Главная » Книги

Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2, Страница 18

Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 2


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18

">  пошлостью; ждешь, пока положит он ее в рот переводчику, который пережует
  ее и потом уже передаст тебе. Здесь же, на Востоке, каждое слово обшивается
  комплиментами. Я не понимаю, как европейские путешественники и книжники
  имели дар заводить любопытные разговоры со здешними жителями, не зная ни
  одного из восточных языков. Я думаю, что многие из этих разговоров выдуманы
  на досуге, чтобы бросить на книгу местную краску. Меня тошнит от всякого
  шарлатанства - после двух-трех фраз мне всегда хочется сказать через
  переводчика собеседнику: убирайся, пожалуйста, к черту и оставь меня в покое,
  как и я оставлю тебя.
  
  
  Во вторник, 6 июня, отправился я из Бекфея в 6-м часу утра. Ночевать
  должен я был в Захле, часов за 7 или 8 - заезжал я в иезуитский монастырь
  возле дома эмира. Два иезуита, церковь и школа. В горах есть и другие
  иезуитские заведения.
  
  Нельзя не отдать справедливости иезуитской и вообще римской
  церковной деятельности. Зовите ее властолюбием, но она приносит полезные
  плоды, а лица, которые именем церкви действуют, достойны всякого уважения
  и не заслуживают никакого нарекания. Они учат тому, во что сами верят и чем
  проникнуты с детства. Церковь их, может быть, ошибается, но они
  добросовестные, ревностные исполнители ее воли и учения. Самоотвержение их
  поразительно. Духовные лица эти вообще люди образованные - и должны
  жить посреди невежества и лишений всякого рода. Что же им делать, как не
  пропаганда? На то они и посланы - духовные воины, разосланные по всем
  концам мира, чтобы завоевать края оружием слова и покорять завоеванных
  власти, пославшей их. Они бодрствуют на страже и не упускают ни одного
  случая умножить победы свои. Да это жизнь апостольская.
  
  От настоятеля узнал я, что жив еще иезуит патер Розавен, который был
  при мне в иезуитской школе в Петербурге. Я просил его передать ему поклон от
  старого ученика, про которого он, вероятно, забыл, хотя он, и вообще иезуиты,
  меня любили и отличали; но никогда, ни полусловом не старались поколебать
  во мне мое вероисповедание и переманить к себе.
  
  Можно осуждать правительство или владыку за честолюбие его, но
  преданные ему воины, которые, не жалея трудов жизни своей, ратуют с честью
  и самоотвержением по долгу совести и присяги, возбудят всегда почтение во
  всех беспристрастных людах, и потому толки о пронырствах римского
  духовенства всегда мне кажутся нелепы.
  
  Духовные начала, на коих основана церковь наша, могут быть чище, но
  духовное воинство римской церкви образовано и устроено гораздо лучше
  нашего. Их точно снедает ревность о Доме Господнем - как, то есть чем, учили
  их признавать этот дом. Смешно же требовать от этих миссионеров, чтобы они
  обращали в христианство в пользу протестантской или греческой церкви, а
  надобно же обращать или набирать в какое-нибудь вероисповедание, пока не
  будет общего, пока не будет единого пастыря и единого стада. Единый Пастырь
  и есть, но стадо разбито и ходит под различными таврами.
  
  Дорога в Захле лучше Бейрутской, усеяна зелеными оазисами деревьев.
  Есть даже рощицы - что-то вроде нашего ельника. Так пахнет иногда от них
  Русью, что захочется слезть с лошади и пойти по грибы, но вспомнишь
  Тредьяковского и скажешь:
  
  Лето, всем ты любовно,
  Но, ах, ты не грибовно.
  
  На дороге роща старых и широковетвистых деревьев в местечке Эльмруз,
  с маронитской церковью и школой. Мальчишки на дворе у церковной паперти
  твердили уроки свои по арабским книгам, вероятно, духовного содержания. Что
  из этого будет, Богу известно; но семена сеются.
  
  Нельзя вообразить себе, как вся эта страна взволнована, взъерошена
  горами. Какая революция, почище всякой Июльской и Февральской, раскопала
  эту мостовую и раскидала ее громадные камни. Ламартину, вероятно, было бы
  завидно, глядя на это. Революция его рукоделия - детская игрушка; а тут видна
  рука Божия. Впрочем, и эти титановские и, казалось бы, неприступные и
  непереступные баррикады не заградили пути ни человеческой
  промышленности, ни суетному человеческому любопытству. И здесь, где
  только можно и где природа немного уступчивее и ручнее, засеяны полосы,
  зеленеют виноградники и шелковица. И здесь путешественник от нечего делать,
  покинув гнездо свое, карабкается по этим чудовищным горам, под опасением,
  при малейшей неверности шага лошади своей, нанятой за 15 пиастров на день,
  переломать себе ноги и руки, если не голову, один раз навсегда.
  
  Впрочем, надо отдать справедливость горам: они здесь очень живописны
  и своеобразны: то иссечены они в виде крепости с башнями, то громадные
  камни лежат в каком-то порядке, точно кладбища с гробницами исполинов,
  допотопных титанов. Поминутно прорываются, с прохладительным туманом,
  стремительные потоки. Нет сомнения, что в этой знойной стороне чувствуешь
  не только внутреннюю жажду, но жаждут зрение и слух; и один вид, и одно
  журчание воды уже усладительно, и утоляет и освежает воображение. Со всем
  тем горы хороши как декорация, но лазить с непривычки по декорациям тяжело
  и накладно.
  
  А.Л. Нарышкин, путешествуя в Германии, отвечал проводнику своему,
  предлагавшему взойти на высокую гору, что он обходится с горами, как с
  женщинами, и любит быть всегда у их ног. Шатобриан написал против гор злой
  и красноречивый памфлет.
  
  К вечеру приехал я в Захле. Остановился в доме шейха Абу-Ассафа,
  православного, род арабского старосты или бурмистра, но старосты на лихом
  коне и воинственного. В Захле смешанного народонаселения тысяч до десяти.
  За несколько лет они воевали с друзами и одержали над ними победу. Мой
  староста показывал мне с гордым удовольствием место его военных подвигов.
  Захле на горе, в виду Анти-Ливан, внизу извивается речка. У меня вовсе нет
  местных красок, имен урочищ не помню, а записывать по пути скучно. Берега
  реки обсажены высокими тополями - царство прохлады. Отужинав с шейхом,
  лег спать. Тут было царство мух и мошек невидимых и неслышных - только
  догадаешься о них, когда тайно и предательски впустят они жало свое в щеку
  или веки, которые они особенно жалуют.
  
  В среду, рано утром, отправился в Балбек. Дорога ровная как скатерть по
  Балбекской долине, широко расстилающейся между двумя стенами Ливанской и
  Анти-Ливанской. Она почти вся обработана. Жатва, луга, на коих пасутся
  богатые стада. Шелковая мурава, на которую можно и прилечь. Сельские
  картины, успокаивающие и освежающие чувства после судорожных сцен
  истерзанной и ломаной природы утесов; тут можно пустить коня своего вскачь,
  что я и сделал к неудовольствию спутников и проводников моих. Пришлось же
  мне прослыть отчаянным наездником: я был всегда далеко впереди от каравана
  своего. Долина простирается верст на 60 в длину и, судя по глазомеру, верст на
  20 в ширину. Я проехал ее с небольшим в четыре часа, а казенная езда - шесть
  часов.
  
  О развалинах Балбека, после того, что было о них мною сказано,
  говорить нечего, к тому же жарко и писать не хочется. Развалины сами по себе,
  какие бы они ни были, для глаз и чувства моего, не имеют много приманки. Я
  рад, что видел Балбекские развалины, но еще более рад, что на пути к ним
  проехал часть Ливанских гор и Балбекскую долину.
  
  Природа, в каком бы виде она ни была, для меня всегда привлекательнее
  зданий здравствующих и зданий развалившихся; но здесь любопытно и
  поразительно видеть, что делали люди за несколько тысяч лет до нас, какими
  громадами они поворачивали и какие памятники воздвигали. В сравнении с
  ними наши монументальные здания - карточные домики и детские игрушки; а
  Краевский толкует о прогрессе. Пришел бы он посмотреть на развалины храма
  Балбека, посудить по нему, что должен был быть город, вмещавший в стенах
  своих такое громадное здание. На какую высшую степень просвещения,
  промышленности и художественности такое строение указывает, и сравнить все
  это с опустением, невежеством и бедностью духовной и материальной, которые
  овладели ныне этим местом.
  
  Я два раза осматривал развалины: в первый день приезда и во второй при
  месячном сиянии. На другой день еще посвятил несколько часов на прогулку по
  развалинам. Они обведены речкой. Вода превосходная. К развалинам на ней
  построена мельница. Под широкими сводами сучат веревки. Вот нынешняя
  жизнь и значение некогда знаменитого и великолепного храма. В Трое и того не
  найдешь. Впрочем, там найдешь Гомера и его "Илиаду", как в Гомере найдешь
  Трою.
  
  В Балбеке ночевал у мутрана, епископа, грека Нимского. Он спрашивал
  меня о графе Остерман-Толстом.
  
  Возвращаясь ночью от прилунной прогулки по развалинам, проходили
  мимо сада, где за стенами совершался мусульманский девичник, пели
  предсвадебные песни и били в ладоши. Провожавшие нас турки и христиане
  боялись долго оставаться на улице, чтобы не нарушать близким присутствием
  нашим таинства женского сборища, которое признается у турков гражданской и
  домашней святыней, неприкосновенной для мужчин и особенно для гяуров.
  
  В четверг в 3 часа пополудни выехал я из Балбека; часу в 8-м вечера
  возвратился в Захле. За полчаса до селения выехал ко мне навстречу шейх в
  красном бурнусе, соскочил с коня и с поклоном вложил мне в рот свою
  курящуюся трубку - величайшая восточная учтивость, которая некогда
  переводилась на Западе предложением понюхать табаку из табакерки. И тут и
  там табак - символ приветствия. Если хорошо бы порыться в древних обычаях,
  то, может быть, найдешь, что обычаи одни и те же, как мысли и понятия,
  обходят с некоторыми изменениями круг земли и столетий.
  
  Шейх провез меня по всей столице своей, вероятно, с мыслью удивить
  меня ее обширностью и многолюдством, которое стекалось по пути его со
  знаками почтения. А мне хотелось проехать по другой стороне - низменной,
  чтобы при вечерней прохладе и блеске звезд полюбоваться течением реки и
  темной зеленью тополей. Но, несмотря на мои убеждения, которых он, впрочем,
  не понимал, я должен был переменить свою поэтическую прогулку на
  торжественное, но прозаическое шествие по кривым и крутым улицам, мимо
  мазанок и лачуг, и только с вершины прислушиваться к плеску струй,
  разливавшихся в глубине оврага.
  
  Вечером арабы пели, плясали передо мною род восточного канкана с
  отрывистыми и угловатыми телодвижениями. Мало-помалу плясун входит в
  пассию, кидается, вскликивает, перегибает спину свою назад так, что, закинув
  голову назад, чмокается сзади губами своими с одним из присутствующих и
  изнуренный падает на свое место.
  
  На другой день, в пятницу, худо выспавшись от нашествия
  разноплеменных насекомых, отправился я в обратный путь в 5 часов утра. По
  маршруту моему, этот переход разделен был на два дня. Так и лошади были
  наняты; но я совершил его в один присест, к неудовольствию моих спутников и
  к удивлению ожидавших меня в Бейруте не ранее пятницы. Около тринадцати
  часов был я на коне, с малыми остановками в конаке, чтобы выпить чашку кофе,
  и к 7-ми часам, т.е. к обеду, был я в доме Базили.
  
  Мой возвратный путь лежал, или карабкался и корячился, по другим
  горам. Путь такой же тяжелый и со всяким другим конем, не туземным или
  тугорным, опасный; при солнечном сиянии ехал я часы по туманам, или
  облакам, и проникнут был плавающей надо мной и вокруг меня влагой. Дороги
  разглядеть не мог; но тут были нужны не мои глаза, а лошадиные.
  
  По вершинам некоторых гор лежали снежные полосы, как у нас холсты
  для беления по деревням. Горы еще тем нехороши, особенно для усталого
  путника, который видит перед собою цель своего странствования, что эта
  мнимая близость обманывает его зрение. С крыльями и легко бы долететь по
  прямому направлению, но тут кружишься иногда час и более почти все на
  одном месте, потому что крутизна скалы не дозволяет прямо спускаться, а
  надобно лавировать.
  
  
  В субботу пришел австрийский пароход; прибывший на нем из
  Константинополя ... дал нам известие об отъезде Павлуши и другие
  стамбульские вести. В воскресенье пришел русский бриг "Неандр" с
  архимандритом Софониею и Галенкою. У Базили обедали архимандрит,
  капитан брига Рябинин и граф Бутурлин с сыном, променявший свое русское
  графство, свои русские поместья и свою коренную личность на состояние не
  помнящих родства и приписанных к Римской церкви. Итальянцами им не
  бывать, разве потомкам их, а русскими они уже не суть. Если все это по
  убеждению и для спасения души, то и прекословить нечего. В некотором
  отношении можно иногда пожалеть о них, но еще более должны им
  позавидовать, ибо временные блага принесли они в жертву.
  
  
  В понедельник, в Духов день, архимандрит служил обедню в греческой
  церкви. В отступнике Бутурлине замечательно много русского духа и вообще
  русской складки. Он даже усердный читатель "Северной Пчелы" и говорил, что
  по отъезде из Италии тоскует по ней. Ему известны и приснопамятны выходки
  Булгарина против толстых журналов.
  
  
  Во вторник, к пяти часам пополудни, сели мы на австрийский пароход
  "Шилд". Он был окрещен во имя Ротшильда, но Ротшильд не согласился быть
  восприемником его, и пароход обезглавили. Дня два пред отъездом нашим дул
  сильный ветер и раскачал море. До острова Родоса нас порядочно било, тем
  более что машина не в соразмерности с величиною судна. Мы шли медленно,
  узлов по пяти в час. Пароход новый, и деревянная обшивка его, хотя очень
  щеголеватая, не обдержалась и не отселась. Никогда не слыхал я подобной
  трескотни и скрипотни. Казалось, что все лопается, трескается и того и смотри
  - распадется. Со всем тем в субботу, в 4-м часу пополудни, бросили мы якорь в
  Смирнском рейде; и к 7 часам были мы уже заключены в свою карантинную
  тюрьму.
  
  На Смирнском рейде стоял французский пароход, отправляющийся в
  Константинополь, - и на нем Ламартин. Если турецкое правительство не было
  бы нелепо, то оно засадило бы Ламартина в карантин, вместо того, чтоб дать
  ему богатое поместье в своих владениях. Ламартин перевернул Францию вверх
  дном и после того бежит из нее как кошка, когда напроказит и разбросает
  посуду; а Диван, который ищет покровительства и милости Франции, оказывает
  неслыханное благодеяние безумцу, от которого все партии во Франции
  отказались и которого все равно обвиняют. Да и он хорош, устроив у себя
  республику, христорадничает у потомков Магомета и записывается к ним, более
  нежели в подданство, а в челядинцы, ибо идет питаться их милостынею и
  хлебом.
  
  На возвратном пути ничего замечательного не было. Плыли мы по
  знакомой дороге и мимо знакомых островов, только приставая к некоторым, а
  не выходя на берег, согласно с карантинными правилами. Либеральные врачи
  воюют против карантинов, но они видят в них вопрос, более политический,
  нежели вопрос общественного здравия, и негодуют на них как на стеснение
  свободы человеческой - наравне с цензурой, с запретительными тарифами и
  пр. и пр.
  
  Дело в том, что, со времени учреждения турецких карантинов, о чуме в
  Турции не слыхать. Это лучшее свидетельство в пользу карантинной системы
  - разумеется, благоразумной и умеренной, а не произвольной и излишне
  притеснительной. Что чума заразительна, что неограниченная свобода тиснения,
  в своем роде, общественная чума, что безусловная свобода торговли мечта
  несбыточная, все это оказывается на практике вопреки человеколюбивых и
  благодушных теорий. Смирнский карантин очень порядочен - на берегу моря,
  свежий ветер от него утоляет жар, и шум разбивающихся волн сладостно
  пробуждает внимание. Комнаты просторны и чисты, вероятно, потому, что
  султан на днях проехал через Смирну, и на всякий случай все в ней освежили и
  побелили.
  
  Точно то же делается и на святой Руси. Карантинная стража не пугает,
  как в Одессе, своими смертоносными мундирами, забралами и проч. У нас все
  пересолят. Между тем наблюдательность здешней стражи очень бдительна и
  вовсе не докучлива. Я бросил бумажку из окна, и через несколько времени
  пришел ко мне один из надзирателей и спросил меня: я ли бросил? На ответ
  мой, что я, просил меня вперед не делать. Сошел в сад, подобрал все лоскутки
  бумаги, апельсинные корки и бросил их в море.
  
  Обедаем мы с августейшего стола, то есть обед наш готовится поваром
  из Смирнской гостиницы Des deux freres Augustes (Два брата Августа). В
  карантине с нами англичанин Робертсон, сын датского консула в Смирне с
  женою, ребенком и братом, барон Шварц, баварец, наш иерусалимский спутник,
  два немецких живописца и около ста человек разного сброда. Вечером турки
  поют, играют в жгуты на дворе. Много в них живости и веселости. В то же
  время другие турки обращаются к востоку и не смущаемые ни присутствием
  нашим, ни играми своих братьев - с благоговением совершают, под открытым
  небом, свою вечернюю молитву. В числе стражи есть турецкий офицер, балагур
  и шутник; около него собирается кружок и потешается его рассказами и
  разными выходками.
  
  Вообще в Турции заметно равенство между различными степенями
  состояния. Дух братства, вероятно, от того, что степень образованности, то есть
  необразованности, почти всем общая. Вместе с тем много у них челядинства, и
  турок, немного зажиточный, ничего сам не делает и окружен большей или
  меньшей прислугой.
  
  
  В среду (я сбился числами), при восхождении солнца, отворили нам
  ворота нашей карантинной темницы. Множество барок было уже у берега. Все
  бросились нагружать на них свою кладь, и через час никого уже не было в
  карантине. Дул довольно сильный ветер против обыкновенного, ибо он
  поднимается вообще не ранее десятого часа, - и море барашилось. Жене не
  хотелось пасти это волнующееся стадо, и мы послали в город за porte-chaise
  (носилками) и за лошадью, чтобы ехать берегом. Между тем море стихло, и мы
  спокойно отправились в лодке, под охранением русского матроса,
  поселившегося в Смирне. Остановились мы по-прежнему в "Августейшей"
  гостинице.
  
  Был я у паши, московского знакомца. Он немного говорит
  по-французски, помнит Петербург и многие лица, которых он там знал, и
  расспрашивал меня о них. Его почитают приверженцем русской системы и
  потому удаляют его от султана.
  
  Султан заехал в Смирну вопреки маршрута, начертанного ему
  министерством. Уверяют, что сераскир, другой его beau-frere (зять), умолял его
  на коленях не заезжать в Смирну, пугая его болезнями, землетрясениями etc.
  Но, если не удалось им помешать султану быть в Смирне, то успели они
  ограничить пребывание его в ней несколькими часами, тогда как приготовления
  и праздники устроены были на несколько часов. По всему видно, что паша в
  оппозиции. Он очень худо отзывался об египетском паше, которого султан
  видел в Родосе и от которого принял в подарок богатый пароход, чему
  Галиль-паша будто верить не хотел, говоря, что это противно последнему
  торжественному постановлению султана принимать подарки свыше стольких-то
  ок (мер веса) винограда, груш etc.
  
  Говоря о Ламартине, недавно проехавшем через Смирну, припоминал он
  слова его в Палате депутатов, что Турция - это труп; и я сказал, что тогда
  Ламартин - червь, который питается этим трупом, что очень рассмешило
  пашу.
  
  Я просил его держать построже своего нового помещика. Он отвечал
  мне, что не боится его. Вообще пашу очень хвалят за деятельное и хорошее
  управление. От него поехал я на Мост Караванов и опять не видал ни единого
  верблюда.
  
  Вместо пятницы пароход отправился в четверг. К четырем часам
  переехали мы на него в лодке, которую порядочно качал противный ветер, но
  русский матрос перевез нас благополучно. На пароходе нашли мы знакомое
  семейство муллы, бывшего в Иерусалиме, и очень дружно жили с гаремом его,
  на пароходе, очень обходительным и даже не закутывающим лица своего. Ветер
  был сильный и совершенно противный. Мы шли медленно, пароход скрипел во
  всю мочь, но качка была сносная. Нервы мои сначала несколько
  взбудоражились, но вскоре угомонились, и все обошлось благополучно.
  
  Ночью остановились мы у острова Мителена и нагрузили на наш
  пароход около ста сорока негров и негритянок, - более последних, которых
  везли на продажу в Константинополь. Вот тебе и работорговля, против которой
  так либерально толкуют и так либерально крейсируют на далеких морях и
  которая здесь открыто производится под австрийским флагом. Впрочем, негры
  эти казались очень покойны и даже веселы, лежа на палубе, как скотина. Их
  ощупывали и осматривали, чтобы видеть, нет ли каких телесных пороков.
  Охотники и знатоки определяли, каждому и каждой, чего тот или другая стоит.
  Кажется, средняя цена от 1500 пиастров до 2000 и 2500. Но капитан парохода
  говорил, что совершить покупку на пароходе он не дозволит.
  
  Нас пугали усиления качки в Мраморном море, но ветер к вечеру утих, и
  мы спокойно проспали последнюю ночь нашего плавания.
  
  
  В субботу, 24 июня, к десяти часам утра, бросили мы якорь в красивом
  Константинопольском рейде.
  
  
  В том или другом восточном городе славятся в особенности
  какие-нибудь плоды, например сидонские абрикосы (белокожие). Но вообще
  нет для фруктов лучшего климата как Милютинские лавки. Здесь нет поры
  зрелости для плодов. За неумением и неимением средств сохранить их в
  холодном месте, срывают их с дерева зелеными, да и пора их кратковременна.
  То их еще нет, то их уже нет. Восток роскошен только в тысяче и одной ночи.
  Какая роскошь в стране, где женщины невидимки.
  
  
  Буюкдере. Мы переехали сюда в дом Титова 28 июня. Утром в Пере
  около 5 часов утра пробудило нас легкое землетрясение. Встал с постели. Все в
  воздухе, на небе, на море, на земле было тихо и ясно. Волновалась одна
  внутренность земли. Нас провожало из Перы землетрясение (8 апреля), и на
  обратном пути почти встретило землетрясение. Неприятная мысль, что если
  было одно землетрясение, почему не быть еще землетрясению завтра,
  послезавтра и так далее. Землетрясения, по несколько пароксизмов в день, били
  же, как лихорадка, Смирну в течение целого месяца.
  
  
  Ламартин нанизывал фразы перед Фуад-эффенди о благоденствии
  Турции, которую он не узнает, так много подвигнулась она на дороге успехов и
  улучшений. "Это огромный прогресс, настоящее воскресение", - отвечал ему
  Фуад, лукаво намекая на прежние слова Ламартина, который на трибуне
  говорил, за несколько лет перед сим, что Турция это труп. Ламартин попал на
  мель и закусил губы.
  

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 444 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа