Карабчевский Николай Платонович - Судебные речи

лную сил жизнь как плату за свою отважную решимость. Какую еще более дорогую плату он мог бы предложить для засвидетельствования всей искренности и всего бескорыстия побудивших его мотивов? В кармане у него был револьвер. Если бы вследствие полученных контузий он не потерял сознания, он тут же застрелился бы. Он даже пытался сделать это тогда, когда, уже очнувшись, лежал на мостовой, обливаясь кровью. Но рука его оказалась парализованной. Физическая возможность найти смерть беспощадно изменила ему. Когда жалкие "охранители", нимало не охранявшие министра, но зато низко усердствовавшие после его смерти плевками и ударами по адресу лежачего, обступили несчастного, он даже к ним обратился с просьбой: "Убейте меня!" Все время он был уверен, что жизнь его не принадлежит ему больше, что она вся беззаветно вылилась в одном этом акте. В письме к родителям из-за границы, письме, не дошедшем по назначению, он, по-видимому в предвидении выпавшего на него тяжкого жребия, завидует двум своим дядям, покончившим самоубийством, и говорит: "О, сколько раз я со скрежетом зубов говорил себе; о, если бы я не родился! Но я родился и был жив, и был обязан жить согласно своей судьбе". "Было бы лучше, если бы умер!" - говорил он и караулившему его в камере жандарму Герасимову, уже оправившись, чувствуя уже прилив тех жизненных сил выздоравливающего, навстречу которым обыкновенно так блаженно спешит живой, лишь временно пораженный тяжкой болезнью молодой организм. "Было бы лучше, если бы я умер!" Может быть, он был прав. Не было бы и суда над ним. Не предстояло бы тяжелой, тяжелой обязанности оправдываться в том, в чем всегда так трудно оправдаться: в причинении смерти другому. Не-о моменте судейского оправдания, конечно, мы говорим. Вы ведаете лишь признаками законных, сухих формул оправдания: безумия, личной необходимой обороны и т. п. Ваш суд суров и формален. Мы говорим об оправдании людской совестью. Если убийство вообще трудно поддается оправданию, то все же многие факты, аналогичные настоящему, нашли уже давно свое историческое объяснение. Никто не содрогается больше при именах Вильгельма Телля или Шарлотты Кордэ, и всякий отлично понимает, почему, несмотря на то, что они убийцы, имена их окружены лишь скорбным ореолом мученичества. При суждениях о так называемых идейных убийствах, чуждых корыстных мотивов, всегда нужен совокупный анализ как внутреннего мира самой личности, совершившей кровавый акт, так и всех внешних условий того, другого мира, который окружал этот акт, давал ему пищу, был, так сказать, его атмосферой. Не во всякое время и не при всяких условиях такие личности, как Сезонов, обагряют свои руки в крови или хватаются за бомбы. Чтобы не быть голословным, разберемся в этом. Сперва о личности Созонова. Здесь перед нами было оглашено отношение департамента полиции, представляющее собой полный послужной список, или своеобразный curriculum vitae [Жизнеописание, биография (лат.)], Созонова. Грустное явление: биографические сведения о нашей молодежи мы вынуждены черпать исключительно из сыскных данных департамента полиции. Знамение времени, которое приходится иметь в виду при оценке мотивов, побуждающих эту молодежь принимать на себя все бремя тех или иных террористических актов. Так повелось у нас уже с Веры Засулич. Всегда одна и та же история. Истерзанные нравственно и физически нелегальной жизнью, с нервами, расшатанными вечными дознаниями, обысками и преследованиями за свои убеждения и взгляды, они, наконец, уходят в лагерь активных революционеров и несут свою молодую жизнь на заклание в виде очистительной жертвы за бесправие властей, инертность общества и... Председатель. Мы не расследовали этого. Я вам запрещаю!.. Карабчевский. Факты налицо. Достаточно простых биографических справок о Созонове, чтобы убедиться в этом. До 1901 года это был еще совершенно "легальный", вполне мирный юноша, выросший в патриархальной купеческой семье, в которой, по словам обвиняемого, "портреты царей чтились наравне с иконами". Участие свое в зиму 1901 г. в общестуденческих беспорядках он сам объясняет скорее чувством простого товарищества (чтобы не отставать от других), нежели сознательным протестом против современного режима. Загнанный сперва в манеж вместе с другими "бунтовщиками", а затем попав в московскую центральную тюрьму в качестве препровождаемого этапным порядком в Уфу - на родину, он, по его собственному сознанию, здесь, именно здесь, впервые знакомится с нелегальной литературой, и из простого "гуманиста" превращается в непримиримого, хотя пока только идейного, "врага" царящих у нас административных и всяких иных порядков. По справке департамента полиции, в марте 1901 г. близ московской центральной пересыльной тюрьмы "был поднят" сверток с гектографированными прокламациями по поводу студенческих беспорядков (повестки, призывающие на сходки), "которые по-видимому принадлежали Е. С. Созонову, содержавшемуся с 23 февраля по 7 марта в центральной тюрьме и затем отправленному в Уфу". Ясно, что человек на ходу выбросил могущие компрометировать его ненужные бумажонки. Казалось бы: туда им и дорога! Но нет, такая "находка" уже "ценный" материал для жандармского дознания. Скачут в Уфу, делают облаву на дом старика Созонова, производят ночные обыски, заточают недавно прибывшего по этапу Егора Созонова вновь в тюрьму и делают из него уже форменного "политического преступника". Почти год он содержится в тюрьме, томится, прибегает к голодовке и, наконец, 2 января 1902 г, признается повинным по ст. 252 Уложения о наказаниях. Он приговаривается к гласному надзору и безвыездному проживанию в месте ссылки. Приглядимся, однако, за что же, собственно, разражается над юношей этот первый административно-политический суровый приговор, решающий всю его дальнейшую карьеру? Он осужден за то, что у пего нашли по обыску (вывез он все это из московской пересыльной тюрьмы, куда его сажали) один экземпляр журнала "Революционная Россия" No1 за 1900 г. и один экземпляр брошюры "Манифест партии социалистов-революционеров". Затем оказались в значительном количестве гектографированные "Письмо М. Цебриковой к императору Александру III", "Письмо заключенного в Кресты", "Протест С.-Петербургских литераторов против действий полиции во время беспорядков на Казанской площади", "Копия заявления тех же литераторов по тому же поводу на имя министра внутренних дел", "Экземпляры заявления академика Фаминцына по поводу несовместимости действий профессора Сонина, как попечителя С.-Петербургского учебного округа, по делу о суде" над виновными в беспорядках студентами, с его званием академика" и, наконец, четыре рукописных стихотворения нелегального содержания. Итак - литературы явно революционного содержания было только по одному экземпляру. Очевидно, не для распространения, а лишь для собственного просвещения! Все остальное только случайная и совершенно безвредная "нелегальщина" - нелегальщина только благодаря совершенно исключительным цензурным условиям того времени. Сейчас мы открыто печатаем вещи гораздо более острые и пряные, и, слава Богу, государство от этого не рушится. Так, на скорую руку, жандармскими усилиями сфабрикован был из Созонова "политический преступник". Этот первый "приговор" определил, тем не менее, всю дальнейшую его судьбу - всю, вплоть до этой роковой скамьи. В апреле того же года (т. е. всего два месяца спустя после выхода из тюрьмы) он уже вновь привлекается к жандармскому дознанию. На этот раз он признается "прикосновенным" к Уральскому союзу социал-демократов и социалистов-революционеров с задачей пропаганды среди рабочих и молодежи и по Высочайшему повелению от 2 июля 1903 г. приговаривается к ссылке под надзор полиции на 5 лет в Восточную Сибирь. С пути следования в Якутскую область ему удается, однако, бежать. Осенью 1903 года мы видим его уже за границей, в Швейцарии, в Женеве, в штаб-квартире русского революционного движения. Так, в какие-нибудь полтора года мирный, мягкий по характеру, с гуманнейшими воззрениями юноша превращается в материал, вполне пригодный для "террористического акта". Достойно замечания, что, уже будучи в Женеве, в этом центре революционных воздействий, он еще некоторое время мечтает о мирной культурной работе. В письме своем от 9 ноября 1903 г. он пишет отцу и матери, которых всегда нежно любил: "Дорогой папа, милая дорогая мамочка! Я глубоко верю, что не погибну здесь. Жизнь обходится здесь легче и дешевле, чем, например, в Москве. На 25 - 30 рублей можно прекрасно устроиться. Первое время, пока привыкну к языку, ограничусь тем, что буду вольнослушателем. Изучу язык в совершенстве, тогда легко выдержу экзамен при швейцарской гимназии. Вольнослушательство зачтется. Таким образом, через каких-нибудь 3-4 года я буду доктором. Не правда ли, перспектива не особенно плохая, особенно сравнительно с тем, что меня ожидало?!" Письмо это не дошло по назначению. Оно было перехвачено департаментом полиции. Трагический образчик политической мудрости и полицейской предусмотрительности! У несчастного обрезывают последнюю нить, привязывавшую его к близким и родине, отнимают последнюю надежду, выхватывают из рук последнюю задержку на том наклонном, скользком пути, который ведет его к пропасти! Теперь два слова об объективных условиях, восприятие которых определило его решимость. Я понимаю, как затруднительно будет мне высказаться. Но все же попытаюсь. После убийства министра Сипягина вакантное место занял Плеве. Балмашев был повешен. В обществе воцарилось кажущееся спокойствие и гробовое молчание. Печать, единственная выразительница общественного настроения, или подневольно молчала, или заискивала у всесильного министра и раболепствовала перед ним...

   Председатель. Я лишу вас слова, если вы еще раз позволите себе подобные выражения!

   Карабчевский. Печать, к сожалению, безмолвствовала.

   Председатель. Я же остановил вас... (Пауза.) Продолжайте.

   Карабчевский. Вы остановили меня, но не остановили моей мысли, и она продолжает работать. Я должен дать ей выход. Я объясню это как-нибудь иначе... Дайте подумать! (Продолжительная пауза.) Я хотел сказать, что Созонову негде было почерпнуть трезвых, беспристрастных и даже фактически вполне точных сведений о деятельности покойного министра. Общественное мнение, запуганное и ошеломленное, предавалось самому мрачному отчаянию, ему рисовались только одни ужасы. Созонов поневоле черпал все сведения о деятельности своей будущей жертвы только из одного источника - из нелегальной литературы. А вы мне поверите на слово, если я вам скажу, что в свободной заграничной печати, конечно, не жалели черных красок на изображение во весь рост мрачной фигуры бывшего государственного деятеля, бывшего вождя внутренней политики России. Здесь было оглашено содержание только одного номера заграничного издания "Tribue Russe". В нем, между прочим, напечатан целиком мотивированный смертный приговор, поставленный "боевой организацией" над бывшим министром Плеве. Вспомните содержание этого приговора, и вам станет понятно, чем представлялась эта намеченная приговором жертва в глазах Созонова, когда он решился стать исполнителем смертного над ним приговора. Весь ужас, который постиг в последние годы Россию, исключительно приписывается приговоренному. Он настоял на повешении Балмашева, он заточил в тюрьму и послал в ссылку тысячи невинных людей, он сек и расстреливал крестьян и рабочих, он глумился над интеллигенцией, он сооружал массовые избиения евреев в Кишиневе и Гомеле, он задушил Финляндию, он теснил поляков, он влиял на то, чтобы возгорелась наша ужасная война с Японией, в которой уже столько пролито и еще столько прольется русской крови... Все это черным по белому изо дня в день печаталось в наших заграничных изданиях. В том революционном тупике, в котором очутился в последнее время за границей Созонов, не было других мыслей, не было других слов о Плеве, Он рисовался не иначе как гибельным зловещим кошмаром, который своим властным коленом навалился на грудь родины и беспощадно душит ее. Созонову казалось, что это - чудовище, которое может быть устранено только другим чудовищем - смертью! И, принимая трепетными руками бомбу, предназначенную для него, он верил, свято верил в то, что она начинена не столько динамитом и гремучей ртутью, сколько слезами, горем и бедствиями народа. И когда рвались и разлетались в стороны ее осколки, ему чудилось, что это звенят и разбиваются цепи, которыми опутан русский народ...

