| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2, Страница 5
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2sp;и с тенью. Большой ботанический сад. Много сибирских деревьев и растений;
но всего лучше в деревне добрая душа хозяина. Не худо и вино. На дороге к
нему видна в полумиле от Niedzwiedz деревня Гаржецкого. Обе уже в царстве.
Тут уж нет и следов краковской природы. Она величественна в краю свободы.
Поездка в Краков мне по сердцу. Видел прекрасные места и добрых людей. Чего
же еще требовать?
***
ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕРЖАВИНЕ, ПЕРЕДАННЫЕ ДМИТРИЕВЫМ
Солдатские жены, жившие с Державиным-солдатом, заметили, что он
всегда занимался чтением, и потому стали просить его, как грамотея, писать за
них письма к родственникам. Державин и писал их. После хотел он употребить
в пользу свою писарскую должность и писал (Бакунин говорит, за деньги, за 5 и
10 коп. письмо) письма с тем, чтобы мужья отправляли за него ротную службу,
то есть ездили за мукою, счищали снег около съезжей и проч. Далее
перекладывал он в стихи полковые поговорки, переписывал Баркова сочинения.
Отпущен он был в Москву, где просрочил более полутора года, промотался,
проигрался и написал в негодовании стихи на Москву, которую сравнивал с
развратным Вавилоном. Он сказывал эти стихи Дмитриеву, уже бывши
статс-секретарем. Дмитриев помнил, что были поэтические обращения к
Кремлю.
***
О Долгорукове, Иване Михайловиче, Дмитриев говорит, что он в
молодости был резв до безумия. Бывало, придешь к нему, он скачет по стульям,
по столам, уйдешь от него не добившись слова благоразумного. Любил хорошо
есть и кормить. Как скоро заведутся деньги, то задает обеды и говорит: люблю
сладко поесть. Странно одевался, ходил по улицам в одежде полуполковой и
полуактерской из платья игранных им ролей.
Надобно непременно из слов Дмитриева написать несколько костюмов
старинных.
***
ПОЕЗДКА В МОСКВУ 1818 ГОДА
Я выехал из Варшавы 14 (26) декабря, в десять часов утром с похмелья:
лучше пьяным выезжать. Догнал Николая Николаевича (Новосильцева) только в
Бресте сегодня 15 (27). Что за царство? По всей дороге нет и тени вида. Равнина,
перерезанная болотами, песками и сосновыми лесами. По мерзлой земле дорога
славная. Брест-Литовский вертеп таможенников. На прошлой ярмарке пошлин
за провозимые товары заплачено было 460000 рублей. На нынешней думают
собрать около 400000, но зато товаров менее. Брест имел одну из древнейших
типографий. Буг здесь узок. Николай Николаевич получил эстафету от
Волконского, уведомляющего, что государь назначает ему свидание с ним в
Минске. Он однако же дождется его здесь. Один Пономарев заплатил около
90000 пошлин за провоз товаров на 300000 рублей. С сукна берут пять рублей с
аршина. Здешние таможенные фокуспокусничают с повозками. Придет
нагруженная бричка, оглянешься - ее уже нет. У Ланга из-под носа так их и
скрадывают. Здесь есть и присланный ревизор из Петербурга от Гурьева. Ланг у
них, как собака в киях. Стоял у жидовки Раген-Мейер.
16 декабря. Не дождавшись государя, поехали мы с Николаем
Николаевичем в Слоним в карете. Приехали ночью, то есть к утру 17-го числа.
Здесь жили Огинский, Слонимский, Позняков. Театр, каскады, сады. Было
прекрасно, театр в развалинах. Огинский канал, сделанный под присмотром
Фалькони. Польских губерний города - те же Рим. Все прах, все
воспоминания; но только не так красноречивы. Послушать от них нечего, разве
поучения, что народ без характера и правительство без уложения, что идет
всегда рука в руку, не может надеяться на жизнь. Это какая-то подложная
жизнь. Такие государства ходят сгоряча. Пощупайте их пульс. Он уже не бьется,
или бьется последними судорожными биениями.
В Литве ужасно страждут крестьяне. Николай Николаевич может дать
прекрасный пример, как держать казенные аренды. На них смотрят, как на
лимон, который попался к вам на минуту в руки. Всякий старается выжать из
него весь сок. Честным арендатором был около 20 лет маршал Пусловский,
отменный лимоножатель. Он кровью крестьян нажил миллионы. Маршал
поветовый Вронский. Себе на уме, должен быть тонок, потому что этого не
видать. Грабовский - губернский гродненский маршал. Живой Брониц. В
Литве задумывают установить состояние крестьян. Грабовский подавал просьбу
о том государю. Боюсь, чтобы эта свобода крестьян не была уловкою рабства
панов. Увидим, как приступать к делу. Хотят собрать по одному депутату с
уезда и решить эту задачу. Дай Бог!
Крестьяне литовские ужасно угнетены. Здесь не знают ни брата на брата,
ни других постановлений наших. Панъщизна. Крестьянин должен с двумя
волами работать три дня в неделю на пана. Редкий имеет и одного вола. Чтобы
наверстать, паны заставляют одним волом работать шесть дней.
Стояли в доме часового мастера Либера. Государя ожидали 17-го числа к
вечеру. Он приехал 18-го числа к 12-ти часам утра. Артиллерийская рота
простояла на ногах почти сутки. Государь думает, что он, проезжая губернию,
ничего с места не трогает, потому что запрещает встречи, приемы. Каждый
проезд его - новый налог. Все в движении: губернаторы и вице-губернаторы
невидимо следуют за ним, или провожают, как Сбогары. Он не тронут, но по
сторонам все режут и давят. Крестьянам за взятых лошадей не платится. Мы
спросили у одного хлопа, который с нами ехал: получает ли он за то деньги,
которые мы заплатили. A ja pana wiezu. Точно, как будто не его дело. Он не
привык и думать об этом.
Государь приехал в открытых санях с Волконским. Свеж, как будто с
постели. Мы поехали из Слонима в Минск в четыре часа после обеда. 18-е
число. На санях. На последней станции перед Минском ожидали государя около
30 просителей и просительниц. Посмотреть, точно комическая сцена; подумать,
так не так-то смешно. Всякий тут со своими надеждами, расчетами. Друг другу
рассказывают. Ужасно положение; 40 миллионов народа, который везде
выбившись из сил ждет суда от одного человека. Это положение едва ли не есть
отчаяние.
Приехали в Минск в 12 часов утра. Остановились у Влодека. Город, то
есть что может назваться городом, на одной площади. Считают в обывателях
одного христианина на десять жидов. Все у них в руках. Никакой ремесленник
из христиан не может удержаться при них. Они тотчас спустят цену, тот
принужден отойти, они снова цену возвысят по-прежнему. Около 11000
жителей. Государь приехал в 8 часов вечера. В городе есть театр: Casino. Покои
изрядные. Бывает иногда до 150 человек. Вечером должен быть тут бал.
Приготовлен был для государя. Не принят, потому что пост: Черняева,
Любайска... Дороги в Литве делают 60 сажен ширины. Прогонов скота нет. У
нас никогда ни в чем нет меры. В Вильне Шубравцы что-то издают не на живот,
а на смерть. Николай Николаевич поехал с государем работать на два часа.
***
НИЖНИЙ НОВГОРОД. 3 августа 1822 года
Мы приехали вечером 21-го. Город обширный - верхний, казалось,
почти совсем пуст, по мере как спускались вниз, движение возрастало. Первое
впечатление, делаемое ярмаркой, которую видим с горы, не отвечает той мысли,
которую имеешь об ярмарке по рассказам. Она более походит на большой базар
не азиатской, а деревенской. Вместе с тем удивляешься богатству,
сокровенному под такой смиренной наружностью.
Гостиный двор, то есть именно лавки, очень некрасивы и что-то похожи
более на конюшни. Кирпич и черные кровли дают вид пасмурный. Тут нужны
бы краски яркие. Товар лицом продается. Церковь прекрасная. Главный дом, где
вмещается губернатор, ресторация, где много зал для собрания, хорош,
обширен. Лестница, извилистая и опирающаяся только на четырех столбах,
легка, но слишком узка и сжата. Говорят, что губернатор препятствовал в ином
исполнении предполагаемого плана для сохранения удобностей в покоях, ему
назначенных. Столбы чугунные в лавках, выкрашенные белой краской, тонки,
длинны и безобразны.
Вопрос о выгоде перемещения ярмарки из Макарьева в Нижний еще не
совершенно, кажется, решен. Впрочем, отлагая в сторону личные и частные
выгоды и ущербы, которые должны молчать перед общественной пользой,
кажется, решительно можно сказать, что ярмарке приличнее быть достоянием
губернского города, каков Нижний, нежели Макарьевского монастыря, который
один обогащался ею, тогда как город нимало не богател и не украшался.
Реман в записках о Макарьевской ярмарке (на которую, впрочем,
кажется, смотрел он слишком поэтическим глазом) замечает, что в Макарьеве
не видишь и следов выгод, которые ярмарка должна бы доставить городу.
Притом должно вспомнить, что на первые годы, пока казна не выручит наемом
лавок деньги, употребленные ей на сооружение гостиного двора (а и по
выручке, может быть, захочет она сократить этот долг), то высокая цена лавок
весьма ощутительна для купцов, особливо же тех, которые приезжают с товаром
не на миллионы, а на несколько тысяч рублей. Вообще кажется здание слишком
огромно.
Потребность ярмарки должна ослабевать в государстве, по мере, как
распространится образованность, а с нею и промышленность и выгоды
общежития. Не нужно тогда будет ехать за несколько сот верст запасаться тем,
что для общей выгоды и покупщиков, и продавцов будет у каждого под рукой.
Число приезжих дворян от году в год убавляется. Многие купцы еще по старой
привычке приезжают на ярмарку, но неудача ежегодная отучит их от нее.
Разумеется, говорю здесь о торговле мелочной, а главная отрасль
здешней торговли, как то: железо, чай и рыба, никогда не ослабнет, потому что
ей нужно иметь средоточие, из коего распространится она по России (и это
средоточие самой природой назначено в Нижнем). Вина продавалось до
вчерашнего дня около тысячи ведер. Это немного, полагая, что стечение народа
возвышается до 200000 и что в обыкновенное время продается в Нижнем от 200
до 300 ведер. Впрочем, возрастание винной продажи во время ярмарки не
ограничивается одним городом, а отдается и во всей губернии вместе с
движением и беспрестанным приливом и отливом народа. Недостаток методы и
гласности везде колет глаза в России. Приезжему невозможно обнять одним
взором и поверхностного положения ярмарки. Ничего не печатается, нет
торговых ведомостей, извещающих о приезде купцов, о количестве товаров, о
состоянии курса. Все это делается как ни попало, и как Бог велит.
Конечно, Русский Бог велик, и то, что делается у нас впотьмах и наобум,
то иным при свете и расчетах не удается делать. При нашем несчастье нас
балует какое-то счастье. Провидение смотрит за детьми и за пьяными, и за
русскими, прибавить должно.
Вероятно, показания купцов были бы неверны, ибо недоверчивость к
правительству есть вывеска нашего политического быта, но все от большей
гласности и большего Европеизма в формах, были бы какие-нибудь средства
получить понятие о действиях ярмарки и основать на том свои соображения,
выгодные не для одного любопытства, но и для самой общественной пользы.
Теперь и самые купцы и правительство не имеют положительного познания о
действиях и средствах ярмарки. Здесь каждый знает о себе, как в сражении
офицер о действиях своей команды, но нет главнокомандующего, известного о
действии целого, и нет политика, основывающего свои планы на последствии
действий. Ярмарка не представляет никаких или весьма мало увеселений,
приманок для любопытства праздношатающихся. Новое доказательство, что
главный характер ее - европейский и образованный. Приезжие иностранные
купцы здесь как бы случайно, и нет сомнения, что они со временем перестанут
ездить, а для наших бородачей прихоти общежития не нужны. Я уверен, что
ярмарка в Макарьеве была своеобразнее и живописнее. Здесь хотели китайскую
картину вместить в европейскую раму, азиатский кинжал в европейскую
оправу, и нет единства. Торговля здешней ярмарки дома в балаганах. В лавках
она в гостях и ей неловко. Зябловский в Новейшем землеописании Российской
Империи (второе издание, 1818) говорит: что "количество привозимого на сие
годовое торжище товаров простирается ежегодно до 5 миллионов рублей".
Ошибка ли это от незнания или не позволено правительством было сказать
истину?
9 августа мы поехали с прокурором. Теперешняя городская тюрьма
деревянная и ветхая. Затворников около ста. Пересылочных далее не тут
содержат. Нашли тут мальчика лет 12-ти. Он учился в семинарии, узнал, что у
одного знакомого крестьянина, отъезжающего в деревню, есть деньги, рублей
30, уговорил его отвезти с собою к отцу своему, дорогою напоил его на свои
деньги, и как тот крестьянин заснул крепким сном, два раза ударил его топором
по голове, шапка спасла крестьянина от смерти.
Помещение дурное. Новый тюремный замок каменный еще не достроен.
Ассигновано на него 218000, но, кажется, еще потребно будет около ста тысяч.
Должно, и половины не стоит. Строят его исподволь, уже третий год. Из
комнат, назначенных для смотрителя, вид на город хорош. Отделения нижние,
назначенные для важных преступников, будут, без сомнения, сыры и темны.
Все делается из одного тщеславия и для одной наружности. Об истинной пользе
и помина нет.
Оттуда полями поехали в Девичий монастырь. Город на правой руке.
Виды на него хороши. Нижний, который на высокой горе, с дороги казался в
долине. Девичий монастырь красив, опрятен, большая церковь еще не
достроена. В ограде дорожки посыпаны песком, цветники.
Дорофея Михайловна Новикова, игуменья - приветливая, умная;
говорят, красноречивая. Сказывают, что она переделала на русский лад историю
Элоизы. Взаимная любовь связывала ее с пензенским дворянином. Согласились
они поступить в монашеское звание. Долго уже после того она сделалась
игуменьею, а он - архимандритом Израилем. Все у нее в монастыре делалось
по его советам. Он живал у них, - но под конец разорились они.
Из монастыря поехали на место Гребешек. Вид чудесный в три стороны.
Гостиный двор ярморочный как на блюдечке, но и мал, как сахарный. На горе
часовня Алексея митрополита. Повыше монастырь, им заложенный. Алексей,
недовольный первым приемом жителей, сказал, что здесь горы каменные, а
сердца железные. Не понимаю, как избы ветхие торчат по горе и как не сносит
их весною. Здесь гипербола Пушкина: "Домишка, как тростник, от ветра
колыхал", становится правдоподобной.
Кирпичи, которых тысяча продавалась по 10 рублей до строения
гостиного двора, взошли до 20 экономическими мерами Бетанкура. Вольные
кирпичники последовали казенной цене.
***
Дорога от Москвы в Пензу: 696 верст (по подорожной 695), по 5 копеек,
кроме первой станции. Издержано всего дорогою 146 рублей. От Пензы в
Мещерское 85 верст, на Елань. Скрыпицыно. Проезжаешь имение трех
Бекетовых. У Аполлона дом каменный с аркою на дороге, которая когда-нибудь
сядет на голову проезжающего.
Выехал я из Москвы 12-го числа (декабря, 1827), в семь часов вечера. В
полдень на другой день был во Владимире, ночью в Муроме, на другое утро
поехал я на Выксу к Шепелеву, верст тридцать от Мурома. Едешь Окою. От
него ночью вывезли меня на вторую станцию от Мурома.
В Арзамасе видел я общину. Церковь прекрасная. Позолота работы
затворниц - искусные золотошвейки. Около пятисот затворниц. Община
учреждена во время упразднения многих монастырей. Кажется, в доме
господствуют большой порядок, чистота. Настоятельница - женщина - или
девица пожилая, умная, хорошо говорит по-русски, из Костромы, купеческого
звания. Тут живала юродивая дворянка, которая пользовалась большою
известностью, пророчествовала и, говорят, часто сквернословила. В ее келье,
после ее смерти, читается неугасимый Псалтырь, стоит плащаница с
деревянными или картонными статуями. Монастырь не имеет никаких
определенных доходов. Заведение благодетельное и было бы еще
благодетельнее, если при святом назначении его было бы и мирское
просвещение. Например, школа для бедных детей, больница для бедных и тому
подобное. В Арзамасе есть школа живописи, заведенная
дворянином-академиком. Картины этой школы развешаны и продаются в
трактире. Все это зародыши образованности. Просвещение выживает дичь. Не
доезжая Пензы от станции в деревне графини Лаваль знаменитой - Рузаевка
поэта Струйского. После него остались вдова и два сына, живущие в околотке.
От станции в 15-ти верстах в другой деревне Лаваль застрелился молодой
Лаваль. Дорогою деревня Полуектова, кажется, Шатки.
В Пензу приехал я в 10 часов вечера 16-го. В Мещерское 17-го после
обеда. Во Владимире, Венедиктов, председатель палаты, бывал в чужих краях.
Мещерские соседи: Миленин, Свиридов (муж слепой, жена усастая, сын ни
рыба, ни мясо, жена его - хорошее белое мясо), Таушев, Гистилины, Сольден,
бывшая Мерлина, бывшая Есипова. У Миленина какой-то восточный уроженец,
о котором говорит Броневский в Записках морского офицера. Был в плену и в
плену геройствовал. По словам его, в рассказе Броневского о нем есть правда и
неправда! Сердобский уезд полон еще молвою и преданиями о житье-бытье
Куракина Александра Борисовича в селе его Надежине во время опалы. Река
Хопер. Губернаторство Сперанского в Пензе не оставило в Пензе никаких
прочных следов. Доказательство, что в нем нет благонамеренности и
патриотической совести. Он оставил по себе одну память человека
общежительного. Сомов, вице-губернатор Саратовский, пользуется репутацией
честного и бескорыстного человека. Теперь вышел в отставку. Белорукова,
пензенская дворянка, засекла девочку 8-ми лет. Исполнительницею приказания
ее была няня, которая после заперла несчастную в холодном месте, где она и
умерла. Сын Струйского, сосланный в Сибирь также за жестокосердие.
Степанов, сердобский предводитель. Дочь довольно милая.
Мы выехали 5-го января из Мещерского в Пензу в восьмом часу утра.
Погода казалась тихая и теплая, мы думали, что часов в пять после обеда будем
в городе. Вместо того настал мороз ужасный, вьюга ледяная, и в пятом часу
приехали мы только в Елань. Кучера и люди перемерзли, форейтор отморозил
себе нос и колено. Видя это, еланские ямщики нас никак везти далее не хотели
до утра, несмотря на просьбы, увещания, обещания дать двойные прогоны;
должны мы были решиться провести на месте часть дня и ночь. Мороз был
красноречивее нас и денег.
На беду нашу попали мы на сочельник. Печь была худо натоплена и
ничего в печи не было, а мы, полагая, что будем несколько часов в езде, не
взяли с собою запаса. Вот что значит ездить по степям. Здешние жители,
пускаясь и на малую дорогу, берут с собою не только провиант, но и дрова на
всякий случай. Застигнет их ночь и метель, они приютятся к стогу сена,
разложат огонь и бивакируют. Мы были взяты врасплох, как Наполеон русскою
зимою.
Проведши около 15-ти часов в избе холодной, но дымной, в сообществе
телят, куриц (не говоря уже о мелкопоместных тараканах), родильницы,
лежащей на печи с трехдневным младенцем, пустились мы на другое утро в
Пензу. Мороз не слабел, но погода была тише. В девятом или десятом часу
приехали в Пензу, остановились на въезде города у Сушковой. Я отправился в
собор. Теплая церковь, темная как пещера. Верхняя, летняя, говорят, хороша.
Оттуда на Иордань.
Архиерей Ириней. Отец его серб, мать - молдаванка. Воспитан был в
Киеве. Прекрасной наружности и что-то восточное: в черных глазах и волосах, в
белых зубах и в самых ухватках. Выговором и самыми выражениями напомнил
он мне Василия Федоровича Тимковского, с которым он учился и коротко
знаком. Он был в Яссах и в Кишиневе. Скоро вышел в архиереи. Обращения
приятного. В разговоре предавал проклятию Вальтера Скотта, в особенности за
роман Крестовые походы.
Вечером было собрание немноголюдное. Зала довольно велика и хороша.
Загоскина вдова - сестра Васильковской; Всеволожская, урожденная Клушина,
- племянница автора (Умовение ног); муж ее - сын Всеволожской-Огаревой.
Очкина, жена купца, бывшая девица Приоре, воспитанная у генеральши
Сольден. Девицы Болдыревы, Золотарева (пензенская Офросимова) с двумя
дочерьми; вдова Бекетова, сестры ее Араповы, сестры Пимена Арапова,
Еврейновы. Ховрина была в деревне. Новое удостоверение, что Ансело прав и
что женский пол наш лучше нашего.
Братья Ранцовы, жена одного Вельяшева, сестра Александра Петровича.
Губернатор Федор Петрович Лубяновский; вице-губернатор Антонский,
племянник московского. Полициймейстер Путята дает дому сгореть как свечке.
Недавно сгорел таким образом дом предводителя губернского, женатого на
Араповой. На полицию очень жалуются. Старушка Вигель, мать нашего,
больная в постеле, женщина, кажется, умная и в городе уважаемая. Один сын ее
женат на Чемизовой, упоминаемой в скандальезной хронике пензенской. Дочь
за Юматовым. Говорят, прокуратница; другая дочь блаженствует в старых
девах. Внук, служивший в гвардии.
Губернатор не любим. Идет молва, что потакает ворам и не из простоты.
Человек умный, хотя, вероятно, ума не открытого и не возвышенного. В старые
годы перевел Телемака и напечатал его. Несколько лет тому принялся за
исправление перевода, но за делами службы не успевает кончить труда. Дела у
него идут поспешно и все собственноручно. Перевел также несколько
мистических книг. Выдал свое путешествие, которое, если не именным указом,
то министерским приказом (Кочубея) было раскуплено начальствами и в
губерниях, так что он собрал довольно значительную сумму в то время, когда
авторы лучшие писали у нас только из чести.
Пензенский театр. Директор Гладков, Буянов, провонявший чесноком и
водкой. Артисты крепостные, к которым при случае присоединяются
семинаристы и приказные. Театр, как тростник от ветра колыхаясь, ветхий и
холодный, род землянки. В ложи сходишь по лестнице крючковатой.
Освещение сальными свечами, кажется, поголовное по числу зрителей. На
каждого зрителя по свечке. В мое время горело, или лучше сказать, тускнело
свеч 13.
Я призвал в ложу мальчика, которого нашел при дверях, и назначил его
историографом и биографом театра и артистов и содержателя. Кто эта актриса?
- Саша, любовница барина. Он на днях ее так рассек, что она долго не могла
ни ходить, ни сидеть, ни лежать. - Кто эти? - Буфетчик и жена его! - Этот?
- Семинарист, который выгнан был из семинарии за буянство. - А этот? -
Бурдаев, приказный, лучший актер. - А этот? - Бывший приказный, который
просидел год в монастыре, на покаянии. Он застрелил нечаянно на охоте друга
своего Монактина, также приказного.
По несчастью, Гладков имеет три охоты, которые вредят себе взаимно:
охоту транжирить, пьянство и собачью. Собаки его не лучше актеров. После
несчастной травли он вымещает на актерах и бьет их не на живот, а на смерть.
После несчастного представления он вымещает на собаках и велит их убивать.
Вторая охота его, постоянная, служит подкреплением каждой в особенности и
совокупно. Впрочем, Саша недурна собою и немногим, а может быть, и ничем
не хуже наших императорских. Актер также недурен. Давали Необитаемый
остров, Казачий офицер и дивертисмент с русскими плясками и песнью "за
морем синичка не пышно жила". Вообще мало карикатурного, и должно сказать
правду, на московском театре, в сравнении столицы с Пензою и прозваньем
Императорским с Гладковским, более нелепого на сцене, чем здесь.
Больнее всего, что пьяный помещик имеет право терзать своих
подданных за то, что они дурно играли или не понравились помещику. Право
господства не должно бы простираться до этой степени. При рабстве можно
допустить право помещика взыскивать с крепостных своих подати деньгами
или натурою и промышленностью, свойственные их назначению и включенные
в круг действия им сродного, и наказывать за неисполнение таковых законных
обязанностей, но обеспечить законной властью и сумасбродные прихоти
помещика, который хочет, чтобы его рабы плясали, пели и ломали комедь без
дарования, без охоты, есть уродство гражданское, оно должно быть
прекращаемо начальством, предводителями как злоупотребление власти. И
после таких примеров находятся еще у нас заступники крепостного состояния.
Лубяновский рассказывал мне о возмущении крестьян Апраксина и
Голицыной в Орловской губернии числом 20000 душ, когда по восшествии
Павла приказал он и от крестьян брать присягу на верноподданничество.
Крестьяне, присягнув государю, почитали себя изъятыми из владения
помещичьего. Непокорность их долгое время продолжалась, и Репнин ходил на
них с войском. Лубяновский был тогда адъютантом при князе. У крестьян были
свои укрепления и пушки. Присланного к ним для усмирения держали они под
арестом. Репнина, подъехавшего к селению их с словами убеждения и мира,
прогнали они от себя, ругали его. Репнин велел пустить на них несколько
холостых выстрелов. Сия ложная угроза пуще их ободрила. Они бросились
вперед. Наконец несколько картечных выстрелов привели возмущенных к
покорству.
Происшествие, похожее на происшествие 14 декабря, только
последствия были человеколюбивее. Зачинщиков не нашли и не искали. Репнин
велел похоронить убитых картечью и поставил какую-то доску с надписью над
ними. Дело это казалось так важно, что Павел писал Репнину: "Если мой приезд
к вам может быть нужен, скажите, я тотчас приеду". Возмущения нынешние в
деревнях приписывают проделкам либералов. Кто из либералов тогда
действовал на крестьян? Рабство, состояние насильственное, которое должно по
временам оказывать признаки брожения и, наконец, разорвать обручи
недостаточные. Пенза полна пребыванием Голицына, флигель-адъютанта. Он
всех привел в трепет и тем более нравился обществу, что, сказывают, осадил
губернатора, которого не любят. Приезжает он к Васильеву, советнику,
известному знанием в делах и взяткобрательством. Увещевает его: как не
стыдно ему, при его способностях для службы, бесчестить себя корыстней. Тот
уверяет в своей чистоте. - "Как же вчера взяли вы с того-то триста рублей?"
Васильев, пораженный всеведением архангела с мечом и пламенем, клянется на
образе, что вперед брать не будет. Принесут ли пользу эти архангелы,
носящиеся по велению владыки из конца в конец земли? Невероятно. Как буря
они подымут с земли сор и пыль, но сор и пыль после них опять сядут. Буря не
чистит земли, а только волнует. Могут ли Голицыны и все эти
флигель-архангелы способствовать к благодетельному преобразованию?
Непосредственнейшее и неминуемое действие их явления должно быть
ослабление повиновения и доверенности управляемых к правящим. На что же
генерал-губернаторы, губернаторы, предводители, прокуроры, если нельзя на
них положиться? На что Сенат Правительствующий блюстительный, если не
ему поверять надзор за исполнением законов? Скорее же из Сената отделять
ежегодно ревизоров по всем губерниям. Должно употреблять орудия,
посвященные на каждое дело, а не прибегать к перочинным ножичкам потому
только, что они ближе и под рукою. Вы оказываете недоверчивость к
генерал-губернатору, а облекаете доверенностью гвардейского офицера,
который созрел для государственных понятий в манежах или петербургских
гостиных. Не пошлете же вы советника губернского правления произвести
военное следствие?..
Пенза город довольно хорошо выстроенный, и летом должен быть
живописен. Модная лавка m-me Chopin, мать переводчика.
Книжка 5. (1825-1831)
И.И. Дмитриев бранил меня за выражение казенный. Чувствую и сам, что
оно не авторское. Но как же выразить d'office, de rigueur oblige?
Трюбле говорит, что достоинство иных стихов заключается, как
достоинство многих острых слов (reparies gasconnes), в особенном выговоре, так
и мысль иная требует особенного выражения, чтобы тотчас подстрекнуть
внимание.
В слоге нужны вставочные слова, яркие заплаты, по выражению,
кажется, Пушкина, но в каком смысле, не помню. Эти яркие заплаты
доказывают бедность употребившего их и не имевшего способов или умения
сшить все платье из цельного куска, но они привлекают взоры проходящих, а
это-то и нужно для нашей братии.
***
29 июня
Maximes et pensees de M-r Joseph de Willete depute a l'usage de la chambre
elective. Brochure in 8. ("Правила и мысли депутата выборной палаты".)
Об этой книге объявлено в "J. des Debats" 18-го июня 1826. Надобно ее
выписать! Эта забавная насмешка. Наши не боятся подобных очных ставок с
самим собою. Semper idem - их девиз; их ничтожество всегда одно и то же.
***
Вот что пишу сегодня к Николаю Муханову о смерти графа Григория
Владимировича Орлова.
В нем была европейская благонамеренность в уме и обращении.
Пожалуй, говори, что не он писал свои книги. Спасибо ему и за то, что русский
граф и русский барин нескольких тысяч душ, искал он отличия авторского и,
следовательно, признавал его в душе; а большая часть наших баричей презирает
ум и чванится презрением своим. Лучше же быть Чупятовым в каталоге, чем в
списке государственных вельмож и кавалеров...
Орлов за деньги покупал звание автора. Право, честнее быть в его коже,
чем в другой. Кто-то сказал, что лицемерие это дань, которую порок платит
добродетели. Лицемерие графа Орлова было данью, которую тщеславие,
знающее себе цену, платило уму. Впрочем, перевод басней Крылова есть его
творение. В этом предприятии есть ум и чувство, и патриотизм, и европейская
замашка.
***
| |
| Просмотров: 615 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры