Дитмар Карл Фон - Поездки и пребывание в Камчатке в 1851-1855 гг.

ейчас же собрался к отъезду в Кол, за 50 верст отсюда. Я опять спустился вниз по реке, проехал еще далее 15 верст в конец залива, протягивающегося к югу, где нашел лошадей, и разбил свой лагерь. Это была местность, интересная по отношению к камчатской промышленности: когда-то здесь жил много лет один ссыльный, некто Смолянин, и очень успешно производил выварку соли из морской воды.

   25 сентября. На рассвете мы сели на лошадей и двинулись по "кошке", самым берегом моря на Кол. Прибой о плотную хрящевую дамбу был удивительно красив, и почти каждый вал ударял в берег по-своему, образуя волны самых разнообразных форм. Преинтересно было видеть, как тяжелая соленая вода, увлекая с собой много галечника и песку, била о землю и упорно работала над повышением и укреплением береговой дюны, здесь относительно несколько более низкой. Уже в 8 часов утра мы были на устье небольшой реки Тесмалачи, которая точно так же образует к северу и югу лагуну, отгороженную длинной косой. Проток из лагуны в море засорили буря и волны, и на его месте уже образовалась невысокая "кошка"; она не сформировалась еще окончательно и не достигла уровня воды, так что гребни волн перекатывались чрез нее белой пеной, отлагая тяжелый материал на новом месте молодой дамбы. Сажень на 70 - 80 тянулось это место, на котором воздвигалась дамба и по которому мы перебрались вброд по колено чрез белую пену. Каждый раз, как волна подбрасывала новую порцию материала - настоящей каши из гальки и песка на мутной, глинистой воде, лошади пугались, и шествие наше на мгновение приостанавливалось. Там, где за "кошкой" не было настоящей лагуны, почти всюду на ее месте шла узкая низина с прудами - признак, что здесь вдоль всего берега сплошь имело место образование лагун, и что все побережье Охотского моря от Компаковой почти до Лопатки состоит из явственных образований "кошек" с лежащими за ними заливами.

   На дальнейшем пути нам попался на берегу целый вельбот в довольно разрушенном виде, а еще немного далее - побелевшие гигантские кости кита, выброшенного здесь два года тому назад, до половины уже засыпанные песком. На полпути до Кола, на месте лагуны, тянется длинное, версты в 4, озеро, проток которого, еще теперь ясно заметный, был засыпан волнами. Сразу за озером местность за "кошкой" стала несколько выше, и теперь я увидел, что не очень далеко от нас над равниной - до сих пор безлесной - поднимаются покрытые березовым лесом холмы, составляющие как бы первую невысокую ступень все ближе подходящего Срединного хребта. Так пришли мы к мешковидному, простирающемуся на север, заливу р. Каэкта и к глубокому устью этой реки. После долгих поисков удалось, наконец, найти какой-то очень попорченный бат, на котором мы и переправились, потеряв много времени, очень смелым и не совсем безопасным образом. Было уже поздно, а буря и дождь усиливались. Через косу перебегали уже кое-где отдельные гребни волн. На голой "кошке" решительно не было следа какого-либо пастбища для лошадей, а до конца залива и косы проводники считали еще около 6 верст. Положение делалось небезопасным. Несмотря на усталость лошадей, мы, почти в совершенной темноте, двигались, однако, дальше, и нам удалось все-таки добраться без особенных приключений до конца залива, где и устроились на ночлег на хорошем лугу. Промокнув до костей, иззябшие и уставшие, мы торопились найти приют в палатке и у пылающего костра.

   26 сентября. Ночью бушевала страшная буря с юга, с настоящим курильским ветром и проливным дождем. Палатку нашу, стоявшую у самого морского берега, плоского и открытого, несколько раз срывало несмотря на крепкую привязь ремнями, так что нам пришлось лежать под дождем. Огонь погас, а развести костер из сырого леса, валявшегося по берегу, было нельзя. Полуокоченевшие от сырости и холода, мы едва дождались рассвета и скорее поехали дальше к югу, держась все той же "кошки". Сначала мы миновали два длинных, в форме гафов, замкнутых озера; следующее за ними лежит уже у северного конца Колского залива, где последний открывается в море, и связано с ним протоком. Р[ека] Кол берет начало в предгорьях Срединного хребта, в местности, где открываются удобные проходы на Пущину и Ганал, и впадает в свой залив двумя устьями, разбившись еще за несколько верст до них на два рукава. Северный из них - Агдегача, южный - собственно Кол, и на нем-то лежит селение Кол. На очень глубоком устье Колского залива, к несчастью, мы не нашли никаких батов, и нам не оставалось ничего более, как отправить своих проводников в Кол за помощью. Пришлось ждать более 3 часов на ветру, под дождем и снегом, пока наконец к 1 ч. дня не доставили нам батов из Кола. Над нами летели к югу с монотонным криком длинные вереницы лебедей, между тем как пролет гусей прекратился уже за несколько дней перед этим. Лошадей пустили вплавь чрез проток залива, а потом "кошкой" в обход последнего, а мы поехали заливом, миновали устье Агдегачи и наконец, свернув в р. Кол, высадились близ селения, на правом берегу.

   6 домов с их огородами имели несколько жалкий и печальный вид; почти то же нужно сказать и об обывателях (16 мужчин и 21 женщина). Я нашел население в большом возбуждении: все их стадо в 30 голов разбежалось, и теперь приходилось скорее идти на поиски ввиду опасности, что скотина завязнет где-нибудь в болоте или сделается добычей медведей.

   Поэтому жители нуждались в обеих и единственных их лошадях и в людях. Оттого-то меня очень усердно упрашивали повременить с отъездом, чтобы не доставлять столь неприятной для них потери. Так как с этим положением вещей приходилось считаться, то я должен был сделать эту уступку, но все-таки сейчас же отправил нарочного в Кыкчик, за 46 верст отсюда, с поручением распорядиться о высылке мне оттуда лошадей. Эта уступчивость стоила мне двух дней, так как прошло именно столько времени, прежде чем разыскали коров и доставили лошадей для дальнейшего моего путешествия.

   27 и 28 сентября, которые я провел в Коле в ожидании, прошли тоскливо. Бушевала ужаснейшая непогода; буря захлестывала домишки дождем и снегом. Да и люд здешний производил впечатление вялости и апатии; здесь тоже жаловались на недостаток в пищевых запасах, когда река была еще полна лососями.

   29 сентября. Ночью был довольно сильный мороз, а утром нас окутали тучи с дождем и снегом, хотя, впрочем, снег скоро снова растаял. Первая часть пути, отвлекшая нас несколько дальше от моря, шла краем березового леса, по местности большею частью болотистой. На восток, к Срединному хребту, страна совсем исподволь переходит в становящиеся все выше и выше холмы, поросшие березой (В. Ermani). Мы переехали сначала чрез ручей Кадмачу, приток Кола, затем через истоки Ксмичи, которая впадает в один общий залив с Немтиком, береговой рекой, текущей несколько южнее, а затем пришли и на самый Немтик. На устье его нашли баты - и на них мы переправились чрез это устье.

   Немтик, берущий начало в горах, лежащих сразу к северу от Малки и Ганала, следовательно на южном склоне Срединного хребта, - река очень известная благодаря хорошим проходам, открывающимся с него в долину Камчатки и на верховья Быстрой.

   Река Немтик несет в виде главной составной части своей гальки лишь мелкозернистые гранитовые камни с кварцами и плотными глинистыми сланцами, что опять-таки дает ясное доказательство древнеплутонического характера южной части Срединного хребта.

   От Немтика мы опять под дождем, снегом и градом ехали у самого моря, по плотной "кошке", до устья Половинной, которое, собственно, есть проток залива, образуемого несколькими небольшими береговыми реками, текущими с юго-востока. Теперь, в прилив, оно было слишком глубоко, чтобы перебраться чрез него вброд, а батов здесь не нашлось, и нам пришлось волей-неволей устроиться на стоянку, несмотря на непогоду, на совсем открытом берегу моря.

   30 сентября. Проведя эту ужасную ночь в постоянной борьбе, на холоде и под снегом, с бурным ветром, грозившим снести палатку, да к тому же без огня, так что нельзя было погреться, мы еще до рассвета, как только начался отлив, пустились скорее в путь. Мы перешли вброд устье, поторопились доехать до устья р. Уцешеля, чтобы и здесь перебраться во время отлива, и в 9 ч. утра прибыли на устье р. Кыкчика. В конце пути мы опять увидели большого, выброшенного на берег кита, уже изрядно-таки ободранного людьми и зверями.

   На устье Кыкчика мы нашли и баты, и людей и, проехав с час заливом, поднялись в реку. По ее многочисленным излучинам, между плоскими, поросшими ивой и ольхой, берегами, мы добрались наконец, промерзшие и промокшие, до селения Кыкчика. В одном месте, где берег был размыт водой, мне удалось видеть, что под слоем торфа, толщиной до 6 футов, залегает темная, сине-серая, очень жирная глина мощностью около 4 - 5 футов. Речная галька и здесь тоже состояла почти сплошь из светло-цветных гранитов и обломков слюдяного сланца. У р. Кыкчика также есть лагуна, которая, однако, очень невелика и тянется к югу. Селение выглядит весьма запущенным, лежит на левом берегу реки и имеет 5 домов с хорошими огородами; скота - 25 коров и 6 лошадей. Жители (25 мужчин и 20 женщин) сильно обрусели, так что все говорят почти только по-русски.

   На восток от селения Кыкчика и очень близко от него возвышается Кечева, продолговатая, на вершине слегка закругленная и увенчанная тремя небольшими зубцами, сплошь покрытая березой и кедром гора, которая принадлежит одному из кряжей, параллельных Срединному хребту. В том же кряже, к югу и также не очень далеко поднимается другая гора, несколько более приостренная, но в прочих отношениях совершенно подобная первой, и, наконец, к северу, приблизительно на широте Кола или Воровской, до которой, должно быть, доходит этот небольшой параллельный кряж, видна третья - Коктонген, высокая, совсем округленная гора. Теперь все эти высоты были уже покрыты снегом, хотя и не в таком количестве, как выступавший невдалеке из-за них зубчатый и утесистый Срединный хребет, который уже сверкал полным блестящей белизны зимним нарядом. От Кечевы, по расчету здешних обывателей, всего 3 версты до Срединного хребта, который от нее отделен только двумя долинами. По рассказам, как в Кечеве, так и в Коктонгене имеются пещеры, служащие зимним логовом для множества медведей; в первой горе таких пещер, говорят, две, во второй - довольно много. Мне не удалось видеть горных пород, почти прилегающих к этим горам, но показания местных жителей заставляют принять, что здесь опять залегают выдвинутые наверх песчаники и глинистый камень, являющийся, быть может, самым южным членом большой третичной формации, сопровождающей весь западный берег Камчатки.

   1 октября. Дорога на ближайшее селение, Утку, до которого 35 верст, увела нас совсем в сторону от моря. Все это расстояние пришлось пройти, собственно, только болотами да мочажинами; было пасмурно, но дождя не было. На отдельных, несколько более высоких и сухих местах видны были кедры и особенно много красивого, декоративного медвежьего корня (Angelica). К сожалению, с этого роскошного растения уже опал лист, и оно имело осенний вид. Теперь торчали только громадные, увенчанные зонтиками семян, стебли, по которым можно было судить, какой великолепный, почти подтропический вид должно иметь это дивное растение летом. Расположенные несколько выше березовые лески тянулись по холмам, постепенно возвышающимся к недалекому Срединному хребту. На нашем пути мы сначала перешли чрез состоящую из четырех ручьев систему Мутной, впадающей в небольшой самостоятельный залив, затем перебрались чрез р. Хумучину, образующую два рукава и тоже впадающую в свой залив и имеющую отдельное устье, за ней - чрез приток р. Утки и наконец добрались в 6 часов вечера в Утку, проделав сегодняшнее путешествие сплошь пешком по глубокой грязи, совсем изнуренные от усталости.

   Это местечко лежит на левом берегу, верстах в 15 от моря, где также находится предустьевый залив. В трех плохих домишках живет народу - 16 мужчин и 11 женщин. Скота здесь 15 коров и 4 лошади. Виды проходных рыб - те же самые, что и в упомянутых ранее реках. Отсюда есть очень удобный проход на Малку.

   2 октября. От Утки до Большерецка считается 25 верст. Это был уже последний переход, который предстояло проделать мне на западном берегу Камчатки. Сегодня мы ехали еще далее в стороне от моря - дорога уклонялась более к востоку - по сухой местности, красивыми березовыми (В. Ermani) лесами и лугами, в изобилии покрытыми роскошной Angelica. Здесь, лишь несколько дальше от моря, погода, по-видимому, была как-то мягче. Снега не было, и хотя лес и трава имели уж совсем осенний вид, но все-таки и теперь можно было судить, как хороши эти березовые леса летом, и что за чудный вид представляют тогда луга с Angelica и расстилающимся под нею, усеянным цветами, ковром. Из рек мы перешли прежде всего один из притоков Утки, а затем вступили уже в систему р. Быстрой. Здесь мы вышли на истоки Амчигачи, реки, начинающейся недалеко от моря, потом идущей на восток, загибающейся большой дугой снова к западу, к морю, и впадающей в северный конец залива Большой реки. Образуя дугу, Амчигача огибает ею небольшую береговую реку Митагу, впадающую самостоятельно в море несколько севернее залива Большой реки и имеющую свою собственную маленькую лагуну. Немного не доходя Быстрой, мы перешли еще раз чрез Амчигачу, а за ней чрез пару небольших речонок и, наконец, пришли к самой Быстрой, - одной из важнейших рек южной Камчатки. Истоки р. Быстрой, которая после соединения своего под Большерецком с идущей издалека с востока Начикой, получает название Большой реки, лежат на Камчатской Вершине, в непосредственном соседстве с истоками pp. Камчатки и Авачи. Р[ека] Начика берет начало в лежащих к югу от Авачинской губы высотах, близ истоков Паратунки. Длина течения Большой реки от Большерецка очень невелика; впадает она в большой, тянущийся далеко к югу, залив, бывший в прежние времена очень известной гаванью старинного главного пункта полуострова.

   В то время, когда мы прибыли на Быструю, перейти ее, вследствие глубины, было невозможно, так что пришлось отрядить в Большерецк нарочного попросить батов, что, естественно, опять составило очень неприятную и продолжительную задержку.

   Уже при приближении к Быстрой нам был виден вдали на юге высокий, недеятельный конус сопки Голыгиной, а рядом с ним мощная подошва ближе стоящей сопки Апачинской (или Опольской), вершина которой была окутана облаками. Восточнее, совсем близко, подходил Срединный хребет, ясно выдаваясь на северо-востоке из-за лесистых предгорий своими покрытыми снегом вершинами и гребнями. После долгого ожидания появились наконец баты, а во главе их - старик староста, и мы сейчас же тронулись в путь, оказавшийся достаточно трудным, да и не совсем безопасным. Нам приходилось объезжать множество речных островов с густым кустарником, то поднимаясь против быстрин, то сворачивая вниз по течению мимо поваленных деревьев, и все это почти совсем впотьмах. Только к 7 часам вечера после такого, несколько рискованного, плавания попали мы в Большерецк, где нас сейчас же провели в опрятный и уютный дом старосты. Жители Большерецка, этого столь важного в старой истории Камчатки места, ведут свое происхождение от старинных русских поселенцев, а потому здесь нет и тойона, как в селениях камчадалов, а есть староста, как и в других здешних русских деревнях, к которым теперь принадлежит также и Большерецк. В нарядной, просторной комнате по снежно-белым стенам висели картинки и зеркала; покрытый чистой белой скатертью стол с чаем был готов к моему приезду; на нем стояли стеариновые свечи, самовар, хорошенькие чашки, а также различные кушанья. Я по приглашению сел за него вместе с самим старостой, Ларионом Алексеевым Бричаловым, его необыкновенно толстой супругой и проживающими здесь в качестве гостей апачинским и голыгинским тойонами. Разговор был сначала очень официальный и церемонный. Хозяева то и дело заверяли, что они чисто русские, и все время мне приходилось выслушивать, что "так водится у русских". Наконец трапеза кончилась, и хозяйка исчезла. После этого мы побеседовали еще немного, а тем временем в этой же комнате мне устроили спанье из мягкого сена, до которого я, утомленный трудами последних дней, добрался очень скоро.

   3 октября. Этот день я позволил себе отдохнуть от трудов последнего путешествия. Утром я купил у голыгинского тойона несколько настоящих жемчужин какого-то вида Unio, в изобилии водящегося, по его словам, в р. Голыгиной; жемчуг этот, будто бы, образуется в раковинах только в сентябре и только тогда его можно находить. Купленные мною жемчужины были величиной с самую небольшую горошину или чечевицу, большинство - очень красивого белого цвета, но попадались также светло-серые и буроватые. Этот же тойон рассказал мне, как очень легко можно, совсем минуя море, попасть отсюда на батах в расположенную к югу Голыгину. Для этого нужно пройти из тянущегося далеко на юг залива Большой реки озерами и губами, а также соединяющими их реками в р. Апачу, а так как она впадает в одну общую губу с Голыгиной, то, значит, и в последнюю, а по ней до селения Голыгиной. Говорят, в прежние дорусские времена мешкообразный залив Большой реки, в настоящее время идущий очень далеко на юг, открывался в море именно южным концом, но камчадалы, тогда здесь жившие, вздумали перекопать косу против устья реки, чтобы устроить для проходной рыбы более близкий и более удобный для лова ее путь. Это кончилось тем, что во время работ дамбу вдруг прорвало и много народу погибло в хлынувшей сразу воде. Скоро после этого старый, южный, проток совсем заметало волнами. Через новый, искусственно проделанный значительно более к северу проток, потом, в первое время русского владычества - время процветания Большерецка - в залив заходили на стоянку суда, как в спокойную, глубокую гавань. Против устья этого залива в море, на стороне материка, у самого впадения р. Большой в залив (Поворот), возникло небольшое селение Чекавка, где выгружались товары, назначенные в Большерецк. Здесь стояло несколько жилых домов, много магазинов и маяк со слюдяными стеклами для указания судам устья Большой. Чекавка была, собственно, гаванью Большерецка, расположенного верстах в 20 выше, и служила для Камчатки в продолжение многих лет единственным пунктом, при посредстве которого чрез Охотск полуостров находился в общении с Россией. Имевшие гораздо менее значения сношения с Курильскими островами, а чрез них исключительно и с Японией, велись как отсюда, так особенно чрез оба самые южные селения Камчатки - Явину и Голыгину. На Курильские острова ездили в байдарах и достигали почти до 7-го острова. Чаще всего посещались оба северные, Шумшу и Парамушир, тогда довольно населенные. Торговцы, сборщики ясака и духовенство Большерецка, в приходе которого числились эти острова, бывали там по меньшей мере раз или два в год. После открытий Беринга, Чирикова и Шпанберга (1741-1742) завязались более оживленные сношения как отсюда, так в то же время и с устья р. Камчатки с востоком для исследования и эксплуатации Алеутских островов. Большерецк, со своей не совсем надежной гаванью, понемногу был заслонен устьем Камчатки и разросшимся в главный пункт всего полуострова Нижнекамчатском, а, наконец, и совсем затерт величественной Авачинской губой и превосходным портом Петропавловска. Теперь этот, когда-то главный, пункт - совсем невидная деревушка, а суда никогда сюда и не заходят. Былой блеск угас совсем, все умерло и рассыпалось прахом. В Чекавке так же нет уже ни домов, ни маяка, и только маленькая лачуга, которой пользуются тюленебои, торчит на пустынном, песчаном берегу. Проток из залива в море стал совсем непроходим и, говорят, с каждым годом опять уходит все больше к югу.

   На левом берегу Быстрой, собственно на большом острове, так как Начика впадает в Быструю одним рукавом выше, другим - ниже селения, разбросанно, в беспорядке, стоят 9 плоховатых домов, составляющих Большерецк. Начиная от него, как уже сказано, река, образованная слиянием двух этих рек, называется Большой (старое камчадальское название ее - Кых). Дома окружены довольно большими огородами; среди них стоят старая, несколько обветшавшая церковь да еще более древний, очень развалившийся магазин, в котором не было ничего, кроме старой пожарной трубы, весов и запечатанной несколькими печатями связки старых бумаг - остатка архива. К прискорбию моему, ни здесь, ни потом в Петропавловске я не мог получить разрешения посмотреть содержание этого архива.

   Еще в 1779 году участники 3-го путешествия Кука посетили в Большерецке (тогда еще главном месте Камчатки) начальника края майора Бема, и он принимал их в своем великолепном доме. Немного лет спустя Сарычев насчитал здесь еще более 30 жилых домов с порядочным, соответственно тому, населением. В настоящее время в Большерецке всего 18 человек м[ужского] п[ола] и 11 ж[енского] п[ола], а скота - 30 коров и 10 лошадей. Образ жизни обывателей и привычки, за исключением отдельных сторон внешнего обихода и чисто древнерусских обычаев, совсем камчадальские. Здесь царит то же, основанное на охоте, рыболовстве и разведении собак, хозяйство, что и у камчадалов; в этом целиком заключаются все интересы населения.

   Виды проходных рыб здесь, в общем, те же самые, что и по всему западному берегу Камчатки; следует, однако, заметить, что крупный Salmo orientalis (чавыча) попадается в реках все чаще и чаще по мере того, как подвигаешься берегом Охотского моря все более и более к югу. В Большой реке чавыча также появляется первой из лососевых рыб, а именно в сопровождении мелкой каюрки, которая, по местному рассказу, выполняет роль проводника большей рыбы. Каюрка очень, до обмана, похожа на чавычу, только гораздо меньше ее. За этими двумя следуют - как главные рыбы летнего хода - красная рыба и хайко, а под осень и до самого ее конца - горбуша и кизуч. Микижа, семга и голец, как лаксфорели, остаются на всю зиму в реке и в море спускаются только весной. Микижа и семга, по-видимому, идут охотнее всего в несколько болотистые тундряные ручьи, между тем как голец предпочитает дно каменистое. Кажется, микижа - рыба, свойственная именно Большой реке; по крайней мере, в других местах мне нигде не приходилось о ней слышать.

   Кроме рыбных богатств, море наделяет местных жителей и разными другими полезными предметами: на берег не особенно редко выбрасывает мертвых китов, желанный корм собак. Тюленей бьют во множестве, а большие массы прибитого к берегу строевого и поделочного леса также имеют значение. Здесь попадаются отличные стволы лиственниц и елей (с сибирского берега), дуба (с Амура), толстые стебли бамбука и камфарное дерево (из Японии). Много лет тому назад здесь потерпело крушение русское судно, заключавшее в себе значительную посылку золотой и серебряной монеты, которой немало вынесло на берег, где ее и подобрали. Здесь рассказывали даже, что староста Бричалов обязан большей частью своего состояния таким находкам. Вершину Апачинской сопки я нашел на 124° к юго-востоку. Это большой, вполне конический вулкан, в настоящее время совершенно недеятельный. Перед этой красивой горой находится невысокий древний трахитовый кратер с развалившимися краями; стенки его поднимаются сначала полого, а затем круто, под углом в 122-135°. Говорят, здесь землетрясение - явление не редкое; очень сильное оно было в 1848 году. Земля дала глубокие трещины, и люди падали с ног.

   4 октября. Погода выдалась превосходнейшая, и еще рано утром все было снаряжено к отъезду, но мои хлебосолы, по-видимому, не могли столковаться, какой дорогой направить меня в Начику. В это позднее время года приходилось соображать многое. Идти вверх по Быстрой, на Малку, было неподходяще вследствие многочисленных сильных быстрин, да и приходилось делать слишком большой крюк; путь через перевалы южного хребта, Банную, Черильчик и Халзан, правда более близкий, нельзя было рекомендовать потому, что там выпало уже много снега. Наконец было решено следовать вверх по Начике через Апачу до селения Начики. Старая радушная хозяйка заготовила мне в дорогу целый узел всякого жаренья и печенья, а я оставил ей за это некоторую долю чая. Сердечно распрощавшись, мы тронулись верхами в путь в 8 ч. утра в восточном направлении.

   Проехав сначала сухой ягодной тундрой, мы выбрались затем на галечный, умеренной высоты хребтик, поросший березой (Betula Ermani), и ехали им по правому берегу р. Начики до селения Апачи, куда прибыли уже в 4 ч. На юг от этого галечного хребтика тянется глубокая низина, с юга ограниченная упомянутым выше трахитовым кратером; этой низиной и протекает Начика в направлении к морю, после того как, выйдя из южного хребта, она приняла в себя притоки - Банную, Карымчину и Сику. К северу от того же кряжа точно так же тянется другая низина, простирающаяся от Срединного хребта до моря, по которой течет на большом протяжении Быстрая, идущая с северо-востока и принимающая в себя с южной стороны ручьи - Гольцевку и Красную речку. Таким образом, галечный хребет, о котором только что шла речь, является главным водоразделом между Начикой и Быстрой, и можно принять, что просторной долиной Быстрой кончается на юге Срединный хребет, а все кряжи и горы к югу от этой речной системы уже принадлежат к большой вулканической цепи, ограничивающей долину р. Камчатки с востока и тянущейся от Шивелюча до мыса Лопатки.

   У Красной речки возвышается, точно так же на водоразделе между Быстрой и Начикой, совсем низкий, изолированный конус, являющийся, по-видимому, конечным южным членом той параллельной Срединному хребту цепи, над которой далее к северу поднимаются горы Кечева и Коктонген.

   Чем далее продвигались мы на восток, тем красивее выступала из окружавших ее древних низких кратеров колоссальная Апачинская сопка. Этот ныне недеятельный вулкан - красивый, цельный конус, покрытый сверху донизу явственными продольными ребрами; среди огнедышащих гор Камчатки эту сопку должно считать одной из самых высоких. Во всем своем величии стояла эта чудная гора, теперь почти совсем одетая снегом. На северо-западной стороне ее вершины, между двумя резко выступающими ребрами, порода имела совершенно вид натекшего потока лавы, спустившейся до одной трети высоты горы.

   9 домов, большей частью порядочно построенных, составляющих селение Апачу, расположены на правом берегу р. Начики, верстах в 40 выше Большерецка, при крутом склоне кряжа, в котором находятся различные, ведущие на север и на восток, проходы. Почти к югу под 157° поднимается во всем великолепии Апачинский вулкан, и несколько более к западу от него видны зубцы низкого, развалившегося кратера. Таким образом, небольшое Апачинское плато замкнуто кругом горами, и только на запад открывается идущей к морю долиной Начики. В этом поясе гор имеются различные проходы: под 60° к северо-востоку проход на верховья Начики, которым нам и предстояло идти; далее к северу от этой долины небольшой проход Черильчик; под 90° виден прорыв реки Банной, и в эту долину открывается, несколько более к северу, очень важный проход Халзан, ведущий на Паратунку и также на Начику, но в это время уже непроходимый. Под 115° видна долина Сику, а под 150° - долина Карымчиной, истоки которой лежат близ истоков Паратунки. В Карымчину впадает очень быстрая река Толмачева, вытекающая из одного озера у подошвы Апачинской сопки, находящегося недалеко от истоков р. Апачи, впадающей с р. Голыгиной в одну общую губу.

   Апачинский вулкан приводится у различных авторов под самыми различными названиями, каковы: Опальная, Опальская и Опалинская сопка; я удерживаю за ним название Апача, которое я нашел здесь более всего в употреблении.

   Жители селения Апача принадлежат еще к курильским камчадалам западного берега как самая восточная отрасль последних, и поддерживают с ними постоянные сношения. Обыватели, 39 мужчин и 26 женщин, живут, по-видимому, в благосостоянии. У них 40 коров, зато лошадь всего одна; огородничество развито даже настолько, что избыток продуктов сбывается в Петропавловский порт. Охота на пушного зверя, на горных баранов и т. п. добычлива. Рыбы идет в реку много; виды, конечно, те же, что и в Большерецке. Кроме того, в р. Начику, у самого жилья, впадает небольшой ручей, в котором круглый год держится много форелей, так что у обывателей в любое время под рукой отличная свежая рыба для себя и для собак.

   В Апаче снова представился нам вопрос, как ехать дальше. Так как все проходы уже должны были быть сильно занесены снегом, то было решено ехать на батах вверх по р. Начике до селения Начики. С сильным течением можно было надеяться справиться, работая шестами, и опасаться можно было только внезапного наступления морозов, так как тогда начался бы ледоход и путь по реке был бы вполне невозможен.

   5 октября. Ночь прошла без мороза, погода выдалась отличная, и мы рано утром тронулись на двух отдельных батах. Река очень извилиста; течение сильное. Я не мог надивиться ловкости людей в умении действовать шестами. Ловили каждый подходящий момент, пользовались всяким удобным местом, чтобы двигаться вперед. При этом по возможности берегли силы и действовали вовсю только там, где это стоило. Сначала мы проехали мимо предгорий, подходящих к реке с севера; далее к реке подходят и южные горы. Верстах в 14 от Апачи, в небольшом проходе между Сику и Карымчиной, говорят, есть горячие ключи; таковые же имеются и на Банной, где они очень горячи и высоко бьют вверх.

   Сопровождавшая нас горная порода была по обе стороны слоистым, с большим количеством кремня сланцем, пласты которого были почти поставлены на голову; он был то тонко, то толстосланцеватым, темного цвета, часто разбитым на большие таблицы и иногда неправильно трещиноватым. Под вечер на южном берегу появился разбитый на большие глыбы, мелкозернистый, светлый гранит. На горах всюду уже лежал снег, спускавшийся местами более низко. Мы ехали сначала на востоко-северо-восток, а затем на северо-восток, и чем далее мы продвигались, тем более долина Начики принимала направление к северу. Горы и скалы все более надвигались к берегам, и снег спускался все ниже и ниже. Видны были только крутые горы, которые, однако, и здесь поросли березой (В. Ermani) и кедровником, за исключением крутых каменистых участков.

   Еще рано, под вечер, мы уже устроились на берегу на стоянку, чтобы дать усталым людям отдохнуть как следует.

   6 октября. Ночью шел дождь, и с раннего утра мы тронулись дальше. Чем далее, тем все ниже и ниже спускалась граница снега и местами доходила даже до берегов. Течение становилось все стремительнее, и мы вошли в долинные теснины (козегоры), где высокие скалистые стены поднимаются отвесно с обеих сторон и так близко к воде, что береговой полосы почти нет. Затем мы проехали мимо устьев впадающих с юга ручьев - Тойонской и Черильчика, до местности, называемой Перевозом. Здесь открывается на север широкая долина, ведущая на Малку, между тем как долина верхней Начики тянется далее на востоко-юго-восток. Ради людей мы остановились на ночлег опять сравнительно рано и разбили здесь палатку. Та сланцеватая порода, которую я видел вчера, здесь переходит в красновато- или зеленоватоокрашенную кремнистую породу толстосланцеватого вида и образует очень зубчатые и крутые скалы и горы. Вулканические пористые породы попадались в виде гальки лишь в очень ограниченном количестве.

   7 октября. Погода была сухая и даже теплая, и мы уже спозаранок тронулись вверх по реке далее, сначала на востоко-юго-восток, а затем прямо на восток. Течение становилось все стремительнее, а работа для людей все тяжелее. Так как теперь мы поднялись уже очень высоко, то окружавшие горы казались ниже. Только на юг от селения Начики возвышается кряж повыше, на котором открываются проходы ручьев Ипуки и Халзана к р. Начике. Халзан впадает собственно как раз против местечка Начики, и здесь опять же залегает слоистая, богатая кремнем, сланцеватая порода, в данном случае темного цвета. Перед Начикой река доставила нам еще очень большие затруднения, так как здесь она не только очень быстра, но и, разбившись на много рукавов, делается очень мелкой. В отличную погоду, при радостных криках моих людей, окончилась их тяжелая работа, - мы пристали в 4 часа пополудни к Начике, жилому месту, лежащему выше всех других в Камчатке. От него очень близко находится горячий ключ, описанный уже в одном из моих прежних путешествий.

   8 октября. Сразу за Начикой, на пути к Коряке приходится перебраться через высокий голый перевал; за ним, спускаясь все сильно под гору, попадаешь в большой березовый лес, которым и нужно ехать до самой Коряки. В этом лесу стоят 2 юрты для убежища охотников. Темные тяжелые снеговые тучи угрожали нам на небе и предвещали жестокую непогоду. Нужно было торопиться, чтобы не быть застигнутым вьюгой на самом перевале или перед ним. Еще впотьмах, в 5 часов утра, мы двинулись пешком, с одной лошадью, шедшей под багажом, на Коряку, до которой около 40 верст пути. Шли скорым шагом. На всем протяжении пути до первой юрты, уже по ту сторону перевала, идет голый камень и именно опять тот же кремнистый, темноцветный сланец. Затем - до второй юрты, где уже всякая опасность быть занесенным снегом миновала, часто попадался светлый, мелкозернистый гранит. Здесь мы, круто идя под гору, вошли в красивый лес из старых, суковатых берез. Начало сначала моросить, а потом, когда мы вышли на открытую широкую долину Авачи, нам пришлось подвергнуться сильному ветру, делавшемуся все более свежим. Наконец к вечеру, утомленные и измокшие, мы вошли в селение Коряку близ того места, где долина Коряки открывается в долину Авачи. Наверху на перевале снежная буря уже давно кончилась, между тем как в долине, в Коряке, она разыгралась только в ночь.

   9 октября. Ночью бушевала настоящая буря. Утром небо стало проясняться, и я поспешил проделать последний переход своего путешествия. Рано мы опять сели в баты и живо спустились сначала по р. Коряке, а потом по р. Аваче в Старый Острог, где уже и были в 10 часов утра. Только, на нашу беду, скоро после того как мы выехали из Коряки, опять пошел дождь, так что мы явились к моему старому приятелю Машигину промокшими до костей. Старик сейчас же заявил, что в такую, как сегодня, погоду он меня дальше не пустит; сейчас же появились закуска и чай, и во время дружеской болтовни мне пришлось рассказать ему про свои путевые приключения.

   10 октября. При хорошей погоде, рано утром мы уселись в баты и опять по р. Аваче съехали вниз до селения Авачи, куда прибыли еще в 10 часов. Приблизительно на половине пути на правом берегу реки появилось этим летом новое хозяйственное заведение - хутор, построенный офицером Губаревым.

   В Аваче, благодаря бедности и скудости тамошнего хозяйства, опять нельзя было достать ни одной лошади, и я решил, оставив свой багаж здесь с тем, чтобы мне его переслали потом, проделать 12 верст до Петропавловска пешком, в сопровождении моего казака Зиновьева. На половине пути мы прошли через новый казачий поселок Сероглазки, где опять увидели семьи тех казаков - ижигинцев, с которыми вместе нам пришлось ехать морем в Тигиль. В 3 часа пополудни я был опять уже, после 5-месячного путешествия, в своей комнате и скоро получил приветствие от многих своих знакомых. Я поскорее переоделся, чтобы представиться Завойко. Губернатор, по-видимому, был не особенно доволен результатами моей поездки, хотя и просил меня опять бывать у него почаще.

  

  

   С 11 октября 1853 года началась для меня опять однообразная жизнь в Петропавловском порту. Она казалась еще тем монотоннее, что все, что в предыдущие зимы все-таки представляло еще прелесть новизны, теперь повторялось почти совершенно в том же виде.

   Еще осенью с севера полуострова доходили известия, что там появилась какая то опустошительная болезнь, вроде тифа, и быстро распространяется к югу. Эпидемия приближалась все ближе и уже в январе 1854 г. достигла Петропавловска. Не осталось почти ни одного дома, которого бы она не тронула; были даже смертные случаи. На памяти обывателей подобная эпидемия посетила Камчатку в первый раз, да, может быть, это была вообще первая, более сильная эпидемия со времени страшного нашествия в 1768 г. оспы, истребившей почти половину населения страны. Но и как же печально обстояло дело в отношении медицинской помощи! Русские врачи, которых было три в Петропавловске да два на западном берегу, были совершенно несведущими. Беззаботно и равнодушно относились они к своему делу. Научных интересов не было ровно никаких. И аптека Петропавловская, единственная во всем крае, была в соответственном состоянии: вечно в ней не было самого важного. Снабжение врачебными средствами производилось вполне своеобразно. На основании какой-то особенной теории вероятности принимали, что каждая болезнь может проявляться всегда только в виде одиночных случаев, а сообразно этому соразмерялись и порции высылаемых средств. Эпидемий в соображение не принимали, равно, как и особенностей местного климата, страны и ее обитателей. Все делалось по мертвому, нелепому шаблону. Лихорадки, цинга, ревматизмы, страшные формы застаревшего в поколениях наследственного сифилиса, наконец, возбуждающие ужас случаи проказы находили в аптеке слишком часто пустые склянки, а у врачей наталкивались на пустые головы и холодные сердца. Эта зима отличалась еще и особенным обилием пожаров, посещающих городок. Семь раз мы были встревожены разыгрывающимся огнем, но, к счастью, всякий раз его удавалось тушить прежде, чем он успел нанести существенный вред. Только канцелярия с архивом сгорели дотла; в этом, впрочем, скоро утешились: во-первых, никого из обывателей это непосредственно не коснулось, так как там никто не жил, а затем ведь такова и судьба канцелярий и подобных учреждений, что архивы, большею частью содержащиеся в большом беспорядке, легко загораются. Огонь - часто лучшее средство против беспорядка и упущений.

   Из возвышающихся под самым Петропавловском вулканов Вилючинский и Коряка не проявили за эту зиму никаких признаков деятельности. Напротив, Авача курился все время, и были дни, когда деятельность его особенно усиливалась. Так, 21 декабря 1853 г. как будто заметно было появление огня, а 19 января и 14 марта 1854 года вырывались особенно большие массы дыма.

   Легкие землетрясения в Петропавловске, да и вообще в Камчатке, явление настолько обычное, что на них едва обращают внимание. Но 15 января 1854 года было два порядочно сильных горизонтальных толчка, так что балки в домах затрещали, а висевшие предметы закачались. Толчки шли с севера на юг, приблизительно от Авачинской сопки к находившейся также в сильной деятельности сопке Асачинской; темные столбы дыма из последней поднимались, если смотреть из гавани, несколько влево от Вилючинской сопки над южным горным гребнем.

   18 декабря 1853 г. около полудня, когда шел густой снег, нагнанный южным ветром, послышалось несколько очень сильных, похожих на пушечные выстрелы, ударов. Снег был ослепительно бел и чист, но уже через полчаса стал таким серым, что даже яркость его блеска поразительно уменьшилась. Только в 4 часа пошел опять чистый снег и занес серый слоем приблизительно в 1 дюйм толщиной. Серый снег, растаяв в комнате, оставлял обильный осадок тончайшего вулканического пепла, который, конечно, нанесло со снежным облаком южным ветром с Асачинского вулкана. Второй раз шел совершенно такой же снег и при том же направлении ветра 17 марта 1854 г.

   Поездки некоторых служащих и торговых людей, совершавших и этой зимой свои коммерческие путешествия по всей стране, принесли и изнутри очень интересные и согласные между собой известия, особенно о вулканах Шивелюче и Ключевской сопке.

   С 1841 года, когда было последнее сильное извержение Ключевской сопки, вулканические силы ее улеглись, и только более или менее значительные облака пара поднимались над ее вершиной. В октябре 1853 г. деятельность ее возобновилась и начала быстро возрастать, пока наконец из ее вершины не выступили мощные потоки лавы, достигшие даже р. Камчатки под отдаленным Козыревском. Извержение продолжалось с изменяющейся силой, пока в ночь с 17 на 18 февраля 1854 г. вершина самого северного вулкана полуострова, Шивелюча, не ввалилась со страшным грохотом, и не началось сильное извержение этого вулкана. В это самое мгновение Ключевская сопка замолкла и только спустя несколько недель начала опять спокойно куриться, между тем как Шивелюч, который на памяти человека никогда еще не имел извержения и разве только немного дымился, теперь вошел в полную силу. Еще до этой катастрофы, в октябре и декабре 1853 г., Шивелюч сильнее курился на своей северной стороне; а теперь со всех сторон текли книзу потоки лавы, доходившие почти до р. Еловки. Вулканический песок и пепел падали в таком значительном количестве, что у лежащей напротив деревни Ключей снег был покрыт ими на целый фут, а дождь тонкого пепла наблюдался даже в Тигиле. Это высокоинтересное извержение обоих названных исполинских вулканов, по-видимому, является ясным доказательством в пользу того, что вулканы могут стоять в подземной связи между собою и получают извергаемые ими материалы из одного общего источника, внутренней огненно-жидкой массы земли. Среди разных инородцев, которые каждую зиму являются часто из отдаленных мест в Петропавловск для сбыта добытого охотой пушного товара, опять были и в этом году ламуты. Они явились с гор около Ичинской сопки и говорили, что очень довольны новым камчатским местом жительства, так как здесь гораздо больше пушного зверя, оленей, горных баранов и рыбы, и что теперь каждый год будут прибывать сюда из Сибири новые партии их соплеменников.

   Приходили сюда и олюторцы с дальнего северо-востока полуострова; от них я между прочим узнал, что ближайший и, во всяком случае, самый удобный путь с их берега в Ижигинск, это - из селения Култужной, и что на этом пути, идущем совершенно ровной моховой тундрой (Парапольским долом), всего одно селение - Витвей, откуда уже едут прямо на Таловку и Пенжину, в землю каменцев при Пенжинской губе. Витвей и Килтужная населены олюторцами, и первое селение расположено в верхнем течении реки, впадающей в Берингово море у Вивников. Рассказывали они еще, что на большом, покрытом высокими горами острове Карага постоянных жителей нет, но что он часто посещается олюторцами и укинцами ради очень добычливого боя моржей. По их словам, по всему берегу нигде нет так много моржей, как на этом острове, где теперь находят целые массы костей этих животных - остатков охоты, накопившихся исстари. Да и большие клыки моржей будто бы валяются в большом количестве по берегам острова, так как спрос на них невелик, а самим туземцам некуда извести такую массу. Остров этот лежит прямо против селения Караги, и отсюда можно на него добраться на байдаре часа в 4 - 5.

   Наконец, здесь был Голыгинский тойон и опять принес несколько настоящих красивых жемчужин. Для меня было интересно его сообщение, что на южном склоне Апачинской сопки есть очень богатая серой сольфатара и небольшое озеро, поверхность которого летом, после сильного испарения воды, покрывается соляной корой.

   Во время одной сильной бури с юга в феврале 1854 г., настолько сильной, что даже в совсем замкнутой Авачинской губе поднялись мощные волны, мне пришлось наблюдать на берегах этого залива два очень поучительных явления. К северу от города и как раз рядом с ним есть небольшое озеро, отделенное от залива только узкой низкой дамбой из хряща ("кошкой"). Небольшой короткий ручей прорезывает "кошку". Слабое течение воды из озерка было не в состоянии удержать ручей открытым против натиска бурных волн, взмывавших с глубины массу песка и щебня, тут же отлагавшихся. В течение отнюдь не больше 2 часов от протока не осталось и следа, и на его месте тянулась плотная, высокая хрящевая дамба. Только много дней спустя, когда буря уже совсем утихла и запруженная вода в озере поднялась почти до самого края дамбы, начался сток ее в другом - более низком - месте, а затем понемногу промылся в дамбе новый ручей из озера. Таким образом здесь в небольшом масштабе произошло то самое, что в больших размерах можно наблюдать на речных устьях западного берега, именно образование заливов (гафов) и кос и миграция протоков первых по последним.

   Той же бурей прибило к берегу упомянутой береговой дамбы громадную льдину с колоссальной глыбой камня в ней. Льдину принесло из небольшой бухты на противоположном берегу залива, где она образовалась у самого скалистого берега, а на нее скатилась сорвавшаяся сверху глыба конгломерата. При падении последняя тяжестью своей пробила льдину, но застряла в ней, и в этом положении, торча концами вверх и вниз изо льда, крепко вмерзла. Льдину с камнем вынесло волнами - да и вода от ветра прибыла - довольно высоко на плотную береговую дамбу. Потом, много времени спустя, при тихой погоде, когда льдина уже давно растаяла, я видел камень, лежащий на берегу, а рядом с ним глубоко вырытую в твердой хрящеватой почве борозду, обозначившую путь его вверх на дамбу - явление, которое невольно должно было напомнить образование шрамов в ледниковый период.

   Еще в последних числах февраля 1854 г. с зимней почтой сюда дошли известия, что очень вероятно, что Англия и Франция примут участие в войне Турции против России и что ждут объявления войны со стороны этих держав. Теперь прибыл, ранее, чем в предыдущие годы, именно еще в половине марта, американский китобой из Гонолулу, который передал губернатору от короля Сандвичевых островов Камегамега III письмо на английском языке. Официальным тоном, но очень дружественно, как друг Русского Императора, король сообщал губернатору Камчатки, что он узнал определенно, что в Петропавловский порт летом нагрянет англо-французская эскадра. Теперь исчез покой Завойко. Немедленно созван был военный совет для обсуждения, как защищать порт и где должны быть построены батареи. Сейчас же принялись и за работы; начаты они были 20 марта 1854 г., а в июле уже было налицо шесть основательных и хорошо вооруженных батарей. Никто, кроме Завойко, не думал серьезно о возможности подобного нападения, так как чем бы, казалось, могли поживиться и какие выгоды могли получить здесь союзные враги. Однако, как оказалось впоследствии, было совершенно благоразумно приняться за эти работы и поспешать с ними.

   Я лично много потерял благодаря этим работам и военным приготовлениям. Завойко знать ничего не хотел о моих путевых планах. Научным поездкам и исследованиям он вообще никогда не симпатизировал, а теперь мог привести и приличные соображения против них. Он думал, что не будет в состоянии дать мне ни одного человека, ни средств на летнее путешествие. После долгих приставаний и просьб мне, наконец, удалось, по крайней мере, получить позволение на небольшие экскурсии вблизи, и только в августе, когда я потерял уже пол-лета, он разрешил мне несколько более далекое путешествие. В такое позднее время он уже и сам начал было сомневаться в угрожавшем нападении. Злой рок лишил меня знакомства со всей южной оконечностью Камчатки. Я имел в виду посвятить лето 1854 г. исследов