| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2, Страница 12
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2. Между прочими
картинами будочник, подаренный Мещерским, и работы какого-то знаменитого
французского живописца в Петербурге. Так подписано под картиной. Stepheus,
адъютант герцога Кембриджского, мастер рисовать и, подобно Жуковскому,
собрал альбомы всех видов, снятых им в путешествии.
4-го. Вчера и ныне 23-е и 24-е купание и четвертое и последнее язычное
испытание. Учитель мой Rickard почти со слезами расстался со мной, жалея, что
теряет ученика, подававшего такие большие надежды.
Третьего дня обедал у дяди, или брата, или племянника моего
подполковника O'Reilly and герцогини Roxburghe, жены его. Мы не могли
доискаться точно, есть ли родство между нами, потому что фамилия O'Reilly
разделена на много отраслей, но он обещал справиться, когда получит от меня
дополнительные сведения, которые надеюсь отыскать в бумагах семейных,
оставшихся в Остафьеве; порядочно долго сидели за столом, со всеми
английскими проделками, предложениями заздравных тостов, перекатыванием
графинов кругом стола, и наконец, предложением урыльника, которым я не
воспользовался, хотя из стеснения, из приличия и от нечего делать я довольно
накачал себя, чтобы было что выкачивать.
Между тем доктор Jones давал в честь мою музыкальный вечер в тот же
день и звал меня в 8 часов, а было уже около 10-ти и надобно было еще идти
наверх и пить кофе и чай к duchess, которая в ожидании нас сидела одна в своем
drawing-room и глядела на луну; по счастью мой Мензбир, видя тоску
поджидавшего меня доктора Jones, пошел по всему городу искать меня и,
наконец, выручил из беды, вызвав из моего плена.
Вчера ездили с Леонтьевой и Стевенсами в Shoram смотреть
Swiss-Cottage, довольно милую игрушку, но здесь бесполезную. В Германии
такое кафе было бы оживлено пивными четами, здесь нет этого рода забав. Все
чинно, холодно и безмолвно - tout est trop comme il faut (все очень комильфо).
У меня здесь есть молодой камердинер Шарлота Ивановна, которая
каждое утро благопристойно и целомудренно приходит будить меня, стучась у
дверей, смеется моему английскому косноязычию и пр. Однажды приносит она
мне сапоги мои, и я говорю ей: I kiss your hand, и спрашиваю: is it good English?
- No, Sir, - отвечает она, - it is very shocking.
Вечером гулял по Cliff, смотрел на луну в большой телескоп, который за
несколько грошей показывают, но луна в море была еще лучше.
Le Siecle, в номере от 2 октября, рассказывает, что, когда император
Николай получил королевское уведомление о рождении графа Парижского, он
отбросил его со словами: "Разве в Тюильери не знают, что я подписчик на
Moniteur?"
25-е купание. Вчера ходили смотреть сад адвоката Attree. Здесь сады
редкость по причине каменистой почвы, сто родов анютиных глазок. Потом на
празднике стрелков, archers. Не мастера.
Вечером у Леонтьевой пела Ostergaard, датская певица. Голос нежный,
сильный, но немного крикливый в высоких нотах. Дали ей арии из "Жизнь за
Царя".
Лондон. 12 октября. Я выехал из Брайтона 6-го. Сегодня с Озеровым был
в Westminster и в Newgate. Жизнь по смерти и смерть при жизни. В Newgate я
ничего особенного не заметил и почти ничего того, что видел Пюклер Мюско.
Около 200 заключенных женщин, 40 детей лет 13-ти. Все за кражу.
Смертоубийц не было. Затворники строже содержатся. Не позволяют им пить
ни водки, ни пива. Нет военного караула. Всего 14 смотрителей, или сторожей.
После были в Китайском базаре. При нынешней королеве не было смертной
казни. Преступников выводят на место казни через кухню. В Westminster
прекрасный памятник, статуя Horner. The poet's Corner (Уголок поэтов).
Были и в House of Lords (палате лордов), и в House of Commons (палате
общин). Не красна изба углами, а красна пирогами. Особенно в том виде, в
котором мы их застали: все вынесено, чистят. Я сел на шерстяной мешок.
Странное впечатление видеть пустынным и безмолвным то, что наполняет
внимание мира и гремит из края в край, что разгромило Наполеона и проч.
Пещера Эола, объятая сном.
Вечером был в Drury-lane. "Дон-Жуана" уже не застал, а видел балет,
который видел в Париже: "Хромой бес" и в котором Фанни Ельснер танцует
качучу. Сущая пародия парижского балета. В Париже черт мелким бесом
вертится, а здешний черт не на шутку бодается, брыкает, а публика смеется.
Впрочем, теперь не в сезонное время, публика средняя, все ложи, то есть
большая часть, облеплена девами радости, из коих некоторые очень хороши.
Зала освещена хрустальными люстрами со свечами. Не хорошо и заслоняет
ложи.
Savemake Forest (графа Брюса). 17 октября 1838. Сегодня в шесть часов
утра разбудили меня, в 7 без четверти был я уже в Picadilly за свои пекадилии,
то есть за грехи свои, и в 7 сидел в дилижансе, взяв за 30 шиллингов (да два
шиллинга на водку кучеру) место внутри до Marlborough. 75 милей с лишком
мы ехали славно и прежде трех часов пополудни были на месте. Я остался, а
дилижанс пошел в Bath, еще около 3-х миль. Часть дороги, но весьма малую,
можно проехать и по железной дороге railway. Мы ехали просто. Сторона
прекрасная. Все обработано, лесисто, довольно холмисто и обстроено
красивыми городками и дачами.
В Мальбурге меня выбрили. У английских брадобреев рука очень
тяжела, даже когда и намыливают они, то голову шатают. Порядочные люди
сами бреются, следовательно, не на ком хорошо выучиться. Сел я в poste chaise,
- весьма порядочная, довольно низкая двуместная карета, желтой краской
выкрашенная, пара хороших лошадей, почтальон, род жокея в синей куртке,
верхом - 5 миль - 71/2 шиллингов прогонов, и еще два шиллинга на водку.
Вообще считают, что пара лошадей по два шиллинга на милю, со всеми
шоссе-платами и прочим, и отправился я в Savernake forest, то есть назад из
Мальбурга. Недалеко от города въезжают в лес, то есть парк, мир зеленый. В
здешних рощах то хорошо, что они леса и луга вместе, а что луга эти лучше
наших лучших газонов. Местоположение дома и самый дом совершенно
сельский: уединение, другого строения не видишь. У крыльца сказали мне, что
хозяин вышел, то есть, что нет его at home. В эту же минуту подъехала ко мне
дама верхом, сказала, что граф Брюс сейчас возвратится, и предложила мне
ехать верхом. Но я не англичанин и не София Николаевна (Карамзина) и не
хотел быть aussitot pris, aussitot pendu (сразу повешенным, как только попал в
плен), и отказался. Это была мачеха Брюса, вторая жена отца его лорда Ailsbury,
молодая женщина и славящаяся здесь красотой.
Здешнее общество составляют леди Пемброк с сыном и дочерью
красавицей, какой-то моряк с дочерью и, кажется, женой, хозяева Брюсы и я.
Леди Брюс очень похорошела, посветлела и поздоровела после Киссингена.
Дом небольшой, но уютный и красиво отделан.
Здесь многие издерживают до 2, 3 тысяч и более фунтов стерлингов на
охоту. Многие имеют две, три охоты. Одна охота на паях, один содержит, а
другие столько-то ежегодно вносят. Потом держат еще охоту с кем-нибудь
сам-друг, сам-третей, и еще третью маленькую про себя, для дней не
назначенных; ибо здесь все расчислено, напечатано. На все есть хартия. Охота
регулярная начинается с 1-го ноября. До того ездят на охоту incognito, а с 1-го
ноября в красном кафтане.
18-го октября. В 10 часов утра собрались завтракать. Чай, кофе, котлеты,
раки, знакомые остатки вчерашнего обеда, варение. Следовательно, Кривцов
прав. После собрались в гостиную. Здесь не замок и нет библиотеки, в которой
обыкновенно сборное утреннее место. Лондонские журналы, рисунки заняли
некоторое время. Впрочем, я думаю, мое присутствие несколько расстраивало
обыкновенный порядок, ибо Брюсы и Пемброки с Воронцовской, то есть
русской кровью, - уж не англичане, и, вероятно, немного чинятся для гостей.
Пошли гулять пешком по парку. Лес кругом на многие мили, лужайки с
группами деревьев и только. Однообразно, но берет свежестью, зеленью и
английской физиономией. Луга здесь весь год зелены, и зимой зелень еще
лучше. Во втором часу другой завтрак, Lunch, всякая всячина. После коляска,
верховые лошади, кому что угодно и прогулка по парку.
К прогулке приехала вчерашняя моя знакомка, леди Ailsbury, и очень
хороша! Такие белокурые локоны, глаза темные, что то великой княгини. Брюс
- полковник и готовится показывать свой полк, съехались его офицеры и
оловянными солдатиками учатся они, как маневрировать и командовать.
Леди Пемброк, дочь Воронцова, из русской литературы только и знает
что: О ты, что в горести напрасно... Добрая, приветливая женщина, нежная
мать. В лице есть что-то Полянской, но чище и пристойнее. Леди Гейтсбюри,
что была в Петербурге, занимается и русской литературой и получает из России
книги и музыку.
19-е. Tottenham Park, местопребывание маркиза Ailsbury. Little Cottage
Hall, - генерала Popham. Walter Scott говорит об этом замке и рассказывает
историю перехода его во владение фамилии Popham в примечании X к поэме
Rokeby.
В портретной зале портрет беззаконного судьи, в красном костюме, лицо
плутовское. Леди Craven, бывшая актриса, с дочерью Miss Louis, молодой
Shelburne, старший сын маркизы Lausdown. Herbert - сын lady
Pembroke-Воронцовой, а Пемброк - сын первого брака.
Сегодня Herbert пел Талисман, вывезенный сюда и на английские буквы
переложенный леди Гейтсбюри. Он и не знал, что поет про волшебницу тетку,
которую сюда на днях ожидают с мужем и графиней Жуазель (Choiseul). Леди
Пемброк, уговаривая меня погостить подолее и приехать к ней, прельщает все
братом. Особенно его одолжила бы она встречей со мной. Не знаю почему, но я
уверен, что он меня терпеть не может...
Я крепко обидел сегодня моего Брюса, сказав, что дом отца его вчерне не
стоил бы на континенте более 500 или 600000 франков, но уже право не более
миллиона, а между тем он расстроил дела старика, имеющего миллион дохода.
Понять этого не могу. Впрочем, ничто ему, зачем не повез он меня сегодня
обедать к мачехе своей, при которой я еще разглядел и падчерицу. А здесь в
маленьком обществе вечер был довольно скучен.
После того встретил я Воронцова в Лондоне в русской церкви, и он был
со мной очень учтив.
Лондон. 10 ноября. Вчера видел я маленькую репетицию нашего
пожарного кораблекрушения. Возвращаясь из New-Stead abbey, пересел я в
третьем часу утра из дилижанса в паровую карету в Road Station.
В дилижансе спал я и полусонный пересел спать. Вдруг около трех часов
пробуждает меня толчок в лоб или в правый глаз, спросонья не знаю. Карета
остановилась. Мало-помалу сонные англичане кругом меня просыпаются, один
из них с болью в боку. Выходим из кареты, чувствуя, что есть что-нибудь
необыкновенное, и видим паровую машину на боку, две первые кареты почти
вверх ногами, то есть колесами. Одна из железных колей опустилась на новой
дороге, вероятно, от частых дождей, и машина соскочила; по счастью,
остановились в нескольких шагах, врывшись тяжестью своей в рыхлую землю.
Всего один только проезжающий ранен. Удивительно, как уцелели стоявшие на
машине. От трех часов до девятого бивуакировали мы на дороге в ожидании
приезда другой кареты. Большая часть англичан тут же пошли опять спать в
карете, как будто ни в чем не бывало. На пароходе была примерная покорность.
Здесь примерное хладнокровие.
Франкфурт. 9 декабря. Swift сказал, что в таможенной арифметике два
плюс два равны не четырем, а одному целому.
"Bonaparte, - говорит Лафайет, - более приспособленный к
достижению как общественного блага, так и своего личного, мог бы решать
судьбы мира и встать во главе рода людского, (тогда был бы он Христос, а не
Бонапарт). Но из-за мелочного честолюбия пришлось растратить ему огромные
физические и умственные силы на удовлетворение мании гигантской, в
географическом смысле, и мелочной, в нравственном смысле".
Дело в том, хотя и грустно сознаться, что в человеке много могущества
если не для зла, то по крайней мере для личной выгоды своей, но гораздо менее
- для доставления благосостояния общественного. Увлекай толпу к своей цели,
и она понесет тебя на плечах своих. Веди ее к цели ей благоприятной, - она
пятится и старается, как бы тебя с ног свалить. Многие честолюбцы успели по
крайней мере на время в своих предприятиях. Много ли начтешь апостолов
правды и человеколюбия, которые достигли цели своей?
Париж. 30-го января 1839. Выехали из Франкфурта с молодым
Штиглицом. На другой день в Шато-Тьери, куда приехали в 3 часа пополуночи.
В субботу утром были в Эпернэ. Видели погреба или катакомбы Моэта.
Миллион сто тысяч бутылок живого шампанского. В хороший год собирается
500000 бутылок. Бочки разливаются в бутылки через 5 или 6 месяцев. Креман
через год, и виноград идет на него потемнее. По словам Моэта, разница между
красными и белыми винами происходит от ферментации. Некоторая часть
подвалов иссечена в камне и проходит под улицу. Русские выпили 30000
бутылок.
Сульт государственный грабитель. Французы так глупы в
государственном смысле, что народная любовь их к Сульту основана не на том,
что он мог сделать в пользу Франции, но на приеме его в Англии, когда
лондонская чернь бегала за ним и кричала ему "ура".
Французы суетны и тщеславны до безумия. Союзные войска, вошедшие
в Париж, не убедили их, что они были побиты не в едином сражении.
Беременность герцогини Берийской не убедила легитимистов, что она не была
Орлеанская дева. Нынешний министерский и парламентский кризис никого не
убеждает, что они народ, неспособный к представительному правлению, что их
представительство народное ничего полного, ясного не выражает; что
бестолковые действия, которые разыгрывают они перед Европой, обличают их
неспособность, их разладицу, недостаток в людях государственных, в людях
деловых. Фразами, возмутительным красноречием можно ниспровергнуть
правительство, но фразами нельзя создать правительства.
Вот отчего Тьер и другие разрушители загромождены обломками,
которыми они завалили дорогу. Они разбили на щепки корабль, который шел не
по их направлению, и сами сели на мель, потому что нового корабля построить
не в силах. Шатобриан справедливо заметил на днях у Рекамье, как смешно
притязание нынешней Камеры на всемогущество парламентальное, которая
сама не знает, чего хочет, и не умеет выпутаться из глухого переулка, куда
залезла.
Экс-министр Roy, богатейший человек во Франции, говорил, что ничего
нет легче, как управлять французами в смутное время и нет ничего труднее, как
управлять ими во времена спокойные. Поэтому можно определить их характер
таким образом: безопасность делает их суетными, страх придает им
решительность.
30-го марта. Прелестный квартет из "Женщины с озера": Гризи, Лаблаш,
Иванов, Альбертаци. Голос Гризи и громовый стук Лаблаша. В театре шум:
бросили билет на сцену. Долго кричали: le billet, le billet! Наконец, перед 2-м
актом, кто-то выходит на сцену и объявляет, что полиция запрещает читать
записки, брошенные на сцену. - "Долой полицию! Билет!" - пуще кричать
начинают. Выходит Гризи и оркестр начинает играть. Не дают ей петь и кричат:
le billet! Она, движениями и поклонами, показывает улыбаясь, что нельзя
удовлетворить требованию публики. Публика не унывает и не сдается и вопит
громче прежнего: le billet! Три раза Гризи уходит и возвращается и уходит.
Рубини является и говорит, что оркестрантам раздадут ноты "Ниобеи". Гром
рукоплесканий. Партер на своем поставил. Рубини пропел арию Ниобеи.
У княгини Ливен Гизо и Монтрон говорили о Луи-Филиппе. Имя
Кромвеля как-то вмешалось в разговор. Гизо говорил, что в этом отношении
Филипп совершенно чист, что из него не сделать ни тирана, ни даже узурпатора.
Назначение нового временного министерства обнародовано было вчера.
Я сказал, что это даже не гора, родившая мышь, а первоапрельская шутка. В
некоторых салонах ожидают важных последствий. У Рекамье Шатобриан
говорил об абдикации. Я был у Ламартина. Он не предвидит большой опасности
и уверен, что на другой же день настоящего, т.е. заправского министерства все
войдет в прежнее спокойствие, что Франция не хочет перемены etc.
Вчера кучер в кабриолете спрашивал меня: не будет ли шума в Париже?
Что он слышал разговор двух проезжих, которые говорили между собой, что
дело так не обойдется. Он же говорил мне, что во все продолжение этого
министерского междуцарствия работа их шла очень плохо, и что едва
вырабатывали они на корм лошадей. Вообще мастеровые и продавцы
жаловались на большое бездействие.
Бывшая актриса M-lle Contet говорила: "Не знаешь, что с собой делать в
40 лет, если только и умеешь, что быть красивой". Она же, говоря о постоянстве
и верности, сказала: "Первое свидетельствует о продолжительности вкусов,
второе - о продолжительности чувств". Она же: "Об уме судят по словам, о
характере - по делам".
Когда король предложил Тьеру посольство - он отвечал ему, что с
благодарностью принимает это назначение, но желает знать наперед, какую
политику он должен будет представлять при иностранном дворе.
3 апреля. Вчера был я у Моле с Веймаром. Моле не сказал мне ни
единого слова. Впрочем, он был в жарком разговоре с Фюльшироном и другими
221. Вообще осуждают короля, что он не хочет лично открыть заседание палат.
Бель-Стендаль говорил, что во Франции не надо всерьез принимать смешное, а
надо продолжать свое дело, как будто ни в чем не бывало. Тут же Бель
импровизировал маленькую речь, которую он произнес бы на месте короля.
От Моле поехал я к княгине Ливен. Тут герцогиня Талейран-Дино со
своими испытующими глазами. Под старость она, говорят, лучше, нежели была
прежде. Княгиня Ливен говорит, что она была прежде так худа, что видны были
одни глаза. Монтроль - приятель Талейрана, ныне полуслепой.
Три знаменитости английского парламента: Брум, Линдурст, один из
корифеев тори, и Эллис, союзник нынешнего министерства. Зная Брума по
одним карикатурам его, он показался мне почти красавцем. Толковали о новом
французском министерстве, об открытии палат без короля. Брум говорил, что
это почти государственный переворот, и что на английском языке есть слово
для выражения подобной меры. Англичане разносторонне трунили друг над
другом, говоря о министерском кризисе, который у них готовится. Эллис
говорил Линдурсту, что если министерство тори и установится, то ненадолго,
месяца три, не более, и что и оно не обойдется без союза радикалов. Линдурст с
этим почти соглашался. Зачем же затевают они этот перелом, если не надеются
на прочный успех?
Брум с шуточной важностью объявил, что он теперь conservatif. Не знаю,
доктринерство ли это во мне или пуританизм, но я не люблю видеть, когда
государственные люди шутят, говоря о государственных делах, которые
должны иметь влияние на решительную участь государства. Кажется, Гюго
сказал: "Любовь - вещь серьезная!" И еще более - любовь к родине.
Совестливый любовник не будет всуе говорить о тайнах любви своей и о своей
любовнице. А если нет патриотической любви, если не она главное и
единственное побуждение всех действий зачинщиков какого бы то ни было
государственного преобразования, то нет во мне веры к этим государственным
людям и нет веры к их делам. Они не апостолы, а адвокаты; нет в них
вдохновения, нет даже убеждения; это промысел. Со всем тем Брум очень мил.
5-е. Вчера был на открытии Камеры депутатов... Не было вчера
возмутительных движений, но были возмутительные прогулки, возмутительные
рекогносцировки у ворот Сен-Дени. Я ничего не видал. Брум обедал вчера у
короля и сказывал, что квесторы Камеры, Лаборд и кто-то другой, уверяли, что
было собрано до 5000 народа перед Камерой.
"Я обещал кому-то прийти обедать к нему после бунта, - говорил Брум,
говорил так, как другие говорят: "После оперы". Не помню кто рассказывал
мне, что в России, проезжая в рабочую пору и в рабочий день через какую-то
деревню и видя весь народ расхаживающим по улице, спросил он с удивлением
у мужиков о причине такого явления: мы бунтуем, отвечали ему спокойно
несколько голосов.
***
В отрывках Пушкина Записки М. сказано: "При отъезде моем (из
немецкого университета) дал я прощальный пир, на котором поклялся быть
вечно верен дружбе и человечеству и никогда не принимать должности
цензора". Забавно, что эти последние слова вычеркнуты в рукописи красными
чернилами цензора.
***
Вот слава! В новое издание сочинений Пушкина едва не попали стихи
Алексея Михайловича Пушкина на смерть Кутузова, напечатанные в Вестнике
Европы 1813. Я их подметил и выключил.
***
Глинка говорил мне, что в известные три дня свободного книгопечатания
при Екатерине, кроме послания к слугам Фонвизина, напечатано еще
похвальное слово Екатерине Сумарокова и Перевоз курьезной души через Стикс
Олсуфьева. Надобно эти сведения исследовать.
***
15 апреля 1841. Отпевали Шишкова в Невском. Народа и сановников
было довольно. Шишков не велел себя хоронить прежде шести суток. Шишков
был и не умный человек, и не автор с дарованием, но человек с постоянной
волей, с мыслью, idee fixe, род литературного Лафайета, не герой двух миров,
но герой двух слогов старого и нового; кричал, писал всегда об одном; словом,
имел личность свою и потому создал себе место в литературном и даже
государственном нашем мире. А у нас люди эти редки, и потому Шишков у нас
все-таки историческое лицо.
Я помню, что во время оно мы смеялись нелепости его манифестов, но
между тем большинство, народ, Россия, читали их с восторгом и умилением, и
теперь многие восхищаются их красноречием; следовательно они были
кстати...
Карамзина манифесты были бы с большим благоразумием, с большим
искусством писаны, но имели ли бы они то действие на толпу, на большинство,
неизвестно; а если бы и имели, то что это доказало бы? Что ум и нелепость все
равно, а мы все думаем, что все от нас, все от людей.
Замечательно, что Шишков два раза перебил место у Карамзина.
Император Александр имел мысль назначить Карамзина министром
просвещения (и назначить после Разумовского), а в другой раз государственным
секретарем после падения Сперанского. Перебил он и третье место у него:
президента Академии. Новый слог победил старый, то есть Карамзин
Шишкова; естественнее было бы Карамзину быть в лице президента
представителем русского языка и русской литературы.
Шишков писал в 1812 году письмо к государю, коим он убеждал его
оставить армию. Государь ничего не отвечал и никогда не упоминал Шишкову
об этом письме, но спустя несколько дней оставил армию. Письмо было
написано с согласия графа Н.А. Толстого и, кажется, Балашова. Слышал я это от
Шишкова.
***
Перед свадьбой, в городе, много говорили об обнародовании
освобождения крестьян, по крайней мере в Петербургской губернии. При этом
случае рассказали мне ответ старика Философова. Александр советовался с ним
о поданном ему проекте об освобождении крестьян. "Царь, - отвечал он, - вы
потонете в нашей крови". Этот вопрос - важнейший из всех государственных и
народных вопросов. Следовательно, должно о нем помышлять. Но как
разрешить его? И как разрешится он? Во всяком случае, не теперь приступать к
разрешению. У нас нет ни одного государственного человека в силах
приступить к нему.
***
Бездарность, талантливый - новые площадные выражения в нашем
литературном языке. Дмитриев правду говорил: что "наши новые писатели
учатся языку у лабазников".
***
Доход таможенный в Англии на 1839 г. составил 58 миллионов, во
Франции 104 мил. Большая часть сего дохода в Англии падает на статьи
потребления, а именно: сахар, чай, спиртные напитки, вина, табак, кофе и какао,
фрукты, зерна, провизии царства животного, т.е. 485 мил. или 81 со ста всех
таможенных доходов. Вот это доход и торговля.
А доход России, сего сторукого Бриарея, который может запустить одну
лапу в Китай, другую в Персию, третью в Америку и так далее?! Армия и
отношения внешней политики государства должны быть обращены на одно: на
расширение торговых сношений, а у нас о них и не помышляют. Мы проливаем
кровь свою за Кавказом, а англичане там торгуют. Нет ничего хуже политики
сентиментальной, которая руководствуется антипатиями и симпатиями
произвольными и предубеждениями.
***
Меншиков говорит, что после конвенции нашей с Австрией о плавании
по Дунаю Австрия должна назначить Воронцова послом своим в Петербург.
***
Тьер искусный и бойкий политический памфлетер. Но из того не следует,
что он великий государственный человек. Разве каждый отважный и ловкий
застрельщик или даже удачный партизан годится в полководцы? Беда во
Франции в том, что каждый журналист смотрит в депутаты, а каждый речистый
депутат - в министры.
***
...Обольянинов, как и все царствование Павла, был, вероятно, излишне
очернен. Довольно и того, что было в самом деле, но враждебные партии не
довольствуются истиной. Я после слышал, что Обольянинов был человек не
злой и не без смысла.
***
В рукописях Пушкина нашел я следующее: "Читал сегодня послание
князя Вяземского к Жуковскому. Смелость, сила, ум, резкость, но что за звуки!
Кому был Феб из русских ласков? Неожиданная рифма Херасков не примиряет
меня с такой какофонией; Баратынский прелесть".
***
Сальванди, в ответ политико-академической речи Виктора Гюго, в
которой он, между прочим, хвалит Дантона, очень умно сказал ему, что его
предки - не Наполеон, Сиейе, Мальзерб, а Руссо, Пиндар, Псалмопевец
(Давид, кажется, тут лишний). Это мне напоминает мой разговор с Гюго, когда я
был у него в Париже. Я все старался направить его на литературу, а он все
сворачивал на политику, на поляков, на императора Николая. "Я люблю
императора Николая, но на его месте я бы сделал..."
***
Мопс без ошейника и без цепи. Название русской книги в каталоге
Пушкина.
***
Отрывок из письма Жуковского к Тургеневу:
"21 июня/3 июля. Дюссельдорф.
Я уже более недели в Дюссельдорфе, в своем маленьком домике, в
котором со мной пока одно только мое семейное счастье, но где еще нет и долго
не может быть ни порядка, ни уютности, ибо нет никакой мебели: все надобно
заказывать, а пока бивуакировать. Я еще никому в Россию не писал о себе,
пишу к тебе первому.
Вот моя история: 3/15 мая отправился я из Петербурга и 17-го встретил
невесту в Бонне. Она со своими ехала в Майнц, где мы условились съехаться,
чтобы оттуда прямо в Канштат для венчания. Сделалось то, что редко на свете
случается. Я назначил день своего венчания 21-го мая, так и сделалось. 21 мая
из Лудвигсбурга, где мы ночевали, приехали мы рано поутру в Канштат. Я
тотчас отправился за русским священником в Штуттгард, а Рейтерн все устроил
для лютеранского обряда, и в 5 часов после обеда на высоте Ротенберга, в
уединенной надгробной церкви св. Екатерины, совершился мой брак тихо и
смиренно; в Канштате был совершен лютеранский обряд, а в полночь, вместе с
женой, отправился я в Вильбаде, где блаженно провел один с нею первые две
недели моей семейной жизни, где на всю остальную жизнь уверился, с глубокой
благодарностью к Богу, даровавшему мне желанное счастье, что при мне есть
чистый ангел ободритель, освятитель, удовлетворитель души, и с ним все, чем
жизнь может быть драгоценна. Эти две недели Вильбадского уединения были
решительны навсегда. Я знаю, какое счастье Бог даровал мне, и верю ему. Оно
не переменится, как бы ни были обстоятельства жизни радостны или печальны.
Теперь я в Дюссельдорфе. Когда приведу несколько в порядок мою
материальную жизнь, примусь за работу. За какую? Еще не знаю, ибо хотя я и
не в чаду счастья, но еще не думал и не могу думать ни о чем, кроме него".
***
В одно время с выпискою из письма Жуковского дошло до меня известие
о смерти Лермонтова. Какая противоположность в этих участях. Тут есть,
однако, какой-то отпечаток Провидения. 
| |
| Просмотров: 414 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры