Theuerste Freundinn {Самый дорогой друг (нем.).}, сегодня вечером я был в Лирическом театре и слушал три первых акта "Риголетто"1 с м-ль Шредер. Прежде чем говорить о ней, не могу воздержаться от восклицания: "О, как низко пал этот театр, театр, где прежде раздавались благородные звуки "Орфея"2! Теперь это только провинциальный театр 3-го разряда. (NB. У всех мужчин и женщин, сидевших около меня, были грязные руки и черные ногти, а самые элегантные из них чистили свои ногти зубочистками); тенор, г-н Пюже - был бы освистан и побит в Карпантра3 - а что за костюмы! что за хористы! 20-летний дирижер махал своей палочкой не в такт,- музыканты играли кое-как - зал был наполовину пуст!! Что до м-ль Шредер - выглядит она на сцене недурно: игры никакой, жесты неловкие и однообразные, лицо невыразительное, произношение неправильное; - голос кажется совсем, совсем маленьким, особенно вначале; но поет она очень хорошо, очень верно, с большим вкусом и изяществом"Это было слишком тонко для публики и - и для горланов, окружавших ее. Ее заставляют петь буквально каждый день с тех пор, как все серьезные артисты г-на Карвальо4 перешли в "Ренессанс"5 - и она, говорят, в отчаянии - бережет себя, сколько может, и, кажется, думает только о том, как бы довести дело до конца. Более того - в третьем акте она пропустила свою арию. Я не мог оставаться до конца - обещал быть у г-жи Моль, у этой милой столетней старушки, такой странной и питающей ко мне такие нежные чувства. Она принимает по пятницам. У ней я видел Ложеля, Ланфре, Шерера, Дюпона-Уайта, Ренана, которому я не захотел представиться: не нравится мне этот "изысканный" семинарист6. Жена его была тоже, она ужасно растолстела. Кажется, моя книга положительно имеет успех: мне о ней говорили с сочувствием7. Я познакомился с Либрейхом, знаменитым окулистом, одним из утонченнейших людей, каких я когда-либо встречал. Он восторженно говорил со мной о Гельмгольце, своем учителе.
Обедал я у Поме, которому пришлось подробно рассказать сюжет третьей оперы; он уже жаждет скорее получить свою роль и спеть ее8.
Но какое впечатление произвела на меня музыка Верди после музыки г-на Тома9! Мне казалось, что я был перенесен под яркие лучи солнца после блужданий в каком-то густом и сыром тумане, Перед вами по крайней мере музыкант - а не господин, умудрившийся, говоря много, не сказать ничего. Ох, уж эта наука бездарностей! Ничего нет возмутительнее и гесноснее!
Суббота, 8 ч. утра.
Через два часа я уезжаю в Ружмон и вернусь послезавтра утром; сегодня же вечером напишу вам10 - но вы получите мое письмо только послезавтра, так что один день будет пустым... Но нет! не будет - ведь это письмо придет завтра! Прошу прощения за нескромное выражение "пустой"; вы понимаете, что я хотел сказать. Ведь это мне завтрашний день не принесет письма!
Заклинаю вас - пришлите мне что-нибудь для Флаксланда11... у вас еще есть время.
Напишите доктору, кажется, он задет молчанием, которое длится со времени его отъезда12.
Тысяча и тысяча дружеских приветов всем, начиная с Виардо; viele Küsse Ihren lieben Händen {много раз целую ваши дорогие руки
(нем.).}.
Theuerste Freundinn {Самый дорогой друг (нем.).}, я приехал сюда в 4 1/2 ч.- и покинул Париж, не получив письма от вас; возможно, оно пришло спустя четверть часа после моего отъезда. Нельзя сказать, чтобы мое путешествие прошло без помех, так как на первой же станции у меня случился приступ сильнейших колик - и я испытал все те неудобства, которые путешественнику приходится безуспешно преодолевать. Один-два раза я чуть было не вышел... Я делал величайшие и безнадежные усилия. Наконец я доехал.- Полина толста и свежа - она ведь на 6-ом месяце1. Муж ее вполне благополучен; мамаша Брюэр, которая тоже здесь - вертится по-прежнему - может быть, чуть меньше.- Я не мог взять в рот ни крошки - и заменил обед живым и непринужденным разговором: откопал несколько старых заплесневелых анекдотов, которые все же произвели впечатление.- Природа, которая здесь так же некрасива, как и в Бри, показалась мне не столь весенней, как в эту пору у нас в Баден-Бадене. Мало или совсем нет зелени на деревьях.
Вообразите, что со мной произошло (предупреждаю вас заранее - это первоапрельская шутка... прочитайте это детям, опуская то, что в скобках) - это неслыханно, невероятно и, конечно, Клоди и Марианна воскликнут: "Нет! Он нас не проведет! Нет! Это первоапрельская шутка!" Но это не первоапрельская шутка, потому что я предупредил заранее: вчера в театре я познакомился с представительным немолодым господином; мы беседуем - я расслышал у него немецкий акцент - выясняется, что он пруссак, впрочем, хороший музыкант, судя по его замечаниям,- и человек вполне приличный... При расставании в кафе "Юнивер" - мы обмениваемся визитными карточками... И я едва не падаю навзничь от удивления... Имя этого господина оказывается... Массенбах! - Теодор фон Массенбах2 - (посылаю вам эту визитную карточку). Он замечает мое изумление - спрашивает меня... Честное слово! Я ему все рассказал.- Он тоже удивляется, много смеется, расспрашивает меня о вас, о вашей семье... он перед вами преклоняется - ив конце концов объявляет мне, что было бы удивительно и забавно, если бы он сам заявился в Баден-Баден 1-го апреля - тем более, что дня через два-три он должен возвращаться в Германию в Аугсбург, где он живет; что у него не было намерения заезжать в Баден-Баден,- но шутка слишком привлекательна, чтобы можно было устоять.- Я уверяю его, что дети ни на мгновенье не поверят в его существование, что они сочтут это первоапрельской шуткой; он же утверждает, что они будут вынуждены смириться с очевидным - и сами убедятся, что так обмануть их невозможно: я предлагаю ему пари - он принимает его - и вот весьма вероятно, что 1-го апреля вы увидите в Баден-Бадене г-на Массенбаха! Разве это не удивительно? - Я был вынужден пообещать ему представить его Виардо и вам и надеюсь, что вы не заставите меня нарушить обещание, тем более, что это человек хорошо воспитанный.- Ну разве это не поразительно?
Я уезжаю отсюда послезавтра утром - но напишу вам еще завтра вечером - и si Dios quiere {если бог даст
(исп.).},
в среду буду в Баден-Бадене. А пока обнимаю вас всех - начиная с папаши Виардо - und ich küsse Ihre lieben Hände {и целую ваши дорогие руки
(нем.).}.
Еще одна услуга: будьте так любезны, пошлите бандеролью экземпляр "Дыма" в Англию, в Лондон - В. Рольстону, Лондон, Британский музей,- для передачи г-ну Томасу Карлейлю. Я буду вам очень признателен и надеюсь больше вас не беспокоить.
Я нашел здесь всех моих в добром здоровье - а Баден-Баден более зеленым, чем Париж.- Г-жа Виардо спросила меня, передал ли я вам, что на Тиргартен вас очень любят; я ответил, что выполнил это поручение и вы не сомневаетесь, что имеете в Баден-Бадене добрых и истинных друзей; всё же повторяю вам это еще раз для большей уверенности - ибо полагаю, что это не должно быть вам неприятно.
Тысяча дружеских приветов.
Вернувшись сюда, я нашел ваше письмо с номером журнала "Spectator", содержащим вашу статью о моем романе1. Примите мою благодарность за весьма доброжелательную оценку; я должен добавить, что все мои намерения вы уловили с такой же тонкостью, как и точностью.
Я очень счастлив и горд, что г-н Т. Карлейль меня не забыл, и я прошу вас оказать мне любезность и передать ему от меня сердечный привет2.
С нетерпением ожидаю вашу статью об Островском в "Edinburgh Review"; думаю, что это новая величина в драматическом мире3. Я решаюсь обратить ваше внимание на новый роман графа Л. Н. Толстого - "Война и мир"4. Наряду с длиннотами и шероховатостями там есть первоклассные красоты - и это, конечно, самая примечательная книга из появившихся за долгое время. Успех она имеет громкий.
Будьте любезны дать мне знать возможно более точное время вашего отъезда в Россию; я смогу покинуть Баден-Баден лишь к началу июня и тогда прямо поеду в Москву.
Я позволил себе выслать на ваше имя экземпляр "Дыма" для г-на Карлейля, так как не знаю его адреса.
Примите, милостивый государь, уверение в моих самых сердечных чувствах.
На конверте:
В. Рольстону, эск<вай>ру,
Вот уже ровно неделя, как я прибыл сюда - я нашел своих в добром здоровье - и теперь увяз по уши в хлопотах по своему переселению, которое должно произойти до 15-го. Твое письмо с фотографиями я получил - и рад узнать, что ты здорова1. По-прежнему советую тебе быть как можно более осторожной и поменьше двигаться.
Я передал г-же Делессер сведения, полученные от Гастона; она приняла их во внимание; но когда вы решили - и, думаю, очень благоразумно - еще попытать счастья в этом году, ей пришлось отложить выполнение того, что она собиралась для него сделать2.
А теперь позволь мне высказать тебе несколько соображений, которые продиктованы моей любовью к тебе и которые я почерпнул частично из продолжительной беседы с родителями твоего мужа - а частично из моих собственных наблюдений.
Нет сомнений, что в неудачах на фабрике за первые два года твоего замужества виноваты вы оба, а ты особенно. Эти бесполезные поездки, твоя вечная боязнь оставаться одной - из-за которой ты постоянно удерживаешь мужа подле себя - и вследствие этого потеря многих клиентов - вот в чем было зло. Твои заботы о запирании дверей, о засовах вызывали у меня улыбку - как род мании; но это хуже, чем мания или причуда,- это огорчительный симптом такого расположения духа, от которого нужно решительно избавиться. Я не сомневаюсь, что важные и естественные заботы материнства вытеснят все эти глупости, которые намного опаснее, чем можно предположить. Отсутствие дела заставляет тебя ощущать пустоту твоей жизни; эту пустоту ты хочешь заполнить присутствием мужа - и парализуешь его активность; затем, ты позволяешь себе предаваться страхам, достойным какой-нибудь старой девы. Всё это нехорошо, и для этого нет никаких оснований, Я заметая также, что ты слишком требовательна и придирчива к прислуге - что бывает всегда, когда человек ничем не занят.
Ты должна извинить меня за то, что я так резко сказал тебе всю правду,- но ты не можешь сомневаться в том чувстве, которое заставило меня так поступить.
Г-н Эньян должен приехать в Баден-Баден около 15-го апреля - он возвратится в Париж через пять-шесть дней; я попрошу его захватить новую гирю для часов с кукушкой, которую я получил в обмен на старую у Штуффера: если она окажется немного тяжеловатой и заставит стрелки двигаться слишком быстро - придется только немного передвинуть балансир маятника.
Прошу тебя передать мои самые наилучшие пожелания г-ну Брюэру, а тебя целую от всего сердца. Будь здорова - это главное.
Я опять причиняю вам беспокойство - но теперь уже решительно в последний раз. Я вспомнил, что не послал экземпляр своего романа1 Тэну; пошлите ему - я не знаю адреса, но его, должно быть, легко найти. Извините меня, пожалуйста.
Здесь стоит великолепная погода, а у вас? Всё зеленеет и цветет; апрель - самый чудесный месяц в Баден-Бадене. Когда вы приедете? По этому случаю мы устроим в Тиргартене иллюминацию.
Дорогой Ауэрбах, ваше письмо меня очень порадовало, как знак того, что вы помните обо мне1,- а те добрые слова, которые оно содержит, немало мне польстили; хотел бы, чтобы книга, которую я вам послал2, произвела на вас такое же благоприятное впечатление, как и прежние!
Теперь к делу. То, что между Германией и Россией не существует литературной конвенции (как, например, между Россией и Францией) - это совершенно ужасно, как я уже говорил вам в позапрошлом году3: если каждый имеет право переводить своего автора и даже калечить его - то как же можно тут рассчитывать на гонорар? Это пиратство - и ни о какой собственности не может быть и речи4! То, что Стасюлевич, тем не менее, предложил вам такой высокий гонорар5,- лучшее доказательство большой популярности вашего имени у нас6; если же его средства не позволяют ему так же оплатить ваше очень обширное произведение, то я думаю, что при небольшом уменьшении цены он бы охотно его приобрел: вы не спрашивали его об этом? Для меня было бы особым удовольствием и честью написать о вас статью - не в качестве рекомендации: ибо у нас в России вы давно уже в ней не нуждаетесь - но в качестве предисловия и для предупреждения перепечаток - так как мою статью они не имели бы права перепечатывать7. В этом смысле вы можете написать Стасюлевичу8 - и так как я сам скоро (через 6 недель) поеду в Петербург и остановлюсь на несколько дней в Берлине, мы сможем всё обсудить; у меня, к сожалению, нет времени, чтобы перевести ваш роман - но я охотно проверю перевод. Напишите мне, как долго вы еще останетесь в Берлине: я уеду отсюда, самое позднее, 1-го июня.
Сердечно жму вашу руку и остаюсь с прежним дружеским чувством
преданный вам И. Тургенев.
P. S. Госпожа Виардо шлет вам ответный привет. Мы теперь работаем над третьей опереттой. Вы, вероятно, слышали о первых двух.
P. S. S. Когда появится ваше новое произведение? Уезжая в Россию, я мог бы захватить рукопись10, и тогда можно было бы принять условие издателя - будь это Ст<асюлевич> или кто-либо другой,- чтобы произведение появилось в Германии и России одновременно11.
Будьте так добры передать г-ну Томасу Карлейлю, вместе со словами моей сердечной благодарности и давней приязни, прилагаемую фотографию; его фотография доставила мне самое большое удовольствие и, повторяю, я всегда буду гордиться теми чувствами, которые он ко мне испытывает1.
Могу ли я позволить себе предложить и вам свою фотографию и попросить вашу? Приятно представлять себе облик людей, с которыми тебя связывает душевная симпатия.
В ожидании удовольствия познакомиться с вами лично - либо в Москве, либо, возможно, в Лондоне
2, прошу вас принять уверение в моих самых лучших чувствах.
Этцель, должно быть, передал вам экземпляр "Дыма", исправленный и просмотренный мною, ибо перевод, который вы читали и который побудил вас написать мне столь любезное письмо, кишел ошибками1. Я чувствую себя очень виноватым, что не ответил вам тотчас же; я надеялся встретить вас в Париже во время своего краткого пребывания там и собственноручно передать вам книгу; после моего возвращения в Баден-Баден я с головой ушел во всевозможные affanni {заботы (итал.).}, связанные с переездом в новый дом; наконец я устроился и спешу вернуть свой долг.
То, что вы пишете о моем маленьком романе, чрезвычайно меня обрадовало. Мне известны ваша благожелательность и ваше столь приятное ученье "читать между строк", дополнять мысль автора; но мне известны также и ваш вкус, в равной мере утонченный и безошибочный, и глубина ваших суждений. Эта книга создала мне много врагов в России2, и признаю, что до некоторой степени я это заслужил: мой мизантроп ощущает горечь, которая, возможно, заходит слишком далеко; и всё же я думаю, что в конечном счете это может принести пользу, и если мое имя пострадало от этого, ну что же! я повторю (si licet parva componere magnis) {(если позволительна малое сравнивать с великим) (лат.).}8 лозунг людей 93 года.
У вас есть хорошая привычка каждый год приезжать в Баден-Баден; надеюсь, что и на этот раз вы поступите так же и уделите нам несколько больше своего времени. У г-жи Виардо вы услышите хорошую музыку, и мы продолжим наши приятные беседы, которые всегда оставляют в моей душе то "жало", о котором говорят древние.
Пишу обо всем этом, предполагая, что Франция, хотя и вооружается до зубов, всё же соблаговолит вести себя спокойно, ибо если теперь уже нельзя сказать, что ни одна пушка в Европе не выстрелит без разрешения Франции, то во всяком случае, как только где-либо раздается первый выстрел, ее рука уже на фитиле. Но не будем терять надежды. Здесь ведутся блестящие приготовления, доказывающие полную уверенность в мире4.
Я отправляюсь ненадолго в Россию и буду снова здесь с конца июля. В ожидании удовольствия снова видеть вас сердечно жму вам руку и прошу принять уверение в моих самых лучших к вам чувствах.
P. S. Не знаю, правильно ли я написал адрес. Будьте так любезны сообщить мне его полностью.
Дорогой друг, по вышеозначенному адресу вы видите, что я наконец переехал в новый дом - и чувствую себя здесь хорошо - только немного слишком грандиозно и "endimanché" {"празднично" (франц.).}. Но всё это наладится. "La chambre de Pietsch" {"Комната Пича" (франц.).} готова и ждет своего обитателя. Мы усердно работаем над третьей оперой1 - позавчера была уже первая репетиция двух хоров. Насколько можно уже судить, это новое произведение далеко превзойдет "Dernier Sorcier" {"Последнего колдуна" (франц.).}. В душе нашего друга поистине открылся родник самых свежих, самых сладостных мелодий - и он струится великолепно и свободно. Всё это вы еще увидите - может быть, и сами должны будете выступать как "немой гость"2.
Тысяча поклонов всем добрым друзьям, Менделю, Шмидту и пр. (что делает Лессинг, он оставил здесь очень приятное воспоминание о себе). История литературы Шмидта - мое излюбленное чтение3.
Поклонитесь сердечно жене и семье - cordialiter {сердечно
(лат.).} жму Вам руку.
Я отсутствовал в течение нескольких дней и поэтому не смог ответить вам немедленно; спешу сделать это теперь и прошу вас принять мои извинения.
Я не послал вам "Бригадира" {Написано по-русски.} только потому, что перед самым моим отъездом из Парижа меня попросили перевести его, чтобы поместить в фельетоне одной газеты1: я согласился и, располагая только одним экземпляром, не смог выполнить обещания, данного вам; но я вам вышлю его, как только он освободится.
Сегодня же напишу Этцелю и скажу ему о романе гр. А. Толстого? - как подобает говорить об этом добросовестном и замечательном произведении. Я был бы очень рад, если бы ваше намерение осуществилось, но надо признать, что издатели, кажется, вообще-то без особого рвения относятся к печатанию иностранных сочинений: ни одно из них не имеет пока более двух изданий, да и то лишь в исключительных случаях, в то время как "Он, она и ребенок"? выходит уже сороковым, Впрочем, Этцель не похож на других издателей.
Примите, князь, уверение в моих лучших чувствах,
P. S. Я вышлю вам все двадцать страниц "Бригадира" {Написано по-русски.} - почтой; будьте так добры потом мне их вернуть.
Пишу вам из своего баденского дома, где я вот уже несколько дней как устроился - и где, кстати, был бы счастлив предложить вам свое гостеприимство, если попутный ветер занесет вас в этом году в наши края. В конце марта я был в Париже только проездом, и для меня физически невозможно было навестить там своих друзей: иначе ваша дверь была бы одной из первых, куда бы я постучался. Однако не только желание напомнить вам о себе заставляет меня сегодня взяться за перо; речь идет о предмете, который может вас заинтересовать. Виардо, роясь в своих старых бумагах, недавно обнаружил набросок либретто оперы в пяти действиях - сценарий (предварительно озаглавленный "Бич Орхомена")1, который, по его словам, он показывал вам в свое время и который вы тогда нашли превосходным, судя ne вашему письму, вложенному в листы рукописи. Либретто, кажется, произвело такое же впечатление на Ожье, и он предлагал сам переложить его в стихи. Это происходило в 1850 году; затем все разъехались, и всё это было забыто, Виардо прочитал мне свой сценарий, в который внес ряд легких изменений,- и должен признаться, что я был поражен. Несомненно, это великолепный сюжет для оперы. Особенно замечательным кажется мне третий акт (действие происходит в лесу Додоны2): это живая античность; да и во всем произведении такое разнообразие тонов и красок, что оно должно увлечь музыканта с богатым воображением. Мне нет нужды добавлять, что в настоящее время вы - единственный композитор в Европе, стоящий на высоте подобной задачи, единственный, кому по силам античный сюжет3. Должно быть, вы завалены предложениями различных либретто; однако хорошие встречаются редко, и больше не слышно (я думаю - к счастью, так как этот сюжет, приспособленный для сцены, превращается в весьма банальную мелодраму) - больше не слышно о "Франческе да Римини"4. Не угодно ли вам, чтобы Виардо прислал вам свой сценарий? Перечтите его и посмотрите, нельзя ли из него что-нибудь сделать5.
Г-да Барбье и Карре вполне подошли бы для переложения либретто в стихи. Что касается Виардо - то он был бы счастлив предоставить вам случай создать новый шедевр, и одно это вполне бы его удовлетворило.
Ответьте мне в нескольких словах и примите уверение в искренности моей старой дружбы.
P. S. Вы всё еще живете на прежней квартире?
Вот, наконец, я и в этом замке, который вы окрестили заколдованным и который таковым больше не является, с тех пор как в нем поселился такой нелюдим, как я1. Здесь очень хорошо - только я никогда не жил в стольких комнатах сразу - и я чувствую себя, как человек, которого облекли в слишком просторные одежды. Я больше не вырасту, но привыкну к этому.
В один из ближайших четырех дней вы получите перевод "Бригадира", о котором я вам говорил и который был бы очень рад предложить в "Débats"2 в знак благодарности за их любезное отношение ко мне - если вы считаете эту вещь достойной того, чтобы появиться у них в фельетоне.
Князь Августин Голицын написал мне и просил, чтобы я обратил ваше внимание на переведенный им русский роман гр. Алексея Толстого под названием "Князь Серебряный". Я могу сделать это вполне искренне: это - исторический роман в духе Вальтера Скотта, читается он с большим интересом, увлекателен, хорошо построен и хорошо написан. Образ Ивана Грозного ярко выделяется на фоне, где действуют самые разнообразные персонажи, странные и новые для западных читателей3. Думаю, что он может иметь успех - тот успех у 2000 читателей, о котором вы мне говорили и дальше которого не идут переводные сочинения4.
Когда вы приедете в Баден-Баден? Это почти неуместный вопрос при такой отвратительной погоде, как сейчас. Но не может же она длиться вечно.
Тысяча дружеских приветов.
Я только что получил от Этцеля ответ на мое письмо по поводу романа графа А. Толстого1. Он просит вас прислать ему рукопись: он обещает мне внимательно ее прочесть, и я надеюсь, что это чтение убедит его издать ее. Со своей стороны я высказал ему о романе всё то хорошее, что о нем думаю.
Очень прошу извинить меня за то, что еще не послал вам страницы с текстом "Бригадира", но теперь я их не задержу2.
Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем уважении.
Я только что получил твое письмо в своем новом доме, где расположился уже дней десять назад1. Я всегда готов прийти тебе на помощь; но ты знаешь, что за год был у меня и столько жертв я должен был принести2. Поэтому я попрошу тебя уточнить сумму, которую ты желала бы получить, а также что может стоить колыбель с полным приданым и шубка - хотя мне не очень-то понятно, к чему шубка в разгаре лета? Повторяю, назови сумму - и я сделаю всё, что будет возможно; но средства мои очень ограничены.
А пока рекомендую тебе самую большую осторожность, чтобы благополучно появилось на свет новое существо, жизнь которого тебе доверена - нежно целую тебя, а также Гастона. Уведомь меня о
предполагаемом сроке этого события,
Я только что получил ваше письмо и спешу на него ответить. Примите, прошу вас, выражение моей искренней скорби и мое соболезнование вашему горю1.
Вы не ошиблись, предположив, что именно я послал вам мою книгу; ваше имя одно из первых должно было прийти мне в голову, и я очень рад узнать, что вам понравилось мое сочинение2. Благодарю вас за то, что вы мне об этом сказали.
Я живу теперь в доме, который построил себе рядом с домом Виардо, и надеюсь, что буду иметь удовольствие принять в нем вас в этом году, когда вы посетите Баден-Баден. Ибо вам надо приехать сюда хоть немного подышать нашим целительным воздухом.
Виардо благодарит вас за поклон; он был довольно тяжело болен этой зимой, но сейчас чувствует себя хорошо.
До свидания и тысяча дружеских приветов.
Если я тебе не ответил тотчас же, то это потому, что не хотел писать, не зная точно, что я смогу тебе послать1. В настоящее время я в состоянии взять на себя только расход на колыбель. Поме, который должен получить мои деньги, вышлет тебе 150 франков: я ему об этом писал. Я посмотрю, что смогу сделать в будущем. Если этот год был тяжелым для вас - то для меня он был бедственным2. Ты знаешь, что не в моем характере говорить о том, что сделал,- по позволь напомнить тебе, что, назначив тебе содержание около 8000 фр. ренты, я превысил свои возможности. Всё же не следует рисовать будущее в мрачных красках; и если дела не так хороши, как этого хотелось бы - можно будет подождать лучших времен, имея, как говорится, кусок хлеба про запас.
Надеюсь, что теперь всё пойдет хорошо, поскольку трудный час миновал. Будь благоразумной до конца.
Целую от всего сердца тебя, а также Гастона. Привет от меня всей семье,
Р, S. Вот адрес Поме: Париж, набережная Бурбон, 25,
Очень благодарен вам за то, что вы решили мне написать1. Ваше письмо доставило мне большое удовольствие - так как оно возобновило наши отношения и показало, что моя книга вам понравилась2.
В наше время нет художника - который в то же время не был бы критиком. В вас художник очень силен - и вы знаете, как я восхищаюсь им и как его люблю; но я также высокого мнения о вас как о критике и счастлив заслужить его одобрение. Я хорошо знаю, что не последнюю роль сыграло здесь и ваше дружеское расположение ко мне; но я чувствую, что перед моей картиной остановился большой мастер, взглянул на нее и удовлетворенно кивнул головой. И, повторяю, это доставило мне удовольствие.
Я очень жалел, что не повидал вас в Париже - я провел там только три дня, и еще более жалею, что вы в этом году не приедете в Баден-Баден. Вы впряглись в ваш роман3 - это хорошо - жду его с величайшим нетерпением - но не могли ли бы вы дать себе несколько дней отдыха - которым воспользовались бы ваши здешние друзья? С первого же раза, как я увидел вас - (вы помните, это было нечто вроде кабачка - на том берегу Сены)4 - я почувствовал к вам большую симпатию. Мало людей, и в особенности французов, с которыми я чувствовал бы себя так непринужденно и в то же время так интересно - мне кажется, что я мог бы разговаривать с вами по целым неделям - к тому же мы с вами кроты, роющие землю в одном направлении.
Всё это означает, что я был бы очень рад видеть вас. В Россию я еду недели через две, но пробуду там недолго и к концу июля вернусь - и отправлюсь в Париж к дочери, которая к этому времени, вероятно, сделает меня дедушкой. Я способен нагрянуть к вам - если только вы будете у себя дома. Или вы сами приедете в Париж? Во всяком случае я должен увидеть вас.
А пока желаю вам успеха. Та живая и человечная правда, которую вы неустанно ищете - постигается только в счастливые дни. У вас они были - и будут еще - и будет их немало.
Будьте здоровы; я тоже обнимаю вас с чувством истинной дружбы.
2261. Бернгарду Эриху Бере
Я получил из Лейпцига 3 экземпляра "Дыма"1.- Внешний вид меня вполне устраивает, но о тексте этого сказать не могу. Кажется, господин переводчик поставил перед собой задачу тщательнейшим образом вымарать любой тонкий штрих, любую сочную краску - словом, все, что не является общим местом.- В качестве примера среди сотен других может служить следующий отрывок в Вашем издании на стр. 84 читаем: "У него было чувство, которое испытываешь, когда смотришь вниз с высокой горы (!); его охватил леденящий ужас и голова закружилась". В моем же тексте и гартмановском переводе (еженедельник "Allgemeine Zeitung", No 18, с. 284) стоит: "Он испытывал ощущение, подобное тому, которое овладевает человеком, когда он смотрит с высокой башни вниз: вся внутренность его замирала и голова кружилась тихо и приторно. Тупое недоумение и мышья беготня мыслей, неясный ужас и немота ожидания, и любопытство, странное, почти злорадное, в сдавленном горле горечь непролитых слез, на губах усилие пустой усмешки, и мольба, бессмысленная, ни к кому не обращенная... о как это всё было жестоко и унизительно безобразно!"2 - Весь этот отрывок, стоивший мне многих усилий, который я считал удавшимся, господин переводчик совершенно спокойно выбросил за борт -- и в дальнейшем то же самое - во всех значительных местах - с последовательностью, которую я назвал бы железной. Уже предисловие уведомило меня о такой финансовой сделке: 6000 рублей (о которых, конечно, не было и речи) как условие начала работы над переводом литературного произведения! - Ведь это же действительно совершенное издевательство 3.
К сожалению, я сам предоставил Вам право обозначить Ваше издание как авторизованное
4 - но я не мог предвидеть ничего подобного. Нет нужды говорить Вам, что я, при таких обстоятельствах, не могу откликнуться на Ваше предложение
5. Остаюсь с уважением
P. S.- Позволю себе дать Вам совет последовательно сопоставить гартмановский перевод с переводом господина Чиша. День и ночь6.
Вы всё еще в Париже, дорогой Гартман? Я надеюсь на это, ведь было бы непростительно вернуться в Штутгарт - не проведя хотя бы один день в Баден-Бадене. Помещение для вас приготовлено - 3 дня тому назад состоялось первое представление нашей третьей оперетты - в пятницу она будет повторена1. Так приезжайте - говорю вам - музыка прелестна. К тому же мне вообще хочется о вами вдоволь поболтать. Через 2 недели я поеду в Россию, Еженедельник при "Augsbvtrger Zeitung" посылается мне регулярно - и мне хочется расцеловать вас, так легок, прекрасен и свободен перевод2. Это шедевр! Мое собственное произведение кажется мне в 20 раз лучше. Но вот мне прислали отдельное издание моего романа, который появился в Митаве,- столь деревянного и жалкого перевода свет еще не видел. Целые страницы вычеркнуты переводчиком. Всё, что не является грубо и откровенно банальным, самым старательным образом выброшено! А я-то, осел, еще в прошлом году, разумеется еще не видав этого свинства, дал издателю разрешение на перевод! Нет ли возможности опротестовать это в "Allgemeine Zeitung"3? И об этом хотелось бы мне с вами потолковать. И эта глупая книга теперь, конечно, повсюду рассылается. Не везет мне в Германии с моими произведениями.
Итак - прошу, очень прошу - парочку ответных строчек. Лучше всего, если бы вы мне написали: такого-то числа я приеду со всем семейством. Как бы мы все обрадовались! И вы, конечно, развлеклись бы здесь.
Во всяком случае до свидания.
Victoria {Победа (лат.).}! дорогой Пич! 3 дня тому назад состоялось представление новой оперетты "L'Ogre" {"Людоед" (франц.).} - присутствовала королева прусская - успех блестящий. Музыка прелестна, поэтична, увлекательна: это опять что-то новое по сравнению с "Krakamiche"l - больше огня, больше разнообразия. Аккомпанировал Эккерт; госпожа В<иардо> пела великолепно - всё шло легко и гладко. Во 2-ом акте у нас - "pas oriental" {"восточный танец" (франц.).} "réglé par Mr Beauval, maître de ballet du Théâtre Grand Ducal" {"поставленный г-ном Бовалем, балетмейстером великогерцогского театра" (франц.).} - так стояло в программе - "excusez du peu!" {"не взыщите!" (франц.).} Почему Вас не было? Pends-toi, brave Crillon! {Повесься, храбрый Крийон (франц.).}2.
Самое позднее - через 2 недели я буду в Берлине и задержусь на 2 дня3. То-то наболтаемся! Я рад, что Вам понравились "Fumée" {"Дым" (франц.).} и бесенок в "Лейтенанте". Гартмановский перевод "Fumée" в еженедельнике при "Allgemeine Zeitung" превосходен4, но в Митаве вышло отдельное издание - я, к сожалению, разрешил его - это грандиознейшее, возмутительное по своей тупости свинство! Всё живое безжалостно вырвано - Caput mortuum {кладбище лат. Буквально: мертвая голова.} из общих мест6. И эту свинскую книгу всюду рассылают, и некий господин Эккарт из Лейпцига присылает мне рецензию на нее. Это способно вызвать рвоту - а собственно говоря, ответить нечем.
Сегодня же напишу Мериме и не сомневаюсь, что он согласится на то, чтобы его статья была напечатана в виде предисловия к "Дыму"1. Одновременно посылаю вам некоторые errata {погрешности (лат.).} (как то N. В., о котором он упоминает2) - хорошо бы их исправить, если это возможно3.
Я умираю от стыда, что до сих пор не выслал вам тот маленький рассказ, который собирался предложить в "Débats"4; но клянусь вам, что не уеду из Баден-Бадена (а это будет через две недели), не выполнив своего обещания. Причина задержки (не говоря о моей лени) - третья оперетта - первое представление которой состоялось с большим успехом 4 дня тому назад. Называется она "Людоед"5 - и, разумеется, этого людоеда играю я. Музыка оперетты совершенно восхитительна. Вы ее услышите, когда приедете наконец к нам, в Баден-Баден.
Я еду в Россию на 6 недель и вернусь к концу июля.
Все здесь здоровы - и просят передать вам тысячу добрых пожеланий, Я же обнимаю вас и говорю: до свидания.
Errata {Погрешности (лат.).}.
Страница 128, строка 17 сверху: вместо "gracieusement" {"грациозно" (франц.).} поставьте "fins et souples" *{"изящные и тонкие" (франц.).}.
Страница 295, строка 11 снизу: вместо "Sizranck" поставьте "Sizrane".
Страница 305, строка 6 сверху: после "s'approcha" {"приблизился" (франц.).} уберите "de lui" {"к нему" (франц.).}.
Стра