Карабчевский Николай Платонович - Судебные речи

стоянием потерпевшего лица, его родственников или его наследников, с тех пор, как государство властно и безраздельно взяло на себя - творить правосудие, оно исключает совершенно призыв к тому мстительному чувству, которое прежде руководило так называемой кровной местью. И вот почему, когда я вслушивался в речь прокурора, мне становилось поистине и жутко и страшно. Улик мало, доводов и доказательств по обвинению Бей-лиса никаких, а между тем сколько было выкриков, сколько было воплей на тему - отметите, отметите убийце Андрюши Ющинского! Господа присяжные заседатели, в недобрую минуту возник, очевидно, этот процесс, если он мог собрать вокруг себя столько страстного, столько возбуждающего, столько вражды и злобы. Правосудие есть зеркало души народа, и когда душа эта ясна и светла; то и отраженные в ней образы являются ярко очерченными, законченными контурами. Никаких сомнений, никаких колебаний быть не может. Но когда смутна душа, заволоченная известным общественным движением, общественными явлениями переживания трудных исторических моментов, тогда правосудие, зеркало ее, отражает в себе чудовищные и фантастические образы, которые необходимо стереть для того, чтобы добиться истины, добиться правды. Господа присяжные заседатели, думаю, что в речи господина прокурора были положения, которые и для меня, юриста, и для всякого судебного деятеля едва ли приемлемы. Нормам истины и справедливости они не отвечают. Господин прокурор говорил вам о мучительности убийства, говорил вам о жестокости этого убийства, и, конечно, кому же из нас придет в голову оспаривать то, что несчастный юноша, погибший так жестоко, заслуживает нашего полного и безмерного сострадания. Но рядом с этим прокурор умолчал перед вами о том, что каждый день, на каждом шагу совершаются еще более жестокие и более страшные убийства по мотивам непонятным, тем мотивам, которые ставят в тупик следственную и прокурорскую власть. Прокурор цитировал здесь некоторые "ритуальные" процессы иностранные, он говорил о Г., приговоренном к смертной казни, а я вам скажу о процессе, который вам известен, об убийстве несчастного мальчика в Варшаве, где обвиняемым был граф Роникер. Мальчик был весь истыкан и изъеден ранениями. Там мотив ясен... (председатель прерывает). Я мог бы назвать вам другое убийство, где два джентльмена, вооружившись портативными орудиями, истерзали женщину, чтобы сорвать серьги, стоившие несколько сот рублей. Таким образом, не по внешним признакам и не по тому, сколько ран на человеке, можно разгадывать следы преступления и его мотивы. Господин прокурор ничего, например, не говорил вам о том народившемся страшном общественном явлении, на которое обратила внимание не только администрация, но и законодательство. Я говорю о хулиганстве. Разве не на каждом шагу мы присутствуем при самых отвратительных преступлениях, которые сплошь и рядом кончаются смертью. Это зло настолько велико, что в настоящее время законодательством принимаются все меры, чтобы исследовать это ужасное явление, чтобы принять самые решительные меры, дабы прекратить его. Неужели же вы думаете, господа присяжные заседатели, что если предположить, что у власти твердая уверенность в том, что в еврейской среде совершаются ритуальные убийства, что это есть явление периодическое, то наше правительство не удосужилось бы выделить их в особую рубрику криминальной статистики. Господин прокурор со слов одного эксперта сказал: да, существуют такие преступления, возмутительна их ритуальность, и перечислил признаки. Я скажу: хорошо, господин прокурор, что вы поверили на слово этому эксперту, потому что других данных у вас нет и быть не может. Ведь в наше время гласности, когда каждое происшествие публикуется во всеобщее сведение, когда подхватывается малейший слух, - неужели же случаи обескровленных убитых не обнаружились бы, и побуждения, по которым это убийство совершено, не были бы зарегистрированы. Когда здесь прокурор и гражданские истцы ссылались па прежние процессы, они должны были уходить о глубь времен, на 60 лет назад, ссылаться на саратовский процесс, на велижский процесс (который кончился оправданием). Всего два сомнительных факта, причем относительно саратовского процесса тот же патер Пранайтис вынужден был признать, что следствие было основано на показаниях пьяниц. Я вас спрашиваю, господа присяжные заседатели, где же та ежедневность, та периодичность такого рода явлений, против которых вас призывают бороться? Господа присяжные заседатели, не думайте, что дело правосудия дело легкое; это дело очень трудное. Зато во все времена его сближали с делом священным, с делом Божеским, и были времена (я об этом скажу несколько слов, потому что здесь перед вами ссылались па прежние процессы и приговоры), были отдаленные периоды, когда люди считали, что они бессильны разрешать такого рода спорные и темные дела, без явных доказательств. Они устраивали "суд Божий", в котором Господу Богу путем испытания преступника предоставлялось решить вопрос о виновности. Но скоро человечество поняло, что Бог не подлежит испытанию, что Он дал людям разум, совесть и сам подверг их испытанию, они поняли, что они кощунствовали, что они делали безбожное дело, пытаясь бремя своей совести переложить на Господа. И тогда принялись творить свой суд. Но ввиду мучительной жажды правды, которая преследует каждого судью, ввиду необходимости успокоить свою совесть, под влиянием католического духовенства, под влиянием того духовенства, которое, в отличие от нашего, не являлось только пастырем, но овладевал всеми верованиями и помыслами человека, и явились так называемые инквизиционные процессы с пытками, с мучительствами, с вымогательством сознания, во что бы то ни стало. Тут не время и не место, но если бы я развернул перед вами кровавый свиток, на котором записаны все такого рода дела, все акты правосудия, вы ужаснулись бы не менее, чем ужасались, когда развертывалась перед вами окровавленная сорочка несчастного мальчика. Здесь ссылались на процессы прошлых времен и такого рода приговоры, где попутно с ними шли приговоры о ведьмах и еретиках, которых сжигали на кострах, а благочестивые патеры в то время стояли у костров и читали отходные молитвы, находя, что божественно санкционируют саму истину. Не забудьте, что относительно еврейских дел было еще маленькое осложнение. Всегда последствием такого рода процессов являлась денежная компенсация, или "справедливая экспроприация", как выразился благочестивый патер Пранайтис. Попросту, отнимали имущество у целой общины еврейской. При сопоставлении той темноты, которая царила в то время, вы поймете, какую процессы эти, усложненные пыткой, с одной стороны, и жаждой обогащения - с другой, имели юридическую ценность. Раз вы это поймете, вы их выбросите из вашей памяти. Запомните только, что версия о еврейских ритуальных убийствах долгое время являлась доходной статьей творящих правосудие. Когда под влиянием гуманных идей мало-помалу оставлялась пытка, люди, все же не веря себе. остановились на так называемом формальном процессе, на теории формальных улик, формальных доказательств. Судили коронные судьи, они должны были делать только математический подсчет, немножко вроде того подсчета, который делал гражданский истец, первый из говоривших. Всегда выходило у них дважды два - четыре. Выходило, что если два свидетеля показывали согласно (какое бы впечатление они ни производили), то этого было достаточно, если же были разногласия, то оставляли в подозрении. Одним словом, взвешивалось математически число улик, и постановлялся приговор. Таким образом, были постановляемы приговоры до 1864 г., до момента, когда, наконец, в сфере правосудия появился светлый образ царя-Освободителя, который сказал: нет, все это никуда не годится, истина должна быть добываема разумом и совестью, и вот путь, по которому должны идти судьи. Был установлен институт присяжных заседателей. Казалось бы, так как вы не даете отчета никому, кроме Господа Бога, что вы и не связаны ничем, вы вольные казаки, что хотите, то и делаете; посадили подсудимого на скамью подсудимых, не понравилась физиономия - катайте в каторгу, понравилась - освобождайте. Нет, господа, это не так! Произвол - враг правосудия. Имеется Устав уголовного судопроизводства. Что такое в сущности этот Устав? Это путеводитель, это руководство, это расставленные вехи, поставленные по дороге для того, чтобы указывать, как должен идти судья, чтобы не сбиться с правильного пути, чтобы не замела его метель страстей и предубеждений. Минуя веху, он собьется с дороги, пойдет не туда, куда нужно. В этом отношении ваш суд поставлен в условия исключительные. Вас, несчастных, заперли здесь

   в течение целого месяца и ограждают от всякого постороннего влияния, боятся даже, чтобы вы не читали газет. Для чего же все это? Значит, есть влияния, которые не должны вас касаться, не должно быть ни грязи, ни пыли на том стеклянном колпаке, под которым вы должны, на виду у всех, творить правосудие. Законодатель рассуждает последовательно: я даю все гарантии! Все дела, разрешаемые присяжными заседателями, могут начинаться не иначе, как с предварительного следствия, оно должно собрать и должно установить все улики. Затем лишь выступает обвинение. Я бы сравнил уголовное обвинение, которое предъявляется против лица, с хорошо оснащенным кораблем. Проверено все: и руль, и компас, и поклажа. Все рассчитано на то, чтобы совершить правильно рейс. Корабль идет к цели и не сбивается в сторону, потому что расставлены вехи, расставлены в ночное время фонари. Достигнуть того же желал бы Устав судопроизводства: обеспечить стойкость правосудия и правильность его приемов. Что же мы видим в настоящем деле? Были моменты, когда мы чувствовали себя в положении корабля без руля и без ветрил, пущенного по воле волн, которые мотали нас то в одну сторону, то в другую. Мы читали обвинительный акт, в нем произвольный вывод о виновности Бейлиса. Но где же собранные улики? Где посылки силлогизма? Взамен идет усиленная работа импрессионизма. Лишь бы сенсация, лишь бы мазок погрубее, лишь бы гуще наложить краски и заставить вас видеть то, чего нет и никогда не бывало в натуре. Во время судебного следствия осматривали мы завод. Натолкнулись на сгоревшую когда-то конюшню... Ну и остановились. Сенсация! Сгорела - значит тут-то и было совершено ритуальное убийство. Чего же лучше, - все концы скрыты! Оказывается, однако, что конюшня сгорела-то в октябре 1911 года, когда был уже произведен ряд осмотров и обысков на заводе и когда ровно ничего компрометирующего не было найдено. Налицо было даже судебное определение относительно расследования этого пожара, не говоря уже о несообразности предположения, что люди оставили до октября месяца следы преступления, совершенного в марте. Вас сбивают с правильного пути, обходят вехи, поставленные Уставом уголовного судопроизводства. У нас есть определение суда о том, что было расследование пожара и что о поджоге не возникал вопрос. Председатель. Не определение суда, а прекращение прокурором в порядке 153 ст. того же Устава. Карабчевский. Еще нагляднее... Прокурор сам прекратил, уж стало быть, ни малейшего намека на улику в пожаре усмотрено не было. Присутствовали мы здесь при еще более чудовищном процессуальном положении, когда нам приходилось считаться с голословным подозрением, брошенным относительно пристава Красовского в том, что он отравил детей Чеберяка. Обронил, кажется, Мищук слово о том, что его детям давали пирожные, конфеты. И вот пошли по этому поводу целые рассуждения: пирожное, дизентерия, больница и т. д., без конца. Ведь это неслыханно! Как же вы, прокурор, обвиняете человека, который, во всяком случае, не привлечен к обвинению? Ведь если это улика, если это надо принять во внимание, то господин прокурор обязан был это расследовать, и суд должен был сказать вам: да, Красовский отравил - это установлено следствием. Или сказать: нет, он не отравил, это не доказано, этого не было. Но как же можно затемнять дело подозрениями только для того, чтобы положить лишнюю гирьку на весы правосудия, чтобы перетянуть их в ту или другую сторону. Еще более знаменательное явление, и оно касается самого центра обвинения. Обвиняют в ритуальном убийстве, и понадобилось найти каких-нибудь раввинов, хасидов и т. д. Возник вопрос об Этингере и Ландау. По счастью, они явились, мы видели их. Вот уж подлинно: "Что им Гекуба, и что они Гекубе?" Что им до верования еврейского, до Талмуда, до Зогара? Это весьма современные молодые люди, совсем об этом не думающие. Но ведь все это можно было установить уже на предварительном следствии, установить, кто именно Ландау, кто такой желанный Этингер. Господин прокурор, однако, не сдается; Этингер - конечно, не тот, но ведь у него был отец? Когда мы доказали, что отец уже несколько лет тому назад умер, то и тут не успокаиваются, - может быть, был еще какой-нибудь Этингер? Наконец, уже суд пришел на помощь правосудию и сказал: довольно нам Этингеров, не можем же мы здесь исполнять розыскную роль, пересчитывая всех Этингеров. Их, может быть, сотни и тысячи! Обвинение ликует, заявляя торжественно, что оно поставило себе задачу (по-моему, неосуществимую для судебного процесса) раз навсегда решить: существуют ли ритуальные убийства у евреев? Господина прокурора даже раздражает наш скептицизм. А, вы не верите! А чего не наговорил "эксперт" Сикорский? Он говорил о ритуале, об обескровлеиии, об ежедневности, однообразии таких убийств. А вы забыли патера Пранайтиса, которого мы выписали из Туркестана? Разве он не говорил, что это дело подходит под тип такого рода убийств, установленный им научно! Наконец, господин прокурор дошел до полной экзальтации, сославшись на мудрое упорство, в том же направлении, народной молвы. Тут уж я попросил его слова занести в протокол... Верьте мне, господа присяжные заседатели, что теперь молва стала умнее, потому что и народ поумнел. Фанатики, люди атавистически настроенные, питающиеся исторической отрыжкой, может быть, и верят еще этой басне. Но их уже не так много... Вспоминаю свидетеля - молодого студента Голубева. Верю в его полную искренность. Но что же он говорит? По "географии" он знает, что есть хасиды, а также кое-что по книге Лютостанского... Вот весь научный багаж, который привел его к убеждению, что совершаются евреями ритуальные убийства. Не сомневаюсь, что когда Голубев возмужает, когда он доведет до конца свое образование, он переживет неприятные минуты, вспоминая о своей теперешней роли. Он устыдится и компании "помещика Акацатова" (он, положим, еще не помещик, а лишь собирается купить имение), и бывшего содержателя кассы ссуд господина Розмитальского. Им-то ничего, а ему будет стыдно... Господин прокурор перечисляет: молва, Сикорский, Пранайтис - вот материал, благодаря которому "мы могли поставить" этот процесс, чтобы наконец разрешить мировой, мучивший так долго человечество вопрос. Для моего уха судебного деятеля прежней формации как-то странно звучат слова: "поставить процесс", ведь, это не феерия, не театральное представление. Еще менее меня удовлетворяют претензии на разрешение мирового вопроса в душном зале уголовного суда. Это совсем не укладывается в моем представлении. Где уж нам до решения мировых вопросов! Дай Бог нелицемерно решить вопрос о том, виновен или не виновен вот этот человек. Да и что нам сейчас до мирового вопроса! Поверьте мне, господа присяжные заседатели, что в ту минуту, когда вы будете совещаться в вашей комнате о судьбе Бейлиса, вопрос о судьбе его должен быть для вас важнее всех мировых вопросов вместе взятых. Господа присяжные заседатели, здесь, со стороны господина представителя обвинительной власти было указание на то, что вот взбунтовались по этому делу сыщики, какая-то стачка сыщиков обнаружилась. Не хотят, да и только, изобличить Бейлиса! Действительно, явление более чем странное, взволновавшее прокурорскую власть. Принялись созывать сыщиков отовсюду, из Петербурга выписали лучших. Хотя здесь очень неуважительно относились к сыскному делу, но я должен сказать... Председатель. Это вы в качестве свидетеля будете говорить... Карабчевский, У нас теперь дело сыскное поставлено местами очень недурно. Припомните хотя бы сложный процесс, в котором фигурировало имя Кунцевича. Мищук тот прямо осмелился громко сказать: какое это ритуальное убийство, бросьте вы это! Он поплатился за проделки с вещественными доказательствами, но по существу он был прав. Я вас спрашиваю, мог ли умный сыщик проделать ту математическую выкладку - 2х2, - которую сделал здесь господин гражданский истец: живой - к заводу, труп - от завода! Могли ли люди не заинтересованные, не возбужденные, не загипнотизированные прийти к подобному заключению? Для опытного сыщика была сразу ясна инсценировка: находят труп в положении, которое, очевидно, было устроено более или менее заботливо. Кругом разбросаны бумажки, которые говорили: "Стой, прохожий, остановись!" Когда прохожий остановился и заглянул в пещеру, он сразу уже видел, что мальчик "замучен". Кем же он может быть замучен, такой бездомный человек, и кому понадобилось это его "замучение" выставлять напоказ? Дело евреев... Но, помимо всяких иных соображений, известно, что евреи трупов боятся, они считают их нечистыми, своих собственных покойников они хоронят бегом ночью, и хоронят как можно скорее. Господин прокурор записывает теперь мои слова, скажет; "Может быть, они наняли христиан на еврейские деньги". Господа, да есть же предел ценности и еврейских денег! Или вы думаете, что все, что прошло здесь перед вами, наполнило свои карманы этими деньгами. Вы думаете, профессор Коковцов и другие люди, имена которых светит, как жемчужины, и чисты, как кристалл, - что все это подкуплено еврейскими деньгами? Найдите мне таких православных людей, которые, увидев замученного евреями юношу, хоронили бы его тайно за плату! До сих пор даже в легендах о ритуальных убийствах не было речи о подобного рода "выставлении замученного". А я утверждаю, что это было именно выставление напоказ. Сам господин Шмаков (а уж ему ли не знать!) говорит, что "жиды" относятся к христианам, вообще, и тем более к убитым, как к падали, нечисти. Спустить куда-нибудь в яму, в колодец, в канаву, как это было якобы в Саратове - бросить в поле, это еще понятно. А здесь иная картина: разложены тетради Ющинского, написано его имя на поясе. Как будто хотели громко сказать: "Приходите смотреть, объявился новый мученик!" Для еврея мыслимо ли это? Итак, самое положение, в котором найден труп, его тенденциозное демонстрирование, явно опровергает версию о том, что это дело еврейских рук. Второе боевое положение еврейской версии - это тринадцать

   ранений. А, говорят: знаем мы, что это такое! Это символ! Есть слово священное, слово "эхад", с которым умирает каждый правоверный еврей. Он не попадает в лоно Авраама, если не произнесет это священное слово "эхад". Синонимом его, прообразом его является цифра тринадцать. Так вот, они на убитом запечатлели это кабалистическое священное слово, дорогое только еврею, дающее ему примирение со смертью при расставании с этим миром. На ком же они его изобразили? На христианине, на трупе, который они считают нечистой падалью! Это с чем-нибудь сообразно? Затем идет третий момент, который могли и должны были иметь в виду и господа сыщики, когда они шарахались в сторону, не находя возможным идти по предуказанному пути. Мне живо представляется грузная фигура моего почтенного противника господина Шмакова, когда мы были на осмотре пещеры. Когда мы отходили от пещеры, он сказал: "Вот, господа, от пещеры к печке завода прямая линия" и даже указал на то, что какой-то лоскуток, какая-то тесемка Ющинского валяется по пути. Да, конечно, кратчайшее расстояние между двумя точками есть прямая линия. Но уже Мищук, даже этот сравнительно не умный сыщик, по этому поводу сказал: "Нет, господа, преступники стараются как можно дальше от себя отбросить следы преступления". Напрасно господин Шмаков торжествовал. Только эта прямолинейность первого впечатления могла побудить преступников подбросить труп в виду завода, поближе к нему по прямой (воздушной) линии. Прямолинейно-доверчивое обвинение! Немудрено, что понаторевшие сыщики в него не уверовали. Здесь моими товарищами по защите, особенно Грузенбергом, было остановлено ваше внимание еще на одном моменте. Все, что удостоверено и что мы бесспорно знаем о Ющинском по поводу 12 марта, это то, что он был с Женей Чеберяком, что он был на квартире Чеберяка и что только там он мог оставить свое пальто. Понятно, что сыщики могли и над этим призадуматься. А мы по этому поводу готовы даже кричать и вопить: вы спрашиваете нас, где кровь, почему обескровлен труп, почему в нем не найдено крови?.. Надеюсь, вы поняли то, что сказала медицинская экспертиза. Обескровление трупа еще не значит, что из него искусственно выточили кровь. Это только в речах господ обвинителей имеется тенденция так истолковывать. На самом деле, не было ничего подобного. Израненный, как был изранен Ющинский, все равно истек бы кровью. Эти пять или четыре стакана бы вылились. Но я вас спрашиваю: "Куда они вылились?" Невольно работает воображение. Это толстое урсовое пальто, о котором говорили... Если оно было подстилкой при убийстве и на него стекла кровь, от ответьте, где же это пальто? Если на пальто не было крови, то почему оно, оставшись на квартире Чеберяковой, бесследно исчезло?.. Отойти от этого пальто невозможно. Господин прокурор в очень мягкой форме обращался к госпоже Чеберяковой; "Госпожа Чеберякова, вы не бойтесь, не стесняйтесь, скажите нам, пожалуйста, куда девалось это пальто, вам нечего бояться!". Но, господа, она шарахнулась от этого пальто. Она не скажет вам, где это пальто, не ответит на ваш вопрос, потому что на этот вопрос отвечу я вам: "Где вытекла кровь Ющинского, там и пальто!" Не могли сыщики не обратить внимания еще на один момент. 2-го, или около этого времени, или немного позднее, но уже во время похорон Андрюши Ющинского, раздался клич: "Бей жидов!" Правда, пошел этот клич не по народной молве. Киев был спокоен, Лукьяновка, наиболее близкая к этому происшествию, вся чуяла, вся знала, что "жиды" здесь ровно ни при чем. Но мы знаем, что некий господин Пащенко, - правда буян, не вор, но братец у него вор, - уже разбрасывал прокламации с призывом "бей жидов!" Этого не могли не учесть сыщики. Они мир воровской, мир тот, который для нас недоступен, к которому мы относимся брезгливо, знают в совершенстве. И это обстоятельство, в связи с обстановкой найденного трупа, не могло не навести их на мысль: "Нет, тут не жидом пахнет!" Невольно возникало сознание, что Ющинский уже мертвым был перенесен, что убит он не там, где найден. Этого не пытается отрицать и обвинение. Но если так, почему же не пустили хотя бы полицейскую собаку-ищейку в ход? Куда бы она привела, обнюхав одежду Ющинского? На завод к Бейлису или на квартиру Чеберяковой? Почему не пустили?.. А вдруг бы скандал? Мировой-то назревший вопрос разрешило просто четвероногое! Не мудрено, что сыщики разбежались, но "не жиды" в этом виноваты. Уж очень прямолинейно им была задана задача для разрешения "мирового" вопроса. Они сразу поняли, что по этой прямой линии дальше некуда идти, придешь только, в лучшем случае, в заколдованный круг "мирового" конфуза. Само собой разумеется, господа присяжные заседатели, что если бы было обнаружено, откуда доставлен труп, то не было бы и настоящего дела, не было бы того мучительного запоздалого искания, которое затем нарастало на протяжении двух лет. Виновные были бы найдены и обнаружены, или, во всяком случае, прикосновенные к делу не ушли бы от него. Но по воле судеб этого не случилось. Осталось дело загадочное, окутанное непроницаемым туманом. Это обнаружилось уже на судебном следствии, и первый из гражданских истцов, который произнес обстоятельную речь, осветив дело в мельчайших деталях, понял трудность своего положения. Против Бейлиса, собственно говоря, улик нет. Все строится только на предположениях. И вот, всю силу своего дарования и своего находчивого ума господин поверенный гражданского истца посвятил особого рода очень большому искусству, сведению всего дела к некоторым математическим положениям, причем он больше всего оперировал отрицательными величинами. И когда ему удавалось эти отрицательные величины замкнуть итогом, тогда он говорил, что нечто положительное бесспорно доказано. По его словам, всегда выходило дважды два - четыре, хотя величины брались произвольные. Проворство ума и ловкость приемов выручали логические абсурды. Помимо этого, нужно сказать, что такие диалектические приемы по отношению к настоящему делу, полному жизненных психологических и бытовых подробностей, совершенно неприменимы. Это рассчитанные на невежество аудитории приемы. Жизнь не механизм, который разлагается на зубчатые колесики, цепляющиеся друг за друга, жизнь не математическая величина и, менее всего, аксиома. Господин представитель гражданского иска хотел уверить вас, что мы имеем дело с легкой арифметической задачей. Точность его выводов доходила до того, что он с пунктуальностью часовой стрелки устанавливал, в какую минуту было совершено убийство несчастного Ющинского, хотя, по отзывам врачей, несомненно, установить время убийства в минутах нельзя. Когда вы подходите к такому жизненному делу, недостаточно идти тем путем, которым шел поверенный гражданского истца, путем, пригодным лишь при теории формальных доказательств. Искания по этому делу продолжались в течение многих месяцев и даже более года, сменились два следователя, практиковались две системы. Здесь противопоставляли судебного следователя Фененко судебному следователю Машкевичу. Говорили, что один был апатичен, не умел допрашивать детей, другой умел особенно ловко допрашивать именно детей. Все это прекрасно, но с этим нужно считаться не формально, а жизненно. Если приходит свидетель, рассказывает об известном факте, то сбить его только тем что он показал раньше, ничего не стоит. Теперь существует целая наука, есть ученые, которые посвятили себя специально исследованию вопроса о правде на суде, о лживости и правдивости свидетельских показаний. В настоящее время уже имеются весьма любопытные выводы по этому вопросу, особенно относительно ненадежности детских свидетельских показаний. Их безусловно ставят... Председатель. Этого в деле нет! Карабчевский. Это научное исследование. Во всяком случае, неправильно практиковать то или иное показание формально. В самой гуще лжи иного показания можно найти ценный кончик правды. Понятно почему! Вообще говоря, люди отнюдь не обладают таким воображением, которое возносило бы их в заоблачную высь. Когда мы лжем, мы все же лжем, будучи на цепи у действительности. И в сфере лжи мы отнюдь не свободные аэропланы, а только привязные воздушные шары. Из-за того, что в том или ином свидетельском показании имеется какое-либо противоречие, мы не можем еще совершенно ему не верить. Мы должны глубоко проникнуть в оценку момента и впечатлений, которые воспринимал свидетель, и только таким путем можем дойти до истины. Была бы слишком легкой задача правосудия, если бы можно было все сводить к простейшей формуле: гладко показал или не гладко. Вылощенная, беззастенчивая ложь заполнила бы производство. Жизнь - разнообразие, извилины жизни нужно уловить для того, чтобы сказать: это бесспорно, это доказано, на этом мы можем успокоить свою совесть. На чем же в этом деле мы вправе успокоить свою совесть? Версия защиты заключается в том, что шайка, окружавшая Чеберякову, расправилась с несчастным юношей. Это ее тезис. Где же доказательства? Бесцельность убийства, беспредметность его, безмолвность и целый ряд подобных соображений, которые кладутся в основу отрицания нашей версии, призрачны и формальны. Путем сопоставления и тщательного анализа жизненных явлений приходится подойти к вопросу о том, как несчастный Андрюша мог попасть к этим людям, при каких условиях могла быть связь у него с порочными и преступными людьми. Не трепещите, я не оскорблю памяти покойного. Вместе с вами я чту ее как память о несомненно невинно пострадавшем, павшем под жестокими ударами убийц. Я не оскорблю его памяти, я хочу только правды, прежде всего правды. Здесь была обрисована личность Ющинского, и я не отрицаю ни одной из черт, в высшей степени симпатичных, которые приписаны ему. Я хочу прибавить только, что этот 13-летний юноша отличался особыми чертами своего характера, о чем свидетельствовал нам здесь его учитель Мачуговский. Я спросил этого свидетеля: был ли Андрей Ющинский старше своего возраста по развитию? Свидетель ответил: "Был, безусловно". - "Какой он был, откровенный

   или замкнутый?" - "Да, замкнутый". Затем еще одна черта была в его характере, которую, не знаю, отметили ли вы. Он был очень любопытный мальчик. Вот те черты, на которые я обращаю внимание. Затем, по-видимому, он был храбр, бесстрашен. Здесь возникал вопрос о его прозвище "домовой". Чеберякова и тут пожелала прийти правосудию на помощь, встала и пояснила, что "звали его так потому, что он в детстве ходил в красной шапочке". Какое странное совпадение: когда явился Модзелевский и его спросили, почему его, Модзелевского, прозвали "матросом", он сказал, потому, что в детстве он носил матросскую шапку. А вот одна почтенная женщина иначе пояснила нам, почему Андрюшу "домовым" называли. "Да потому, - сказала она, - что он был бесстрашен, он ничего не боялся, по ночам бывало ходит, бродит туда-сюда". Из обстановки его жизни, о которой здесь говорилось, вы видите, что мальчик рос в ненормальных семейных условиях, он рос без контроля. Была одна святая душа в этой семье, это покойная Наталия Ющинская, перед памятью которой мы должны все преклониться. Она пригрела его, она обласкала; тяжелым трудом добывая средства, она платила за него в школу, одевала, обувала. Но сказать, что это был мальчик комнатный, за каждым шагом которого следят, мальчик, у которого была пестунья, которая его охраняла, которая могла бы сказать, что в такой-то час он был здесь, а в такой-то там, - этого не было. Прежде всего несомненно, что он рос между квартирами матери и тетки, и вот на этом промежуточном пространстве он был совершенно свободен: там думали, что он здесь; здесь думали, что он там. В связи с этим вопросом я остановлюсь еще на одном моменте. Дьяконова, на показании которой я не покою никаких доводов и соображений, мельком здесь обмолвилась, что 11 марта накануне убийства она видела Ющинского около часа - двух. Занятия в школе оканчивались около 12-ти, так что физическая возможность была, он мог быть у Чеберяковой в это время. Но господин прокурор и поверенный гражданского истца возразят, что это не доказано, потому что и бабушка говорила другое. Если бы я поступал по методу гражданского истца, я бы сказал: "А что бабушка сказала раньше?" Она сказала, что Андрюша вернулся около 6-ти часов. Показание Дьяковой не опровергнуто. Затем, господа присяжные заседатели, отметьте еще одно обстоятельство. Мальчик жил на Лукьяновке, жил там долгое время. Стало быть, с Женей Чеберяком он был, несомненно связан большой дружбой и бывал у Чеберяка часто, что не подлежит уже ни малейшему сомнению и никем не отрицается. Госпожа Чеберяк женщина чрезвычайно осторожная. Лучших своих друзей, а также Дьяконову и Чернякову, имела она обыкновение принимать в кухне. Ну, положим, она говорила, что это ее "любимый уголок". Думаем, такой обычай у нее был, чтобы не совались в другие комнаты. Может быть, она опасалась, что там могут из "Компании" кое-кого застать. Свою квартиру она охраняла. Когда она приглашала гостей, когда у нее играли в "почту", тогда она открывала двери своей гостиной. Такой ее порядок напоминает немножко порядок ростовщиков: приоткрывается дверь, смотрят в щелку, кто пришел. Сначала в кухню приглашают, а там посмотрим, пойдешь в комнаты или не пойдешь. Но ведь с мальчиком так не поступишь, мальчик полезет куда угодно. Был такой случай: Гаевская нам рассказывала, что какой-то Андрюша сунулся куда-то не вовремя, и Чеберячка сказала: "Убрать его надо". Я не приурочиваю этого к данному случаю, но говорю, что при мальчике, который таким образом проникал в квартиру, проникал не спросясь, нужно было быть осторожным. Я и соображаю: этот задумчивый, любопытный мальчик ведь мог подметить здесь кое-что неладное, что и народ здесь не совсем обычный, и разговоры и дела не совсем обычные. Если исключить то время, которое Ющинский проводил в училище, от 8 до 12 часов, то где же он находился? Кого он посещает? Луку Приходько и Нежинского. Это люди, хотя и не виновные в данном деле, но нельзя же утверждать, что они идеал нравственности. За обоими числится кое-что. Во всяком случае, эти люди воспитательного значения для мальчика не могли иметь, пищи для ума ему не могли дать. В сущности, это был мальчик заброшенный, который бродил зря, где попало. Я упомяну здесь имя, - господин прокурор, может быть, отметит это, - я назову Арендаря. Он был здесь. Я не знаю, как на вас, но на меня и сам Арендарь и его мальчик произвели впечатление самое лучшее. Они сказали: да, Андрюшу мы знали, любили, и тот старик-еврей, который жил у нас, тоже его очень любил. Как Андрюша проводил время? Да вот, когда придет, окончив уроки, если погода дурная, то он с любопытством, с упорством смотрит, как бежит токарный станок, смотрит, как из бесформенной массы дерева выходит изящное произведение. Очевидно, и здесь он с любопытством приглядывается к окружающей обстановке. Но у Арендаря он мог быть любопытным безнаказанно, потому что ничего, кроме труда, честного труда, он видеть не мог. Не то у Чеберяковой. Что он там видел? Подозрительных людей, какие-то тюки. Воображение его могло работать, вы не забудьте, что ему шел 14-й год, не забудьте, что это время, когда из ребенка вырабатывается юноша. Здесь господин прокурор и господин поверенный гражданского истца удовольствовались шаблонной сентиментальной характеристикой покойного Андрюши, сказав, что он "хотел посвятить себя священству". Можно ли говорить о серьезном решении мальчика 13-летнего возраста и на этом строить капитальную стену, заграждающую доступ всяким суждениям о том, как этот мальчик мог прикоснуться к ворам, взломщикам и т. п. Отмечу здесь маленькую подробность. Ученики нам говорили, что Андрюша раньше был в школе первым, а последнее время сплоховал, и вместо него стал первым другой мальчик. Затем говорили, что видели раз или два Андрюшу на извозчике. Не бойтесь, господа присяжные заседатели, до такого чудовищного вывода, до которого дошел сыщик Красовский, я не дойду, ибо его вывод психологически неверен. Склад ума Красовского в некотором отношении сближается с методом исследования господина поверенного гражданского истца... Председатель. Господин защитник, это неудобное сравнение. Карабчевский. Отчего? Я говорю о методе оценки фактов. Ум аналитический разлагает предметы, а ум синтетический создает целые законченные версии и ставит точки. Я знаю версию Красовского, которую совершенно отвергаю, что будто бы Андрюша был вовлечен в шайку, чтобы совершать преступления. Это вздор, и вот почему. Не потому, что нравственные качества мальчика не позволили бы ему этого, а потому, что воры не посмели бы сказать ему прямо: хочешь или не хочешь участвовать? Для того, чтобы попять, где проходит демаркационная линия, на которой могли остановиться воры, мы должны охарактеризовать, что такое "загоровщина", что такое "малина", где, несомненно, пребывала эта шайка. Мы знаем, что до нее добрались страшно поздно, власть не знала, полиция не знала, и только путем многих обходных движений удалось установить, что Вера - чиновница, затем Модзелевский и Мосяк, наконец, это трио, которое нас особенно интересует, родной брат Чеберяк Сингаевский, Латышев и Рудзинский, которые отрицают даже между собой знакомство, что они все составляли одну шайку. Теперь это бесспорно установлено. Теперь несомненно, что это не простая компания лиц, а шайка очень опасных громил. Господин прокурор здесь отметил, что они все хорошо одеты и, пожалуй, только подворовывали немножко. Это не совсем точно. Конечно, они все приоделись, вот и Рудзинский, отбывающий каторгу, не явился сюда к нам в кандалах каторжником, а был в штатском костюме. Обличье внешнее прилично, но ведь не по одной внешности мы должны судить. Какова их сущность, чем они были, чем занимались? Воровством. Когда нужно было установить свое отсутствие 12 марта, они сослались на кражу в магазине Адамовича. Установлено, что это были воры, взломщики, громилы, а не карманные воришки, которые вытаскивают в театре или на улице" кошельки из карманов, надеясь на проворство своих рук и ног. Это были люди, которые забирались в чужие хранилища, в чужие помещения, имея при себе и долото, и отмычки. Здесь мы на суде идиллически провели час или больше, в милой воровской компании. Мы Рудзинского спрашивали, за что он осужден. Ну, казалось бы, если осужден судом присяжных заседателей за вооруженную кражу и сослан в каторжные работы, то о чем же тут рассуждать? Факт бесспорный. Но здесь спрашивали: может быть, это была не вооруженная кража, какое орудие было у вас, лом? Ломик - Жаль, что его тут не спросили, а шваечка [Швайка - свайка, коточник (Даль)]. Отчего же так благоприятно была обставлена данная шайка, почему считалось "малиной" то место, где она пребывала? Вспомните эту "Загоровщину", которая идет от дома Захарченко, Вспомните твердо набитую дорожку, которая стала зарастать только после того, как возникло дело Ющинского. Это был целый клад. Случился такой курьезный административно-полицейский казус, что вся эта местность была экстрерриториальна. Лукьяновские полицейские говорили: не наш участок, подольские - не наш! Эта "малина" прямо им с неба свалилась. Мы осматривали эту местность, свидетели нам сказали, что последние два года выросли там два громадных дома, с которых открывается широкое поле зрения, теперь это стало местностью не то паломничества, не то пикников, теперь там повырубили все деревья. Ну, если и не костромские леса, то все же это было место, столь приятное во всех отношениях, что на языке воров оно значилось "малиной". Вы мне скажете, но при чем же здесь Андрей Ющинский, как он мог замешаться, запутаться в их дело и попасть в руки этих преступников. Господа присяжные заседатели, несомненно, как во всяком бытовом явлении, как в жизни всякого общества, так и для этой шайки были свои солнечные дни, были и дни туманные, пасмурные. Вы знаете, что относительно курортов, куда ездят лечиться, говорят: "шелковый сезон" и "ситцевый сезон". Шелковым сезоном называется, когда приезжают знатные, богатые господа. Когда

   же приезжает всякая мелочь, это будет - "ситцевый". Был свой "шелковый сезон" и у этой шайки, правда, недолговечный, но был; - это было время еврейских погромов. Здесь много смеялись по поводу указания сестер Дьяконовых, или кого-то другого, что они шелковые материи свалили будто бы в печку и не то кофе варили, не то пирожки жарили. Казалось это смешным и неправдоподобным. Но ведь приехала тогда сенаторская ревизия. Куда было это все девать?! Вынести на базар? Опасно, - поймают! Вот и вышла воровская острота, маленькая воровская шутка о том, что "кофе сварили или булки спекли на шелку". Затем наступил - "ситцевый сезон", погромов нет... положение становится шатким, хотя полиция их еще не трогает. Единственный страж общественной безопасности, который стоит около этого места, городовой, дававший нам показания, будучи уже в отставке, козырял этим "паничам", ходившим к Чеберяк то в той, то в другой форменной фуражке. Так он их и звал: "панычи" наши, "панычи" Чеберячки. Конечно, у него тогда не было сведений, кто такая Вера-чиновница, он не ведал, что она "популярная" дама, знакомая со всем преступным миром. Полиция точных, ясных сведений о ней тогда не имела. Так невесело переживали они "ситцевый сезон", понемножку подворовывая. Там своруют, здесь своруют... Вспоминая о лучших днях, у них не могло не возникнуть желания поработать и над большим делом. Как здесь насторожились при одном звуке - "Софийский собор", ограбление которого затевалось, как удалось выяснить Красовскому. Ведь мы знаем, что за последние годы было много у нас таких ограблений церквей, и в Петрограде, и в провинции, - это факт несомненный. Были и похищения драгоценных икон. И каких икон! Икон, перед которыми молились сотни и сотни лет православные христиане. Совершались такие преступления для того, чтобы унести драгоценные камни и ризы. Какая же связь может быть установлена между Андреем Ющинским и этой версией? Единственная, заключающаяся в психологии этой шайки, этих воров, а не в психологии несчастного юноши. Мальчик Ющинский учился в Софийском духовном училище, которое находится во дворе Софийского собора. Воры знали, что мальчик ходит туда каждый день. Для такой шайки, занимающейся кражами со взломами, важно знать, как проникнуть в то или другое помещение. Ведь взрослый человек не везде может пролезть, а мальчика легко просунуть под решетку. Идея о том, чтобы он был у них в распоряжении, могла возникнуть, могли быть отдельные разговоры, намеки на это. Какой там сторож, где он находится, до каких часов открыта калитка и т. п. Одним словом, могло быть легкое выпытывание и, может быть, даже нащупывание почвы: нельзя ли мальчика склонить на такое дело? Конечно, Жени Чеберяка они не трогали, потому что если бы Женя Чеберяк был замешан, то это легко могло бы навести на их след. Да и сама Чеберячка, какая она ни на есть женщина, все же она мать, и как мать она, может быть, охраняла Женю. Но этим несчастным юношей, которого они называли позорным именем безродного, отчего им не воспользоваться? На какой стадии их попытка могла остановиться - я не знаю, но я безусловно отрицательно отношусь к предположению господина Красовского, что Андрюша уже вынужден был ими к соучастию. Красовский - человек сыска, если у него блеснет догадка, он уже идет с ней до конца без удержа... Прокурор говорил, что он "истории с прутиками" не верит. Ну что ж, не верьте этому. Но ведь если не из-за прутиков рассорился Андрюша с Женей Чеберяком, то из-за чего-нибудь другого ссора, несомненно, была. Нельзя же отрицать возможность ссоры между детьми. Могли поссориться из-за чего-нибудь, и в ссоре один сказал: "Я тетке твоей скажу, что ты в школу не ходишь", - а тот ответил: "А я скажу, что у вас ворованное складывают", а то и "хуже промышляют". Этого и достаточно. Женя мог сейчас же побежать к матери и сообщить, и этого "компании" было за глаза, чтобы к Андрюше установилось подозрительное отношение. Господа присяжные заседатели, мы охотно верим только тому, чему хотим верить. Вот прутикам прокурор не верит, а фонарику верит. Когда Сингаевский сказал: "Помилуйте, да я не мог совершить преступления, потому что в это время я на Крещатике фонарик покупал". Этот фонарик для гражданского истца и господина прокурора стал бесспорной истиной: фонарик покупал, поэтому не совершил преступления! Может быть, однако, господа обвинители против логической очевидности спорить не станут и допустят ту версию, на которой я настаиваю: Ющинский мог случайно проникнуть в какую-нибудь тайну Чеберячкиных "паничей" и вызвать подозрительное к себе отношение. Ну, а что же дальше? Следует ли из этого, что они "рассчитались" с ним столь жестоким убийством?! Я лично в этом не сомневаюсь. Лица, наблюдавшие и изучавшие преступный мир, едва ли также в этом усомнятся. И здесь на суде прошли факты, которые показывают, насколько преступны и, вместе с тем, насколько трусливы, насколько недалеки и тупы преступники этого рода. В рассказе арестанта Казаченко фигурирует такая схема: "неудобного свидетеля надо отравить". А по словам Махотина и Караева, когда Сингаевскому они сказали, что такие-то показывают, что убийство Ющинского дело рук компании Чеберяк, он тотчас же воскликнул: "А нельзя ли их подколоть?" Как видите, у них все это до ужаса прямолинейно и просто. Я припоминаю поистине умилительный разговор, который имел господин Замысловский с Сингаевским. Господин Замысловский ему говорил: "Послушайте, вы же не могли совершить преступления, потому что вы же вечером у Адамовича воровали, а днем должны были фонарик купить, и потом ведь у вас водится в нравах, что сперва надо покончить одно дело, потом уже приниматься за другое, ведь у вас система целая?" Сингаевский тупо кивал головой и отвечал: "Да, да, да". Но если бы он хотел сказать искренно, он бы сказал: "Позвольте, господин хороший, когда у нас на пути к совершению преступления является препятствие и опасение, тогда мы не ждем окончания дела, потому что самого дела не можем окончить, мы должны убрать с дороги и, первый шаг наш убрать с дороги то, что нам мешает". Говорят, позвольте, все это с бытовой или какой-нибудь там психологической точки зрения, может быть, и представляется вероятным, но вот наука пришла на помощь и все это опровергла. У вас фантазия, а у нас экспертиза. Экспертиза, однако, ни в какой мере не опровергла и не могла опровергнуть версию о возможности совершения убийства теми или другими лицами. Только выйдя совершенно из научных рамок, тот или другой эксперт по судебной медицине мог кивать в сторону евреев и лукаво подразумевать их виновность. Научно даже самая неблагоприятная для нас экспертиза ничего иного не установила, как лишь то, что Ющинский погиб от ранений в голову, и что особого рода "швайка" послужила оружием. Для нанесения этих ранений. Наряду с этим установлено значительное обескровление тела вследствие потери крови в связи с ранениями. Ничего больше. Даже Косоротов не дошел до такого чудовищного вывода, чтобы кровь как-нибудь искусственно извлекалась и собиралась. В каком же отношении экспертиза может разбивать нашу "фантазию" о том, что убийство совершено Сингаевским и Латышевым при участии еще третьего из той же компании? Мне представляется, что Сингаевский первый нанес удары, Латышев как менее годный для "мокрого" дела зажимал рот, третий удерживал мальчика - чтобы не вырывался. Был момент, о котором свидетельствует нам господин Караев, - что Латышева при этом стошнило. Когда совершает преступление один человек, он, конечно, преследует одну цель - скорее добить. Это так. Но в суматохе, когда действовали три человека, когда, может быть, орудие переходило из рук одного в руки другого, - тогда тот промежуток, который отметила экспертиза, представляется естественным. Если бы на скамью подсудимых посадили этих господ, вы бы никакой экспертизой не опровергли возможность подобного рода убийства. Уже во время дознания, как понимали это опытные сыщики, все приводило к Чеберяк, но долгое время к ней нельзя было подступиться, и только легкомысленнейший господин Бразуль вообразил себе, что, идя прямо на нее, не идя обходными путями, не окружая ее, не выслеживая, не затравливая, как затравливают дикого зверя, можно было что-нибудь обнаружить, Это был прием человека, который с голыми руками идет на медведя. Это был человек, который поверил басне, что куском сыра можно приманить лисицу, у которой и зуб и хвост лисий. Эта коренная ошибка только спугнула зверя. Сразу было все испорчено, сразу рассыпалось все. Приняли свои меры и пошли лживые извороты. Представитель гражданского истца блестяще доказал, что Приходько не мог убить, - очень благодарная тема, - ни Приходько, ни Мифле и т. д. Да всю эту ложь Чеберяк кто же и когда поддерживал? Истины разве доберетесь даром! А при условии, что в распоряжении господ, которые добивались истины, не было ни власти, ни силы, вы поймете, что только после страшных усилий можно было, наконец, установить одно, что все эти господа знакомы между собой, что они составляют шайку, что несчастный Ющинский мог попасть туда, и что цель преступления была в том, чтобы убрать его. Вспомним даты: 9-го был произведен первый арест одного из чеберякских "панычей", 10-го был в квартире Чеберяк обыск. У покойного Ющинского, может быть, и мысли не было донести полиции относительно подозрительности всей Чеберякской компании. Он зря, только в пылу ссоры с Женей мог пригрозить. Но тем не менее они, испуганные, дрожащие, преступные, могли вообразить, что именно "домовой" их выдал. Недаром же мальчик Женя однажды прибежал и жаловался на угрозы Андрюши. Мысль о необходимости расправиться с "доносчиком", особенно ввиду нежданных ареста и обыска, могла как молния блеснуть в преступной голове организованной шайки. От мысли же к делу в такой преступной среде переход дело нетрудное. Председатель. Объявляю перерыв заседания до 7 часов вечера. Карабчевский (после перерыва). Измучили мы вас, господа присяжные заседатели, в особенности своими

   прениями. Я, старый судебный деятель, седею в процессах подобного рода, и должен откровенно признаться, не считаю, чтобы сила, помогающая вам разобраться, заключалась в прениях. Наоборот, в таких процессах, которые тянутся многие дни, а тем более многие недели, прения едва ли то лучшее, что может способствовать выяснению истины. Я был бы счастлив, если бы вы находились в настоящее время только в том душевном состоянии, в котором были в момент окончания судебного следствия. Мало-помалу, капля за каплей, вы как пчела, собирающая мед, из того, что могло говорить в ту или другую сторону, наверное, уже составили себе известное убеждение. И вдруг, как вихрь в вашу успокоившуюся совесть врывается страстное, одностороннее освещение предмета, цитируются показания свидетелей, которые давно уже прошли. Какой-то вихрь, какой-то ураган носится перед вами, взбаламучивает ваш разум и вашу совесть, и, при известном пристрастном настроении всего хода процесса, может привести вас к пагубной ошибке. Вот почему, господа присяжные заседатели, когда я останавливаюсь на некоторых фактах, то вовсе не в расчете, что вы их забыли. Наоборот, - помните их сами, и тщательно, и внимательно воскрешайте в своей памяти. Каждое соображение наше ценно только, как освещение того или другого явления. Когда я остановился на моменте исследования возможной виновности кого-нибудь другого, кроме подсудимого по настоящему делу Бейлиса, то, строго говоря, я выходил из рамок своей задачи. Д