   Председатель. Я запрещаю вам! Вы не подчиняетесь. Я принужден буду удалить вас!

   Карабчевский. Так думал Созонов... Я кончаю... Вот почему, когда он очнулся, он крикнул: "Да здравствует свобода!"

  

   Приговором Особого присутствия С.-Петербургской судебной палаты Е. Созонов признан виновным в принадлежности к сообществу, пред. 102 Уголовного уложения, и в убийстве и приговорен, по лишении всех прав состояния, к каторжным работам без срока. От подачи кассационной жалобы, равно как просьбы о помиловании, Сезонов категорически отказался.

  

  

  

   Дело генерала Ковалева. Введение в дело: Дело о генерале Ковалеве слушалось 9 февраля 1905 г. в Главном военном суде по кассационной жалобе, принесенной поверенным потерпевшего доктора Забусова, присяжным поверенным Хониным, на приговор Кавказского военно-окружного суда. Председательствовал генерал-лейтенант К. А. Лейхт, заключение давал помощник главного военного прокурора С. А. Быков. Из доклада дела, сделанного членом Главного военного суда действительным статским советником Ниловым, выяснилось следующее. Бывший начальник Закаспийской казачьей бригады генерал-майор Ковалев был предан суду определением Главного военного суда, состоявшегося 9 сентября 1904 года. Принимая во внимание особые обстоятельства, сопровождавшие насилие, учиненное генералом Ковалевым над доктором Забусовым, Главный военный суд счел справедливым формулировать обвинение против генерала Ковалева по ст. 1849 Уложения о наказаниях и ст. 145 Воинского устава о наказаниях. Согласно велениям уст. в. с., дело это должно было слушаться в Ташкентском военно-окружном суде, но. согласно Высочайшему соизволению, было перенесено в Кавказский военно-окружной суд. Ввиду же важности дела состав суда был усилен. 9 ноября 1904 г. состоялся по делу генерала Ковалева приговор Особого присутствия Кавказского военно-окружного с у да-Особое присутствие признало доказанным, что генерал-майор Ковалев, в бытность свою начальником Закаспийской казачьей бригады в г. Ашхабаде, вечером 14 марта 1904 г. приказал подчиненным ему нижним чинам - конюху Скрипкину нарезать розог, писарю Захарову вызвать по телефону старшего врача Среднеазиатской железной дороги Забусова в квартиру его, генерала Ковалева, под предлогом оказания, по случаю приключившейся будто бы болезни, медицинской помощи, а казакам Кушниру, Болотенко, Захарову и Перкову явиться к нему, к генералу Ковалеву. Затем, по прибытии их, приказал им вместе с казаками Скрипником, Васильевым и Старцевым по условному знаку войти в комнату, захватив с собой розги; по приезде же врача Забусова генерал Ковалев встретил его и предложил выпить стакан вина, после чего, по знаку генерала Ковалева, в комнату вошли названные семь казаков, которым он приказал высечь врачи Забусова, причем казаки во исполнение такого приказания схватили его, повалили на пол, сняли с него брюки и начали сечь розгами по обнаженной задней части тела с двух сторон; на заявление же врача генералу Ковалеву: "Я в вашей власти, вы можете убить меня, но объясните, что все это значит?" - генерал Ковалев сказал казакам: "Бей его, мерзавца!", вследствие чего они и продолжали сечь Забусова, а затем, по приказанию генерала Ковалева, повернув его, Забусова, на спину, секли по животу и по паховой области, нанеся ему таким образом не более восьми или десяти ударов, и самое сечение продолжалось не более одной минуты, оставив на теле сплошные красные пятна и сине-багровые полосы. сопровождавшиеся рассечением кожи и кровоизлиянием. Обвинение же подсудимого в том, что врачу Забусову было нанесено около 42 ударов, причинивших ему тяжкие страдания, и что нанесенные удары в их совокупности имели характер истязаний и мучений, особое присутствие признало недоказанным. В деянии генерала Ковалева Особое присутствие Кавказского высшего-окружного суда усмотрело прежде всего преступление, предусмотренное ст. 145 Военного устава о наказаниях, т. е. превышение власти путем учинения таких действий, которые выходят из пределов и круга действий, предписываемых по данному званию и должности и которые совершены вопреки существующим военным или общим узаконениям. Что же касается обвинения генерала Ковалева по ст. 1489 Уложения о наказаниях, то Особое присутствие не усмотрело в его деянии состава "истязания" и приравняло его к нанесению тяжких, не подвергающих жизнь обиженного опасности, побоев, т. е. к преступлению, предусмотренному ст. 1535 Уложения о наказаниях. Не усматривая в деянии генерала Ковалева "особенно важного случая", о котором говорит ч. 1 ст. 145, и находя, что высшее наказание, назначаемое этой статьей, поглощает наказание по ст. 1533, Особое присутствие признало его заслуживающим исключения из службы с лишением чинов. Но за применением Высочайшего манифеста 11 августа 1904 г. наказание это заменено исключением из службы без лишения чинив. На этот приговор поверенным доктора Забусова, присяжным поверенным Хониным, принесена кассационная жалоба в Главный военный суд. Жалоба принесена уже по истечении кассационного срока ввиду следующего обстоятельства. Все дело возникло по двум жалобам потерпевшего д-ра Забусова: первая была подана командиру корпуса, в котором числился генерал Ковалев, а вторая - день спустя - прокурору Ашхабадского окружного суда. Следствие было начата как военным, так и судебным следователем. При этом последним производилось дело по обвинению 1) самого генерала Ковалева, 2) казаков, производивших по его приказанию экзекуцию, и 3) некоего господина Солохненко, к военному званию не принадлежащего и находившегося в квартире генерала Ковалева во время этой экзекуции. Гражданская судебная власть не усмотрела никаких данных к привлечению Солохненко в качестве обвиняемого и, за выбытием его из дела, передала последнее, как производящееся уже исключительно о чинах военных, целиком власти военно-судебной. Между тем от поверенного доктора Забусова. присяжного поверенного Хонина, поступило к судебному следователю заявление о гражданском иске, предъявленном доктором Забусовым генералу Ковалеву, и о допущении его в дело со всеми правами гражданского истца. Эти заявление было переслано судебным следователем в Ашхабадский военный суд, а оттуда в Главный военный суд. По особой случайности и забывчивости, при отсылке всего дела из Главного военного суда в Кавказский военный суд, это заявление о гражданском иске не было приобщено к делу. Вследствие этого ни врач Забусов, ни его поверенный Хонин не пользовались все время никакими правами участвующей в деле стороны. Ошибка обнаружилась уже после вступления приговора о генерале Ковалеве в законную силу. Тотчас было дано знать и в Тифлисский военный суд, и присяжному поверенному Хонину. Последний подал прошение о восстановлении ему срока на подачу кассационной жалобы вместе с восстановлением прав доктора Забусова как гражданского истца. Тифлисский военный суд, не признавая прямо доктора Забусова в качестве гражданского истца, восстановил, однако, ему срок для подачи кассационной жалобы, а копии заявлений его переслал генералу Ковалеву на случаи представления им возражения. Генерал Ковалев воспользовался своим правом, и от поверенного его, присяжного поверенного Нестора, поступило объяснение в ответ на кассационную жалобу присяжного поверенного Хонина. Мы не приводим здесь ни содержания кассационной жалобы, ни объяснения на нее, так как приводимая ниже речь объемлет собой сущность того, что в них заключалось.

  

   Речь в защиту интересов доктора Забусова: Господин председатель и господа члены присутствия! Моя задача значительно облегчена. Облегчена она внушительным выражением общественного мнения относительно неправильности обжалованного приговора. Но среди всех благожелательных толков по адресу доктора Забусова до сих пор не было стройного юридического построения аргументов, говорящих в пользу его дела. Это относится и к речи господина представителя обвинительной власти, и к объяснениям моего товарища, в данном случае противника. Касаются только внешних юридических неправильностей, в то время как мы стоим перед вопросом большой этической и правовой глубины: был ли суд над генералом Ковалевым или еще его не было? Фактическим поводом для настоящего рассмотрения дела генерала Ковалева в Главном военном суде служит то обстоятельство, что прошение доктора Забусова о вступлении в дело в качестве гражданского истца, попав в канцелярию Главного военного прокурора, оказалось подшитым не к следственному производству по уголовному делу о генерале Ковалеве, а осталось в канцелярии в числе прочей канцелярской переписки. Насколько мне известно, когда это обнаружилось, виновные в таком упущении подверглись соответственному дисциплинарному взысканию. Но это неважно. Важно то, что прошение это, таким образом, не имелось вовсе в виду ни присутствием Главного военного суда при предании генерала Ковалева суду, ни прокурором Кавказского окружного суда при составлении обвинительного акта, ни Кавказским военно-окружным судом при направлении дела, вызове сторон и рассмотрении дела по существу. Обстоятельство это вскрылось лишь по тревоге, забитой поверенным Забусова, присяжный поверенный Хониным, и другими, принявшими участие в докторе Забусове, вскрылось как-то почти случайно и уже тогда, когда состоявшийся о генерале Ковалеве весьма мягкий приговор считался вошедшим в законную силу. Мне случилось читать в газетах мнения некоторых юристов, и в том числе мнение председателя кавказского военно-окружного суда генерала Македонского, сводящиеся к тому, что ошибка, дескать, в фальшь не ставится, что с воза упало, то и пропало, и что, таким образом, доктору Забусову предоставляется лишь на основании ст. 218 Военно-судебного устава, как потерпевшему от преступления, после окончательного решения дела в военном суде предъявить к виновному иск о вознаграждении в гражданском суде. В этом же направлении проявилась и попытка генерала Ковалева хотя бы запоздало "признать" гражданский иск, т. е. откупиться деньгами от совершенно неизбежного нового рассмотрения дела. Но господа защитники генерала Ковалева ошибаются. Нам нужны не деньги - о деньгах здесь речь неуместна, - нам нужно пока только восстановление нарушенного права. По закону (разъяснения Уголовного кассационного департамента 64 - 67, 68 - 596, 87 - 92 и др.) гражданский истец в уголовном деле пользуется всеми правами, присвоенными сторонам, т. е. он может представлять доказательства совершения преступления и для этого, между прочим, ходатайствовать о вызове свидетелей, отводить как свидетелей, так и экспертов, возражать против показаний свидетелей, делать замечания на вопросы и. вообще, принимать участие во всех судебных действиях наравне с обвинителем и защитником, причем всякое стеснение гражданского истца в пользовании этими правами влечет те же последствия, как и стеснение прокурора и защитника. Уголовный закон, допуская гражданского истца к участию в уголовном деле, имеет в виду не только облегчить и ускорить присуждение потерпевшему лицу вознаграждения за причиненные ему преступлением вред и убытки, но признает его стороной, участвующей в уголовном деле, и предоставляет ему объяснять и доказывать на суде все действия и обстоятельства, от признания и определения которых зависят предъявляемые им требования, а следовательно, и домогаться такого разъяснения события судимого преступления, какое необходимо, по мнению потерпевшего лица, для поддержания гражданского иска его на суде (76/97, 74/496). Уже один факт восстановления Кавказским военно-окружным судом срока на принесение доктором Забусовым, как гражданским истцом в уголовном процессе, кассационной жалобы, доказывает, что председатель этого же суда генерал Македонский и его единомышленники ошибаются и что ни о каком "окончательно решенном деле" в военном суде под его председательством пока речи не может быть. Еще древние римские юристы провозгласили разумное непреложное правило о том, что юридический дефект, раз он поразил гражданскую сделку или судопроизводственное движение в самом начале, опорочивает всю сделку и все делопроизводство до конца. Раз обнаружился такой дефект, относящийся к самому началу процесса генерала Ковалева, не может быть уже речи о каком-либо окончательном, незыблемом решении. Гораздо правильнее было бы сказать, что, в сущности, никакого еще суда над генералом Ковалевым не было, никакого правильного и законного приговора над ним состояться не могло. Как раз наоборот: генерал Ковалев лишь вправе искать ущерб и убытки за канцелярскую ошибку, благодаря которой вышла проволочка и благодаря чему ему придется фигурировать на скамье подсудимых дважды. Но это не вина Забусова, не вина и правосудия как оплота судебной истины. И права Забусова, и права правосудия должны быть восстановлены! Мне могут возразить: да, но в каких пределах? Лишь единственно в пределах рассмотрения гражданского иска! Ведь прокурор не обжаловал приговора, не подал кассационного протеста, а стало быть... Он мог также просить о восстановлении срока и подать протест параллельно с жалобой Забусова. Да, конечно мог! Я даже удивляюсь, что в интересах судебной дисциплины и порядка он этого не сделал, так как об ошибке с прошением гражданского истца ему также стало известно лишь тогда, когда пошла речь о восстановлении срока Забусову. Но это придало бы лишь стройность и откровенность в постановке вопроса об обнаруженной одновременно всеми ошибке, но нисколько бы не изменило предстоящей главному военному суду юридической задачи - отменить все производство с самого начала. Двойственная роль чинов прокурорского надзора понятна всякому юристу. Во все время предварительного следствия и вплоть до открытия судебного заседания прокурор - блюститель закона, а не сторона в процессе. Только с момента открытия судебного заседания (как это разъяснено Уголовным кассационным департаментом 75/45, 79/68 и 87/92) он выступает в роли стороны, равноправной с другими сторонами в процессе. Только нарушение, допущенное в этом фазисе уголовного процесса, стоит в зависимости от своевременного протеста и жалобы сторон. Нарушение же допущено в такой момент, когда о прокуроре, как стороне, не было еще и речи, а стало быть, его прокурорские функции, как стороны, ровно ни при чем во всем этом инциденте. Отсутствием протеста прокурора по поводу недопущения Забусова исполнить свою роль стороны в процессе нарушение это нисколько не умаляется, так как в момент, когда это (по ошибке) коренное нарушение случилось, сам прокурор еще не был стороной в процессе. Значит, и своим молчанием, как сторона, он не может прикрыть этого дефекта. Да и дефект таков и относится он к такому моменту, что ни молчанием, ни даже соглашением сторон его ликвидировать нельзя. Потерпевший и гражданский истец не случайный придаток, который можно выкинуть без ущерба для правосудия. Нередко он корень и основа всего уголовного процесса. Еще на предварительном следствии он - активный деятель процесса, он выставляет доказательства, свидетелей и экспертов выступая же на суде гражданским истцом, он полноправная сторона - как прокурор и подсудимый. Разъяснено Сенатом, что неизвещение по вине канцелярии формальной повесткой одного из уполномоченных гражданского истца о дне заседания по уголовному делу должно влечь за собой отсрочку всего дела, а отнюдь не устранение от рассмотрения в суде уголовном гражданского иска. Что бы сказали о таком приговоре и о таком процесса, когда забыли бы (по ошибке) вызвать прокурора или подсудимого н процесс прошел бы без кого-либо из них? Все юристы единогласно сказали бы, что такой приговор никогда ни на одну минуту не мог бы войти в законную силу и в любое время мог и должен был бы быть отменен в порядке надзора главным военным судом на основании ст. 177 Устава военно-судебного. Иногда полковые суды "для сокращения производства" решают дела без вызова подсудимых. Главный военный суд, как засвидетельствовано здесь, отменяет подобные приговоры без жалоб, в порядке надзора. Потерпевший, раз им подано прошение о гражданском иске, на основании ст. 730 и последующих статей Военно-судебного устава, является такой же стороной, как прокурор и подсудимый, и безнаказанно выкинуть pro за борт, без нарушения основ закономерного правосудия, невозможно. То, что нам восстановили срок и мы подали жалобу, назвав ее кассационной, и являемся здесь поддерживать ее, - в сущности лишь роскошь и отзвук общего сочувствия к участи несчастного Забусова. Но закон сам по себе ясен: ввиду обнаруженной ошибки - противозаконного устранения стороны из процесса - весь процесс должен идти насмарку. Все дело правосудия должно быть почитаемо несовершившимся относительно генерала Ковалева и его несчастной жертвы. С какого же момента должно быть вами отменено судебное производство? На мой взгляд, с момента внесения его главным военным прокурором в Главный военный суд. т. е. с момента предания суду генерала Ковалева, - и вот почему. Главный военный суд не имел в виду прошения доктора Забусова наряду с прочим следственным производством. А по закону он должен был и его иметь в виду. Прошение Забусова могло оказать влияние на вдумчивую оценку фактической стороны дела и более точную юридическую его формулировку. Дитя не плачет - нянька не разумеет! Ведь пишет же в своем письме господин Македонский, что отсутствие в деле гражданского иска Забусова навело его на мысль, что сам потерпевший чуть ли не хотел совершенно замять и замолчать дело. Аналогичное ошибочное представление могло быть и здесь. А между тем момент предания суду весьма важен как отправная точка судебного разбирательства, тем более что по данному делу предание суду исходило от столь авторитетной инстанции, как Главный военный суд. На мой взгляд, акт предания суду уже заключает в себе серьезный юридический пробел. Генерал Ковалев должен был быть предан суду не один и не по ст. 145 Воинского устава. Есть в Воинском уставе другая статья - 146-я, которая говорит о превышении власти как о средстве для совершения другого преступления. Эта статья и применима к генералу Ковалеву. Правильная квалификация превышения власти в данном случае избавила бы суд от соблазна рассуждать о важности или неважности допущенного генералом Ковалевым деяния. Сам закон определяет то превышение власти, которое допущено именно с целью совершения преступления, и квалификацией последнего определяет самую кару за подобное превышение власти. В решении Главного военного суда 1886 г. No 986 разъяснено, что офицер, который "взял подчиненных и приказал им бить лицо, с ним поссорившееся", должен отвечать за превышение власти именно по ст. 146 Воинского устава. По этой же статье должен был отвечать и генерал Ковалев за превышение власти, т. е. за призыв нижних чинов к совершению уголовного деяния. По ст. же 1489 Уложения о наказаниях, карающей за истязание и мучения, генерал Ковалев должен бы быть предан суду совместно с писарями, исполнившими его зверский и явно преступный приказ. Это устранило бы для нижних чинов охоту в будущем повиноваться подобным приказаниям. А это весьма важно! Для всех, в том числе и для начальника, и для подчиненных, в этом случае было бы совершенно ясно веление закона (решение главного военного суда 78/37) о праве подчиненных не исполнять незаконных приказаний начальников. Согласно нашему уголовному закону (Уложение о наказаниях ст. 134), приказание начальника, при совершении подчиненным преступления именно вследствие такого приказания, есть только уменьшающее вину обстоятельство, а отнюдь не обстоятельство, устраняющее вину. Да и поистине было бы ужасно проводить в жизнь иную тенденцию. Не выходя даже из границ данного случая, можно живо представить себе всю потрясающую картину возможного бесправия. В зверском поступке генерала Ковалева суд усмотрел только "неважное" превышение власти. Пусть такая осторожная юридическая оценка останется прерогативой только для генералов. Но и тогда, благодаря любому моменту "легкого" превышения власти со стороны любого генерала, у которого всегда найдутся в подчинении несколько нижних чинов (если не строевых, то писарей), возможно было бы, например, парализовать все усилия русского духа, вылившиеся, наконец, в полной отмене у нас телесного наказания самим законом. Ведь генералов у нас много. И если, вместе взятые, они только слегка захотят превысить свою власть, то смогут, более или менее благополучно, перепороть всю Россию. Вероятно, не это хотел сказать суд, когда не признал в сечении генерала Ковалева "особенно важного случая". Во всяком случае, Главный военный суд ошибочно предал суду генерала Ковалева по ст. 145, а не ст. 146 Воинского устава, чем и дал повод Тифлисскому военному суду рассуждать и делать рискованные выводы относительно важности или неважности случая, в то время когда это был вовсе не случай, а прямое преступление, сравнительная важность которого определена заранее законом. Вот соображения, побудившие меня полагать, что отмена ваша должна коснуться и самого предания суду генерала Ковалева. На случай, если бы вы с этим, однако, не согласились и признали, что отмена производства должна идти не далее момента составления обвинительного акта или периода приготовительных к суду действий, я считаю необходимым представить следующие соображения. Прокурор, приступая к составлению обвинительного акта (ст. 712, 713, 714, 718 и 721 Военно-судебного устава), несомненно, должен иметь в виду все то, что может служить законным материалом для возможно полного установления существа дела и для определения вместе с тем лиц, подлежащих вызову. Не имея ввиду прошения гражданского истца Забусова, прокурор не мог правильно исполнить свои функции даже по составлению обвинительного акта. Он не мог исполнить и веление ст. 721 о передаче суду вместе с обвинительным актом "всего" подлинного следствия, так как в нем недоставало все того же прошения Забусова, которое в это время еще смиренно-безгласно покоилось в архивных шкафах военно-судного управления в Петербурге. Само собой разумеется, что вследствие сего и суд не мог уже известить (ст. 730) гражданского истца о поступлении обвинительного акта и о праве его получить с него копию, ибо в списке, приложенном к акту, доктор Забусов гражданским истцом не значился. Далее, естественным результатом первого нарушения явилось уже полное игнорирование Забусова как гражданского истца и лишение его всех прав, предусмотренных ст. 731 (право на вызов новых свидетелей) ст. 743 и ст. 752 (право вызова экспертов), ст. 755 (право на вызов в суд повесткой ко дню заседания), ст. 757 (право прислать поверенного) ст. 758, 770, 771, 801 и 802. Военно-судебного устава - одним словом, всех коренных процессуальных прав стороны в уголовном деле. Восстановление его в этих правах, как вы видите, господа судьи, возможно только путем возвращения всего производства к одной из первоначальных стадий процесса, в которой Забусов уже хотел, мог и должен был участвовать и, тем не менее, не участвовал не по своей вине. Смею думать, что к отказу в этом его законнейшем ходатайстве не найдется и тени законного основания. Перехожу к нарушениям, допущенным Особым присутствием кавказского военно-окружного суда, имея главным образом ввиду их совершенно исключительную существенность и принципиальную важность на случай (по моему мнению, неизбежный) вторичного рассмотрения дела о генерале Ковалеве по существу. Кавказский военно-окружной суд отверг в факте телесного издевательства над доктором Забусовым наличие преступления, предусмотренного ст. 1489 Уложения о наказаниях, т. е. наличие истязаний и мучений. Мы знаем, что на заседание суда не вызвался ни один живой свидетель. Стало быть, чего-либо нового, скрытого от нас на суде не обнаружилось. Читалось только то, что имеется в производстве перед вами, господа судьи, что имелось и тогда, когда генерал Ковалев предавался суду по этой именно статье. Что же делает суд для того, чтобы избавить генерала Ковалева от этого грозного, но ясного как Божий день обвинения. В своем приговоре суд пишет: принимая во внимание, что сечение это продолжалось не более одной минуты (откуда это взято?), что потерпевшему было нанесено не более восьми или десяти ударов (а это откуда?), не причинивших ему (его спрашивали?) тяжких страданий, и что, наконец, эти удары во всей их совокупности не имели характера истязаний и мучений, Особое присутствие находит, что такое деяние, несмотря на то, что на теле потерпевшего от сечения образовались красные пятна и сине-багровые полосы, сопровождавшиеся рассечением кожи и кровозлияниями и т. д., не имеется налицо "истязаний и мучений". Военно-окружные суды, как и присяжные, судят по совести. Они не обязаны ссылками на данные дела мотивировать свои приговоры. Но раз в приговоре приводятся факты, то факты эти должны быть верны и основаны на данных. Иначе всякое суждение по совести явится неудавшимся. Факты возопиют против него. Откуда взяты, например, эти классические "не более одной минуты", "не более 8 или (?) К) ударов?" В показаниях свидетелей и в заключении врачей имеются иные данные. Вся картина, как она воспроизводится предварительным следствием, вообще не поддается вовсе арифметическому учету, не говоря уже о том, что ему не поддается самое понятие физического и нравственного страдания. В одну секунду, не только в одну минуту, можно пережить все муки и ужасы квалифицированного истязания. Но, независимо от этого, попытка смягчить краски и сделать картину возможно более приглядной в приговоре суда вполне произвольна. Вот какова действительность. Неприглядная, сознаемся, но не по нашей вине. 14 марта 1904 г. (нас не отделяет еще и полный год от этого ужаса) в Ашхабаде, вечером, у себя на квартире, доктор Забусов, рассчитывая отдохнуть от обычных занятий, ждал к себе гостей. Кое-кто из товарищей даже уже подъехал. Вдруг резкий и нетерпеливый звонок телефона. Последнее слово цивилизации и современной техники... Оно находилось в распоряжении генерала Ковалева. Звонили именно от него. Требовалась немедленная врачебная помощь для самого генерала Ковалева. Доктор Забусов, разумеется, стал собираться. Врач не вправе отказать в помощи больному под страхом уголовного закона. Это его нравственный долг, он вечный санитар, вечный служитель Красного Креста на поле нашей жизненной кампании... Он обязан откликнуться немедленно на каждый наш призыв. Генералу Ковалеву показалось, что доктор Забусов несколько замешкался, и энергичный звонок повторился... Случай спешный, генералу очень худо, нельзя терпеть никакого отлагательства. Подъезжает извозчичий фаэтон, за которым уже послали, доктор Забусов извиняется перед гостями, выходит (на дворе уже ночь), садится, едет... в надежде оказать ближнему неотложную медицинскую помощь. Я читал, господа судьи, что японцы будто бы стреляют в флаг Красного Креста, в санитаров и раненых... Весь мир от этого содрогался. Зная теперь, какую хитрость употребил генерал Ковалев для того, чтобы залучить доктора Забусова в позорную западню, я невольно спрашиваю себя, чем генерал Ковалев уступает японцам в изобретательности "военных хитростей"? Я отмечаю это только для того, чтобы вы живо себе представили весь психологический оттенок, всю нравственную окраску тех "истязаний и мучений", которые затем выпали на долю доктора Забусова, столь низким обманом привлеченного в засаду. Мне противно воспроизводить подробности. Отмечу только наиболее существенное, опровергающее приговор суда. Кутнер, старший писарь, исполнявший экзекуцию, так показывает: "Казак Васильев (денщик генерала Ковалева) прибежал нас звать, писарей. Во дворе увидели приготовленные розги. Думали, вероятно, кого-нибудь пороть будут из казаков. Оказалось, надо пороть "вольного" (жестокая в устах простого писаря игра слов!). Вольного свалили на пол. Били мы его довольно сильно, ягодицы сделались синими. По животу дали меньше ударов и били не так сильно (однако же остались рубцы и шрамы). Генерал сказал нам: "Молодцы, добре пороли!" Таковы приблизительно показания и всех остальных нижних чинов, писарей, производивших экзекуцию. Ни в одном из них я не нашел ни счета ударам, ни сколько-нибудь точного указания на продолжительность сечения. Зато "благородный свидетель", приятель генерала Ковалева, некий офицер запаса господин Солохненко, созерцавший все это позорище, прямо удостоверяет, что сечение производилось "пучками розог" и "продолжалось минут 15 - 20". Когда свидетель попытался остановить истязание, показавшееся ему, по-видимому, уже чрезмерным, и обратился к генералу со словами: "Виктор Семенович, оставьте!", тот грозно ответил ему; "Молчать, сидите!", и истязание продолжалось. Где же тут минута, приводимая судом? Где 8 или 10 ударов, когда от одного взмаха "пучка" розог должно было получаться уже более 8 - 10 ударов? Возьмите, наконец, результаты медицинских освидетельствований: почти сплошь сине-багровые ягодицы с рассечением кожи во многих местах с многочисленными сухими струпьями, затем битье по животу с рассечением кожи в паховой области в 10 местах. Принимая во внимание нежность и чувствительность этих последних областей, врачи не обинуясь отнесли все эти повреждения к разряду истязаний, могущих, в известных случаях, вызвать даже нервный шок, т. е. смертельный исход. Но этот последний признак вовсе и не требуется для применения к деянию генерала Ковалева ст. 1489 Уложения о наказаниях. И теория, и практика (реш. Уголовного кассационного департамента 1872 г. No491, 1064, 1288; 1873 г. No339, 837; 1875 г. No434 и др.) уголовного права сходятся в том, что для наличия "истязаний и мучений" (по ст. 1489 Уложения о наказаниях) вовсе не нужно, чтобы повреждения грозили опасностью самой жизни или даже чтобы по своим последствиям они были вредны для здоровья потерпевшего. Этого закон не предполагает вовсе. За иное и кара иная. Нужны только - "значительные страдания жертвы"... Но кто же посмеет утверждать, что, сломленный физической силой семи дюжих казаков и истязаемый пучками розог сперва по ягодицам и пояснице, а затем по животу и пахам, доктор Забусов не испытывал "значительных страданий". Утверждать противное значило бы глумиться над законом и определяемой им человеческой выносливостью... Полагаю, что доктор Забусов вынес за глаза достаточно для того, чтобы, не прибегая к недостойному глумлению над человеческой личностью, можно было утверждать, что его "не мучили и не истязали". Не будет излишним отметить попутно еще одно нарушение, допущенное, по моему мнению, судом в юридической квалификации даже того фактического материала, который им самим признан. Я говорю об определении и назначении генералу Ковалеву наказания. И тут допущена в пользу генерала явная ошибка. Суд признал вину его по ст. 145 Воинского устава и по ст. 1533 Уложения о наказаниях. За это последнее преступление генералу Ковалеву, во всяком случае, грозила тюрьма и лишение особенных прав. На основании ст. 87 Воинского устава при стечении двух вин (по Воинскому уставу и по Уложению) надо определить наказание сперва за первую, а затем уже действовать по правилам ст. 152 Уложения о наказаниях, т. е. определить наказание и за вторую вину и назначить из избранных тягчайшее. Что же делает Кавказский военно-окружной суд? Чтобы избегать тюрьмы для генерала Ковалева, он, ссылаясь на какое-то Проблематическое и совершенно не идущее к делу решение Главного военного суда, не назначает вовсе наказания за нанесение побоев по ст. 1533 Уложения, находя, что деяние это фактически поглощается превышением власти, за которое угрожает большее наказание, и назначает, однако, меньшее наказание, чем какое значится за побои. Вся эта юридическая операция в корне неверна. Превышение власти (призыв нижних чинов) и побои - два самостоятельных преступления, караемые двумя разными кодексами. Побои преследуются в порядке частного обвинения, и, ввиду первоначальной жалобы Забусова, суд обязан был назначить за них наказание. Наказание это не могло быть ниже тюрьмы, что более тяжко, нежели исключение из службы, так как за тюрьмой идет еще лишение некоторых особенных прав. Таким образом, генералу Ковалеву, даже по приговору Кавказского окружного суда, следовала тюрьма с лишением особенных прав. В заключение упомяну еще об одном процессуальном нарушении, допущенном судом и имеющем свое специфическое значение. Я говорю о получении председателем письма генерала Уссаковского и телеграмм генералов Куропаткина и Субботича и об оглашении этих "документов" на суде. Этим оглашением нарушено одно из основных правил судопроизводства. Оно неправильно и с точки зрения формы, и по существу. В качестве письменных актов, законом не предусмотренных и не приобщенных к делу в надлежащем порядке, они не могли явиться предметом судебного рассмотрения. По существу это внесудебные ходатайства или рекомендации, направленные к смягчению участи подсудимого и внесудебному давлению на совесть судей. Не забудьте, что в состав присутствия входили не только представители военно-судебного ведомства, но и лица, не имевшие специальной судебной подготовки. Для таких лиц ходатайства и уже самые имена трех генералов, в числе которых и такое имя, как генерал Куропаткин, могли иметь решающее значение в деле нравственной оценки поступка генерала Ковалева. Можно, конечно, удивляться инициативе самих лиц, нашедших возможным в такой неподходящей форме выступить ходатаями за участь подсудимого. Казалось бы, в нравственной оценке поступка генерала Ковалева не могло быть двух мнений. Но, во всяком случае, не только простое судебное приличие, но и совершенно обязательный судебный ритуал обязывали господина председателя не только не возбуждать вопроса об оглашении этих документов, но и самому До конца игнорировать самый факт их получения. К чему же тогда приставлять стражу к дверям комнаты, где совещаются судьи, зачем показным образом охранять самостоятельность их мнений? Ведь если бы генералы, приславшие на имя председателя ко дню разбора дела свои телеграммы и письмо, вместо того явились бы сами, разве их пустили бы в комнату совещания, разве бы им позволили выступить в качестве свидетелей-хвалителей генерала Ковалева? Разумеется, нет! А между тем по существу допущено именно это, так как телеграмма, например генерала Куропаткина, пришедшая с холмов далекой Маньчжурии, была свидетельством столь исключительного внимания к генералу Ковалеву, которое не могло не иметь огромного влияния на судейскую совесть офицеров, призванных осудить генерала Ковалева. Нам говорили здесь по поводу писем: "Начальник должен пещись [Заботиться, хлопотать (уст.)], охранять своего подчиненного". Да, - позвольте! - "охранять" сколько угодно, но не противодействовать законам и правосудию! У входа в совещательную комнату судей стоит стража. Быть может, это совершенно излишняя предосторожность и судейское спокойствие вовсе не нуждается в вооруженной охране. Но эта стража - символ ограждения судьи от всякого извне вторгающегося влияния и давления. В душе каждого судьи таким бессменным часовым должна стоять его собственная совесть. Когда же, наконец, мы все поймем, что в основу общественной жизни надлежит класть закон и право, а не личное наше усмотрение и настроение?.. Когда сойдемся мы, наконец, в оценке самых элементарных этических и правовых вопросов? Ведь иначе жить невыносимо! Дело Забусова наглядно нам показывает, насколько деятельность суда могла бы быть и плодотворна, и целесообразна. Реагировать на насилие в самом корне, пресечь его в самом начале легальным судебным приговором - не значит ли дать стране мир, покой и удовлетворение, в котором мы так нуждаемся? Я невольно вспоминаю кровавую полосу событий, так много, так долго потрясавших и потрясающих до сих пор наше общество. И на основании простой исторической справки утверждаю, что первый оправдательный приговор для покусившейся на мстительное убийство, вызвавший рукоплескания чуть ли не всего общества, был последствием насильственной расправы и превышения власти, не нашедших себе во время ни судебного преследования, ни судебного рассмотрения... Я надеюсь, что самой широкой отменой производства по делу генерала Ковалева вы теперь - более чем когда-либо, вовремя - дадите удовлетворение справедливо возмущенному общественному чувству.

  

   Главный военный суд после продолжительного совещания, постановил: приговор Особого присутствия Кавказского военно-окружного суда, за нарушением ст. 797 и 802 Военно-судебного устава, отменить и дело передать для нового рассмотрения с начала приготовительных к суду действий.

  

  

  

   Дело тайного советника Ф. П. Никитина (бывшего товарища министра земледелия и государственных имуществ). Введение в дело: Дело это слушалось 10 мая 1910 года в Уголовном кассационном департаменте Правительствующего