Главная » Книги

Станиславский Константин Сергеевич - Письма (1918-1938), Страница 17

Станиславский Константин Сергеевич - Письма (1918-1938)



ежь. Скучаю о Вас. Желаю успеха и волнуюсь за здоровье и усталость всех.

Любящий Вас

К. Станиславский

  

232*. К. Я. Бутниковой

   1931
   18 - VII

18 июля 1931

Москва

Дорогая и самым искренним образом любимая

Ксения Яковлевна!

   Не сердитесь за то, что пишу Вам на мятой бумаге. Через час я уезжаю, все убрано.
   Хочу непременно тотчас же ответить Вам на Ваше милое письмо, проникнутое скромностью и настоящей любовью к своему делу.
   Не пойму, откуда у Вас сомнения и почему Вы раньше верили в то, что я к Вам отношусь прекрасно, исключительно, а теперь Вы в это не верите.
   Ломаю голову и не могу найти причины. Как рассеять Ваши сомнения и как заставить Вас поверить в то, что я к Вам отношусь еще лучше, чем раньше.
   Доказательство тому - что я об этом больше не говорю, что это само собой подразумевается. Разве близкому человеку говоришь ежеминутно, что он близок. С ним меньше всего церемонишься, его больше других обижаешь, к нему чаще, чем с другими, бываешь несправедливым. Потому что он близок и все поймет. Вы опора театра и моя. Мне не приходится приводить Вас к порядку. В тяжелые минуты, которые мы переживаем, на Вас возлагается больше, чем можно и чем следует: на кого же полагаться, когда все рушится, как не на Вас?! Почему я не говорил Вам об этом? Потому что некогда: надо было со всеми отступниками и пошляками ругаться, надо было поддерживать, хвалить и поощрять тех немногих, которые еще не деморализировались окончательно. Будьте же покойны и не сомневайтесь ни в себе, ни во мне. Если б нужно было бы писать Вам дифирамбы, у меня бы не хватило сегодня бумаги. С каждым годом Вашей прекрасной работы я люблю, и верю, и полагаюсь на Вас все больше и больше, потому что время больше всего утверждает веру и любовь.
   Знаю все, что Вы перенесли во время междуцарствия, ценю Ваше терпение и твердость. Вижу, что Вы не разложились, а окрепли.
   Понимаю, что крепнуть среди разрухи могут только настоящие люди. [...]
   Не волнуйте себя и успокаивайте других: никуда я не поеду осенью, а остаюсь здесь. Слухи же эти распускают интриганы, которым для чего-то надо подпиливать тот сук, на котором они сидят и который их держит и кормит. Помогайте же мне выметать тот сор, который загрязнил дело. [...] Будьте бодры, тверды и верьте в меня и в себя. Вы молодец, я ценю и люблю Вас больше, чем раньше.

Любящий Вас нежно

К. Станиславский

  

233 *. П. А. Калужской

Июль 1931

Москва

Дорогая, милая, бедная

Перетта Александровна,

   плачьте, если можете! Слезы приносят облегчение. Чудится, что с ними выходит из души гнетущее горе. А я буду помогать Вам, потому что ничего другого сделать не могу. Нужны ли утешения, когда уже все свершилось?
   Но у нас остаются воспоминания. Давайте же вспоминать! Я буду рассказывать, что подскажет старая память, а Вы - плачьте.
   Помните, в молодости Василий Васильевич был веселым толстяком и, хоть и похудел в старости, но так и продолжал по привычке считаться актером на толстые роли. Толщинки были необходимой принадлежностью его театрального туалета. Ох эти толщинки! Они сыграли плохую роль в болезни его сердца.
   В области искусства я делю людей по следующим признакам: есть хорошие артисты по своим данным, технике, опыту, но у них нет ни одной роли, которую можно назвать созданием. Я ценю таких артистов, но гораздо выше ставлю тех, у кого есть в репертуаре - создания. У Василия Васильевича были такие создания, которые всегда будут жить в памяти видевших его: Василий Шуйский, Серебряков, Сорин, Иван Мироныч, Мамаев (особенно в последнее время), Фирс (тоже), Бубнов, Андрюшанчик, забыл имя его роли в "Иванове" 1 и пр.
   Но Василий Васильевич мало верил в себя. От этой неуверенности, еще во время работы над ролью, от нетерпения, у него внутри захлестывался какой-то клапан и не давал возможности режиссеру проникнуть в его душу. В эти моменты он становился очень нервным, и сколько требовалось сил, чтобы убедить его в том, что он талантлив и что может сыграть прекрасно роль. В это время он страдал, как роженица, которая не может разродиться и в то же время не подпускает близко врача, боясь, что он сделает больно. Но вот один удачный момент исполнения, в который сам творец поверил в себя и рассмеялся, и - роль стала на рельсы.
   Так создавались незабываемые образы, прославившие нашего дорогого Василия Васильевича на весь мир.
   В общении с друзьями и товарищами пародия и копирование были излюбленной формой его непрерывающейся шутки: помните замечательные его живые карикатуры на Корсова, Преображенского, Музиля, Макшеева, Ленского, Федотову и пр. и пр. К этому времени относятся и его создания во всевозможных капустниках. Помните, например, незабываемый квартет!2
   Под старость он тоже смешил всех до слез. Но в этом смехе, в пародиях и шаржах появились горькие нотки наблюдателя, а шутка превратилась в импровизацию: его интересовали уже не отдельные лица, а человеческие страсти и пороки. Он постепенно переходил на общественные темы и события дня переживаемой эпохи.
   Одним из самых талантливых созданий Василия Васильевича этого времени и жанра был разговор при полете на аэроплане из Москвы в Америку, где мы тогда находились, - Владимира Ивановича, Елены Константиновны Малиновской, Анатолия Васильевича Луначарского и, в заключение, встречающего их Станиславского. Это была очень острая шутка. Особенно хороши были короткие, меткие и решительные реплики Елены Константиновны в ответ на бесконечно длинные периоды витиеватых реплик Луначарского. В этих импровизациях Василий Васильевич делался не только внешним копировальщиком, но и зорким наблюдателем, минутами даже - философом. Он рассказывал так, как рассказывает актер и литератор при создании своих экспромтов и памфлетов.
   Со смертью Василия Васильевича ушел из жизни Московского Художественного театра один из самых верных создателей и хранителей его традиций и идеалов, и я плачу о милом, дорогом друге, с благодарностью вспоминая нашу совместную работу в молодости и старости.
   Обнимаю Вас нежно и с любовью. Молюсь о покойном и хотел бы считать себя Вашим самым близким другом до смерти.

Ваш К. Алексеев (Станиславский)

  

234 * Н. П. Крымову

  

16 августа 1931

Глубокоуважаемый Николай Петрович.

   В ответ на Ваше письмо, приложенное к эскизам, с удовольствием делюсь с Вами впечатлениями и сообщаю Вам свои замечания, как Вы этого просите.
   Вначале позволю себе сделать несколько замечаний общего характера. Опера срепетована, и, если сделать отступления от плана, придется ее снова перерепетировать, так как в плане рассчитаны всевозможные передвижения и шаги артистов по ритмам. Четырехугольник сцены с горизонтом и круг приняты как общая схема и как прием постановки всей оперы, для всех актеров (план No 1).
   1-й акт должен изображать отдаленную часть сада с запущенной высоченной башней, с которой можно было бы в действительности смотреть звезды в телескоп. Башня эта должна быть по плану в самом, саду, а не вне его, иначе играть нельзя. Башня удачна у Лентулова и по форме и по размерам - она целиком взята и указана нами из "Истории русского искусства" Грабаря и составлена из двух мотивов. Балкончик и приставная лестница, как на фотографии, весьма необходимы. Имейте в виду, что первое появление Звездочета в музыке изображено намеками на его тему. И в действии он должен лишь промелькнуть, едва замеченный. Это удобно сделать в такой же полузакрытой галлерейке, как на лентуловской башне. Сама лестница и сход должны быть такие же, так как они целиком рассчитаны на такты. Звездочет остается на своем балкончике; с него нет схода вниз. Приставная лестница у балкона нужна для игры Афрона и Гвидона. Направо от зрителя на Вашем эскизе нет скамейки, а она должна быть у плетня (см. рис. No2). Трон не двойной, а одинарный, покурьезнее, более деревенский. Пол сцены - не площадка, а заросль, просто трава и бурьян с кустами, бережками, только посреди сцены небольшая зеленая лужайка. Характер крыльца у Вас на эскизе современен, напоминает Сокольники и не дает понятия, что это отдаленная часть сада, а кажется, что это главный вход. Сделать нелепое, курьезное крыльцо, заднее, - в нем характер крестьянский, но какая-то потуга (по росписи) на дворец-деревню. Крыльцо не так стоит по плану - надо из кулисы к центру сцены, а не в профиль (план No 2). Этот схематический рисунок нельзя изменить для всей пьесы, иначе сарьяновская декорация не сольется1. Нужен не забор, а плетень из слег по грудь человека. Сзади один синий горизонт - никаких видов, никаких пристановок. Никаких колючих проволок не могло быть в то время. (Гротеск и анахронизм не уживаются с музыкой Римского-Корсакова и слишком избиты и испошлены другими театрами во всех существующих постановках.) Не забудьте рисунки кровати, коня Дадона в попоне и с седлом, попугая, которого вносят для забавы Дадона, и стола и стульев для его обеда. Если бледный тон всего эскиза взят Вами для того, чтобы слить его с Сарьяном, то я думаю, что это ошибка. По-моему, сольют декорации I и III актов с сарьяновским II актом только цветущие разноцветные деревья в цвету (яблони, либо вишни, либо сирень, либо еще что). Березовый лес и светлые стволы были бы тоже очень уместны. Не надо забывать, что I и III акты - север, а II акт - юг.
   Теперь несколько слов о III акте (план No 3). Наивное деревенское убранство для встречи. Все убрано зелеными ветвями, полотенцами, лентами, цветными тряпками, раскрашенной паклей, соломой... Между двух деревьев домашним способом под руководством и [по] распоряжению Амельфы сделано возвышение аршина в два, спереди ступеньки-полки, на которых подношения - гуси, куры, поросята, окорока, хлеба с солью и проч. С боков две входные лестницы. Сверху вместо балдахина навешана всякая ерунда, якобы украшения - полотенца, тряпки и проч. Спереди скамейки. Если бы задний план показался пустым, то можно сделать небольшую, легкую вышку со столбом наверху (рис. No 4), на которую можно лазить по приставной лестнице. Вышка должна быть легкой, чтоб как можно меньше закрывала шествие, которое идет за частоколом. Нужен не забор, а тын частоколом (срубленные деревья поставлены стоймя, довольно высокие, но чтобы были видны головы проходящих сзади). Ворота - вроде прилагаемых. На них будут стоять люди и смотреть на шествие. Башня, с одной стороны ворот, должна составлять с ними одно целое, а не быть отдельными частями. Второй башни, по другую сторону,- не видно. Она срезана порталом.
   Быть может, для разнообразия в этом акте сделать осень, чтобы желтизной окраски слить с Сарьяном. Можно сделать и хвойные деревья, не очень темные стволы сосен и зелень только наверху, чтобы не загораживать шествие. Что касается желтизны и красноты осенней листвы, то ее можно пустить по изгороди и по крыльцу дворца, показать в нескольких лиственных деревьях.
   Теперь о костюмах. У Дадона (рис. No 1) должны быть царские, богатые, но изношенные сапоги и хорошие шаровары, неплохая рубаха с расстегнутым воротом (так как жара). На плечи накинута изношенная царская шуба, когда-то роскошная. Корона, и скипетр, и держава. Во всем следы поношенности, так как царство в запустении и неряшество сказывается в костюмах. Одна шаровара висит из сапога. Пояс повязан небрежно. В эскизе Дадона No 2 доспехи и царский шлем хороши, остальная часть костюма та же, что и No 1, с добавлением лишь лат и кольчуги.
   У Полкана (рис. No 3) то же самое, что у царя, но хуже. Сапоги когда-то были хорошие, дворцовые. Рубаха и шаровары попроще. Орденов и ленты (гротеск - анахронизм) не надо. На рубаху надета кольчуга. Полкан No 4 неплох, только нужен шлем и колчан со стрелами, так как о нем идет речь в пьесе. Костюм No 5 не годится.
   No 6. Амельфа - не годится, чересчур современна, грим по 2-му МХАТу, утрированный, - не верю, платье декольте - не верю, и голые руки тоже не верю.
   No 7 и No 8. Оба Звездочета не годятся. В этой партии музыка исключительно восточная. Он какими-то тайными узами связан с Шемаханской царицей - это какое-то полуфантастическое существо. Никаких намеков на современное, вроде красной звезды, делать не нужно, потому что это агитка. Звездочет в каком-то длинном халате, в нем что-то есть калмыцкое или татарское, - все жесты у него такие же. Фигура фантастичная и чуть-чуть сказочная.
   Костюм Афрона No9 приемлем. Афрон No 10 - конечно, без звезды. Шапка не годится, она скорее вроде того, что нужно для Звездочета. Верхний кафтан слишком параден.
   Гвидон No 11 - ничего, может сойти. Гвидон No 12 тоже, только добавить какую-то накидку, ленту и ордена убрать.
   У всех гримы умышленно карикатурны, что не годится.
   Очень сожалею, что наше свидание не состоялось, так как, конечно, понять Вам меня было бы легче при личном свидании, но что делать, придется ограничиться этим письмом.
   С нетерпением жду от Вас дальнейших присылок.

Сердечно преданный

К. Станиславский

   16-VIII 931 Москва
  

235. Л. Я. Гуревич

Осень 1931

Москва

   Не понимаю, как мне убедить Вас в том, что я заранее согласен на все, что Вы будете выкидывать, вставлять, вновь писать, менять, иначе, другими словами, передавать. Уверяю Вас, что у меня нет никакой амбиции и самолюбия. Я не писатель и не хочу им быть. Мне нужно только передать то, что познал на своем веку в искусстве. Еще раз даю Вам полную carte blanche и заранее благодарю за каждую вычерку. Я сам бы вычеркнул половину книги, но перестал понимать ее. Понимаю и те волнения, которые Вы испытываете. Хотел бы избавить Вас от них уверениями в том, что я верю Вам одной и безусловно.
   Какого третьего человека я мог бы назначить? У меня никого нет, кто бы по-настоящему чувствовал систему. Жена?.. Но она совершенно не понимает современности. Леонидов? Он тоже не очень современен и... ленив. Право, у меня никого нет. Одна Вы, и потому я еще больше верю Вам и еще раз прошу делать с книгой все, что Вы захотите. Полное доверие.
   В прошлый раз я со всем был согласен, что Вы мне говорили. Удивляюсь, почему у Вас получилось обратное впечатление.
   Обнимаю Вас и заранее благодарю за каждую вычерку и исправление.

Ваш всем сердцем К. Станиславский.

  
   Что касается свидания, то я всегда к Вашим услугам. Назначайте, когда Вам удобнее. Я лежебока. Вы - работаете. Вам выбирать. Я начиная с 3 ¥ до 6 и с 8 ¥ до 11 всегда свободен.
   Письмо, которое писал Вам,- поищу.
  

236*. Е. С. Телешевой

  

27 октября 1931

Москва

Дорогая Елизавета Сергеевна!

   Самые трудные для Художественного театра годы войны и первые годы революции были временем Вашего вхождения в жизнь искусства, временем, когда складывались и крепли Ваши творческие силы. Эти суровые годы пережиты Вами вместе с театром достойно и творчески плодотворно1.
   Наступила эра создания новой культуры. Впереди огромная работа. Вам предстоит развернуть и отдать свои силы с удесятеренной энергией Художественному театру на этом новом этапе его жизни.
   Будьте такой же чуткой и правдивой в искусстве, какой были Вы за истекшие 15 лет.
   Желаю Вам успеха и радостного труда в эту знаменательнейшую эпоху нашей страны.
   На память о Вашей талантливой и творческой работе и жизни в нашем театре - примите от Дирекции в день Вашего 15 -летнего юбилея прилагаемый жетон "Чайки" вместе с моими сердечными поздравлениями.
   Дружески обнимаю Вас.

Любящий К. Станиславский

  

237. Л. Я. Гуревич

  

9 ноября 1931

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

   Я задерживаю исполнение Вашей просьбы, т. е. присылку недоконченной главы о речи 1, не по своей вине, а по вине и нездоровью Рипсимэ Карповны. Посылаю единственную рукопись, которая у меня осталась по моей книге. Больше ничего нет. Не пойму, о какой главе "Гимнастика" Вы говорите. Кроме того, что написано, я не имею ничего сказать. Цель моя - подвести ученика к этому уроку, но преподавать предмет я не собираюсь. Моя цель сказать:
   а) гимнастика подготовляет основные, грубые мускульные центры; б) танцы идут вглубь и выбирают более тонкие центры. Но ни тот, ни другой классы не дают еще пластики, а лишь подготавливают ученика к новому предмету; в) пластика.
   Про этику я хотел в этой книге где-то (?) сказать лишь, что она входит в число элементов самочувствия. Но подробно говорить об этике лишь тогда, когда ученики попадут на сцену, что произойдет во второй книге. Прежде чем писать главу, придется читать и искать материал и разные определения "этики".
   "Общее самочувствие". Отдельно этой главы не будет, так как в ней нужно сказать лишь два слова, т. е. "соедините внутреннее и внешнее самочувствие, и у вас получится общее самочувствие". Это я сказал в главе о внешнем самочувствии.
   О приученности я думал ограничиться теми словами, которые сказаны (если не ошибаюсь) в самых последних финальных словах всей книги.
   О жесте сказано у меня (где, не помню), что я не признаю на сцене никакого жеста, а признаю лишь действие, движение. В смысле пластики движения все сказано в соответствующей главе.
   О мимике сказано (тоже не помню где), что нужно только развивать и упражнять все лицевые мышцы. Тогда они сами сделают, все, что нужно, и естественно отразят переживание. Большего про мимику не могу сказать, за исключением того, что отнюдь не следует изучать ее по существующим книгам, в которых учат актеров гримасничать, передразнивая страх, радость, грусть и т. д.
   Про мимику глаз тоже ничего не могу сказать, так как сделать блеск глаз невозможно. Он делается интуитивно.
   Если б я знал новейшие изыскания, может быть, они подсказали бы мне что-нибудь.
   Остальную часть письма я не совсем ясно понял и поговорю о ней при свидании.
   Обнимаю Вас и нежно люблю и благодарю.

Ваш К. Станиславский

   9-XI-31
  

238* A. H. Римскому-Корсакову

  
   25 ноября 1931, Москва

25 ноября 1931

Глубокоуважаемый Андрей Николаевич!

   Письмо Ваше, полное тревоги по поводу предполагавшегося изменения в тексте 3-го акта оперы "Золотой петушок", я получил 1.
   С полным удовлетворением сообщаю, что в настоящее время театром получено от Реперткома разрешение ставить оперу без всяких изменений. Мы принуждены были считаться вначале с теми указаниями, которые нам были сделаны свыше. Тот компромисс, на который должен был пойти театр, чтобы осуществить постановку оперы, тревожил как меня, так и моих сотрудников. Мы до сего времени не приступали к разучиванию заключительного хора, ожидая окончательного ответа Реперткома, несмотря на то, что вся опера уже полностью разучена и репетиции перенесены на сцену.
   Надеюсь, что Вы прочтете эти строки с удовлетворением и у Вас не останется и тени упрека по отношению к театру моего имени, который вместе со мной относится в своей работе с глубоким благоговением и любовью к произведениям великого композитора.
   Позвольте Вас благодарить за те слова, которыми Вы начали свое письмо2, и надеяться, что Вы и в будущем будете относиться к работе театра моего имени с тем же вниманием и интересом.
   Пишу Вам с некоторым запозданием, так как Ваше письмо было послано по другому адресу и разыскивало меня.
   Шлю свой искренний привет.

К. Станиславский

  

239*. А. В. Богдановичу

   14 декабря 1931 года
   Москва

14 декабря 1931

Милый, дорогой, искренно любимый

Александр Владимирович!

   Я Ваш неизменный поклонник и как артиста, певца и музыканта, и как сценического деятеля.
   Все эти стороны Вашей работы сегодня будут отмечены подробно и оценены по заслугам, и вся Ваша 25-летняя деятельность будет просмотрена как близкими Вашими друзьями, так и общественными учреждениями.
   Но этим не ограничивается Ваша талантливая, честная и сложная деятельность. Я знаю Вас по интимной, почти комнатной, работе с самыми юными, никогда не ступавшими по сценическим подмосткам молодыми артистическими побегами. Я видел Вас в роли администратора, наставника, учителя, друга и отца еще никем не признанной молодежи. Здесь сказались многие стороны Вашей личности и дарования, которых не знают те, кто находился вне стен нашей небольшой комнаты, тогда еще холодной, с полуголодными начинающими актерами, не получавшими ничего или самое скромное жалованье, терпевшими нужду, чтобы иметь право приобщиться к искусству. Вы были душой этой трудной студийной и вместе с тем интересной работы, которая в конце концов привела к созданию нового Оперного театра моего имени.
   Вспоминаю теперь, сколько борьбы, сколько несправедливых нареканий, сколько неприятностей и горя и вместе с тем радостей выпало на Вашу долю. Вспоминаю, как Вы вместе с Еленой Константиновной1 и корпорацией артистов Большого театра отстаивали это еще не проявившее себя и непризнанное учреждение, как Вы крепко верили в его будущее и оберегали его от нареканий и нападок в те годы, когда судьба закинула меня далеко по ту сторону океана.
   Оперный театр моего имени удержался и существует благодаря Вашей отцовской любви, энергии, Вашему чистому отношению к искусству, честному и прямому характеру.
   Мне приятно вспомнить обо всем этом в Ваш юбилейный день и громко сказать, за что я люблю и ценю Вас.
   Мне приятно и то, что мы снова работаем в созданном вместе с Вами деле, куда Вы вернулись, как в свою семью и где Вы нужны как близкий и родной человек.
   Поздравляю Вас со знаменательным для Вас днем, крепко обнимаю, благодарю и люблю.

К. Станиславский

  

240*. С. Л. Собиновой

  

4 января 1932

Москва

Милая и дорогая моя внучка Светик!

   Как я рад, что ты вернулась и вспомнила обо мне!
   Спасибо тебе большое за присланный чудесный цветок. Каждый день я поливаю его, вспоминаю о тебе и ставлю его на солнышко.
   Тебе понравилась "Свадьба Фигаро". Мне это очень приятно слышать. Если захочешь еще раз попировать на свадьбе Сюзанны, напиши мне, и я тебе пришлю билеты.
   Что бы тебе еще показать в нашем театре? Уж не придумаю!
   Такой у нас неинтересный стал репертуар!
   Может быть, хочешь в оперу,- ты, вероятно, в папу - музыкантша.
   Если захочешь послушать "Майскую ночь" или "Царскую невесту", напиши или позвони мне по телефону.
   Нежно обнимаю тебя и папу, а маме почтительно целую ручку. Будь здорова.

Твой дедушка Станиславский

   1932-4-I
  

241. А. Н. Афиногенову

  

Февраль (после 2-го)1932

Глубокоуважаемый Александр Николаевич!

   Ваше письмо с изложением темы, выбранной Вами для Вашей новой пьесы, получил1. Тема эта очень интересует театр, и театру было бы интересно познакомиться с готовой пьесой тотчас же по окончании Вашей работы. Театр будет с интересом ждать Вашего нового произведения, рассчитывая на подходящий и талантливый материал для нашего сценического творчества.
  

242. А. М. Горькому

  

28 апреля 1932

Москва

С приездом, дорогой Алексей Максимович!

   Шлю Вам привет как от себя, так и от всех товарищей по театру.
   Прежде всего хочется благодарить Вас за то, что Вы сделали для МХТ'а.
   Мы получили то, о чем давно мечтали, вздохнули свободно и можем постепенно налаживать совершенно было разладившееся дело.
   Спасибо Вам за Вашу помощь и хлопоты1. Я провел зиму очень плохо. В разное время пролежал в постели в общей сложности около четырех месяцев и теперь еще не встаю с кровати. Но надеюсь скоро это сделать и тогда - лично пожать Вам руку и еще раз искренно поблагодарить Вас.

Искренно преданный

К. Станиславский

   1932-28-IV
  

243*. В. И. Суку

   Телеграмма

17 мая 1932

Москва

   Шлю самые искренние поздравления моему дорогому, изумительному, любимому музыканту, тончайшему артисту, чуткому художнику Вячеславу Ивановичу. Вспоминаю радостную совместную работу, шлю самый горячий сердечный привет и дружески обнимаю.

Станиславский

  

244. Л. Я. Гуревич

  

5 июля 1932

Москва

Дорогая, милая, горячо любимая Любовь Яковлевна!

   Не сердитесь на меня и простите бездарного литератора, который взялся не за свое дело и провалился. Я понимаю Вас. Вы находитесь в положении режиссера, который должен создать роль Гамлета с начинающим любителем.
   Вас смущают мои отметки и неудачные варианты1. Но ведь я их делаю не для Вас, а для самого себя, только на своем собственном экземпляре. Не обращайте на них никакого внимания и запретите показывать Вам мои тетрадки. У меня - мания писания, я одержимый; я болен своей книгой. Мучительно не уметь выразить, что так ясно и тонко внутренно чувствуешь. Я - как беременная женщина, которая не может разродиться. В поисках словесной формы я мечусь и бросаюсь во все стороны. И пусть! А Вы пишите, не обращая на меня никакого внимания. Когда кончите всю работу, тогда просмотрите мое маранье, быть может, что-нибудь пригодится. Мне же нужны мои пометки, они говорят что-то уму и сердцу, напоминают о том, что мне не хочется забыть и что я, быть может, когда-нибудь смогу выразить.
   Через несколько часов я уезжаю2. Не могу же я покинуть Москву, не поговорив с Вами! В последнюю минуту у меня нет даже бумаги, я взволнован, устал, пишу еще хуже, чем когда-нибудь.
   За все это и, главное, за те муки, которые я Вам доставляю,- простите меня, бедного литератора.
   Как бы я хотел никогда больше и ничего не писать! Если б кто-нибудь сделал это без меня!
   Верю Вам беспредельно. Себе же самому - не верю и потому постоянно исправляю себя самого (а отнюдь не Вас).
   Преданный, сердечно любящий и бесконечно благодарный друг Ваш

К. Станиславский

   1932-5-VII
  

245*. Из письма к Н. В. Егорову

   Pension M. Klein
   Badenweiler in Baden

15 августа 1932

Милый и дорогой Николай Васильевич.

   Еще несколько дней назад, когда у нас была адская осенняя погода, я завидовал тем, кто жарится в Москве. Но сегодня, после того как установилась у нас райская погода, я много думаю о Вас, которому суждено кипеть в котле и дышать пылью стройки1. Очень боюсь за Вас! Надо думать о Вашем отдыхе. О том, что делается у Вас, знаю мало. Кто-то писал сюда, что стройка идет с большими трудностями. Я расшифровал эту фразу: задержки в материале. Это хуже всего - мучительно и беспомощно. По-видимому, вывожу я, сезон начнется с большим опозданием. Если это так, то что же делать? Гастроли? Или брать один из случайно освободившихся театров? Последнее, пожалуй, лучше для производства, а гастроли - приятнее для артистов. Но вот что плохо при гастролях: только что ремонтированные декорации растреплются в путешествии и по возвращении не будет времени их чинить. Кроме того, при гастролях приходится совершенно забыть о производственном плане. Это очень плохо. В этом году нам надо дать на Большой сцене "Мертвые души", "Самоубийцу" и "Мольера". Думаю, что поспеют "Таланты и поклонники". По секрету скажу, что у меня есть надежда, что пьеса пойдет хорошо, если заменить две-три роли, и что спектакль можно будет дать на Большой сцене2. Кроме того,- Горький на Малой сцене3. Да! Все это при том условии, что вернется (а это наверное) и будет трудоспособен Немирович-Данченко4. Я один не справлюсь, потому что опять всю зиму просижу дома и проваляюсь в кровати, как в прошлом году, месяцев пять. Плохо то, что поездка, если она понадобится, не привезет ничего нового (кроме заигранного в Ленинграде "Страха"). Повторение задов. Это плохо. Каждая наша гастроль должна что-то открывать.
   Еще забота. Если опоздание будет не настолько велико, чтоб ехать в Ленинград, а помещение окажется в том состоянии, при котором нельзя будет начать репетиции, то начнется брюзжание актеров, особенно "заграничных": "Чего же нас выписали! Не дали долечиться". При этом я думаю о двух по-настоящему серьезно больных, т. е. о Рипси и Николае Афанасьевиче. Про первую я ничего не знаю и очень бы хотел получить какие-нибудь сведения - где и что она? Про Подгорного знаю, что он только недавно получил французскую визу (как и я сам. Спасибо за телеграмму и хлопоты). Он был у доктора, но что он ему сказал - не знаю. Факт тот, что у Николая Афанасьевича все время были сильные боли в кишках, заставившие его лежать. За него страшно! Едва ли ему придется лечиться от болезни горла. Нет ли у него чего-нибудь посерьезнее в кишках!
   Дорогой Николай Васильевич. Я не хочу взваливать на Вас новую обузу и просить писать мне. Но если бы Вы приказали кому-нибудь ответить мне, хотя бы самым формальным образом, на следующие вопросы:
   1) Как починка круга? Нет ли задержек?
   2) Как новая проводка электричества? Хорошо ли удается? Есть ли нехватка материала?
   3) Строится ли дом на место флигеля с повалившейся стеной?
   4) Как разрешается один из самых важных и мучительных вопросов с надстройкой дома для квартир бездомных актеров, вроде Степановой, Ливанова и др.?
   5) Получили ли мы соседний дом рабфаков и есть ли там переделка. Если есть, то какая. Кого и как там размещают?
   6) Как ремонт Малой сцены? Будет ли там тепло?
   7) Как вопрос запасов топлива на зиму для обоих театров?
   8) Нет ли каких перемен: циркуляров, лиц в управлении?
   9) Как вопрос с объявлением конкурса по новому театру и что слышно по этим работам5?
   Вот приблизительно все, что приходит мне на ум.
   Здесь, в Баденвейлере, живут и завтра уезжают Качалов и Леонидов. Только накануне отъезда у нас состоялся разговор о "тройке"6. Вот его приблизительное содержание.
   Качалов довольно гибок и согласен на все. Леонидов относится вдумчивее и деловитее. Раньше он боялся всякой ответственности. Теперь он того мнения, что или большая ответственность, или же - безответственная помощь мне в качестве простых консультантов. У него большая оглядка на труппу и интерес к ее мнению. Он боится, чтобы не подумали, что они лишь ширма для того, чтобы (как я понял) закрывать мои ошибки. Боится, что будет говорить труппа по поводу назначения замов и особенно по поводу жалованья при том условии, что членам труппы придется отказывать в повышении окладов в той мере, как они этого будут требовать. Чтоб у нас не вышло разногласия, я повторю, что говорил им.
   1) Моя жизненная цель: упрочить и существование театра и в нем положение стариков после моей смерти. Если они будут поставлены на должное почетное место, то их позиции укрепятся. И не только трех из "тройки", но через них и других стариков. Это делается не ради протекции, а потому, что только они могут поддерживать без меня и Немировича истинные традиции МХТ. Если этого не произойдет, то власть захватят Судаковы и, как практика показала, в несколько месяцев театр будет превращен из МХТ в прежнюю Вторую студию, со всеми ее дурными актерскими повадками. Тогда - горе старикам! Их заклюют. Мы руководствовались этими соображениями при назначении тройки. На это Леонидов заметил: "А что будет, если мы провалимся?" Эта опасность заставляет его быть особенно осторожным.
   2) Я ставлю условием, чтобы мои помощники и заместители имели возможность выполнять ту огромную работу, которую на них возлагают. Для этого нужно им твердое положение, власть и ответственность. Это дается им - вместе со званием замов и вместе с той оплатой, которая принесет им возможность отдаться целиком делу. При этом ставлю на вид, что размеры оплаты назначал не я (от этого я отказался). Назначение оплаты было сделано свыше, сообразно с тем, как те же должности оплачиваются в Большом театре.
   4) Леонидов выражал недоумение, почему не они - замы. На это я ему напомнил, что раньше было предположено составить правление или дирекцию из Леонидова, Качалова, Москвина, Вас, Сахновского... Но Леонидов категорически отказался и неоднократно заявлял, что он ни на какую ответственную роль не пойдет, а может быть лишь консультантом. Теперь он требует ответственности - тем лучше. На основании его отказа была создана новая форма правления, при которой их роль выросла, а не умалилась. Конструкция такова.
    
 []
    
   ...Вот приблизительно то, что я говорил с тройкой. Немирович тоже стоит очень за тройку (если не потерял, приложу его письмо). В конце концов принципиально решено, что тройка будет (нет еще голоса Москвина) и что они сами выработают и представят мне на утверждение свои функции так, как они их понимают.
   Пишу Вам еще по поводу Димы Качалова. Дело в том, что он освободился из Студии Малого театра. Подумайте: не взять ли нам его. Вот мои соображения: он человек работящий, деятельный и знающий, энергичный. Он интересуется всякими новшествами, и проведением их в жизнь. Его очень увлекает стройка нового нашего театра. Он много видел за границей, и если пришлось бы послать кого-нибудь для осмотра театров иностранных, то он оказался бы очень подходящим. По стройке нового театра (сценическая часть), я думаю, он был бы полезен. До открытия нового театра он мог бы еще поставить сценическую часть [на] Малой сцене. Впоследствии он мог [бы] стать заведующим сценической и постановочной частью нового театра. Кроме того, если б он не подошел сюда, а в Оперном театре, куда взят художник Иванов, последний не удержался бы на своей новой должности из-за болезни (запой), - Дима мог бы занять его место. Подумайте и напишите мне Ваше мнение. Если нужно, вызовите Диму для справок и переговоров7.
   Несколько слов о себе и семье. Живем с семьей (единственно, что приятно и что оправдывает поездку). Жена Игоря очень милая и пришлась к дому. Как будто давно уже с ней живем. Внешность у нее - некрасивая, при хорошей фигуре. Игорь более или менее здоров, но ужасно худ и не прибавляет, а уменьшает в весе, что для него очень плохо. Кира похудела и стала миловидна. Внучка Киляля страшно выросла. Говорит по-французски, как парижанка, и беспокоит меня тем, что уж слишком она офранцузится. Но она очень худа и узка, а это в нашей семье (туберкулез) очень страшно. Забавна, талантлива, нервна и темпераментна до последней степени. Кроме того, ей, бедненькой, предстоит очень неприятная операция - удаление гланд. Это необходимо произвести здесь, за границей, прежде чем возвращаться в Москву. Кроме того, она требует сейчас страшно усиленного и кроме того - особенного, по указаниям доктора, питания. Приказано бояться простуды и гриппа. Все эти причины и условия заставляют задумываться, прежде чем ей ехать в Москву, так же как и Игорю. Опять нам придется еще год прожить одним! Но зато Вы еще можете год оставаться на квартире - Брюсовской.
   Обнимаю Вас, всем Вашим душевный, дружеский привет. Спасибо за проводы при отъезде.
   До скорого свидания, в средине или в конце октября.

Ваш душевно преданный и любящий

К. Алексеев.

   15/VIII 1932 г.
  
   Все наши шлют поклоны и дружеские приветы.
   Так плохо пишу, потому что сижу и пишу на доске - на весу.
   При случае велите написать мне имя и отчество нового красного директора в Оперном театре - Чернявского. Остроградского решено снять.
   Не слышно ли чего про Гватуа8?
  

246. Л. М. Леонидову

24 августа 1932

Баденвейлер

Дорогой Леонид Миронович!

   Спасибо за Ваше письмо. Принимаю все Ваши и Владимира Ивановича условия:
   Мы подписываем объявление - вместе с Владимиром Ивановичем1.
   Вы управляете театром во время нашего отсутствия, а о дальнейшем будем разговаривать2.
   Тройка не будет называться советом (а как?).
   Жду новую редакцию от Владимира Ивановича.
   Передайте поклон и привет от меня и Марии Петровны всем товарищам по театру.
   Подгорный в Parnichet (Poste restante). Его послали в Royat, но там шум, гам и ни одного места. Теперь послали в Parnichet. Боли продолжаются. Спрашивает, что ему делать? Пишу, что если болезнь серьезна и требует указанного ему лечения и если боли продолжаются, то таким он нам в Москве не нужен. Пусть опаздывает, но приезжает работоспособным.
   Сам я опять лежу (грипп). Погода была райская, но один день выдался холодным, и я уже простудился. Неужели и я уже превращаюсь в "старца"?
   Все наши шлют Вашим самый сердечный привет.
   Обнимаю. Будьте здоровы и держите диету.

Ваш К. Станиславский

   24-VIII-32
  

247*. Н. В. Егорову

  

Август 1932

Баденвейлер

Милый и дорогой Николай Васильевич.

   Пишу Вам о Владимире Ивановиче.
   По-видимому, его положение тяжелое: без денег, должает, в Берлине настроение страшное ввиду политических событий. Состояние очень угнетенное и большая слабость. Нет сомнения, что он серьезно болен. Надо что-то сделать для него. Я просил Леонидова и Качалова побывать у Немировича-Данченко в Берлине и подробнее разузнать о том, что с ним и что можно для него сделать. Сейчас получил сведения о том, что ему выслали денег на прожитие из Москвы, но совсем ничтожную сумму. Если можно будет начать хлопоты о добавлении ему денег, то, быть может, потребуется и мое мнение. На этот случай я просил Владимира Ивановича написать мне соответствующее письмо о том, чтоб я посоветовал ему, как сделать, чтоб иметь возможность вернуться в Москву трудоспособным. На этом письме я напишу свое мнение и письмо пришлю Вам. Может быть, оно понадобится.
   Не подлежит сомнению, что Владимир Иванович серьезно болен и что его состояние - трудное. Надо ему помочь. Многого он в Москве не сможет сделать, но все-таки направить одну-другую пьесу в кабинетной работе, дома, он сумеет. А это большая помощь мне, так как я пугаюсь огромной предстоящей мне работы, которую необходимо выполнить. Иначе группа заскучает и пойдут опять брожения.
   Что у вас делается - не знаю. Теперь говорят, что ремонт идет успешно и что к сроку будет все готово. Больше всего боюсь за Ваше переутомление! Думайте об этом.
   Вопрос о тройке можно считать принятым. Самым большим его заступником и поклонник

Другие авторы
  • Волковысский Николай Моисеевич
  • Брусянин Василий Васильевич
  • Давыдов Денис Васильевич
  • Курочкин Василий Степанович
  • Неведомский Николай Васильевич
  • Левинский Исаак Маркович
  • Цеховская Варвара Николаевна
  • Лейкин Николай Александрович
  • Студенская Евгения Михайловна
  • Баратынский Евгений Абрамович
  • Другие произведения
  • Сологуб Федор - Баранчик
  • Теляковский Владимир Аркадьевич - В. А. Теляковский: краткая справка
  • Буланже Павел Александрович - Жизнь и учение Конфуция
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Еврейские секты в России
  • Лисянский Юрий Фёдорович - П. Ф. Северов. Мореплаватель из города Нежина
  • Бунин Иван Алексеевич - Обуза
  • Даль Владимир Иванович - Сухая беда
  • Лохвицкая Мирра Александровна - Стихотворения
  • Крестовский Всеволод Владимирович - Жарко сохнущей земле...
  • Дорошевич Влас Михайлович - Дорошевич В. М.: биобиблиографическая справка
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 489 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа