Станиславский Константин Сергеевич - Письма (1918-1938)

тся, мне хочется быть ходоком. Что имеем, не храним! К сожалению, зимой, когда все квартиры пятиэтажного дома топят и изо всех труб и отдушин идет дым и вонь, на крыше стало хуже, чем весной. Но ничего не поделаешь. По улице гулять не могу - гора, ездить же вниз, к морю, где, конечно, чудесно, можно очень, очень изредка, так как каждый такой выезд обходится минимум 25-30 франков, а это для нас теперь огромный капитал, потому что денег - никаких и живем прихлебателями. Кира мила необыкновенно и старается вовсю, но я же вижу, что мы ее просто разоряем.

   Ницца чудесна, и другого такого места не найти для зимы, но она не для работы. Никакой энергии. Собраться написать письмо - это целое событие. Пишешь его много дней. А писем у меня, как никогда, много. Не мудрено. Прежде всегда на ролях секретаря при мне был Игорь, а теперь его нет, и ему то и дело мне же приходится писать. С огромным трудом, с понуканием и принуждением за все это время с августа при ежедневной работе, я написал одну единственную главу, правда, безумно трудную, - о "речи". Прислал бы ее, но некому переписать, а сам переписать не смогу. Посылать же единственный черновой экземпляр боюсь. Если найду машинку и приличную переписчицу, которую можно будет позвать, перепишу и постараюсь прислать до приезда. Но не ручаюсь.

   Маруся тоже начинает превращаться в человека. Стала бодрее, начала смеяться. Но одна ходить не может и выходит только с провожатым. Словом, мы две типичные руины. Надеюсь все-таки, что к лету выправимся.

   Кира очень устала возиться с нами. Она и кухарка, и горничная, и хозяйка, и рассыльный по магазинам, и главный истопник, которому приходится вставать по ночам и поддерживать печь. Она устала, но не жалуется, потому что без нас она так одинока и все боится своего сердца, которое у нее совсем не в порядке. Киляля вначале была прекрасна. Большая, огромная нога, рука, бока, женский торс и даже полная. Ее Кира закалила, и она ходила все время с голыми ногами и в легком пальто. Но схватила грипп и вот, вроде меня, скоро уже месяц не может с ним справиться. Значит, дряблая натура. Все бронхит, ларингит, хрип, кашель. Когда подумаешь о нашей наследственности, становится за нее страшно и мечта о переселении их в Москву начинает колебаться. Нет, наших условий она не выдержит еще! Видно, нам, старикам, придется помирать соло.

   На праздниках приезжал на десять дней Игорь с Сашей. Он все время зубрил, так как после праздников у него был экзамен (выдержал), а Саша все время хворала (тоже грипп) и ко мне почти не приходила. Игорь бодр, увлекается работой, но, видно, ему трудно, уже пожилому человеку, среди французских мальчишек-школьников. Но он работает, и надеется стать архитектором, и очень мечтает о том, чтобы поработать с Жолтовским¹.

   Была Ольга Николаевна². Она Вам сама расскажет. Дни здесь короткие и текут так, что их не видишь. Живешь от 9 до 3, а в остальное время кутаешься и прозябаешь. Но зато дневные часы, если солнце!.. Стыдно становится, когда подумаешь, что вы, бедные, в это время дрожите от тридцатиградусного мороза. У меня физический страх и сжимание по всему телу при одной мысли!

   День проходит - не заметишь. Что-то пописал утром, пописал днем, позавтракал, и уже холодно, солнце садится. Вот и день прошел, так как вечера здесь скучные, особенно теперь, когда мы так долго совершенно разлучены с Килялечкой, которая очень украшает мне жизнь. Она стала очень умной.

   Кажется, дал полный отчет о своих.

   Теперь отвечаю по пунктам.

   Настроение у вас плохое, потому что актеры ходят без работы.

   Кажется, простая истина: дай работу - и все будут бодры и будет много постановок. Только что я залажу такой год с большими заготовками, которые скажутся через сезон, - приходит Судаков и все ломает. В этом году опять все сломалось. Никак я не могу провести в дело свой метод. Только тогда, после Америки, один или два года удалось наладить и было по пяти постановок и бодрое настроение.

   Владимир Иванович вымотался весь за лето. Очень боюсь, чтоб и со мной этого не случилось. Поэтому (раз что заговорил об этом) подумайте о следующем:

   Где мне с женой жить летом? По-видимому, в Леонтьевском будут на дворе ломать сарай и строить дом. Там оставаться будет невозможно. Заводить на два месяца дачу - невозможно. Цекубу - хорошо, но там ужасная вода. Куда деваться, не придумаю.

   О том, что Владимира Ивановича звали в Малый, я знаю и писал по этому поводу письмо³.

   Шелагуров получил раньше нас визу. Его вызывали, передали что нужно и были чрезвычайно любезны. Поблагодарите консула.

   Если пришлете телеграмму - "телеграфируйте", все равно буду писать. Говорю же: денег нет.

   О Сереже заметил.

   Вы не пишете: пользуется Володя автомобилем, устроилось это или нет.

   Я писал и просил его и Зину обратиться к Вам за деньгами, если у них недостаток в дровах. Обращались они или нет?

   Очень много думаю о бедной Ольге Лазаревне и о Николае Афанасьевиче. Скажите ему, что я понимаю все его муки и мучительную жизнь, которые он теперь переживает. Только бы он не выпускал себя из рук!

   Старухи в порядке, а я слышу, что они страшно мерзнут! (Не они писали, а другие!)

   Спасибо за паек.

   Спасибо за линолеум и матрацы.

   Любовь Яковлевна⁴ взяла рукопись. Очень рад и боюсь, чтобы не вышло вновь чего-нибудь. Многое будет зависеть от Вас. Не передавайте ей всего, а только то, что ее не расстраивает. Вот, например, как быть теперь. Отсюда трудно это решить. Дело в том, что она приходила в ужас от главы "Речь", судя о ней по тому материалу для главы, который ей был послан и который она приняла за самую главу. Теперь эта глава написана. Думаю, что она приемлема, не залезает в науку, не учит, а только подводит ученика к предмету, как и все другие главы (гимнастика, танцы, пение и пр.) по физкультуре.

   Как теперь сказать ей, что эта глава есть, что ей не надо над ней зря работать?

   Сказать,- она опять придет в ужас и будет кричать: дайте мне все. Я и дам ей все по приезде.

   Теперь же пусть она покончит с первой половиной - "Переживание", а "Воплощение" пусть начнет по моем возвращении. Они друг от друга мало зависят.

   Она смотрит на меня как на литератора. А я и не думаю им быть. Я несчастный мученик, который много знает и чувствует себя обязанным передать другим то, что мне случайно удалось узнать. Никому в будущем не посчастливится, как мне, прожить такую жизнь, и никто не узнает того, что я узнал только случайно. Я должен написать то, что не могу, не умею написать. А надо. Вот я и прошу помочь. Не для себя, для будущего театра. Хотят подписываться за меня - пусть подписываются. Мне не важна слава. Мне важны секреты, которые никто не согласится поведать. Знаменитые актеры обыкновенно хранят их для себя. Вот почему наше искусство толчется на месте. Я хочу отдать все. Но надо мне помочь. Представьте себе, что вам во что бы то ни стало надо съесть кусок мяса с целый дом. Разве можно это сделать по заранее намеченному плану, если у вас, тем более, желудок так же слаб и не приспособлен для такой работы, как мои собственные голова и мозги. Я отгрызу кусочек. Надо мне его переварить, пройдет время - еще отгрызу. И вот в течение тридцати лет я все грызу и грызу, и только после того, как напишу что-то, переварю, обдумаю, перепишу, забуду, перечту,- начинаю понимать, как надо писать. Мараю все и начинаю сызнова. Только теперь я пришел к тому, что могу читать и узнавать в написанном то, что хотел выразить. Это ужасная работа. Она мне не по мозгам, не по моим знаниям и теперь уже начинает становится не по силам. Чувствую иногда, что голова перестает работать, так трудно разбираться без привычки в огромном материале. Я, конечно, сделал плохо, но то, что я делаю, - важно, и надо мне помочь, потому что работа, которую я проделываю, - сизифова.

   Не знаю, для чего я это пишу. Едва ли можно говорить об этом с Любовью Яковлевной. Я на все согласен. Пусть делает книгу, как хочет, а потом увидим. Может быть, так? Но это будет не двойная, а тройная работа, тем более теперь, когда я почти у цели.

   Я привезу с собой главу о речи и главу темпо-ритм (в которой соединены и темпо-ритм действия и речи).

   Я совсем не держусь Сахновского, на нем настоял Шпет. Конечно, лучше всех Зина и Елизавета Сергеевна. Но они обе заняты и денег не возьмут, а без денег нельзя их эксплуатировать ⁵.

   Сговоритесь с Любовью Яковлевной о жалованье. Бесплатно эту работу нельзя делать. Лучше всего, если б она взяла целиком - за все, сдельно. Впрочем, если хочет, я согласен и помесячно.

   Скажите Сахновскому то, что я ему уже говорил. Если он издает свои записки до выхода моей книги в Америке, я плачу большой штраф по контракту. Он зарежет меня, и потому я решительно протестую. Мне неудобно нарушать свои обязательства ⁶.

   Предложение Николая Васильевича о Николае Афанасьевиче ⁷ в работе над книгой исходит от него лично, или он говорил с Николаем Афанасьевичем? Очень рад всегда работать с Николаем Афанасьевичем, но мне не ясна его роль. Пусть Николай Афанасьевич объяснит. Насколько знает Николай Афанасьевич педагогическую сторону системы - мне неизвестно.

   Кроме того, повторяю, такую работу делать задаром нельзя.

   Рука не пишет. На сегодня кончаю. Бедная, как Вы будете читать мою мазню.

   Перечитывать - не могу. Разбирайтесь как хотите.

   К старости у меня сузилось мое терпение. Его не хватит для того, чтобы перечитать десять страниц.

   Обнимаю Вас, Николая Афанасьевича, Николая Васильевича и тех, кто меня еще не забыл.

   Буду отвечать всем, но пока руки не доходят.

   18/I - 34

  

   14/II 34. Ницца

   Имею о Вас хорошие сведения. Все хвалят Вашу работу, сами Вы - довольны. Радуюсь этому вместе с Вами.

   Конечно, берите, кончайте работу, доведите до конца и, когда сделаете все, что от Вас зависит, тогда - покажете. Будем смотреть, хвалить и радоваться, если хорошо, исправлять, если не так, как нужно.

   Если человек может, пусть берет большое, а не маленькое дело.

   Коли ошибаться, то лучше крупно, а не по мелочам. Так скорее выучишься.

   Итак: в добрый час! Смело вперед!

   Эскизы присылайте, если Вы уверены, что их не своруют.

   Только что получил три пакета костюмов для "Кармен". Прекрасно дошли.

   Сквозное действие не угадывается. Чаще всего на репетициях к нему только приближаются, а по-настоящему его ощупывают уже после первых спектаклей, на самой сцене, на публике. Первое время довольно и того, что общее направление верно, и это уже может удержать от вывиха.

   "Пусть молодое живет, а старое ему не мешает".

   Такая избитая фраза, стоя сверхзадачей, может направить работу, а дальше сама пьеса и работа ее углубят и синтезируют задачу.

   В "Ирландском герое" - труднее и сложнее. Там есть интересная попытка. Там музыка написана по линии сквозного действия. Она или декламирует, т. е. помогает или указывает интонацию речи, или же помогает переживать линию подтекста. Это ново и интересно. Вот почему мы и взяли оперу. Только наш театр может ее исполнить. Там есть еще одна большая трудность. Пьеса - наглая сатира. Если зритель подумает, что там смеются над смертью и отцеубийством,- это будет плохо. Жестокая сатира допускает смерть, убийство и прославление его до степени геройства, чтоб злее осмеять людскую пошлость. Надо очень сильно и ясно сделать акцент на этой психологической, внутренней пошлости людей. Это и страшный трагический гротеск, но не "вахтанговский" - с изломом, а мхатовский, с внутренним вывихом. Я думаю, что в ином виде пьесу не разрешат.

   Маме поцелуйте ручку, братьям поклоны.

   И Вам советую делать записи в обоих спектаклях. Пусть за это возьмется кто-нибудь из желающих быть режиссером. Объясните ему, как это важно.

  

  

   12 - III - 34

   Как мне стыдно, что я только теперь отвечаю на Ваше письмо от 16 декабря прошлого года. Простите. Это произошло не от недостаточного внимания, а от невозможности. В эту поездку я завален здешней скучной корреспонденцией и, кроме того, впервые очутился за границей без секретаря или корреспондента. В прежние годы со мною всегда был Игорь, который помогал мне. Теперь же я один. Ввиду выхода здесь моей книги на французском языке пришлось очень много списываться. Кроме того, есть много запросов и справок по будущей моей книге и всяких скучных писем по случаю разных здешних юбилеев и театральных событий. Вот я и не поспеваю. Не сердитесь на меня.

   "Таланты" прошли, обруганы, как никогда, и имеют очень большой успех¹. Значит, все в порядке и обстоит как нельзя лучше. На будущее время Вам урок. Если хотите, чтоб Вашу пьесу хвалили, никогда не работайте со мною. Нужды нет, что мое имя скрыто, - критиканы проведают и обругают, но не Вас, а меня. Теперь меня уже хвалить не будут и не могут. Я, кажется, почти один остался - совсем старый, не признающий никаких "фокусов", прикрывающих режиссерские подлизывания к современности. Когда-то ругали мою систему - теперь признали. Признают и то, что я стою за чистое искусство.

   То, что Вы пишете о Великатове и о Мелузове, произошло совсем не потому, что они трактованы неправильно, а потому, что у самих актеров еще нет той яркости техники, искусства, чтоб с красивой внешностью сыграть отрицательный образ, а с гримом почти урода - положительное лицо. Это очень трудно. Вот почему я и утверждал, что у нас для этого есть только один - Качалов. Он может так виртуозничать. Но вот чего Вы, по-моему, не оценили как в своей работе, так и в работе артистов. Вспомните, как ставился спектакль? Для чего? Он ставился для Малой сцены. Состав его считался не сильным. Но, благодаря общей дружной работе, попал на Большую сцену как образцовый спектакль МХАТ. Оцените это. Пусть спектакль не идеален, но оцените его педагогическую сторону. В этом спектакле удалось выдвинуть как актеров: Вербицкого, Зуеву, Дорохина, отчасти Шульгу; кое-что сдвинуть в Тарасовой и в Кудрявцеве и показать настоящее дело Прудкина (правда, он и раньше, в других ролях, показывал свои характерные данные). И Ершов, у которого роль не по силам, сделал много в своей работе и технике². Неудачна декорация. Может быть, не спорю.

   Ни разу еще критика не обнаруживала так сильно и ясно своего ничтожества, бездарности и безвкусия. Их работа оказалась настолько бездарна, примитивна, архаична, что ругань на меня никак не подействовала.

   Все хвалят работу Кедрова - и я очень верю в него. Мне случайно довелось видеть какую-то зарисовку Тарханова (в газетах). Даже там я сразу узнал его основной штампище и по нем знаю все остальное, как он играл роль. Вот человек, который имел огромный успех и очень пошел назад³, а многие из "Талантов и поклонников" обруганы, но двинулись вперед.

   Вот почему в театре скучно,- это плохо⁴. Безработица? А почему Вы сами не берете работы? Разве "Таланты и поклонники" Вам кто-нибудь назначал? Вы сами захотели ставить. И теперь захотите. Хотя бы, например, "Без вины виноватые" с Книппер. Проделайте с ней такую же педагогическую работу, как с "Талантами". Ей это очень нужно и полезно! Ей нужно заново выучиться, а не в месткоме сидеть⁵.

   Я вернусь при первой возможности. Надеюсь, в конце апреля - в зависимости от погоды, от эпидемии гриппа и, главное, от денег. Совсем издержался.

   Очень болею за Василия Ивановича. Это очень грустно!

   При скором свидании - поговорим, а пока еще раз благодарю за письмо, целую ручки, обнимаю нежно Василия Ивановича и Диму.

  

   Спасибо Вам большое за Ваше согласие работать с нами. Ваша телеграмма принесла мне много радости¹.

   Не сомневаюсь, что мы с Вами отлично поймем друг друга и поладим.

   Постараюсь, чтоб работа для Вас была приятна.

   Мы очень нуждаемся в таком мастере своего искусства, как Вы. Не будьте только слишком строги к нам на первое время.

   Сейчас судьба повернулась к нам лицом. Правительство пошло нам навстречу, а назначенные им директора - люди дельные, с которыми легко работать.

   Сама судьба хочет, чтоб мы опять встретились с Вами, как тогда, давно, при самом начале нашей карьеры. Вспоминается концерт в театре Корша, в котором мы с Вами чуть ли не впервые выступали в качестве подлинных актеров ².

   Таким образом, мы с Вами давнишние друзья, и потому наше слияние меня еще более радует.

   Недаром же мы с Вами снялись в Берлине на одной фотографии с Вашей милой дочкой в виде доброго гения.

   Поцелуйте ее за дедушку Станиславского и поцелуйте ручку Вашей супруге и передайте мой сердечный привет.

   Еще раз благодарю и обнимаю Вас.

   Жена шлет Вам дружеский привет и радуется вместе со мной. Кира и Игорь, если Вы их помните, низко Вам кланяются.

   1934-16-III. Ницца

  

   Я получил Ваше письмо из Ленинграда и очень благодарен Вам за его присылку и за память обо мне. Меня не балуют известиями из Москвы, поэтому я не в курсе того, что у Вас делается. Тем дороже известие, так сказать, из прямого источника.

   Отвечаю по порядку Вашего письма.

   От всего сердца и с большой радостью поздравляю Вас с большим успехом "Булычова". Очень важно, что этот спектакль прошел так хорошо, во-первых, потому, что это пьеса Горького, а во-вторых, потому, что спектакль заигран в Москве. Трудно конкурировать с первыми впечатлениями. Тем больше чести Вам и исполнителям. Да! Дожили мы, что плетемся на поводу у Третьей студии и у других театров!..¹ Это не задача и не дело такого театра, как наш. В этом я очень виню Маркова, который выпустил из рук всех литераторов и не следит за мировым репертуаром ².

   Надо бы этот наш изъян исправить, и приблизить кое-кого из более талантливых, и подзуживать их к писанию, и помогать им больше. Про "Ложь" и про Афиногенова ничего не могу сказать. Пьеса прошла мимо меня, через Судакова, и я ее не читал.

   Согласен с Вами, что "Бег" нам не разрешат, совершенно так же, как не удалось бы провести великолепную пьесу "Самоубийца" Эрдмана. К слову сказать, попросите как-нибудь последнего прочесть Вам эту пьесу. Его чтение - совершенно исключительно хорошо и очень поучительно для режиссера. В его манере говорить скрыт какой-то новый принцип, который я не мог разгадать. Я так хохотал, что должен был просить сделать длинный перерыв, так как сердце не выдерживало.

   Теперь о "Синей птице". История ее возобновления такова: давно уже Андрей Сергеевич³ говорил о том, что нужен детский спектакль и что напрасно мы сняли "Синюю птицу". Я рассказал ему историю ее запрещения, на что он, если не ошибаюсь, заявил, что это дело прошлое и что теперь пьеса нужна, так же как и "Три толстяка", которые также следует возобновить. Про "Трех толстяков" я не мог ничего сказать, что же касается до "Синей птицы", я всячески отпихивался от нее, так как понимал положение актеров, которые заиграли пьесу. Не помню в точности дальнейшего разговора. Знаю только, что я понял его не как простое желание видеть постановку, а как приказание. Старых актеров я не счел возможным насиловать и заставлять играть то, что они не сумеют оживить в себе. Поэтому родилась мысль о совсем молодом утреннем спектакле не то в большом нашем театре, не то в Филиале.

   Его поручили Елизавете Сергеевне Телешевой. Но она не увлеклась этой работой и умолила освободить ее. Тогда спектакль был поручен Яншину, так как не было другого режиссера, который увлекся бы этой работой. По тогдашнему распределению работ Яншин был свободен. Но с тех пор все перепуталось ввиду перемен и запрещений, и потому спектакль стал всем поперек дороги. Лично я думаю, что лучше было бы его не ставить. Но теперь без санкции Андрея Сергеевича (и еще кого-то, чуть ли не Авеля Софроновича) - отменять его не очень-то удобно.

   Присланное распределение ролей я проверить не мог, так как там почти все актеры мне незнакомы. Ведь я уже много лет почти не бываю в театре по болезни. Повторяю, я - не за возобновление спектакля. Теперь, когда он начат, мне жаль молодежь, для которой отмена явится ударом. В начале карьеры это нехорошо. Поэтому, отменяя "Синюю птицу", надо было бы заладить что-то другое - для тех, кто там участвует. Почему я так думаю, выяснится из дальнейшей части письма. Ничего не имею против того, чтобы Вы решали этот вопрос теперь же, без меня ⁴.

   Дальше в Вашем письме Вы говорите очень интересно о работе по "Булычову". Мне остается только еще раз с большим интересом прочесть Ваш рассказ ⁵.

   Маленькое отступление: болезнь Качалова. Это страшно! Не появляются ли у него приступы в те моменты, когда он сильно утомлен, или у него дома не ладится. Не следовало [ли] бы, для того чтобы подолже сохранить его для театра (как и других наших стариков), давать им среди сезона месячные отпуски. Это трудно. Знаю, но это очень важно. Иначе мы их скоро потеряем. Эти отпуски надо давать с условиями: не оставаться в Москве, не халтурить в других местах. (Замеченных в этом возвращать назад - в Москву.) Непременно отсылать тех, кому дается отпуск, куда-нибудь в природу. Как нам нужен близко от Москвы какой-то дом отдыха. Как это важно. У всех есть, даже у Второго МХТ, а у нас, где столько больных и утомленных,- нет. Как я старался двинуть это дело, но ничего не вышло. В этом виноват Николай Васильевич. Будь такой дом отдыха, я бы отправлял туда среди сезона наших стариков и оголодавшую и больную молодежь.

   Идея уличного шума, врывающегося в дом при начале пьесы "Булычов", мне очень понравилась. Большая моя симпатия - Топорков. Он больше - наш, чем многие другие наши. Он вносит очень хорошую атмосферу в наш театр. Таким же мне представляется другой коршевец - Соснин⁶. Он очень нужен нам. Он один (частично) может заменить нам Качалова и покойного Синицына. Он репетировал вместо Качалова в "Талантах", и это было хорошо. Обратите на него внимание. Его видела у Корша моя жена, в какой-то комедии, и пришла в полный восторг. После этого он неудачно сыграл Паратова в "Бесприданнице" - не его роль, и по этому неудачному спектаклю стали судить об актере. Обратите на него внимание. Он нам очень нужен. Такого рода актеров нет нигде теперь, и если он, отчаявшись, уйдет, то мы будем очень жалеть об этом, особенно теперь, при болезни Качалова. Вот, например, я думаю, что, кроме него, некому было бы предложить роль "За автора" в "Воскресении". Конечно, это будет не "второй Качалов", а приличный "за Качалова". Но ведь такого приличного "за Качалова" у нас нет никого в труппе. Обратите на него внимание! Вот тоже Попова мне нравится, по отношению. Я ее, правда, никогда не видал ни на сцене, ни даже репетирующей в комнате. Знаю ее только по тому, как она приходила на мои репетиции и как относилась к тому, что там происходило. Мне почувствовалось, что это тоже - наша. И потому мне очень приятно, что она имеет успех в "Булычове" ⁷.

   Степанова - это моя любимица.

   Пьесы Киршона не знаю. Рад, что там есть работа для Грибова. Очень он мне нравится как актер. Как человек - не знаю...? ⁸

   "Гроза"! Да, это страшно! Кроме Дузе в молодости, никогда еще не было на сцене настоящих данных для роли Катерины. В последнее мое свидание с Гликерией Николаевной Федотовой она, скрюченная, с жестокими болями, лежала на кровати и прочла мне монолог из "Грозы". Это самое лучшее из того, что она когда-нибудь играла на сцене. Тогда я понял, какое огромное значение в этой пьесе играет слово и речь! У нас, к сожалению, никто не умеет так говорить, ни у кого нет для этого голоса.

   В "Мольере" я ничего особенного не делал. Просматривал и говорил свое мнение (без надлежащего знания пьесы), или, вернее, впечатления об эскизах. Вот и все. Если нужно - я не отказываюсь ни от какой работы. Но пусть сообразят: можно ли вести такую постановочную пьесу дома. Не выйдет ли новой затяжки от этого. Теперь ввиду болезни я не могу работать скоро. Как я буду выносить репетиции после моего осеннего сердечного ослабления - не знаю еще, а лишь надеюсь. Всякой работе - рад, так как скучаю без нее. Странная судьба роли Мольера. За нее вцепились сразу двое: Москвин и Тарханов. Теперь оба охладели. В чем дело? Станицына я очень люблю как актера. Ему нужна очень ответственная роль. Но как будет с Москвиным?! Не будут ли они друг друга толкать. Надо это хорошо выяснить. Готов работать как с тем, так и с другим ⁹.

   "Пиквик", "Воспитанница" были утверждены мной для Филиала. Почему? Потому что я понимал и теперь продолжаю его понимать так, как я об этом высказал в свое время Авелю Софроновичу, Андрею Сергеевичу. Мой взгляд не получил тогда одобрения. Вы тоже иначе, чем я, смотрите на Филиал.

   Мне казалось, что мы не можем создать второй МХАТ и вести его вровень со старым МХАТ. Нас с Вами на это не хватит, и от такой конкуренции пострадает старый МХАТ. Но тем не менее Филиал нам очень нужен. Для чего же? Для того, чтобы там создать тот театр, каким будет после нашей смерти старый МХАТ. Пусть при нас Судаковы и другие покажут нам свои данные для управления. Или, вернее, пусть целая группа актеров, управляющих театром наподобие вахтанговцев, покажет нам то, что они могут сделать. Пусть они учатся не только вести художественную часть, но и управлять всем театром при нашей жизни. Когда они выучатся, тогда пусть переходят в старый Художественный театр - на смену нам, а в Филиале пусть создается новая группа. Казалось бы, что на основании всех разговоров о новых кадрах и о сменах, которые мне приходилось вести с нашим начальством, предложенный мною путь больше всего выполняет их задания. Но мой проект не был принят. Уговорились, что Филиал поведут три старика, а я буду (для вида) возглавлять. Не могу же я, сидя дома и ни разу даже не быв в здании театра, после того как он к нам перешел,- создавать его.

   Будь я на месте Судакова и его друзей - казалось бы, лучше ничего ожидать он не мог. Шутка сказать - получить театр, да какой насиженный. [...] По-видимому, мои опасения верны: Судаков может удовлетворить клубным требованиям, но не требованиям МХАТ I, ни даже его Филиала. Вот почему он упорно уклоняется от ответственности по ведению самостоятельно театра. Он даже почти не бывал в театре Корта и не следил за его спектаклями. Это я проверял лично и звонил туда неоднократно по телефону. Там его ни разу не было. Если Судаков от поручаемого ему дела уклоняется, надо искать группу люден¹⁰. Они есть: Кедров, Горчаков как администратор, Ливанов как талантливый выдумщик, Станицын, Яншин, конечно, Телешева. Выбирать из них. Организовыватели скажут, что они нужны для Художественного театра I. Но если им не дать параллельной работы (с оплатой ее, конечно), они все равно будут халтурить в другом месте. Лучше удержать их у себя.

   Мне остается ответить Вам по одному важному и очень большому вопросу - о чистке.

   Да. К большому сожалению, она необходима.

   Мое раздражение по отношению к Ивану Яковлевичу Гремиславскому и Гудкову очень велико. Боюсь даже, что я пристрастен к ним в дурную сторону.

   Но об этом напишу в следующем письме, так как ввиду накопившихся писем по выходящей на французском языке "Моя жизнь в искусстве" - много спешных писем, которые могут задержать отсылку этого письма. Надеюсь вернуться в Москву - в зависимости от денег, и от погоды, и холодов - в средине или в конце апреля.

   Все наши шлют Вам и Екатерине Николаевне сердечные приветы.

   Я обнимаю Вас и целую ручку Екатерине Николаевне. Привет Мише.

   Поздравляю с огромным успехом оперы Шостаковича ¹¹. Если он гений - это отрадно!

  

  

   Ты с Зиной забаловали нас письмами. Благодаря вам обоим я знаю, что делается в нашем Оперном и отчасти в Художественном театрах. Сейчас должен и хочу отвечать и тебе и Зине. Как бы не спутаться и не написать об одном и том же. Начинаю по порядку. Спасибо за хорошие новости. По нынешним временам это редкость. По-видимому, Гешелин действительно то, что нам очень нужно. Не вскрылись бы у него какие-нибудь не замеченные недостатки. А что же бедный Борис Юрьевич? Ушел на второй план? ¹. О нем ничего не знаю. Не обижают ли его? Это было бы неправильно. Он хороший человек, и с ним можно работать. Жаль, что много говорит. Но что же делать. У каждого свой грех.

   Мне нравятся твои слова о Гешелине, что "он принимает решения быстро и твердо". Это как раз то, что нам нужно и что я с годами теряю от слабости физической и духовной. Кроме того, не могу судить и решать то, чего сам не увидел и не услышал непосредственно. Очень это трудно - править тремя театрами "по телефону". Вот этого "своего глаза", который так остер у Гешелина, у меня теперь нет совсем. Это ужасно всегда и во всем - догадываться, судить по чужим словам, часто друг другу противоречащим. Чувствую, что мне нужно было бы и пора отойти от всей хозяйственной стороны и сосредоточить силы только на искусстве. Но как это сделать, когда нет людей, на кого положиться, среди хозяйственников и администраторов? Если Гешелин таков, что ему можно доверить эту сторону, это дало бы мне несколько лет больше жизни.

   Правильно, что он начал с уборных и со сцены. Если актерам хорошо - и театр процветает. На этом принципе был создан МХАТ, а когда от этого принципа стали отходить теперешние его деятели, - и театр постепенно опускается и вянет.

   Дальнейшая деятельность Гешелина зависит не от него одного, но и от окружающей его атмосферы. Актеры полюбят, вознесут и после начинают требовать от простого смертного то, чего он дать не может. После этого начинаются разочарование, ругань, интриги и развенчивание. Ужасное и губительное это свойство. Трудно положение превознесенного человека в театре. Как это я знаю, как это я полно испытал неоднократно на себе! Вдруг начинают тебя считать мессией, превозносить за каждое слово и поступок, но... сохрани бог оступиться - закидают презрением, точно камнями.

   ...Так или иначе, ты заставил себя признать и получил премиальные в качестве ударника. От души поздравляю. Это очень приятно, как за тебя, так и за тех, кто награждал. Признать ошибку и исправить ее - это тоже подвиг.

   Ты без дела. Вот пять лет, с момента написания в 29-м году мизансцены, я не могу сдвинуть "Риголетто", как долго не удавалось этого сделать и с "Севильским". Кто мешал, кто тормозил? Богданович? "Премьеры"? До сих пор разобраться в этом вопросе не могу. И сейчас не понимаю, кто мешал постановке. Напротив, опера такова, что ее можно ставить при всякой другой. Удобная опера по составу: два-три хора, которые можно сделать потом, когда солисты будут готовы. Маленькие партии легко подготовить вразбивку, и почти весь 2-й, 3-й и 4-й акты можно репетировать начисто с пятью человеками. Часто говорят мне: почему ты не прикажешь? Прикажи - и все будет сделано. Я приказывал "Риголетто" - пять лет, и никто меня не слушался, а говорили: "хорошо-с", "слушаюсь". Виной тому моя слабость и административная неспособность? Согласен. В этом-то и состоит моя трагедия. Всю свою жизнь я должен был быть не тем, что есть. Всю жизнь я и проиграл эту роль - "администратора", "главы", "строгого", "жестокого". Под старость роль становится не по силам, и я все чаще и чаще киксую и сдаю. Трудно мне в этой роли, и некому передать ее! Ты не работал в этом году отчасти по моей вине, а отчасти по тупости и бездарности всего нашего состава. Их тупость и бездарность доводят меня до отчаяния. Пишу тебе так откровенно потому, что в Ницце. А когда я приеду в Москву, мне опять надо быть "страшным", и я перестаю уметь играть эту роль.

   Сочувствую тебе. Трудно тебе будет с Аренским. Перевод-то не очень важный, а сам Аренский переводит много и пока не получил еще ни гроша авторских. Можно ли обвинять его, что он артачится при переделках. А переделать надо, потому что текст в опере - великая вещь ².

   Про сквозное действие и сверхзадачу Риголетто пока не могу сказать. По поводу Монтероне, может быть, ты и прав. Но, пожалуй, с этой стороны подходить опасно. Если оттенить эту и без того оттененную автором сторону, то получится несовременный подход. В опере есть противопоставление развратного общества и угнетенных рабов, которые в конце концов взбунтовались. Современный зритель будет ждать с этой стороны. Ее я бы оттенил. Нужно ли, когда даешь оперу композитора, слишком сильно оглядываться на первоисточник (В. Гюго)? Думаю, что у Верди мало Гюго. У Верди вышло что-то свое и, по-моему, куда лучше, чем у самого Гюго, которого, по правде говоря, я недолюбливаю ³. По нашим тенорам, малорослым и совсем не похожим на герцога-нахала (Франциска I),- надо делать роль под скверного, избалованного, шалого инфанта - мальчишку, который изнасиловал 14-летнюю девочку. Никто из наших не сыграет короля "à la Гюго". Платонов? [...] Больше всех подходит по внешнему виду Мирсков. Но как певец?.. Не знаю, справится ли ⁴.

   Хорошо и правильно говорил Гешелин с нашими зазнавшимися стариками. Объясни ему при случае мою точку зрения. Конечно, лучше всего примирить всех и сохранить состав полностью. Не думаю, чтоб это было возможно. В жизни театра (как в МХАТ - с его четырьмя студиями) наступает момент, когда из недр театра приходится выпускать на свободу целую группу людей, принявших в силу многих причин неправильное направление. Так было с 1-й, 3-й и 4-й нашими студиями. Если б не было допущено это отделение очень важной для дела группы, она разложила бы и весь театр. Теперь у нас в Художественном повторяется та же история. Будет плохо, если не освободятся от этих вывихнувшихся людей. Их надо или исправить, или соединить в самостоятельную группу. Думаю, что и у нас назрел такой же момент. Люди хотят свободы, хотят самостоятельности. Надо им дать ее. Другой вопрос: справятся ли они с ней. У Первой студии, у вахтанговцев была личная инициатива, административные люди. Есть ли она у наших премьеров? Не знаю и сомневаюсь. Но они не маленькие. Конечно, этого делать не надо сразу. Надо сговориться и постепенно помочь им сгруппироваться и отойти или подчиниться нашим требованиям. Нельзя одного: оставаться в теперешнем положении с государством в государстве. Вот мое мнение. Познакомь с ним при случае Ал. Григ. R. Нам поручено составлять коллективы - вот один из них созрел.

   Очень приятно, что Ангуладзе будет петь у нас, но базироваться на нем нельзя. Надо искать во что бы то ни стало своего тенора (драматического). Учить гастролера для другого театра - это роль неблагодарная. Как только выучим, ему и надают ролей в другом театре, и тогда он не будет в состоянии работать у нас. Ткаченко - вторая редакция Егорова. Он всегда будет подавать надежды и никогда этих надежд не оправдает.

   То, что Виноградов лезет в дирижеры, это продолжение того, что я говорил о создавшейся внутри группе.

   Шахматы в театре надо воспретить, раз что они мешают делу. Иначе скоро заведутся и карты и рулетка.

   Если Шавердов - дирижер, надо проводить его.

   Согласен, что без утверждения дирекции нельзя назначать дирижера.

   Мельтцер - режиссер. Что ж, это справедливо.

   Немирович слился с балетом Кригер ⁶. Если его можно в корне переработать и есть для этого люди, то это правильно. Но вообще иметь в труппе балет, как обычно во всех театрах,- ненужная роскошь. Сами должны танцевать. Это лучше, чем шаблонный оперный балет.

   По-видимому, Шостакович талантлив, и мы прозёвываем его ⁷.

   Это нехорошо, что ты устаешь. Как я хорошо знаю, насколько это в наши годы опасно! От души советую ограничивать работу постольку, чтоб большого утомления не было. Если же оно является, то надо ложиться и вылеживаться.

   Ты с Зиной - работники необычайные. Но неумение соразмерять силы - большой недостаток. Вам нужны помощники. Зина себе воспитала их, и молодец. Ты же делаешь ошибку, что никого не допускаешь к совместной работе. В известные годы это необходимо - помощники.

   ...Мне пишут, что у вас полная зима, что снег горой навален во дворе, сырость, грязь, туман. Самое страшное - это схватить по возвращении грипп и пролежать все лето в кровати, как в прошлом году. Поэтому мое возвращение зависит от вашей погоды и еще от того, что будет происходить в Париже. Тут настроение очень нервное. Главное для меня - не застрять по дороге. Тогда я погиб в смысле материальном. Сидеть здесь на даровой квартире и дешевых харчах - одно, а хворать в меблированных комнатах - другое. Это роскошь очень дорогая. Поэтому мне надо прошмыгнуть, не захворавши. Вот я и справляюсь всюду о погоде. У нас жара летняя, а в Испании недавно был мороз. В Париже сыро и свирепствовал грипп. Прошел ли он - не знаю.

   Думаю быть в Москве в начале мая. Обнимаю тебя нежно, Лелечку, Веву также. Ал. И. - дружеский привет. Береги себя. Пользуйся, сколько можно, автомобилем.

   Все наши тебя целуют. У бедной Эрнестины⁸ скончался ее единственый сын Котик. Она, бедная, совсем убита.

   Зину целую.

   Кто помнит - дружеский привет.

   Начал давно, кончил 3/IV-34.

   Писать письма я еще могу, но перечитывать их не в силах. Если перечитаю и мне не понравится - я не пошлю его. Поэтому посылаю, не перечитывая.

  

   Я только недавно узнал о Вашем юбилее¹. Иначе разве я мог бы пропустить такой знаменательный и радостный день для искусства и, в частности, для нашего театра?!

   Конечно, я откликнулся бы своевременно.

   Не поставьте же мне в вину и не истолкуйте неправильно мое опоздание.

   Позвольте мне Вас дружески, крепко обнять, с самой искренней, нежной любовью! Позвольте мне с почтением поцеловать Вашу руку, и с благодарностью низко Вам поклониться, и торжественно поздравить Вас с редким, радостным днем и праздником!

   Полвека прослужить верой, правдой, с большим талантом, с любовью, фанатической преданностью нашему трудному искусству! Это истинный подвиг! Говорят, что в переживаемое нами время только герои имеют право на жизнь! Вы - такая героиня, которая имеет право на почетное место в нашей эпохе борьбы и испытания!

   Когда я вспоминаю Ваши чудесные создания на нашей сцене: Манефу, Марселину, в "Анго", Клару - я вижу Вас сильной, энергичной, яркой, сочной, смелой. Все это картины, сделанные масляной краской².

   Когда я думаю о Вас и вспоминаю в жизни, то любуюсь Вашей скромностью, строгостью к себе, деликатностью и нежностью к другим, благородством и исключительною порядочностью. Это нежная, чудесная акварель.

   Вы дороги нам, потому что Вы - "наша"! Вы всегда были "нашей" и в других театрах, так как Вам дорого в искусстве то же, что и нам!³ Как я рад, что среди нас живет такая талантливая, маститая, почтенная, всеми любимая представительница русского искусства. Оставайтесь всегда такою, какая Вы есть и были всю жизнь, любите нас так же, как мы любим Вас, и подолже, всю Вашу жизнь будьте с нами.

   Ваш товарищ, друг и искренний почитатель Вашего чудесного таланта любящий Вас

   11 - IV- 1934 Ницца

  

   Подтверждаю письмо Николая Васильевича и Ваше от 4 апреля с/г. и иду по статьям.

   Опаздываю с ответом, потому что сейчас как раз идет переписка всего, что я за это время написал по книге (главы "Речь" и "Темпо-ритм". Скажите об этом кому следует, кто читает мои рукописи. Эти главы написаны вновь).

   По-видимому, и мои и Ваши письма пропадают. О том, что я переписываю главу о речи, я уже писал Вам. Повторяю на случай потери того письма.

   По правде говоря, я бы с большим удовольствием жил в Узком, чем в доме отдыха с незнакомыми. Если б Ваши хлопоты оказались трудными, то я могу согласиться и на Узкое. Может быть, туда можно будет доставлять воду в автомобиле. А есть ли в доме отдыха доктор и сестры милосердия?

   ...Очень интересно, что Вы пишете о Мейерхольде. Он всегда был натуралистом, но без актеров, которые могут играть просто и хорошо. Научить их не может и потому принужден маскироваться всевозможными выдумками. Правда, что праздновали его шестидесятилетие? ¹ Если да, то Вы сделали большую ошибку, не написав мне об этом, так точно как и о юбилее Токарской и Соколовской. Последним двум я послал письма. Получили ли они их? Напишите про Мейерхольда.

   Очень интересны беседы Владимира Ивановича с актерами. Это очень важно². Не мешало