| Главная » Книги |
Станиславский Константин Сергеевич - Письма (1918-1938), Страница 11
Станиславский Константин Сергеевич - Письма (1918-1938)то я не забыл о вас, а, напротив, крепко помню.
Обнимаю вас, целую и нежно люблю.
Володину просьбу я прочел и приложу все старания, чтобы исполнить. Все наши еще в Москве, и судьба наша неизвестна. Может быть, уедем за границу, а может быть, останемся 2.
Целую Володю и Зину.
Ваш Костя 167. Труппе Оперной студии-театра имени К. С. Станиславского Москва, 3-го июня 1928 года
3 июня 1928 Милые и дорогие студийцы! Не думайте, что если я вам не пишу - значит, что я мысленно не нахожусь с вами. Верьте, что ежечасно думаю о вас. С одной стороны скорблю за те лишения, которые вам вновь временно приходится терпеть, так точно как и за те разочарования, которые принесли вам "справедливые критики" (в кавычках)1. Я думаю, что вы настолько умны, чтобы понять происхождение такой справедливости. Она из того же источника, из которого при возникновении Художественного театра нас обливали в течение десятка лет. Вы хотите приобщиться к искусству, так и приобщайтесь. Это одна из необходимых ступеней, которую нужно пройти, чтобы очиститься для подлинного искусства. В этом смысле хоть я и жалею вас, но не протестую против судьбы, которая лишний раз напомнила вам, что не только для того, чтобы заслужить успех, но и для того, чтобы его продлить и удержать, надо работать, работать и работать.
С разных сторон я слышу, что в тяжелый момент вы все оказались на высоте и не только не распускали себя, а, напротив, относились к делу с большим рвением. Вы сами знаете, какую радость мне доставили эти сведения. Если я при нашем последнем свидании немного пожурил вас, несмотря на то, что вы все были ко мне очень милы, побаловали меня встречей и подарком, теперь же мне приятно писать вам эти одобрительные и благодарные строки.
Спасибо, и люблю вас еще больше за это.
Знаю, что вы хорошо приняли вашу гостью Липковскую 2. Это хорошо. Продолжайте в том же духе. Берите от нее то, что хорошо. Ведь вашему поколению так мало пришлось видеть подлинные образцы искусства. Однако, в то время когда вы будете смотреть и видеть то прекрасное, что есть в ней, - не забывайте и того прекрасного, которое внушает вам школа Художественного театра, идущая от источников - самих М. С. Щепкина и Ф. И. Шаляпина. Ваша задача сочетать и то и другое прекрасное, а не променивать одно на другое, восторгаться хорошим, но не продавать своего искусства.
Липковская - типичная ученица французской школы. Эту школу превосходно знает Владимир Сергеевич3. Обратитесь к нему от моего имени и попросите его объяснить вам основы этого по-своему красивого искусства. В дальнейшем, при свидании с вами, мы поговорим. Я вам объясню сущность и природу французского искусства, которому в свое время я отдал дань как художник.
Вам осталось недолго до конца сезона. Кончайте его с честью, отдыхайте, набирайтесь сил для новой большой и сложной работы.
Покаюсь вам, что я мечтал еще раз побывать в Ленинграде и приехать к закрытию спектаклей, но всевозможные хлопоты и служебные дела не дают мне возможности вырваться отсюда.
Обнимаю вас всех и искренно люблю.
Ваш К. Станиславский 168*. Оперной студии имени К. С. Станиславского Телеграмма
9 июня 1928 Москва Поздравляю окончанием сезона. Благодарю за выдержку и дисциплину. Душой с вами, обнимаю всех, люблю.
Станиславский 169. В. А. Мичуриной-Самойловой 20/VI
1928
20 июня 1928 Ленинград Дорогая Вера Аркадьевна! За Ваше милое гостеприимство и за чудесные цветы шлю Вам самую искреннюю благодарность. Готовясь к спектаклю в Вашей уборной, я думаю о великих артистах, которые создавали прекрасные традиции русского искусства в славном Александрийском театре1.
Искренно Вас почитающий и благодарный
К. Станиславский 170*. Н. Г. Александрову Телеграмма
27 июня 1928 Ленинград Обнимаю друга, вспоминаю знаменательный день и тридцать лет артистической жизни, проведенные вместе. Благодарю, люблю.
Станиславский 171*. М. П. Лилиной Телеграмма
27 июня 1928 Ленинград В знаменательный день нежно и с благодарностью вспоминаю начало артистической жизни, все перенесенные муки, тревоги и радости. Благодарю. Люблю.
Костя 172*. Вл. И. Немировичу-Данченко Телеграмма
28 июня 1928 Ленинград Обнимаю мою дражайшую половину. Поздравляю. С любовью и благодарностью вспоминаю прошлое. Неужели оно окажется невозвратным.
Станиславский 173. H. П. Хмелеву Телеграмма
28 июля 1928 Кисловодск От имени артистов МХАТ и от меня прошу передать восторженные приветствия японским сотоварищам по искусству - артистам "Кабуки" 1. Благодарим за великое искусство их прекрасной страны, за общение непосредственно из сердец в сердца, которое дает почувствовать душу народов. Жалею, не могу присутствовать, восторгаться спектаклями, учиться их искусству, познавать великие артистические традиции.
Станиславский 174*. Н. А. Подгорному 20 сентября 1928 Дорогой Николай Афанасьевич. Пишу Вам по следующему поводу. Дело в том, что здесь в Берлине задолго до моего приезда было оповещено, что я приезжаю в Германию. Одни говорили, что это путешествие связано с гастролями МХАТ, другие утверждали, что меня выписывает Рейнгардт для работы с ним, третьи утверждали, что я, как и Чехов, перехожу сюда на службу и т. д. Вот почему теперь меня осаждают интервьюеры и мне приходится от них всячески скрываться 1. Но теперь моей защитой может быть одна Мария Петровна, а у нее и без меня много дела. Несмотря на все предосторожности, я вчера попался - и разговорился с каким-то милым господином в кафе. Он выдавал себя за моего поклонника, обратился с коротенькой речью к сидевшим в кафе и просил меня приветствовать. Все это не давало мне возможности видеть в нем рецензента, а не поклонника. Что он теперь напишет - неизвестно. Я, конечно, ничего не говорил ему особенного, но для того чтоб написать всякую чепуху в интервью, вовсе не надо говорить ее. Пишущий, как известно, сам выдумывает то, что его волнует и интересует. Кроме того, вчера я был в Deu'tsches Theater и смотрел "Die Artisten"2. В антрактах за мной следом ходили какие-то люди и зарисовывали с разных сторон. Очевидно, появится мой портрет, а под ним будут тоже писать всё, что им захочется.
И этого мало. Ко мне поступают всевозможные предложения - играть, режиссировать, учить, ставить и играть в кино.
Все без исключения русские, которые здесь работают, выдают себя за моих учеников и тем удивляют берлинцев, которые представляют, что в России только и есть один Станиславский. Это очень популяризирует мое имя. Только что приехал фотограф - и надо будет, по-видимому, ехать сниматься, так как он приедет ко мне в такой час (обеда), когда от него не увильнешь. Что будет еще дальше - я не знаю. Слышу, что еще готовятся совершенно необыкновенные предложения. Единственный способ - скорее уехать отсюда, пока не выросла какая-нибудь сплетня или гадость. Но беда в том, что Игорь только к воскресенью может быть в Баденвейлере, а жену и семью задерживают здесь всякие дела и доктор, которому надо показать внучку.
Вот я и решил для предосторожности написать обо всем Вам и просить Вас повидать Алексея Ивановича Свидерского, чтобы рассказать ему, как обстоит дело. Не подлежит сомнению, что все происходящее здесь откликнется в Москве и создаст сплетни о том, что я бежал из России и т. д. Пусть Алексей Иванович знает и в критический момент скажет свое веское слово 3.
И на будущее время я буду писать Вам и говорить все, что здесь делается. Письма будут короткие, сжатые.
Еще бы хотел знать: если меня будут спрашивать здешние русские актеры - можно ли им вернуться в Москву и как к ним там отнесутся,- что им говорить? Речь может итти (пока, предупреждаю, я не имею ни от кого никаких определенных вопросов. Я лишь знаю, что некоторые находятся в тяжелом положении) о членах пражской группы: Крыжановской, или Бондыреве, или Серове4. Повторяю, никого из них я не видал, но если они узнают из газет, то могут ко мне обратиться. Доехал я, благодаря Вашим и Рипсиным заботам, великолепно. Получил на границе телеграмму. Все были ко мне чрезвычайно любезны. Багаж был отправлен прямо до Берлина, и ничего пересдавать мне не пришлось.
Надеюсь, что скоро получу от Игоря телеграмму и что в субботу удастся отсюда выехать. Погода - чудесная. Берлин (новый) очень исправился и начинает мне нравиться. Все очень любезны, и я чувствую себя, против ожидания, уютно и прекрасно. Но... не могу сказать, чтоб я отдыхал. Не дают. Приходится быть и у Гзовской с Гайдаровым (уехали в Африку) 5, и у Чеховых 6, и у Леонидова, который тоже мил 7.
Русские здесь имеют сумасшедший успех. Кино (наше) - считается лучшим - лучше, чем американское.
Обнимаю Вас, Рипси, Николая Васильевича8, Леонидова. Прочтите мое письмо Зинаиде Сергеевне Соколовой и брату. Были у меня вчера (обедали) Моисси с женой. Он собирается приехать на юбилей. Говорит, будто и Рейнгардт хочет приехать. Его нет в Берлине, и я его не увижу.
Ваш К. Алексеев 1928 20 IX. Берлин
175*. Н. А. Подгорному 22 сентября 1928 Берлин Дорогой Николай Афанасьевич. Для Вашего сведения сообщаю, на случай каких-нибудь сплетен, что, говорят, в газетах появились сообщения обо мне, причем глухо пропущены такие фразы: "по словам самого Станиславского", "как говорил нам Станиславский". Леонидов показал мне лишь одну из них. В "Zeitung am Mittag" (которую прилагаю) и корректную статью в журнале "Die Dame" (которую привезу).
Я был в полпредстве и, на всякий случай, сообщил там о том, что здесь хотят завести прочную связь со мной или с театром. Спрашивал, как мне относиться к этому. Они сказали, что правительство ищет этой связи и одобряет ее.
На следующий день здешний оберинтендант драматического театра (Staats- und Schiller-Theater) Леопольд Иесснер сделал мне визит и пригласил приехать к нему в управление. Я был вчера. Он меня встретил у входа и проводил до входа, сам подавал пальто, словом, был демонстративно любезен. Он предлагал мне поставить у них с немецкими актерами "Свадьбу Фигаро". Об этом говорил мне и Леонидов Л. Д. Это его мысль. Этот спектакль должен итти весной, в мае, на вновь учрежденных в Берлине ежегодных Festspiele {фестивалях (нем.).}.
На этих же фестшпилях он предлагал играть нам опять то же (всем набившие оскомину) - "Дно", "Дядю Ваню", "Вишневый сад". Дело в том, что июль месяц отдан сезону в Лондоне, июнь - [в] Париже, а май немцы присваивают себе, и теперь они готовят большие торжества, как он выразился, под устройство Stadt и Staats, т. е. города и государства. Играть в чудесном Staats-Theater {Государственном театре (нем.).}. Для продолжения разговора об этом Иесснер созывает всех режиссеров, которые якобы желают меня чествовать (придется говорить речи, по-французски!!). Просил точно назначить день моего приезда в Берлин из Баденвейлера. Я отговаривался, что сам не знаю, так как боюсь этих заседаний пуще огня, того гляди, что от конфуза сболтнешь что-нибудь не то.
Тем не менее это заседание - назначается, и я не сумею от него отказаться.
Иесснер ведет сейчас большую постановку (кажется, "Эдипа"). Тем не менее он хочет приехать на наш юбилей в Москву. Рейнгардт и Моисси тоже собираются1. Позаботьтесь о квартирах или комнатах в гостинице, чтоб не сконфузиться.
Кажется, мне будут предлагать снимать в кино иллюстрации моей будущей книги. Скажите Желябужскому2, чтоб ему было стыдно.
Сегодня уезжаю в Баденвейлер, хотя еще не имею известия о том, что Игорь выехал.
Погода хорошая, но стало холоднее. Опять виделся с Чеховым. Понемногу на него влияю, т. е. удерживаю от ложных шагов. Мое впечатление - что, если ему дадут выполнить мечту о классическом театре, он тотчас же вернется, но из своего театра3 он признает только небольшую группу. Это между нами.
Обнимаю Вас, Рипси, Николая Васильевича, стариков.
Остальным поклон.
Ваш К. Алексеев 1928. 22-IX
176 *. М. Рейнгардту 25 октября 1928 Москва Я в Москве и, мысленно оглядываясь на то, что было в Берлине, вновь переживаю все, что испытал там, и мне становится тепло и радостно на душе. Я чувствую себя связанным с Вашим далеким и прекрасным городом не только внешне, формально, т. е. новым званием почетного члена всех Ваших театров, которым я очень дорожу и горжусь, но и другими, более интимными, внутренними нитями, которыми теперь соединен с Вами и с членами Вашей многочисленной театральной семьи.
Это новое ощущение греет меня и доставляет мне большую радость.
Жизнь артиста протекает не в плоскости повседневной жизни, а в красивых воспоминаниях прошлого и мечтаниях о будущем.
Все пережитое мною благодаря Вашему исключительному ко мне отношению дает богатую пищу для таких воспоминаний и мечтаний.
Приезд ко мне Вашего представителя, очень милого и приветливого человека, простая, сердечная и интимная встреча, которой Вы меня удостоили у Вас в Deutsches Theater, много незаслуженных почестей, добрых слов, адрес и знак почетного члена, передача прекрасного автомобиля, изящная форма, в которой это было сделано, великолепный ужин и гостеприимном обществе. Все это дорогие для меня воспоминания1.
Я помню и другой вечер, еще более интимный, у Вас на квартире. Это был вечер мечтаний о будущем.
Все эти воспоминания о только что пережитом бодрят, а мечтания о будущем молодят меня.
Такие переживания особенно дороги, и потому я шлю Вам глубокую благодарность.
Прошу передать мой поклон фрау Тимиг, которая меня пленила как артистка.
Простите мне, что я пишу на своем, а не на Вашем родном языке. Но иначе я не сумел бы передать те чувства, которыми я преисполнен.
P. S. Прилагаю перевод.
177 *. П. С. Когану Москва, 31 октября 1928 года
31 октября 1928 Глубокоуважаемый Петр Семенович. Сильное переутомление, отразившееся на сердце, приковало меня к постели. Я лишен большой для меня радости присутствовать на сегодняшнем заседании, которое состоится в Государственной Академии художественных наук в честь Московского Художественного театра1.
Я тем более огорчен моей болезнью, что она лишает меня не только знакомства с интересными докладами, которые будут прочитаны, но я пропускаю удобный случай передать сегодня Академии художественных наук и Вам, как ее председателю, глубочайшую благодарность за ту честь, которую нам оказали устройством совершенно исключительного юбилейного торжества. Оно награждает нас выше заслуг, оно отмечает нашу работу в прошлом и придает энергию для дальнейшей работы в будущем.
Через Ваше любезное посредство я бы хотел передать всем лицам, причастным к организации нашего юбилея, мою бесконечную благодарность.
С искренним почтением К. Станиславский 178*. Коллективу Оперной Студии-театра имени К. С. Станиславского
1 марта 1929 Москва Милые студийцы! Все, все, все. Потихоньку от докторов пишу вам эту записку.
Не выдавайте меня.
Знайте: вам только кажется, что я не с вами, а я незримо, душою - присутствую и мысленно переживаю и представляю все, что делается у вас.
Вы чисто и добросовестно отнеслись к своему делу; работали не щадя себя и вышли из трудного положения, в которое поставила вас моя болезнь 1.
Это очень много. Это доказывает, что студия жизнеспособна, что у вас у всех есть энергия, настойчивость и самостоятельность.
Молодцы. Это большая радость для нас всех и, в частности, для меня.
Остальное - не от нас, от случая. Но знаю наверно, что работа, сделанная от души, с любовью, никогда не пропадает. Идите смело на сцену и помните, что успех спектакля создается не премьерами, а рядом повторений и временем. Сегодня же только генеральная репетиция на публике. И таких предстоит еще десять, пятнадцать2. Лишь после них спектакль встанет на ноги и создаст о себе на долгие годы общественное мнение.
Когда будет подыматься занавес или каждому из вас настанет время выходить на сцену - помните, что это не решающий момент, а только первый выход перед публикой, которая уже успела вас полюбить.
Обнимаю нежно, так же крепко как и люблю, своего четвертьвекового друга и любимого артиста и таланта - Ивана Михайловича... Друзья узнаются в несчастье. Спасибо ему. Знаю, слышал, как он помог вам3.
Бориса Ильича4 тоже обнимаю. О том, какую большую работу он проделал и какой спектакль садминистрировал, я, как режиссер, знаю. То, что он сдал мне в свое время, было сдано прекрасно, и [я] благодарил за это.
То, что огромный спектакль налажен и идет, говорит само за себя. Зинаиду Сергеевну Соколову обнимаю и поздравляю с прекрасной работой. Сужу по слухам. Многое в этой работе, по-видимому, сделано самостоятельно и вышло хорошо. Тем более счастлив, что это удается и без моего участия. Михаила Николаевича5, Константина Петровича6, весь музыкальный персонал и членов оркестра приветствую и поздравляю с огромной работой. Всех концертмейстеров - тоже. Весь режиссерский состав поздравляю и радуюсь за их работу. Весь административный и монтировочный состав - Сергея Ивановича7 как художника и даже машиниста в этом спектакле, Павла Ивановича 8, Юрия Алексеевича9, Александра Владимировича10 (знаю, как им досталось и как они потрудились). Милую мою любимицу Бутникову11. Замечательную и великолепную Надежду Петровну Ламанову - приветствую, целую ручки, благодарю и восхищаюсь. О. П. Аносову12 - тоже. Всех трудившихся и создававших костюмы. Дорогую Маргариту Георгиевну13, Евгению Ивановну14, Александра Александровича Поспехина 15... Всех, всех, всех поздравляю с окончанием огромной работы.
Что будет дальше, как примет публика - это мне теперь пока не важно.
В последнюю очередь, чтоб было заметно, обращаюсь с приветом к Фридриху Карловичу 16, Федору Дмитриевичу 17 и всем членам Правления, к Павлу Петровичу18. Их огромный труд достоин восхищения и огромной похвалы.
Каждого поодиночке - приветствую и, кого можно, - крепко обнимаю.
К. Станиславский 1 марта 1929 г.
179. Л. Я. Гуревич 14 марта 1929 Дорогая и горячо любимая Любовь Яковлевна! Это первое письмо за время болезни, которое, к слову сказать, я пишу потихоньку от докторов (если не считать записки, которую я написал студийцам в день премьеры "Бориса Годунова").
Пишу лежа и потому плохо - простите.
Я очень соскучился о Вас. Не знаю, когда мы с Вами увидимся. Вы сильно заняты и прихварываете, я же еще не настолько окреп, чтобы можно было говорить о волнительных делах и вопросах, без которых не может обойтись наше свидание.
Вот почему я пишу.
Потребность говорить с Вами забродила во мне давно. С того момента, как мне впервые показали новое издание моей книги 1. В этом издании я не повинен. Это всецело дело Ваших рук. Тем больше у меня потребность благодарить Вас без конца. Не знаю, как и чем отплатить Вам за все, что Вы делаете для меня. Конечно, под Вашим непосредственным наблюдением книга вышла чудесно. Всем она нравится, даже больше первого издания, которое тоже удалось на славу.
Я заказал Рипси особо переплетенную книгу для Вас и пришлю ее, лишь только она будет готова. Спасибо огромное, искреннее, дружеское за великую помощь. Если бы не Вы и не Ваша постоянная поддержка и ободрение, я бы не написал этой книги. Вы - моя крестная литературная мать.
Вот и теперь, при втором томе2, я не могу обойтись без Вас, без Вашей критики.
Я пишу это не для того, чтобы заставить Вас отвечать мне. Я знаю, как Вы заняты, как Вам нездоровится, как Вас измучил Филиппов и КR, что вы все там, в Академии 3, сейчас переживаете.
Поэтому я умоляю Вас не отвечать мне. Просьба моя в другом, а именно: скоро я уеду за границу и там буду работать. За это время, несмотря на самые исключительные условия, которые создались для писания в моем теперешнем полном уединении, - мне трудно работать, по крайней мере писать новое. Я могу только подбирать, систематизировать то, что уже написано. С грехом пополам я слепил более или менее прилична две главы, самые трудные для меня: Аффективная память и Общение. Они нуждаются в переработке, в больших поправках, добавлениях. Тем не менее приблизительный характер того, что будет, можно по этим черновикам себе представить.
Если у Вас будет время, просмотрите их и при свидании (а не письменно, умоляю не утруждать себя этой работой) скажите мне откровенное, строгое, беспощадное мнение.
Больше всего меня смущает то, что я не знаю, кому я пишу? Специалистам или большой публике?
Конечно, мне бы хотелось быть понятым последней, т. е. большой публикой. Я для этого стараюсь быть общедоступным. Но не могу понять, удастся мне это или нет.
Другая беда в том, что мне кажется, что книга выходит скучной, после первой книги. Причина понятна. Там воспоминания, здесь - грамматика. Но разве этим интересуется читатель? Для него и грамматика должна быть забавной, иначе он не будет ее читать. Может, сама форма дневника скучна. Факт в том, что, стоит мне [начать] перечитывать написанное, и я сплю и злюсь на себя.
Обнимаю Вас дружески и нежно. Очень хочу свидеться. Люблю Вас искренно и очень высоко ценю. Елене Николаевне 4 мой душевный привет.
Ваш К. Алексеев (Станиславский). Чувствую я себя пока не очень бодро. Замучили перебои. Никак не могу поправиться, чтоб уехать на тепло.
180. Л. М. Леонидову Баденвейлер
19 июня 1929 Дорогой Леонид Миронович! На время моего отсутствия очень прошу Вас поруководить репетициями "Отелло", если таковые будут происходить 1.
Очень важно, чтоб вначале не свихнуться с верного пути сквозной линии.
До окончания постановки "Воскресения"2 Илья Яковлевич3 будет занят, и постановочная часть и монтировка, очевидно, не будут еще начаты.
Обнимаю Вас.
Что сказать о здоровье? Кажется, я поправляюсь. Но процесс этот идет так медленно, что я его не замечаю. Во всяком случае, от берлинских простуд я оправился.
Обнимаю Вас и искренно желаю отдохнуть получше.
Любящий Вас К. Станиславский 19-VI-929
181 *. З. С. Соколовой 20. VI 1929 г.
Badenweiler
26 июня 1929 Милая Зина, ты первая написала мне и одна держишь меня в курсе того, что происходит у вас. Все, даже Рипси, набрали воды в рот, воображая, что незнанием можно успокоить человека. Спасибо тебе. Твои письма - радость моей жизни; портит ее только то, что эти письма пишутся, очевидно, ночью, на переутомленные нервы. Ты не можешь себе представить, как я теперь понимаю допущенную мною ошибку переутомления до последнего предела, как я на опыте сознал, что именно этот-то предел переступать опасно. Когда мне это говорили другие, я к этому относился совершенно так же, как вы относитесь к моим теперешним увещаниям. Меньше всего я бы хотел быть причиной опасности в этом и потому умоляю тебя и Володю никогда не писать мне через силу; во-вторых, если есть какое-нибудь дело, вопрос, - написать его на странице и не считать обязательным во что бы то ни стало заполнить эту страницу со всех сторон. Написала что нужно, и будет. Как ни любопытно знать, что у вас делается, лучше сдержать свое любопытство, чем излишне переутомить вас. Ведь вы сейчас в действующей армии, а я в тылу. Прочти все это Володе, к которому это одинаково относится...
Теперь начну по порядку отвечать на все твои письма. Только маленькое предисловие: я сам не пишу тебе не потому, что я болен и не могу сам тебе писать, а потому, что Игорь был так мил и предложил свои услуги. Диктовать скорее, чем писать. Итак, Авранек1. Подробно об этом я писал Володе. Опасность Большого театра есть, придется с ней отчаянно бороться. С другой стороны, - с кем же, как не со стариками Большого театра, прививать музыкальную культуру? Этого не понимают в Большом театре, выгоняя тех, кем нужно в настоящее время больше всего дорожить. Я не счел возможным сделать эту ошибку и потому пошел на риск. Справились с Суком, справимся и с Авранеком. Он такой же очаровательный старик, как и Сук. От Большого театра будем оберегаться общими усилиями, но только будь в этом деле благоразумна и знай, что сразу это не дается. Надо самим прежде узнать, что брать от них и от чего нужно отказываться. [...]
Анатолий Васильевич2 сказал, что нам оставят этот театр, но после этого был большой успех у Немировича3. До сих пор никаких известий об этом не пишут - меня это беспокоит. Попроси Федора Дмитриевича написать мне об этом. Страшно рад за дебютантов: Юницкого и др.
Спасибо за поздравление в день именин; очень тронут.
По поводу "Севильского цирюльника" я прилагаю здесь отдельную записку. Смысл ее таков: если тебе нужно будет попугать кого-нибудь, воспользуйся ею. По секрету же скажу тебе, что мы с Игорем занимаемся системой на "Севильском цирюльнике". Что выйдет, пришлем тебе для сведения. Ты же говори, что все оперные постановки я бросил и занялся "Отелло", потому что Художественный совет настолько не понимает режиссерского дела, что даже не понимает, чего стоит написать мизансцену целой оперы вроде "Риголетто". По поводу их постановления, что опера должна идти в январе, могу сказать только - пусть постановляют, пойдет же она тогда, когда пойдет. Художественный совет утвердил оперу, не прослушав певцов, - пускай же он лучше сидит и молчит и в другой раз думает, прежде чем заставлять людей, несмотря на болезнь, наскоро вымучивать из себя мизансцены. Но, с другой стороны, и они должны ввиду формальных условий определять сроки. Если это постановление было сделано на основании декретов, то они иначе поступить не могут. Значит, не тереби себе нервы, пускай будут назначены мнимые сроки, это заставит монтировочную часть поторопиться с постановкой, а опера пойдет тогда, когда я ее утвержу. Да, действительно трудно работать с людьми, когда они ничего не понимают.
Что касается традиций, которые нужно охранять, то во все века традиции понимались только талантливыми. Их меньшинство, и всегда большинство будет попирать эти традиции. Как это ни скучно, но нам приходится в числе наших обязанностей всегда, безостановочно вести работу по охранению традиций; поэтому в каждом данном случае не трепи себе нервы.
Понимаю твое волнение при дебюте Юницкого и Левы одновременно. Очень хорошо сделала, что этого не допустила.
Кто же, в конце концов, поет в "Севильском" - какие Розины? С Воздвиженской, как бы она ни была мила, невозможно в несколько месяцев приготовить партию, я отказываюсь.
Скажи при случае, что я определенно протестую против такой непедагогической бессистемности. Она заключается в следующем. Берут, допустим, Шарову, кладут на нее безумный труд и время, делают из нее хорошую актрису - казалось бы, что именно с ней и нужно продолжать заниматься, чтоб превратить ее в первоклассную актрису. Не для того же я занимался 50 лет своим делом, как и ты тоже, чтоб с новичками проходить азы; между тем у нас Шарову отменяют, а берут новенькую, только потому, что Збруевой понравился ее голосок. А завтра опять не понравится, Воздвиженская не понравится, - брать Сидорову, и снова начинай зубрить зады. Это неправильно, и скажи, что я против этого протестую и требую для своих постановок опытных актеров.
Возвращаюсь опять к "Севильскому". Не волнуйся сроками - первый, кто просрочит на много-много месяцев, это сам Головин.
Очень рад, что, по-видимому, дело с ним сходится. Без него ставить пьесу не с кем. Сколько я ни думаю, никого придумать не могу. Повторяю, что 2500 ему дать нужно. Я сам боюсь, как бы Федор Дмитриевич не напортил4.
В декабре - "Пиковая дама"?! Ответ мой: комики. Скажи Володе, чтоб не трепал нервы; вероятно, это простая формальность, без которой они обойтись не могут, - согласен5. Относительно "Онегина" я прилагаю записку6. Пишу к твоему сведению: первую картину, вторую картину, ларинский бал, греминский бал - только подновить; третью картину считаю отвратительной, дуэль тоже, последнюю картину тоже. Если Матрунин найдет что-нибудь более интересное, но непременно на принципе колонн, то пусть пришлет эскизы 7.
Удивительная эта партия Бартоло - никто петь ее не может. Из Детистова можно сделать Бартоло - уж очень самобытен. В таком случае Панчехин - Базилио 8.
Вот хорошо бы было, если бы Александр Яковлевич проверил "Пиковую даму".
Насчет пересылки эскизов Головина сюда - конечно, мне было бы очень интересно их видеть, но очень страшно, чтобы головинские эскизы не пропали в дороге. Поэтому лучше не посылать.
Очень рад, что ты Головину понравилась и он тебе. Очень страшно за его здоровье.
Отчего же не выпустить Базилио на осле - только где?
Даю полное тебе полномочие по заказу и приемке костюмов "Онегина". Конечно, не требуя того, чего театр дать не может. Конечно, хорошо бы 2000, и сделать все заново, но не следует забывать, что у нас впереди "Пиковая дама", которая кусается.
Обнимаю и люблю.
Твой Костя 182. Ф. Д. Остроградскому 19/VII -29
Badenweiler
19 июля 1929 Дорогой Федор Дмитриевич! Прежде всего спасибо Вам за Ваши интересные и обстоятельные письма. Не оставляйте и на будущее время. Пишу лежа, а потому плохо. Не взыщите. Пишу потихоньку от докторов и потому пока буду краток и коснусь лишь самого важного и спешного.
Лишь только корреспонденция не будет меня утомлять, напишу еще, обстоятельно по важному вопросу о том, что традиции студии, на которых и ради которых она создалась, находятся в большой опасности. Пока обращаюсь к другому спешному вопросу - о конкурсе и премиях для новой оперы. Будьте другом и устройте незаметно, чтоб об этом не говорили, чтоб не истолковывали ложно моего мнения, следующее.
Вы пишете, что поданный Вами проект Главискусство хочет объявить от себя, а не от имени нашей студии. Пусть будет так, пусть объявляют не от нашего, а от имени Главискусства. Объясню причину. Но прежде - признаюсь Вам, что я всей душой сочувствую и хочу новой, современной оперы. Я очень ценю инициативу и труд, положенный на это дело. Я очень хотел бы сам принять в этом посильное участие. Кроме того, я признаю, что если подходить к этому вопросу от обычного, устарелого теперь взгляда на творчество и искусство, то выработанный проект следует одобрить. Но... Наша студия, МХТ, система что-то сделали за четверть века. Куда-то двинули театральное искусство, заставили взглянуть на его основные принципы совсем другими глазами.
Присланный Вами проект находится в полном противоречии с выработанными нами в МХТ и в Оперной студии системой и ее основаниями, говорящими о принципах коллективного творчества.
Нельзя писать либретто в Киеве, музыку - в Архангельске, а ставить слепленное произведение в Москве! Из этого не может получиться художественного произведения. Именно нашему театру надо восставать, а не поощрять эту художественную и творческую ошибку.
Чтобы вышло художественное произведение, т. е. опера, надо обратиться к данному музыканту, узнать, чем он живет, с какой стороны к нему подходить, чем зажечь его. Поняв, надо искать подходящего либреттиста и налаживать его на сквозное действие и сверхзадачу, от которой зажигается композитор.
Мечтать о том, что к этому творчеству своевременно призовут режиссеры, - нельзя.
Наше дело еще никем не понимается. Но сцепа между композитором и либреттистом необходима.
Ограничусь пока сказанным для пояснения моей мысли - остальное сложно и не поддается выяснению в коротком письме. Пока больше писать не могу.
Здоровье мое поправляется, но такими крупицами, что я это-то не замечаю. Один день лучше, другой - хуже. А потом вдруг пройду 300, 400 шагов и не устану, и после этого вдруг без всякой причины устаю от ста шагов.
У нас сильнейшая жара, наступившая после холодов и дождей. Почти каждый день страшные грозы. Маруся, Кира, Киляля и Игорь (которого Вы, кажется, не знаете) шлют Вам привет.
Целую ручку моей любимице Вашей супруге. Вас обнимаю.
К. Станиславский 183. Из письма к В. С. Алексееву 26 августа 1929 Баденвейлер ...Прежде всего ставлю первейшее свое условие и требование; если они не будут исполнены, то всякий смысл существования студии теряется. Это прочти всем участвующим в постановке1. Это мое настоятельное требование относится [ко всем], начиная с режиссера, дирижера, хормейстеров, всех артистов и кончая последним бутафором.
Все, что завоевано до сих пор студией, должно быть не только сохранено, но и двинуто вперед.
Я подразумеваю:
а) Идеальная дикция.
б) Идеальная ритмика.
в) Сценическое отражение каждого момента музыкальной партитуры, идущего по сквозному действию.
г) Все хоры должны быть выучены так, чтобы можно было их разбрасывать не по голосам, а по внутреннему смыслу того, что происходит на сцене.
д) И солисты получают мизансцену не по тому, как удобно дирижеру или лицам, стоящим за кулисами, а по тому, как этого требует сквозное действие.
е) Вопрос о законах речи не может оспариваться; это есть закон для каждого грамотного деятеля искусства.
ж) Все это должно быть выполнено, но отнюдь не в ущерб музыкальной стороне. Надо сделать все, чтобы она была Образцова. Как показала нам семилетняя практика, это делается с помощью верной выучки и репетиций. Эти репетиции должны быть даны во что бы то ни стало.
Словом, все понемногу уходящие достижения студии надо во что бы то ни стало возвращать. За это, предупреждаю, я буду сильно бороться.
184. Ф. Д. Остроградскому Август 1929 Баденвейлер ...По поводу музыкального руководства. Как же Хайкин может одновременно вести две оперы?
"Севильский цирюльник" может идти с успехом только в том случае, если он пойдет по всем нашим принципам. Здесь требуется большое содружество с капельмейстером. Очень бы хотел поработать с Хайкиным и уверен, что он заинтересуется и пойдет навстречу тому, ради чего основан наш театр1.
Упорно держусь того мнения, что надо готовить одновременно три оперы. Одну - большую и две - легкие, без которых мы сядем, если получим в свое распоряжение театр целиком. Боюсь, что мне придется долго убеждать в том же, в чем десять лет убеждал МХТ, а именно - только при работе, трех опер одновременно можно давать по нескольку опер в сезон. А для нашего репертуара это необходимо. Надо всячески поухаживать за Иваном Михайловичем. Если он мог вывести на сцену "Бориса", он сможет это сделать и с другими операми2.
Я предлагаю ставить:
"Пиковая дама", "Севильский", "Риголетто"; или "Золотой петушок", "Севильский", "Риголетто"; или "Снегурочка", "Севильский", "Риголетто"; или "Псковитянка", "Севильский", "Риголетто".
Параллельное распределение ролей - прилагаемое - подлежит проверке, так как не могли знать мнения вокалистов при составлении списка.
К. Станиславский. Режиссер "Севильского" - Соколова 3.
"Риголетто" - Вершилов 4.
Пусть представляют сами на утверждение тех, кого они хотят себе в подручные.
К. Станиславский. Владимир Сергеевич - конечно, "Пиковая дама" 5.
185 *. Из письма к Р. К. Таманцовой 7/IX 1929 г.
7 сентября 1929 Баденвейлер ...Федор Иванович 1, когда узнал о моей болезни, приехал ко мне в Берлин (по пути в Варшаву) и предлагал мне денег в случае, если я нуждаюсь, а также приглашал на все лето в свое имение рядом с Биарицем.
...Страшно счастлив за Леонидова, что он поправляется. Если бы он знал, как я хочу с ним работать! Пусть он не сердится на меня, что я ему еще не ответил, и напишет два слова: как Головин, незаконченные костюмы, эскизы и что вообще делается по "Отелло"? Пробовал писать мизансцен[у], но еще волнует и больная фантазия. Кроме того, разучился писать мизансцены.
186. Л. М. Леонидову 15/IX-1929 г.
Badenweiler
15 сентября 1929 Дорогой Леонид Миронович! Рипси известила меня о том, что назначен красный директор1. По этому поводу у меня был разговор со Свидерским 2 неоднократно, и недавно мы обменялись телеграммами, содержание которых приведу ниже. Теперь я должен отчитаться в своих поступках перед стариками - создателями дела. К кому же мне направить это письмо? Москвин, Качалов, Лужский (болен), Подгорный (скажут, что люби 
| |
| Просмотров: 391 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры