Станиславский Константин Сергеевич - Письма (1918-1938)

stify">   Перервали. Если не пошлю сейчас, то письмо задержится. Кончаю.

   Обнимаю Вас, Николая Васильевича, Николая Афанасьевича. Всем, кто помнит, поклон и дружеский привет.

   7/Х 1933

  

  

   20/Х 33

   В связи с распоряжением о присылке из Москвы билетов на обратный проезд я писал Николаю Васильевичу подробное письмо, касающееся планов и сроков нашего возвращения.

   Я просил показать Вам это письмо. Предполагая, что Вы его прочли и что Вам будет скучно читать второй раз одно и то же, я не стану повторять написанного.

   Сообщу лишь кое-какие подробности о здоровье Марии Петровны ¹.

   Она чувствует себя плохо, почти так же, как и раньше. Royat совершенно не оправдал надежд.

   Сейчас она не сможет безнаказанно предпринять дальнее путешествие. Приехав же в Москву, не будет в состоянии работать в театре. Кроме того, наша квартира в студии подобна проходному двору. Родня, знакомые, просители, телефонные звонки, хозяйство и проч. вернут ее к прежнему или еще худшему состоянию, чем то, в котором она выезжала летом из Москвы.

   Я считаю, что для дела приезд ее не принесет пользы. Если же дать ей отдохнуть здесь до весны, то надо надеяться, что в мае она сможет возобновить работу в театре.

   Мария Петровна будет сама писать Вам просьбу о разрешении ей продления отпуска.

   Материально ей придется, как это ни трудно, обойтись тем немногим, что есть. Кое-что я смогу ей оставить из денег, данных нам на поездку. Благодаря жизни у Киры в даровой квартире, благодаря ее почти голодной диете ей нужно немного. Других расходов нет, так как она ровно никуда не выходит и живет на крыше.

   Все эти условия жизни привели нас сюда и дали возможность продлить отпуск. И теперь как-нибудь Мария Петровна проживет до весны. Вопрос и задержка только в разрешении.

   Теперь мне хочется поблагодарить Вас за Ваши милые и заботливые телеграммы после премьеры "Талантов"² и "Фигаро" ³. Спасибо за Ваши заботы о "Талантах", за ввод Василия Ивановича⁴ и за то, что не дали выпустить спектакль халтурно.

   Я думал приехать к юбилею. Но так как после Royat чувствовал себя плохо и в последнее время, благодаря желудку и нервам, стало нехорошо с сердцем, меня уложили в кровать, в которой и пишу Вам сейчас лежа. Лишь только оправлюсь настолько, что можно будет выехать, - двинусь в Париж, передохну там, акклиматизируюсь и поеду в следующий этап, где проделаю то же.

   Обнимаю Вас. Поцелуйте лично или заочно ручку Екатерине Николаевне. Мише - привет.

   Всему театру шлю привет.

   Черновик моего юбилейного приветствия послал с avion Рипси для переписки. Уверяют, что прибудет к сроку.

  

  

   Поздравляю Вас с тридцатипятилетием не простой, а боевой жизни нашего дорогого юбиляра. В этой жизни часы считаются за дни, а дни - за годы.

   Проходили мировые события, войны, революции, каких не знала еще история; ломались и создавались вновь основы государств, общественности, нравственности, религии, науки, искусств; проходили толпы людей разных поколений, возрастов, национальностей, сословий, культур; объезжали города своей страны, Европы, Америки; была работа на фабриках, заводах, в деревне, на фронтах. Были успехи, овации, поражения, признание, нападки, победы, кризисы, возрождение; искали, находили, теряли, создавали вновь; умирали, приходили новые, плодились студии и театры!!

   Через все эти годы и события юбиляр неизменно нес свое credo {верю (лат.); в переносном смысле - убеждения.} и боролся за вечное в искусстве.

   Сегодня, в день своего тридцатипятилетия, МХАТ - жив, признан и заботливо охраняется ЦИК'ом.

   Вот формуляр юбиляра!

   Порадуемся, вспомним тех, кто создавал, поддерживал, помогал и ободрял юбиляра в трудные минуты! Поблагодарим от души тех, кто его признал, спасал и теперь охраняет! Почтим память дорогих людей, ушедших от нас! Будем заботливо беречь стариков, создававших театр, во главе с Владимиром Ивановичем! Будем любить и ценить средников, молодежь, всех без исключения работников театра, способствующих его процветанию и жизни.

   Да здравствует юбиляр, пусть он никогда не стареет, вечно обновляется, хранит свое credo и ищет вечного в искусстве!

  

   Не знаю, кто прислал мне телеграмму о премьере "Севильского" и его успехе¹. Обращаюсь с благодарностью к Вам как к представителю театра и очень прошу поблагодарить за извещение и поздравить всю труппу, дирекцию, режиссеров, артистов хора, дирижеров, музыкантов, концертмейстеров, сотрудников, помощника [режиссера, заведующих постановочной и сценической электрической частью, костюмеров, портных, гримеров, бутафоров, всех рабочих сцены и мастерских и всех работников театра без исключения.

   Шлю мое искреннее поздравление художнику Нивинскому и нашей великолепной, единственной Надежде Петровне Ламановой.

   От души радуюсь за удачное окончание нашей трудной работы.

   Вас и Александра Владимировича² поздравляю особо, так как знаю, скольких забот, неприятностей и хлопот Вам стоил этот спектакль.

   После генеральной и спектакля мне телеграфировала об успехе О. Л. Книппер, Егоров и кое-кто [еще] написали короткие записочки с выражением больших похвал.

   Очень рад, что наш театр немного ожил и проявил себя.

   Я не посылал Вам телеграммы потому, что перед отъездом превратился в Гарпагона. Послать телеграмму здесь - это целый капитал.

   Опаздываю же я с письмом потому, что опять расхворался, благодаря чему мой отъезд отсюда задержался.

   О нашем театре знаю только, что он был в Харькове, о чем написал мне в письме Владимир Сергеевич³. Больше не знаю ничего из того, что у вас делается, что репетируется, какие планы.

   Знаю еще от Кудрявцева, которому буду скоро писать, что у вас начинаются репетиции "Ирландского героя"⁴. Сначала - только драматические. Это я очень одобряю, это самое правильное, чтоб артисты знали, что они играют, когда начнут с концертмейстером учить партии.

   С "Кармен" я ничего здесь сделать не могу, так как без музыки, которую не могу здесь сорганизовать, - ничего не могу сделать. Мне почувствовался только общий тон постановки, который отличит нашу "Кармен" от сотни других. Она должна быть, так сказать, простонароднее. В первом акте нужны подлинные табачные работницы фабрики, подлинные солдаты, подлинные крестьяне, вроде Хозе и Микаэлы. Во втором и третьем актах - подлинные контрабандисты с их трущобой, убийствами, постоянной авантюрой, романтикой и опасностью. Третий акт мне представляется теперь узкой расщелиной в горах, стены которых, наподобие бывшего города Чуфут-кале в Крыму, представляют из себя какие-то продолбленные в скалах туннели, гроты, ходы, переходы и какие-то отверстия, через которые видно то, что делается внутри. Внизу, между громадными этими отвесными, узкими, продолбленными скалами, течет ручей. Все контрабандисты не выстраиваются, как в опере, на авансцене, чтобы петь, а, напротив, скрываются, крадутся, прячутся, чтоб не быть замеченными.

   Перехожу к певцам и артистам. Они работали хорошо и одолели трудную задачу. Теперь им предстоит еще более трудное - сохранить и закрепить то, что верно и правильно в спектакле. Если постановка и ее трюки (кое-где утрированные) принимаются зрителем, то это и хорошо и вместе с тем страшно. Нужна большая выдержка и дисциплина, чтоб не поддаться зрителю и не начать фортелять для большего еще успеха или для того, чтоб "переплюнуть" в смысле успеха своих партнеров. Надеюсь на них, что они больше, чем в другой пьесе, будут очень внимательно идти по сквозному действию: поженить на каждом спектакле Альмавиву с Розиной.

   И хору предстояла трудная работа, и, если они по-настоящему одолели и оправдали преувеличение в финале II акта (обалдение), - я им рукоплещу, поздравляю и умоляю не наигрывать, итти по намеченной линии.

   Сотрудникам была дана тоже задача. Если они не поют, то задача их становится оттого еще труднее. Поздравляю, если они ее выполнили.

   Помощников режиссера, на которых легла трудная задача своевременного поворота сцены, в такт, под ритм музыки. Если они это научились делать - кричу им "браво!" И хормейстеру кричу "браво!" И художнику, у которого была трудная задача. Нашей драгоценной, незаменимой, гениальной Надежде Петровне Ламановой ору во все горло: "браво, бис!" И заведующему сценой со всеми его помощниками и всеми цехами рабочих, вместе с неутомимым Калининым.

   И гримеру и его помощникам. И электротехнику с его помощниками. Всем нашим дорогим товарищам по оркестру - особый, дружеский привет. Как трудно в этой опере-комедии аккомпанировать, не заглушая голоса и текста слов, без которых погибнет комедия! Какая легкость и брио нужны, чтоб музыка искрилась как шампанское! Если были такие дружные аплодисменты после увертюры, значит, задача достигнута. Брависсимо! Не забыл ли я еще кого-нибудь? Конечно, забыл: костюмеров, портных, портних, бутафоров.

   Если забыл еще кого - простите. Виновата моя старая голова.

   В этот радостный момент мне хочется поздравить всех, всех, всех без исключения работников театра, где бы они [ни] работали в нашем общем деле - в конторе, в складах, в гардеробной...

   Всем мой сердечный привет и поздравления.

   Надеюсь - до скорого свидания.

  

   P.S. О том, что делается в театре, ничего не знаю, кроме того, [что] была поездка в Харьков, о которой мне писал брат.

   Напишите о себе, дорогой Борис Юрьевич. Очень интересуюсь, как Вы себя чувствуете.

   Я должен был давно выехать, но задержался нездоровьем. Лишь только поправлюсь настолько, чтоб предпринять далекое путешествие, - тотчас же двинусь в путь.

