Сапожников Василий Васильевич - По русскому и монгольскому Алтаю

ского торговца И. П. Кузнецова.

   Оправив вьюки, мы глубоким, но удобным бродом перешли на правый берег Иртыша. Тропа уходит на северо-запад и тем срезает большой поворот, который в этом месте делает река; скоро она опять выходит к берегу, обрамленному рядом темных елей, выросших среди скалистых нагромождений. После некоторого времени тропа опять уходит от берега и пересекает невысокие гранитные гривы и лога между ними, с порослью тальников и камыша, падающие к Иртышу.

   Около двух часов мы слишком взяли к югу по торной тропе и явно удалялись от Иртыша и приближались к скалистому зубчатому хребту, протянувшемуся по- южную сторону от Иртыша. На высказанное мною сомнение в правильности пути проводники отзывались незнанием, но, вероятно, умышленно тянули к выходу в степь, чтобы скорее закончить свою миссию без хлопот. Я остановил караван и потребовал изменения курса.

   Взяв другую, менее торную тропу, мы вновь повернули на запад. Путь лежал среди высоких округлых скал гранита с котлами выдувания. Граниты слагались в самые разнообразные очертания, то нагромождены друг на друга в виде матрацев, то образуют целые амфитеатры с аудиторией тысяч на двадцать и т. п. Скоро с одного седла мы вновь увидели долину Иртыша, выполненную теми же гранитами. Здесь долины в собственном смысле нет или она совершенно не выработана. От обоих хребтов, справа и слева от Иртыша, к нему протянулись наклонные гривы, которые обрываются над рекой и по большей части совершенно скрывают ее в тесном ущелье. Между гривами - глубокие лога с камышом и осинниками; камыш кое-где убран на сено. Тропа крутыми подъемами и спусками пересекает гривы и лога в стороне от реки; лишь изредка видна самая полоса Иртыша среди скалистых стен с рядом густых елей и тополей (рис. на стр. 341).

   После продолжительного ныряния по логам в 6 часов вечера мы круто спустились среди скал к самому берегу Иртыша, где образуется небольшая площадка, усыпанная песком, и здесь встали на ночь. Река здесь временно успокаивается, а выше и ниже шумит пенистыми каскадами на камнях.

   Лошадей пришлось перегнать на другой берег, где в логу виднелось немного зеленого корма; но и на этом пришлось настоять, так как проводники не желали хлопотать и предпочитали оставить лошадей голодными на этом берегу. Мой карий захромал, поранив заднюю ногу, другие лошади подбились, проводники заскучали, вообще настроение падает, и это очень досадно.

   7 августа. Переход в 6 часов вверх по Иртышу. Тропа пролегает в стороне от Иртыша среди гранитных скал, но общий вид долины ровнее. Вблизи боковых речек попадаются посевы проса и пшеницы, а на степных площадках возвышаются курганы. Через четыре часа ходу мы подошли к ущелью между отвесными гранитными стенами, по тесноте похожему на коридор. Едва мы приблизились к входу в ущелье, как оттуда выбежал большой табун лошадей; это было лишь начало громадного каравана, который тянулся перед нами и задержал наше движение на целый час. Груженые верблюды и быки, верблюды с женщинами и ящиками, в которых болтались дети, стада коров, вновь табуны лошадей - все это с шумом и криком извергалось из ущелья. Процессия растянулась на несколько верст. Это была массовая откочевка киргизов из верховьев Иртыша. Наши попытки пройти ущельем навстречу каравану не имели успеха и поневоле приходилось пережидать, хотя ущелье имеет длины каких-нибудь 40-50 сажен.

   Пройдя ущелье, тропа приближается к Иртышу, но все-таки идет среди скал. Устье крупного левого притока, Джелты, мы не могли видеть из-за скал; увидели лишь следующий левый приток, Эгинь-булак, с вершиной Коктепсель, а выше по течению глубокую долину р. Чатыртас. С нашей стороны перешли небольшую речку Эгоджи и встали в стороне от Иртыша на сильно загрязненном месте, откуда, вероятно, только что ушел киргизский аул.

   Вечером к моим палаткам подъехал семипалатинский татарин Юсуп Ибрагимов, занимающийся здесь торговлей среди киргизов. По его словам, до верховьев Иртыша, которые называются Кийтын-арча, можно отсюда проехать через Чатыртас в два дня (конечно, налегке, без вьюков). До Кунгейты, где живет Кузнецов, оставалось верст сорок, но, по мнению Ибрагимова, Кузнецов уже откочевал вниз вслед за киргизами. Киргизов вообще вверху больше не осталось; свежих лошадей достать невозможно. Поэтому он советует мне отправиться в Сара-сюмбе и там хлопотать о новом караване; лучше всего мне мог бы помочь киргизский родовой начальник Мамий-амбы.

   Пришлось примириться с необходимостью и, находясь в двух-трех днях пути от цели (истоки Кара-Иртыса), поступиться ею и выходить в населенные места.

   8 августа. В 11 часов направились сначала вдоль Иртыша, заключенного в трубу, по таким же скалистым увалам. Пересекли несколько боковых долин, где собирались к откочевке запоздавшие аулы, и предприняли довольно продолжительный подъем в юго-западном направлении. Справа от тропы оставалась высокая скалистая стена, которая пестрела группами и полосками елей, усевшихся по приступкам. В 4 часа перевал (1 475 м); здесь пришлось задержаться по особому обстоятельству. Мой хазырчи из Кобдо оседлал по пути у киргизов пегую кобылу, оставив свою уставшую лошадь. Киргизы почему-то очень ценили эту кобылу и предлагали ему другого коня, но хазырчи упрямился. Дело кончилось крупной ссорой; дошли до нагаек и моему охранителю попало. Все-таки кобылу отняли и дали другую лошадь. Должен отметить, что киргизы удивительно долго сдерживались и удерживали друг друга, чтобы не оскорбить начальства, и лишь когда хазырчи первый начал наносить удары нагайкой, тогда не сдержался и молодой киргиз, ответив тем же. В общем я был доволен, что поучили моего нахала.

   Спуск длился три часа, сначала по сочным лугам с нетронутой травой, потом по логам, заросшим лесом. Вообще здесь путь довольно запутанный с множеством тропинок, и у меня не осталось отчетливого представления об этой части пути.

   В 8 часов вечера, перейдя небольшую скалистую седловину, мы спустились в долину р. Тараты (приток Хандагатая), густо поросшую тополями и тальником. Стали в соседстве временной стоянки киргизов, откочевывавших вниз. Небольшой отрог, ограждавший речку с запада, выдвигал среди зарослей скалы слюдистого сланца и сахарнобелого кварца.

   9 августа. Киргизы откочевали рано утром, а мы остались на целый день из-за ненастья, которое началось еще ночью, отчасти из-за хорошего корма, которого уже давно не видали наши лошади.

   10 августа. Едва мы прошли версты четыре вниз по Тараты, как я увидел одинокую юрту и около нее русского, который оказался И. П. Кузнецовым. Отпустив караван вперед в Сара-сюмбе, я остановился на час у Кузнецова; но он ничего утешительного относительно экскурсии в истоки Иртыша не сказал; главная беда все та же: киргизы откочевали.

   От Тараты мы отвернули к Хандагатаю, который и пересекли через полтора часа в трм месте, где на нем расположена хуря (ламаитский монастырь). Хуря состоит из невзрачных глиняных построек и ничем особенным не бросается в глаза. Около хуря посевы проса, конака [кунака] (просо с плотными метелками) и ячменя. Отсюда мы два часа постепенно поднимались открытой сухой долиной, поросшей таволожкой, и небольшим перевалом спустились в долину Крана, где разбросаны постройки городка Сара-сюмбе. В общем от Тараты до Сара-сюмбе верст двадцать пять. Остановились у сарта Измаила-хаджи, торгующего от китайской фирмы Салиахун.

   Сара-сюмбе. 11-13 августа. Остановка в Сара-сюмбе. Новый город, Сара-сюмбе у киргизов и Шар-сумы [Шар-сумэ] у монголов, возник на месте разрушенного ламаитского монастыря. На картах этому пункту присвоено наименование Тулта, тогда как в действительности это название принадлежит скале на правом берегу Крана, верстах в двенадцати вниз по реке. По описанию Г. Н. Потанина, относящемуся к 1876 г., монастырь Сара-сюмбе стоял в стороне от левого берега р. Кран; "последний состоит из полсотни глиняных низеньких зданий, окружающих обширную площадь, северный край которой замыкался четырьмя стоящими в ряд кумирнями. Посредине площади возвышается большое четырехугольное здание в виде замка"... и т. д. Здесь жид знаменитый в свое время Цаган-геген, настоятель монастыря и в то же время "партизан".

   Ко времени моего посещения монастырь совершенно исчез; от него остались только руины, вероятно, одной из кумирен. Рядом с руинами возвышается четырехугольное здание, обнесенное стеной и окруженное валом; это ямынь и резиденция чин-сая - военного губернатора. Вероятно, это то самое здание, которое упоминают Матусовский и Потанин. В 50 саженях от ямыня возведены новые постройки торговцев-сартов, числом четыре-пять. Все постройки одноэтажные из сырого кирпича с лавками наружу и окнами жилых помещений во двор. Это были первые постройки возобновляемого города; в 1908 г. я видел здесь уже две улицы с общим числом домов до сорока.

   До берега р. Кран от ямыня немного больше версты, а ниже долина расширяется еще больше. Вся долина хорошо орошена арыками и засеяна пшеницей, ячменем, просом и кукурузой. Там и сям разбросаны глинобитные избы земледельцев (преимущественно китайцы), около которых имеются огороды с редиской, огурцами, арбузами, дынями, тыквами, горохом, фасолью и маком. Растительные продукты здесь довольно дороги: так, например, хлеб - до 3 руб. пуд и выше, огурцы 20-30 штук на один чай, арбузы три-четыре на чай.

   Сарт Измаил-хаджи Сиджилев, вместе с своим братом Ошуром и товарищем Измаилом, приняли меня чрезвычайно любезно, предоставив в мое распоряжение целую комнату и обещав содействие по найму проводников. Мои старые проводники окончательно забастовали, да по состоянию лошадей это было и неизбежно. Надеясь получить содействие полновластного чин-сая, я хотел повидаться с ним лично и послал ему карточку, на что через короткое время получил ответную карточку на красной бумаге, врученную мне двумя китайскими чиновниками, вместе с приглашением к начальнику края.

   Вместе с сыном Кузнецова Кузьмой Изотиковичем, который взялся быть переводчиком, я отправился к чин-саю в ямынь. При входе в южные ворота, над которыми возвышалась башня с китайской крышей, меня встретила свита чин-сая - пять-шесть чиновников с шариками различных цветов на шапках. Все они сделали книксен [приседание]. За входом по двору, вымощенному плитами, идет нечто вроде открытого коридора. В конце его поворот налево - в тесную и полутемную фанзу чин-сая. Он меня встретил при входе в кабинет; мы подали друг другу руки и присели за кабинетный стол на стулья. По неизбежному этикету, сначала пришлось говорить приветствия, выражать удовольствие по поводу дружественных отношений Китая и России и т. п. Чин-сай - манджур, мужчина лет около сорока пяти, рослый, видный, с важными жестами джентльмена¹¹⁴. Он лишь недавно приехал сюда из Пекина и являлся первым губернатором в Алтайском округе, где раньше китайских властей не было. Я сообщил ему о цели моей поездки, и он похвалил меня за мою образованность; его же образованность видна из следующего вопроса: "Скажите, какой это город, стоящий между Россией и Китаем, провалился?". Я долго не мог отыскать в памяти такого города, пока, спустя много времени, не вспомнил о землетрясении в Сан-Франциско.

   На мой деловой вопрос о доставлении мне свежих лошадей и проводников в Катон-Карагай он отвечал нерешительно и советовал продолжать путь на старых лошадях, впрочем, обещал послать к киргизу амбы-Мамию а дать ответ через день. Весь разговор велся через двух переводчиков и потому, конечно, страшно затягивался и, вероятно, основательно извращался. Во время беседы происходило угощение японскими папиросами и чаем с печеньем, монпансье, а под конец была даже откупорена бутылка шампанского. Наконец, он посоветовал мне побывать еще у двух китайцев - чиновников ямыня, которые могут мне помочь в добывании лошадей, что я и проделал, но все это ни к чему не привело: лошадей я не получил и через два дня, т. е., вернее, получил отказ. Очевидно, все зависело от амбы-Мамия, и я сделал ошибку, не обратившись прямо к нему, хотя он стоял со своим аулом далеко от Сара-сюмбе. Не зная хорошо обычаев страны, я сделал и вторую ошибку. У моего хозяина гостил сын Мамия по имени Канапия; он очень заглядывался на мой винчестер, а я не догадался подарить его; тогда дело было бы в шляпе.

   Пришлось прибегнуть к помощи моего хозяина квартиры. Его товарищ Измаил, веселый; малый, сейчас же оседлал лошадь и отправился нанимать верблюдов и лошадей у знакомых ему киргизов, но предупредил меня, что вернее всего он может найти проводников на Зайсан, а не в северном направлении. Пришлось согласиться и на это, так как теперь стоял вопрос о том, чтобы вообще как-нибудь выбраться в Россию из этого гиблого места.

   Возвращение в Зайсан. 14 августа. Пришли верблюды и два проводника-киргиза, нанятые с обязательством довести меня до Зайсана.

   Когда я уже был готов к отправлению, я послал чин-саю укоризну, что он ничем не помог мне; он в ответ прислал мне двух провожатых урянхайцев, окорок кабана на дорогу и две банки консервированных фруктов. В 5 часов вечера мы двинулись вниз по Крану, через полчаса перешли брод на правый берег и сейчас же невысоким седлом в западном направлении перевалили в верхнюю долину р. Кемерчик. По пути ряд сухих долин, на которых видели дроф. Встали через три часа ходу на ключе, не доходя до Кемерчика.

   15 августа. Проводники урянхайцы посоветовали итти до Кабы северной стороной Иртыша, указывая на то, что здесь около посевов еще можно найти киргизские аулы, тогда как по дороге на оз. Улюнгур их совсем нет. Мне было безразлично, и потому я согласился. В этот день мы шли семь часов, пересекая широкую долину р. Кемерчик, частью покрытую посевами, частью представляющую галечниковую степь с курганами. Течение Кемерчика, опустошенное арыками, обозначено рядом тополей. Кое-где в широкую долину выходят однообразные скалистые гряды гнейса с жилами кварца. Отклоняясь к северо-западу, мы пришли в долину Холусту-булак, где среди чиев временно остановился большой аул киргизов, и здесь встали на ночь. Воду добывали в каком-то маленьком болотце.

   16 августа. Переход семь часов. Возвышенной степью, поросшей таволожкой, эфедрой и Echinops, мы незаметно поднимались к перевалу Тара-лан (верховье р. Курте) и через три часа ходу спустились к маленькой речке, густо поросшей тальниками и камышом, которые совсем скрывают русло. По Таралану также много посевов. Перейдя речку, мы предприняли весьма постепенный подъем по боковой долине Бель-каин, оставляя вправо (с севера) горную группу Мошко. После двухчасового подъема мы были на волнистом плато Сепскень (1 395 м); от него в южном направлении спускаются пологие лога, падающие к Иртышу и обозначенные более сочной зеленью. Удерживая западное направление, мы пересекли небольшую речку с зеленью, а еще через час встали у покосов по речке Богадур-булак, в виду долины Чонкур.

   Весь переход от Таралана мы имели справа голые склоны отрогов Мошко, только глубже в верхней тесной долине Богадур-булак появился хвойный лес. По пути посетили обширный аул киргизского князя Конг-зайсана, заведующего десятью волостями, который кочевал к своей зимовке у подножья Саура.

   17 августа. Переход четыре часа. Первоначально постепенный спуск логом Чегатын между невысокими скалистыми грядами в западном направлении. Лог открывается в обширную котловину Чонкур, окаймленную с севера более высокими хребтами, а с других сторон небольшими отрогами. Котловина достигает 10 верст в поперечнике и покрыта глинистой почвой, изрытой канавами арыков брошенных полей. Река Бурчум пересекает котловину у ее западного края. Хотя был лишь второй час дня, но, не зная брода, мы решили здесь остановиться, чтобы отыскать его. Лодки тоже не оказалось; ее унесло недавно сильно поднявшейся водой. Река достигает 50-60 сажен ширины и местами разбивается на протоки. Берега поросли тополями и тальником; по правую сторону много лугов н посевов, орошенных арыками из притока Калгутан.

   18 августа. В 9 часов утра приступили к переправе бродом, который отыскали на полторы версты выше киргизской зимовки. Сначала перешли главным руслом на остров, густо поросший деревьями, а потом и небольшую протоку. Ход через главное русло довольно сложный: сначала нужно итти перпендикулярно к берегу, а потом на середине реки повернуть вправо и довольно долго итти против течения, постепенно приближаясь к правому берегу. В 11 часов мы были на том берегу; немного подмочили только вещи, положенные на лошадей, вьюки же на верблюдах были совершенно сухи.

   После брода около часу шли среди посевов вниз по течению Бурчума, потом перешли незначительный Калгутан и узким логом с осинником поднялись на степное плато; отсюда лучше видна вся котловина Чонкур н частью верхняя долина Бурчума до впадения р. Сумдайрык. На плато мы взяли направление юго-западное и скоро увидели с юга широкую долину Иртыша, синеющую прибрежным лесом, к которой местами подходят волнистые пески с хорошо развитыми барханами. За Иртышом возвышалась горная группа Коксун, а дальше на горизонте гряда Саура со снежными шапками Мустау.

   В 6 часов вечера мы встали на небольшом взлобке у колодца Коскудук, около которого зеленело болотце с камышом. Колодец представлял небольшую яму с черной жижицей на дне, да и та была наполовину вычерпана киргизами, которые здесь стояли. Чтобы вскипятить чаю, пришлось начерпать в ведро черной грязи и уже когда она немного отстоялась, слить сверху грязноватую воду.

   19 августа. Вышли в девятом часу в юго-западном направлении, имея в виду к вечеру достигнуть берега Иртыша. Моя охрана в числе трех человек куда-то скрылась; вероятно, пронюхали близость аула, где можно кое-чем поживиться. Весь день я шел со своими проводниками Искандером и Мустафой. Бесплодные степные увалы через два часа ходу сменились яркозеленым пятном камышей около колодца, а дальше опять потянулась глинистая бесплодная степь с редкими кустиками полыни. Через час ходу от колодца хорошая светлая речка Киикпай (верховье ее называется Алдыгай) с обширными зарослями камыша. Вблизи нашелся, и небольшой аул, но мы направились дальше. Степь кое-где сменялась песками с группами туранги [тополь разнолистный] (Populus diversifolia), но большие пески начались в трех часах ходу от р. Киикпай; но и они порой дают место котловинам с колодцем и камышами. Наконец, из-за песков показалась и синяя полоса Кара-Иртыса, а в 6 часов вечера мы были на берегу прекрасной реки, высокие песчаные берега которой обильно поросли тополями и тальником. После жаркого дня хорошо было выкупаться и напиться чаю не из грязи, а из настоящей воды. Когда мы уже расседлали лошадей, явился один провожатый, хазырчи из Кобдо, и сообщил, что часть вьюков прошла дальше и мы должны обойтись без палаток и сухарей.

   Всю ночь по реке перекликались гуси.

   20 августа переход вниз по Иртышу до. устья Кабы шесть часов. На всем этом протяжении река идет одним руслом в 60-80 сажен ширины; русло, повидимому, всюду довольно глубоко. По левую сторону реки тянутся сплошные пески в виде громадных волн барханов с ребрами, расположенными перпендикулярно Иртышу. Тропа идет в общем по берегу, но, в виду образуемых рекою поворотов и петель, часто отходит довольно далеко в пески. Попадаются чингиль и тамариск, изредка саксаул. Кустарники увиты стеблями Clematis с белыми султанами; на глинистой почве заросли Sophora, Glycyrrhisa и Statice.

   Под вечер мы были у перевоза близ устья р. Кабы, обозначенного широкой зеленой поймой. Переправа производится в долбленых лодках, соединенных в виде парома, и на одиночной досчатой лодке русского производства. Паром движется веслами, но на лодке переплывают при помощи лошадей; двух лошадей пускают впереди лодки и держатся за узды, лошади и тащат за собой большую лодку с грузом в 10-15 пудов да еще с тремя-четырьмя пассажирами. Течение здесь не сильное, и потому переправа производится без хлопот.

   На левом берегу мы встали в роще из высоких тополей с песчаной пылящей почвой почти без травы.

   До русской границы оставался хороший дневной переход, но мои проводники заблудились в открытой степи, и мы прошли два дня.

   21 августа после свежей ночи мы вышли в 8 часов утра в южном направлении. За тополевой рощей скоро начались высокие песчаные гряды, частью поросшие чингилем и джузгуном, частью настоящие барханы красновато-телесного цвета. Тропа, на которой я видел даже колесный след, старается обходить их с востока. Только в 2 часа дня мы вышли из песков на галечниковую пустыню около сухого русла. Довольно много саксаула со стволами в руку толщиной, Lagochylus hirtus F. et M. и Convolvulus Gortschakovii Sehr.

   Сухое русло ушло на юго-запад, а мы держались все южного направления и в 5 часов вечера пришли в болотистую котловину Карагсэн с грядой Катудегень-тау на западном плане. После короткой остановки в ауле, которых здесь стояло очень много, мы продолжали путь в юго-западном направлении и полынной степью, частью поросшей чием, в 8 часов вечера пришли на место Далан-кайнган в долине Уло. С юга она была ограничена кряжем Джуан-кора. Тоже масса аулов.

   22 августа. Восьмичасовой переход в западном направлении до урочища Май-копчегай на русской границе. Тропа пролегает полынковой степью, между красными и желтыми морскими отложениями и пересекает сначала русло р. Урта-Уласты с посевами, а потом перед самой границей и широкую пойму Улькун-Уласты.

   На таможне я случайно нашел ямщика и 23 августа налегке уехал в Зайсан, а верблюды с вьюками пришли на другой день рано.

   Пароходов, вследствие мелководья, не оказалось, и весь путь до Барнаула пришлось проделать на почтовых.

  

  

   Пустынные степи по Черному Иртышу. В 1906 г. мне не удалось проникнуть в самые истоки Иртыша, и для этого потребовалась новая поездка, которую я предпринял в 1908 г. Чтобы скорее достигнуть намеченной цели и по пути посетить интересный замкнутый бассейн оз. Улюнгур, на этот раз я решил отправиться через Зайсан. 29 мая я вместе со своими спутниками: дочерью, [студентами] Ф. И. Благовещенским и В. В. Обручевым, выехал из Омска в Семипалатинск на пароходе "Пермяк". Иртыш был в полной воде, и плавание было без препятствий. 2 июня мы были в Семипалатинске, а 4 июня на другом пароходе поплыли вверх по Иртышу и 9-го прибыли на Тополевый мыс на оз. Зайсан. Оставалось проехать на почтовых 70 верст подгорной степью, и рано утром 10 июня мы достигли г. Зайсана.

   Зайсан, как место для организации каравана, и прежде не внушал мне особенных симпатий, и на этот раз оказался не особенно тароватым. Несмотря на усердные поиски сведущих людей и содействие администрации, дело с наймом проводников подвигалось очень плохо. Единственное, что у меня было, это пять верховых лошадей, купленных для меня А. П. Велижаниным¹¹⁵. У меня уже созрела мысль ехать за вьючными лошадьми и проводниками в Катон-Карагай, но, наконец, на третий день явились братья Жилины, местные мещане, и предложили лошадей за хорошую цену. Договорились по 15 руб. в месяц с лошади и по 30 руб. за каждого проводника. Кроме Осипа Жилина, со мной отправились Кумыс-бай, Такырбас и Байгунчок. Все они потом оказались довольно удовлетворительными, но сначала плохо вьючили и потому в какую-нибудь неделю у большей части лошадей спины были стерты до мяса.

   После необходимых закупок и сборов, 14 июня после раннего обеда, мы выступили в составе десяти всадников, [имея] тринадцать вьючных лошадей. Кроме инструментов, палаток, одежды, провизии и т. п. пришлось взять с собой 22 пуда сухарей и до трех пудов муки. В среднем на вьючную лошадь приходилось четыре-пять пудов.

   В первый день мы прошли около 25 верст до селения Кендерлык и вблизи его заночевали на мутном арыке. С кормом для лошадей тоже было плохо: им пришлось питаться одной полынью.

   Пасмурным утром 15 июня мы перешли неглубокий Кендерлык, пересекли его пойму с зелеными лугами и круто поднялись на увал. На профилях оврагов обнаружилась столбчатая конструкция желтой лёссовидной глины. Дальше потянулось волнистое плато с сухими оврагами, затянутое полынью и низкорослым кустарником Garagana pygmaea. Над сухой степью изредка проносились стаи голубей и розовых скворцов; между последними я видел одного окрашенного исключительно в розовый цвет, без черных перьев в крыле, хвосте и на голове.

   Верстах в двенадцати от Кендерлыка дорога пересекает глубокий овраг с речкой Сары-булак, на которой видны были киргизские аулы. Далее опять раскинулась высокая сухая степь с оврагами. Ближе к границе отложения, видные на вертикальных стенках оврагов, приобретают красный оттенок; этот монгольский цвет долго потом сопровождал нас по ту сторону границы.

   Пройдя за день около 30 верст, мы под вечер достигли урочища Май-копчегай на пограничной р. Улькун-Уласты, где мы продневали следующий день 16 июня.

   На левом, русском, берегу Улькун-Уласты расположены: домик ветеринарного надзора, две юрты таможенных стражников и военный отряд из 20 казаков с урядником. Пойма русского берега не широка, но все-таки дает возможность выкармливать здесь небольшое число лошадей. Гораздо шире низина монгольского берега, где видны юрты земледельцев-торгоутов. Над резиденцией военного отряда на небольшом холме можно видеть своеобразный памятник из камней, покрытый остроконечной деревянной крышей; этот монумент воздвигнут в память киргиза Езень-Кельды, первого земледельца этой местности, научившего своих единоплеменников проведению арыков и вообще земледелию. Вблизи него другая куча камней, пониже - пограничный знак. В общем окружающая местность носит пустынный, унылый характер; только верстах в десяти на юге синеют склоны Саура, которые скрашивают пейзаж, но и они оголены от леса. Среди двух отрогов видна долина, из которой выходит р. Улькун-Уласты, питаемая в глубине Саура ледником, посещенным мною в 1904 г. (рис. на стр. 350).

   На Май-копчегае я познакомился с ветеринарным врачом Петром Иеронимовичем Миронас. Его участок простирается от Саура до Алкабека на Черном Иртыше, т. е. около 100 верст, а так как на соседнем участке врача не было, то ему поручено наблюдение над границей и дальше на север чуть ли не до Бухтармы. Таким образом, одному врачу с фельдшером и тремя стражниками приходится наблюдать за прогоном скота через границу на протяжении более 200 верст и притом почти без всяких естественных преград.

   Скот, прогоняемый из Монголии, выдерживается на ветеринарном пункте, кажется, неделю, и потом пропускается дальше. Впрочем, настоящим летом предосторожности были почти не нужны, так как по Западной Монголии эпизоотии не было слышно, а чума на рогатом скоте свила себе гнездо только в русских пределах, в селении Катон-Карагай, где весь скот пал без остатка.

   Вообще современное состояние вопроса о ветеринарном обслуживании имеет чисто формальный характер и цели, разумеется, не достигает. Между прочим П. И. Миронас сообщил мне некоторые данные о новом минеральном источнике. Верстах в десяти от Алкабека вниз по Иртышу и верстах в трех к югу от реки из песчаной сопки выбивается ключ Жилы-су, который не замерзает и зимой. Он привлекает к себе немало болеющих киргизов. Вода имеет илистый вкус и производит сильное слабительное действие.

   Утро 16 июня было ясное и жаркое, но к полудню погода нахмурилась, и вскоре разразилась гроза, сопровождаемая крупным градом и ливнем. Пасмурная погода поддерживалась и следующие дни, пока мы проходили степью или, вернее, пустыней до Улюнгура, а это очень облегчило переходы.

   17 июля, обсушившись после нового ливня, мы выступили после полудня. Около могилы Езень-Кельды перешли неглубокую Улькун-Уласты, которая здесь имеет до 10 сажен ширины, и полчаса шли зелеными лугами до первой террасы. Еще через полчаса поднялись на второй увал, за которым потянулось волнистое степное плато у северного подножия невысокой гряды Май-копчегай. Здесь пролегает верхняя дорога, пересекающая предгория Саура, тогда как нижняя осталась севернее нашего пути. Скоро впереди и слева показались своеобразные сопки и столовые горы, сложенные из осадков желтой и красной глины [с] косо падающими слоями. Одна из столовых гор верстах в десяти от границы носит название Чарыкты. Несколько дальше у поворота дороги в правую долину слева опять возвышается желтая гора с красными прослойками. Размытая продольными ложбинами, при своеобразной окраске, она получает вид оригинального сооружения восточного типа¹¹⁶.

   Отклонившись немного на юго-восток, мы вышли из области этих интересных осадков и, перейдя глубокую долину с солончаковым заболоченным дном, вышли на ровное щебнистое плато. Однообразная полынная степь справа подходит к таким же сухим склонам Саура, а слева постепенно падает по направлению к Иртышу. Изредка издали взлетали испуганные караваном дрофы, а над головами проносились с характерным щебетанием стайки бульдуруков. Плато протянулось верст на шесть и на восточной стороне вновь оборвалось высоким яром в зеленеющую долину р. Урта-Уласты. Течение небольшой речки, разбившейся на протоки, обозначено рядом тополей, которые и дали название реке.

   Мы остановились на хорошей лужайке за первой протокой, как раз против пикета, - резиденции пограничного китайского чиновника Гол-дай-ли, которая виднелась на той стороне долины в версте от нашего стана. Едва забелелись наши три палатки, как от пикета отделились два всадника и прискакали к нам. Один из них, рослый калмык¹¹⁷ в красной суконной кофте и широкой китайской шапке, оказался переводчиком Голдая; он любезно приветствовал меня и справился о цели приезда. Я вручил ему консульский паспорт и отправил свою карточку Голдаю, а спустя немного времени сам поехал приветствовать представителя поднебесной империи, пока готовился ужин.

   Предупрежденный о моем визите, Голдай-ли встретил меня у ворот своего глиняного дома, спереди обнесенного зубчатой стеной.

   За маленьким двором следует вход в фанзу, завешанный цыновкой. Внутри фанзы, плохо освещаемой через маленькое окно, - неизменные нары со столиком на них; на стене грубые рисунки и китайские письмена на длинных полосах бумаги. Голдай-ли, плотный мужчина лет около сорока, встретил меня очень любезно. Первоначальный разговор обычно носит узко программный характер: о здоровье, успешности в делах, миролюбии в отношениях дружественных государств и т. п. Потом мы уже разговорились о ближайшей цели моей поездки. На этот раз мой визит был краток, но мы условились подольше побеседовать на другой день.

   Утро 18 июня я провел в экскурсии вверх по Урта-Уласты. Довольно широкая пойма, усаженная тополями, представляет то зеленые лужайки, то перемытую бесплодную гальку. Местами вдоль берега засели заросли Berberis heteropoda с черными созревающими ягодами, увитые желтой Clematis Orientalis. Примыкающая степь, усыпанная щебнем, почти бесплодна; только низкие кустики полыни, пустынного ковыля да Ceratocephalus шуршали от ветра; по лощинам поднимались высокие дудки сасыра (Ferula) и низкорослая Spiraea.

   Из птиц около речки я видел голубей и варнавку. Верстах в полутора выше нашего стана перпендикулярно к речке подходит с востока отрог гряды Джарылгап; красная скалистая грива около сажени высотой обрывается стенкой у берега речки и после перерыва сажен в пять продолжается на левой ее стороне, вытянувшись хвостом сажен в двадцать длины. Здесь сливаются две речки - мутноватая правая и светлая левая. Долину мутной речки можно проследить на юге до синего ущелья, верховье которого подходит к снегам вершин Саура-Мустау. Плоские вершины Мустау, удаленные от нашего стана верст на сорок, дают на север несколько ущелий, которые и питают Урта-Уласты и пограничную Улькун-Уласты.

   В истоках Урта-Уласты нужно также с большой вероятностью предполагать ледники, о чем свидетельствует и мутноватость воды.

   Большая часть дня ушла на визит к Голдаю и на прием его в моем стане. Утром он был у меня и получил угощение из чая, водки, рябиновки, конфет и т. п. В 2 часа я отправился к нему со своими молодыми спутниками. На этот раз нас принимали, кроме Голдая, его жена, дочь, сын и брат жены.

   Жена, еще молодая худощавая женщина, грубо набеленная, с резкими пятнами румян на щеках, едва держалась на своих уродливых по китайскому обычаю ножках. Стоять более или менее продолжительное время она может только прислонившись к стенке, а итти лишь держась за руку кого-нибудь. Одета она была в черную курму, шитую цветными шелками, как и ее падчерица. Помимо худощавости, жена Голдая обращала внимание своим болезненным видом даже сквозь толстый слой белил и румян; особенно бросалось в глаза осунувшееся лицо и отвисшая нижняя губа. Как потом выяснилось, она очень увлекается опиумом и, как сама говорила, жить без него не может. Расспрашивая об именах членов семьи Голдая, я, по неведению, сделал бестактность, спросив об имени жены, и ответа не получил; оказывается, что у китайцев женщина, выходя замуж, совершенно утрачивает имя и делается просто женой своего мужа.

   Вскоре после нашего прибытия началось угощение; сначала чай с леденцами, потом чай, сваренный по-монгольски с молоком и солью, далее следовали различные блюда из баранины: вареное мясо, котлетки, пельмени и т. д. При этом хозяин все извинялся, что, живя далеко от культурных городов, он не может хорошо угостить меня. Кушанья запивались подогретой китайской водкой, аракой, а на десерт фигурировала российская запеканка, весьма ценимая китайцами.

   После обеда жена Голдая пригласила мою дочь на свою половину и показывала ей свои наряды и рукоделия, - совсем как у нас.

   Сделав фотографии Голдая и его семьи, я уехал к своим палаткам, а под вечер принимал у себя всю семью Голдая. Эта бесконечная визитация, отнимавшая много времени, начинала надоедать, и я решил пораньше утром двинуться дальше. Вечер опять был свежий, и насекомые нас не осаждали.

   19 июня, я выступил. Пересекая долину Урта-Уласты, мы мимо резиденции Голдая поднялись на сухую террасу восточного берега. Уклоняясь на юго-восток, тропа приводит к ничтожному перевалу в ущелье, через скалистую гряду Джарылгап. Гряда эта вытянулась с запада на восток и с юга отделила параллельную ей долину, в которую мы и спустились. С юга долина замыкается грядой Джаман-кора, являющейся предгорием Саура. Долина без реки и покрыта ничтожной степной растительностью; только восточнее по ней проходит арык Тай-сойгон с запрудой для орошения небольшого поля. Этот же арык заболачивает небольшой саз с зеленой травкой. Через 2 1/2 часа ходу, как раз близ зеленого саза, мы поднялись на высокую террасу и перевалили в широкую долину Базар-куль, протянувшуюся с юга на север. По ней пробегает небольшой ключик, выше заболотивший обширный саз, около которого пасутся дрофы группами в четыре-шесть штук. Дрофы, несмотря на отсутствие охотников, очень осторожны и слетают, не подпуская на выстрел. С востока долина Базар-куль замыкается высоким яром, в котором южнее нашей дороги опять выступают красные и желтые осадки. На террасу восточнее Базар-куля мы поднялись через четыре часа ходу; перед нами опять потянулось ровное щебнистое плато, в одном месте пересеченное безводным руслом с галькой. Вода отсюда уведена в арык, который пробегает по верхней поверхности террасы немного восточнее. Гряда Джарылгап, сопровождавшая нас с севера, кончилась около Базар-куля, и на место ее протянулась вторая - Джуан-кора.

   Щебнистая терраса через шесть часов ходу от Уласты привела нас к новой долине с сазом и небольшим ключом. Погода нахмурилась, пошел небольшой дождь, и мы остановились на ночевку около саза. Эту долину проводник калмак [калмык], данный мне Голдаем, называл Тасту, но должен оговориться, что это же название он упоминал и по отношению к другим соседним долинам.

   На протяжении всего перехода я не видел ни одного аула и только вблизи нашей стоянки на Тасту приютилось несколько юрт торгоутов.

   20 июня утром еще решительнее надвигалось ненастье; по временам выпадал дождь; тем не менее в 9 часов мы двинулись дальше на восток, придерживаясь подошвы сильно понизившегося Саура. Тропа пролегала опять сухой щебнистой степью, на которой часто попадались дрофы небольшими стайками. Налево на северо-восток за обширной долиной обозначились синие вершины Коксуна, а немного ближе и впереди его - красноватая гряда Сельтень. Западная оконечность Сельтень вытянулась невысокой белой гривой, исчерченной черными параллельными полосами размывов. Вероятно, это те же отложения глины, что я видел и раньше. Зубчатый гребень Саура, сложенного из сланцев, снизу также обрамлен красными отложениями глин. Плато, по которому мы подвигались, перерезано сухими оврагами; но в полутора часах ходу от Тасту более глубокая долина веселит глаз яркой зеленью и небольшим ручьем. Здесь в смысле корма для лошадей более удобное место стоянки.

   Через час езды от этой зеленой долины мы вдались в область красных сланцевых скал и спустились в ущелье, где расположена зимовка киргизского сановника контюря Джаксыкана Касымканова. Зимовка состоит из глинобитного выбеленного домика, надворных построек и нескольких юрт. Самого хозяина не было дома; он откочевал на летовку в Алтай в долину Сумдайрыка.

   Начал накрапывать крупный дождь, поэтому мы укрылись в юрту.

   Через полчаса ливень прошел, и мы поспешили за караваном. Сделав два поворота среди скал, мы прошли небольшое степное плато, обрамленное осадками красных, желтых и белых глин, и вновь вдались в скалистые отроги. Здесь к красным сланцам прислонены белые песчаники с зелеными ядрами и конгломераты. Саур еще понизился и расползся на невысокие скалистые гряды, попрежнему бесплодные.

   Около 3 часов мы спустились в широкую долину Арудун-узене с полянками по берегу небольшого ключа. В глубине долины видно было зеленое поле посевов с несколькими тополями; там я различил двух человек, работавших над поливом. В долине Ару мы остановились, и я успел еще засветло подняться на небольшую сопку; с нее я увидел на востоке синюю полосу оз. Улюнгур, перед которой протянулась какая-то белая полоса.

   21 июня утром продолжался упорный западный ветер, поднявшийся еще накануне; но ненастье проходило, к сожалению, потому что предстояли самые "гнусные" места. В этот день мы сделали семичасовой переход до урочища Мукуртай. Выбравшись из скалистых сопок, мы опять ступили на широкое щебнистое плато, постепенно падающее на север; в его отложениях окончательно тонули последние отроги Саура, выдаваясь кое-где отдельными сопками. Улюнгур был все время на виду, и мы держали курс на его северный берег. Коксун обозначался все яснее, а ближе расстилалась обширная степная ложбина Мукуртай.

   Через четыре часа ходу мы спустились с увала на нижний ярус такой же щебнистой степи, на которой, однако, появились сухие кустарники. Еще полтора часа ходу, и мы были около гряды песчаных бугров, протянувшейся с запада на восток. На песках появились колючие кусты чингиля, мясистые соцветия Cynomorium и Phelipaea, между которыми перебегают песчаные ящерицы Phrynocephalus. С северного края песков к ним примыкает болотце с сочными камышами и осокой. Наших лошадей, изголодавшихся на полыни, трудно было оторвать от этого обильного корма.

   Дальше на северо-восток немного щебнистой степи, а затем потянулся солончаковый такыр с кустами тамариска, кендыря, синей Statice decipiens. На самом нижнем уровне долины опять вытянулось узкое болото с камышами и некоторое подобие прерывающейся речки. С водой появились утки, варнавки, кулики вместе с дрофами и бульдуруками, прилетающими сюда на водопой. Это и было урочище Мукуртай.

   Мы остановились у грязного болотца вблизи урянхайского пикета (уртень), верст пятнадцать не дойдя до озера. Вода была неаппетитная при ее мутной желтизне, но потом мы вспоминали ее с удовольствием, когда пришлось пить солоноватую воду из Улюнгура.

   На утро 22 июня продолжался спасительный от комаров западный ветер, но погода угрожающе выяснивалась. Предстоял небольшой переход до Улюнгура. Сначала мы перешли на северную сторону системы болот и направились прямо на восток. Кочковатая глинисто-солончаковая степь кое-где была украшена кустами саксаула и куртинами тамариска с кистями розовых цветов. Солонцы иногда прерывались небольшими песчаными буграми или щебнистыми площадками. Правее тянулся белый глинистый яр Ак-чагыл, а за ним гряда Касы-хамыр; за последней возвышался голый хребет Сал-бурты, уходивший к южному берегу Улюнгура. Слева все приближалась гряда Нарын-кора, высылая аванпосты с красными и желтыми глинами. Впереди ветер поднимал белые смерчи, которые потом оказались солью, сплошь покрывающей высохшие озеринки. Я пробовал выехать на одно такое дно озера, но лошадь скоро начала проваливаться в сырой глине, и мне пришлось вернуться... Подобные высохшие белые от соли озерки я видел около Балхаша.

   Озеро Улюнгур. Через три часа ходу, перевалив прибрежный вал, мы выехали к западному заливу Улюнгура. После пройденных пустынь так отрадно было видеть синеву озера, уходящую вдаль до горизонта. Вдоль берега зеленела полоса камышей, достигающая местами до 40-50 сажен, но обычно уже. Самый берег окаймлен двумя валами, первый близ воды, а второй - более высокий - саженях в двадцати от нее. Воздух оживился пернатыми: журавли, бакланы, гуси, утки, а за ними орлы и ястреба появились во множестве.

   Полюбовавшись на озеро, мы отвернули по его северному берегу, вдоль которого проходит гряда Нарын-кора. Под защитой гор ветер стих и появились мелкие мухи и слепни, которые сильно беспокоили лошадей; но благо, что комары еще сидели в камышах.

   Щебнистая ровная терраса впереди все суживается между озером и хребтом и порой перегораживается холмами все тех же красных глин. Через три часа ходу по берегу мы встали у озера, выбрав местность, более открытую для ветра. Во время купанья, весьма приятного при температуре 18°Ц, мы исследовали камыш сачком для насекомых и добыли оттуда неимоверное количество комаров, но после сильного ветра они, очевидно, были сильно помяты и не решались еще далеко отлетать от камышей. Впрочем, лошадям уже доставалось, так как другого корма, кроме камышей, не было.

   Утром в палатках были пойманы две фаланги и скорпион; начались прелести азиатского юга! На утро у В. Обручева сильно опухло лицо; кто был виною - комары или кто-нибудь из ползучего гнуса - осталось невыясненным.

   23 июня. Переход по северному берегу озера до его северо-восточного угла мы совершили в шесть с половиной часов. Хребет Нарын-кора, отступивший на время в сторону, скоро опять подходит к самому берегу, оставляя узкую полоску для проезда. К скалам буроватого сланца, составляющего главную массу хребта, со стороны озера прислонены пласты белой и красной глины довольно плотной консистенции; вследствие размыва они отваливаются большими глыбами. Эти осадки тянутся и дальше вдоль всего северного берега и у юго-восточного конца составляют мощные пласты, слагающие террасу до 10 сажен высоты. По моему мнению, это те же осадки, которые расположены западнее озера до подножия русского Саура включительно, т. е. относятся к группе хангайских отложений.

   Проезжая по тесному берегу вдоль самой воды, я обратил внимание, что она окрашена в яркозеленый цвет. Зачерпнув воды в стакан, я получил тоже совершенно зеленую воду; исследовав ее потом под микроскопом, я убедился, что вода густо наполнена колониями синезеленой водоросли, близкой к Nostoc'у или Anabaena. Колонии маленькие и не образуют свойственных первому [Nostoc'у] пузырей. Эта окраска тянулась полосами к середине озера, насколько мог рассмотреть глаз, и заняла вдоль берега не меньше 10 верст. Одним словом, при обилии воды часа два негде было напиться.

   Водяной птицы у берегов, где нет камышей, видно мало, но зато на каменных осыпях появились выводки кекеликов (Perdrix chucar), а на скалах крупные беркуты. В безветрии под защитой скал появился овод, который немилосердно кусал лошадей, а когда мы, проезжая, задевали сухие кустарники, из них поднимались целые тучи комаров.

   Через два часа езды мы коснулись скалистого мыса с длинной косой, которая отделяет от главного озера обширный северо-восточный залив озера. Интересно, что эта коса, едва поднимаясь над водой, очень далеко вытянулась в озеро в юго-восточном направлении; навстречу ей с восточного берега идет такая же коса, а в промежутке между ними по той же линии тянется узкий остров. Из залива в озеро существует только два узких выхода по обе стороны острова. Может быть, здесь так мелко, что порядочные суда не в состоянии были бы пройти. Эта прерванная естественная дамба совершенно напоминает такую же размытую теперь стрелку на оз. Алакуль {См. Сапожник