Чаадаев Петр Яковлевич - Избранные письма

греческой, совершенно равнодушной к этому вопросу. Тогда возмутительным является другое: искать заднюю мысль там, где ее нет, утверждать, что можно найти противоречие даже в словах Спасителя, тогда как, напротив, мы с болью замечаем их неверное истолкование. Таким образом, спор переходит на нечистую почву личностей, что, впрочем, является вполне естественным следствием нашего неумения вести серьезную полемику и, я бы сказал, отчасти также недостатка учтивости в наших грустных беседах. "........давайте избегать бурных вопросов, ......." ²

  

  

  

   Любезный брат, Валерий Левашов, отправляясь отсюда, взялся попросить председателя Нижегородской гражданской палаты кн. Трубецкого, чтобы он поспешил выдать тебе свидетельство. Теперь пишет из Нижнего, что прошения твоего в палате не получено. Вот слова твои! "теперь скажу только, что как скоро можно будет получить свидетельство по произведенной в нынешнем году ревизии, то я без малейшей потери времени в гражданской палате свидетельство возьму и сделаю что обещал, - разве тяжкая болезнь, или что-нибудь такое, - задержит" ¹.

   Хотя я и писал тебе, что по девятой ревизии до августа месяца свидетельства получить нельзя будет, но теперь тебе, конечно, уже известно, что свидетельства получают и заклады совершаются по последней ревизии без всякого затруднения. Итак, с этой стороны препятствия встретить не мог. Прежде этих строк пишешь в том же письме, что по следующей почте уведомишь о других деньгах. Оканчивая, говоришь, чтобы я был спокоен.

   Полагаю, что если бы ты был нездоров и писать не мог, то конечно бы, велел меня о том уведомить. Что же должен заключить? Что ты опять отложил исполнение своего обещания или медлишь его исполнить по неизвестным мне причинам. И то и другое приводит меня в совершенное недоумение.

   Слова твои так утвердительны, что основываясь на них, мог обещать людям, которым должен, самую скорую уплату, тем более что действия опекунского совета здесь всем известны. Многим даже для большего удостоверения показывал твое письмо. Между тем, из имевшихся у себя денег иным заплатил, но все еще плачу по пяти копеек с рубля в месяц для того, что по этому делу меня не тревожат. Всякий день выношу оскорбления всякого рода; со всяким днем силы более и более истощаются, несмотря на восстановление здоровья, скоро, может быть, ничего того не в состоянии буду предпринять, что это неожиданное восстановление дозволяло мне предпринять. Квартира моя и все в ней находящееся разрушаются, а переменить нечем. Зимою холод, а летом течь с потолков. Очень бы желал избавить тебя от этих неприятных подробностей, но говорю об них поневоле, зная, что выражения могут опять показаться тебе преувеличенными и навлечь на меня по-прежнему твои насмешки, чего теперь при упорно закрывшемся геморрое, едва ли бы мог вынести без беды.

   Не полагаю, чтобы ты был совершенно равнодушен к тому, что меня ожидает, что ожидает каждого в подобном случае, позор и отчаяние; итак, для собственного твоего спокойствия, кажется, лучше бы было не оставлять меня в недоумении насчет твоих намерений. Ты сам в том согласишься, что отлагать в таком случае исполнение обещания может иногда быть вреднее, чем вовсе не обещать. Теперь есть еще возможность мне помочь, и даже сколько-нибудь исправить мои дела, но когда все силы утратятся, а затруднения возрастут, тогда вряд ли будет возможно.

   Может быть, найдешь некоторое противоречие в этих словах с прежними моими словами; несмотря на совершенную нашу преданность воле божией, чувство самосохранения иногда вновь пробуждается, не переставая льстить нас надеждою избавления. Может статься, найдешь также, что дурно выразился: в моем положении и при известной моей безграмотности и то не мудрено. Впрочем, старался сказать одно необходимое.

   Сердечно тебя любящий брат твой Петр.

  

  

   Многие, может быть, подобно мне, не благодарили еще вас, любезнейший Василий Андреевич, за доставление последних трудов ваших, но немногие, думаю, имеют на то такое оправдание, какое я имею. Вы, вероятно, помните, что оставили меня, тому кажется десять лет назад, в доме, который тогда уже разрушался от ветхости, и по словам вашим, держался не столбами, а одним только духом ¹. С тех пор продолжает он спокойно разрушаться и стращать меня и моих посетителей своим косым видом. Вот одно из тех смешных страданий глупой моей жизни, а их много, которые поневоле отвлекают меня иногда от исполнения приятнейших обязанностей; но все-таки винюсь пред вами, с тем однако ж, чтоб выслушали меня о другом деле, которое пусть служит и выражением моей запоздалой благодарности.

   На днях показывал мне Булгаков письмецо ваше о наших проделках с Фанни Элслер. Знаете ли какое впечатление произвели на меня эти немногие строки? Они грустно напомнили мне, что уже никого нет более среди нас, который бы мог хоть посмеяться над нами с некоторым авторитетом, то есть с пользою. Иных не стало, другие за горами. Таким образом пользуемся мы совершенною безнаказанностью, врем что ни попало на словах и на бумаге, в приятельской беседе и пред публикою. Нельзя сказать, чтоб мы стали глупее прежнего, но нельзя однако ж сказать, чтоб мы стали и умнее. Само собою разумеется, что многое узнали, о чем прежде и слуха не было, но что в том прока, если все это новознание или поражено бесплодием, или выражается на каком-то неслыханном наречии, наводящем тоску на читателя. Цензура не учитель, от нее ничему не научимся, а вкусу и подавно. Пора бы вам к нам приехать: вот к чему идет речь моя ². Обещались быть в сентябре месяце, но надолго ли, that is the question {Вот в чем вопрос (англ.) - слова Гамлета из трагедии Шекспира (ред.).}. Если приедете на нас только посмотреть да полюбоваться, то что в этом будет пользы! Нет, приезжайте к нам пожить да нас поучить. Зажились вы в чужой глуши; право грех. Почем знать, может статься, Бог и наградит вас за доброе дело и возвратит здоровье жене вашей на земле православной. Не поверите как мы избаловались с тех пор как живем без пестунов. Безначалие губит нас. Ни в печатном, ни в разговорном круге не осталось налицо никого из той кучки людей, которые недавно еще начальствовали в обществе и им руководили; а если кто и уцелел, то дряхлеет где-нибудь в одиночестве ума и сердца. Все нынче толкуют у нас про направление: не направление нам надобно, а правление. Грамотка без учителей не водится. Самодельных властей у нас развелось много, но лиц с настоящим значением в просвещенном слое общества пока еще не завелось. Разумеется, когда и было у нас начальство, то, к которому и вы принадлежали, то не всегда его слушались: так всегда водилось; но все-таки присутствие людей всеми чтимых, не только за дела ума, но и за свойства душевные, было полезно и научало новичков скромности. Слово это исчезло из нашего новейшего ручного словаря. Приезжайте хоть за тем, чтобы помочь нам отыскать его. Странное дело! Никогда не видано было менее у нас смирения, как с той поры, как стали у нас многоглагольствовать про тот устав христианский, который более всех прочих уставов христианских учит смирению, который весь не что иное, как смирение. Вот примет этому. Один из ревностных служителей возвратного движения ³ написал в прошлом году драму ⁴. Хороша ли, дурна ли, до этого дела нет; драма написана во славу того быта, которого будто бы сокрушила своенравная воля великого человека, созданного, впрочем, этим же самым бытом; это и довольно но мнению наших приятелей, то есть сочувственников автора. Но вот ее дают на здешнем театре; и что ж! в день представления является в ведомостях статья самого автора, который простодушно указывает на рукоделье свое как на образец настоящей русской драмы. Заметьте, что никого это не изумило, что никто даже и не обратил на это внимания, так оно всем показалось естественным. И немудрено; как вы хотите, чтобы безусловное поклонение одной какой-нибудь мысли, не привело нас к поклонению тому разуму, которому одолжена она своим бытием, хотя бы этот разум и был наш собственный разум, или разум наших приятелей.

   [Вот где мы находимся]. Этот автор, впрочем, умный, милый и благородный человек; но надобно же заплатить дань своему времени. Ведь и у нас есть свое время, хотя и не такое беспутное, как ваше бусурманское время.

   Не знаю, показывал ли Булгаков письмо ваше нашей графине; кажется, он ей только выписал те строки, которые могли польстить ее авторскому самолюбию. Я взял было его у Булгакова, с тем, чтоб показать ей все письмо по своей старой привычке любить друзей своих, не только для себя, но и для них, но не застал ее дома. Должно однако ж признаться, что акафист ее старой плясунье⁵ всех порядочных людей возмутил, и здесь и в Петербурге. Я назвал всю эту дурь le culte du jarret {"Культ дрыгоножества" - так можно перевести эту фразу, используя лексику XX в. (В. С.)}, и спрашивал Ростопчину, как это выражение перевести по-русски, но она не сумела.

   На прощанье вторично повторяю свое челобитье о возвращении вашем на родину. Худо детям жить без дядьки. Из этого и взял перо, от которого, как можете видеть, немного поотстал, а то бы не был так многословен. Прошу принять мою болтовню и не по-учительски. Обнимаю вас от всей души и ото всего сердца. Здесь есть ваши бумаги, но не успел еще их видеть, хотя они находятся у Красных ворот. Всячески вам преданный Петр Чаадаев.

  

   М. Г. Граф Алексей Федорович.

   Слышу, что в книге Герцена мне приписываются мнения, которые никогда не были и никогда не будут моими мнениями ¹. Хотя из слов вашего сиятельства и вижу, что в этой наглой клевете не видите особенной важности, однако не могу не опасаться, чтобы она не оставила в уме вашем некоторого впечатления. Глубоко благодарен бы был вашему сиятельству, если б вам угодно было доставить мне возможность ее опровергнуть и представить вам письменно это опровержение, а может быть и опровержение всей книги. Для этого, разумеется, нужна мне самая книга, которой не могу иметь иначе, как из рук ваших.

   Каждый русский, каждый верноподданный Царя, в котором весь мир видит Богом призванного спасителя общественного порядка в Европе, должен гордиться быть орудием, хотя и ничтожным, его высокого священного призвания; как же остаться равнодушным, когда наглый беглец, гнусным образом искажая истину, приписывает нам свои чувства и кидает на имя наше собственный свой позор? ²

   Смею надеяться, ваше сиятельство, что благосклонно примете мою просьбу и если не заблагорассудите ее исполнить, то сохраните мне ваше благорасположение.

   Честь имею быть...

  

  

   Слышу, что вы обо мне помните и меня любите. Спасибо вам. Часто думаю также о вас, душевно и умственно сожалея, что события мира разлучили нас с вами, может быть, навсегда. Хорошо бы было, если б вам удалось сродниться с каким-нибудь из народов европейских и с языком его, так, чтобы вы могли на нем высказать все, что у вас на сердце, всего бы мне кажется лучше было усвоить вам себе язык французский. Кроме того, что это дело довольно легкое, при чтении хороших образцов, ни на каком ином языке современные предметы так складно не выговариваются. Тяжело однако ж будет вам расстаться с родным словом, на котором вы так жизненно выражались. Как бы то ни было, я уверен, что вы не станете жить сложа руки и зажав рот, а это главное дело. Стыдно бы было, чтоб в наше время русский человек стоял ниже Кошихина.

   Благодарю вас за известные строки ¹. Может быть, придется вам скоро сказать еще несколько слов об том же человеке, и вы, конечно, скажете не общие места - а общие мысли. Этому человеку, кажется, суждено было быть примером не угнетения, против которого восстают люди, а того, которое они сносят с каким-то трогательным умилением и которое, если не ошибаюсь, по этому самому гораздо пагубнее первого. [Не примите этого за общее место]. Может быть, дурно выразился.

   Мне, вероятно, недолго остается быть земным свидетелем дел человеческих; но веруя искренно в мир загробный, уверен, что мне и оттуда можно будет любить вас так же, как теперь люблю, и смотреть на вас с тою же любовью, с которою теперь смотрю. Простите.

  

   Вы знаете, что человек, пишущий вам эти строки, - тот, кто любит вас больше всех, а также и тот, кто в ваши годы написал страницы, которые лет пятнадцать тому назад взволновали страну, и, говорят, представляют эпоху в нашей литературной истории.

  

   Вот, друг мой, глупая брошюра ¹, которую вам нетерпелось получить. Простите меня за то, что я держал ее так долго². Вспомните, однако, что некоторые письма Бенкендорфа вы держали многие годы и что мне насилу удалось получить от вас эти любезные мне автографы.

   Вы увидите, что я разрешил себе кое-где поставить на полях крестики; это позволит будущему читателю без труда найти самые глупые места. Советую вам самому перечитать отмеченные строки; вы, безусловно, найдете в них подтверждение тому мнению, которое вы некогда высказали с такой выразительностью и к которому я, кстати, присоединяюсь беспрекословно и с тем уважением, которое испытываю к вашему авторитету. К сему прилагаю Критический журнал.

  

  

   Вам, может быть, покажется странно, что я, после своего преступного поступка, имею смелость просить Вас еще раз мне дать на несколько часов письмо Жуковского ¹, но, несмотря на это, я все-таки надеюсь, что Вы мне не откажете в моей просьбе. Вы сами меня приучили к своему великодушию. Уверяю Вас, впрочем, что завтра поутру непременно его получите назад.

   Вам преданный и преодолженный

  

   Четверг.

  

   Надеюсь, милый директор, что не будет слишком неделикатным попросить у вас нератинированный номер J. des D.¹, кажется, от 18 числа, со статьей о христианстве в Китае. Так как статья не носит политического характера, я льщу себя надеждою, что на этот раз более чем когда-либо могу рассчитывать на вашу любезную снисходительность, которой, как известно, я не злоупотребляю. Прошу еще раз принять уверения в моей преданности.

  

   Перешлите мне обратно, любезный друг, письмо Жуковского, которое я должен отдать Булгакову. Вот клочок бумаги, который был у вас в руках и который вы можете, если вам угодно, сдать в архив для вашего назидания или для назидания ваших детей ¹. Вчера вы совершили нескромность, которую я не догадался предупредить среди небольшой бури в понедельник, но этой нескромностью, я надеюсь, вы не злоупотребите. Испросив У бога тысячу раз прощение за грех, если только это грех, я принял решение - единственное, оставшееся чтобы выйти из того отчаянного положения, которое мне уготовили люди и обстоятельства, но вы понимаете - я в этом не сомневаюсь, что случай, который вам раскрыл этот секрет, не дает еще вам права клеймить память человека, который вас Любил и который будет вас любить до своего последнего дня.

   Скажите, прошу вас, вашему батюшке, чтобы он не сердился на меня за то, что я еще не посетил его во время его нездоровья; причина этого простая: в моих конюшнях нет в моем распоряжении двух рысаков для моих далеких поездок.

   Лицам, которые скажут вам, что им ничего неизвестно о моем положении, скажите, что в течение двух лет я ничего другого не делаю, как добиваюсь милости побеседовать, чего никогда не имел возможности получить, что если я об этом больше не прошу в настоящее время, то потому, что сейчас уже слишком поздно.

   Лишнее говорить вам, что вы сожжете это письмо.

  

   Прошу простить меня, прекрасная кузина, за то, что опять прошу у вас мою брошюрку ¹, но воистину я не могу дольше ее у вас оставить. Я должен сегодня утром вернуть ее тому, кто мне ее дал. Ради вас я уже допустил неделикатность. Мой кучер сказал, что вы отдали ее Хомякову. Не отослали ли вы ее в деревню?

   Примите уверения в моем совершенном почтении.

   Петр Чаадаев.

   Если брошюра не у вас, мой слуга может сходить за ней.

  

   Дорогая кузина, мне очень стыдно обращаться к вам с этими строками, но вот в чем дело. Я не хотел встречаться с вами до тех пор, пока кризис, в котором я находился, не разрешится, чтобы иметь удовольствие обнять вас от всего сердца и без малейшей досадной озабоченности. В пятницу моя племянница Рост и еще другое лицо, некая Ворожейкина, сообщили мне, что через несколько дней я получу 1000 руб. сер. Поэтому я поспешил к вам, чтобы поздравить вас с приездом, и полагаю, что вы не заметили во мне другого чувства, кроме удовольствия снова увидеть вас. Но вот в понедельник я узнаю, что эти деньги я получу только после праздников. К довершению всего кредит в клубе теперь ограничен пятьюдесятью рублями, каковая сумма вашим кузеном уже давно исчерпана. Итак, я был вынужден, хотя и поневоле, прибегнуть к вам, моему всегдашнему провидению. Если вы мне пришлете триста рублей серебром, то их хватит мне, чтобы дожить до обещанной получки денег. Впрочем, я очень надеюсь, что свидетельство моего брата прибудет тем временем. Если бы вы могли прислать мне немножко больше денег, то это не повредило бы ни мне, ни вам, т. к. на этот раз вам наверно удастся выудить у меня ваши деньги через несколько дней. Вы, может быть, знаете, что я собираюсь назначить в продажу мою библиотеку, но, не имея к ней каталога, нужно сначала заняться составлением его. Не знаю, следует ли мне сказать вам еще кое-что, как например, что у меня всего десять рублей в кармане на праздники; во всяком случае, мне хочется засвидетельствовать вам, что я имею полную уверенность в скором времени рассчитаться с вами за все то добро, которое вы мне сделали, и что я заранее с радостью предвкушаю эту минуту.

   Я надеюсь, что вы позовете меня обедать в первый день Праздника. Обнимаю вас нежно и, поверьте мне, самым бескорыстным образом.

  

  

  

   Верна ли справка Левашова ¹ или нет, узнаем в свое время; теперь скажу только, что описи делаются нынче по всем имениям. Другое недоумение, о котором упоминал в последнем письме своем, произошло от того, что в продолжение двух или трех лет ты отлагал залог до новой ревизии, что и заставило заимодавцев моих, [справедливо или нет], не знаю, <предположить>, что ты намерен заложить одни прибыльные души, которых, по их мнению, вероятно, не стало бы на уплату долгов моих. Само собою разумеется, что мнение их не мог я оставить без внимания, хотя и не видел никакой надобности об этом входить с тобою в излишние подробности и повторять, о каких тут именно людях говорится, потому что в предпоследнем письме моем решительно ни о ком и ни о чем ином не было речи, как о моих заимодавцах и о необходимости их успокоить. Итак, шутки твои о множественном местоимении не имеют никакого смысла и доказывают только то, что, впрочем, знал и без того, - что ты полагаешь ясность в пустом многословии и решился не кончать дела.

   Каким образом человек, имеющий долги, необходимо продолжает делать новые долги до тех пор, пока не уплатит прежние, это не скажу, ясно, как день, - ясных дней давно я не видал, - но известно каждому, кто не кретин или кто добровольно не сделал из себя кретина. Кто, например, не знает, что в таком случае один долг уплачивается всегда при самых обременительных условиях [Долги порождают долги], -известная формула и в государственном хозяйстве и в частном. Но ни я, ни заимодавцы мои, мы никогда ничего иного в виду не имели, кроме обещанной суммы, полагая, что этой суммы достаточно будет на уплату значительнейших моих долгов и на прочее, то есть на некоторые изменения в моем образе жизни, необходимые для уплаты остальных. Таким образом, думаю, разрешаются обыкновенно дела людей задолжавших, но заслуживающих некоторое снисхождение или уважение. Правда, однако, что в предположения эти не входила трехлетняя отсрочка.

   Не раз слышал я от своих заимодавцев, когда ссылался на твои многократные обещания, что на обещания эти, по всему видно, полагаться нечего. Мнение свое высказывали они иногда в довольно резких выражениях, и, признаюсь, решительного опровержения не находил на него у себя в запасе. Жаль, что в свое время не передал тебе их слов в их прямодушной простоте; может статься, таким образом избавился бы от твоих шуток. Но если и без того обнаружил некоторое сомнение, то в таком случае был только, как можешь видеть, невольным и слабым отголоском чужого, по несчастию, весьма уважительного мнения. Впрочем, все это мог бы ты и сам себе сказать, если бы смотрел на вещи без причуд и с должным участием, если б не полагал себя одаренным непогрешимою премудростию и не почитал себя вправе забавляться моими бедами, как игрушкою. Что же касается собственно до меня, то я знаю одно, а именно: что успею сто раз попасть в яму или отравиться прежде, нежели как ты решишься действительно исполнить свое обещание, то есть с пользою для меня.

   О том, каким образом устроить дела мои, давным-давно и помышлять нечего. Это было возможно тому два года назад, в то время, как ты потешался сочинением своих остроумных писем и исправлением моего слога, не обращая никакого внимания на то, что тебе писал о своем положении. Но можно заплатить долги, и это сделаешь ты во всяком случае, по естественному ходу вещей ².

   Три года пользуюсь моим положением, отчасти тобою созданным, и зависимостию моею от твоего своенравного произвола, каждый раз, когда находишь себя несколько сдвинутым моими нуждами с своей колеи, повторяешь ты свои мнимые шутки и свои оскорбления. Это бестолковое, бесчеловечное, ничем не вынужденное преследование должно, наконец, прекратиться во что бы то ни стало. Итак, отныне ничего более от тебя не требую и не ожидаю. Ни одна из напастей, мне угрожающих, никогда не сравнится с напастью этой безумной переписки. Но помня некоторые твои прежние одолжения и знаки дружбы, заглушая память о вреде, умышленно и неумышленно тобою мне причиненном, искренно прощаю тебе и шутки твои, и оскорбления, и все прочее. Разумеется, говорю это не ради твоего утешения, в котором не нуждаешься, но удовлетворяя собственной своей потребности, которая вполне не была бы удовлетворена, если б чувства мои не выражались в словах и остались тебе неизвестными.

  

  

   Ваше письмо, дорогой друг, доставило мне большое удовольствие несмотря на то, что представляет из себя простую библиографическую справку. Письмо друга - всегда рукопожатие, если не более того. Я поспешил разыскать стих, о котором идет речь. Более чем сомнительно, что он написан нашим преподобным прелатом (стиль обязывает). Заметьте, что его имя пишется с "ф", а не с "фиты". А тогда почему, скажите на милость, инициал "Ш" является следующим, а не предыдущим? Также маловероятно, чтобы он смог воспользоваться размером наших былин и разбойничьих сказок, особенно для того, чтобы передать библейский стих знаменитого изгнанника. Это именно одна из тех библиографических ошибок, что по непонятной причине часто закрадываются в литературную историю ¹. Однако я поручил сочинителю смешных эпиграмм ² осведомиться об этом у его Высокопреосвященства. Посмотрим, какую он скорчит мину при этом дерзком предположении. Постарайтесь достать список письма княгини Ливен о президенте ³, многие копии которого, вероятно, ходят по Петербургу. Из него вы, в частности, узнаете, что он собирается вскоре восстановить пошатнувшуюся власть в Англии. Будем надеяться, что головокружение от успехов придаст силы этому человеку, как бедняге Федотову {Фамилия "Федотов" в оригинале написана по-русски.} ⁴.

   Пока мне нечего сообщить вам по нашему делу. Подождем сентябрьских ид. Обнимаю вас от всего сердца и надеюсь вскоре вас здесь увидеть.

   П. Чаадаев.

  

  

   В письме моем ¹ тебе должно было бы видеть одно отчаяние, но ты нашел в нем иное, ты нашел там повод оставить меня в моей беде. Я написал тебе, что более ничего от тебя не требую и не ожидаю, и ты спешишь воспользоваться этими словами, чтобы все прежние свои обещания оставить без исполнения: так, по крайней мере, понял я твое письмо, в котором ни слова о них не упоминаешь. Бог тебе судья. В надежде продлить хотя на несколько еще дней сомнение об ожидающей меня участи, прошу тебя употребить полученное свидетельство, которое без того может утратить свою силу, и уплатить мне обещанную сумму. Чего я прошу у тебя? Чтобы заплатил часть долга, а остальную взял себе в замену Фурсова². Чем буду жить потом, не твое дело: жизнь моя и без того давно загадка. Теперь имеешь также в руках своих половину тетушкиного наследства³. Неужто всего этого недостанет на вознаграждение за фурсовскую твою часть? Неужто ты решился довести меня до совершенной безнадежной крайности? Присланных тобою денег насилу станет на уплату малых бессрочных долгов с процентами. Что сделал я тебе? Просил помочь в крайности не на твоем языке, а на своем. За это почитаешь себя вправе при всяком случае возобновлять затруднения и огорчения. А когда, наконец, невольно выразил оскорбленное свое чувство, то ты лишаешь меня всякой надежды. Стану ждать недели две, а потом перестану ждать. Прощай.

  

  

  

   Я писал тебе на прошлой неделе ¹. Теперь, подумав, вижу, что писал напрасно, что ответа не будет, а если и будет, то в таких выражениях, которые еще пуще меня расстроят. Между тем, время идет; две или три недели скоро протекут, а помощи ниоткуда никакой ожидать нечего. Приятель мой Полторацкий, несколько раз меня выручавший, сам расстроился, да и что могу ему сказать, не имея более в виду твоей уплаты? Пустыми, несбыточными обещаниями кого могу склонить к доверию? К тому же Пятов писал еще в августе месяце, что свидетельство давно готово к выдаче, но что ты и не думаешь за ним посылать. С тех пор, судя по письму твоему, дело, конечно, не продвинулось ни на шаг, а свидетельство, может быть, уже теперь и не годится. Получив предпоследнее письмо мое, ты, вероятно, воспользовался этим предлогом, чтобы прекратить всякое об этом деле попечение и удовлетворить старому ко мне чувству, которому в последнее время так искусно везде находил пищу. Итак, не об избавлении своем должен уже теперь помышлять, а о том только, как бы по возможности с тобою расстаться с миром. Для этого иного средства не имею, кроме того как еще раз повторить тебе искреннее свое сожаление, что горем своим омрачил твою старость, пожелать тебе, чтобы остальные годы жизни провел спокойно, забыв меня b мое горе, и чтоб ум твой оставался по-прежнему всегда послушным твоей воле и твоему чувству а никогда не открывал тебе того, что могло бы вновь нарушить твое спокойствие ².

  

   Не можете ли вы прислать мне ненадолго письмо главного наместника ¹, в котором он вам сообщает о бегстве Хаджи-Мурата и о его смерти ². Эта новость, не могущая появиться в газетах, очень важна и подробности ее чрезвычайно любопытны. Я вам его возвращу, когда буду выходить. Судя по письму г-жи Жуковской, можно заключить, что она предполагает приехать сюда или же по крайней мере прислать нам своего сына, чтобы он вырос в России ³. Примите уверения в моих дружеских чувствах в настоящем и будущем.

   Воскресенье П. Чаадаев.

  

   Ваш знаменитый дядя, по имени Алексей, одолжил мне в прошлом году немецкую брошюру ¹ написанную американцем, которую я ему честно возвратил после более или менее длительного промежутка времени. Благоволите, дорогой друг, у него снова ее попросить на несколько дней. Я буду вам чрезвычайно обязан, если вы мне ее пришлете в один из ближайших дней, упакованной, или в английский клуб, или ко мне на квартиру, дом Шульца, "Великая Басманная", как выражается бывший министр французской республики при берлинском дворе ².

   Что касается вашего произведения, о котором я еще не высказал своего мнения, то вы позволите мне заметить вам, что еще не достаточно овладеть талантом, даже быть очень талантливым, хорошо также иметь немного дисциплины. Примите, если вам угодно, это суждение как бутаду ³, подсказанную судьбою этого бедного гениального человека, которого фимиам, воскуряемый его друзьями, привел к дверям могилы ⁴.

   Целую вас от всего сердца.

  

  

   Сделайте одолжение, Милостивый Государь Михайло Петрович, скажите мне, где мне найти г. Кокорева? Прочитав в Москвитянине его Саввушку ¹, я сейчас решился отыскать его, но по сю пору не мог попасть на его след, хотя многие и сказывали мне, что знают его. Видно, эти господа не принадлежат ни к тому кругу, где он живет, ни к тому, где его умеют ценить. Что касается до меня, то вижу в нем необыкновенно даровитого человека, которому нужно только стать повыше, чтоб видеть побольше. Я не люблю дагерротипных изображений ни в искусстве, ни в литературе, но здесь верность истинно художественная, что нужды, что фламандская. Нынче, знаю, иного требуют от писателя.

  

   "Но мне, какое дело мне,

   Я верен буду старине" ².

  

   Тот, кто написал эти строки в заключение других, мною ему внушенных, конечно, и в этом случае разделил бы мое мнение.

   В ожидании милостивого вашего уведомления прошу вас принять повторение моей давнишней преданности.

  

   Извините, что забыл поздравить вас с тем, что вам наконец удалось передать в вечное потомственное владение науки ваше драгоценное собрание ³.

  

   Милостивый Государь Федор Иванович.

   Старые товарищи по службе или по учению не забывают меня, и если могут, то не отказывают мне в своем участии, когда случается мне прибегать к нему в пользу людей его заслуживающих; позвольте же надеяться что и вы, старейший из них, обратите дружеское внимание на мою просьбу. В прошлом ноябре месяце, по просьбе моей представлял Булгаков чиновника правления Василья Яковлева для определения младшим сортировщиком, но по сие время определения из департамента не получено, хотя товарищи его, князь Назаров и Полонский ¹, после него представленные, уже определены. Не извещая о том Булгакова обращаюсь к вам в надежде, что вспомнив наше почти полувековое знакомство, удостоите своим покровительством человека мне близкого и решите его участь.

   Не скажу вам как счастлив буду, если придется мне выразить вам благодарность за совершение моих ожиданий, но и тому уже рад, что имею случай поблагодарить вас за прежние знаки приветливой дружбы вашей и уверить вас в искреннем моем почтении и совершенной моей преданности.

   Петр Чаадаев.

   Басманная 1853 г. Генв. 10.

  

   Вот, дорогой друг, мой портрет ¹, который навязываю вам, как в свое время навязал свою дружбу. Это в какой-то степени ваша вина, нельзя безнаказанно быть таким добрым, как вы. Однако я льщу себя надеждой, что вы будете переносить мое изображение с такой же легкостью, как и мою персону.

   Не забудьте изрезанный номер J. des Debats ². От всего сердца обнимаю вас. П. Чаадаев.

   День рождения нашего славного Императора.

  

  

   Вы, вероятно, знаете, что Павлов вот уже четыре дня как задержан и сейчас все еще находится под арестом ¹. Говорят, что дело тут в карточной игре; постарайтесь узнать у Закревского, о чем идет речь. Все им интересуются, и я в том числе. <Если ему понадобится помощь, сообщите мне об этом завтра с письмом Вяземского> {Фраза в скобках написана неразборчиво; читается по смыслу (ред.)}. Дружески приветствую вас тысячу раз. П. Чаадаев.

   Вторник.

  

  

   М. Г. Филипп Филиппович

   С тех пор, как вы изволили переселиться в Москву, я не переставал оказывать вам самое дружеское расположение, следуя тому евангельскому ученью, которое предписывает нам любить врагов наших ¹. Обращение мое с вами нередко навлекало на меня упреки моих приятелей, которые единогласно мне предсказали, что этим не избегну какого-нибудь нового доказательства вашего недоброжелательства. Это предсказание, кажется, сбылось. Вы, слышал я, везде говорите и повторяете, что я на вас "навязываюсь". Позвольте же, не переставая любить вас, с вами развязаться.

   Люди ищут приязни других людей или из каких-нибудь вещественных выгод, или с тем, чтобы насладиться их прекрасными душевными или умственными свойствами, или наконец для того, чтобы стать под сень их доброго имени. Которая же, по вашему мнению из этих причин заставляет меня искать вашего благорасположения? Какими вещественными выгодами можете вы меня наделить? Кого, скажите, могут привлечь прекрасные ваши свойства? Признайтесь, что вам самому показалось бы смешно, если б кому-нибудь вздумалось не шутя говорить вам о том уважении, которым вы пользуетесь в обществе ². Итак, я просто исполнял долг христианский, платя добром за зло. К сожалению моему, исполнение этого долга вы сделали почти невозможным. Не прогневайтесь же, если мое доброжелательство к вам выразится теперь иным образом; если, для собственной пользы вашей, для вашего поученья, я дам этому письму некоторую гласность ³. Это, кажется, лучшее средство вывести вас из заблуждения.

  

   Скоро будет два года, многоуважаемый, с того момента, как вы мне прислали интереснейшее письмо². Это было в момент вашего знаменитого переворота³. Все хотели его прочесть, так что оно в конце-концов затерялось в руках особ, интересующихся вашим мнением об этом чрезвычайном происшествии. А пока что реакция шла своим порядком, мир входил в новую фазу; размышление поневоле оказалось прерванным ввиду общего поражения всех идей, всех принципов, которые еще недавно правили умами народов. Что сказать вам среди всего этого? Вы найдете, может быть, что мир еще далеко не вернулся в свое нормальное состояние, что настоящий момент не благоприятнее, чем предшествовавшая эпоха, для рационального обмена мыслями; как бы то ни было, я, наконец, должен вам написать, хотя бы для того, чтобы не прослыть в ваших глазах неоплатным должником. Я, впрочем, хорошо помню сущность ваших идей и смог бы легко связать прерванную нить нашей беседы, но я предпочитаю беседовать о другом, а не о вашей стране, положение которой остается для меня совершенно непонятным, начиная с того дня, когда шутовская пародия великой славы отняла у вас ваши свободы, под предлогом возвратить вам спокойствие. Дело пойдет все-таки немного о вас, поскольку мы очутимся лицом к лицу перед вопросами злободневными, ибо привилегией вашей страны является заставлять все народы земли принимать участие в ваших домашних делах.

   И вот смотрите: вы знаете глубокое спокойствие, которым мы наслаждаемся, нашу традиционную преданность установившемуся у нас порядку; и что же? мы тем не менее почувствовали до известной степени толчок ваших недавних подвигов.

   Наш патриотизм вырос. Всегда мы были как нельзя более удовлетворены режимом, навязанным нашей стране историей, географическими условиями, религиозными верованиями: мы сейчас удовлетворены в тысячу раз сильнее. Никогда еще наше подчинение этому хранительному режиму не обнаруживалось с таким полнейшим доверием. Естественным следствием всего этого является то, что наши правители в настоящее время находят еще более простора, чем когда бы то ни было, в том, чтобы следовать принципам, которые ими всегда руководили. Этим они и пользуются с редкой проницательностью. Вы не можете себе представить, например, сколько мы видели в последнее время мудрых и сильных мероприятий, которые направлены к тому, чтобы предохранить нас от гибельного влияния ваших идей и ваших переворотов. Новые ограничения, поставленные литературной гласности цензурой, организованной иерархически, вплоть до самого источника власти, охраняют нас от роковой распущенности прессы - одной из главных причин ваших несчастий⁴, - гибельное распространение ложных учений - другой источник ваших бед, - парализован новым уставом, который сводит цифру студентов, допущенных в высшие школы, к числу, строго необходимому для государственной службы ⁵, так же как и закрытие одного из самых обширных учреждений народного образования, которое, замечу в скобках, дало стране много выдающихся людей и, между прочим, столь популярного наставника августейшего наследника трона, симпатичного поэта, которого мы недавно потеряли ⁶. Кроме того, жадное любопытство наших молодых людей, стремящихся к познанию множества вещей, бесполезных для блага страны, сдерживается или самими программами школьной науки, или трудностью получить разрешение на выезд за границу ⁷. Меры, которые еще недавно были предназначены к тому, чтобы постепенно подготовить к освобождению наше земледельческое население и которые питали среди этого населения опасное брожение, окончательно брошены. Наконец - и это я считаю наиболее важным - все высшие административные посты в империи заняты сейчас людьми, наиболее способными помешать нам сбиться с правильного пути. В особенности новые назначения отличаются самым счастливым выбором ⁸. Министерство внутренних дел только что вверено человеку, который управлял интересной областью, колыбелью России, где в течение продолжительного времени он был генерал-губернатором, отличаясь удивительной энергией, заставляя дурные страсти обнаруживаться в открытую, чтобы затем подвергнуться общественному возмездию, подчиняя службе государству усердие господствующего дворянства, производя, наконец, с полным успехом слияние всех в великое национальное единство, что составляет наиболее заветное желание наших новых патриотов ⁹.

   Министерство народного просвещения, вырванное из Рук человека, который более чем кто-либо старался развить в наших молодых людях вкус к пустому и тщеславному знанию, отдано в руки глубоко благочестивого человека, врага всякого ложного знания, представляющего все самые надежные гарантии того, что отныне он поведет наше юношество по тому пути скромности и подчинения, от которого оно слишком долго отклонялось ¹⁰. Из трех министерств, которым в нашей стране вверено высшее руководство духом общества, одно только министерство полиции или те, что его замещают, не подверглось никакому изменению ни в лице его главы, ни в остальном его прекрасном персонале ", но зато сфера его деятельности значительно расширена; оно получило новые прерогативы, которые помимо наблюдения за фактами непосредственной области его ведения, вручают ему наблюдение за всеми органами умственной жизни и вверяют ему самую действенную власть для подавления всякого беспорядочного порыва мысли. Среди высших чиновников государства, недавно признанных к специальному доверию правительства, нужно еще отметить выдающегося человека, которому поручено представлять власть в нашем древнем городе ¹². Вы знаете Москву не хуже любого из нас и сумеете оценить его <города> важность, как памятника прошлого, выражения настоящего, знамя будущего; вы прекрасно поймете значение такого выбора. И в самом деле, в тот момент, когда вся демократия Европы только что была потрясена по сигналу из Парижа, где было найти человека наиболее подходящего к этому важному посту, чем этот выскочка-офицер, вышедший из рядов мелкого провинциального дворянства, находящегося в непосредственной близости с народом, разделяющего его инстинкты, предрассудки, симпатии, говорящий его языком, судящий о вещах с его точки зрения, взирающий, наконец, ревнивым оком на культурную знать столиц - единственный класс общества, куда могут найти доступ европейские идеи. Поэтому-то результат и оказался столь быстрым. Вы знаете, что старый либерализм предыдущего царствования - бессмысленная аномалия в стране, благоговейно преданной своим государям, язык которой выражает одним и тем же словом понятия "трон" и "альтарь", искоренен у нас, слава богу, ужо давно; но, к несчастью, кое-что осталось в приемах и в языке людей, которые составляют то, что называют "хорошим обществом". И вот, в настоящих условиях даже это могло представлять некоторое неудобство в глазах дальновидного администратора. Итак, салоны нового генерал-губернатора, еще недавно место встреч избранного общества, вскоре лишились своих прежних завсегдатаев и наполнились новым обществом, столь же чуждым прежнему, сколько послушным благоразумным требованиям текущего дня. С этой поры там не стали знать другой свободы языка, как та, которую несет с собой нежная легкость нравов, лишенных всякой чопорной стыдливости, любезное наследство эпохи, знаменитой в современной истории Франции. Не могу передать вам все то благо, которое извлекают наши молодые люди из нового режима, который установился в доме градоначальника. В настоящее время нет ничего опаснее, как оставлять молодые умы под властью этих вкусов, слишком прилежных к ученью, где бесплодная работа мысли питается всякого рода предметами воображения, и вот любезное гостеприимство семьи нашего генерал-губернатора предложило очаровательное лекарство против этого зла. Веселая фамильярность матери семейства, пленительные манеры дочери ¹³ произвели настоящий переворот в пользу правого дела в привычках нашей молодежи {На этом письмо обрывается.}.

  

  

   Из городских толков я узнал, дорогая кузина, что вы скоро уезжаете за границу. Позвольте вас спросить, не возьметесь ли вы, уезжая, передать письмо Сиркуру ¹, и когда именно вы рассчитываете отправиться в путь? Я полагаю, что кузина Лиза ² поедет с вами; в таком случае она могла бы передать Сиркуру, с которым знакома, письмо в собственные руки. Позвольте вас спрос