  

   Сажусь за письмо и чувствую стыд, что так мало писал вам обоим в ответ на ваши чудесные, обстоятельные письма. Это произошло по многим причинам. Первая из них, как это ни странно, - нет времени. Дело в том, что я в первый раз очутился за границей один, без всякого корреспондента. Прежде всегда моим секретарем был Игорь. Но на этот раз я видел его только несколько дней, проездом в Париж, и с тех пор он же и берет у меня больше всех времени для беспрерывной деловой переписки с ним. Остальную большую, и что хуже всего, иностранную переписку приходится как-то вести самому и клянчить помощи у других. Много переписки по изданию "Моя жизнь в искусстве" здесь, во Франции. Все издают и никак издать не могут, а еще над нами смеются! Больше всего меня измучил Рейнгардт. То его 60-летие - пиши приветственное письмо, которое должны читать со сцены. Потом его изгнание из Германии и выступление в Париже. Опять письмо-гала!¹

   Три четверти лета я еще жил на зимних нервах и только приехав сюда, в Ниццу, почувствовал настоящую усталость и начало реакции. Я думаю, что и болезнь моя входит отчасти в этот процесс. Пришли такие годы, что далекие путешествия становятся не под силу, и это удручает меня, когда я думаю о своей оторванности от детей. Наше общежитие прежних годов в Баденвейлере кажется раем. Теперь Игорь безотлучно в Париже, Кира в Ницце и не имеет средств для переездов и [для того, чтобы], при квартире, заводить на лето вторую; нам ездить к ним невмоготу, а здесь жить долго тоже нельзя. Все это делает расставание мучительным. При общей усталости, бессонных ночах и тяжелых думах, вероятно, переживаемое отозвалось на сердце, и оно заболело. Есть у сердечников разные непрекращаемые боли и ощущения. Но к ним как-то привыкаешь. Но есть один тип или характер болей - тот, который и свалил меня три года назад. Вот той боли я панически боюсь. Вот такая боль и помучила меня и заставила несколько недель, да и теперь еще, лежать совсем или полеживать в кровати. Рядом с этим - Маруся, которая в Руайа и здесь совсем осунулась и стала старухой, с огромной мнительностью.

   ...Она, как и я, ровно никуда не выходим с крыши. И, по-стариковски, ничего, кроме своей комнаты и chaise longue {шезлонга (франц.).} на крыше, не знаем. Так было, пока стояла хорошая погода. Но она изменилась. Стало холодно и сыро. Но по сравнению с тем, что делается в Париже, в Берлине, не говоря уже о вас, где всюду свирепствуют морозы, - у нас еще благодать; но приходится сидеть больше дома. Когда же выходишь на крышу, то понимаешь, почему Кире отдали дешево сравнительно приличную квартиру. Из всех труб, которыми испещрена крыша, несет дым или запах от вентиляций. Это отравляет сидение на крыше. Но зато вид, море - как на ладони, солнце. Вот эти короткие моменты тепла, в хорошие дни, с 12 до 3 час, в декабре, когда у вас, бедных, холод, - ценишь бесконечно. А потом комнаты.

   Главное оживление, конечно, вносит Киляля. Я не судья. Сам понимаю, что, очевидно, пристрастен к ней. Но лично меня она часто искренно поражает талантом во всех областях. Учится она прекрасно, почти круглые 19 и 20 (при 20-балльной системе). На очень хорошем счету. Но школа-то ее небольшая, подготовительная, конкуренции мало, и, может быть, не мудрено поэтому, что она идет первой. Но должен сказать, что она знает много и толково. Говорит по-французски с современным французским арго, как истая француженка. Подает такие слова, что мне поминутно приходится расспрашивать: что это значит. Дорога в ней трудоспособность, усидчивость.

   ...За исключением ваших писем, одного письма Богдановича и трех писем Рипси, я ничего не знаю о Москве. Остальное, что случайно пишут о театре Марусе, приносит отрывчатые известия. Из всего этого я не могу понять, есть ли в Москве то, что называется "сезоном", т. е. работают ли наши театры и все другие, или у нас и в других местах материально идет "через пень колоду"?

   Кажется, о себе я рассказал все. Добавлю только, что я по утрам ежедневно работаю над главой "Речь". Очень трудно, так как я не учу самим законам речи, а только подвожу к ним и хочу заставить учеников ясно понять, для чего им нужна эта наука. Словом, цель - вызвать сознательное отношение как к этому предмету, так и к другим (гимнастика, танцы и пр.).

   Вообще с этой книгой много еще будет у меня труда. Тяжело написать книгу, но куда тяжелее ее продать и издать. Бедному Игорю достается по этой части. Хлопот не оберешься. Он пишет мне такие вопросы, на которые я даже ответить не могу. Странный здесь книжный рынок. Можно подумать, что они продают свинину или сало [, а не] книги.

   ...Лишь только мне можно будет проехать назад так, чтоб не расхвораться дорогой (это было бы катастрофой] во всех отношениях, начиная с материальной стороны!). Когда это может случиться? Я думаю, лишь только сойдет снег, т. е. в марте, апреле... К этому времени было бы хорошо, если б было подготовлено побольше опер. Признаться сказать, меня больше интересует молодежь. Зина готовит "Кавалерию" - что ж, отлично! Но с чем ее играть? С "Паяцами"?! Уж очень это ошаблонено. Делать же пестрый спектакль... как-то ничего не подберу. Есть отличные, интересные вещи, хотя бы "Иоланта", и лучше роли не придумаешь для Марии Николаевны. Но как их спарить? Надо готовить спектакль, т. е. добавку к "Кавалерии рустикана". Маленькая сценка Сен-Санса (кажется) - "Цыганка". Это мило, но мало и скорее концертно! ²

   А как дела с "Риголетто"? Взял его Володя? Работают над ним?

   В здешних газетах писали о том, что мы ставим "Свадьбу Фигаро" (?). Так ли это?³ Зина просит достать вердиевскую оперу (кончается название "del destino") ⁴. Не знаю, достану ли и, главное, будут ли деньги. Я ведь издержался вовсю!

   Читал с огромным интересом Володино письмо о Харькове. Не чувствуется большого успеха. ...Ведь харьковцы и раньше никого, кроме своих, не принимали. Не пойму, для чего нужны эти двухнедельные поездки? Что они могут материально дать? Окупить проезд и изломать затасканные декорации. Чувствуется во всех этих предприятиях какая-то случайность, нет театрального опыта и человека.

   Академия заглохла, и ни один человек по поводу нее ничего не пишет. В чем дело, не пойму? Раздумали ли ее, или проект не удовлетворил? Если что услышите - напишите.

   ...Отсюда у меня впечатление, что "Таланты" треснулись, а "Севильский" имел успех. Жаль мне моей работы в "Талантах". Там зарождались очень важные задатки. Они-то и заставили меня, судя по домашним репетициям, пьесу с посредственными силами исполнителей перенести на большую сцену. Что они утеряли, либо я сам в чем-то ошибся? Как тяжело начать эксперименты лабораторные, не довести их до конца и даже не увидеть на сцене, что вышло из всей работы.

   Спасибо Володе за его чудесное письмо о "Севильском". Очень тронут, благодарю и понимаю, что спектакль прошел благодаря его заботам и старанию. Большим успехом обязаны ему. Обнимаю его сердечно и благодарю за помощь и даже за спасение спектакля.

   ...Теперь только очень прошу Володю последить за тем, чтоб в "Севильском" не развивалось трюкачества. Это обычное следствие большого успеха!

   Сейчас я устал и пока кончаю письмо. При первой возможности напишу новое, пробегая ваши письма, и буду отвечать тогда по пунктам. Я своих писем почти никогда не перечитываю. Вероятно, и это не буду перечитывать, иначе и вовсе его не пошлю. Очень уж я не люблю своих писем, особенно когда они пишутся без всякого плана, что придет в голову. Если написал чепуху - не взыщите.

   Обнимаю вас обоих очень нежно, как и люблю. Очень жалею, что мы случайно разлучены на более долгий срок, чем предполагал... При первой возможности - вернусь, и если б не семья, то вернулся бы с радостью, так как настроение здесь скверное, неприятное, отношение к нам - неважное. Обнимаю всех.

  

   Начато давно.

   Кончено - 4/1 1934 г.

   При этом письме прилагаю другое, начатое, но не доконченное. Я написал его давно; потом захворал и до сих пор не могу закончить. Не знаю, вследствие ли нездоровья или под влиянием климата и моря, но я потерял здесь всякую активность. Простите мне эту задержку ответом.

   Сейчас пишу Вам новое письмо, для того чтобы по пунктам ответить на Ваше.

   Спасибо за Ваше подробное описание спектакля "Севильский цирюльник"¹. Большая благодарность милой Маргарите Георгиевне за ее всегда талантливую помощь. (Как ее режиссерские дела? Пусть не бросает их, раз что первые опыты были так удачны!)

   Останавливаюсь на том месте письма, где Вы говорите о теневых сторонах труппы.

   По этому поводу я не устану повторять то, что доказал мне долгий опыт. Было время, когда в МХТ зародилось зерно недовольных, и если б тогда я не настоял на создании Первой студии, то эта группа недовольных взорвала бы все дело.

   Тогда произошло благодетельное для дела разделение на самостоятельные труппы ². Второй раз случилось то же самое со Второй и потом с Третьей студией. Кое-кто из последней предпочли остаться с MXAT I (Степанова, Бендина, Завадский и пр.) и теперь слились с театром МХАТ I. Остальные из Третьей студии совершенно откололись и по-своему благоденствуют теперь.

   Что касается Второй студии, то после ее отделения - состоялось новое сближение. Из этого ничего не вышло хорошего, так как в течение почти десяти лет судаковская группа не может слиться и никогда не сольется с МХТ³.

   Совершенно такой же процесс совершается, и у нас. Есть группа, которая отошла от студийности и от основ, на которых был построен театр. Они превратились в обычную труппу большого провинциального города. Никогда уж наши дороги с ними не сойдутся. Они жаждут свободы и самостоятельности. Давайте им скорее и то и другое, или будет плохо. Один хороший кадр готов. Больше ничего нового он не впитает в себя. Он никогда не будет доволен ни мною, ни Вами, ни всеми теми, которые крепко держат основы нашего искусства. Они искренно уверены, что именно они-то и являются носителями и хранителями этих основ, и никто не убедит их в том, что они жестоко заблуждаются, так как сами не заметили своего полного перерождения совсем в противоположную сторону. Эти вывихнувшиеся люди гораздо дальше от нас, чем молодая смена. Эта смена приходит после эволюции во всех театрах и в искусстве, которое теперь возвращается опять к прежнему. Старая группа эволюционировала не к нам, а от нас. Поэтому она очутилась так далеко от нас и от Вас, что не может понять наших убеждений, что допускает такие приемы борьбы, на которые мы согласиться не можем - никак. И чем дальше, тем будет хуже. Они чувствуют мой отход от них, и потому они так старательно стремятся либо не допускать молодых спектаклей, либо если это им не удается, то насильно втереться в них. Чем кончается спектакль молодежи со стариками, мы знаем по целому ряду мытарств, через которые прошли многие из начинающих.

   Многие из стариков, я думаю, сольются и с молодежью и начнут переучиваться. Отчасти примером этого - Юницкий. Но такая, как Воскресенская, думаю, примкнет к старикам и пойдет по дорожке "премьерши". Хотя должен сказать, что она в "Севильском цирюльнике" работала хорошо. Ей под пару, пожалуй, будет и Богатырева. Она тоже очень склонна к "премьерству", хотя еще не проявляет фактов в этом смысле.

   Как видите, я проповедую все одно и то же, но пока никто меня не слушает, ни в Оперном театре, ни в МХАТ. Там тоже не соглашается начальство (не труппа) отделить уже назревшую труппу судакавцев, и это кончится плохо, сколько бы ни представлялся Судаков моим ярым последователем. У всех этих лиц другая природа. Они никогда не поймут нас.

   Итак, мое мнение: пока, не разделяя труппы, держать твердые две линии: помогать встать на самостоятельные ноги старикам и сызнова готовить новую труппу молодых.

   Теперь несколько слов о дублерах "Севильского". Очень важно ввести хорошо Юницкого и Мирскова. Первого - для того чтоб поощрить и убедить на будущее время, что совсем не плохо быть дублером. Ведь не любят дублерство не из самолюбия, а оттого, что с ними хуже занимаются и кое-как вводят. Вот это предубеждение хорошо бы победить.

   Что касается Мирскова, то [его] еще важнее ввести, и хорошо, потому, что он впервые выступает на сцене. Это момент - на всю жизнь и кладет отпечаток на всю карьеру. Кроме того, Мир-сков очень честно прошел систему и занимался с усердием. Необходимо это обстоятельство отмечать. У нас часто бывает так, что в школе им проповедуют о необходимости прохождения системы, что без этого нельзя получить роли. А когда они кончают, то роли-то получают не те, которые кончили, а другие, потому что у них хорошие голоса. Понимаю. Хороший голос - очень важно. Нельзя обходить такую, как Капинос, хотя она и лентяйка - в школе. Но рядом с этим нельзя и обижать такую, как Полянкина, которая добросовестно много лет занималась.

   Опять скажу о "Кармен". Я не отказываюсь ни от какой работы. Но... Каким я приеду? Смогу ли я заниматься по-прежнему? Считайтесь с моими годами. У меня другие темпы, и ускорять я их безнаказанно не могу. Поэтому, может быть, Вы найдете, что если я буду доканчивать "Кармен", то это сильно задержит ее выпуск и что лучше провести ее без меня, - то я не протестую.

   Считаю большой ошибкой, что задерживают начало "Риголетто". Опять будет переутомление хора. Если Немирович-Данченко перейдет в новый театр и мы принуждены будем играть ежедневно, то будет опять катастрофа. Все грузные оперы, да плюс еще такал, как "Кармен". "Риголетто" очень нужен! Твержу об этом с 1929 года, когда спешно писал мизансцену ⁴.

   Скажут, что у нас есть еще легкая опера для хора - "Ирландский герой". Но Вы сами понимаете, что ее дай бог, чтоб можно было ставить два раза в месяц. Ни сюжет, ни музыка не обещают сделать из нее репертуарной оперы.

   Не нарушайте раз установленного плана и распределяйте роли так, чтобы актеры не бегали с репетиции на репетицию. Теперь Бушуев, колоратурное сопрано, лирические тенора - свободны. Скорее залаживайте "Риголетто".

   Из легких опер без хора, очень нужных нам, не много таких, которые будут и могут делать сборы. В числе их кроме "Севильского" на первом плане - "Риголетто", "Чио-Чио-Сан", "Травиата" и...? Не много еще найдется таких.

   "Дон Пасквале". Лоран и Кристи?! Если Кристи добровольно назвал Лорана - значит, они сговорились. Если же это насильственное соединение, то это плохо, так как молодой режиссер на первых порах может быть раздавлен стариками. Правда, как мне кажется по детям Лорана, - он умеет ладить с молодежью. По возможности не смешивайте и состава исполнителей со стариками. Последние испортят товарищескую работу, и молодой режиссер на первых порах растеряется с генералами. Гриша же - молодой человек, воспитанный и не нахал. Вы пишете, что они представят макет и постановку на мое усмотрение. С охотой помогу им всегда, но пусть не ждут и работают, как умеют, без меня. Потом увидим и поправим⁵.

   "Сельская честь" с таким составом может попасть и на Большую сцену⁶. С чем же ее ставить? С "Паяцами"? Ох, как надоело это соединение. С чем же? Есть опера, которую нам нужно было бы поставить для Шаровой - это Чайковского одноактная "Иоланта". Но как их соединить - несоединимые?!

   Вот это важно, что можно увеличить состав (очевидно, хора) на 14 человек.

   Значит, из молодежи освободится то ядро, из которого можно создавать постепенно новую группу.

   Не верю, чтоб Малиновская выпустила из своих рук театр на Театральной площади! Заберет в свои руки!

   Кончаю, а то никогда не пошлю письма.

   ...Так и не послал!.. А тем временем из телеграммы Бориса Юрьевича⁷ узнал об ассигновании нам дотации и суммы на постройку. Молодец Борис Юрьевич. Поздравляю! Буду писать ему! Но... поверю вполне тогда, когда деньги будут лежать у нас в банке и материалы для стройки - у нас на дворе. Дом для квартир?.. Вот этому пока не верю. Обнимаю Вас. Сочувствую и издали - поддерживаю.

   Маргарите Георгиевне целую ручку. Борису Юрьевичу крепко жму руку.

  

   Прежде всего хочу поблагодарить Вас за Ваши два письма. Первое из них, посланное Вами в Royat, я не получил; второе же прочел с удовольствием, с большим интересом. Спасибо Вам за него.

   Знаю о театре только то, что мне писали брат с сестрой.

   Я тоже не писал по многим причинам. В первое время - очень устал, и под впечатлением "знаменитого" заседания не хотелось думать о театре¹. Потом я сам плохо чувствовал себя и не смог бы писать бодрых писем, которые нужны Вам теперь, когда началась работа.

   "Севильский" прошел с успехом. От души еще раз поздравляю, благодарю, понимаю, что Вам пришлось много потрепать нервы, не столько на дело (что не утомляет), сколько на пустяки (которые убивают).

   По правде сказать, я не почувствовал удовлетворения от своей работы. Для меня лично - она безрезультатна. Представьте себе, что Вы изобретатель, экспериментатор и делаете опыт. Он требует огромной подготовительной работы и много сил. Вы их истратили, опыт имел успех, но Вы не видели его результатов и никто Вам не рассказал, что получилось от общей дружной и долгой работы. Те чисто технические, режиссерско-преподавательские задачи, требовавшие разрешения на практике, ничего не дали мне, и я остался в том же положении, при котором начинал работу.

   Новый тип моей работы в театре - как нашем, так и художественном - удручает меня. Это работа для работы, репетиция для репетиции, не видя результатов. Как быть дальше и как выйти из положения, пока еще не знаю.

   Вот одна из причин, почему я не могу никак разогреться на работу над "Кармен".

   Я говорю о третьем акте.

   Другие акты более или менее мне ясны. Но ключ к третьему еще не найден. Павел Иванович² дал мне экземпляр либретто (3-го акта). Но без музыки оно мне ничего не говорит. Достать же здесь концертмейстера, инструмент, клавир - стоит безумных денег, а я экономлю каждый франк, так как мои финансы в самом натянутом положении.

   Пока мне, по внутреннему чувству, по разным режиссерским соображениям, ясно, что третий акт должен быть гораздо страшнее, опаснее. Мне чудятся какие-то остатки какого-то города, выдолбленного в скалах, вроде Чуфут-кале. Там удобно скрывать контрабанду. Высоко в горах. Там - снег. Люди закутаны. Оборванные меховые испанские плащи. Одеты по-зимнему. Сурово - в противоположность жаркому солнцу первых актов. Люди не маршируют с контрабандным товаром, как это делается обычно в постановках "Кармен". Люди с огромной опасностью пробираются, крадутся. Вот этот тон большой опасности, и не театральной, а подлинной, мне представляется основным для акта. Все спрятаны. Никого не видно. Только торчит внизу из пола голова Кармен, освещенная снизу костром, да где-то в одной из дыр, заменяющих окна, веселые цыганочки. Да там и сям спрятаны сторожа. Но чуть что-то случится, сразу все оживет, как в разбуженном муравейнике. Тогда изо всех окон высовываются толпы народа, точно по щучьему велению. А потом опять все скрываются. Эскамилио приходит сюда не для прогулочки в блестящем костюме. Он знает, куда идет и к кому. Он тоже одет по-дорожному. Хочется убить театральную романтику и дать подлинную. Встреча двух соперников - страшная, фатальная, последняя, - на жизнь и на смерть.

   Когда я погружаюсь в эту атмосферу, тогда я начинаю как-то по-новому чувствовать оперу. Но, Вы сами знаете, так мечтать, - безответственно, вне музыки - легко. А стоит ей заиграть - оказывается, что сделал не то, чего хочет сам композитор! Беда в том, что я плохо помню музыку "Кармен" и особенно забылся в моей памяти третий акт. Как видите, я не могу сойти с мертвой точки без концертмейстера³, и моя неожиданная...

  

   Письмо не окончено.

  

   8 - I - 34

   Ницца

   Обращаюсь к Вам с большой просьбой. Дело в следующем. На помощь Алексею Алексеевичу¹ нужно пригласить для консультации местного доктора. Советуют обратиться к Figal. Я видел его, он, по-моему, подходящий.

   Посоветуйте мне: обращаться к нему или нет?

   Вы удивлены и недоумеваете? Совершенно так же недоумеваю и я: соглашаться или не соглашаться на помощника Бориса Юрьевича ². Я предлагаемого человека не видал в глаза, не знаю, в чем дело, почему нужен Борису Юрьевичу помощник?! Это замаскированное смещение? Что он сделал плохого? Я видел только хорошее. За то, что он не подчинился группе интриганов? За это я могу его только хвалить.

   Мне работать с ним приятно и легко. Он не сразу охватил всего дела? И новый не охватит.

   Никакого мнения по этому делу у меня не может быть до тех пор, пока я не узнаю всего, что было. Со своей стороны, очень протестую против смены во время моей болезни и отсутствия.

   Протестую и против ежегодных перемен тех лиц, которых я целый год вводил. Я могу работать в мои годы по своей специальности, но ту работу, в которую меня затягивают (не Вы, конечно), я делать отказываюсь.

   Считаю себя оскорбленным, что важное решение предприняли, не сговорившись со мной. Этого не было ни разу еще!

   Как я буду на это реагировать - еще не знаю. Но я сильно оскорблен.

   Ввиду всего сказанного заявляю, что Борисом Юрьевичем я доволен, мне с ним работать удобно. Скоро из него выработается прекрасный руководитель, и я, по своей отрасли, не согласен на его удаление.

   Если же есть причины высшие, меня не касающиеся, там я, конечно, не могу ничего решать. Говорю про свою область и нахожу, что для дела это не нужно и вредно.

   Хорошего мнения будет обо мне новое, рекомендуемое лицо, если он узнает, что я по телеграмме смещаю людей, которые не за страх, а за совесть работали в очень запущенном и запутанном деле!

   Верю, что новое лицо имеет большие достоинства, и если б он явился 1 ¥ года назад, я бы его, вероятно, приветствовал. Теперь же он окажется в неловком положении, сменяя лицо, которое удаляют по интриге группы актеров.

   Не отвечаю Вам телеграммой, потому что у меня теперь нет для этого никаких денег. А телеграммы стоят бешеных денег.

   И на будущее время не рассчитывайте на мои телеграммы. Я здесь на положении нахлебника.

   Списываюсь с Америкой и продаю ей вторую книгу. Но это дело трудное, раз что я не выполнил своего обязательства по первой книге и благодаря задержке комиссии по прочтению ее не могу даже назначить определенного срока сдачи первой книги.

   Что сказать о себе? Частично лучше и даже совсем хорошо. Так, например, мой пиелит прошел совсем бесследно. Ни в чем не проявляется, и это очень приятно, так как по ночам могу спать хорошо, не просыпаясь поминутно. Что касается желудка, то он плохо налаживается. Сердце - болей нет, но нет и крепости. И весь я еще не окреп, все еще сижу на крыше и не сползаю вниз, к людям.

   С опозданием узнал о смерти Анатолия Васильевича ³ и не знаю, как мне теперь поступить. Пробую написать письмо вдове.

   [...] Жена стала бодрее и веселее, но все еще ужасно бледна.

   Получил Рипсино письмо. Очень благодарю и скоро напишу. Письма пропадают. Так, например, она пишет, что послала уже давно стенограмму речи Владимира Ивановича, а я ее не получал раньше и получил только в последнем письме. В письме Рипси пишет, что сборы у нас без дефицита. Это плохо по сравнению с прежним годом, особенно если принять во внимание, что тогда у нас не было до марта Коршевского театра, а теперь - есть. А как работают другие театры? Есть ли хорошие постановки?

   Обнимаю. Как здоровье Ваше, Рипси и Николая Афанасьевича?

  

  

   Написано давно, тотчас по получении Вашего письма. Не послал. Что-то не понравилось.

  

   Прежде всего простите, что буду писать плохо. Лежу. Во-вторых, спасибо Вам огромное за Ваши интересные письма. Они чрезвычайно мне и Марусе были дороги, так как сюда доходит мало сведений о театре и о том, что у вас делается. Не знаю даже: есть у вас сезон, т. е. делают все наши и чужие театры сборы? Имел только три интересных длинных письма от Рипси, одно - от Тарасовой, два - от Кудрявцева, за которые поблагодарите их очень. Отвечу, когда поправлюсь.

   И Вам напишу длинное и бодрое письмо. Но прежде самому необходимо найти эту бодрость. Я очень огорчился своей болезнью, своим невольным опозданием. Академия - заглохла. Почему? Мне отсюда представляется, что мое присутствие нужно для этого дела. В театре нашем мне в этом году нет дела, чему я, по правде говоря, рад.

   Начинаю терять вкус к режиссерству (современному), и, наоборот, педагогическое дело и молодежь начинают меня интересовать все больше и больше. Мы еще с Вами поработаем на том или на этом поприще. Недоразумение с "Воспитанницей" не должно Вас и всю молодежь смущать¹. Я думаю, что ни Вы, ни они не считали, что с зеленой молодежью можно поставить сразу великолепный "опытный" спектакль. Но в таких не "опытных" спектаклях для меня есть особая прелесть юности. Владимир Иванович никогда не любил незрелого актера.

   Кроме того, у меня взгляд на Филиал такой же, какой был и на Малую сцену на Тверской. Пусть готовятся там работать без нас, и пока мы живы - можем помочь им советом. [...] Для утренников я мечтал ряд таких спектаклей, как "Воспитанница". И я знаю, что будет именно так, как я мечтал, потому что другого сделать у нас с Владимиром Ивановичем нет сил. Вот почему отказался непосредственно вести Коршевский театр и взял за него только общую ответственность.

   Вл. Ив. хочет его довести до высоких требований. Когда хотят сделать лучше, я могу этому от всей души сочувствовать. Не могу же я настаивать, чтоб он хотел сделать театр похуже. Если б можно было сделать два Художественных театра, то это была бы великая радость. Боюсь, что если начнут тянуться к этому, то затаскают стариков, так как без них для Художественного театра на главные роли у нас нет исполнителей... К сожалению, Вл. Ив. убедится в том, что я говорю, очень скоро и поведет тот театр так, чтоб там было побольше самостоятельности и в художественной и в административной частях. Тогда вернутся и к утренникам молодежи.

   Поэтому не смейте унывать, работайте дальше. Вы сделали чудесную работу, и сделали ее совершенно самостоятельно. Идите дальше по этому пути, и именно с молодежью. Те, на ком некоторые собираются строить театр после нас, для меня безнадежны. Это кружковщики, которые переругаются при первом случае. Надо воспитывать новых, на новых началах Академии. Эта задача интересная. Не бросайте ее. Лично я увлекся бы ею со всем оставшимся у меня пылом. Нам с Вл. Ив. остается последняя наша миссия в жизни - попробовать восстановить прежний Художественный театр. Когда он действует в этом направлении, я тоже с ним. Что же касается Филиала, то пусть само время и опыт покажет, чем он должен и может быть.

   Молодежи разрешено играть в клубах. Что же, и это дело. Пусть покажут идеальный, дисциплинированный выездной театр. Если для этого надо особые декорации - пишите, я буду ходатайствовать об ассигновании денег. Только не унывайте и дерзко пробивайте стену. На этом лучше всего учатся! Как только вернусь, буду с увлечением вам всем помогать.

   О Вашем личном деле не пишу. Нужно другое, сильное и мудрое настроение. Знайте: жалко мне Вас, - очень люблю я Вас, от этого - еще больше. Осуждаю внутренне тех, кто потеряли душевное благородство и порядочность. Но утешать Вас не берусь. Знаю, что для чего-то это нужно в нашей жизни. Но для чего - сказать не могу. Вам очень трудно. Напишите мне о Ваших материальных делах, - сколько Вам было бы нужно, чтоб не трепаться по разным халтурам, а я буду соображать, как устроить Ваши, пока минимальные, требования. Еще скажите мне: подумайте, можете Вы работать в опере? Например, там вопросы законов речи и системы очень важны. Может быть, Вы могли бы не целиком, а частично ставить оперу? Обнимаю Вас. Постараюсь еще написать.

  

  

   Спасибо большое за Ваши большие письма от 17 и 22 декабря со всякими приложениями: 1) Речь Владимира Ивановича (первой ее высылки я не получал). 2) Американские рецензии. (Мне с ними здесь нечего делать. Не послать ли их Вам на сохранение. Чем черт не шутит. Может быть, другая какая страна захочет издать книгу, тогда пригодится.) 3) Пустой лист размера редакции 33 года (2-й книги). 4) Рецензии "В людях". И даже их обложили! 5) Милое письмо какого-то провинциального поклонника.

   Отвечаю по пунктам.

   Мое здоровье. Лучше, хотя грипп, который я перенес и с которым справился, к удивлению, скоро (полторы недели или две вместо двух месяцев), - еще не прошел окончательно. Киляля было поправилась, пошла в школу и опять свалилась и теперь еще лежит. По-видимому, только теперь я начинаю отдыхать. Сильно я устал за последний год. От работы или от годов? Думаю, что от последнего. Чувствую себя очень физически (не духовно) постаревшим. Почти совсем не могу ходить, и походка стала дряблая, старческая. Поминутно ловлю себя в старческой слабости ног. Смогу ли я по-прежнему работать, без воздуха, среди заразы, в наших условиях? Вот вопрос, который беспокоит меня. Рядом с этим - совершилось почти окончательное исцеление от пиелита... Я его здесь не чувствую и не знаю! Это, конечно, от климата. Кто знает, может быть, в этом отношении зима на юге принесет мне исцеление. Хотя Алексей Алексеевич этого не обещает!

   Нынешний сезон по погоде нельзя назвать удачным, и тем не менее утром, в 9 часов, в хорошие дни, когда солнце жжет (20 и 30 градусов по Ц.), - я лежу, как всегда, долго в кровати, раскрываю настежь громадное окно. К двенадцати встаю и перехожу рядом - на крышу и там под зонтиком сижу до трех, трех с половиной, т. е. до заката. В течение этого времени я тренирую себе сердце и хожу, всего-навсего не больше четырехсот шагов. Никогда я не любил ходить, а теперь, когда эта способность сокращае