Чехов Антон Павлович - Письма. (1887 - сентябрь 1888)

262. Ал. П. ЧЕХОВУ

20 апреля 1887 г. По пути в Новочеркасск,

263. М. П. ЧЕХОВОЙ

23 апреля 1887 г. Зверево.

264. ЧЕХОВЫМ 25 апреля 1887 г. Черкасок,

25 апрель.

265. М. П. ЧЕХОВОЙ

29 апреля 1887 г. По пути в Рагозину Балку.

266. ЧЕХОВЫМ

30 апреля 1887 г. Рагозина Балка.

   Недалеко шахты. Завтра рано утром еду в Ивановку (23 версты) за письмами, на дрогах и в одну лошадь.

   У меня геморрой и болит левая нога. Получил от Миши одно письмо от 14 апр<еля>. От Александра писем не имею.

   Едим индюшачьи яйца. Индейки несутся в лесу на прошлогодних листьях. Кур, гусей, свиней и пр. тут не режут, а стреляют {Стрельба непрерывная.}.

  

   Прощайте.

   Кланяюсь.

  

  

  

   1-го мая.

  

   Получаемые на мое имя письма держи при себе и уже не высылай на ст. Крестную. Скоро увидимся. Поклонись папе, маме, Володе и девочкам.

   Твой А. Чехов.

  

   На обороте:

   Таганрог

   Георгию Митрофановичу Чехову.

  

  

   5 май.

   Вчера, добрейший Николай Александрович, ездил я в почтовое отделение в Ивановку (23 версты) и получил там 2 Ваших письма: одно, адресованное Вами в Крестную, другое, пересланное мне из Таганрога. Почта здесь почитается роскошью, а посему почтовых учреждений немного, да и те сидят без дела... Чтобы получить письмо или газету, надо ждать оказии, а нарочно за корреспонденцией тут никто не ездит. Если будете часто ездить зря, т. е. за газетами, то Вы рискуете прослыть бездельником, вольнодумцем и социалистом.

   Вы напрасно сердитесь на мое молчание. Рад бы писать, да почты нет. И послал я Вам не одно письмо, как Вы пишете, а два: одно в Питер, а другое в село Ивановское.

   Сейчас я еду в Славянск, а оттуда в Святые горы, где пробуду 3-4 дня в посте и молитве. Из Святых гор в Таганрог...

   Ужасно: у меня 53 рубля - только. Приходится обрезывать себе крылья и облизываться там, где следовало бы есть. Езжу теперь в III классе, и как только у меня останется в кармане 20 р., тотчас же попру обратно в Москву, чтобы не пойти по миру.

   Ах, будь бы у меня лишних 200-300 руб., показал бы я кузькину мать! Я бы весь мир изъездил! Гонорар из "Петербургской газ<еты>" идет в Москву, семье. Возлагаю большие надежды на осколочный гонорар, к<ото>рый просил В<иктора> В<икторови>ча выслать мне в Таганрог.

   Жил я в последнее время в донской Швейцарии, в центре так называемого Донецкого кряжа: горы, балки, лесочки, речушки и степь, степь, степь... Жил я у отставного хорунжего, обитающего на своем участке вдали от людей. Кормили меня супом из гуся, клали спать на деревянный диван, будили стрельбой из ружей (в кур и гусей, которых здесь не режут, а стреляют) и визгом наказуемых собак, но тем не менее жилось мне превосходно. Впечатлений тьма. Поживи В<иктор > Викторович > со мной один день, он или удрал бы, или же вообразил бы себя где-нибудь в Сингапуре или Бразилии. Вообще я доволен своей поездкой. Неприятно только безденежье. Невероятно, но верно; я выехал из Москвы с 150 рубл<ями>.

   Прощайте. Подана лошадь. О геморрое потом. Сегодня я в дороге буду до ночи.

   Ваш

   Почтение Вашим.

  

  

   5 май. Станция Часов-Яр.

   6 1/2 часов вечера.

   Еду от Кравцова в Славянск, откуда направляюсь (ночью) в Святые горы.

   Из Св<ятых> гор -в Таганрог, куда потрудитесь написать о дне выезда на дачу.

   Теперь мои критики имеют полное право сравнивать меня с Лейкиным: я хромаю на левую ногу, к<ото>рая болит.

   Деньги на исходе. Если останусь без копейки, то поступлю в Таганроге в Михайловские певчие.

   Погода чудесная. Виды восхитительные. Напоэтился я по самое горло, на 5 лет хватит.

   Поклоны.

   Когда Иваненко поедет домой?

  

   На обороте:

   Москва, Кудринская Садовая, д. Корнеева

   Марии Павловне Чеховой

  

  

   11 май. Таганрог.

  

   Стрепетом продолжаю. От Кравцова я поехал в Святые горы. До Азовской дороги пришлось ехать по Донецкой от ст. Крестная до Краматоровки. Донецкая же дорога изображает из себя следующий соус:

   Центральный шарик -это ст. Дебальцево. Остальные шарики - это всяческие Бахмуты, Изюмы, Лисичански, Лугански и прочие пакости. Все ветви похожи друг на друга, как камбурята, так что попасть в Дебальцеве вместо своего поезда в чужой так же легко, как в потемках принять Весту за фальшивого монетчика. Я оказался настолько находчивым и сообразительным, что поездов не смешал и благополучно доехал до Краматоровки в 7 часов вечера. Здесь духота, угольный запах, дама жидовка с кислыми жиденятами и 1 1/2 часа ожидания. Из Крамат<оровки > по Азов<ской > дороге еду в Славянск. Темный вечер. Извозчики отказываются везти ночью в Св<ятые> горы и советуют переночевать в Славянске, что я и делаю весьма охотно, ибо чувствую себя разбитым и хромаю от боли, как 40 000 Лейкиных. От вокзала до города 4 версты за 30 коп. на линейке. Город - нечто вроде гоголевского Миргорода; есть парикмахерская и часовой мастер, стало быть, можно рассчитывать, что лет через 1000 в Славянске будет и телефон. На стенах и заборах развешаны афиши зверинца, под заборами экскременты и репейник, на пыльных и зеленых улицах гуляют свинки, коровки и прочая домашняя тварь. Дома выглядывают приветливо и ласково, на манер благодушных бабушек, мостовые мягки, улицы широки, в воздухе пахнет сиренью и акацией; издали доносятся пение соловья, кваканье лягушек, лай, гармонийка, визг какой-то бабы... Остановился я в гостинице Куликова, где взял No за 75 коп. После спанья на деревянных диванах и корытах сладостно было видеть кровать с матрасом, рукомойник и - о великодушие судьбы!- милейшего Якова Андреича. (Путешествуя по миру, я пришел к заключению, что Яков Андреич гораздо полезнее и приятнее Якова Алексеича, Якова Сергеича Орловского и даже Яшеньки М.!) В открытое настежь окно прут зеленые ветки, веет зефир... Потягиваясь и жмурясь, как кот, я требую поесть, и мне за 30 коп. подают здоровеннейшую, больше, чем самый большой шиньон, порцию ростбифа, который с одинаковым правом может быть назван и ростбифом, и отбивной котлетой, и бифштексом, и мясной подушечкой, к<ото>рую я непременно подложил бы себе под бок, если бы не был голоден, как собака и Левитан на охоте.

   Утром чудный день. Благодаря табельному дню (6 мая) в местном соборе звон. Выпускают из обедни. Вижу, как выходят из церкви квартальные, мировые, воинские начальники и прочие чины ангельстии. Покупаю на 2 коп. семечек и нанимаю за 6 рублей рессорную коляску в Св<ятые> г<оры> и (через 2 дня) обратно. Еду из города переулочками, буквально тонущими в зелени вишен, жерделей и яблонь. Птицы поют неугомонно. Встречные хохлы, принимая меня, вероятно, за Тургенева, снимают шапки, мой возница Григорий Поленичка то и дело прыгает с козел, чтобы поправить сбрую или стегнуть по мальчишкам, бегущим за коляской... По дороге тянутся богомольцы. Всюду горы и холмы белого цвета, горизонт синевато-бел, рожь высока, попадаются дубовые леса -- недостает только крокодилов и гремучих змей.

   В Св<ятые> горы приехал в 12 часов. Место необыкновенно красивое и оригинальное: монастырь на берегу реки Донца у подножия громадной белой скалы, на которой, теснясь и нависая друг над другом, громоздятся садики, дубы и вековые сосны. Кажется, что деревьям тесно на скале и что какая-то сила выпирает их вверх и вверх... Сосны буквально висят в воздухе и, того гляди, свалятся. Кукушки и соловьи не умолкают ни днем, ни ночью...

   Монахи, весьма симпатичные люди, дали мне весьма несимпатичный No с блинообразным матрасиком. Ночевал я в монастыре 2 ночи и вынес тьму впечатлений. При мне, ввиду Николина дня, стеклось около 15 000 богомольцев, из коих 8/9 старухи. До сих пор я не знал, что на свете так много старух, иначе я давно бы уже застрелился... О монахах, моем знакомстве с ними, о том, как я лечил монахов и старух, сообщу в "Нов<ом> времени" и при свидании. Служба нескончаемая: в 12 часов ночи звонят к утрене, в 5 - к ранней обедне, в 9 - к поздней, в 3 - к акафисту, в 5 - к вечерне, в 6 - к правилам. Перед каждой службой в коридорах слышится плач колокольчика и бегущий монах кричит голосом кредитора, умоляющего своего должника заплатить ему хотя бы по пятаку за рубль:

   - Господи И<исусе> Х<ристе>, помилуй нас! Пожалуйте к утрене!

   Оставаться в No неловко, а потому встаешь и идешь... Я облюбовал себе местечко на берегу Донца и просиживал там все службы. Купил тетке Ф<едосье> Я<ков-левне > икону.

   Еда монастырская, даровая для всех 15 000: щи с сушеными пескарями и кулеш. То и другое, равно как и ржаной хлеб, вкусно.

   Звон замечательный. Певчие плохи. Участвовал в крестном ходе на лодках.

   Прекращаю описание Св<ятых> гор, ибо всего не опишешь, а только скомкаешь.

   На обратном пути пришлось на вокзале ждать 6 часов. Тоска. На одном из поездов видел Созю Ходаковскую: мажется, красится во все цвета радуги и сильно окошкодохлилась.

   Всю ночь в III классе дохлого, гнусного, тянучего товаро-пассажирского поезда. Утомился, как сукин сын,

   Теперь я в Таганроге. Опять "ета... ета... ета..." опять короткий диванчик, Коатс, вонючая вода в рукомойнике... Езжу в Дубки, в Карантин и гуляю в садах. Много оркестров и миллион девиц. Вчера сижу с одной девицей, местной аристократкой, в Алферакинском саду; она показывает мне на одну старуху и говорит:

   - Это такая стерва! Поглядите: у нее даже походка стервячая.

   Между девицами попадаются хорошенькие, но я решил не изменять Яшенькам.

   Изучаю местную жизнь. Был на почте, в купальнях, на Касперовке,.. Открытие: в Таганроге есть Мясницкая улица.

   На большой улице есть вывеска? "Продажа искусминных фрухтовых вод". Значит, слыхал, стерва, слово "искусственный", но не расслышал как следует и написал "искусминный".

   Если я пришлю к Вам на дачу телеграмму такого рода: "Вторник дачным Алексея", то это значит, что приеду во вторник с дачным поездом и прошу выслать Алексея. Вторник, конечно, не обязателен, ибо я не знаю ни дня, ни часа, когда вернусь домой и сяду за работу.

   Когда пишу, тошнит. Денег у меня нет, и если б не способность жить на чужой счет, то я не знал бы, что делать.

   Пахнет акацией. Людмила Павловна растолстела и очень похожа на жидовку. Никакой ум не может постигнуть всей глубины ее ума. Я когда слушаю ее, то решительно теряюсь перед неисповедимыми судьбами, создающими иногда такие редкие перлы. Непостижимое создание! Я еще не забыл анатомии, но, глядя на ее череп, начинаю не верить в существование вещества, именуемого мозгом.

   Дядя прелестен и чуть ли не лучше всех в городе.

  

   Получил от М<арии> В<ладимировны> письмо.

  

  

   14 май. Таганрог.

   Сегодня получил Ваше письмо, добрейший Николай Александрович! Так жарко и душно, что нет сил писать, но писать нужно, ибо завтра, 15-го, я возвращаюсь в Москву и 17-го вечером уже буду в Воскресенске на даче. Стало быть, наша южно-неверная переписка должна пресечься на этом письме, а я должен закончить ее сугубою благодарностью Вам за письма, коими Вы услаждали меня за всё время моей калмыцкой жизни.

   Когда я буду у Вас в усадьбе? Когда соберусь с силами и сумею выехать в Питер, а это случится не позже того времени, когда напечатаю два-три субботника и наживу рублей 150-200. Во всяком случае я едва ли не воспользуюсь Вашим любезным приглашением. Буду стараться приехать к Вам не позже 10 июня.

   Благородного потомка Апеля и его (...) Рогульки прошу оставить для меня, если только он кобелек, не урод и если Ваши дворняжки не помогали Апелю тараканить Рогульку в период зачатия. Я приеду и возьму.

   Недавно я вернулся из Святых гор, где при мне было около 15 000 богомольцев. Вообще впечатлений и материала масса, и я не раскаиваюсь, что потратил 1 1/2 месяца на поездку. Отвратительно и гнусно только одно: безденежье, отравлявшее мне всякое удовольствие. Завтра я еду и вернусь в Москву без копейки. Придется прибегнуть к займу. Возьму у всех понемножку. Вы тоже сделаете мне великое одолжение, если сейчас же по получении сего письма пошлете на мое имя в Воскресенск Москов<ской> губ. рублей сорок на "первое обзаведение", а я Вам тотчас же по приезде пришлю рассказов и возблагодарю небо за то, что оно дало нам такого великодушного редактора. Гол я, как сокол; в поездке истрепался, обносился, запачкался и даже (...)

   Прощайте и поклонитесь Вашим.

   До скорого свидания.

   Ваш

  

   Пальмин неутомим; надо будет демонстрировать его в обществе врачей как редкий случай новой болезни "cvartiromania".

  

  

   17 мая.

   Милейший Гусев! Я вернулся. Мой адрес: Воскресенск Моск. губ. Большое письмо особо.

   Постарайся, чтобы о моей книге печаталось по понедельникам на 1-й странице в отделе! "Следующие издания Суворина печатаются и проч.".

   Не забудь: книга посвящается Григоровичу. Пишу в вагоне.

   Поклоны всем.

  

   На обороте:

   Петербург,

   Кавалергардская 20, кв. 42

   А. П. Чехову.

  

  

  

   Я приехал!!!

   Если Вы не прочь поглядеть мою загоревшую рожу, то будьте дома в понедельник от 12 до часа.

   Поздравляю Вас с намерением вступить в законный брак. Одобряю и охотно подражал бы, если бы была подходящая невеста. Ура!

   Завтра еду и вернусь к июлю.

   Денег ни копейки... Не дадите ли Вы Вашему шаферу взаймы рубликов 25-35? Лопни мои животы, отдам. Если же, по случаю свадьбы, у Вас безденежье, то умоляю Вас отказать.

   Что гишпанцы?

  

  

  

   20 май.

   Саша-Таракаша!

   Возвратившись вспять, считаю своим священным удовольствием поблагодарить тебя за то, что за всё время моего скитания ты был добрым и великодушным хозяином моего покоя, т. е. хлопотал с моим гонораром. Принимая во внимание, что тебе, утонувшему в заботу и хлопоты с больными сочадами, было совсем не до чужого гонорара, я в твоей любезности вижу не одолжение, а подвиг; потому прошу считать меня своим должником, жаждущим расквитаться. 1000 раз спасибо.

   Впрочем, далее. Твое письмо на латинском языке гениально. Я его спрятал и буду хранить до тех пор, пока разучусь понимать разумное и оригинальное; когда я показал его в Таганроге учителю латинского языка, то тот пришел в неописанный восторг от "духа", каким пропитано это короткое, ко замечательно талантливое письмо. В особенности хорошо "revolverans cordem".

   Теперь, извини, опять о гонораре. На Троицу понедельницкий No не выйдет, а потому пора посылать в "Пет<ербургскую> газ<ету>" счет. Вот он:

   No 120. "В лесу" - 251 строка.

   Далее следует понедельник 11 мая, т. е. No 127, к<ото>рого у меня нет. Рассказ называется, кажется, "Следователь". Истребуй его в конторе, сочти число строк и присовокупи к счету. Кстати же вырежи его ножницами и вышли мне почтой, взяв марки из гонорара. Далее:

   No 134. "Обыватели" - 316 строк.

   Итого, стало быть, в трех номерах около 900 строк на сумму около 100 р. Оные деньги получи и вышли мне по адресу: г. Воскресенск (Московск. губ.), г. Чехову.

   При гонораре письмо - обязательно.

   Сообщи о здоровье сочад. Николке твоему поклон.

   Пиши о книге, о Суворине, о Неве, о прочем... О путешествии своем не пишу, ибо увидимся не позже июля.

   Прощай и будь здоров. Погода плохая. Хандра и легкое нездоровье.

   Пишу субботник.

   868 х 12 = 104 р. 16

  

  

   22 май. Воскресенск.

   Матери его сто чертей, 3° тепла по R!!!

   Ваш гнев, добрейший Николай Александрович, обратился в невидимую мглу, когда Вы, вернувшись из П<етер>бурга к себе в Ивановское, нашли мое письмо из Таганрога, посланное в день моего выезда и ехавшее вместе со мной в почтовом поезде. Вы удивительно немилостивый и жестокосердый человек! Вы упрекаете меня в том, что я, скитаясь по югу, ничего не писал в "Осколки"... Если я не писал, то рассчитывал на Ваше снисхождение и на то, что Вы поймете положение человека путешествующего, которому решительно не до авторства. Правда, в "Газету" я писал, но через силу, поневоле, чтоб не заставить свою фамилию жить на чужой счет, писал мерзко, неуклюже, проклиная бумагу и перо. Будь у семьи деньги, я, конечно, не писал бы и туда. Что касается писем, то я писал их часто и охотно,- стало быть, и эта часть Вашего протеста не выдерживает критики. Впрочем, да простит Вас бог! Когда Вам или Билибину придет охота попутешествовать, то я сочту обязанностью прийти на смену и расквитаться с Вами за свое почти 2-х месячное безделье.

   Ну-с, у нас холодище. Я мерзну, как сукин сын, и жду с нетерпением, когда пальминские Фебы и Зефиры оставят небесную портерную и начнут греть бедных дачников. Моя дача без печей; кухня есть, но нет камина. Бррр!! Сижу в осеннем пальто, стараюсь родить субботник, но вместо мыслей из головы выдавливаются какие-то выморозки.

   У меня геморрой. Сидячая жизнь - не единственная причина. Эксцессы in Baccho et Venere, болезни сердца, печени, кишок играют немалую роль в этиологии. У меня геморрой наследственный, т. е. наследственна наклонность вен к расширению. У меня узлы не только in recto, но и на голенях, так что, того и гляди, образуются язвы. Голени мои страждут, я думаю, оттого, что я мало сижу, а всё шагаю...

   Надеюсь, что Ваше здоровье великолепно. Я приеду в начале июня, когда буду иметь на это право и когда отдохну от поездок. Ладожское озеро не дорого объездить, но ведь дорога дорога в Питер. Надеюсь, что Вы уж не голодуете и не отказываетесь от рюмки водки ради компании.

   Мне хочется повидаться с Вами, чтобы описать Вам свое путешествие; хочется также повидать Неву в летнем одеянии.

   D-ra города Таганрога благодарят Вас за присланные газетные вырезки о массаже.

   Поклонитесь Прасковье Никифоровне и Феде, а также и себе в зеркало. Будьте здоровы.

  

  

   Лука Иваныч!

   Деньги 103 р. я получил, но за то, что ты замошенничал 16 коп., ты будешь гореть в аду.

   Ты просишь покорнейше позволения прибавить к книге еще 20-й лист, якобы для ровного счета. Усматриваю в сей просьбе злой умысел сделать мою книгу дороже, а потому не позволяю. Если не будет 20-го листа, то читатели не подохнуть.

   Если, как ты пишешь, типография будет сдавать тебе книгу, то не принимай, ибо книга не моя, не твоя, не папашина, а суворинская. Суворин заварил кашу, пущай и расхлебываить.

   Образчик заглавных листов посылаю.

   Вели печатать по понедельникам анонс, что моя книга печатается. Не будь штанами.

   8-10 июня я буду в С.-Петербурге. Если желаешь откланяться мне, то почисть сапоги, причешись и приходи на вокзал в день и час, о коих сообщу телеграммою. В случае, ежели пожелаешь, поедем на Валаам, а если не пожелаешь, то не нада.

   Синяки, худоба и боль в суставах у Анны Ивановны свидетельствуют о малокровии, к<ото>рое обычно после тифа. Молоко и молоко. Недурно также железо. T-rae ferri pomati на 15 коп., по 15 кап<ель> 3 раза в день, и горькие средства вроде Elix. visceral, Hoffmani на 15 коп., по 20 кап<ель> перед обедом и ужином. Для блезиру ноги можно растирать нашатыр<ным> спиртом в смеси с деревянным маслом (аа). От малокровия могут отекать ноги. В случае отека лица и рук надо искать в моче белка. Хандра и апатия естественны.

   Детей пори.

   Пиши для "Будильника".

   Если можно, вышли мне заказною бандеролью 1-2 листа моей книги поглядеть. Пожалуйста.

   Узнай - где теперь Григорович?

   Поклон Анне Ивановне и детищам.

   Сообщи адрес Николая и напиши ему, что я приглашаю его к себе на дачу.

   Воскресенск Моск<овской> губ.

   Мой приезд в Питер возможен только в том случае, если перестанут болеть мои ноги. Вообще, приезд не обязателен.

   Мне кажется, что если книга уже печатается, то, по законам печати, нельзя изменить заглавие.

   "В сумерках" - тут аллегория: жизнь - сумрак, и читатель, купивший книгу, должен читать ее в сумерках, отдыхая от дневных работ.

   Цена книги 1 рубль.

   Вышли мне моего "Следователя".

  

  

   4 июнь.

   Получил Ваше письмо, добрейший Николай Александрович! 40 р. получены, за что благодарю. Купно с гонораром из "Пет<ербургской> газ<еты>" они избавили меня от безденежья.

   Вы дали мне идею: чтобы не заезжать попусту в Питер, в котором достаточно побывать и на обратном пути из Ладоги, я слезу в Колпине, а оттуда к Вам. За мной не приезжайте, ибо я наверное не могу сказать, когда выеду: 10 или 11-го? Во всяком случае приеду к Вам не позже 12. Напишите мне, что давать извозчику от Колпина к Вам, как ехать и проч. В случае дождя в Колпине слезать не буду.

   Я послал Билибину рассказ.

   Погода у нас мерзкая: дождь льет через каждые 5 минут. Скучно и грустно <...> Скука сугуба, ибо я себе не разрешаю теперь ни одной рюмки, дабы не озлить своего геморроя.

   Итак: я приеду к Вам не позже 12-го; Вы за мной не выезжаете в Колпино. Если не приеду, то уменьшите мне гонорар и выбраните меня, как душе угодно. Я рвусь в дорогу. Может задержать только одно: вены на ноге.

   Беру с собою гроши.

   Вы пишете, что если бы, путешествуя на юге, я посылал в "Осколки" те рассказы, что были напечатаны в "Газете", то получил бы не меньше и был бы в духе журнала... Ах, какой Вы!

   10-го в Петербург, в пассажирском поезде, едет сотрудник "Осколков", светлейший князь Грузинский.

   Прощайте. Раненый офицер, который повезет это письмо на почту, ругается.

   Поклон Вашим.

   Если я поеду в Питер, то не раньше 10-11 июня, не заезжая в Москву, почтовым поездом. По уговору с Лейкиным, я остановлюсь, не доезжая П<етер>бурга, в Колпине, откуда на лошадях поеду в его имение.

   Ты и Грузинский поезжайте тоже 10 или 11. Посоветуясь с Лейкиным, я вышлю вам из его имения через контору "Осколков" план нашей встречи и, буде вы пожелаете, совместной поездки в Ладожское озеро. Эта поездка не обойдется дороже 10 р. с носа, т. е. суммы, которую вы проживете в Питере и без поездки, ибо жить на пароходе дешевле, чем в П<етер>бурге.

   В П<етербурге> пробудем 7 дней. Если Грузинский захочет, то я на обратном пути потащу его к себе на дачу. Во всяком случае сообщи день и час, в к<ото>-рый выедешь. Может быть, поедем вместе.

  

   На обороте:

   Москва, Кудринская Садовая, д. Фацарди,

   Арбатское училище

   Ивану Павловичу Чехову.

  

  

  

   4 июнь.

   Простите, милейший друг, что я так варварски опаздываю с письмом, которое обещал прислать в первую же неделю своего дачного жития. Во-первых, обязательное писанье утомляло, а во-вторых, как-то не писалось: вздумаешь сесть за письмо и забудешь.

   Вы {Адресатом зачеркнуто несколько слов} который живете только чувствами, не замечаете холода, но мне, дачнику, нестерпимо холодно. Бррр! Когда же греет солнце, мое бедное тело сожирают комары, мошкара и прочие крокодилы... 10-го июня улетаю в Питер, в оттуда в Ладожское озеро.

   Получили ли Вы Ваш чемодан? Я приказал Петру (сторожу учителя) снести его Вам... Возвращаю его чахоточным... Увы, южный климат оказывается вредным для чемоданов! Не моя тут вина!

   Ну-с, относительно Яшенькиного инцидента могу Вас успокоить: всё обстоит настолько благополучно, что Вы можете успокоиться.

   Ваша последняя откровенная беседа со мной произвела на меня освежающее впечатление, ибо, во-1), она удвоила мою симпатию к Вам и, во-2), из нее почерпнул я одно весьма драгоценное сведение, а именно, что не я один бываю мучеником и, как мне казалось, тряпкой в известных случаях; для меня эти случаи всегда доставляли тьму неперевариваемых волнений и тревог, и я был мучеником до мозга костей, пока не привыкал к своему душевному состоянию. Когда мне приходилось {Адресатом зачеркнуто несколько слов} которых {Адресатом зачеркнуто несколько слов}, моя душевная чувствительность всякий раз достигала такого градуса, что я становился тряпицей, которую волновал всякий пустяк, и не мог глядеть на вещи просто,- в таком положении я, конечно, съел бы Яшеньку... Вообще скучно, и скучно... Перейду к веселому.

   В Бабкине по-прежнему (...) Работы много, так что (...) некогда.

   Если увидите Николая, то передайте ему, что я жду его к себе на дачу.

   Ложусь спать. Быть может, завтра припишу еще что-нибудь.

  

   5-го июня.

   Идет дождь. Бррр! Это письмо Вы получите 7-го. Если 8-го напишете мне, то я успею получить до выезда в Петербург. Прощайте, будьте здравы и не думайте о {Адресатом зачеркнуто несколько слов}

  

  

  

   9 июнь.

  

   Милейший друк

   Алексей Алексеич!

   Иван сказал мне, что никто не берется сделать ложку и что кто-то берется сделать за 3 р. 50 к. Я не понял его. Если тебя стесняет цена, то считаю нужным успокоить тебя: ложка не моя, а потому до цены мне нет никакого дела. Какую цену потребуют, такую и давай, иначе нам придется послать ложку обратно в Таганрог или же замошенничать. Если за ложку потребуют тысячу рублей, то, конечно, не давай, а если 3, 5, или 6, или дороже, то я благословляю тебя руками и ногами. Постарайся, чтобы она была готова к 20 - 25 июня.

   Мы ждем тебя к себе на дачу. Если не приедешь, то я донесу Ивану Егоровичу, что ты бываешь у барышень Ермолиных.

   Будь здоров. Мамаше твоей кланяюсь и целую руку.

   Если придут из Таганрога тарани, то попроси маму взять себе 25 тараней. Ты распакуй. Если будут и галеты, то и их возьми.

  

   На конвертe:

  

   г. Мос