Чаадаев Петр Яковлевич - Избранные письма

ить еще, добились ли вы чего-нибудь для Ник. Сем., который, кажется, собирался просить вашей протекции у Олсуфьова для получения места в Воспитательном Доме?

   Алекс. Макс, уведомляет о том, что ее касается, и я полагаю, что она не замедлит приехать в Москву. Я думаю, что вы не сомневаетесь в моей совершенной и постоянной преданности. П. Чаадаев.

   Вторник.

  

  

   Дорогая кузина. Не знаю, в Москве ли вы еще. Пишу вам поэтому несколько слов наудачу. Мне не сказали, что вы заезжали ко мне. Я хотел вам дать несколько писем, думая, что они вам приводятся. Что меня касается, то я буду вам писать по почте, если только вы не скажете мне, что остаетесь еще на несколько дней; в последнем случае я успею приготовить нечто объемистое ¹. Мне было бы очень тяжело, если бы не пришлось вас увидать до вашего отъезда; в день же, назначенный вами, это было невозможно, я был на другом краю света. Нет ли у вас в доме портрета нашего деда ²? Я хотел бы снять с него копию. Будьте здоровы, дорогая Натали; в надежде гас увидеть.

  

  

   Кажется, вы не покидаете больше своих лесов ¹. Я рассчитывал приехать сегодня вечером и поздравить вас прекрасной победой учеников Воронцова в Азии ², но по причине плохой погоды я, вероятно, буду лишен этого удовольствия. Конечно, лучше было бы разбить врага на Дунае, но кто знает, может быть, благодаря этому тон наших друзей изменится, и мы останемся в выигрыше ³.

   Оказалось, что номер J. des D. от 15 числа заканчивается статьей о книге Тургенева⁴ со ссылкой на номер от 7 июня. Как вы сами видите, это всего лишь литературная критика без политического оттенка. Это позволяет мне надеяться на то, что вы по-дружески пришлете мне оба эти номера (от 7 и 15 июня).

   Если нынче утром телеграф уже заработал, узнайте у Закревского новости о нашей победе. Искренне ваш Чаадаев.

   Воскресенье.

  

   Я на днях заходил к вам, почтеннейший Степан Петрович, чтоб поговорить с Вами о Бартенъевских статьях, помещенных в Моск. Ведомостях ¹. Вы, конечно, заметили, что описывая молодость Пушкина и года, проведенные им в Лицее, автор статей ни слова не упоминает обо мне, хотя в то же время и выписывает несколько стихов из его ко мне послания и даже намекает на известное приключение в его жизни, в котором я имел участие, но приписывая это участие исключительно другому лицу ². Признаюсь, это умышленное забвение отношений моих к Пушкину глубоко тронуло меня. Давно ли его не стало, и вот как правдолюбивое потомство, в угодность к своим взглядам, хранит предания о нем! Пушкин гордился моею дружбою; он говорил, что я спас от гибели его и его чувства, что я воспламенял в нем любовь к высокому ², а г. Бартеньев находит, что до этого никому нет дела, полагая, вероятно, что обращенное потомство, вместо стихов Пушкина, будет читать его Материалы. Надеюсь однако ж, что будущие биографы поэта заглянут и в его стихотворения.

   Не пустое тщеславие побуждает меня говорить о себе, но уважение к памяти Пушкина, которого дружба принадлежит к лучшим годам жизни моей, к тому счастливому времени, когда каждый мыслящий человек питал в себе живое сочувствие ко всему доброму, какого бы цвета оно ни было, когда каждая разумная и бескорыстная мысль чтилась выше самого беспредельного поклонения прошедшему и будущему. Я уверен, что настанет время, когда и у нас всему и каждому воздастся должное, по нельзя же между тем видеть равнодушно, как современники бесчестно прячут правду от потомков. Никому, кажется, нельзя лучше вас в этом случае заступиться за истину и за минувшее поколение, которого теплоту и бескорыстие сохраняете в душе своей; но если думаете, что мне самому должно взяться за покинутое перо, то последую вашему совету, [хотя и с риском дать г. Бартеневу новый довод в пользу того, что не следует придавать особой важности дружескому расположению ко мне Пушкина] ⁴.

   В среду постараюсь зайти к вам из клуба за советом.

  

   Написав эти строки, узнал, что г. В. оправдывает себя тем, что, говоря о лицейских годах друга моего, он не полагал нужным говорить о его отношениях со мною, предоставляя себе упомянуть обо мне в последующих статьях ⁵. Но неужто г. Б. думает, что встреча Пушкина, в то время, когда его могучие силы только что стали развиваться, с человеком, которого впоследствии он назвал лучшим своим другом, не имела никакого влияния на это развитие? Если не ошибаюсь, то первое условие биографа есть знание человеческого сердца ⁶.

  

  

   Вы конечно, Милостивый Государь Михайло Петрович, в переписке с Стурдзою. В Одессу едет племянник мой Жихарев, вам знакомый. Не пожалуете ли вы ему письма к Стурдзе? Он и от других иметь будет к нему письма, но разумеется ваше всех дороже. Позвольте ему к вам прийти за этим письмом, если вам угодно будет этим нам услужить. Сам бы к вам приехал вас об этом просить и потолковать о другом, до вас относящемся, но теперь больно плох.

   Вам глубоко преданный Петр Чаадаев.

  

  

   Вот, друг мой, глупое письмо ¹ и с ним неизданный памфлет Погодина о цензуре ², написанный совершенно в вашей манере.

   Сейчас утро четверга, а значит, незачем говорить о вещах, относящихся к другому дню.

   Я болен ³.

   Прошу, пришлите две моих бумажонки. Я больше не могу без них обойтись. Если хотите, я прикажу их переписать для Вас.

   Мои дела, очевидно, принимают решительный оборот, о чем и предупреждаю благосклонного читателя.

   Обнимаю вас от всего сердца.

  

  

   Я должен вернуть рукописи Погодина по принадлежности в субботу поутру.

  

  

   Вот книга Вяземского ¹. Если вы, в свою очередь, пришлете мне J. des Debats за 10 число, вы будете любезнейшим из людей. Я постараюсь вернуть его вам в течение дня. Вчера вечером мне рассказали, каким образом молодой Горчаков добился тех исключительных милостей, о которых вы знаете. Это очень любопытно, и я предвкушаю, с каким удовольствием я расскажу вам об том при нервом удобном случае.

  

   Воскресенье, Троицын день ².

  

   Вас больше не видно, любезный покровитель, у гостеприимного хозяина, нашего всеобщего покровителя ¹. Но знайте, вас не забывают, особенно когда рассчитывают на ваши милости. Шутки в сторону: я хотел бы лично высказать вам свою просьбу, причем в надежде поговорить с вами и о других вещах, и видит Бог, мы теперь не будем ощущать недостатка в предметах для разговора ². Но так как я лишен этого удовольствия, то мне приходится без околичностей попросить у вас номер Revue des deux mondes от 5 сент. с продолжением Сибири ³. А вас прошу прочитать очаровательную статью в Современнике под названием Ночь в Севастополе ⁴. Вот это добротный патриотизм, из тех, что действительно делают честь стране, а не загоняют ее еще дальше в тупик, в котором она оказалась.

   Обнимаю вас тысячекратно. П. Чаадаев.

   Понедельник.

  

  

   Вот письмо Вяземского в оригинале и напечатанное. Вчера я провел вечер с Долгоруким ¹, не подозревая, что о нем идет речь в письме, которое лежит у меня в кармане. Сожалею, ибо этот Долгорукий производит на меня впечатление приятного человека. Я с удовольствием перечитаю статьи лжеветерана в его книге ², если вы пришлете мне ее завтра поутру, - таким образом, поручение, которое вы взяли на себя, окажется выполненным само собой. Я только что прочитал два огромных столбца в "Таймсе". Ясно, что если мы не сумеем воспользоваться намерениями Пруссии, ее оскорбленным достоинством, средствами, которыми она располагает в Германии, и множеством других вещей, вытекающих из настоящих осложнений, то поступим весьма неразумно³. От всего сердца вас приветствую. П. Чаадаев.

   Воскресенье.

  

  

   "Аминь, аминь, глаголю тебе, что в сию нощь, прежде даже алектор не возгласит три краты отвержешься мене" ¹.

   Вот загадочное слово, это - "петух". Наши переводчики Священного писания, конечно, сочли, что петух недостоин того, чтобы фигурировать в евангельском тексте, и обозначили его греческим термином, - вот и все. Перечитайте стихи Вяземского и вы почувствуете вызываемый рифмой намек.

   Если у вас есть под рукой несколько номеров "Альгемайне Цайтунг", не будете ли вы так любезны прислать их мне? Что до книги Вяземского ², понадобится несколько дней, чтобы ее проглотить. Обратили ли вы внимание на эпиграф? Какая любезность по отношению к Хомякову! ³

   Приветствую вас. П. Чаадаев

   Вторник.

  

  

   Я возьму J. des D. Я рассчитывал подписаться на многие газеты совместно с другим лицом, почему и запоздал с годовой подпиской. А вы все так же жестоко обездоливаете бедные наши умы, как сделали это, лишив нас главы одной новеллы, которая при этом утеряла весь свой здравый смысл?

   Этой запиской взываю к вашему милосердию; посмотрим, сможете ли вы удовлетворить мою просьбу. Не буду говорить о вымаранном месте в Revue des deux mondes ¹. Это бы означало злоупотреблять вашей снисходительностью.

   Однако, как вам известно, нет ничего приятней этой евангельской добродетели. Желаю вам счастливого Нового года, всегда ваш Чаадаев.

   Вторник, утро.

  

  

   Благоволите прислать мне, любезный друг, речь Моле, которую я собираюсь перевести. Передайте выражение дружбы всем членам вашей любезной семьи и будьте здоровы. Надеюсь иметь честь вас всех увидеть на днях, но не торопитесь сами придти ко мне, ибо я слишком плохо себя чувствую, чтобы принять вас, как следует.

  

   <...> У меня теперь рукопись Постоялого двора Тургеньева {Таково написание в оригинале.}. Если угодно, можете прочесть. Необыкновенно хорошо. Вам сердечно преданный, Чаадаев.

  

   Вот, сударыня, программа нового журнала, о котором шла речь вчера вечером ¹. Завтра я увижу Хомякова, не сомневаюсь, что он сочтет своим долгом лично принести вам два своих религиозных памфлета, предназначенные для обращения еретического Запада ².

   Только после того, как я вышел от вас, мне пришло в голову, что любезно замолвив за меня слово высокопоставленной и могущественной даме, которая, по-моему, приходится вам почти что тетушкой, вы можете оказать мне неоценимую услугу. Благоволите же известить меня, в какой из вечеров и в котором часу вы сможете меня принять.

   Вручаю себя вашей незаслуженной мною дружбе и в очередной раз хочу вас уверить в моем почтении, которого вы, несомненно, заслуживаете как никто.

   П. Чаадаев

   Воскресенье

  

  

   Не предвидя случая, когда удастся мне увидеться с Вашим Сиятельством, прибегаю письменно с нижайшею своею просьбою. Вашему Сиятельству была доставлена от меня записка хозяина моего, Шульца, которого брат, запятнав себя преступным поступком, скрылся. Вам известна непричастность его в этом деле; но несмотря на его невинность, следственно доказанную, ему воспрещен выезд из столицы. Разлученный с больною женою, он желал бы с нею свидеться. Одна милость Вашего Сиятельства может доставить ему возможность этого свидания. Если позволяю себе ходатайствовать пред Вами об этой милости, то это потому, что мне по давнему опыту известно великодушие души Вашей, всегда готовой к снисхождению, когда правосудие тому не противится. Не могу не прибавить, что в продолжение долговременной болезни моей жена моего хозяина столько оказала мне помощи своим участием, что почитаю за долг употребить все старания для доставления ей утешения в ее скорбном положении.

   В надежде на милостивое внимание Ваше к ходатайству моему прошу Ваше Сиятельство принять уверение в глубоком моем почтении.

   Искренно преданный Вам Петр Чаадаев.

  

  

   Позвольте, Ваше превосходительство, прибегнуть к покровительству Вашему в несчастном случае, меня постигшем. 26-го числа, в 11 часов вечера, выронил я из дрожек, на Трубном бульваре, новый с иголочки пальто-жак; проискавши его до полуночи, возвратился домой с горестным сердцем. На другой день, к несказанной радости моей, узнаю, что он найден фонарщиком. Нынче посылаю за ним в пожарный Депо, с 3 рублями награды великодушному фонарщику. Там объявляют посланному моему, что пальто отправлено в канцелярию г-на обер-полицеймейстера; туда спешит он, и узнает, что до четверга не получу своего пальто. Войдите, Ваше превосходительство, в мое положение, сжальтесь над моей наготою и милостивым предстательством Вашим пред Его Превосходительством возвратите мне, если можно без нарушения закона, мой бедный пальто: прошу Вас покорнейше между прочим принять в соображение, что при долговременном его странствии в том светлом мире, где он находится, могут в него проникнуть разные насекомые, тем более что мир этот (я разумею мир фонарщиков) отчасти населен, как Вам известно, гадинами.

   В надежде на благосклонное участие Ваше, честь имею быть

   Вашего Превосходительства покорный слуга

  

   Басманная, 3 ноября Я собирался вам писать, любезный друг, когда пришло ваше письмо. Сначала отвечу на ваши строки, а затем вы узнаете о маленькой посмертной услуге, которую я жду от вас, посмертной, разумеется, что касается меня. Еще раз благодарю вас за проявления вашей дружбы и признаюсь вам еще раз, что я этого совсем не ожидал. Я знаю, что один из моих пороков принимать некоторые вещи слишком серьезно, но как в этом исправиться, когда живешь уже второе пол-столетие и приближаешься бегом к концу. Во всяком случае я очарован тем, что нахожу вас таким добрым малым. Мне кажется, что этот титул лучше, чем "недоносок", которым вы недавно любили себя украшать. Что вы думаете по этому поводу? Заметьте, что эти выкидыши у нас почти всегда являются результатом специальных условий, в которые мы заключены, так что самые почтенные устремления вполне законного честолюбия являются в сущности глупыми выходками. Все, что вы говорите, впрочем, превосходно; есть только в вашем письме одно место, которое я не понимаю: это ваша иллюзия относительно моего положения. Я впрочем, могу только этому радоваться, так как это избавляет вас от печали присутствовать при этой перипетии, которая все-таки не сможет вас оставить равнодушным. Мне неохота повторять вам то, что я на днях говорил, но я не могу не предупредить вас, что совершенно бесполезно для вас баюкать себя надеждой увидеть, что все примет снова свое обычное течение.

   Новое несчастье отняло у меня недавно еще один шанс на спасение; завтра или послезавтра все будет решено, и мне останется только покрыть голову и ждать удара грома, который должен меня уничтожить. А ни вы, ни я не обладаем громоотводом, который мог бы отвесть удар, не будем об этом больше говорить, и позвольте мне сообщить то, что я хотел вам сказать, берясь за перо. Еще одно слово по поводу вашего письма. Кажется, что среди ваших "каширских богатств", любезный друг, такие, напр., как иней, блещущий на верхушках ваших лесов, которого вы ждете с таким нетерпением, и тому подобного, вам не хватает одной весьма полезной в некоторых обстоятельствах жизни вещи, а именно словаря, ибо там вы открыли бы рядом со словом "d'elices" буквы s. f., что значит существительное женского рода. Будучи более знакомы с французским пером, как вы, впрочем, без всякого предупреждения нашли бы невозможным соединение мужского рода с этим словом, которое к тому же употребляется лишь во множественном числе. Говорю вам все это потому, что вы, как видно, придаете важное значение тому, что вы рассматриваете, как полагаю, как ошибку языка, и я улыбаюсь при мысли, что после моей смерти вы окажетесь снабженным целой коллекцией словарей всякого рода, всякого формата, что даст вам, естественно, средство исправить некоторые из ваших грамматических верований ¹.

   Итак, вот в чем дело. Сейчас я занимаюсь тем, что вношу немного порядка в мои бумаги, и я тороплюсь, сколько могу, чтобы окончить мою задачу до того последнего дня, который положит конец всем моим земным заботам. Бог знает, удастся ли мне это, ибо я открыл, что я перепачкал бумаги больше, чем думал, но во всяком случае умоляю вас, мой друг, явиться в Москву по моему первому требованию, чтобы овладеть моими бедными лоскутками прежде, чем ххх² наложит на них руку. На краю разверстой бездны, которая готова меня поглотить, я не могу, естественно, питать тщеславных иллюзий, но мне невозможно не признаться в том, что среди этого хлама есть страницы, которые заслуживают того, чтобы быть сохраненными, хотя бы в качестве оправдательных документов к небольшой главе об истории нашего времени. Вы мне дали, дорогой друг, столько доказательств вашей приязни, и вы сами всегда находили столько интереса в моих писаниях, что я не мог бы сомневаться в вашем стремлении исполнить мое желание; мне нужно, однако, получить от вас словечко, чтобы быть успокоенным на этот счет, и я прошу в этом мне не отказать.

   Вы у меня спрашивали, полагаю, видел ли я ххх. Я видел его раза два у него в дому, и я его нашел достаточно интересным и добрым, как когда-то, но я не присутствовал несмотря на его приглашение, на этих замечательных студенческих упражнениях, о которых газета вам дала такой смехотворный отчет.

   Я совершенно растроган любезным воспоминанием вашего батюшки. Скажите ему, прошу вас, что я в свою очередь храню память о его прямой и сердечной дружбе, столь не похожей на ту официальную дружбу, которая вместо того чтобы доставлять радость сердцу, ему причиняет такие тяжелые удары, род пытки тем более тяжелой, что ее необходимо претерпеть в молчании. Пусть примет он вместе с моим последним прости выражение моей живейшей признательности за его прошлые и настоящие симпатии, так же как и за его пожелания, как бы они ни были грустны, относящиеся к невозможному будущему. Не сомневаюсь, что Бог ⁴ приберегает ему еще дни безоблачного счастья и чистой радости, так как мое сердце говорит мне, что он их заслужил.

   Будьте здоровы, любезный друг. Я не сомневаюсь, что и вы увидите еще не один день удачный и радужный, дни счастья сердца и ума, я в этом уверен, вам не изменят, потому что и вы тоже этого заслужили, но это будет ценою нескольких уроков, которые опыт возьмет на себя вам дать. Дай Боже, чтобы эти уроки не были слишком строги. Это одно из моих самых пламенных Желаний.

   Напомните обо мне, прошу вас, моей кузине.

  

   <...> Не правда ли, дорогой друг, когда вы заходили намедни ко мне, это было за сочинением Аксакова? Ну так вот! Кажется, мне его пришлют на этих днях, и вы его найдете, как только вздумаете опять навестить меня.

   На свете только и есть хорошего, что доброта.

  

   <...> Дружба юности, говорят, еще снисходительнее, чем дружба зрелого возраста.

  

  

   "Письма принадлежат к числу наиболее значительных памятников, оставляемых по себе человеком". Кажется, будто эти слова Гете сказаны именно о Чаадаеве, для которого письма были не просто формой выражения собственных мыслей, а излюбленным жанром литературно-философского творчества, к которому он тяготел независимо от официального запрета выступать в печати и даже независимо от того, что эпоха, в которую он жил, была поистине "эпистолярной" эпохой: письма писали все и всем, письма были не только и даже не столько формой общения между людьми, сколько способом самовыражения, доступным любому человеку, - будь то простой смертный или гений всемирного масштаба, как, скажем, Руссо или Гете или позже Достоевский,

   В сущности все творческое наследие Чаадаева - это письма, и само слово "письмо" совсем не случайно фигурирует в названиях большинства его статей - достаточно вспомнить "Философические письма", "Письмо из Ардатова в Париж", "Выписку из письма неизвестного к неизвестной". И даже там, где этого слова нет, Чаадаев постоянно обращается к воображаемому читателю, словно бы продолжая начатую с ним беседу.

   Любовь Чаадаева к эпистолярному жанру была обусловлена особенностями его философского мышления, характерной чертой которого была диалогичность, т. е., с одной стороны, полная открытость навстречу любому другому сознанию, готовность вступить с ним в конструктивную полемику независимо даже от того, чья позиция выбирается в качестве исходной - своя или чужая; а с другой - еще не вполне развитая диалектичность, что не позволяло его мыслям сложиться в строгую и завершенную систему (но и тем самым - наглухо отгородиться от чужого сознания). Отсюда - особые функции чаадаевской иронии, придававшей мыслям Чаадаева особый привкус критицизма и скепсиса. В этой особенности чаадаевского мышления - его сила и его слабость. Философ "сократовского типа" в общем-то не нуждается ни в бумаге, ни в типографском станке, но он остро нуждается в слушателе, причем в таком слушателе, который бы не просто внимал слову учителя, а был бы его собеседником и оппонентом, спорил бы с ним, ни в чем не соглашался, искал все новые и новые аргументы и контраргументы и который мог бы оставить спор только Физически уже совершенно обессилев. Таких людей в России Чаадаева не было. Были умные, даже гениальные люди, например А. С. Пушкин, но это был поэт и мыслил он совсем в другой плоскости, потому что "мозг поэта, - по словам Чаадаева, - построен иначе".

   Были славянофилы. И хотя почти все они, а А. С. Хомяков в особенности, были страстные спорщики и сильные "диалектики", с точки зрения Чаадаева, они не истину искали, а считали себя обладателями истины и усматривали свою задачу в том, чтобы эту истину "внедрить". Чаадаев же считал, что внедрять пока нечего. В отличие от славянофилов Чаадаев, выражаясь языком прошлого века, был философом "по преимуществу" и - что самое главное - он был первым русским национальным философом. Тем самым он был обречен на одиночество и непонимание со стороны современников. "Первый философ", живет ли он в демократических Афинах или в самодержавной России, в глазах современников всегда будет или преступником или сумасшедшим. А чаще всего - и тем и другим вместе.

   Кажется, что и сам Чаадаев не без некоторого удовольствия надел на себя - "по высочайшему повелению и по собственной милости" - официальную маску безумца. По словам С. В. Энгельгардт, Чаадаев "говаривал иногда не без удовольствия: "Мое блестящее безумие"" (PB. 1887. N 10. С. 698). Николай I, наложив на "Философическое письмо" свою знаменитую резолюцию: "нахожу содержание оной смесью дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного", - в сущности - и увы - выразил преобладающее общественное мнение. Чаадаев и сам знал, что "моя страна не упустит подтвердить мою систему" и, по собственным его словам, "никогда не мог постигнуть, как можно писать для такой публики, как наша: все равно что обращаться к рыбам морским, к птицам небесным". Отсюда - такое обилие среди корреспондентов Чаадаева людей на первый взгляд почти случайных. Пушкин и Шеллинг в этом ряду - редкостные исключения. От некоторых корреспондентов Чаадаева едва ли осталась бы хоть строчка в истории, не окажись они по счастливой случайности адресатами Чаадаева. Через них Чаадаев обращался в сущности к читателям XX, а то и XXI века. Поэтому большинство его писем не производит впечатления личных. Каждое из них - это почти всегда изящное и литературно оформленное рассуждение на какую-нибудь определенную тему. Даже в официальном письме к Николаю I с просьбой в принятии его на государственную службу Чаадаев не удержался и написал "диссертацию" о народном образовании. За что и получил строгий выговор от Бенкендорфа. Сегодня, когда творческое наследие Чаадаева открывается перед нами почти в полном объеме, трудно не согласиться с мнением неутомимого и поистине героического собирателя рукописей Чаадаева Д. И. Шаховского, что среди писем Чаадаева есть "настоящие литературные произведения, требующие тщательного изучения" (Звенья. М.; Л., 1934. Кн. III-IV. С. 367).

   Более или менее полное знакомство с эпистолярным наследием Чаадаева убеждает в том, что его письма - весьма существенная и органическая часть его творческого наследия вообще. Без писем Чаадаева - нет Чаадаева. Он сам относился к своим письмам очень серьезно; некоторые из них писал подолгу, потом снимал копии и распространял среди друзей и знакомых. Видимо, не только с письмом к Вяземскому 1847 г. случалось так, что адресат получал обращенное к нему послание в последнюю очередь, а то и вовсе не получал.

   Оригиналы большинства писем Чаадаева утрачены. Еще в 1934 г. Д. И. Шаховской писал: "По сообщенным мне одним лицом сведениям подлинные бумаги Чаадаева из коллекции Жихарева перед Октябрьской революцией находились в Москве, но затем куда-то исчезли, и о дальнейшей их судьбе сколько-нибудь достоверных сведений у меня нет" (там же. С. 370). Поэтому большинство писем Чаадаева публикуются по копиям.

   Читательская судьба писем Чаадаева сложилась по-разному. Некоторые из них уже более ста лет являются достоянием истории русской культуры, другие появляются перед читателем впервые, третьи - еще ждут своего часа. В свое время М. И. Жихарев писал: "Остальные сочинения Чаадаева, число которых весьма значительно, еще не изданы. О полном его значении, как писателя, можно будет говорить и судить только тогда, когда это опубликование будет иметь место" (ВЕ. 1871, сентябрь. С. 38).

   С точки зрения количественной собранные в нашем томе 224 письма составляют немногим больше половины всех известных его писем. Из них 78 писем публикуется впервые. Публикаторами этих писем являются: Блинов С. Г. - NN 52, 66, 69, 107, 114, 131, 149, 207, 209; Каменская Л. З. - NN 142, 150, 166, 167*, 191, 200, 203, 205, 206, 208; Каменский З. А. - NN 3-8, 108А, 132, 143А, 152А, 154А, 181А, 184А, 191А, 208А, 208Б, 212; Сапов В. В. - NN 1, 2, 12, 13, 15-17, 73, 79, 92, 111, 112, 120, 121, 121А, 125, 126, 136, 137, 143, 154, 155, 159, 161, 170, 172-175, 177*, 178, 182-185, 187,188, 190, 193-195, 204,210; Эльзон М. Д. -N 134.

   {* Опубликованы в журнале "Наше наследие", 1988, N 1 в пер. Б. Н. Тарасова.}

   Большинство писем Чаадаева написаны по-французски; переводы ранее публиковавшихся писем выполнили: Бобров Е. - NN 59, 103; Гершензон М. О. - NN 60, 123, 133, 135; Голицын Н. В. - NN 104, 119, 129; Лемке М. К. - NN 61-63; Рачинский Г. А, - NN 11, 26, 45-47, 51, 55, 67, 68, 70-72, 77, 82, 84, 85, 87, 96, 98, 102, 108, 110, 113, 116, 130, 138, 163, 186, 198, 199; Саитов В. И. - N 76; Формозов А. А. - NN 56, 57; Чемерисская М. И. - N 74; Шаховской Д. И. - NN 75, 100, 105, 115, 140, 151, 197; Редакционные переводы - NN 14 (PC), 52-54 (РА), 78, 83, 91 (ВЕ), 90 (Пушкин и его современники. 1908. Вып. VIII).

   Переводы впервые публикуемых писем выполнили: Каменская Л. З. - NN 58, 66, 69, 73, 92, 107, 114, 120, 121, 125, 126, 131, 142, 149, 150, 161, 166, 167, 172, 177, 182-185, 188, 191, 194, 200, 203, 205-209; Сапов В. В. - NN 111, 112, 121А, 174, 195, 204; Шаховской Д. И. - NN 15, 79, 132, 134.

   Комментарии и примечания к письмам написаны В. В. Саповым (NN 58, 66, 69, 107, 114, 131, 149, 207 - совместно с С. Г. Блиновым, NN 109-111, 116-118, 124, 127, 129, 133, 135, 140, 144, 153, 157, 166, 168, 180 - при участии М. И. Чемерисской).

   Письма расположены в хронологическом порядке. По возможности хронологический порядок соблюдается и в пределах одного года; если в пределах года хронология писем не установлена, они располагаются по алфавиту адресатов. Немногочисленные исключения из этого правила, обусловленные логической взаимосвязью писем, специально не оговариваются.

   Для всех писем, кроме четырех, установлена более или менее точная датировка. Как показал опыт издания сочинений и писем Чаадаева, осуществленный М. О. Гершензоном в 1913-1914 гг., так называемые письма неизвестных лет выпадают из контекста творческого наследия мыслителя. Дальнейшие углубленные исследования позволят уточнить предлагаемые здесь датировки, какие-то из них, может быть, будут отвергнуты, но, во всяком случае, надеемся, что ни одно из писем не ускользнет от внимания ни читателей, ни исследователей.

   Ссылка на Д. И. Шаховского как на автора предлагаемой даты означает, что эта дата взята из составленного им "Списка сочинений П. Я. Чаадаева" (ИРЛИ, ф. 334, ед. хр. 221).

   Письма Чаадаева, написанные по-русски, печатаются по правилам современной орфографии, исправлены явные грамматические ошибки, устранены некоторые архаизмы (во всех письмах 20-30-х годов, например, вместо "есть ли" печатается "если"), с тем, однако, условием, что стиль Чаадаева сохраняется в максимальной степени. В русских его письмах довольно часто встречаются "вкрапления" на французском языке. Особенно много их в письмах к брату из-за границы. Переводы этих "вкраплений" заключены в прямые скобки (реже - помещены в подстрочных примечаниях) и специально не оговариваются; причем ради сохранения стилевого единства писем обращение на "вы" заменено в них на "ты", как это, по всей видимости, планировал в свое время и Д. И. Шаховской (см. коммент. к N 51).

   Вся редакционно-смысловая правка отмечена угловыми скобками.

   В настоящее время неопубликованными остаются немногим более ста писем Чаадаева. Едва ли публикация этих оставшихся писем сможет серьезно изменить тот образ Чаадаева - человека и мыслителя, - который сложился в сознании читателей и исследователей. Существенных открытий в области чаадаеведения, напротив, следует ожидать на путях углубленного изучения его творческого наследия.

   Итак, feci quod potui, faciant meliora potentes

  

  

  

   Публикуется по копии, хранящейся в ИРЛИ {Список условных сокращений см. в т. 1.} ф. 334, ед. хр. 427. Копия написана рукой Д. И. Шаховского; им же проставлена предположительная дата письма. Публикуемое письмо - самое первое из дошедших до нас писем Чаадаева.

  

   ¹ Письмо написано в имении опекуна братьев Чаадаевых, их дяди князя Д. М. Щербатова {Подробные сведения о лицах даны в именном указателе.} - селе Рождествене Серпуховского уезда Московской губернии.

   ² Детская механическая игрушка.

  

   Публикуется по копии, хранящейся в ИРЛИ, ф. 334, ед. хр. 424. Судя по отметке Д. И. Шаховского, на подлиннике имеется надпись на обороте: "Его Сиятельству Милостивому Государю Князю Ивану Дмитриевичу Щербатову. В С.-Петербург". В промежуток времени, отделяющий Чаадаева от написания предыдущего письма, он поступил в Московский университет и закончил его.

   Публикуемое письмо написано перед самой отправкой Чаадаевых в Петербург для поступления на военную службу. И. Д. Щербатов и И. Д. Якушкин, одновременно с ними окончившие университет, уже находились в Петербурге и были зачислены в лейб-гвардии Семеновский полк. О причине задержки Чаадаева в Москве см. примеч. 1 к N 3-8. В Петербург братья Чаадаевы прибыли, вероятно, в самом начале 1812,г. "Переезд пожилой тетки и молодых племянников, - пишет М. И. Жихарев, - совершился в трех кибитках. В Твери молодые люди виделись со своим знаменитым наставником, философом Буле <...> Он им советовал воротиться в Москву и избрать более мирное поприще. "Не ходите, господа, в военную службу, - говорил он, - вы не знаете, как она трудна". Судьба судила иначе..." (ВЕ. 1871, июль. С. 186) {Редакционная подготовка настоящего издания была закончена, когда вышел в свет сб. "Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников" (М., МГУ. 1989), в котором по автографу, хранящемуся в ГБЛ (ф. 103, п. 1032, ед. хр. 90), опубликованы воспоминания М. И. Жихарева "Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве" (С. 48-119).. В 1871 г. "Воспоминания о П. Я. Чаадаеве", с сокращениями, были опубликованы в июльской и сентябрьской книгах журнала ВЕ.}.

  

   Отрывки публикуются по копии, снятой Д. И. Шаховским и хранящейся в ИР ЛИ, ф. 334, ед. хр. 174. Письма Чаадаева к Д. А. Облеухову хранились, по словам Д. И. Шаховского, в Мало ярославце, у "одной из представительниц рода Облеуховых" (ЛН. С. 76). В настоящее время местонахождение писем неизвестно. В ГБЛ (ф. 103, п. 1032, ед. хр. 37) хранятся 6 писем Д. А. Облеухова к Чаадаеву, написанных в 1820-1827 гг. (5 из них публикуются в нашем издании. См. "Приложения" NN XIII-XVII.) Из их содержания следует, что существовал целый ряд писем, написанных Чаадаевым к Д. А.. Облеухову в 1827 г., ио эти письма не известны

  

   ¹ Письмо написано из Петербурга, куда братья Чаадаевы прибыли для определения на службу в лейб-гвардии Семеновский полк. "В марте этого года (1811. - В. С.), - пишет Д. И. Шаховской, - Щербатов уехал в Петербург для поступления в Семеновский полк,.. Чаадаевы же, после некоторых колебаний, остались еще на год в Москве, причем основанием для задержки выставлялось желание Петра Яковлевича заняться математикой и военными науками с Муравьевым. В имеющихся материалах документальных указаний на то, с кем именно из них, не имеется. Не связано ля это с образованным в 1811 г. Михаилом Николаевичем Муравьевым Обществом Математиков, послужившим затем зерном, из которого позднее развилось известное Муравьевское училище колонновожатых?" {Шаховской Д. И. Грибоедов и Чаадаев. (Рукопись). - ЦГТМ, ф. 78, ед. хр. 58, л. 5). Возможно, что интерес к математике возник у Чаадаева не без влияния со стороны Облеухова. Интерес к математике и вообще к естествознанию сохранялся у Чаадаева и впоследствии. В его библиотеке имелось около 60 книг по различным проблемам математики, физики, химии, биологии - большинство с условными знаками и надписями, сделанными рукой Чаадаева (см. Каталог, по указ.).

   ² Вскоре после этого письма Чаадаев отбыл из Петербурга вслед за гвардейским корпусом, который уже направлялся к западным границам России в связи с ожидавшимся вторжением армии Наполеона. 12 мая 1812 г. был отдан приказ о зачислении Чаадаева подпрапорщиком в Семеновский полк. (См.: Аглаимов С. П. Отечественная война 1812 г. Исторические материалы. л.-гв. Семеновского полка. Полтава, 1912. С. 172).

   Согласно официальным документам, 20 апреля 1813 г. Чаадаев в звании поручика был переведен в Ахтырский гусарский полк, в котором оставался до 4 апреля 1816 г. Мотивы, побудившие Чаадаева перейти из Семеновского полка, не совсем ясны. По позднейшим воспоминаниям М. И. Муравьева-Апостола, "в 1814 г. Чаадаев во время нашего пребывания в Париже жил с П. А. Фридрихсом, о котором рассказывал, что тот делает выписки из Флориана. Он жил с Фридрихсом собственно для того, чтобы перенять щегольский шик носить мундир. В 1811 году мундир Фридрихса, ношенный в продолжении трех лет, возили в Зимний дворец, напоказ.

   П. Я. Чаадаев вышел из Семеновского полка в Париже единственно для того, чтоб надеть гусарский мундир. Он вступил в Ахтырский полк" (ГМ. 1904. N 1. С. 140).

   Более вероятна другая причина перехода Чаадаева в Ахтырский гусарский полк. Судя по дневнику А. В. Чичерина, поручика л.-гв. Семеновского полка, братья Чаадаевы, поступив в Семеновский полк, "произвели весьма невыгодное впечатление". По отношению к М. Я. Чаадаеву это впечатление скоро изменилось в лучшую сторону: "Он оказался не только прекрасно образованным, очень умным, очень рассудительным, но даже приятным и нередко веселым собеседником", - пишет А. В. Чичерин. О. П. Я. Чаадаеве он отзывается весьма нелестно: "Педантическая резкость и равнодушная небрежность тона роднят его <...> с московскими щеголями, кои образуют совсем особый класс смешных чудаков, столь же странных, сколь и нелепых" (Дневник Александра Чичерина. 1812-1813. М., 1966. С. 106; запись от 9 января 1813 г.).

   Видимо, Чаадаев так и не сумел преодолеть предубеждения сослуживцев и, не желая опровергать своей репутации "щеголя", перешел в Ахтырский гусарский полк. Что касается даты этого перехода, то вероятно, 1813 год указан в официальных документах ("Послужной список П. Я. Чаадаева" - ЦГАЛИ, ф. 130, он. 1, ед. хр. 52; "Всеподданнейшее прошение об отставке" - там же, ед. хр. 51) ошибочно. "В четырнадцатом, в самом Париже, - пишет М. И. Жихарев, - по каким-то неудовольствиям, перешел из Семеновского полка в Ахтырский гусарский..." (ВЕ. 1871, июль. С. 186). О том, что Чаадаев был переведен в Ахтырский полк в Париже (а это не могло быть ранее 1814 г.), указывает и Д. Н. Свербеев (Свербеев. Т. 2. С. 386). Правда, M. H. Лонгинов считает, что Чаадаев перешел в Ахтырский полк "в конце 1813 года" (PB. 1862. N И. С. 122), но тем не менее относит это событие ко времени окончания заграничного похода русской армии. Итак, наиболее вероятной датой перехода Чаадаева в Ахтырский гусарский полк следует считать 20 апреля 1814 г.

   Появление "перед глазами Чаадаева той мысли, которою обозначилось и осенилось все его существование", М. И. Жихарев связывает с заграничным походом русской армии (ВЕ. 1871, июль. С. 186). "Кажется, во все время перемирия, - рассказывает он, имея в виду летнее перемирие 1813 г., - семеновский полк был расположен в Силезии, в деревне Laug Bilau. Стояние в этой деревне я приписываю для Чаадаева чрезвычайную важность. Тут впервые охватило его веяние европейской жизни в одной из самых прелестных и обольстительных ее форм. О деревне Laug Bilau Чаадаев до конца жизни не поминал иначе, как с восхищением, очень понятным всякому, кто знает различие между русской деревней и деревней Силезии или Венгрии" (там же).

   Из дневника А. В. Чичерина известно, что Семеновский полк расположился лагерем в силезской деревне Вюлау (ныне г. Белява в ЧССР) 26 мая 1813 г. и пробыл там до 8 часов утра 29 июля. В своем дневнике А. В. Чичерин поэтически описывает окрестности Бюлау (Дневник Александра Чичерина. 1812-1813. М., 1966. С. 194-212).

  

  

   СП II. N 1.

   ¹ Скрытая цитата из стихотворения А. С. Пушкина "Сказки. NoКl" (1818):

  

   "...Царь входит и вещает:

   Узнай, народ российский,

   Что знает целый мир:

   И прусский и австрийский

   Я сшил себе мундир.

   О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;

   Меня газетчик прославлял;

   Я ел, и пил, и обещал -

   И делом не замучен"

   (Пушкин, т. 11, ч. 1, с. 69) I

  

   Это одно из запрещенных стихотворений А. С. Пушкина, которое распространялось в списках.

  

   Публикуется по копии, хранящейся в ИРЛИ, ф. 334, ед. хр. 406. Опубликовано в журнале "Наше наследие". 1988. N 1. С. 67.

   ¹ До мая 1822 г. наследственные имения братьев Чаадаевых были их совместным владением.

   ² То есть до получения оброка за очередную треть года.

   ³ Чаадаев жил в Петербурге в так называемом "трактире Домута", в действительности одной из самых фешенебельных и дорогих гостиниц города. Здесь у него часто бывал А. С. Пушкин. Обстановку чаадаевского жилища тех лет описывает Ф. Ф. Вигель. "В наемной квартире свое