Котляревский Нестор Александрович - Литературные направления Александровской эпохи

  

  

  

  

  

   Деление истории жизни человечества на эпохи и столетия. Условность такого деления. Связь эпохи Екатерины II с эпохой Александра I. Деление истории новой русской литературы на два основных периода. XVIII век; отсутствие в нем художественной словесности. Зарождение и расцвет этой словесности в XIX веке. Субъективное и объективное отношение художника к жизни - как основание нового деления истории русской литературы XIX века на два периода. Краткий обзор русской литературы за XIX столетие применительно к такому делению. Зарождение изящной словесности в первые годы XIX века.

  

   Благоприятное для развития талантов стечение обстоятельств в Александровскую эпоху. Наше общение с Западом, идейное и житейское. Рост национального самосознания. Первые попытки сочетания служения искусству с служением народу. Рост религиозно-нравственной мысли. Движение мысли философской. Мысль политическая и общественная. Отсутствие мировых проблем в тогдашней изящной словесности. Душевный покой и жизнерадостность художника. Повышение стоимости ученого и литературного труда. Журналы. Сословие литераторов. Литературные стили классический и сентиментальный. Стиль романтический.

  

   Жуковский как наставник молодого поколения писателей. Учителя и предшественники Жуковского. Общая характеристика поэзии Жуковского. Он - наш первый по времени истинный художник слова. Культ поэзии. Искренность. Мелодичность стихотворной речи. Образовательная сила поэзии Жуковского. Отражение в ней сентиментального миросозерцания. Сущность сентиментального миросозерцания. Распространение этого миросозерцания в Европе и у нас. Краткий очерк жизни Жуковского. Жуковский, как переводчик. Общий очерк развития творчества Жуковского. Религиозные мотивы в его стихах Александровской эпохи. Смирение. Меланхолия. Мечта и действительность; суетность земного. О сущности зла. Тайна смерти. Воспоминание. Таинственное в жизни. Красота природы и "невыразимое". Чувства дружбы, любви и семейного очага. "Теон и Эсхин" как синтез основных настроений в поэзии Жуковского. Патриотические мотивы. О царской власти. Вера в Россию и мечты о ее будущем. Мысли Жуковского о крестьянском вопросе. Нелюбовь к политике. Взгляды Жуковского на поэзию и на призвание поэта. Поэзия и Бог. Общая оценка миросозерцания Жуковского. Лебединая песня.

  

   Мотивы античной древности в поэзии Александровской эпохи. Смешение грусти и веселья. Совершенство художественной формы. Заслуга Батюшкова пред нашей словесностью. Он эстет по преимуществу. Очерк жизни Батюшкова. Ранние стихи. Преобладание грустных мотивов. Элегия "Умирающий Тасс". Подъем жизнерадостности в песнях, написанных в подражание античным мотивам. Последнее скорбное стихотворение. Общая оценка.

  

   Сила и глубина художественного гения Пушкина. Пушкин в ряду мировых поэтов. Пушкин и его время. Исключительный дар перевоплощения. Нелюбовь поэта к текущей минуте. Поэзия и жизнь в понимании художников того времени. Поэзия Пушкина как наиболее полный отзвук искусства на тогдашнюю действительность. Пушкин как судья своего времени. Пушкин и "толпа". Очерк жизни Пушкина до его ссылки на юг. Литературная стоимость ранних стихотворений Пушкина. Религиозные и сентиментальные мотивы в этих стихотворениях. Мотивы жизнерадостные. Патриотические стихи. Растущая оригинальность. "Руслан и Людмила". Поэма как песня любви и жизнерадостности. "Вольнолюбивые" стихотворения Пушкина. Общая характеристика ранних годов творчества Пушкина.

  

   Ссылка Пушкина на юг. Новая обстановка, новые чувства и настроения. Возрастающая тревога духа. Ее отражение в лирических стихотворениях Пушкина 1821 - 1824 годов. Политические мотивы. Постепенное умиротворение этой тревоги и незлобивые стихотворения. Поэмы Пушкина как первые образцы русского художественного романтизма. Романтизм как историческое явление и как психическое движение. Судьбы русского романтизма. "Бахчисарайский фонтан" как песнь романтической любви. Романтическое настроение в "Разбойниках". "Кавказский пленник" и его психология. Суд над романтической тревогой в "Цыганах". Вопрос о заимствованиях в поэзии Пушкина.

  

   Жизнь в Михайловском. Пушкин и декабристы. Замирение духа. Стихотворение "А. Шенье". Мысли о призвании художника. Интимная лирика 1824 - 1825 гг. Стихотворения с религиозным настроением. "Борис Годунов". Нравственная идея пьесы. Политические мотивы. Художественное значение драмы. Общий обзор творчества Пушкина за время его жизни в Михайловском.

  

   Лирики Александровской эпохи. Их дарование и мотивы их песен. Баратынский; его жизнь. Поэма "Пиры". Первые грустные думы. "Эда". Скорбное миросозерцание Баратынского, как оно открывается в его лирических стихотворениях. Отсутствие связи между поэтом и его временем. Языков. Общая характеристика его творчества. Беспечность гения. Очерк жизни Языкова. Стихотворения, написанные в Дерпте. Застольные песни. Приближающаяся тревога. Творчество Языкова в позднейшие годы. Поэзия Языкова и Александровская эпоха. Веневитинов. Очерк его жизни. Мысли о поэзии и о призвании поэта и их выражение в лирике Веневитинова. Общая оценка поэзии Веневитинова. Рылеев, поэт и гражданин. Его жизнь. "Думы" и поэма "Войнаровский". Ода "К временщику". Гражданская и политическая лирика. Общая характеристика лирики Александровской эпохи.

  

   Отсутствие художественной сатиры в XVIII веке. Сатира в Александровскую эпоху слабо представлена. Басня. Очерк жизни Крылова. Его характер и образ мыслей. Басни с сентенциями общего характера. Басни на темы из жизни литераторов. Патриотические темы. Басни с намеками на русскую общественную и политическую жизнь. Басни на тему о воспитании и о науке. Консервативный образ мыслей Крылова. Крылов как бытописатель. Язык Крылова.

  

   Комедия или сатира? Очерк жизни Грибоедова. Работа над комедией; ее успех. Следы французского влияния. Тенденциозный подбор типов и условности в развитии действия. Вопрос о старом и молодом поколении. Роль этого вопроса в планировке комедии. Любовная интрига. Чацкий, по-видимому, тип положительный. А что, если и он осмеян? Неясности в характеристике Чацкого. Его смех. Обличительные монологи. Два Чацких. Смешное положение, в какое попал герой. Возможное разъяснение туманностей в характеристике Чацкого. "Горе от ума" как бытовая художественная сатира.

  

   Работа над "Онегиным". Бытовой материал в роман. "Евгений Онегин" как личная исповедь. Основная тема - противопоставление романтической натуры двум сентиментальным. Ленский. Татьяна. Онегин, его воспитание и склонности. Хандра. Поиски дела. Пародия. Онегин и Пушкин. Историческая генеалогия типа Онегина. Онегин не лучший представитель своей семьи. Субъективный элемент в романе. "Евгений Онегин" в ряду других романов его времени.

  

   В каком смысле можно говорить об Александровском и Николаевском веке в литературе. Александр I. Общение с Западом. Внутреннее положение. Субъективное отношение художника к жизни. Роль чувства в психике художника. Романисты. Драматурги. Художники того времени преимущественно лирик.

  

   Николай I. Положение художника при новых общественных условиях. Перемена в отношении художника к жизни. Стремление к отвлеченной обобщающей мысли. Романтизм 30-х и 40-х годов. Рост напряжения воли в людях. Новая перемена в отношении художника к жизни. Рост интереса художника к окружающей действительности. Художник в эпоху реформ. Стремление художника непосредственно влиять на жизнь. "Направления" в художественном творчестве.

  

  

   Почему и как написана эта книга

   Предлагаемая читателю книга написана по следующему поводу.

   За многие годы моей преподавательской деятельности мне часто приходилось встречаться с одним требованием слушателей, которое ставило меня всегда в большое затруднение. "Укажите нам, - говорили мне слушатели, - такую книгу, которая, при наименьшей затрате времени с нашей стороны, дала бы нам связный очерк развития русской изящной словесности за протекшее (XIX) столетие". Требование это было, конечно, вполне законное. Сначала слова "при наименьшей затрате времени" были неприятны, так как я в них предполагал желание поскорей отделаться от предмета, с которым, на мой взгляд, каждый русский должен знакомиться подробно, в деталях, в возможной полноте. Мне пришлось, однако, иначе оценить предъявляемое мне требование. Пока я преподавал в высших учебных заведениях, я мог настаивать на исключительном внимании к моему предмету, но когда вольная аудитория стала наполняться публикой самых различных профессий, учениками и ученицами средней школы, учениками разных профессиональных училищ, наконец, в недавние годы, рабочими, мне, естественно, пришлось подумать о том, как бы помочь слушателю выгоднее распорядиться своим временем. Когда за день имеешь два-три часа свободных, которые надлежит употребить на самообразование, поневоле, прежде чем читать книгу, посмотришь, сколько в ней страниц и какой материал в нее вложен.

   Составляя программу для самообразования по русской изящной литературе XIX века, я очутился перед очень трудной задачей.

   Первое, что надлежало определять, - это был размер литературного чтения. Каких авторов читать и каких не читать? И какие Произведения определенного автора - читать, а какие обойти?

   Второе - надлежало найти учебник самый краткий и самый полный, т.е. среди десятков книг надлежало выбрать самую "подходящую".

   Наконец, нужно было по каждому, в особенности крупному, писателю указать так называемую "литературу предмета", т.е. опять-таки найти самое "подходящее" теперь уже не из десятков, а из сотен статей и книг. При выполнении этих трех задач надлежало, кроме того, неуклонно держаться minimum'a.

   Первая задача способна отдать преподавателя в жертву большим угрызениям совести. Возомнить себя бесконтрольным судьей над всеми русскими писателями и их произведениями - едва ли решишься, хотя бы имея на то все юридические права. Ставить над одним произведением "да", над другим "нет", наконец, поставить "нет" над целым автором - для этого нужна особая смелость. А между тем этой смелостью обладать нужно. Конечно, когда речь заходит о первоклассных писателях, то машинально повторяешь несколько имен, к сочетанию звуков которых как-то привык. Но трудность дает себя чувствовать, когда переходишь к второстепенным, уже потому, что относительно некоторых писателей так и не знаешь, в какой разряд их отчислить - в разряд первоклассных или второго сорта - за неимением весов, на которых можно талант взвешивать. А сортировать надо.

   Трудность возрастает, когда от сортировки авторов переходишь к сортировке их произведений. Мне очень часто приходилось встречаться с слушателями, которые заявляли, что у них не хватало терпения, а потом и желания читать, например, всего Жуковского,, всего Лермонтова, даже всего Пушкина. "Всего Тургенева и Толстого, - говорили они, - еще можно прочитать, Достоевского уже труднее, а на чтение всего Писемского и всего Щедрина терпения уже не хватает" - и слушатели были правы. И нам, преподавателям и специалистам дела, бывает трудно и скучно читать полные собрания сочинений даже весьма известных авторов, в особенности старых. Но преподаватель читает, зная все-таки, кого он читает; если же тот, кто в первый раз знакомится с таким старым, хотя бы и очень известным автором, начнет его читать с первой страницы, то я готов верить, что книга может выпасть из его рук до окончания первого тома. Я имел возможность убедиться в этом, когда мне возвращали полные собрания сочинений Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Баратынского и других, которые я давал неподготовленным слушателям. Книги были разрезаны лишь на первых листах, и каждый, возвращая их, просил с довольно сердитым видом отметить карандашом то, что читать должно.

   Хрестоматии могли бы в данном случае прийти на помощь, и, конечно, до известной степени они помогают, но если в полных собраниях сочинений дано слишком много, то в хрестоматиях дано слишком мало.

   Вторая, и не меньшая, трудность - это указание учебника. Учебников новой русской литературы у нас много, от кратких до объемистых. Входить в их оценку я не стану, а выскажу только несколько общих соображений, на которые меня навело знакомство с ними и разговоры по поводу них со слушателями.

   Учебники, более или менее удовлетворяющие своей задаче, писались для средней школы, т.е. имелось в виду, что учитель на каждом уроке будет разъяснять учебник, вычеркивать из него, что не нужно, добавлять то, чего в нем нет, подкрашивать все облезлые места, - что он вообще сделает эти литературные консервы вполне съедобными и вкусными. Так оно всегда на самом деле и бывает, и учитель, точно придерживающийся учебника, неминуемо рискует потерять свой престиж. Таким образом, ученик и учитель в конце концов смотрят на учебник далеко не дружелюбными глазами. Нужно признаться, впрочем, что установившаяся форма учебников заслуживает такого отношения, и виноваты в этом не столько составители, учебников, сколько программы.

   Кроме того, наши учебники заранее как будто предполагают, что все ученики непременно поступят на филологический факультет, чтобы стать специалистами по русской литературе, или они предполагают, что ни один из учеников на филологический факультет не поступит, и потому спешат на всю жизнь снабдить их достаточным количеством знаний. Но цель не достигается, потому что вместо знания дается огромное количество механически сгруппированных сведений. Книга пестрит именами и заглавиями сочинений и хронологическими датами, которые ученик берет памятью, с бою. Спрашивается, нужно ли такое обилие сведений для первого знакомства с историей литературы? Ведь все-таки самое ценное в этой истории есть художественное творчество крупных талантов. Зачем заставлять их теряться в толпе талантов более слабых или даже совсем посредственных? Экономия времени и места, которую при таком грузном материале должен соблюдать составитель учебника, заставляет его обсчитывать крупных людей в пользу менее ярких, и стоит в любом учебнике просмотреть отделы, посвященные, например, Жуковскому, Пушкину, Лермонтову, Гоголю и другим звездам нашей словесности, чтобы убедиться, что сказанного об этих художниках недостаточно для полной и яркой их характеристики.

   Наконец, составитель учебника почти всегда расширяет до возможных пределов понятие о "литературе". В ее область он зачисляет и церковное красноречие, и политические трактаты, иногда ученые сочинения, имеющие известную литературную стоимость, публицистку, критику, переводную литературу и многое другое. Нет сомнения, что все это имеет свое значение в истории нашей культуры, но по праву ли оно занимает место в истории литературы? Не лучше ли добрую половину всего этого перенести в учебник истории или, наконец, создать особый предмет, очень и давно желательный в нашей средней школе, а именно - историю русской общественной мысли? Но если уж уделять всем перечисленным отраслям писательской деятельности место в истории словесности, то отнюдь не столь обширное, какое им обыкновенно отводится.

   Все эти недочеты учебника учитель может, однако, до известной степени исправить в классе. Но как быть, когда с просьбой об учебнике обращается слушатель, который осужден на самообразование? Дайте ему любой учебник - и литература в тесном смысле этого слова потонет для него в общей массе словесного производства: в глазах у него зарябит от огромного количества имен ему совершенно неизвестных авторов и от заглавий книг, которых он не читал и никогда не прочтет. Наконец, истинные мастера слова предстанут перед ним в таком виде, что едва ли он почувствует всю силу их мысли и фантазии, всю глубину их настроения. Сам учащийся предугадывает свое разочарование и обыкновенно после просьбы об учебнике сейчас же просит указать ему по каждому крупному писателю подходящую "литературу" предмета. Для преподавателя начинается третье испытание.

   Ему надлежит из необъятного количества книг и статей выбрать самое существенное. По-видимому, недостатка в материале нет, но при подборе его замечается, что, за редким исключением, почти все крупные наши писатели и по сию пору ждут биографов и комментаторов. Есть биографы, но они не комментаторы, а лишь рассказчики, и притом крайне добросовестные, неутомимые и потому требующие от читателя столь же неутомимого интереса. Такие биографии в двадцать с лишком листов нельзя давать начинающим. Есть комментаторы, иногда очень талантливые, которые того или другого писателя делают предметом обследования в интересах разных идей, им, т.е. комментаторам, дорогих. Книги или статьи такого рода предполагают уже подробное знакомство с разбираемым автором, и, кроме того, в большинстве случаев они очень субъективны. Такие пособия вполне пригодны для самообразования, в общем смысле слова, но едва ли они пригодны для первого знакомства с писателем, они слишком налегают на читателя и дают мало простора его собственному суждению. Наконец, существует целая масса ценных работ, разъясняющих отдельные вопросы жизни и творчества того или другого писателя. В этих статьях и книгах, разрабатывающих детали, заключен очень богатый материал, и в них много научных выводов, которые, сведенные воедино, могли бы дать исчерпывающую оценку творчества и полную картину жизни многих писателей, но этот труд - а именно подведение итогов - пока еще не сделан. Давать же в руки учащегося список статей, в которых разработаны детали вопроса - ему пока еще незнакомого, - бесполезно. Он не сможет сгруппировать эти детали в цельную картину и в них неизбежно запутается.

   Итак, вот с какими трудностями приходится считаться преподавателю новой русской литературы, когда он имеет дело со смешанной аудиторией, для которой экономия времени - вопрос очень важный.

   И может прийти педагогу в голову мысль - как хорошо было бы, если бы под руками имелась книга не особенно большого размера, в которой все упомянутые трудности были бы превзойдены, насколько это возможно. В такой книге должны быть указаны: во-первых, те писатели, знакомство с которыми для всякого образованного человека обязательно; во-вторых, указаны те сочинения авторов, в которых история их творчества, их идеи и настроения всего ярче отражаются. Эти сведения должны быть, в-третьих, даны в форме связного рассказа, не похожего на казенный учебник, но способного до известной степени заменить его. Наконец, в-четвертых, в этом рассказе должны быть сгруппированы те выводы, к каким пришла наука и критика в оценке творчества того или другого художника.

   Такая книга, если бы она когда-нибудь была написана, была бы весьма пригодна для первого ознакомления с предметом. И пусть она не давала бы большого запаса знаний, она, во всяком случае, могла бы пробудить вкус и интерес к судьбам нашей изящной словесности в ее прошлом.

   Очертания такой книги рисовались мне, когда я приступал к работе; теперь, когда часть этой работы окончена, я вижу, насколько исполненное далеко от желаемого. Впрочем, иначе и быть не могло: настоящая работа есть лишь первый опыт в новом направлении и, конечно, надо произвести много таких опытов и не одному лицу, прежде чем определится тип такой общеобразовательной книжки, которая удовлетворила бы всем вышеизложенным требованиям.

   Сознавая все недостатки моей работы, я все-таки считаю нужным указать на основные мысли, какими я руководствовался при ее выполнении.

   Первая и руководящая мысль - в том, что история литературы есть прежде всего история художественного творчества и потому первое место в ней должно принадлежать памятникам с истинно художественной ценностью. Я пошел дальше и в книгу включил только такие памятники, отстранив все остальные. Мерило художественности всегда очень субъективно, но если число упомянутых в книге памятников может быть увеличено, то уменьшено оно ни в каком случае быть не может.

   Я намеревался, таким образом, говорить лишь о художниках и о памятниках искусства, но это не значит, что я ценил в них одну лишь красоту. Я полагал, что каждый литературный памятник должен быть оценен прежде всего как исторический документ своей эпохи и как документ, объясняющий психику поэта. Ввиду этого необходимо было ввести в рассказ историческую перспективу и биографические данные. Эти части работы выполнены мною с наивозможной краткостью. Да и число упомянутых художников весьма невелико, но я думаю, что в годы, о которых идет речь, - других и не было.

   Все второстепенные беллетристы и поэты, все критики и публицисты - умышленно мною опущены, как не имеющие прямого отношения к развитию художественного слова. Странным может показаться отсутствие Карамзина, но мне кажется, что если в его сочинениях были крупицы истинной поэзии, то они всецело растворились в поэзии Жуковского.

   Выделив художников, надлежало выделить из их сочинений то, что мне казалось наиболее ценным и характерным. Это "ценное" (количество его опять-таки можно увеличить, но уменьшить нельзя) поименовано в тексте и за исключением крупных произведений перепечатано. Читатель, вероятно, не посетует на меня за обильные перепечатки стихотворений. Он будет избавлен от необходимости, прерывая чтение книги, заглядывать в собрание сочинений того автора, о котором идет речь.

   Отметив произведения, мне надлежало по ним восстановить историю творчества художников и историю развития словесного искусства вообще. Сделать это нужно было, считаясь, конечно, с выводами критики и науки. На эти выводы я и опирался, но полагал совершенно излишним в такой книге, как моя, делать какие-либо ссылки.

   В главах "Общий обзор" и "Дальнейшие судьбы нашей изящной словесности" читатель найдет те выводы, за которые лишь я один отвечаю.

   Книг и статей общего содержания по истории эпохи, о которой идет речь, я также не указывал, так как они перечислены С А. Венгеровым и мной в петербургских программах для самообразования ("Программы чтения для самообразования". Спб., 1911).

   Историю жизни человечества, для удобства ее обозрения, принято делить на столетия. Такое деление может до известной степени быть оправдано тем, что понятия и нравы людей, а также строй их общественной и политической жизни за столетний промежуток времени обыкновенно существенно меняются. Перемены во внутреннем и внешнем строе человеческой жизни происходят, однако, очень медленно, и старое исчезает и переходит в новое не сразу, а путем длинного органического процесса развития. Даже те исторические события первостепенной важности, с которых мы начинаем новый счет целых исторических эпох, как, например, христианская проповедь, падение Римской империи, возрождение классической древности, реформация, великая революция, - при ближайшем изучении теряют свой характер новизны и представляются простым неизбежным продолжением и следствием того старого, которое они отрицали и уничтожали. Жизнь человечества есть непрерывная цепь причин и следствий, и если мы эту цепь рассекаем и делим на части, то мы должны помнить, что мы это делаем для удобства обозрения и что наделе самое новое и неожиданное в истории есть лишь наиболее яркое выражение давно ожидаемого и неизбежного.

   Если это справедливо в отношении к целым эпохам и периодам истории, то еще более справедливо применительно к тем мелким подразделениям нашей жизни, которые мы называем "столетиями". При делении жизни на века или столетия надо, кроме того, иметь в виду, что очень редко "новое" в направлении жизни совпадает с первыми годами нового столетия. Иногда это новое, которое характеризует какой-нибудь век, сказывается уже совершенно определенно и ясно в конце или в середине века предшествующего, и историк, говоря о каком-нибудь "веке", должен подразумевать иную серию лет, чем та, которая укладывается в рамки круглого столетия: 1701 - 1800, 1801 - 1900.

   Мы привыкли делить нашу отечественную историю на древнюю, до Петра Великого, и на новую - с времени его реформы, и такое деление вполне удобно и допустимо, если опять-таки не упускать из виду, что реформа Петра во всех ее частях была уже вполне намечена до него, и сам Петр, являясь новатором и реформатором, был в то же время истолкователем и исполнителем уже вполне назревших потребностей. Но случай захотел, чтобы его "реформа" совпала с самым концом XVII века и с первыми годами века XVII 1-го.

   Такой же случайностью было и совпадение первых лет царствования императора Александра Павловича с первыми годами наступавшего девятнадцатого столетия. С этих первых лет XIX века привыкли мы также начинать счет особого периода в нашей истории. Но все отличительные и характерные черты нашей политической и общественной жизни при императоре Александре Павловиче достаточно ясно обрисовались еще в XVIII веке, в особенности в царствование Екатерины II. Сближение с Западом, либеральный налет в политике внутренней и затем крутой поворот к консервативной программе; господствовавшее в интеллигентном обществе сентиментальное миропонимание, пробуждение критического отношения к действительности, рост религиозной мысли и интерес к постановке философских вопросов - все эти черты жизни и духа, ярко проступившие наружу в царствование Александра I, отчетливо намечены уже при Екатерине II. Симпатии императрицы к западной цивилизации, ее увлечение европейской свободомыслящей литературой и публицистикой, ее "Наказ" и затем преследование всякой самостоятельной общественной мысли бросают немалый свет на аналогичное поведение ее внука в вопросах внешней и внутренней политики его времени. Так же точно литературная деятельность Карамзина, вполне закончившаяся в Екатерининское царствование, религиозно-нравственные кружки, масонские и пиэтистические, и рост общественной и критической мысли в сатире Новикова, в комедиях Фонвизина, в публицистике Радищева - вполне оправдывают расцвет сентиментализма, религиозно-нравственной мысли и либеральной общественной тенденции в царствование Александра I. Связь Александровской эпохи с XVIII веком - связь самая тесная, Тем более, что внутренний уклад нашей жизни - крепостной строй и административная централизация - остаются в обе эти эпохи неизменными, несмотря на крупные перестройки в самой системе управления.

   Так трудно отделить один век от другого, когда говоришь о всей культурной жизни в ее совокупности.

   Трудность эта не исчезает, но уменьшается, если сузить вопрос и иметь в виду развитие лишь одной какой-нибудь стороны материальной и духовной жизни народа.

   Когда, например, мы говорим об отдельных эпохах в развитии русской литературы, то установление таких граней в общем ее течении может быть сделано с несколько большей определенностью. Конечно, всякое литературное течение, всякое направление художественной мысли и приемы ее выражения никогда не бывают явлениями случайными: как все в жизни, и они являются звеном в общем органическом развитии; и литературное течение, которое мы приурочиваем к какому-нибудь веку, так же точно может корениться своими началами и достичь вполне ясного выражения в годы, предшествующие этому веку, задолго до числового нарождения его в нашем летосчислении. Но в истории развития словесного искусства самое главное есть все-таки само искусство, т.е. более или менее совершенный плод того, что называется "эстетическим отношением" человека к окружающей его жизни. Материал для искусства дает, конечно, сама жизнь, но художественная обработка этого материала зависит прежде всего от степени талантливости самих художников и от условий, благоприятных развитию их дарования. Наличность таких условий и появление самих талантов значительно облегчает деление истории литературы на периоды. Ограничиваясь лишь ближайшими к нам временами, историю русской словесности от Петра до наших дней можно разделить на два основных периода: на период, когда литературный наш язык медленно слагался и когда настоящих художников слова у нас еще не было; и на период, когда литературный язык был выработан и когда такие истинные художники народились. Первый период обнимает весь XVIII век, век Петра и его сотрудников, век Ломоносова, Сумарокова, Екатерины II, Новикова, Радищева, Фонвизина, Державина и Карамзина; второй период начинается с первых годов XIX столетия, с расцвета творчества Жуковского, и длится до наших дней.

   В XVIII веке наш литературный язык переживал годы медленного и трудного сложения, постепенно освобождаясь от славяно-русской старины и от механической инкрустации иноземных слов и оборотов. До Жуковского и Батюшкова этот язык не обладал достаточной гибкостью, образностью, самобытно-русским богатым лексиконом, несмотря на писательский талант Ломоносова, Фонвизина и Державина. Даже язык Карамзина не может назваться вполне художественной русской речью, несмотря на его стилистические достоинства. Лексикон Карамзина очень ограничен, иностранных оборотов в его языке много, и плавность его стиля монотонна, изысканна и малоестественна.

   Восемнадцатый век не располагал художественной речью ни для стихов, ни для прозы. Не знавал он и истинных художников. Нельзя, конечно, отрицать поэтической силы в некоторых строфах Ломоносова и Державина; нельзя не признать трезвого, реального воспроизведения жизни в некоторых сценах комедий Фонвизина и на некоторых страницах новиковской сатиры, нельзя Карамзину отказать в желании создать художественные типы - но все наши самые талантливые писатели XVIII века все-таки истинными художниками не были. Им всем недоставало настоящего художнического темперамента, который не позволял бы им менять роль художника на роль проповедника, защитника религиозных, нравственных и общественных взглядов или "увеселяющего" рассказчика. Писатели XVIII века были в большой степени дидактики, ценившие в своем творчестве всего больше то назидание, которое в нем заключалось. Кроме того, они находились почти что в рабстве у писателей западных, у которых заимствовали форму и, главное, содержание своих произведений, часто совсем не совпадавшее с нашей жизнью.

   Истинные художники слова народились и развились лишь в XIX столетии, и первый из них был Жуковский.

   В этом смысле все XIX столетие от Жуковского до наших дней может быть признано за одну цельную и связную эпоху, отличительной чертой которой является обилие творческих талантов, обилие истинных художников Dei gratia (Божьей милостью (лат.)), владеющих литературным языком, достигшим в короткий срок, в произведениях Жуковского, Батюшкова и Пушкина, степени высоког