытал. Целое лето я и Марья Васильевна копили здоровье и было значительно восстановили его, - одна ночь уничтожила все. Марья Васильевна еще, вероятно, поправится, а мое здоровье уж надломилось; не моим нервам выносить такие ужасы!

  Поклонитесь от меня и Марьи Васильевны глубокоуважаемой Ольге Осиповне.

  

  

  

  

  

  Искренно любящий Вас А. Островский.

  

  

  

  

   945

  

  

  

   И. М. КОНДРАТЬЕВУ

  

  

  

  

  

  

  29 сентября 1884 г. Москва.

  

  

   Многоуважаемый Иван Максимович,

  Телеграмму я Вам доставлю завтра; всю ночь не спал и чувствую себя очень дурно. У меня теперь Н. А. Кропачев и просто плачет; он очень боится взять предлагаемое ему место. Если есть какая-нибудь возможность, то в виде особого для меня одолжения помогите этому бедняку.

  

  

  

  

   Искренно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   946

  

  

  

   Д. В. АВЕРКИЕВУ

  

  

  

  

  

  

  Москва, 30 сентября 1884 г.