| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2, Страница 17
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2gn="justify"> а потому скорее должно искать его налево, в углублении, на покате Элеонской
горы. Может быть, и так, но как в том удостовериться? - и много ли будет
пользы, если и была бы возможность удостовериться. Кому недостаточно
одного Евангелия, тому немного будет душевной прибыли, если и могли бы в
точности определены быть местности, в нем упомянутые.
Понимаю, что можно спорить о вопросах, коих разрешение таится во
мраке грядущего: ибо этот мрак прояснится, и если не спорящие, то по крайней
мере потомки их воздадут хвалу проницательности догадок прозревшего
истину. Но спорить о тайнах, коих разрешение давным-давно погребено в
беспробудной ночи прошедшего и в грудах развалин и праха давно отжившего,
- есть дело совершенно суетное и бесплодное. Догадка, как она ни будь
правдоподобна, все останется догадкой, а не претворится в убеждение без
знамения свидетельства очевидного, которое пресекает все недоумения при
свете непреложной истины.
Пока турки не дозволят делать подземных изысканий и разрывать землю,
ничего положительного и даже приблизительного о древнем Иерусалиме знать
невозможно, - или пока не изгонят турок из здешних мест. Но и тогда нужно
ли будет, благоразумно ли будет, богоугодно ли будет допытываться
человеческой, вещественной истины, осязательной достоверности там, где,
может статься, все должно быть неприкосновенно облечено святынею таинства.
Не искушайте Господа вашего. Со страхом и верой приступите, а не с орудиями
сомнения и любопытства. Кто верует во второе пришествие и в жизнь будущего
века, потерпи: он все тогда узнает. В небесном Иерусалиме раскроется нам
подробная картина земного. Пока можем довольствоваться для земного и
духовного странствования нашего указаниями - не подвергая его ученой
критике, как мы то делаем с "Илиадой".
Обещал отцу Иосифу Петрову, иеромонаху в Иерусалиме (из сербов),
прислать из России церковные книги и церковный круг.
Прискорбно видеть в Иерусалиме, как христианские церкви - греческая,
латинская и армянская - особенно озабочены препятствовать друг другу
возобновить разваливающуюся крышу храма Гроба Господня; а соединенными
силами возобновить ее не хотят, особенно греки, признающие за собой
исключительно на это право и не желающие допускать других участвовать в
этой перестройке. Как ожидать устройства единства германского в
многодержавном сейме германских племен, когда здесь, на святом месте, три
церкви единого Бога мятутся и раздираются междоусобными происками и
личными страстями, и то не в деле внутреннего убеждения и верования, в
которое, по человеческой немощи и слепоте, страсть может еще проникнуть, а
просто в деле совершенно вещественном, где вся речь идет о том, что дать ли
куполу провалиться или нет. Поневоле опять турки должны будут вмешиваться
в это дело и сильной владычной рукой, - сильная владычная рука турецкая в
христианском вопросе! Какая безобразная смесь слов и понятий, - примирить
друг против друга враждующих христиан. По словам наместника, кажется,
здесь французский консул нарочно ездил во Францию, чтобы склонить
правительство деятельно вмешаться в этот спор и требовать от турецкого
правительства не дозволять грекам, без участия латин, возобновлять купол.
20-го. Вечерня в патриаршеской церкви накануне праздника св. Елены и
Константина. Вечером был у епископа. Рассказывал про свое житье в
Абиссинии, где, между прочим, должен был ходить на босу ногу, потому что не
мог привыкнуть носить сандалий, а башмаков и сапог не было. Много говорил о
нравах и обычаях обезьян, которыми Абиссиния изобилует.
Однажды он с женой путешествовал в сообществе со стадом обезьян,
около двухсот, которые двое суток следовали за ним, останавливались с ним на
привалах и ночлегах. Вообще, в них большой дух порядка и предосторожности;
когда они переселяются с места на место, то жен и детей ставят в середину, а
самцы образуют аван- и арриер-гард, а по несколько идут по бокам. У иных
самцов по две самки; в известный час сходятся они на известное место -
приготовят детям что-нибудь есть и оставляют, а сами отправляются по
сторонам; обезьяны-двуженцы одну из них ударят по спине, и та идет с самцом
рядом, а другая следует подалее, и когда те остановятся, она в некотором
расстоянии сидит в грусти; тут обыкновенно подходит, но не близко, а в
почтительном расстоянии, самец, не имеющий жены, и разными выражениями и
телодвижениями заводятся между ними отношения; между тем ревнивый муж,
хотя и в объятиях другой жены, догадывается, что с оставленною женою может
делаться что-нибудь нехорошее, бросается и, видя, что перед нею сидит
вздыхатель, - начинает бить кокетку.
Иногда видел он, как обезьяна принесет с поля зерна и раздает их женам;
когда одной достанется менее, она долго подачу свою перебирает лапами,
подходит к другой, и когда удостоверится, что она перед другою обижена,
кидает все с досадою в мужа. Тогда муж отбирает, что каждой дал, и делает
новый и более ровный раздел.
Они довольно целомудренны и таят любовь свою в тени кустов.
21 мая. Обедня в патриаршеской церкви. Палатки разбиты по террасам.
Бедным раздают хлеб и вино. Ездил на Соломоновы пруды. Очень
замечательные остатки древности. Начинают засыпаться землею; вероятно,
легко было бы их привести в исправное и первобытное положение. Заезжал в
греческий монастырь великомученика Георгия. Тут есть чудотворный образ,
исцеляющей сумасшедших. К нему имеют большое доверие православные и
турки. Читали перед образом молитву за П.А. Кологривова и Батюшкова. Взял
для каждого из них по свече {Не предвидел я тогда и моей настоящей болезни, и
о себе помолился бы я, взял свечу третью. Париж, 21 декабря 1851 года.}.
Показывали мне доску с алтаря, на несколько кусков разбившуюся, когда
священник нечаянно пролил на нее евхаристию, и самый священник вскоре
после того умер.
На обратном пути заезжал в Вифлеем; нашел доброго Дионисия,
служившего вечерню в кругу своих вифлеемитов. У нас многие сельские
священники имеют паству гораздо более многочисленную и богатую, чем этот
митрополит. Отправился я из города в час пополудни и возвратился в 7.
В монастыре св. Екатерины вдова Анна Ивановна Эрцегова, из Сербии;
муж ее (Дмитрий Георгиевич) служил при сербском депутате в
Константинополе - оказывал услуги русским и русскому войску. Она уже
подавала, года за два, прошение Титову об оказании ей пособия, и им
определена в Екатерининский монастырь. Дали письмо к нему.
22 мая. Понедельник. Всходил пешком на Элеонскую гору; обошел ее
кругом по вершине, карабкаясь по камням. Место, где полагают, что
совершилось Вознесение, не высшее, но это ничего не значит. Нет причины
заключать, что Спаситель вознесся с высшей точки горы. С противоположной
стороны города открывается прекрасный, то есть обширный, вид на Аравийские
горы и на Мертвое море. Смотришь, смотришь на голубую поверхность его, все
ждешь: не промелькнет ли на ней рыбачья лодка, не забелеет ли парус, но все
безжизненно и пустынно. Видны также зеленеющие берега Иордана, но реки не
видать. Аравийские горы были словно подернуты сизым паром - в них есть
что-то фарфоровое. Говорят, они являются иногда во всех радужных цветах,
даже и в зеленом. Я этого не видал.
На Элеонской горе араб предлагал мне купить живую большую змею,
которую он держал в руках, крепко схватив ее за горло. Я не мог добраться
толку: ядовитая ли, то есть смертельно ли ядовитая она, или нет, но понял
только, что многие турки и арабы могут безвредно обходиться со змеями и
исцелять раны, которые они наносят.
Всего видел я одну или две змеи; но, смотря по местности, их должно
быть довольно много. Впрочем, жители отдыхают и спят в поле с верблюдами и
другим скотом своим, и нельзя сказать, чтобы боялись они змий. Слышал я и о
ящерицах и хамелеонах, но с худыми глазами моими не видал их и ничего не
могу сказать о них. Пения птиц я не слыхал, а одно их щебетанье. Говорят, что в
кустах, осеняющих Иордан, водятся соловьи; но меня, по крайней мере, пением
своим они не приветствовали. Зато наслушался я ослов и верблюдов и
необычайно звонкого кваканья лягушек у источника св. Елисея. Сюда же идет
молебный вой с высот минаретов, который, впрочем, имеет свою унылую
торжественность. Христианского колокольного звона здесь нет. Даже в храмах
бьют в доску, чтобы сзывать к службе.
23-е. Вторник. Сегодня во 2-м часу пополуночи слушали мы литургию
на Гробе Господнем. Служил по-русски отец Вениамин. Последняя наша
Иерусалимская обедня. Поминали наших усопших и живых. После на Голгофе
совершали панихиду за упокой Машеньки и других усопших детей наших и
сродников. У камня, отвалившегося от Гроба при Воскресении Спасителя,
просишь и молишь, чтобы отвалился и от души подавляющий и заграждающий
ее камень и озарилась бы она, согрелась, упокоилась и прониклась верою,
любовью к Богу и теплотою молитвы. Но, к прискорбию, не слыхать из души
отрадной вести: "С мертвыми что ищите"? Нет, душа все тяготеет, обвитая
смертным сном. "Господи! даждь мне слезы, и память смертную и умиление".
Это молитва Иоанна Златоуста. Стало быть, умиление и слезы души не так
легко доступны и не так легко обратить их в привычное состояние души.
Те, которые хотят основать достоверность Евангелия, между прочим, и
на видимых, вещественных остатках приевангельской эпохи, и призывают
камни в свидетельство непреложности событий, забывают слова Спасителя,
сохранившиеся не в человеческих преданиях, а в самом Евангелии, что в
Иерусалиме "не имать остати камень на камени, иже не разорится" (Мф., 24, 2).
Свидетельство Христа поважнее и торжественнее камней.
Только несколько часов остается еще до отъезда нашего из Иерусалима.
Можно без умиления и особенного волнения въехать в Иерусалим, но нельзя без
тоски, без святой и глубокой скорби проститься с ним, вероятно, навсегда. Тут
чувствуешь, что покидаешь место, не похожее на другие места, но покидаешь
Святой Град, что святой подвиг совершен и что уже заплескала и зашумела
волна, которая тебя унесет и бросит в пучину житейских забот и искушений и
во все мелочи и дрязги, составляющие мирскую жизнь; мне же всегда грустно
покинуть место, где я без беды провел некоторое время. К грусти
присоединяется и досада, что я нехорошо умел воспользоваться протекшим
временем, что растратил по пустому много часов, что не извлек всего, что мог
извлечь. И в пребывании моем здесь погибло много дней, а здесь каждый час
должен быть дорог и запечатлен в памяти ума, чувства и души.
Прислать Иерусалимскому епископу французский перевод Стурдзы
проповедей Филарета и Иннокентия. Книгу Стурдзы о должностных
священнического сана отдал отцу Вениамину в монастырь св. Феодора в
Иерусалиме.
Наместник Святого Петра, т.е. митрополит Петры Аравийской,
благословил нас крестом с частицей от животворящего древа креста. Он снял
его с шеи {И я грешный, окаянный ношу его на шее, но благодать его не
действует на мое заглохшее и окаменелое сердце. Господи! Умилосердись над
нами! Просвети, согрей мою душу! Париж. Декабрь 1851 г.}. Дал еще кусок
обгорелый от дверей храма, сгоревших в 1808 году.
Отец Вениамин отслужил нам напутственное молебствие на Гробе
Господнем. Прощался я с Иерусалимом: ездил верхом, выехал в Яффские
ворота, спустился в Гигонскую долину, заходил в Гефсиманскую пещеру, где
Гроб Божией Матери. Мимо Дамасских ворот, возвратился через Яффские.
Нервы мои были расстроены от разного тормошения, дорожных сборов, и
потому не простился с Иерусалимом в том ясном и спокойном духе, с каким
надлежало бы. Но прекрасное захождение иудейского солнца, которое озлащало
горы, умирило мои чувства и наполнило душу мою умилением. Сумрак долин и
освещение гор и городских стен, вот последнее отразившееся во мне
впечатление. Завтра в 5-м часу утра думаем выехать из Иерусалима.
24 мая 1850 г. Среда. Думали выехать в 5-м часу, а выехали в 7. С
дорожными сборами и с отъездами бывает то же, что с обедами бедного
Михаила Орлова, на которые, жалуясь, бедный Евдоким Давыдов - о ком ни
вспомнишь, все покойники - говорил, что Орлов обедает в четыре часа в
шестом. На последнем пригорке, с которого виден Иерусалим, слез я с лошади и
поклонился с молитвой в землю, прощаясь с Иерусалимом как с родной
могилой. И подлинно, Иерусалим могила, ожидающая воскресения, и, как
воскресение Лазарево, совершится оно еще на земле. Как поживешь во Святом
Граде, проникнешься убеждением, что судьбы его не исполнились. Тишина в
нем царствующая не тишина смерти, а торжественная тишина ожидания.
Мы ехали очень хорошо, и даже трудный переход через горы показался
мне гораздо легче, нежели в первый раз. Обратный путь, как уже знакомый,
всегда менее тягостен, да и тут более спускаешься, чем подымаешься. Я в этот
раз успел даже разглядеть зелень деревьев, растущих по бокам гор, и нашел, что
край вовсе не так дик и безжизнен, как показался он мне в первый раз. К тому
же, по всем разъездам и прогулкам заиерусалимским, так привыкнешь к
беспрерывным восхождениям и нисхождениям по крутизнам скал, мимо
пропастей и над пропастями, что вовсе забудешь, что есть на свете лощины и
прямые и плоские дороги.
Подъезжая к знаменитому селению Абугош, нашли мы около дороги под
деревьями все женское население, которое кружилось в хороводе и пело, или
выло. Наш Абдула кое-как истолковал мне, что они совершают род тризны, или
поминок, по большому человеку, который умер. Должно быть, родственник,
кажется, дядя знаменитого разбойника - владельца Абугош, который ныне
где-то содержится в тюрьме. Я хотел полюбопытствовать и подъехал поближе,
чтобы рассмотреть обряд этих женщин, но Абдула умолял меня не
останавливаться и скорее проехать мимо. В самом деле, тут же выбежал араб и
начал кричать на меня и, видя, что слова его не очень действуют на меня,
поднял камень и грозился бросить его мне в голову. На такое убедительное
приглашение был один благоразумный ответ - поворотить лошадь на дорогу и
ехать далее. Так я и сделал.
Но один из провожатых наших, грек православный, отстал от нас и даже
подошел к хороводу. Тут сбежалось несколько арабов, повалили его на землю и
начали колотить кулаками и каменьями. Побиение каменьями совершилось
здесь в числе живых преданий - я предлагал нашему конвою ехать на выручку
его, но они, зная обычаи края, заметили мне, что нас всего человек пять, и что
если вмешаться в это дело, то все население, т.е. человек 500, сбежится и
нападет на нас. И на это убеждение должно было согласиться, отложить
рыцарские чувства в сторону. Вскоре битый грек догнал нас как встрепанный, и
данные ему мною 20 пиастров совершенно залечили его побои.
В Рамлю приехали мы часу в 4-м пополудни и ночевали в греческом
монастыре, где комары, мошки и разные насекомые оставили на телах наших
более следов, нежели камни на теле нашего грека.
Рамля с окружающей ее растительностью очень живописна. Здесь
должна быть сцена поэмы Федора Глинки. Саронские равнины прославлены в
Священном Писании. В Рамле греческая церковь во имя св. Георгия. Тут
показывают обломок колонны, о которой монах рассказал нам следующее:
когда строили церковь, отправили судно в какой-то приморский город, чтобы
привезти из него четыре колонны для поддержания свода. Когда нагружали эти
колонны, какая-то женщина пришла просить судохозяина взять в жертву от нее
пятую колонну, для украшения храма. Хозяин отказал ей в просьбе, говоря, что
места нет для пятой колонны и на судне, и в самой церкви, где нужно только
четыре. Огорченная отказом женщина плакала, возвратилась домой и легла
спать. Во сне видит она человека, который спрашивает ее о причине ее скорби,
- она объясняет. Он утешал ее и говорит ей: "Где хочешь ты, чтобы эта
колонна в церкви стояла?" Она отвечает: "Направо от дверей". - "Напиши все
это на колонне, и все будет сделано по твоему желанию". Она во сне исполнила
приказание незнакомого видения. При выгрузке судна нашлась на берегу
неизвестно кем и как доставленная туда колонна и поставлена в храме согласно
желанию женщины. Ныне она налево от входных дверей. Но эти двери новые, а
старые, по какой-то причине, заделаны во время похода Бонапарта в Египет.
В Рамле также подземное водохранилище, приписывают и его Елене, но,
по справедливому замечанию Шатобриана, почти все здания носят имя ее, хотя,
судя по летам ее, едва ли могла бы она успеть до кончины своей соорудить
столько зданий и оставить по себе столько памятников. Тут же довольно
хорошо сохранившаяся башня церкви Сорока Мучеников.
Ехав в Яффу, заезжал я в сторону, в Лидду, где видел прекрасные
остатки церкви также во имя св. Георгия. В этих развалинах совершает иногда
литургию греческое духовенство. Это уважение к святыне, даже разоренной
рукой времени и людей, имеет что-то трогательное.
В Яффу прибыли мы в четверг, 25 числа, к трем часам пополудни. На
другой день английский пароход, который ожидали только дня через два, рано
утром стоял уже на рейде. Я окрестил у консула Марабутти, доброго хозяина
нашего, новорожденную дочь его Марию.
Около пяти часов пополудни (пятница) сели мы в большую арабскую
лодку и поплыли к пароходу, который стоял довольно далеко от берега,
вытаскивая, но напрасно, купеческое судно, весной разбившееся. Дул сильный
ветер, и порядочно, или слишком беспорядочно нас покачало. Наконец кое-как
добрались мы до парохода. К ночи ветер утих. Я всю ночь пролежал и частью
проспал на палубе. Ночь была теплая, и я не чувствовал никакой сырости. К
сожалению, я просмотрел или проспал гору Кармиль. Утром были мы близ
Сидона и часу в 12-м утра пристали к Бейруту.
Бейрут. 2 июня. По приезде сюда узнали мы, что нам доведется здесь
прожить 18 дней в ожидании австрийского парохода. Слишком много для
Бейрута, несмотря на то, что нам очень покойно, хорошо в прекрасном доме
Базили, что вид из окон на синее море, на горы лианские, на зеленые сады,
обегающие город, чудно прелестен.
Я хотел воспользоваться этим временем, чтобы съездить в Дамаск, но
Базили отсоветовал, стращая жарами. Между тем больших жаров еще нет, и я
очень удобно мог бы съездить. Досадно.
Положение Бейрута чрезвычайно живописно. Ничего лучше в создании
мира не придумано, как это слияние синевы моря с зеленью древесной.
Прогулка по Рас-Бейруту - набережная по мысу вдоль моря. Рас по-арабски
значит голова и мыс...
За полчаса от города роща De Pins. Прорезывающие ее аллеи навели на
душу мою грустное воспоминание о Лесной даче. Потом спустились мы к реке,
ныне маловодной, но зимой заливающей большое пространство. Ныне на ложе
реки вместо воды растут во множестве кусты розового лавра. Кое-где густая
зелень деревьев на берегу. Редко встречаешь на Востоке картины подобной
сельской красивости и свежести. Для меня это лучшие картины.
Любителям грандиозного есть также здесь на что полюбоваться -
величавым амфитеатром Ливанских гор. По берегу моря здесь и там встречаешь
остатки мола, колонн, которые доказывают, что некогда рейд и набережная
были хорошо и великолепно устроены. Говорят, что и теперь за несколько
десятков тысяч пиастров можно бы исправить пристань и сделать ее безопаснее.
Вообще Бейрут в других руках мог бы легко сделаться одним из лучших и
приятнейших городов в мире.
Базили написал очень любопытное сочинение о Сирии. Он уже в
Петербурге читал мне несколько глав из него, а здесь прочитал другие. В
статистическом, историческом и политическом отношениях он очень хорошо
знает этот край. Жаль, что в дипломатической нашей совестливости не
позволяется ему напечатать это сочинение. Везде все обо всем пишут. С
журналами и политическими трибунами тайна изгнана с лица земли. У нас
одних нашла она себе убежище, как истина в колодце. Мы одни притворяемся,
что ничего не знаем, ничего не видим. Всего забавнее, что наша молчаливость
не спасает нас от общего нарекания, что мы во все вмешиваемся, во все
пронырством своим проникаем и ценой золота покупаем все тайны всех
государств и народов. Разумеется, излишняя болтливость и нескромность не
годится, но есть пределы и гласности, и сокровенности.
Третьего дня провел я вечер у австрийского консула, славянской породы.
Жена его пела, между прочим, романс Вьельгорского Любила я в немецком
переводе. Музыка - язык всеобщий. Пушкина в Бейруте не знают, а
Вьельгорский дома.
Тут был капитан австрийского военного парохода. Он везет из Алепа в
Триест лошадей для императора. В Мадере и Лиссабоне видел он наши военные
корабли и ставит их выше английских, особенно по исправности, скорости и
точности маневров наших. Я полагал, что у нас недостаток в офицерах - и то
потому, что у нас все стоячие флоты: негде им набраться навыка и практических
сведений; просто негде натереться. Кронштадт, Николаев, Севастополь -
дыры, где глохнет их деятельность и русская смышленость.
По счастью, узнал я, что городские ворота довольно свободно
растворяются, и по вечерам брожу по берегу моря, прислушиваясь, как волны с
плеском и шумом раздробляются о камни и скалы, коими усеян берег.
С грустью думаю, что проведя всего около трех месяцев в здешних
краях, и из этого итога только 35 путных дней насчитывается в пребывание в
Иерусалиме. Ни Назарета, ни многих других Святых Мест я не видал. Не увижу
Дамаска. Это в моей судьбе: в ней ничего полного не совершается. Все
недоноски, недоделки. Ни в чем, ни на каком поприще я себя вполне не
выразил. Никакой цели не достиг. Вертелся около многого, а ничего обеими
руками не схватил, начиная от литературной моей деятельности - до
служебной и до страннической. Многие, с меньшими средствами, с меньшими
способностями, с меньшим временем в их распоряжении, более следов оставили
по себе, духовных и вещественных, более сотворили, изведали и более
пространства протоптали. Впрочем, это во мне и со мною не случайность, а
погрешность, недостаток, худое свойство моей воли, излишняя мягкость ее,
которую не умею натянуть и которая свертывается при слабом прикосновении к
ней мысли.
Есть картина Мурильо, изображающая мать, которая ищет в голове
маленького сына своего. Она находится в Мюнхенской галерее. Сказать о ней
Гоголю, если картина ему неизвестна, чтобы утешить его от нападений наших
гадливых, чопорных критиков, у которых также, если поискать в голове,
вероятно, найдешь более вшей, нежели мыслей.
3 июня. Вчера обедали у Базили бейрутский паша, французский консул с
женой, французский доктор с женой, сардинский консул; все, кажется, люди
порядочные и образованные, разумеется, за исключением паши.
У меня все в голове Дамаск и Бальбек вертятся и подмывают меня - и
остается одна досада, что не попаду туда. Надобно было ехать дня два или три
по приезде в Бейрут.
4 июня, воскресенье. В Бейруте встречаются женщины-единороги. У
некоторых из них головной убор состоит из рога, серебряного или золотого,
дутого в пол-аршина, если не более; сзади для равновесия, т.е. для того, чтобы
рог не клонил головы, висят шарики довольно толстые. Рог прикрыт белой
тканью, которая опущена по плечам. Женщины не скидывают убора и ночью, и
спят с этим орудием пытки. И в семействах других князей жены носят этот
убор. Любопытно было бы знать - откуда и как усвоился здесь этот странный
наряд?
Вчера ездил я верхом в одно селение, часа за два от города, на первом
приступе Ливанских гор. Прогулки в окрестности здесь очень хороши, роща
пинов, когда еще более разрастется - древняя срублена - будет в жаркие дни
лета прохладным и благодатным убежищем. Эти pins - облагороженные наши
сосны и елки. Зонтичные pins a parasol очень живописны. Я видал их в римских
садах. Кто-то сказал, что кипарисы похожи на свернутые зонтики, а те - на
развернутые.
Вчера обедал у Базили французский врач Grimaldo, бывший при
Ибрагиме-паше во время походов его. Теперь он в Сайде главным врачом
центрального госпиталя. Он рассказывает много забавного про фантастический
и дон-кихотский поход знаменитого Иокмуса из Иерусалима к Газе, где
18000-ный корпус турецкий едва не дал тяги при нападении 300 наездников из
войска Ибрагима.
Он говорил, что леди Стенгоп умерла в бедности и оставив по себе до
200000 пиастров долга. Она была в руках арабов и других пройдох, которые
совершенно ею овладели и пользовались помешательством рассудка, чтобы
ограбить ее. После посещения Ламартина и рассказов его об этом посещении
она не допускала до себя путешественников.
Чтобы определить и оценить Ламартина, довольно одного замечания:
никто из путешествующих по Востоку не берет книги его с собой. И этот
гармонический пустомеля мог держать Францию под дуновением слова своего
во власти своей несколько дней! Не доказывает ли это, что в некотором
отношении Франция мыльный пузырь.
Правда, что иногда этот пузырь начинен порохом и горючими
веществами. После Иерусалимского Шатобриана напал я в Бейруте на
замогильного Шатобриана в листках "La Presse", и он иногда завирается, но у
меня сердце лежит к нему. В нем и более дарования, чем в Ламартине, и более
благородства. Он мыслит и чувствует как благородный человек, как дворянин, а
- воля ваша - это не безделица в век бунтующих холопов.
В замену леди Стенгоп, здесь поселился потомок славного Мальбруга, он
обарабился, женился на арабке низшего состояния и во всех отношениях
ничтожной - и выписал двух дочерей своих от первого брака, которых отдал в
руки необразованной и сердитой мачехи.
5 июня. Выехал из Бейрута в десятом часу утра. Дорога часа на полтора
по берегу моря, у подошвы Ливанских гор. Море как необозримая лазурная
скатерть развертывается, и серебряная бахрома ее плещется в берег и стелется
под ноги лошади. Голые горы дико и грозно возвышаются - наконец
сворачиваешь к ним и начинаешь подыматься, подыматься, подыматься.
Иудейские горы - шоссе в сравнении с ними.
Вообразите себе, что подымаетесь верхом на Ивановскую колокольню
огромного размера, на несколько сотен Ивановских колоколен,
взгромоздившихся одна на другую, и подымаетесь по ступеням, оборвавшимся
и катящимся под ногами лошади; но арабская лошадь идет себе по этой
фантастической дороги как по битой и ровной. Море всегда в виду. Я принимал
сначала селения, лежащие в ущельях, за кладбища. С высоты дома казались мне
надгробными каменьями.
На один час останавливались для отдыха в селении маронитском Брейз.
Тут все народонаселение маронитское. Оттуда дорога получше и природа живее
и зеленее. Шелковичные рассадники - по ступеням горы, снесены камни и
образуются гряды. Здесь обработка земли, или лучше сказать, камня,
исполинская работа. Наши европейские поселяне не управились бы с нею.
За четверть часа до Бекфея монастырь; пред ним огромные камни и
большое тенистое дерево; оттуда виден Бейрут, словно сложенные камни, и
бейрутский рейд с кораблями, которые как мухи чернеют на воде, а пред
глазами дом эмира Гайдара, который европейской наружностью и зелеными
ставнями своими приватно улыбается усталому путнику.
В четвертом часу я подъехал к дому и заранее отправил к князю
переводчика своего с письмом Базили. Вышли ко мне навстречу все домашние,
дети, внуки князя и вся дворня. Князь ввел меня в приемную комнату; после
первых приветствий поднесли мне рукомойник со свежей водой; потом покрыли
меня флеровым, золотом вышитым, платком и поднесли курильницу, окурили
меня, или, пожалуй, окадили меня, после вспрыснули благовонною влагою; тут
шербет, кофе, трубка. Внуки князя, дети единственной дочери его замужем за
его племянником, очень красивы, лица выразительные. Одеты синим плащом, с
воротником, шитым золотом. Комната очень чистая, белая штукатурка
порядочно расписанная цветами. Дом еще не совсем отстроен.
В селении Брейз принимали меня за доктора, подводили больных детей,
водили меня к постели одного больного, движениями давали мне знать, чтобы я
пощупал у него пульс. На Востоке старые сказки путешественников и поныне
все еще действительная быль. Чтобы отделаться от своих пациентов и не дать
им подумать, что я равнодушный и безсострадательный врач, я велел им сказать
чрез переводчика моего, что я не лекарь, а московский эмир, который едет в
гости к их эмиру. Тут оставили они меня в покое.
Наверху дома эмира терраса с фонтанами. Вид прекрасный. Подалее
нагие горы здесь одеты роскошною и свежею зеленью. Море разливается у
подошвы их.
Народонаселение очень любит эмира. Он человек набожный,
справедливый и добрый. Несмотря на доброту его, на другой день при рассвете,
под окнами его, раздавались крики несчастных, которых били палками по
пятам. Я в то время собирался ехать и пил чай. Мне хотелось послать к эмиру и
просить его помиловать несчастных; но мне сказали, что эти люди, по
приговору судей и депутатов, наказываются за совершенные ими преступления.
Вечером обедали мы, или ужинали, сидя на полу. На подносе было около
двадцати блюд разной дряни. Были вилки и ножи, но более для вида. К тому же,
сидя поджавши ноги, неловко резать и покойнее и ловчее есть по-восточному.
Ничего нет скучнее разговоров через переводчика. Переводчики
обыкновенно люди глупые и худо знают один из языков, с которого или на
который переводят. Все вертится на тонкостях. Скажешь пошлость и слушаешь
- как переводчик переносит ее на другой язык. Собеседник отвечает также
| |
| Просмотров: 522 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры