| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2, Страница 10
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2отят подавить, оборвать эту струну и удивляются, что дела идут нехорошо. Но
когда отнять у себя единое средство действовать на кого-нибудь, то какого
ожидать успеха...
9 декабря
Кажется, Заира говорит: La patrie est aux lieux ou l'ame est enchainee
(родина находится в том месте, к которому прикована душа), следовательно - в
России, где столько крепостных душ.
Я отгадал, что варшавская передряга будет не шекспировской драмой, а
классической французской трагедией с соблюдением единства места и времени;
так, чтобы в два часа быть развязке.
11 декабря
Обыкновенные наши отчеты академий, ученых обществ и т.п. - точно
ведомость мирским расходам. О движениях мысли, о нравственных оборотах
тут нет ни слова, а все только о деньгах. Разумеется, контроль нужен, но не он
же один должен быть в виду.
Сегодня читал я краткое историческое сведение о состоянии
императорской Академии Художеств: тут найдете вы о перестройке нужных
мест, прачечной и проч., но не получите понятия о состоянии художеств наших,
о пользе, приносимой Академией. Верно, что Оленину приятно объявить, что он
привел в порядок то, что было расстроено, но как ограничиваться одной
материальностью. Спасибо ему за фразу: какому бы помещику ни принадлежал
крепостной ученик свободных искусств.
Рассмешил он меня также своим поколенным портретом, писанным
Варнеком. То-то, видно, ленивый живописец: не много стоило бы труда
написать его и во весь рост.
15 декабря
Сегодня во сне имел я разговор у какого-то брата Фон-Визина, при
Огаревой. Я говорил, что мы не вовремя родились, желал бы я родиться
шестьдесят лет ранее, или сто лет позднее. Впрочем, я писал это кому-то на
днях, а вот сонная прибавка: я говорил, что мы вступили в свет, как люди,
принужденные переехать в город летом на духоту, пыль и одиночество.
Начальница Севастопольского бунта, поручица Семенова, поднявшая на
ноги 500 женщин. Когда на допросе спрашивали о причинах, побудивших ее к
мятежу, спросила она следователя: женат ли он? На ответ отрицательный
сказала она: "Вы не поймете признания моего". Двое детей ее умерли с голоду в
карантине.
Записать когда-нибудь анекдот, рассказанный Фикельмоном о письме к
великой княгине Екатерине Павловне, найденном австрийским генералом на
бале.
Рассказывают, что большая часть сиделок в холерических больницах -
публичные девки. В полицейской больнице в доме Пашкова Брянчанинов нашел
девок в каком-то подвале, которых солдаты и больничные смотрители держали
для своего обихода.
19 декабря
Третьего дня был у нас Пушкин. Он много написал в деревне: привел в
порядок 8-ю и 9-ю главу Онегина, ею и кончает; из 10-й, предполагаемой, читал
мне строфы о 1812 годе и следующих - славная хроника; куплеты: Я мещанин,
я мещанин, эпиграмму на Булгарина за Арапа; написал несколько повестей в
прозе, полемических статей, драматических сцен в стихах: Дон-Жуана,
Моцарта и Сальери. У вдохновенного Никиты, у осторожного Ильи.
Что может быть нелепее меры велеть выезжать подданным из
какого-нибудь государства? Тут какой-то деспотизм ребяческий. Так дети в
ссорах между собой отнимают друг у дружки свои игрушки или садятся спиной
один к другому. До какой подлости может доводить глупость?
Газеты наши говорят о расцеплении Москвы, как о милости народу,
разве Божией, если в самом деле холера прекращена. Да разве оцепление была
царская опала? Поэтому должно радоваться бы и тому, если каким-нибудь
всемилостивейшим манифестом велено было распустить безумных из желтого
дома...
Статистические взгляды на Россию. Россия была в древности варяжская
колония, а ныне немецкая, в коей главные города Петербург и Сарепта. Дела в
ней делаются по-немецки, в высших званиях говорится по-французски, но
деньги везде употребляются русские. Русский язык же и русские руки служат
только для черных работ.
20 декабря
"О люди, вы готовы быть порабощенными!" - говаривал Тиверий
по-гречески, выходя из Сената. Первый Булгарин в Риме был Цепио Криспиний,
а по другим комментариям Романий Гиспон.
У Тацита: "В каком месте вынесешь ты свое решение, Цезарь?" - "Если
я буду первым, - отвечал он, - мне будет чему подражать; если же я буду
последним, я боюсь оказаться несведущим и невеждой..." Вот почему членам
царских фамилий не должно заседать в уголовных политических судах. (Из
речи Кремуция Корда, обвиненного в написании истории, в которой он хвалит
Брута и называет Кассия "последним из римлян".)
22 декабря
Странная и незавидная участь Б. Имея авторское дарование, он до сорока
лет и более не мог решиться ничего написать. Тут вдруг получил литературную
известность прологами своими к действиям палачей: "Хотя волнуемая страхом
- дерзает мечтать о торжестве!" Ого, г-н классик и строгий критик! Куда это
дернуло вас красноречие!
"В твердом уповании на Бога, всегда благодеющего России!" Вот фраза,
формула, которую должно выкинуть бы из официального языка. Это нелепость,
или поклеп на Бога, или горькая насмешка. Почему Бог более благодеет одной
земле, нежели другой, и как знать нам, на чьей стороне праведный суд Его? Тут
есть какое-то ханжество и кощунство. Не призывайте имени Бога вашего всуе.
Понимаю, что можно здоровому человеку привыкнуть жить с безумцами
в желтом доме; но полагаю, что никак не привыкнет благородный человек жить
с подлецами в лакейской. Безумием унижена человеческая природа рукой Бога:
тут есть смирение и покорность воле его. Подлостью унижено нравственное
достоинство человека: тут, кроме негодования, ничего быть не может. Зачем,
видя детей шалунов, обвинять их одних, а не более родителей и наставников?
Зачем, видя дом в беспорядке, решительно говорить, что слуги виноваты, не
подозревая даже, что могут быть виноваты господин и управляющие? Зачем в
печальных событиях народов, в частых преступлениях их винить один народ, а
не искать, нет ли в правительстве причин беспорядка, нет ли в нем антонова
огня, который распространяет воспаление по всему телу? Зачем, когда
ревматизм в ноге, сердиться на ногу одну, а и не на голову, которая не думала
охранять ногу от стужи или сырости, и не на желудок, который худо
переваривал пищу и расстроил согласие и равновесие тела?
24 декабря
У нас странное обыкновение: за худой поступок, за поведение,
неприличное званию офицера, выписывается офицер из гвардии в армейский
полк. Можно сказать, что и с П. так же поступили. Тот сам признал свою
неспособность. Ну так выйди в отставку; нет, дома он не годится, мы наградим
им других, а после того удивляются.
На беду у нас истории не читают: хоть бы, читая ее, при общем
молчании, мороз подирал по коже их, думая, что о них скажет потомство.
Кстати вспомним стих Сумарокова: "Молчу, но не молчит Европа и весь
свет". И потомство - молчать не будет. Впрочем, в этом отношении они
счастливы. Ничтожество надежда преступников. Ничтожество отрада и невежд.
Для них нет страшного суда ума и истории, нет страшной казни печати. Могла
ли остановить пашу Янинского мысль, что Пукевиль будет доносчиком на него
перед вселенной. Непонятная казнь не страшит нас. Потому, может быть, и
изобрели ад с огнем, кипящей смолой и прочими снадобьями, а то настоящего
ада, может быть, никто и не испугался бы. Царедворцу выше всех наказаний
быть лишенным лицезрения царского; а сколько счастливцев уездных, которых
не опечалишь тем, что не видать им царя как ушей своих. Все относительно.
Все мои европейские надеждишки обращаются в дым. Вот и Benjamin
Constant умер, а я думал послать ему при письме мой перевод "Адольфа".
Впрочем, Тургенев сказывал ему, что я его переводчик. Редеет, мелеет матушка
Европа. Не на кого будет и взглянуть. Все ровня останется.
27 декабря
Прокламация великого князя: "Я удаляюсь в поход с войсками и,
положась на польскую честность, я надеюсь, что войска не встретят
препятствий при возвращении в империю", - род признания того, что
случилось.
7 января 1831
4-го приезжали в Остафьево Денис Давыдов, Пушкин, Николай Муханов,
Николай Трубецкой. Элиза говорила о себе: "Как исключительна моя судьба, я
еще так молодца и уже дважды вдова".
В Тамбове возмущение было не на шутку. Говорят, Загряжский тут
действовал усмирителем бури.
14 сентября 1831
Вот что я было написал в письме к Пушкину сегодня и чего не послал.
"Попроси Жуковского прислать мне поскорее какую-нибудь новую
сказку свою. Охота ему было писать шинельные стихи (стихотворцы, которые в
Москве ходят в шинели по домам с поздравительными одами) и не совестно ли
"Певцу во стане русских воинов" и "Певцу в Кремле" сравнивать нынешнее
событие с Бородиным? Там мы бились один против 10, а здесь, напротив, 10
против одного. Это дело весьма важно в государственном отношении, но тут
нет ни на грош поэзии. Можно было дивиться, что оно долго не делается, но
почему в восторг приходить от того, что оно сделалось. Слава Богу, русские не
голландцы: хорошо им не верить глазам и рукам своим, что они посекли
бельгийцев. Очень хорошо и законно делает господин, когда приказывает
высечь холопа, который вздумает отыскивать незаконно и нагло свободу свою,
но все же нет тут вдохновений для поэта. Зачем перекладывать в стихи то, что
очень кстати в политической газете".
Признаюсь, что мне хотелось здесь оцарапнуть и Пушкина, который
также, сказывают, написал стихи. Признаюсь и в том, что не послал письма не
от нравственной вежливости, но для того, чтобы не сделать хлопот от
распечатанного письма на почте.
Я уверен, что в стихах Жуковского нет царедворческого побуждения, тут
просто русское невежество. Какая тут черт народная поэзия в том, что нас
выгнали из Варшавы за то, что мы не умели владеть ею, и что после нескольких
месячных маршев, контрмаршев мы опять вступили в этот городок. Грустны
могли быть неудачи наши, но ничего нет возвышенного в удаче, тем более что
она нравственно никак не искупает их. Те унизили наше политическое
достоинство в глазах Европы, раздели наголо пред нею этот колосс и показали
все язвы, все немощи его; а она - удача - просто положительное событие,
окончательная необходимость и только.
Мы удивительные самохвалы, и грустно то, что в нашем самохвальстве
есть какой-то холопский отсед. Французское самохвальство возвышается
некоторыми звучными словами, которых нет в нашем словаре. Как мы ни
радуйся, а все похожи мы на дворню, которая в лакейской поет и поздравляет
барина с именинами, с пожалованием чина и проч. Одни песни 12-го года могли
быть несколько на другой лад, и потому Жуковскому стыдно запеть иначе.
Таким образом, вот и последнее действие кровавой драмы, что будет после?
Верно, ничего хорошего, потому что ничему хорошему быть не может.
Что было причиною всей передряги? Одна, что мы не умели заставить
поляков полюбить нашу власть. Эта причина теперь еще сильнее, еще ядовитее,
на время можно будет придавить ее; но разве правительства могут созидать на
один день, говорить: век мой - день мой... При первой войне, при первом
движении в России Польша восстанет на нас, или должно будет иметь русского
часового при каждом поляке.
Есть одно средство: бросить Царство Польское, как даем мы отпускную
негодяю, которого ни держать у себя не можем, ни поставить в рекруты. Пускай
Польша выбирает себе род жизни. До победы нам нельзя было так поступать, но
по победе очень можно. Но такая мысль слишком широка для головы
какого-нибудь Нессельроде, она в ней не уместится... Польское дело такая
болезнь, что показала нам порок нашего сложения. Мало того, что излечить
болезнь, должно искоренить порок. Какая выгода России быть внутренней
стражей Польши? Гораздо легче при случае иметь ее явным врагом...
Для меня назначение хорошего губернатора в Рязань или Вологду
гораздо более предмет для поэзии, нежели во взятии Варшавы. (Да у кого мы ее
взяли, что за взятие, что за слова без мысли.) Вот воспевайте правительство за
такие меры, если у вас колена чешутся и непременно надобно вам ползать с
лирой в руках.
Я сегодня писал к Мордвинову и просил его административных
брошюрок.
15 января
Стихи Жуковского навели на меня тоску. Как я ни старался
растосковать, или растаскать ее по Немецкому клубу и черт знает где, а все
не мог. Как можно в наше время видеть поэзию в бомбах, в палисадах. Может
быть, поэзия в мысли, которая направляет эти бомбы, и таковы были бомбы
Наваринские, но здесь, по совести, где была мысль у нас или против нас? Мало
ли что политика может и должна делать? Ей нужны палачи, но разве вы будете
их петь?
Мы были на краю гибели, чтобы удержать за собой лоскуток Царства
Польского, то есть жертвовали целым ради частички. Шереметев, проиграв
рубль серебром, гнул на себя донельзя, истощил несколько миллионов и,
наконец, по перелому фортуны, перелому почти неминуемому, отыграл свой
рубль. Дворня его восхищается и кричит: что за молодец! Знай наших
Шереметевых!
Дело в том, можно ли в наше время управлять с успехом людьми,
имевшими некоторую степень образованности, не заслужив доверенности и
любви их? Можно, но тогда нужно быть Наполеоном, который, как
деспотическая кокетка, не требовал, чтобы любили, а хотел влюблять в себя, и
имел все, что горячит и задорит людей. Но можно ли достигнуть этой цели с
Храповицким? А кто у нас не Храповицкий?
Я более и более уединяюсь, особняюсь в своем образе мыслей. Как ни
говори, а стихи Жуковского - вопрос жизни и смерти между нами. Для меня
они такая пакость, что я предпочел бы им смерть.
Разумеется, Жуковский не переломил себя, не кривил совестью,
следовательно, мы с ним не сочувственники, не единомышленники. Впрочем,
Жуковский слишком под игом обстоятельств, слишком под влиянием лживой
атмосферы, чтобы сохранить свои мысли во всей чистоте и девственности их.
Как пьяному мужику жид нашептывал, сколько он пропил, так и той атмосфере
невидимые силы нашептывают мысли, суждения, вдохновения, чувства.
Будь у нас гласность печати, никогда Жуковский не подумал бы, Пушкин
не осмелился бы воспеть победы Паскевича. Во-первых, потому, что этот род
восторга - анахронизм, что ничего нет поэтического в моем кучере, которого я
за пьянство и воровство отдал в солдаты и который, попав в железный фрунт,
попал в махину, которая стоит или подается вперед без воли, без мысли и без
отчета, а что города берутся именно этими махинами, а не полководцем,
которому стоит только расчесть, сколько он пожертвует этих махин, чтобы
повязать на жену свою Екатерининскую ленту; во-вторых, потому, что курам на
смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось, наконец, наложить
лапу на мышь...
22 января
Пушкин в стихах своих: Клеветникам России кажет им шиш из кармана.
Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать не будут на
вопросы, на которые отвечать было бы очень легко, даже самому Пушкину. За
что возрождающейся Европе любить нас?..
Мне также уже надоели эти географические фанфаронады наши: От
Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем
хвастаться, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч
верст...
Вы грозны на словах, попробуйте на деле.
А это похоже на Яшку, который горланит на мирской сходке: да что вы,
да сунься-ка, да где вам, да мы-то! Неужли Пушкин не убедился, что нам с
Европой воевать была бы смерть? Зачем же говорить нелепости и еще против
совести и более всего без пользы? Хорошо иногда в журнале политическом
взбивать слова, чтобы заметать глаза пеной, но у нас, где нет политики, из чего
пустословить, кривословить? Это глупое ребячество или постыдное унижение.
Нет ни одного листка Journal des Debats, где не было бы статьи, написанной с
большим жаром и с большим красноречием, нежели стихи Пушкина в
Бородинской Годовщине. Там те же мысли, или то же безмыслие...
И что опять за святотатство сочетать Бородино с Варшавой? Россия
вопиет против этого беззакония. Хорошо Инвалиду сближать эпохи и события в
календарских своих калейдоскопах, но Пушкину и Жуковскому, кажется бы, и
стыдно. Одна мысль в обоих стихотворениях показалась мне уместной и кстати.
Это мадригал молодому Суворову. Нечего было Суворову вставать из гроба,
чтобы благословить страдание Паскевича, которое милостию Божией и без того
обойдется. В Паскевиче ничего нет Суворовского, а война наша с Польшей тоже
вовсе не Суворовская, но хорошо было дедушке полюбоваться внуком.
После этих стихов не понимаю, почему Пушкину не воспевать Орлова за
победы его Старорусские, Нессельроде за подписание мира. Когда решишься
быть поэтом событий, а не соображений, то нечего робеть и жеманиться... Пой,
да и только. Смешно, когда Пушкин хвастается, что мы не сожжем Варшавы
их. И вестимо, потому что после нам пришлось же бы застроить ее. Вы так уже
сбились с пахвей в своем патриотическом восторге, что не знаете, на чем
решится, то у вас Варшава неприятельский город, то наш посад.
***
...Полевой имел наглость написать в альбом жены Карлгофа стихи под
заглавием: Поэтический анахронизм, или стихи в роде Василия Львовича
Пушкина и Ивана Ивановича Дмитриева, писанные в XIX веке. Как везде
видишь целовальника и лакея, не знающего ни приличия, ни скромности.
Посади свинью за стол, она и ноги на стол, да и каков литератор, который
шутит стихами Дмитриева, и какими стихами еще:
Гостиная, - альбом,
Паркет и зала с позолотой
Так пахнут скукой и зевотой.
Паркет пахнет зевотой!
***
6 декабря 1837
Будочники ходили сегодня по домам и приказывали, чтобы по две свечи
стояли на окнах до часа пополуночи. Сегодня же обедал я у директора в шитом
мундире по приглашению его. Матушка Россия не берет насильно, а все
добровольно, наступая на горло.
***
"Люди ума и люди совести могут сказать в России: вы хотите, чтобы
была оппозиция? Вы ее получите".
***
Книга 9. (1832-1833)
С.-Петербург, 13 мая, 1832
Pour la plus belle elle est eclose,
La plus tendre doit-la cueillir;
C'est bien pour vous qu'est cette rose
Et c'est a moi de vous l'offrir.
(Marat)
Она распустилась для самой прекрасной,
Сорвать ее должен нежнейший из всех;
Конечно, для вас предназначена эта роза,
И мне надлежит ее вам предложить.
Советы одной молодой особе:
Sur le pouvoir de tes appas
Demeure toujours alarmee.
Tu n'en sera que mieux aimee
Si tu crains de ne l'etre pas.
(Robespierre)
Никогда не будь уверенной
Во власти своих прелестей;
Чем сильнее ты будешь бояться оказаться нелюбимой,
Тем сильнее тебя полюбят.
***
ПЕРЕВОДЫ С ФРАНЦУЗСКОГО
Жестокость русских. Генерал Давидов, Вольтер русских степей,
знаменитый русский патриот 1812 года, обнаружив несколько ружей в доме г-на
Чарнолусского в Волыни, приказал расстрелять без суда этого злосчастного
дворянина и затем повесить его тело на дереве на растерзание хищным птицам.
Приговор же составлен задним числом. А грубые издевательства над
женщинами, включая беременных?.. Нет такого преступления, которого он не
разрешил бы своим солдатам. (Le Messager Polonais, dernier No du 30 Juin 1831.
En tout 34 No.)
***
20 мая
В газете Le Temps, 11 мая 1832, есть перевод письма Марата, писанного к
William Daly. Марат занимался тогда медициной и хирургией. "Будьте уверены:
искусство и известность в хирургии можно приобрести только частными
упражнениями над живыми объектами.
Мертвые тела я получаю по дешевке из госпиталей. Еще я договорился с
одним мясником насчет овец, телят, свиней и даже быков.
Я тоже не люблю видеть страдания бедных тварей, но не понять тайн
человеческого тела, не изучая природу в ее работе на ходу. Надо причинить
немного зла, чтобы сделать много добра, - только тогда станешь благодетелем
рода человеческого...
Если бы я был законодателем, я предложил бы - для блага своей страны
и целого мира, - чтобы приговоренные к смерти могли отдавать себя для
операции, которая может привести к смерти. Если же операция завершается
удачно, то преступнику казнь заменяют тюрьмой или ссылкой".
Странно видеть эти прелюдии Марата, который после разыгрывал свою
тему в таком оркестре.
***
В той же газете есть письма Бомарше о герцоге де Лораге (Duc de
Lauraguai), который носил жену свою на пальце. По смерти ее, говорил он, "я
обратился к химику Вендебергу; тот сжег мою умершую жену и посредством
некоего химического соединения превратил прах в синее стекловидное
существо. Вот оно, господа, оправленное в золотое кольцо; это сама сущность
моей обожаемой жены".
***
15 июня 1833
Греч, во весь обед у Дмитриева в Москве, рассказывал анекдоты о
Булгарине, не весьма выгодные для чести его, и после каждого: "Да не
подумайте, что он подлец, совсем нет, а урод, сумасброд - да не подумайте,
что он злой человек, напротив, предобрая душа, а урод".
Книжка 10. (1834-1835)
13 июля 1834.
Первая мысль о путешествии. Письмо из Москвы. Возвратился я из Таиц.
11 августа. Выехали из Петербурга.
12-го. Из Кронштадта, в 6 часов утра.
27-го. Приехали в Ганау.
Октябрь 18. Выехали из Ганау после обеда, приехали в 9-м часу
ночевать в Ашафенбург. Строго требовали паспорта и едва согласились дать
нам доехать до трактира и там получить его. Ехав от Ашафенбурга, видели в
лесах снег.
Октябрь 19. Приехали в Вюрцбург в 1-м часу ночи. Все с горы на гору.
Живописно для глаз, но не живоходно с немецкими лошадьми. Здесь сторона
бесплоднее. Города и селения не так теснятся по дороге, как по ту сторону.
Городской замок на Майне...
Вюрцбург прекрасный город. Сад, площадь, замок, церковь близ замка
полна была народом и нарядными красавицами. От праздничного утра большое
движение на улицах, все из церкви или в церковь, и в полчаса времени увидел я,
может быть, половину городского населения. Крепость на высоте.
Октябрь 21. Приехали ночевать в Нердлинген. Дорога все гориста, но
менее, особенно последняя половина. Города очень хороши. Народ везде
приветливый. Огромные прически женщин...
Октябрь 22. Выехали из Нердлингена. В Donauworth познакомился я с
Дунаем, довольно скромным в здешнем месте.
Октябрь 23. Всю ночь протащились и приехали в Мюнхен в 5 часов
утра.
Вдовствующая курфюрстина Баварская разбогатела поставками,
откупами. После Ганауского сражения поскакала она в армию и начала свои
обороты. Она, сказывают, сама о том говорит охотно.
У короля собрание портретов современных и полюбившихся ему
красавиц. Кто бы ни понравился ему, он выпросит позволение велеть списать
портрет и внесет в свой тайный музей. Доныне их 16. Наша Криднерша тут, а в
почине его итальянская Эгерия, к которой он так часто уклоняется для свидания
из Баварии. В потомстве он таким образом прослывет Соломоном, если по
портретам будут судить о подлинниках. Сказывают, один прусский кронпринц
видел этот платонико-созерцательный сераль.
Принц Карл женат на актрисе.
Ноябрь 1. Выехали из Мюнхена в 12 часов перед обедом.
Ноябрь 2. Приехали в Инсбрук. С горы на гору. Везде шумят ключи и
потоки. Царство сосны. На равнинах снег. Австрийская граница. Приставы
очень вежливы.
Ноябрь 3. Выехали из Инсбрука. Приехали в Штейнах и остались
ночевать, чтобы ночь не застала нас в Бреннере. На первой станции до
Шенберга увидели мы горную красавицу во всем блеске. Снежные горы,
которые торчат в небесах под облаками, удивительное зрелище. Дорога над
пропастью. Хаос в первые дни создания. Солнце и лед. Тьма и свет.
Необузданные потоки и громады камней. Рука человечества еще не раздвинула
горы.
Когда мы совершили свое облачное путешествие, Наденька сказала:
"Четвертинские, может быть, видят нас теперь, если смотрят на небо".
В Штейнахе довольно хороший трактир. Церковь, расписанная
доморощенным живописцем, кажется, Кнофелем, здесь рожденным и жившим в
Милане. В церкви есть памятник ему.
В Инсбруке видел я в церкви памятник Андрея Гофера,
австрийско-тирольского Вильгельма Теля, который, впрочем, вероятно, не
вдохнул бы трагедии Шиллеру.
Инсбрук - хорошо обстроенный городок. Улица, где "Золотое Солнце",
в котором мы остановились, широкая, с широкими гранитными тротуарами.
Вообще все дома расписаны снаружи: Рафаэлевы ложи на медные деньги.
В Штейнахе рабочий народ в трактире после ужина молился в чулане на
коленях, громко произнося молитвы. Вообще везде католическая набожность
уже несколько итальянская. И другая примера итальянского соседства: в
трактирной избе большая плита мраморная, вставленная в стол.
Все путешественники рассказывают про тирольские песни, коими
оглашена горная атмосфера; я ни одной еще не слыхал. Может быть, оттого, что
ноябрь на дворе, или на горе, оттого нет и красивости нарядов, о коих также
много говорят. Заметил я только у женщин огромные турнюры, которые за пояс
(facon de parler - как говорится) заткнули бы турнюры наших петербургских
щеголих. После обеда заходящее солнце задергивало золотым прозрачным
покровом ущелья гор и отсвечивалось на посеребренных вершинах сосен,
слегка осыпанных снегом. Слияние золотого пара с серебряным паром.
Ноябрь 4. Проехали весь день и всю ночь обнадеженные и прельщенные
светлой и теплой итальянской ночью. За Бреннером нашли мы солнце и что-то
весеннее в воздухе, точно весеннее, ибо вышли мы из зимы.
Ноябрь 5. Приехали в Триент: Италия! То есть холодные комнаты,
дымящиеся камины и кислый хлеб.
Верона. Амфитеатр: сильнейшее впечатление всего путешествия.
Посреди амфитеатра - Подновинский балаган. В Италии постыдное
пренебрежение памятников, коими между тем она живет и показывает
прохожим, как нищие - увечья свои, чтобы вымолить грош.
Ноябрь 10-25. Флоренция.
Концерт полуартистов, полуаматеров. Пела Каталани арию свою
Portugalo. Есть еще отголоски старины, но уже не то. Бал у английского
священника. Познакомился тут с английским майором под-тюремщиком
Наполеона при Гудсон-Лове. Физические подробности о Наполеоне.
Бал у князя Монфора. Графиня Липона. Вероятно, издаст со временем
свои записки или свои 
| |
| Просмотров: 493 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры