Роборовский Всеволод Иванович - Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань

говорит по-монгольски, даже с женой-китаянкой; одежду они носят монгольскую, словом, ничем не отличаются от монголов. Детей не имеют. Это не первый случай, встреченный нами. В Курлыке мы видели даже ламу китайца. Видели китайцев и среди тангутов, живущих жизнью номадов. В Шан-рди нам рассказывали об одном китайском купце, перешедшем к тангутам и предводительствующем ими в смелых грабежах. Словом, хотя, может быть, и не частые, но бывают случаи перехода китайцев от цивилизованной жизни к примитивной жизни номадов.

   Озеро Ихэ-Цайдамин-нор имеет вид неполной подковы; монголы уверяют, что оно изображает дракона. В окружности оно имеет 45-50 верст; в длину же тянется с юго-востока на северо-запад верст на 15. Вода отлагает много соли хорошего качества, которая не уступает по белизне снегу, а вкусом - нашей лучшей поваренной соли. Абсолютная высота Ихэ-Цайдамин-нора достигает 10 820 футов. Берега плоски и топки, со множеством ключей и обширными солончаками и болотами, покрытыми прекрасными травами, на которых пасется множество монгольского скота. Монголы нам говорили, что здешние травы вредны для животных. Но, конечно, это только для того, чтобы мы торопились скорее уходить отсюда и не скармливали бы своим животным их корма. Долина озера обставлена горами: с севера блестит в голубой выси своими ледниками Цайдамин-мунку-ула, с юга Ангыртын-ула, с которыми мы уже имели случай познакомиться; с юго-запада мягкий невысокий кряж Зосотын-ула, от которого на восток, впереди нашего пути, отделяется высокая темная скалистая группа Ичегын-кара-ула.

   Хороший корм и прекрасная погода соблазнили нас на дневку. Нам не следовало торопиться в жаркий Са-чжоу и раскаленную Хамийскую пустыню; мы должны были повременить своим приходом туда, чтобы миновало время, самое там жаркое и томительное как для людей, так и для животных. Это позволяло нам делать частые дневки в лучших местах и подкармливать наших животных, плохо поправившихся в Курлыке на плохих, вследствие бывшей там все время засухи, кормах.

   Вечером налетели с болот комары, и досадили же они нам! Ночь простояла прекрасная, тихая, ясная. Утро свежее, подбадривающее, солнечное и тихое. Я собрал несколько видов растений, не удаляясь в сторону от бивуака, и имел время просушить собранные за предыдущие дни благодаря теплому сильно согревавшему солнцу. Коллекция насекомых пополнилась несколькими новыми бабочками, красивыми шмелями и мухами. Весь день простояла прекрасная погода. Перед закатом мы любовались красивым блеском поверхности озера, отражавшего в себе прозрачный алый закат солнца, озарявшего громадные снега Цайдамин-мунку-ула.

   Отсюда продолжали путь в стороне от озера в северо-западном направлении по окраине зеленой полосы, окружающей озеро, и часто пересекали глинистые пространства с галькою, протянувшиеся рукавами от северных гор; нам попадались дырисуны, белолозники, хармыки, чернобыльники, песья дурь, а по сухим руслам речек - хвойники, курильский чай, кустики Atraphaxis sp. и чагерана. С утра облачная погода не мешала обилию надоедливых мошек и комаров. Обширная гладь озера постоянно меняла свой цвет, в зависимости от состояния облаков. Множество ключей и озерков блестели возле озера по берегам его.

   Мы прошли 14 ¹/₂ верст к северо-западному краю озера и остановились на краю болотистого урочища Асхота, занятого кочевыми монголами со множеством скота. Монголы эти собирались отсюда перекочевывать в горы Нань-шаня от докучливых мошек и комаров, появившихся дней пять перед тем в несметных количествах и изнурявших скот, не находивший от них покоя. Мы сами видели, как нестриженные еще бараны и козы с ревом и блеяньем перебегали от туч этих мошек с места на место, не находя покоя. На юго-западо-западе, за озером, лежало еще небольшое, версты 2-3 длиною, озерко; к югу от него раскинулось травянистое урочище Кундулук или Табу-намага (пять ключевых болот) и от него на западе урочище Зылы. Близ нашего бивуака находилось много прекрасных ключей; немного выше дороги глинисто-песчаная местность была поросшая хармыками, белолозником и бударганой.

   Ночь провели дождливую, но тихую. Утром нас сопровождала в дорогу масса мошек, которые, слава богу, скоро исчезли, потому что пошел дождь и прогнал их. Дорога шла на северо-запад по песчанисто-глинистой почве с галькою; кусты белолозника и бударганы редко прикрывали почву и немного скрашивали унылую наготу печальной пустыни. Соседние горы Ичегын-кара-ула и Буглу-ула усугубляли уныние своими черными, остроконечными, оголенными скалами. Резкий ветер с мокрым снегом и дождем беспощадно бил по лицу холодными крупными каплями, проникавшими насквозь через одежду и заставлявшими путников дрожать от холода и стучать зубами. Лошади сворачивали в сторону и поворачивали навстречу дождю и ветру хвост, чтобы уберечь головы от заливавшего глаза дождя. Отдаленных окрестностей за дождем не стало вовсе видно. Наконец мы дошли до реки Бомын (Ичегын)-гол.

   Она довольно обильна светлой быстро текущей водой. Нам пришлось перебираться через нее на другой берег широким, обильным хвойником (Ephedra sp.) каменистым руслом, заваленным валунами величиною в голову человека. На другом, правом, берегу реки мы вошли в заросли тамарисков и мирикарии, занимавших значительное пространство. Красивые зеленые лужайки и светлые ключи производили на нас приятное впечатление после только что пройденной грустной, пустынной местности, несмотря даже на дождливую погоду. Мы остановились, перейдя эти заросли по ключевой речке, среди прекрасного зеленого луга. Все люди отряда промокли до нитки, а дождь все не переставал. Животные тотчас же накинулись на манившую их своей свежестью и обмытую от пыли душистую траву; верблюды пошли по зарослям пожирать любимую ими мирикарию (балго-мото), уже украшенную розовыми душистыми цветами, всегда привлекавшими массу всякого рода насекомых, особенно мух, пчел и шмелей.

   Река Ичегын-гол начинается в хребте Риттера с ледников Тунтугыр-мунку, с высоты 16 000 футов. Отсюда она направляется на запад вдоль северного подножия гор Цайдамин-мунку-ула, входит в ущелье, коим эти горы отделяются от гор Бомын-ула, и течет 30 верст в юго-западно-западном направлении, выбегает на долину поперек нашей дороги, упирается в горы Ичегын-кара-ула, делает в них брешь и, пройдя ее, разливается к западу по Махайской долине и исчезает в ее галечной почве. Потом, сильными ключами появляется вновь и по обширным солончакам несколькими речками впадает в озера Дзун-махайн-нор и Барун-махайн-нор.

   На Ичегыне мы нашли монголов со скотом, которые тоже выпроваживали нас отсюда, пугая обилием мошек и комаров, которых не вынесут, по их словам, наши животные. Но масса густых зеленых зарослей цветущей мирикарии, обширные с прекрасным кормом болота и множество свежих прозрачных ключей делали это место незаменимым для отдыха и покормки наших животных, почему мы решили провести здесь несколько дней. Отсюда я хотел съездить в Махай, о котором я не мог себе составить ровно никакого представления, потому что показания монголов не согласовались между собой, и было много сведений совсем противоположных. Здесь же мы предполагали дождаться В. Ф. Ладыгина, уехавшего с почтой в Са-чжоу.

   Дождь хотя и перестал к двум часам дня, но все соседние горы до ночи стояли окутанными сверху темными, серыми облаками, и кроме их подножий и устьев ущелий ничего не было видно. Ущелье, куда стремится Ичегын-гол, прикрытое сверху темными облаками, кажется огромной раскрытой жадной пастью, которая сторожит какую-нибудь добычу.

   На другой день после дождя мы увидели множество птиц: стрижей, ласточек, голубей, турпанов, коршунов, жаворонков, плисиц, чекканов, карподаков, сорокопутов и других. Все они заявляли о своем присутствии или резким криком, или проносясь мимо нашей палатки, поставленной на зеленом лугу возле журчащего светлого ручья. Все это подало нам приятные надежды на успешное пополнение здесь наших коллекций.

   Невдалеке от нас стояли четыре монгольские юрты, в которые я посылал Баинова с нашим курлыкским проводником Барметом поискать проводника в Махай. Никто не соглашался ехать, потому что скочевывали в Наньшанские горы, чтобы здесь успела вырасти и сохраниться трава к следующей зиме. Монголам, очевидно, пришлось не по вкусу наше решение пробыть здесь со скотом недели две, ибо по их расчету наши животные за это время должны будут много потравить их корма, и они стали нас уверять, что уходят от неисчислимой мошки, беспокоящей их скот. Они говорили, что лишь только поднимется солнце, как несметные количества мошек, комаров и пауков облепляют животных, которые страшно мучаются, бьются, худеют и даже погибают. От этого бича они сами бегут скорее в горы, где прохладнее и нет мошки. Они уговаривали и нас уйти отсюда скорее, чтобы не погубить животных; но мы заподозрили их в криводушии и остались на месте.

  

  

   В Махай пришлось ехать без проводника только с Баиновым и Барметом, которого я брал как работника и в надежде, что через его посредство как туземца легче будет найти знающего человека в самом Махае.

   С собой взяли только самое необходимое. Рассчитывая на возможность безводных и бескормных переходов, мы запаслись двумя макинтошами {Макинтош - резиновый мешок, вмещающий 5 ведер воды. Название макинтош дано было нашими людьми, потому что мешки эти были приобретены для экспедиции в Петербурге у резиновой фирмы "Макинтош".} для воды, для лошадей взяли небольшой запас гороха, а себе, для продовольствия, чаю, сухого мяса, сушеной зелени и дзамбы и ограниченную постель. Чтобы не томить верблюдов, мы вьюк одного разложили на двоих и тронулись с бивуака после завтрака 17 июня. Вследствие страшных теснин невозможно проникнуть вниз по реке ущельем, и потому дорога обходит горы с запада высотами Гашун и выводит снова на реку.

   Обойдя горы, на 11 версте дорога входит в узкое вымытое в глинах и направляющееся на юг ущелье, которое,через версту впадает в широкое, каменистое русло Ичегына, оставившего уже горы и обставленного высокими конгломератовыми⁶⁹ с прослойками глин стенами, отвесно падающими в русло.

   Густые заросли ивы до двух саженей вышиною местами преграждали почти совсем наше движение, и нам приходилось продираться среди них, портя одежду и вьюки и опасаясь за целость глаз. По кустам свешивались золотые гирлянды ломоносов, наполовину одетые нежными, пушистыми семенами. Кусты чагерана распускали метелки своих красных цветов и вместе с нежными Atraphaxis; одетыми массою розовых цветов, ласкали наши взоры; свежие, яркозеленые молодые камыши соблазняли лошадей и верблюдов, которые при всяком удобном случае хватали их всю дорогу, пролегавшую по этим зарослям. Под кустами, словно рассыпанные в зеленой траве, цвели желтые и белые одуванчики с пушистыми шарами своих нежных семян, разлетающихся при малейшем прикосновении к ним. Тут же светлые ключи прокладывали себе путь к реке, проталкиваясь среди кустов, купавших свои ветви в их прозрачных, свежих водах. Немного в стороне от реки, среди валунов, торчали хвойники, сладкий корень (Scorzonera sp.) и пушистые солянки (Kochia mollis); к отвесным стенам балки прижимались изредка тамариски, готовые распустить метелки своих нежных душистых цветов. Ниже по реке к ивам примешивались во множестве кусты мирикарии, которые будто старались оттеснить их от реки, чтобы занять себе лучшее, более обильное влагою место.

   Мы прошли всего 18 верст. Против нашей остановки на ночлег стены балки значительно понижаются и вскоре совсем исчезают; река идет уже по открытой степи. Кустарные заросли кончаются, редея понемногу, и река выставляет на показ ничем не скрытые, окатанные и обмытые ею валуны. Ичегын-гол, направляясь по степи на юго-западо-запад, несдерживаемый более стенами балки, разбивается на множество мелких рукавов, занимая своим течением широкую полосу, и издалека блестит небольшими серебряными ленточками на сером фоне голой пустыни. Комаров и мошек на нашем ночлеге оказалось очень много. Они сильно беспокоили нас и наших животных. Шедший утром дождь совершенно промочил нас дорогою; но мы пришли на остановку сухими, потому что дорогой же и просохли.

   Утром погода опять пасмурная, что, впрочем, было хорошо, потому что иначе здесь была бы страшная жара, утомительная в дороге по пустыне. Мы шли к западу вниз по речке. Рукава ее становились все слабее и слабее и верст через десять потеряли окончательно воду, хотя сухие русла и продолжали держаться все того же направления. Местность и растительность изменились. Крупная галька и песок смешивались с глинисто-солонцеватой почвой. Вместо изредка попадавшихся на пути хвойников, белолозников, Calligonum sp., Atraphaxis sp., чернобыльника, стали попадаться старые, громадные, наполовину уже умершие и совсем мертвые тамариски, выдутые на разрушенных временем и бурями, ими же когда-то и созданных, глиняных буграх, из которых они торчат корявыми, сведенными сухостью и зноем корнями и скрученными стволами, выставляя свои трупы на потеху безжалостным разрушительным бурям и всесокрушающему времени.

   Здесь же на изрытой сухими руслами глинистой местности растут хармыки, попадаются Brassica sp., невзрачные камыши и кое-какие злаки.

   На 20-й версте нашего перехода мы заметили, что русла стали снова соединяться и образовали одно довольно глубокое, с отвесными берегами, вымытое в прослоенных гальками глинах. Тут хармыки и тамариски стали выглядывать заметно бодрее и свежее, - очевидно, их корни достают подпочвенной воды в достаточном для себя количестве. Злаки тоже росли энергичнее и группировались в густые пучки, гордо выставляя свои колосья. Мы спустились на дно этого русла пить чай. По всему видно, что вода здесь не редкий гость. Кроме добегающих сюда иногда вод Ичегына, во время дождей в горах, сюда же попадают воды рек Орогына и Мо-булака, проносящихся среди высот Гашун; обыкновенно в прочее время воды этих рек скрываются под землею в толщах галек и других проницаемых пород. С гор с северо-востока идет полоса тамарисков, указывая собою направление русла р. Орогын-гола.

   Напившись чаю, мы продолжали путь вдоль правого берега этого русла и вскоре заметили на дне его воды. Это начало р. Дзун-Махайн-гол. Тамариски окончились, мы переправились на левый берег образовавшейся небольшой реки, и в нескольких верстах встретили недавно отстроенную кумирню. Близ нее пересекли множество дорожек, идущих к югу в Барун-Махай и извивающихся в мокрых солончаках, выбирая менее топкие места. Мы двигались вперед без дороги по выбранному направлению по неведомой и безлюдной местности, где мираж рисовал нам большое озеро.

   Вскоре встретили верхового человека, указавшего дорогу на северо-запад, где мы могли найти людей, чтобы получить проводника и добыть необходимые сведения для дальнейшего нашего пути. Мы оставили реку и, держась указанного направления, мокрыми солончаками вышли на речку Шантё, на которой стояло до 15 юрт. Эта местность и оказалась Дзун-Махаем. На выбранном сухом местечке мы остановились. Вскоре не замедлил приехать к нам монгол от местного засака, чтобы собрать сведения, что за люди появились в их Махае, откуда и зачем пришли. Затем явился сам засак, украшенный синим шариком на шляпе. Он стал требовать от меня бумаги и уговаривал уйти во-свояси и не причинять им хлопот. Уверял, что в их Махае нет ничего, чтобы стоило его посещать, и расположен он в диком пустынном месте, на краю жительства людей, и за ним уже ничего нет, что к ним в Махай никто не ходит.

   Я объяснил засаку цель своего посещения, успокоил, что мне ничего из Махая не нужно, только один проводник, чтобы проехать на озеро и в Барун-Махай. У жителей я даром ничего не возьму, а проводнику за его труды заплачу деньги.

   Наконец, после долгих неосновательных отговорок, он дал мне просимого проводника. Прошли за день 38 верст. Погода все время хмурилась и стращала дождем, который со всей силой пошел ночью и лил до 5 ч. 30 м. утра. Дав немного сбежать воде и обсохнуть почве, я с Баитовым и проводником поехали к озеру Дзун-Махайн-нор; путь держали на северо-запад по песчаной солончаковой почве, встречая кое-где тамариски.

   Не доезжая озера, мы встретили хорошие сильные пресные ключи Шубуте, обставленные высокими камышами. Здесь останавливается множество пролетной птицы весной и осенью; остаются и для гнездения, почему и ключи приняли имя от слова шубу - птица. Через восемь верст достигли древней постройки, вроде башни, поставленной на холме в версте севернее берега озера и называемой Цаган-сонджи. С высоты ее удалось прекрасно осмотреть все озеро: берега его плоски, болотисты, служат продолжением громадных солончаков, недоступных ни для пешего, ни для конного, очень извилисты. Диаметр водной поверхности озера достигает 5 верст. С юга примыкает большой солончак Дабасун-нор, уходящий на запад и на юг до оз. Барун-Махайн-Hop. Река Дзун-Махайн-гол впадает одним рукавом в него, а другим в озеро Дзун-Махайн-нор. Кроме того, в последнее с востока приходит р. Шанте и изливаются ключи Шубуте, а во время больших вод прибегает и р. Орогын-гол, которая делит свои воды, изливая часть их в Шанте-гол, а часть в Дзун-Махайн-гол.

   Немного отступя от северного берега озера, идут узкой полосой хорошие травы, служащие пастбищем для скота соседних юрт. Мы проехали еще несколько верст далее на запад и повернули обратно.

   На озере, на открытых от льда местах, остаются зимовать лебеди в небольшом количестве, а весной и осенью пролетает очень много черношейных журавлей.

   На севере Махая стоят горы Махайн-ула, скалистые и пустынные, с юга и со стороны Дзун-Махая присыпанные у подошвы песками. К востоку они идут до р. Орогын-гол и посредством невысоких глиняных холмов Гашун-ула соединяются с Ичегын-ула, отделяясь от последних лишь ущельем р. Ичегын-гол. За ними на севере стоит невысокий хребет Оро-гын-ула, принимающий на западе название Сыртын-Махайн-ула; эти горы идут на запад до Хыйтуна, озерка у подножия Анембар-ула.

   К 12 часам мы вернулись на свой маленький бивуак на р. Шанте, где Бармет уже сварил нам обед. Без нас приходил засак и просил меня зайти к нему на чай. Чтобы не обидеть его и кое о чем расспросить, я после обеда отправился к нему. Вскоре мы с ним вступили в совершенно дружескую беседу; я купил у него шкуру золотого барса, привезенного им из Тибета, потому что он крайне нуждался в деньгах: он должен был уплатить бейсе в Курлыке 50 лан штрафа по следующему обстоятельству. Будучи как-то немного выпивши, он поссорился с одним золаном (тоже чиновник); последний его поколотил, причем в драке пользовался "для своего удобства" его косой. Дело это кончилось между ними миром. Весть об этом дошла до бейсе, который вознегодовал на засака, что он не жаловался ему и скрыл от него поступок золана, который должен был быть наказан, и присудил с засака 50 лан, а с золана 80. Справедливость таким образом была удовлетворена!

   В Дзун-Махае до 30 юрт жителей, управляемых засаком; последний подчинен курлыкскому бейсе. Местные монголы почти все уходят на лето в горы Нань-шаня или в Сыртын от комаров, которых тут очень много. Монголы здесь держат верблюдов, лошадей и баранов, коров очень немного.

   После Дзун-Махая я посетил Барун-Махай. Он лежит в 25 верстах южнее первого и отделяется от него топкими солончаками, травянистыми болотами и зарослями тамарисков, наполненными неимоверным количеством комаров.

   В Барун-Махае находится хырма. сложенная против тангутов из глыб солончака еще до дунганского восстания. Она так примитивна, что не может оградить даже от собак, прыгающих через стены. В десяти верстах от хырмы на запад лежит озерко Барун-Махайн-нор. Оно окружено также солончаками и отдельными разбросанными среди них глиняными высотами, обдутыми ветрами. Озеро всего до трех верст в диаметре. Вода насыщена солью. У берегов недоступно. С востока в него впадают две ключевые речки, начинающиеся близ хырмы; южная - Ангыр-гол, северная - Ара-гол. Водяных птиц на озере не видали, на ключах же и речках держались турпаны.

   Единственный водящийся в ключах и речках Махая вид рыбки, из семейства Gobitidae, попадая в озера, умирает. С юга Махай окаймлен едва заметною глиняною возвышенностью, не имеющей названия и идущей от Зосотын-ула с востока.

   В Барун-Махае всего до 10 юрт жителей. Управляются ламою, зависимым от дзунмахайского засака. Летом в Барун-Махае никто не остается жить, вследствие обилия необыкновенно докучливых комаров, которые, как выражаются монголы, совсем заедают людей и скот. Все откочевывают в Сыртын или Нань-шань. С восточного берега озера из урочища Цаган-обо идет дорога через Цайдам, Тайджинерский хошун и через горы Гурбу-Найджи в Тибет. С восточного берега северного озера идет дорога через Сыртын-Махайн-ула в Сыртын.

   Прежде в Махае монголы сеяли немного хлеба, а теперь перестали, за недостатком приходящей воды, и покупают хлеб, привозимый из Са-чжоу.

   Оставив Барун-Махай, мы пересекли Махайскую долину во всю ее ширину (25-30 верст) в северо-восточном направлении. В середине дороги мы перешли р. Дзун-Махайн-гол, а версты через четыре еще сухое русло, коим часть вод Орогын-гола бежит в Шанте-булак и, смешиваясь с ним, доходит до Дзун-Махайн-нора.

   Кроме русла Орогын-гола в реку Дзун-Махайн-гол добегает иногда и Гашун-булак, в который в большие воды вливается Мо-булак, собирающий их с Дархын-дабана и промывающий себе путь в глинистых высотах Гашун-ула. При выходе Орогына из гор мы нашли его очень бедным водою; подымаясь вверх по его течению, мы шли среди глинистых, розового цвета, стен ущелья, разделяющего горы Махай-ула на западе от Гашун-ула на востоке. Около реки попадались кусты мирикарии, хармыка и зеленые площадки с травою. Страшное количество мошки и комаров сопровождало нас с нестерпимой назойливостью. Пройдя неглубоким ущельем верст пять, мы вступили в более широкую часть русла р. Оро-гын-гол; последний выбегает из гор прямо с севера. Мы остановились, на ночевку, верст семь не доходя гор, и на утро тронулись далее.

   Этот последний шестой день поездки я держал путь на юго-восток между глиняными высотами Гашун-ула с юга и горами Бельждин-ула с севера, по каменистой и пустынной долине, пересеченной множеством сухих русл, идущих с северных гор. Против мобулакских гор долина принимает другой характер, - почва делается глинистой и по ней довольно щедро разбросаны кустики бударганы, Sympegma Regeli, белолозника и местами саксаула Регеля.

   Этою долиною мы достигли урочища Иче; последнее довольно обширное, солончаковое, лежит на самой дороге в 20 верстах на восток от Орогын-гола. В нем сосредоточивается на значительном солончаковом пространстве множество ключей и озерков, в которые временами приходит вода с северо-востока из Мо-булака. Эти озера и ключи собираются в небольшую речку Иче-гол, которая идет на юго-запад, прорывает в этом направлении гашунские высоты и доносит вместе со своими большие мобулакские воды через Гашун-булак в Дзун-Махайн-гол. С Иче-гола, миновав мобулакский прорыв северных гор, мы имели с юга все те же Гашунские высоты, а с севера подымались горы Бомын-ула.

   Дорога шла по глинистой почве, прикрытой слабой растительностью. Вскоре показалось обширное пространство ичегынских зарослей, наш бивуак, и мы были дома! {Это было 22 июня.} На бивуаке было все благополучно; погода стояла ветреная, свежая и облачная, а потому комаров, предсказанных монголами, не было в большом количестве; животные наши заметно подправились.

   В Махае я проездил шесть дней и сделал со съемкою 180 верст.

   В эту поездку я добыл гигантский гриб (Agaricus sp.) [шампиньон]. Он растет в солончаках Махая в дождливое время и употребляется монголами в пищу. Размеры взрослого гриба очень велики. Махайские монголы показывают размеры его шляпки переходящими за 15 дюймов в диаметре. Привезенный же мною молодой экземпляр достигал 12 дюймов.

   Здесь на Ичегыне я хотел сделать астрономические наблюдения для определения географических координат места нашей стоянки. Кроме того, мы поджидали возвращения В. Ф. Ладыгина из Са-чжоу. Решено было остаться на Ичегын-голе до 1 июля.

   В реке и ключах рыб мы не находили; сборы растений подвигались довольно медленно; бабочек было много, но одного лишь вида Argynnis sp. Жуков собрали немного; сетчатокрылых разных родов нашли достаточно, и эта коллекция здесь значительно пополнилась. Вследствие непогод астрономические определения удались с большими хлопотами, как говорится с грехом пополам, и точка нашего стояния определилась так: абсолютная высота - 10 669 футов, широта оказалась равною 38° 1' 37", а долгота от Гринвича - 94° 48' 36".

   26 июня возвратился В. Ф. Ладыгин, которого мы с нетерпением ожидали, рассчитывая, что он привезет нам из Са-чжоу письма, давно уже, около 11 месяцев, не получаемые нами с родины.

   Письма с родины читались с такой неописуемой жадностью и увлечением, что читались и перечитывались почти целых два дня.

   Тридцатое июня прошло в укладке и снаряжении вьюков.

   1 же июля, как и предполагалось, мы оставили Ичегын-гол и по знакомой уже мне по последнему разъезду дороге пришли на Иче-нор. Невдалеке от нашей остановки были видны 2 юрты монголов, недавно прикочевавших со скотом. Корм на Иче-норе хороший, но в тихую погоду тут много комаров. По болоту перелетали разные кулики, крикливые и беспокойные турпаны и несколько пар черношейных журавлей (Grus nigricollis Przew.). Погода стояла хорошая, ясная, а небольшой ветерок по временам прогонял комаров. Северные горы называются Бельджин-ула, а горы, лежащие ближе к Мо-булаку, - Мо-булакнын-ула.

   Переночевав здесь, мы опять знакомой уже мне дорогой продолжали путь к реке Орогын-гол. В 1 ¹/₂ - 2 верстах от ночлега перешли слабое мягкое повышение, идущее от северных гор к южным Гашунским высотам, которые потянулись к Орогын-голу на запад. Далее северные горы выдвигают к дороге каменные отроги, затем опять немного отступают в пользу раздвинувшейся к северу долины, перерезанной множеством сухих русл, пересекавших нам путь, шедший на северо-запад по глинистым возвышениям, протягивающимся к Гашунским высотам от гор Орогын-ула, встреченных нами справа, не доходя реки Орогын-гол, на которую мы вышли, обойдя их выдающийся мыс с юга и юго-запада и пройдя за переход всего двадцать верст. Дорогою мы встречали редко разбросанные кустики белолозника, бударганы, саксаула Регеля (Sympegma Regeli). Перевалив глинистые возвышения, ближе к реке мы встретили Zygophyllum sp., чагеран и злаки. На реке, на глине, кроме них попадались тамариски, хармыки особенно большими кустами, последние до 10-11 ф. вышиною, при толщине у корня до 3-4 дюймов.

   Вдоль реки тянулись неширокой полосой прекрасные луга злаков и густые заросли мирикарии, среди которых пробивались ключи.

   Вода в реке небольшая и чистая, идет из ключей же, расположенных верстах в 10 севернее среди гор.

   Масса комаров осадила нас немедленно же по приходе на реку. На реке жителей не нашли. Корм прекрасный; хотелось бы дневать и покормить животных перёд Сыртынской пустыней, да комары одолевают. Прошли 20 верст. Дорогой встречали антилоп (Antilope subgutturosa). На другой день с утра хмурая, с мелким дождем, погода позволила дневать, так как небольшой ветерок разгонял комаров. Собрали растения.

   На третий день пребывания на р. Орогын-гол после обеда тронулись в путь с запасной водой, направляясь к северо-западу. Вправо от нас стояли горы, называемые Ихэн-Орогын-ула, впереди темнели Хара-тологой-ула, правее их Хара-тологой-хутул или Орогын-хутул, перевал, на который мы держали путь и до которого мы шли 16 верст. С перевала, оказавшегося на абсолютной высоте 12 648 футов, мы увидели прежде всего протянувшийся по дороге с востока мыс от гор Куку-сайнын-ула, которые соединяются с Бельджин-ула или Мо-булакнын-ула, за ними, в синей дымке, хребет Гумбольдта, снега гор Анембар-ула, ушедших на запад к оз. Лоб-нор, и простирающуюся до них обширную Сыртынскую степь, которая уходит на восток за хребет Дархын-дабан.

   Спуск с перевала так же полог, как и подъем, только длиннее, идет коротким, версты 1 ¹/₂ - 2, ущельем почти на север. Дорога, выйдя из него, склоняется чуть-чуть к западу. Мыс Куку-сайнын-ула, к которому мы пришли с перевала по хорошей дороге, пролегавшей по галечно-песча-ной почве, оказался в 10 верстах от перевала. Пройдя его, караван остановился на ночлег в 8 часов вечера в совершенно мертвой пустыне. Солнце уже ушло за горизонт и озаряло красным светом снега Анембар-ула и наиболее высокие пики других окрестных гор. Прошли 35 верст. Палаток мы не ставили; развьюченных верблюдов на ночь уложили; лошадям дали по пригоршне хлеба. Сами напились чаю из запасной воды, согретой на привезенных же дровах, и в 9 часов все, кроме дежурного, уже спали сном усталых людей. Все успокоилось, лишь наши труженики верблюды изредка тяжело вздыхали после значительного перехода. Лошади, недовольные малой порцией полученного хлеба, ржали, требуя прибавки. Ночь простояла ясная, тихая, свежая. Спалось особенно хорошо.

   Утром, солнце еще не успело выплыть из-за горизонта, мы были уже в пути. За ночь воздух очистился, и нам открылись широкие горизонты; были ясно видны все окружающие Сыртын горы, виден был и далекий перевал Тангын-дабан в хребте Гумбольдта, последний на нашем пути до города Дун-хуана. Караван двигался на север, по глинисто-песчаной с галькою ровной степи, не встречая растительности. Итти по гладкой степи в прекрасную погоду было легко; небольшой северо-западный ветер освежал воздух. Через 20 верст пути мы оставили за собой, немного вправо, два рядом стоящих небольших плоских бугорка с сложенными наверху их белыми камнями, называемые Цаган-чулу {Или по другому произношению Чаган-чулу.} (Белый камень); тут считается половина дороги от перевала Орогын-хутула до кумирни Шадын-Данджилин, расположенной в сыртынской хырме, близ северного озера Булунгин-нор.

   Пройдя две версты, остановились чаевать - это наше экспедиционное выражение, означающее-чай пить. Из запасной воды немного попоили собак, набегавшихся по сторонам каравана в степи и последних 2 версты следовавших за караваном с высунутыми языками и опущенными хвостами, попоили, очевидно, жаждавших баранов, дали понемногу и лошадям, но не все пили, непривычные пить из посуды, некоторые только с каким-то страхом нагибались к воде и фыркали, не дотрагиваясь до нее.

   Вскоре после чая мы увидели влево зеленую полосу, которая протянулась на север и пересекала отошедшим от нее на восток рукавом нашу дорогу. Это уже начинались прекрасные сыртынские пастбища. Войдя в область пастбищ, мы пришли в ключевое урочище Уту-ширик, после 34-верстного перехода. Обильная мошка, которой не было в пустыне, сразу напала на нас и на наших животных, которые не могли спокойно пастись и бегали из стороны в сторону, но несмотря на это, все наши животные все-таки хорошо поели после голодной прошлой ночи.

   Идя на следующее утро дальше по направлению к кумирне, мы обходили многие топкие места болот, испещренных светлыми ключами среди прекрасных трав, и многими сазами, со дна которых поднимались в виде огромных пузырей глиняные сопки, наполненные какими-то газами, с шумом лопавшиеся и разбрасывающие по сторонам комками грязь. Эти сазы чрезвычайно опасны для скота: если туда случайно ввалится верблюд, лошадь или баран, то без помощи человека выбраться не может. У нас погиб таким образом верблюд, ушедший совсем в воду; когда нашли его, он был уже мертв, и только морда торчала из воды. Во время дунганского восстания заезжавшие в Сыртын из Дун-хуана дунгане, не знакомые с этими сазами, попадали в них, и многие погибали. Шестом в полторы сажени длиною я пробовал смерить глубину в нескольких под ряд, но шест не доставал дна и совершенно свободно погружался всею своей длиной {По уверениям монголов, эти сазы не имеют дна и сообщаются под землею между собой.}.

   Через 23 версты мы пришли в урочище Дыристё на р. Тодагын-гол, которая начинается многими ключами верстах в 15 на востоке и, собирая по пути воды из других ключей {Ключи эти образуются водами реки Ихэ-халтын-гол, скрывшейся под землею верстах в 40 восточнее, и сохранившей на поверхности земли свое сухое ложе, по которому в большую воду, по словам монголов, иногда пробегает и сама река.}, в 8 верстах западнее в урочище То да впадает в реку Холин-гол, вытекающую из оз. Хойту-нор или Бага-Сыр-тын-нор и идущую в оз. Сухайн-нор или Ихэ-Сыртын-нор. С бивуака верстах в 1 ¹/₂ - 2 виднелась хырма, из-за стен которой высилась кумирня Шадын-Данджилин. Кругом по сторонам стояло много юрт местных монголов и паслось множество скота.

   К нам сейчас же заявилось несколько человек, которых мы угощали чаем с дзамбой и, как бы между прочим, расспрашивали о многом, проверяя добытые сведения у одних расспросами других. При этом, правду сказать, не только бывали разногласия в сведениях, сообщавшихся разными лицами, но иногда не согласовались сведения, добытые о данном предмете у одного и того же монгола, но в разное время, что вообще свидетельствует, как недоверчиво следует относиться к их показаниям. Часто приходится от них слышать массу всякого рода небывальщин и басен о разных мифических животных, в современном существовании которых монголы убеждены. У них все воды: реки, ключи, озера, наполнены всегда удивительными, фантастическими зверями, то драконами, то водяными лошадьми, коровами, собаками и пр., и это у всех монголов и тангутов Куку-нора, Цайдама, Жёлтой реки и Северного Тибета. Так, в 1879 г. проводник монгол отговаривал покойного Н. М. Пржевальского остановиться возле одного маленького озерка в песках, в Тибете, у северных склонов хребта Тан-ла, уверяя, что по ночам из озера выходят водяные коровы, которые убивают людей и скот и утаскивают к себе в воду. Тангуты объясняли треск льда по ночам на озере Тосо-нор близ хребта Амнэ-мачина тем, что в озере водятся водяные быки, которые по ночам лбами пробивают лед и выставляют свои головы. На оз. Куку-нор нам говорили о водяных собаках, лающих по ночам и сильно вредящих людям и животным, проводящим ночь близко к воде. На Булунгин-норе здесь в Сыртыне, по уверениям монголов, водятся водяные лошади. И все это видели люди, которых знают хорошо рассказчики; некоторые видели и сами, но от страха всегда убегали.

   В Баграш-куле в северо-восточной Кашгарии, по словам туземцев, водится рыба баснословных размеров, которая хватает приходящих на водопой лошадей и верблюдов, проглатывая целиком. Мне рассказывали такую вещь, которую можно смело принять за анекдот. Давно это было: однажды несколько человек, ехавших на плоту с камышом для скота, были застигнуты страшным волнением и не знали, как спастись. Вдруг они увидели огромную рыбу, волновавшую озеро своим хвостом и раскрывавшую свою огромную глотку; монголы усиленно гребли, чтобы достичь берега, бросали в рот рыбе пучками камыш, который рыба немедленно глотала. Они были уже недалеко от берега, когда камыш весь вышел; рыба рассердилась, что ей перестали давать камыша, и проглотила весь паром с монголами. Когда доложили об этом китайскому амбаню в Карашаре, он, подумавши, ответил: "да, такие рыбы есть, я очень много учился и прочитал очень много книг наших великих древних ученых, о таких рыбах пишут и они". Для блага народа, чтобы рыба эта не обижала людей, ему подчиненных, амбань решил, что рыбу надо кормить камышом, и для безопасности народа взял на себя труд кормить ее сам; требуемый же для сего камыш в количестве 10 000 пучков приказал доставлять ему в ямынь. Камыш этот доставляется ежегодно и поныне, хотя с тех пор переменилось уже много амбаней. Кроме того, было запрещено плавать на плотах по озеру. Я, обходя по всему южному и восточному берегу озера, не видал ни одной лодки.

   В 1879 г. Н. М. Пржевальскому рассказывали, что на пути из Тайдже-нера в Цайдамек Гасу водятся дикие лошади с такими длинными гривами, которые волочатся по земле. Гривами своими они часто путаются в цепких кустах хармыка и погибают. Много таких трупов встречается-де по дороге у кустов.

   Наш настоящий проводник, сыртынский монгол-лама, Бармет, ходивший в Тибет, рассказывал, что он сам видел с другими монголами место в трех днях пути на юго-восток от Лхасы, где растут громадные цветы, и жители не имеют ни хижин, ни палаток, а с закатом солнца прячутся в эти цветы, которые на ночь свертывают свои лепестки и скрывают своих постояльцев; с первыми лучами солнца цветы раскрываются вновь и выпускают ночлежников. Люди эти не носят одежды, питаются обильным и здоровым соком этих цветов, ни в какой домашней утвари и в скоте не нуждаются. Монголы не понимают их языка.

   Эти басни я привел, чтобы показать, сколько достоверного в их рассказах и сколько небылиц приходится выслушать, пока, наконец, удастся добиться от номада чего-нибудь достоверного и полезного для записи в дневнике. И это только в том случае, если вы сумели расположить к себе и внушить доверие, а то большинство или умышленно врет, боясь китайского начальства, или ссылается на полнейшее незнание, говоря: "мы люди простые, не ученые, ничего не знаем, это знает начальство, оно вам расскажет".

   Чтобы наши животные не попали в сазы, мы должны были их отправить на те несколько дней, которые предполагали провести в Сыртыне, в более безопасное для пастьбы место, верст за 10 на восток, для чего в помощь своим двум людям наняли монгола.

   Самое слово Сыртын означает "золотое блюдо" по-тибетски, как объясняли мне монголы. Назван он так за свои богатые корма для скота⁷⁰. Долина эта, окруженная горами, протягивается с запада на восток на 130 верст и с юга на север до 85. В своей западной части, в области озер: Хойту-нор и Сухайн-нор, соединяющей их реки Холин-гол и прилежащих к ним обширных болот с обильными ключами и юго-восточной, по западным склонам гор Цаган-Оботу и северным склонам Дархын-дабана, по рекам Ихэ и Бага-Халтын-гол и в обширных урочищах Мандалты и Октуле, эта долина наделена замечательно хорошим и обильным кормом для скота, служит причиною немалой зависти прочих наньшанских монголов и по понятиям номадов вполне заслуженно носит название Сыртына.

   В самой долине, не касаясь гор, обитают следующие дикие животные: в большом количестве куланы, антилопы (Antilope subgutturosa), зайцы, волки, лисицы и мелкие грызуны разных видов. Зимой же в урочище Куку-сай приходят с запада с озера Хыйтуна самки диких верблюдов, беременные или еще кормящие молодых, вообще избегающие ухаживания самцов. Монголы, отправляющиеся охотно на добычу верблюдов в сторону оз. Хыйтуна, щадят самок, прибегающих к ним в Куку-сай; впрочем, некоторые охотятся и здесь, но это порицается прочими.

   На обширных болотах масса водяной птицы, в особенности на весенних и осенних пролетах. Часто над долиною проносятся грифы и бородачи, прилетающие с гор, чтобы покормиться на счет погибшей от чего-либо в стадах скотины. Песни жаворонков, парящих где-то высоко на голубом небе, мелодично разносятся в воздухе.

   Из растительности здесь преобладают на пространствах не столь мокрых дырисуны (Lasiagrostis splendens); Сыртын можно назвать царством дырисунов.

   Жители Сыртына монголы, около 200 юрт; кочуют со своим скотом в Сыртыне; в Анембар-ула, в хребте Гумбольдта. Держат преимущественно верблюдов, лошадей, коров, яков, хайныков, баранов и, конечно, собак как принадлежность стад. Кошек у них нет. В хырме, в кумирне, они есть, но в диком состоянии и не имеют хозяев. Домашней птицы не держат. Здешние монголы, как и в Цайдаме, далеко не чистой расы, а смесь собравшихся отовсюду. Есть даже омонголившиеся китайцы. Китайцы сачжоуские, держащие скот, живут главным образом по северному склону Анембар-ула, где местами даже и пашут. Они иногда посещают монгольскую кумирню. Иногда вступают в брак с монголками. У монголов иногда тоже встречаются жены китаянки, взятые еще девочками из Са-чжоу у китайцев во время дунганского восстания. Монголы говорят, что теперь китайцы, отдают девочек с удовольствием за 2-3 баранов. Сыртынские монголы не нанимаются в работники к китайцам из Са-чжоу, тогда как в других местах, например в Джунгарии, монголы охотно нанимаются в Урумчи и другие притяныьшанские города, что их сильно развращает, потому что монгол заимствует от китайца только его пороки, прибавляя к своим, из которых не малую роль играет лень и полнейшее равнодушие, если не сказать отвращение к труду.

   К религии монголы в Сыртыне относятся без особенного рвения. При нас в кумирне происходил годовой хурул {Молебствие.}. Старший лама пригласил нас посмотреть на их службу и молитвенные обряды, а после был у нас в гостях и подарил мне на память небольшого бронзового бурхана будды. На торжественной службе в самой кумирне присутствовало только несколько человек, а вокруг нее монголы толпились кучками и занимались приятными беседами; все они собрались из разных концов и делились интересными новостями.

   На хурул в кумирню приезжал махайский засак и как знакомый заезжал ко мне в гости; он привез из Махая несколько гигантских шампиньонов, частью которых я пополнил коллекцию, а частью воспользовался, чтобы попробовать в вареном виде; этот шампиньон чрезвычайно мясистый, вкусный, имеет сладкий привкус.

   Ввиду тревожных известий, приходящих сюда, о восстании дунган, местный мэрин (ротный командир), по приказанию курлыкского бейсе, коему сыртынские монголы подчинены, производил при нас смотр боевого снаряжения и искусства стрельбы. Все воины должны быть верхом.с ружьем, пикою и саблею. Всем монголам запрещено отлучаться далее как на расстояние одного дня. Запрещено ездить в Са-чжоу, где у городских ворот города Дун-хуана поставлена китайская стража, не допускающая монголов в город.

   В Сыртыне мы приобрели четырех верблюдов и двух лошадей, что значительно облегчило нашу казну. Это усиление перевозочных средств нам было необходимо ввиду того, что из Са-чжоу нам предстояло захватить вещи, оставленные в городе в ямыне у китайцев, и направиться с ними далее к границе.

   В Сыртыне мы провели две недели. Погода все время стояла облачная. Ветры доходили не раз до силы бури и дули целыми днями; впрочем, по утрам часов до 8-10 бывало тихо. Горы хребта Гумбольдта и Анембар-ула почти постоянно бывали закрыты облаками, а по утрам часто те и другие горы покрывались снегом, освобождаясь от него к полудню от действия сухих теплых ветров и хотя осенних, но все еще горячих лучей солнца. Положение нашей стоянки в урочище Дыристе было определено астрономически; она лежала на абсолютной высоте 9 393 футов при 38° 59' 57" широты и 94° 2' 3" долготы от Гринвича.

   20 июля мы уложились и 21 после обеда покинули урочище Дыристе. Прошли мимо хырмы, обошли озеро Хойту-нор с юга; переправившись через р. Холин-гол, пошли западным берегом озера и на 12 версте остановились у западного края болота Ихэн-ширик (большое болото), охватывающего озеро кругом. Вода в ключиках болота была пресная; корм кругом бивуака на большие расстояния был прекрасный. Невдалеке стояли две монгольские юрты.

   С Ихэн-ширика путь держали прямо на север; болото отошло вправо; мы шли сначала среди злаков по солонцеватой почве, а потом подымались покатостью, падающей к нам навстречу от хребта Гумбольдта, по глинисто-песчаной почве, выстланной темною галькой и лишенной всякой растительности. Перед вступлением в ущелье, ведущее к перевалу Тангын-дабан, посещенному мною год и четыре месяца назад, мы остановились напиться чаю около беловатых высот Цаган-тологой (белая голова). Не успели еще сварить чай, как послышались страшные раскаты грома с молнией, и пришедшие с ними с запада черные тучи осыпали нас крупным градом, бившим очень больно по лицу и перешедшим в дождь, смочивший нас до нитки. Продолжая путь ущельем, мы встретили большие потоки воды, окрашенной красною глиной, вымытой со склонов ущелья.

   Горы были совсем забелены слоем града со снегом. Со вступлением в ущелье мы заметили из растений бударгану, реомюрию (Reaumuria kaschgarica), белолозник, курильский чай и Potentilla bifurca, два вида полыни, два вида колючего Oxytropis sp., мелкий лиловый лук, статипу, дырисун и несколько других злаков. На перевале Тангын-дабан нас обогрело солнце, и мы спустились в верхнюю часть ущелья Чан-сай-яоцзы, пройдя 37 верст. По дороге еще в Сыртыне видели волка, антилопу и лисицу. В Чан-сай-яоцзы мы пополнили свой гербарий. Кроме дырисуна и злаков: Роа sp., Triticum sp. и прочих, здесь росли по руслу невысокие ломоносы, норочник, полыни, девясил (Inula sp.), белолозник, лук, Potentilla sp. и другие. По сторонам на склонах гор альпийские луга, на которых мы видели пасущихся архаров (Ovis polii).

   Отсюда дорога направлялась ущельем Чан-сай на северо-запад, делая множество извилин среди довольно пологих в общем гор, иногда сдвигавшихся с обеих сторон довольно близко, как бы готовых сдавить путника своими жесткими каменными объятиями. Дно ущелья каменисто. Склоны его выставляют из-под лёссовой одежды свои гранитные и сланцевые обнажения; в первых замечалось очень обильное содержание слюды, горевшей на солнце бесчисленными огнями, как самые драгоценные камни. Среди скал ютились кусты курильского чая, ломоноса, полыни, хохлатки, еще украшенной золотисты