Станиславский Константин Сергеевич - Письма (1918-1938)

мчик)... Вы знаете наших стариков - прочтут, поговорят и отойдут в сторону. Поэтому я обращаюсь ко всем старикам и молодежи, но через Ваше любезное посредство. Во-первых, Вы энергичный, смелый, умеете говорить свое мнение прямо, тактичный и лучше всех знаете мое мнение о теперешнем положении театра. Вы лучше, чем кто-либо, поймете, что можно и чего нельзя говорить, - поэтому разрешите мне Вам открыть все мои мысли и чувства так, как они на самом деле совершались во мне.

   Вы лучше знаете атмосферу театра, его настроение и умолчите о том, чего говорить пока не следует. Не удивляйтесь, что я не сам пишу, а диктую - это происходит не потому, что я слишком слаб и не могу писать, а потому, что такого рода письма меня очень волнуют, в соединении с собственным писанием они скоро утомляют, приходится растягивать процесс писания на целую неделю, что и случилось с этим письмом, но если бы я сам его стал писать, то затяжка вышла бы еще значительно длиннее. Письмо я диктую сыну, за порядочность и неболтливость которого я ручаюсь. Кроме того, он все равно знает все мои дела, так как я по поводу них с ним всегда советуюсь.

   Не сердитесь, что не отвечал до сих пор на Ваше письмо, но я все время был либо загружен письмами, либо чувствовал себя плохо и никакой корреспонденцией не занимался.

   Обнимаю Вас и заранее благодарю за посредничество, которое спасет меня от всяких кривотолков.

   Прилагаю свою исповедь по поводу красного директора.

   Нежно обнимаю Вас и люблю.

  

   Вопрос о красном директоре, как известно, тянется уже давно. Начался он до Свидерского, но тогда я был в силе и правление было в руках людей, которых я считаю деловыми. После этого, как Вам известно, я заболел, Владимир Иванович остался один, деловое правление смели, Владимир Иванович не мог заниматься административно-финансовой частью, и финансово-административная часть попала в руки теперешнего управления ³. Я их очень люблю, они хорошие актеры, но где же их деловой опыт? Почему они в этой области заслуживают доверия? Как они взялись за ведение столь сложного дела? Их неопытность и непонимание этого дела яснее всего сказались в том, что они с первого шага устранили тех двух опытных и деловых людей, за которых они благодаря своей неопытности должны были бы держаться ⁴.

   С этого момента я твердо знал, что пройдет год, другой, третий, и у нас вновь в театре заведется второй Дмитрий Иванович, Андреев и компания⁵. Эти самые люди, которые взялись за столь сложное дело финансово-административного управления, в достаточной мере показали себя в этой области во время своего управления Второй студией. Тогда они благодаря своей неделовитости чуть было не попали на скамью подсудимых, и теперь я убежден в том, что они снова станут жертвой ловкого эксплуататора, вроде Животовского ⁶.

   Вы поймете, что я в свои годы не могу принимать на себя директорскую ответственность и на старости лет садиться на скамью подсудимых из-за неопытности молодого правления. Сам я, который на своем веку создал три завода и в течение 30 лет имел дело с деловыми людьми, откровенно признаюсь, что без делового правления - иначе говоря - Николая Васильевича и Николая Афанасьевича - я боюсь оставаться директором. Эту последнюю фразу я говорил, говорю и буду говорить. Об этом сказал и Свидерскому, когда он приезжал ко мне во время моей болезни перед отъездом.

   Естественно возник вопрос: что же делать дальше? Я болен и работать по-прежнему не могу. Владимир Иванович переутомляется и тоже по-старому работать не может, его едва может хватить на литературно-художественную и режиссерскую часть. На это я сказал Свидерскому, что единственным выходом я вижу назначение красного директора, и тут же поспешил поставить ему огромное "но". Директор директору рознь; один директор может принести большую пользу, другой может погубить все дело. Уничтожить тончайшую организацию Художественного театра навсегда и бесповоротно - дело одной минуты, одного росчерка пера; создать его - дело случая редчайшего, который попадается в столетие раз. Вот почему для нас выбор красного директора - вопрос дальнейшего существования театра, его жизнь или смерть. Хороший директор может оказать театру при его данном положении огромную помощь. Говорю это по личному опыту Оперного театра. Когда возникают там вопросы политического характера, мы, не коммунисты, не можем говорить авторитетно, с нами мало считаются, но картина сразу меняется, когда в этом вопросе выступает красный директор, коммунист, потому что с ним считаются, с ним разговаривают иначе, чем с нами, и он сам говорит с другими совсем иначе, чем мы. Мы знали, какое значение имели в театре коммунисты, которые поняли его природу и бережно отстаивали то, что нужно было любовно спасти и сохранить. Вот такой красный директор, если не понимающий еще, то желающий понять природу театра, является при данных условиях, по моему глубокому убеждению, необходимым.

   Приблизительно эту мысль, в более осторожных выражениях, я высказал Свидерскому, когда он поставил мне вопрос о том, что делать дальше. Конечно, при этом я предупредил его, что говорю на основании предыдущих годов, а не последнего истекшего сезона, в течение которого я не был в курсе того, что происходило в театре.

   Мой разговор со Свидерским я передал по телефону Владимиру Ивановичу, настолько, насколько позволял телефонный разговор и медицинский контроль моего пульса. Если не ошибаюсь, Владимир Иванович соглашался не на красного директора, а на красного члена управления. Но ведь это же игра слов, важно не то, как он называется, а важно то, что он коммунист, официально приставленный для наблюдения за ведением дела. Я считаю, что красный директор, непосредственно соприкасающийся с нами, директорами, гораздо лучше, полезнее или, в случае неудачного назначения, безопаснее, хотя бы потому, что он общается постоянно с нами, а не вдали от нас, или потому, что официально у него один голос, а у нас два, если мы сумеем друг с другом столковаться. Столковаться же с деловым, образованным, любящим наш театр и искусство и коммунистически дисциплинированным человеком нетрудно, и я знаю это по многим и многим случаям моего личного опыта последних годов. Но самое главное то, что на должность директора, естественно, назначат какого-нибудь большого коммуниста, который не согласится итти на должность просто одного из членов управления. Туда пойдет маленький коммунист, неавторитетный, который будет держать линию не художественно-общественную, а личную и бюрократическую. С таким деятелем, облеченным властью, куда труднее сговориться, чем с образованным, интеллигентным человеком, понимающим и любящим театр.

   Расставаясь со Свидерским, я формулировал ему свой взгляд таким образом: существует деловая группа лиц (не знаю, как их будут называть): красный директор, Егоров и Подгорный (если говорят про них, что у них тяжелый характер, то коммунист с ними справится). Эта тройка ведет административно-финансовую часть. В нее мы с Владимиром Ивановичем не вмешиваемся до тех пор, пока дело не коснется художественной, артистической, постановочной части, и все теперешнее управление в эту часть не допускается. Это делается для спасения тех актеров, которым нужно учиться, учиться и учиться и которые вместо этого занимаются чуждым им делом, в котором они абсолютно ничего не понимают, в котором их забавляет и портит власть им непосильная. Они не могут быть представителями Художественного Театра с большой буквы. Они не смогли быть даже директорами Второй студии того же Первого Большого Художественного Театра. Как актеры они сильно пятятся назад, а как правители низводят театр до МХТ с маленькой буквы. Кроме того, боюсь, что при их управлении скоро вернется то время, когда театр опять перестанет платить жалованье вовремя, как это было при Дмитрии Ивановиче.

   Мне остается теперь только привести текст телеграммы, которую я получил здесь от Свидерского, и текст моей ответной телеграммы.

   Телеграмма Свидерского от 29/VIII:

   Проектируется упразднение правления Первого МХТ в; нынешнем составе. Состав правления и три директора: Станиславский, Немирович и коммунист Гейтц, бывший директор Управления московскими зрелищными предприятиями. Обязанности между директорами распределяются по соглашению. Считаю проект целесообразным и кандидатуру Гейтца приемлемой. Срочно телеграфируйте ваше мнение. То же запросил Немировича. Главискусство. Свидерский.

   Моя ответная телеграмма:

   Все дело в личности директора; если образован, понимает природу театра, одобряю, в противном случае - нет. Кроме директоров нужно правление. В финансово-административной части правления настоятельно необходимы Егоров, Подгорный. Пишу. Станиславский.

   К сожалению, моей просьбы и желания не исполнили.

   Забыл сказать, что я говорил еще Свидерскому: пусть теперешнее управление из актеров работает в области режиссерской, этической, репертуарной, литературной и вообще в художественно-артистических областях жизни театра {Для этого нужно создать какую-то режиссерско-литературную, артистическую коллегию из актеров при близком участии Владимира Ивановича и моем. (Примечание К. С. Станиславского.)}. Такая работа полезна для их специальности, а возиться с протоколами, ревизиями и прочее - не их дело, и они погибнут как художники.

   Обнимаю Вас и всех стариков.

  

  

   17/IX- 1929 г.

   Badenweiler

   Только что отправил Вам трудное деловое письмо, как получил Ваше радостное, солнечное об "Отелло" ¹. Бедняжка Головин! Как тяжко слышать о его заболеваниях и как радостно слушать о его работе - ведь это последний художник нашего толка.

   Ему послали 500 р., у него была комиссия - это хорошо. Вы пишете о костюмах Яго, Отелло, Родриго, Кассио, что они значительно лучше первых; только лучше, а не совсем хороши?

   Четыре картины "Отелло" готовы в мастерских? Будет заседание о костюмах? Это хорошо.

   Вы совершенно верно ответили Судакову, если он хочет работать и учиться. С Качаловым я говорил о Яго, и он мне определенно сказал, что он играть хочет.

   Баталов и Хмелев после огромной работы играть могут, но... нельзя же их сравнить с Качаловым ².

   Все, что Вы пишете о Гейтце, очень приятно. Давай бог! Мы стары, нам нужна помощь авторитетного человека. Очень интересно знать, кто таков Бубнов ³.

   Иностранная поездка - очень хорошо. Цена прекрасная. Хочу ли я ехать? Конечно, хочу, только вертится все один вопрос: не стары ли мы? ⁴ Вы поймете, что при той тяжелой болезни, которую я перенес, одна неустанная мысль преследует меня: кто я? маститый ветеран русской сцены или ее активный работник? То мне кажется первое, и тогда я совершенно теряюсь и падаю духом, то мне кажется второе, и я снова молодею и чувствую прилив энергии. Вот и сейчас я мечтал вернуться к 1 октября, но чувствую, что не смогу, и доктор Швёрер меня не пускает. Когда я начинаю волноваться и прошу его мне прямо сказать, безнадежен я или могу поправиться, тогда он начинает перечислять: "1) Выехали Вы из Москвы совсем больной; 2) приехали в Берлин и перенесли два гриппа; весь май месяц проболели, приехали сюда в худшем виде, чем выехали из Москвы; 3) весь июнь месяц приводили себя в московское состояние; 4) в июле закутили; слишком рано захотели быть здоровым; 5) до половины августа пролежали и 6) с половины августа до сентября началось Ваше поправление. Чего же Вы от меня требуете и почему жалуетесь на свой организм? Или Вы не понимаете, что та болезнь, которую Вы перенесли в Москве, очень и очень серьезна и что в Ваши годы восстановление сердечной деятельности совершается чрезвычайно медленно и насильственное ускорение ведет к ухудшению или к рецидиву?"

   Конечно, многое из того, что он говорит, правильно, но когда я подумаю, что сезон уже начался, то я не могу не торопиться и не нервничать микроскопическими дозами поправки. Теперь вся моя надежда направлена к 1 ноября. Бог даст, мне будет лучше, и тогда я Вас обниму в Москве, на репетиции "Отелло". Только бы здесь продержалось хотя бы относительное тепло! Эта задержка не принесет большого вреда, так как к этому только времени дай бог, чтобы поспело "Воскресение", и Качалов освободится.

   Да, вот что еще вспомнил! Надо делать какие-нибудь эксперименты с движущейся гондолой: либо двигать ее с помощью электрического моторчика, либо с помощью двух рычагов, наподобие детских велосипедов или железнодорожной ручной дрезины ⁵.

   Нужно было бы готовиться еще к грозе и вихрю во время "Сената" и приезда на Кипр⁶. Нужно думать и о музыке: 1 ) Встреча Отелло и какие-то сигналы с моря и с берега. Кроме того, какая-то встреча с восточной музыкой, местной, кипрской, под турецкие инструменты. Этот марш - за кулисами, и с ним пройдут по крепостной стене, когда пойдет процессия местных граждан при приезде Отелло на Кипр. 2) Какие-то сигналы в кордегардии, тревожные, созывающие кордегардию; сбор к оружию. 3) Песнь Яго. 4) Подумать о шумах за крепостью - народного бунта и выбивания крепостных ворот. Говорят, Володя Попов придумал что-то с радио в области шумов,- нельзя ли применить это здесь? ⁷ 5) Под вопросом: не нужно ли будет какой-нибудь торжественный прием Лодовико и музыки для этого приема? Я ломаю себе голову, как и где показать замечательные костюмы туземцев, которые дал Головин? Они пройдут в сцене встречи на Кипре, но разве их рассмотришь в темноте? В приеме Лодовико, на этой лестнице, их можно показать, и они будут уместны по сквозному действию, потому что от этого усилится вся линия нарастающего в Отелло состояния. В самом деле, после того как Отелло корчился от мук внизу в подвале, клялся под небом и звездами на горе, он может дойти до того, что при официальном торжественном приеме посла, при торжественной музыке - бить свою жену публично по лицу. 6) Песнь Дездемоны. Кто же композитор? Василенко, Глиэр, муж Зуевой (забыл фамилию) ⁸.

   Впрочем, как бы не свихнуть с интимной постановки на слишком помпезную. Тут надо уловить какую-то меру. Приезд победителя в покоренный город или официальный прием посла и в интимной постановке не должен быть жалким. Что касается Кипра, то там все предусмотрено, чтоб не слишком разойтись в постановочном смысле. Ведь там всего для прохода одна дорожка наверху стены, да внизу у двери и на камнях можно показать угнетенных туземцев, прилепившихся к стене и смотрящих вдаль на проход кораблей Отелло (опять так, чтоб показать костюмы Головина).

   Что касается приема Лодовико, то он вышел постановочнее, чем я ожидал, но уж очень Головину хотелось лестницу, и я не мог ему отказать. Ну, а раз что есть лестница, то на ней полного интима никак не создашь. Сама декорация требует известного разгона.

   Сейчас перечел Ваше первое письмо (на которое не ответил) и вижу, что уже по всем вопросам ответ опоздал. Тем не менее перечел письмо с большим удовольствием. Вы хорошо пишете - у Вас есть хорошие выражения, например: "Нужно строить рельсы, по которым пройдет поезд, а мы строим поезд, не думая о рельсах" ⁹.

   Кончаю, потому что устал. Поклон жене, поцелуйте ей ручку, и поклон детям.

   Вас крепко обнимаю.

   22/IX -29 г.

  

   23 -IX-1929 г.

   Баденвейлер.

   Pension Heinke

   В августе Ег. Ег. Фромгольд прислал мне письмо, выписку из которого я прилагаю.

   То, о чем он сообщал, смутило меня. Но в глубине души я надеялся, на то, что за два месяца, которыми я тогда располагал до окончания отпуска, мне удастся привести себя в такое состояние, которое позволит мне в октябре или ноябре вернуться в Москву вполне окрепшим для работы. Там я бы мог принять если не непосредственное, то косвенное участие в постановке "Отелло" и "Пиковой дамы". По окончании этих работ я бы просил вновь отпустить меня для окончания климатического лечения.

   Но, к сожалению, моя болезнь оказалась коварнее и упорнее.

   После систематического наблюдения за моим здоровьем (особенно в последнее время, при наступивших холодах) профессор Швёрер объявил мне недавно в весьма категорической форме приблизительно то, что он написал в прилагаемой при этом письме его записке. Не отрицая улучшения, происшедшего в моем состоянии, он безапелляционно заявил, что не может мне разрешить сейчас работу в театре, не может также согласиться и на временный перерыв лечения, который не только уничтожит все то, что сделано до сих пор, но и подвергнет меня опасному риску вызвать рецидив болезни.

   В заключение он строго, по-немецки, добавил, что если его требования не будут исполнены, то он не отвечает за последствия и снимает с себя всякую ответственность за будущее. Столь твердое заявление специалиста привело меня в смущение. По-видимому, моя болезнь серьезнее, чем я предполагал.

   Но есть и другая сторона, которая смущает меня.

   Положение человека, уехавшего в отпуск и опаздывающего возвращением, всегда вызывает подозрения, и никакие уверения не убеждают на расстоянии, до самого конца.

   Поэтому я бы хотел уклониться от решения вопроса о моем возвращении и о моей ближайшей судьбе.

   Я обращаюсь к Вам, а через Ваше дружеское посредство - к Михаилу Сергеевичу ¹, к Управлению и к тем, с кем вы найдете нужным совещаться, и прошу обсудить мое положение. Когда вы придете к какому-либо решению, не откажите написать мне определенно, как я должен поступить.

   Со своей стороны, я позволяю себе только поставить одно условие - чтоб власти, которые оказали мне доверие и дали возможность лечиться за границей, подтвердили общее решение.

   Другой мучающий меня вопрос касается "Отелло".

   Встает вопрос: как быть в том случае, если вами будет решена отсрочка моего возвращения.

   Конечно, при этом я теряю право на окончание начатой мною постановки. Но, быть может, я смог бы издали принять в ней какое-то участие. Это могло бы выразиться в присылке приблизительной мизансцены.

   Конечно, заочно, при том способе, которым я сейчас работаю, мизансцена, сделанная без предварительной пробы с самими актерами, на самой сцене, не может оказаться безошибочной и точной. Она даст лишь кое-какие мысли тем, кто ставит пьесу.

   Если работа без моего непосредственного участия оказалась бы удачной, пусть спектакль идет до моего возвращения.

   Если же почему-либо произойдет задержка, то я по возвращении весной приму пьесу в хорошо подготовленном виде, исправлю то, что надо, и выпущу спектакль в конце сезона.

   Прошу верить тому, что я с большой мукой пишу эти строчки. Но боязнь стать "ветераном русской сцены" и перестать быть ее активным работником заставляет меня беспокоить Вас и других деятелей театра во время их спешной работы, которой вы теперь заняты.

   Простите и помогите ².

  

   Я еще не могу оправиться после вынесенного мне докторами приговора об обязательном продолжении климатического лечения и о строжайшем запрещении ехать сейчас на холод.

   Я с болью послал соответствующее прошение о продлении отпуска и жду ответа и указания из Москвы.

   Беда в том, что всякий опаздывающий возвращением вызывает подозрение.

   Знаю, что Вы не сочтете меня ни бегуном, ни симулянтом и поймете мои волнения и заботы о театрах. Про Художественный не говорю, он стоит на рельсах и катится. Но меня волнует и душа моя болит об Оперном. Два года вне его жизни - эта меня пугает, тем более при всех неудачах с тенорами и при трудности предстоящих постановок.

   Новая беда, которая одним махом может погубить все дело, - соединение двух коллективов, которые несоединимы, как вода с маслом. Не оставляйте нас в такой трудный момент.

   Помогите спасти хорошее дело, которое растет и начинает завоевывать большой интерес и здесь, за границей¹.

   Еще просьба: помогите мне убедить тех, кто в Вашем присутствии будет ложно толковать мое запаздывание, если б оно произошло. Я всей душой стремлюсь к работе, но беда в том, что - сам сознаю - пока что у меня нет для этого достаточных сил и что доктора правы, говоря, что я просижу, как в прошлом году, всю зиму в одной комнате и сведу к нулю все, что в смысле здоровья сделано до сих пор.

   Каждый день, каждый час думаю о Москве, и о студийцах, и об Опере. Как бы я хотел сидеть здоровым на своем режиссерском кресле. Всю молодежь люблю, обнимаю и прошу беречь студию, т. е. театр.

   Жму Вашу руку и низко кланяюсь.

   С искренним почтением и любовью

  

   26-10 - 29

   28-10 - 29

   Баденвейлер

   Пишу только несколько строк, чтоб успокоить Вас. Я на Вас сердился, это правда, но теперь не сержусь. Но только, ради всего святого, будьте внимательны к запросам, подтверждайте получение писем и следите за тем, что нужно по ним выполнить. Если что сделать невозможно, все-таки напишите: заметила, но сейчас сделать еще не могу.

   ...Мы, как всегда, здесь задержались. Стало холодно, на ближайших горах снег, и надо как можно скорее уезжать. Но без официального отпуска - я не могу тронуться. Чувствую себя неважно, так как приходится почти все время сидеть в комнате. Кроме того, простудился или заразился. Весь пансион и из наших Игорь, Юрий Николаевич, Ляля¹ - в гриппе. Не начинается ли у меня. Тогда это затянется на месяц. А здесь предсказывают большие морозы, как и в прошлом году (до 35R сентиграда). Что я буду делать, без шубы?! Еще задержка с визами. Наши визы взяты на границу, лежащую между Берлином и Парижем. Но нам не расчет ехать туда. Наш путь иной: в десяти километрах от нас Рейн и французская граница. Мы едем на автомобиле через Рейн до города Мюльгаузен. Там идет прямой поезд до Ниццы (17 часов). Если же ехать на Париж и Берлин, то это возьмет 2 ¥ суток, не считая остановок. Не дождемся выехать отсюда, где стало так холодно и неуютно (да и квартира не бог знает как приспособлена). А в Ницце, пишут, 15R тепла. Если же болезни нас задержат здесь - беда.

   Сейчас получил телеграмму о разрешении отпуска с сохранением московского жалованья. Напишите скорее: кого благодарить, т. е. кому писать благодарственные письма. Пока поблагодарите Владимира Ивановича и Михаила Сергеевича², которые, я знаю, хлопотали в этом деле.

   ...Получили поздравительные телеграммы от группы Книппер с самой юной молодежью (очевидно, группа "Дядюшкина сна"), от Вас, Подгорного, Леонидова и Николая Васильевича. Благодарю и всех нежно обнимаю. И от Михаила Сергеевича. Поблагодарите его очень, очень за внимание.

   Еще поручение. Когда можно будет, постарайтесь узнать, в каких журналах Америки можно печатать отдельные главы книги³. Это дело надо готовить заранее. Конечно, ничего не будет напечатано без проверки Любови Яковлевны ⁴. А проверять ей придется много, так как по всей книге, в смысле научном, много вопросительных знаков. Пусть черкает без церемонии. Я больше ничего не понимаю, и теперь, когда книга расползлась, не улавливает моя память, что повторяется из этой же книги по нескольку раз. А может быть, я повторяю многое и из "Моя жизнь в искусстве".

   Письмо Гавелла получил⁵. Что я могу решить? Вероятно, нам в театр он не нужен. Но, может быть, Михаил Сергеевич поговорит в Главискусстве. Не нужен ли он в другой какой театр. Он способный человек (за исключением его постановки "Свадьбы Фигаро"). ...При бедности режиссеров - пригодится. Тем более что его гонят из империалистической страны. Тогда напишите, я отвечу по данному адресу.

   ...Мне писали из Берлина, будто Рейнгардта приглашают в Москву, с труппой. Вдруг он приедет, а автомобиля нет. Первое, что я должен сделать, - это предоставить в его распоряжение на все время пребывания мой автомобиль. Хоть бы узнать, где он ⁶.

   Поблагодарите Леонида Мироновича⁷ за его чудесное письмо. Оно попало не в архив писем, а в материал по книге. Обожаю, когда он говорит об искусстве. Целую его.

   Доктор, если узнает, будет ругаться. Кончаю. Сегодня чудесный солнечный день, но холодище. Сижу в комнате. Отовсюду дует. Сейчас пришли сказать, что и у Киляли запершило в горле. Всех переберет. Обнимаю всех.

   Спасибо Николаю Афанасьевичу за письмо. Николая Васильевича, Леонида Мироновича - всех обнимаю.

   Не забудьте сказать молодежи, Кудрявцеву, которые меня балуют и помнят, самое душевное спасибо. Обнимаю их.

   У меня с 27 октября и юбилеем связана годовщина болезни!

  

   Меня известили о том, что благодаря Вашим хлопотам мне дан годовой отпуск с сохранением жалованья. Спешу от всего сердца поблагодарить Вас за хлопоты, которые Вы взяли на себя. Простите за доставленное беспокойство. Прошу верить тому, что лишь крайняя необходимость заставила меня временно зачислить себя в категорию больных.

   Благодарю Вас еще и за Ваше хорошее письмо, которое я получил своевременно. Простите, что так поздно отзываюсь на него. Тому виной то, что я все это время плохо чувствовал себя.

   Лишь только я и все мои справимся с гриппом, который посетил всех нас, мы переезжаем на юг, где я надеюсь кончить свою грамматику драматического искусства, которой я бы хотел попробовать внести некоторый порядок в тот хаос, который царит в области искусства актера. Очень бы хотел поскорее познакомиться с Вами - лично, поговорить об искусстве и об общих делах; о том, что делается, и о том, что, по-моему, предстоит делать.

   Пока же приходится мысленно пожать Вашу руку и на расстоянии передать Вам чувство моей к Вам симпатии и уважения.

   1929. 31-X-Баденвейлер

   Pension Heinke

  

   Рипсимэ Карповна известила меня о том, что мне дан годовой отпуск с сохранением жалованья.

   Зная, что такое решение во многом зависело от Ваших хлопот, я прежде всего хочу от всего сердца поблагодарить Вас. Спасибо Вам большое и искреннее. Верьте, что как ни соблазнительна зима в тепле, но я бы все-таки предпочел провести ее здоровым в холоде, за интересной работой.

   Постоянно думаю о театре и о той большой работе, которая легла на Вас. Надеюсь на то, что Вы умеете работать и распоряжаться своим временем, не то что я.

   Желаю Вам сил, здоровья и успеха в интересном сезоне, с репертуаром, который не скоро повторится.

   Лениво пишу о своем здоровье не только потому, что это скучно, но главным образом потому, что о сердечных болезнях трудно сказать что-нибудь определенное. Нервы, погода, волнения, пища, лишение движения, напряжение мысли - все в том или ином виде сказывается. Не поймешь, почему в одном случае чувствуешь себя лучше, а в другом - хуже. Внезапные, непонятные ухудшения и такие же улучшения. Вот типичные признаки. Такими скачками вперед и назад, по-видимому, очень медленно двигается мое поправление.

   Обнимаю Вас, Екатерине Николаевне целую ручки, Мише шлю привет.

   Любящий Вас

   1929. 31-X Баденвейлер.

   Pension Heinke

  

   Nice 26/XII 29 г.

   Не пишу сам, так как не хватает сил. Все, что у меня их есть, отдаю мизансцене "Отелло", так как считаю это дело наиболее спешным. После этого по просьбе Аллы Константиновны¹ буду писать ей советы о том, как и чем поднять дисциплину и порядок. Масса писем, на которые я не отвечаю, так как не хватает сил. Переутомляться же боюсь, так как всякое переутомление несет после недели безделия и лежания. Обнимаю Вас, милого Николая Афанасьевича (не могу успеть написать ему), Николая Васильевича (напишите, как он переехал и как устроился). Нежно благодарю и люблю Леонида Мироновича. Спасибо ему за письмо. Всех стариков нежно обнимаю. Напишите, что с Качаловым и с Москвиным. Всей молодежи, и особенно Тарасовой и Новикову, которые прислали мне чудесные письма, ободряющие меня, - благодарность и поцелуи. Любовь Яковлевну обнимаю и умоляю не покидать. Боюсь, что с книгой (если посылать ее сразу) выйдет маленькая задержка. Если же посылать по частям, надоем полпредству.

  

  

   Пишу это письмо под Новый год, когда, вероятно, все дорогие мне старики, молодежь, сотрудники, хор, оркестр, администрация, рабочие, служащие - словом, все сойдутся в нашем милом фойе...

   Как хочется в эти минуты быть с вами, обняться, в первую очередь с Владимиром Ивановичем, крепко пожать руку Михаилу Сергеевичу, расцеловаться со стариками, с молодежью и пройти так по всем рядам столов. Что же вам пожелать?

   Я по-стариковски твержу все одно и то же. Такова уж наша привычка, не выбьешь. Вот чего я всем еще и еще желаю. Придет время, и очень скоро, когда будет написана большая, гениальная пьеса. Она будет, конечно, революционная. Большое произведение не может быть иным. Но в этой революционной пьесе не будут ходить с красными флагами. Революция будет происходить внутри. Мы увидим на сцене перерождение мировой души, внутреннюю борьбу с прошлым устарелым, с новым - еще непонятным и не осознанным всеми. Это борьба ради равенства, свободы, новой жизни и духовной культуры, уничтожения войны... Вот когда потребуются подлинные актеры, которые умеют говорить не только словами, голосом, а глазами, порывами души, лучами чувства, волевыми приказами. Новая пьеса потребует совсем новых декораций, обстановки. Не той, конечно, которую я до сих пор культивировал, которую привыкли по шаблону называть натурализмом Станиславского. Не той, которая теперь считается новой и модной, а совсем другой, которая помогает, а не мешает Актеру (с большой буквы). Откуда же взять этого Актера?

   Я утверждаю, что зародыш его - только и только в нашей театральной семье. Говоря это, я имею в виду не только нашу родину, но и весь свет.

   Скоро придет время, когда будет существовать только превосходный театр. Все остальные, посредственные переделаются на говорящее кино. Да и понятно это. Я с большим удовольствием за 20 к. пойду слушать Шаляпина, Карузо (вновь народившегося), Тосканини [одно имя неразб.- Ред.] и пр. и пр., чем живую посредственную труппу, прилично играющую приличную пьесу. Театрам придется подтянуться, чтоб не быть выкинутыми за борт.

   Борьба с будущим кино немыслима в области постановки. Говорят, что здесь, в Европе, готовят такие органы для съемки опер на площадях, такие громкоговорители, которые помогут усилять звуки до пределов, определяемых силой оркестра в несколько тысяч человек. Мне рассказывал один большой знаток оперного дела, что недавно в Риме он слышал маленькую ростом певицу с таким поразительным голосом, звук которого летит в громадном театре и точно врезается в ухо. Говорившему казалось, что она стоит рядом с ним. Когда он пошел выражать свой восторг за кулисы, ему объяснили, что певица сама по себе, с точки зрения умения петь, прекрасна, но что голос ее так мал, что едва слышен в комнате. Силу дает ей новый громкоговоритель. То же будет и в нашем драматическом искусстве. Конкуренция с кино будет трудная.

   И тем не менее кино никогда не сможет тягаться с живым творящим человеком, который умеет не только говорить, но и лучеиспуcкать¹. Вот этой способностью никогда не сможет обладать фотографическая пленка.

   Это умеет и технически знает только наш театр.

   Традиции этого искусства витают еще в стенах нашего театра. Они заложены глубоко в души наших стариков, из которых некоторые овладели бессознательно нашим искусством. Они не ведают другого. Но... Мы стареем. А потому... Желаю всей нашей молодежи, всей нашей смене, пока еще не совсем поздно, пока мы можем рассказать им о многом и многому их научить, - воспользоваться нами.

   Побольше вникайте в то, что говорят старики!

   Побольше расспрашивайте их и старайтесь сами разобраться в том, что узнаете от нас.

   Побольше и почаще выходите с нами перед рампой. То, о чем я говорю, познается не только в театре, не только в классе, не только на репетиции и при домашней работе, а главным образом - перед рампой, в наполненном зрителями зале, из души в душу, в момент самого творчества.

   Вот мои вам пожелания для нового и будущих многих годов. А затем будьте здоровы и тверды, и верьте. Теперь имеет право жить на свете только герой.

  

   С Новым годом поздравляю Вас, Елизавету Николаевну, всех милых студийцев, режиссеров, всех оркестрантов, Вячеслава Ивановича¹, администрацию, рабочих, билетеров - словом, всех, всех, всех. Спасибо за Ваши интересные письма. Опаздываю ответом. Во-первых, потому, что мне самому запрещено писать. Игоря я измучил диктовкой². Сейчас спешно диктую мизансцену "Отелло". И сегодня я не отвечу на все вопросы. Разрешено написать только то, что умещается на этом листе. Поэтому - к делу.

   1) Заблоцкая - не нужна: голоса никакого, детонирует, способности совсем средние, старуха, ужасно неритмична, плохая дикция. У нас и без нее очень много "под старух". Нам надо хорошие голоса, молодые, красивые, с хорошей фигурой и ритмичные, способные. Кроме того, Заблоцкая тяжелого характера, если не сказать большего.

   2) "Золотой петушок". Случилось то, что я предсказывал. Вся моя программа сбита. Мой план был таков. Возобновить из русских и иностранных опер - ходовые. Образцово, как ставили "Онегина" и "Царскую невесту". Это вечный фонд - мое наследство студии. "Петушок" - по моему плану - новое слово в нашем искусстве. Я его положил себе в сердце, и он там переваривался. Придется его вынуть оттуда, так как издали я не могу принять в постановке никакого участия, если постановка в этом году - то это будет ужаснейшая халтура, в которой я принимать участия принципиально не могу. Напротив, я обязан протестовать, так как студия покатилась по наклонной плоскости в художественном смысле. Управляет и направляет этой стороной Збруева (должно быть). Ввиду того что меня не слушают, я могу только протестовать. Других средств у меня нет, особенно издали. Если бы шли по составленному плану, теперь у вас был бы "Риголетто" ³. В смысле революционном - еще и еще раз повторяю - ничего такого вы в репертуаре не найдете. Недостаток - финал (единственно): он не в современном духе. Остальное - блестяще в социальном смысле. Но! Режиссер не сумел прочесть партитуру! Представьте себе, что дирижер не умеет читать партитуру. "Севильский цирюльник" тоже похерен. И, заметьте, навсегда, потому что без Головина его ставить нельзя. А Головина могут скоро занять на другую работу. Итак: 1) "Риголетто", 2) "Севильский", 3) "Золотой петушок" выскочили из моей программы. Вы идете на ежедневных спектаклях без легких опер. Вам придется поэтому играть одним днем в неделю меньше и терять на пропущенном спектакле по 1000 руб. В месяц - 4000, а в 8 месяцев - 32 000 руб. "Золотой петушок" поставить может каждый - и Вершилов, и Сушкевич, и Чебан. Но уже то, что об этом могут говорить серьезно, лучше всяких доказательств говорит о нашем падении художественных требований. Удивляюсь храбрости тех, кто берется. Мои требования к нему неимоверны. Поэтому не берусь указывать режиссера. Для той постановки, которую вы, очевидно, хотите, все режиссеры годятся. Забудьте о Сушкевиче. Чебана как режиссера не знаю. Серьезно можно говорить только о Москвине. Никогда не видел у Вершилова юмора, а без юмора, да еще какого, нельзя ставить "Петушка".

   Что же вам делать? Если необходимо халтурить, то по крайней мере хоть как-нибудь подготовлено "Риголетто" - мизансцены есть.

   Еще раз утверждаю [пропуск в оригинале. - Ред.] исключительно удалась. Ее и ставить. А "Петушка" беречь, как клад, как дорогой бриллиант. На досуге подумайте: много ли русских ходовых опер осталось нам? - Пустяки. Если мы будем швыряться "Петушками", наша песня спета.

   Всего этого политический совет не может понимать. Он действует без программы - срывом. Если говорить о постановке этого года, то вы можете успеть прилично поставить одного "Риголетто". Если начинать думать только о новых мизансценах, то они будут готовы не раньше 1 ¥ - 2 месяцев. Когда же репетировать? "Риголетто" же - готово. В хор берите молодых, с голосами, красивых.

   Палехские мастера - интересно, надо попробовать. Если не они - один Головин ⁴.

  

  

   9-1-30

   Простите меня за то, что я отвечаю на Ваше милое письмо с большим опозданием. Это произошло, во-первых, потому, что мне было запрещено заниматься корреспонденцией. Только в последнее время я получил разрешение писать по одному листу в день. Пользуюсь в первую очередь этим разрешением, чтоб написать Вам и поблагодарить Вас за Ваше хорошее, ласковое письмо.

   Спасибо за те сведения, которые Вы мне даете. Мне никто ничего не пишет о театре, если не считать Леонида Мироновича¹. Поэтому я с жадностью накидываюсь на всякое известие и сердечно благодарю за него.

   Очень рад успеху "Дядюшкина сна" и, в частности, Ольги Леонардовны. Удивляюсь, что случилось с Хмелевым. У него хорошо намечалась роль, когда я ее как-то просматривал².

   Если подойти к Котлубай и к Горчакову с требованиями режиссеров МХТ, выпускающих самостоятельно пьесы и спектакли, то, конечно, они не ответят требованиям. Но если оценивать их как помощников, распахивающих пьесу для главного режиссера, то они оправдают себя. Кто же, где режиссер, который заменит теперешних с Немировичем-Данченко. Как это ни грустно, но за всю мою жизнь среди всех многочисленных учеников таких режиссеров было всего два: 1) Сулержицкий, которого я считаю человеком гениальным, и 2) Вахтангов - похуже, но тоже способный стать художественным вождем. Оба умерли! Пока не явится новый, ничего не остается, как спаривать несколько режиссеров. Беда в том, что в режиссере скрыты многообразные способности и роли, а) Режиссер-администратор, который может вести спектакль; поддерживать систематическую работу и порядок. Это очень трудно, и не каждому дана эта нотка, которая заставляет слушаться, б) Режиссер-постановщик. Это тот, который умеет говорить с декоратором, с рабочими, который может провести в жизнь свою или чужую внешнюю постановку, в) Режиссер-литератор, который может повести пьесу и спектакль по верной литературной линии, г) Режиссер-художник, который сам может создать (а не скопировать) художественную сторону спектакля, д) Режиссер-психолог, который может провести верно внутреннюю линию, е) Режиссер-учитель, который может поправлять и воспитывать актеров. Редко все эти роли совмещаются в одном. Порознь они встречаются. Вот и приходится режиссера-психолога соединять с режиссером-постановщиком, давать им общее направление. Котлубай и Горчаков - такие. В них не все роли, необходимые режиссеру, а лишь некоторые. Но в этих ролях - они хороши и полезны.

   Лист кончился, доктор контролирует. Надо кончать. Еще раз спасибо.

   Напишите еще. Не смущайтесь формой. У меня тоже она не блестяща. Желаю полного успеха "Воскресению".

   Боюсь очень за Леонидова. Это актер особенный. Его нужно все время поддерживать, ободрять и не утомлять слишком сильно (он больной).

  

   Прежде всего признаюсь вам, что я о вас чрезвычайно соскучился. В последний раз я виделся с вами на юбилее, почти четырнадцать месяцев тому назад.

   Начинаю с благодарности за присланные два коллективных письма.

   Я пишу, чтобы поддержать вас издали. Я знаю, что вам теперь трудно и волнительно, но это ничего, это даже полезно. Пора вам привыкать быть самостоятельными, потому что я старею. Моя болезнь - это первое предостережение, и, пока мне еще возможно помогать вам, формируйтесь, вырабатывайте из самих себя руководителей, посылайте их ко мне для направления, куйте дисциплину, потому что в вашей сплоченности и энергии - все ваше будущее.

   Отвечайте мне на вопрос: верите ли вы в то, что основы и принцип нашего театра верны? Хотите ли вы работать на других основах? Если да, то нам н